Мальчик и танк

Иосиф Ионович Дик (1970)

Автор этой книги, известный детский писатель Иосиф Иванович Дик (1922–1984), был участником Великой Отечественной войны, где получил тяжёлые ранения. Но весёлый нрав и жизнелюбие помогли ему преодолеть все трудности. Эти черты характера отразились и в двух его рассказах, помещённых в сборнике. Санька из рассказа «Соблюдать тишину!» живёт в партизанском отряде. Её отец в плену. Понятно, почему она не хочет не только дружить с сыном немецкого полковника, но даже накормить его. Суровое военное время расставляет свои акценты, но детям, как и взрослым, приходится в военных условиях делать непростой выбор, от которого зависит человеческая жизнь. В рассказе «Мальчик и танк» описано, как фашисты в первые дни войны захватили пионерский лагерь. Мишка вызвался добраться до своих и освободить друзей. Ему повезло: в лесу он наткнулся на танк, и с этого дня парнишка становится полноправным членом экипажа. Для среднего школьного возраста.

© Дик И. И., наследники, 1970

© Курбанова Н. М., рисунки, 2024

© Составление, оформление серии АО «Издательство «Детская литература», 2024

* * *

Соблюдать тишину!

I

Их было человек двадцать — крымских партизан. В обтрепанных телогрейках, обвешанные автоматами и гранатами, они стояли на горе среди скалистых уступов и жадно всматривались в узкую полоску морского берега. Там, далеко внизу, как одинокий старческий зуб, торчал разрушенный маяк.

Командир отряда — рослый, сутуловатый мужчина средних лет с косматой бородой, с висящими на груди, на веревочке, очками, отвел от глаз бинокль и, протянув его своему соседу, с улыбкой сказал:

— А ну-ка, Фёдоров, кто это там ходит?

Чернявый парень с круглыми голубыми глазами подкрутил на бинокле окуляры и уставился на берег.

— Вам кто нужен? — спросил он. — Тот, что длинноногий, как цапля, или пузатый?

— Нам оба, оба нужны! А может, ты их и по фамилии назовешь?

— Я у них фамилии не спрашиваю, — усмехнулся Фёдоров. — Без паспорта на тот свет отправляю.

— Вот и двоечку заработал! — наставительно сказал бородатый. — Врагов своих надо знать. — И, недовольно взяв у чернявого бинокль, протянул его другому партизану. — А ты что нам, Горегляд, ответишь?

Курносый хлопец в кепке набекрень долго вглядывался в стекла и наконец сказал:

— Тот, что цапля, — самая главная шишка в Севастополе — полковник Карл Эрхард, а пузатый — начальник укрепрайона — майор Харман!

— Молодец! Дай дневник, пятерку тебе! — похвалил хлопца бородатый и обернулся к партизанам: — Значит, так: берем Эрхарда у водопада. Запомните, живьем! Будем его обменивать на Бычко!

— А вы думаете, он еще жив? — с тревогой спросил Фёдоров.

— По последним сведениям — жив! — сказал Гаевой и снова взглянул в бинокль. — М-да… Идут эти голубчики и не чешутся… А ведь скоро десант!

II

— Я вас предупреждаю: русские готовят морской десант для высадки в вашем районе…

— Это кто, арестованный сообщил?

— От него ни слова не добьешься. Нам удалось расшифровать одну радиограмму…

Уже тронулась по весне первая зелень, и в прозрачных ручьях, перепрыгивающих через прибрежную гальку, на миллионы ослепительных искр рассыпалось добродушное теплое солнце.

Полковник Эрхард шагал по звенящей гальке вдоль береговых укреплений. Это был типичный немец — блондин, с неглубокой ямочкой на подбородке, высокий, тонконогий, в новенькой форме.

–…Наше положение в Крыму очень серьезное, — продолжал он, обращаясь вполголоса к идущему рядом с ним майору Харману. — Мы отрезаны. Единственная связь у нас с тылом только морем. Русские рвутся в Крым со стороны Перекопа и Керчи.

Пенный накат взлетал на песчаную полоску и, постепенно теряя свою силу, тонкой прозрачной пленкой подкатывал к сапогам.

Солдаты тянули колючую проволоку, рыли траншеи, перемешивали лопатами цементный раствор в ящиках и складывали из камней доты. Потные, осунувшиеся, изредка перебрасываясь какими-то фразами, они работали механически и безучастно.

— Неприятные сведения… — Харман на секунду остановился, судорожно сглотнул слюну. Толстое лицо его покрылось бисеринками пота. И вдруг, увидев курившего на камешке пожилого солдата со шрамом на щеке, он закричал: — Встать, каналья!..

Солдат проворно вскочил с камня и, пробормотав: «Простите, герр майор!» — ухватился за лопату.

Полковник Эрхард щелкнул портсигаром, протянул его Харману и прикурил сигаретку от зажигалки-пистолета.

— Успокойтесь, Харман, — сказал он. — Дело не так уж безнадежно, как может показаться на первый взгляд. На днях в Севастополь придет большой транспорт с оружием, и нам надлежит соответственно подготовиться к десанту русских.

— Герр полковник, мы уже много лет знаем друг друга… Можно вас доверительно спросить?

— Пожалуйста!

— Зачем нам нужен Крым?

— Предполагаю, что наша оборона Крыма — это борьба за границы Германии. Русские уже в Румынии. И когда они ворвутся в Германию, пощады не будет никому…

При слове «никому» Эрхард обернулся.

За ним шагал крепкий двенадцатилетний мальчуган с русой челкой на лбу в ладно скроенной офицерской форме, в портупее, с пистолетом на боку.

У Хармана по лицу скользнула искренняя улыбка, и он растроганно сказал:

— Боже, как он похож на свою мать. Глаза, рот…

Полковник сжал локоть Харману, и тот сразу умолк.

Но мальчик, игравший с набегающей волной, видно, почувствовал, что разговор зашел о нем, и приветливо кивнул взрослым.

Полковник подсунул свою ладонь под мышку и задорно крикнул:

— А ну-ка, Курт, начнем?

Мальчик моментально подскочил к отцу, который сразу повернулся к нему спиной, и чиркнул мизинцем по его ладони.

— Угадай, каким? — Он растопырил под отцовским носом все пять пальцев.

— Указательным!

— Нет, — засмеялся Курт. — Давай сначала.

Полковник с грустной нежностью посмотрел на сына и обнял его за плечи.

III

Они мчались по весенней горной дороге и снова играли в эту незамысловатую игру на пальцах.

Длинноносый «хорьх» с сафьяновой обивкой на сиденьях стремительно брал крутые повороты и подъемы. За ним неотступно следовал грузовик с автоматчиками.

Сидя рядом с шофером, полковник Эрхард мчался туда, куда указывали дорожные стрелки с надписью: «Sevastopol».

В глазах у него мелькнула тревога, но он делал вид, что ему весело играть с сыном.

За новым поворотом Курт приумолк, загляделся на приближающийся водопад.

— Ну что ты там?! — Отец обернулся с переднего сиденья.

— Красиво! — прошептал Курт.

Полковник просветлел лицом, снял фуражку, сладко сощурился на солнце.

Пейзаж и впрямь был очаровательным: причудливые скалы над дорогой, очертания покатых гор на фоне голубого неба, где-то там, уже далеко внизу, — разрушенный маяк и пенный прибой, а впереди — сверкающий водопад.

И вдруг полковник увидел, как за кустами во весь рост встал человек в кепке набекрень: он взмахнул рукой, и перед носом «хорьха» взорвалась граната.

Шофер захрипел, машину бросило в сторону, и она боком врезалась в скалу.

Огонь партизан обрушился на грузовик. Из него, отстреливаясь, стали выпрыгивать солдаты. Заработал немецкий пулемет. Но минутой позже Фёдоров из «бесшумки» ловко снял пулеметчика.

С дерева, нависшего над дорогой, в «хорьх» прыгнул партизан и рванул полковника за горло. В борьбе они свалились на сиденье.

В эту минуту Курт не растерялся. Он схватил с пола заводную ручку и оглушил партизана. Тут же выстрелил отец.

— Беги! — крикнул он Курту. — Туда! — и указал на скалистый выступ, с которого катился водопад.

Ежесекундно оглядываясь, он с остервенением — автоматом и гранатами — стал прикрывать отход сына. Курт, вытащив из кобуры пистолет, бросился со всех ног к спасительному водопаду. Он забежал за огромный камень, и вдруг притаившийся тут бородатый человек схватил его в охапку.

Однако не так-то просто было взять этого волчонка. От неожиданной встречи он выронил свой пистолет, но, ухитрившись, сбил очки с носа бородатого, потом ударил его сапогом в солнечное сплетение.

Ослепленный партизан охнул и схватился за живот.

Курт поднял с земли свой пистолет, но выстрелить не успел. Подоспевший Горегляд дал ему пинка, и мальчишка рухнул под водопад.

Горегляд подхватил его за шиворот, поднял над землей и занес над головой кулак. Но тут услышал хрип бородатого: — Не бей!

Пока одна группа партизан вела бой с немецкими автоматчиками, другая окружила полковника. И тогда он, согнувшись, перебежал дорогу, прыгнул в кусты и покатился в пропасть. Партизан в папахе бросился за ним вдогонку, но, сраженный вновь заговорившим немецким пулеметом, тихо опустился на дорогу.

Пулеметчик парализовал налет, и партизаны, услыхав крик бородатого «отход!», отстреливаясь, стали отступать в горы.

Горегляд тащил за собой взлохмаченного и помятого Курта.

IV

По партизанскому лагерю Курт шагал, ни на кого не глядя. Но постепенно в его глазах, сначала мрачных и злобных, стало проскальзывать удивление.

Возле шалашей дымились костры. Партизаны на солнышке варили еду, штопали гимнастерки. Сапожник на колодке обстукивал починенный ботинок. Горбоносый парикмахер стриг машинкой молодого парня в майке. А один партизан, чистивший винтовку, даже дружелюбно подмигнул:

— Что, брат, попался?

И над всем этим мирным становищем плыла нехитрая песенка: «Синенький скромный платочек…» Ее пел под гармошку приятный детский голосок.

Бородатый с Куртом шли вдоль кустов. И вдруг песенка оборвалась.

Курт поймал за кустами взгляд синих глаз какой-то девчонки. Он видел только ее голову — вздернутый нос, тонкую, вытянутую шею, и, чем ближе он подходил, тем любопытнее становился девичий взгляд — добрый и доверчивый.

Девочка из-за кустов тоже видела лишь голову Курта — его лицо, русую челку на лбу. Она улыбнулась и смущенно отвела глаза в сторону.

Курт не выдержал — кивнул девочке, словно поклонился.

Бородатый обогнул кусты и привел пленника к деревянному столу со скамейками, возле которого дымилась печка, сделанная из бензиновой бочки.

Девочка в широченной телогрейке и стоптанных сапожках с недоумением оглядывала офицерика, потом засуетилась: сняла с плеча легкую гармошку, смахнула тряпкой яичную скорлупу со стола, убрала в коробку разбросанные шахматные фигурки.

— Ой, дядя Сим, — наконец спросила она бородатого, — откуда такой артист? Вы что, его засылать к немцам будете?

— А чего его засылать? Он сам немец! — сказал, улыбнувшись, командир отряда.

— Да вы неправду говорите! — Девочка протянула Курту руку и весело сказала: — Саня Бычко!

Курт в раздумье посмотрел на дядю Симу, потом на протянутую руку и нерешительно пожал ее: — Курт.

— Вот и прекрасно. Звоночек, — сказал дядя Сима, — его, оказывается, Куртом зовут. Теперь дай ему что-нибудь перекусить. Будешь есть? — обратился он к Курту.

Тот пожал плечами. — Я не понимай.

— А ням-ням не хочешь? — с иронией сказала девочка. — Манную кашку — за папочку и за мамочку?

— Слушай, Сань, да ведь он действительно немец. К нам в плен попал… — Фаши-ист?! — с изумлением произнесла Саня.

— Яволь, яволь, — хмыкнул Курт.

В душе у Сани словно что-то оборвалось — лицо посуровело, глаза потускнели.

— Я кормить его не буду! — тихо сказала она и с грохотом разбросала по столу шахматы.

— Звонок! — повысил голос дядя Сима. — Ты у кого училась?! — И, кивнув Курту «садись!», сам сел за стол и натянул на нос очки. — Та-ак… — Он вынул из планшетки тетрадь и карандаш. — Значит, тебя Куртом зовут? А полковник Эрхард — это кто? Твой отец? Фатер?

Курт кивнул.

— А как ты в Крым попал?

— Я не понимай.

— Санечка, — дядя Сима обернулся к девочке, которая уже подбрасывала в печку хворост, — все-таки принеси ему что-нибудь: ну тушенки, что ли.

Сказал и искоса взглянул на мальчика. Курт невольно проглотил слюну.

Саня вытаращила глаза.

— Да вы что?! У вас тушенка для раненых!

— А он все-таки немного понимает по-русски, — сказал дядя Сима. — Понимает… только зря прикидывается…

— А вы дайте ему вот этим, он сразу по-нашему заговорит, — посоветовала Саня и показала увесистую палку.

— Саня! — укоризненно сказал дядя Сима и обратился к Курту: — Ну и откуда ты родом?

Его добродушный тон, видно, подкупил Курта — не секреты же он выведывает.

— Берлин! — ответил Курт.

— И давно здесь?

— Я прилетель половина год назад.

— А для чего твой отец приезжал к Харману?

— Я не знай.

— Ну положим… Значит, ты сейчас ехал в Севастополь?

Курт кивнул.

— И на какой ты там улице живешь?

— Южный бухта…

— А ты что-нибудь слышал о судьбе нашего партизана?

Саня застыла на месте.

Курт задумался, вроде бы что-то вспоминая, но потом сказал:

— Я не знай.

— Ну хорошо, верю, — согласился дядя Сима. — А какие в бухте сейчас корабли стоят?

— Я не помнил. Много…

Саня поставила на стол вскипевший чайник, принесла полбуханки хлеба, два яйца, соленых огурцов, открытую банку тушенки и демонстративно подтолкнула еду к Курту:

— Подавись!

В кустах показалась голова Горегляда.

— Товарищ командир, можно вас на минутку?

— Что такое? — подойдя к нему, озабоченно спросил дядя Сима.

— Радиограмма из штаба флота, — прошептал Горегляд. — Сегодня ночью к нам приходит подводная лодка.

— Звонок, посмотри за ним. — Дядя Сима обернулся к девочке и пошел за товарищем.

Саня достала из-под кучи хвороста автомат и, указав им на хлеб, строго сказала Курту:

— Ешь!

Мальчик посмотрел на свои руки и встал из-за стола.

— Куда?! — Саня тряхнула автоматом.

Курт не обратил на этот крик внимания, подошел к рукомойнику и вымыл руки. Потом аккуратно вытер их носовым платком, снова сел за стол и, не глядя на девочку, крутанул яйцо. Оно было сырым.

— Зальц! — требовательно сказал Курт и сделал в яйце дырочку.

— Что? — не поняв его, спросила Саня.

— Золь, золь…

— Соли нет, закусишь огурцом.

Курт воткнул в мякиш хлеба яйцо, вытащил из кармана складной ножичек и, обтерев его носовым платком, нарезал огурец ломтиками. Раскрыл вилочку, подхватил ломтик огурца и, опрокинув яйцо в рот, стал его высасывать.

— Значит, ты прилетел сюда, чтобы крымских яблочек поесть, да? — с издевкой спросила Саня.

Курт не ответил. Ел он, как аристократ, не торопясь, со вкусом. Это явно бесило Саню.

— Прилетел за яблочками, а сам по загривку получил, — не отставала она.

Курт молчал.

— Ты будешь отвечать или нет? — Саня даже стукнула автоматом по столу.

— Дюра! — коротко ответил Курт.

— Сам дурак! — отпарировала Саня и добавила: — А будешь оскорблять, я тебя — во! Понял?! — И она показала глазами на автомат.

Курт мгновенно вырвал у нее из рук автомат, забросил его в кусты и снова, как ни в чем не бывало, стал есть.

Саня опешила.

— Ты! Да я тебя! — крикнула она и запустила в Курта яйцом.

Желток с яичной скорлупой пополз по лицу.

Курт, схватив Саню за телогрейку, подставил ей подножку, но Саня вцепилась в него, и оба они свалились на землю.

— Урод несчастный! — шипела Саня. — Немец вшивый!

— Глюпый голова! — хрипел Курт. — Звонок!

Выскочив из-за кустов, к ребятам подбежал дядя Сима.

— Цыц! — закричал он и стал их растаскивать. — И не стыдно тебе с девочкой драться? — выговаривал он Курту. — А ты хороша, кто же так с пленным? — грозил он пальцем Сане.

Взъерошенные, исцарапанные ребята, сжав кулаки, с ненавистью смотрели друг на друга.

V

В эту же ночь, когда над партизанским лагерем гремела гроза, в небольшой пещере, освещенной тусклым огоньком коптилки, совещались трое: дядя Сима, Горегляд и Фёдоров.

За их спинами, в уголке, на деревянных ящиках, прикрытая истрепанным одеяльцем, крепко спала Саня.

— Мы можем, конечно, обменять этого Курта, — говорил командир. — Но неизвестно — жив ли после боя его отец? А если нет, то кому он там нужен, этот пацан? Я узнал: мать-то у него погибла. И вот что мне думается: мы должны достать новых заложников, а Курта надо отправить на Большую землю.

— От войны подальше? — иронически спросил Фёдоров.

— А почему бы и нет? От войны подальше.

— Ладно, бог с ним. — Горегляд махнул рукой. — Тогда вот что, — он обратился к Фёдорову, — пойдем к морю, держи его за руку покрепче. Еще удерет в темноте.

Фёдоров достал из кармана кусок веревки и молча помахал им в воздухе.

— Тоже верно. Ну, пошли?

— Постойте, братцы, — вдруг тихо сказал командир. — Вот сижу и думаю. А не отправить ли нам на Большую землю и эту… — Не оборачиваясь, он указал большим пальцем за спину, туда, где спала Саня. — Вместе с Куртом. А?

— Да вы что, Серафим Петрович! — изумился Горегляд. — Всю войну с нами прошла.

— Нет, действительно, а что ей тут делать: с питанием туго, учиться негде. Под боком фашисты.

— Эх, Серафим Петрович, не ожидал от вас, — огорченно сказал Фёдоров. — Вы-то ей вроде как отец родной стали. А сейчас что говорите?

— То и говорю. А вдруг не убережем? Не хочу грех на душу брать… Иди, буди ее.

— Я не пойду, — ответил Горегляд.

— Тогда — ты! — сказал командир Фёдорову.

— Хоть на губу сажайте, будить не стану!

— Эх, бусурманы, а еще помощниками называются! — сердито сказал командир. — Всё на одного взваливают, — и на цыпочках подошел к Сане. Посмотрел на ее личико, почесал в раздумье бороду, оглянулся на партизан, ища у них поддержки, а потом тронул девочку за плечо: — Сань! Сань!

— Да ладно уж, не трогайте ее. Ну что вы?! — прошептал Горегляд. — В школе учил, а сам детям спать не дает.

Но, видно, чтобы уже не отступать, командир громко сказал:

— Боевая тревога!

Саню словно подбросило с постели. В полусне, не глядя на взрослых, она быстро натянула сапожки, надела через голову юбчонку, потом кофточку, телогрейку.

— Карательный отряд?! — испуганно спросила она.

— Да нет, не волнуйся. Слушай меня внимательно, — начал было дядя Сима. — Сейчас, это, ты… ну, значит, вместе с нами… пойдешь погулять… — И запнулся.

— Ага… Тут, недалеко… Одна нога там — другая здесь…

Секретное задание, — сам не зная что, забормотал Горегляд.

— И гармошку захвати, — буркнул Фёдоров.

Взрослые переглянулись — вот заврались!

— А зачем гармошку-то? — с недоумением спросила Саня.

Командир незаметно показал Фёдорову кулак.

— Это он так… Сам балалайка, вот и вспомнил про гармошку, — сказал он и, откашлявшись, добавил: — В общем, Курта на подводную лодку будем сдавать. А ты как от детей пойдешь… это… свидетелем будешь. Ясно?!

VI

Полковник Эрхард с забинтованной головой сидел в кожаном кресле за широким дубовым столом и холодным жестким взглядом осматривал арестованного — стройного человека с лысеющей головой. Его лицо было бледным, изможденным.

Арестованный словно не замечал полковника — смотрел в окно, за которым расстилалась синяя гладь моря.

— Я звал вас, Бычко, — сказал полковник, — чтобы вы мне помог. Вы слушай меня!

— Слушаю, слушаю, — не поворачивая головы, ответил арестованный.

— Я должен вас расстрел… Вы есть с точка зрения наш закон — бандит. Но я в этот случай буду с вами по-другому сказайт, и вы в мой правда может верить. Англичан бросал бомба в наш дом, и жена погиб… Да, да, погиб. — Лицо полковника было бесстрастным. — Я привез мой сын в Крым, он жил в мой комната. А теперь, — голос Эрхарда стал железным, — ваш партизан после стрельба схватил мой сын и увел его в гору. Где он сейчас, я не знай.

— Ясно, — откашлявшись, сказал арестованный. — Но я же не партизан… Я же вам говорил.

— Мы нашёль у вас листовка! — строго оборвал его Эрхард. — Вы имель оружие! — И, помолчав, вдруг добавил: — Но я вас отпускай!

Арестованный с изумлением посмотрел на него.

— Вы может уходить, — закончил полковник, — подайте… мой сын! Сюда! Здесь!

— Так что же вы хотите — обмен?

— Да.

— Я ничего не знаю ни про партизан, ни про вашего сына…

— Мы вас провожай туда!

Бычко безучастно пожал плечами — делайте что хотите!

VII

Берег исчез за кормой ялика. Над морем хлестала гроза с ветвистыми вспышками молний и оглушительными раскатами грома. Черный мрак лежал над водой. На руке дяди Симы, подсвеченный карманным фонариком, поблескивал компас.

Саня и Курт, отвернувшись друг от друга, сидели на дне ялика, как нахохлившиеся воробьи. — Ты вот что, Сашечка, — говорил дядя Сима, — на всякий случай запомни мой адрес: Ялта, возле домика Чехова… Там меня каждый знает.

— А зачем мне это?

— Ну мало ли что, — пояснил Горегляд, налегая на левое весло. — Война скоро кончится, ты и заглянешь в гости… ватрушек поесть…

— Я ватрушки не люблю, — ответила Саня.

— Что тебе, бутылку поставить?! — пошутил Фёдоров, работая правым веслом. — Это ты пей на здоровье. А я и так от дяди Симы никуда не денусь. И вообще, зачем вы меня взяли? Не могли уж одни управиться?

— А как же, ему-то одному скучно, — усмехнулся Горегляд, кивнув на Курта. — Охота мне была под гармошку его сдавать!

Полыхнула молния, и вдруг Саня, увидав впереди себя вздымающуюся гору воды, с черным силуэтом рубки подводной лодки, закричала:

— Наши, наши!

Ялик пришвартовался к борту подводной лодки, и матросы в «канадках» с капюшонами быстро стали сносить в надутый ими резиновый понтон тяжелые ящики.

Саня перепрыгнула из ялика на понтон к Фёдорову и Горегляду и стала помогать им в приемке оружия.

Дядя Сима, подтолкнув Курта, перебрался с ним на подводную лодку и, держась за поручень, направился к рубке. На ней в центре звезды белой краской была выписана цифра «15».

Волны заливали верхнюю палубу. На лодке стучали дизели — шла подзарядка аккумуляторных батарей.

Командир подводной лодки, изредка освещаемый молнией, — коренастый, плечистый, в «канадке» с наброшенным капюшоном, — возле рубки покуривал трубочку, прикрыв ее ладонью.

— Здравствуйте, товарищ! — добродушно поздоровался дядя Сима. — Поздравляю с хорошей погодой.

— Мечта! — сказал командир и протянул руку, представился: — Капитан-лейтенант Волков!

— Гаевой. — Дядя Сима пожал ему руку.

У подводника было смешное доброе лицо с черными усиками. Живые, чуть с лукавинкой глаза смотрели спокойно и внимательно.

— Тут вот какое дело, — сказал дядя Сима. — Немчонка, вот этого, у отца мы отбили, отвезите на Большую землю.

— Беру, — коротко ответил Волков, оглядев Курта.

— Спасибо… — Дядя Сима замялся, вздохнул и добавил: — А еще одного человечка не прихватите?

— Вы что, у них детский сад в плен взяли?

— Нет, это уже своя… русская…

— Женщина?!

— Звоночек… девочка…

Волков задумчиво пососал трубку, потом с юморком, переходя на «ты», сказал:

— Вот свалился на шею! Ладно… Где он там, Звоночек?

Веди ее на борт!

Впрочем, приказав матросу проводить Курта в лодку, Волков сам пошел на корму встречать девочку.

— Только вы уж с ней как-нибудь пообходительнее, — предупредил дядя Сима, шагая за Волковым. — Мы ей — ни слова о Большой земле, — и крикнул на понтон: — Эй, Сань, иди сюда! Тут капитан с тобой хочет познакомиться!

Девочка живо перемахнула с качающегося понтона на борт лодки и уставилась на Волкова.

— А гармошка где? — спросил дядя Сима.

— В ялике…

— Горегляд, подай гармошку, — попросил дядя Сима и, получив ее, представил девочку командиру: — Ну, вот она… Поет как соловей-пташечка.

— Ну что ж, хорошо, — с улыбкой сказал Волков. — Шефский концерт нам дашь?

— Могу и шефский! — задорно тряхнула головой Саня и, взглянув на рубку, воскликнула: — Ой, а что это у вас здесь «пятнадцать»?

— Это мы столько кораблей потопили, — со сдержанной гордостью ответил Волков.

— О-го-го! — нараспев сказала Саня. — А они вас?

— Да всяко бывало. Но, как видишь, до последней приборки бог не доводил.

— А что это такое — последняя приборка?

— Люди гибнут, но чтоб на корабле все чисто было — такая традиция на флоте.

— Ну-у! — удивленно протянула Саня.

Дядя Сима вдруг присел перед ней на корточки, потряс ласково за плечи.

— Эх, Звоночек, Звоночек… — дрогнувшим голосом сказал он. — Ну, не робей! — И, поцеловав девочку в нос, прыгнул в ялик.

Горегляд с силой оттолкнулся веслом от подводной лодки — и за яликом на буксире потянулся тяжело груженный понтон.

— Дядя Сима, а я?! — спросила Саня и кинулась к борту. Но ее вовремя за рукав ухватил командир. — А меня?!

А меня, дядя Сим?! — отчаянно завопила Саня и стала вырываться из рук Волкова. — Предатели! Я вам так не дамся!

— Ой, кто предатель?! Ты что, забыла, — а шефский концерт?! Волков ловко перебросил визжавшую девчонку через свое плечо и по узкой палубе понес ее к рубке.

VIII

Среди ленивых волн под светлеющим рассветным небом в утренней дымке мчался белый бурун — перископ подводной лодки.

В большой, мерно раскачивающейся стальной трубе, в ее шести отсеках, кто спал, кто стоял на вахте. Выверенная до последнего винтика «Малютка» работала как часовой механизм — четко и слаженно.

В первом носовом отсеке — с камбузом и электроплитой — в торпедных аппаратах мирно лежали две двухтонные торпеды. Во втором — жилом — на узеньких койках, одна над другой, матросы посапывали во сне или читали книги.

В третьем, самом главном на корабле — центральном посту, — над маленьким штурманским столиком колдовал с линейкой в руках лейтенант Каширов — широколицый, с приплюснутым носом. Здесь же на горизонтальных рулях был боцман — мичман Козлов, с красными, воспаленными глазами; в наушниках сидел гидроакустик старшина Ширяев; на станции погружения и всплытия — трюмные.

Старпом Меняйло, скуластый, с седыми висками, что-то записывал в вахтенный журнал.

Волков прошелся по лодке. Постоял в четвертом отсеке у амперметров и вольтметров аккумуляторных батарей. Перешагнул комингс и, пригнув голову, заглянул в пятый — дизельный, где весело звенели моторы, похожие на длинные саркофаги. Затем шагнул в шестой отсек — электромоторный, существующий на лодке для бесшумного хода под водой на аккумуляторах. Выслушав рапорт электриков, он наконец направился к себе в каюту, как всегда, приказав радисту:

— Если что — буди!

Однако соснуть часок-другой ему не пришлось.

Вскоре усталый и небритый радист, расшифровывая приказ из штаба флота, зашевелил губами:

— «Изменить курс… Следовать в район Севастополя. Торпедировать вражеский транспорт».

Расшифровал, задумался, и его мысленному взору вдруг очень ясно представилось, как где-то в море, в окружении эсминцев топает противолодочным зигзагом немецкое судно. Большое, в серую краску. Под белым флагом со свастикой. А на борту — танки и артиллерия.

Прочитав радиограмму, Волков немедленно собрал в крохотной кают-компании своих офицеров. Он развернул перед ними на продолговатом столе карту района боевых действий и озабоченно сказал:

— Если нам изменили задачу — значит, дело серьезное. Видно, здесь поблизости нет никакой другой лодки, кроме нашей. И мы должны действовать наверняка. Скоро десант!

— Водный район Севастополя окружен минным полем, — хмуро заметил старпом Меняйло.

— Вот об этом и речь, — подтвердил Волков. — Но где нам лучше искать немца — внутри минного поля или снаружи?

— Естественно, внутри, — сказал старпом.

— Золотая голова! — похвалил Волков друга. — Внутри поля он как на ладони. Его сразу увидишь. А снаружи — пока его найдешь — язык высунешь. — Это, конечно, правильно, — вставил свое слово штурман Баширов. — Но как же мы войдем в Севастопольскую бухту? Ведь нам нужны незаминированные проходы. А где они — неизвестно.

— М-да, проходы неизвестны, — озабоченно сказал Волков. — Но, как сказала одна старушка, а мы их поищем, поищем!

— Если не найдем — будем форсировать минное поле вслепую?

— Подойдем к минам — там видно будет, — сказал Волков. — В первый раз, что ли? — Он оглядел своих товарищей и, помолчав, добавил: — Задача ясна? Пройдите по отсекам и сообщите команде о новой операции!

Офицеры вышли из кают-компании.

Волков постоял еще немного с карандашом над картой, снял с ее краев круглые грузики, и она, сама по себе, свернулась в рулон.

А в каюте напротив, с койками в два яруса и тумбочкой, уже шла своя жизнь.

Свесив босые ноги, Курт сидел на верхней койке и, подперев ладонью подбородок, с любопытством наблюдал за Саней.

Она была чем-то раздражена. Перетряхивала одеяло, бросала из стороны в сторону подушку, становилась на четвереньки и заглядывала под койку. Потом, заметив взгляд Курта, накинулась:

— Ну, чего смотришь?! Мою ленточку для волос не видел?

— Найн.

— А гребенку — такую поломанную? — Саня была в майке и трусиках, с распущенными волосами.

Курт с покровительственной усмешкой — о, женщины! — полез в свой кителек, аккуратно висевший на крюке, и, достав из кармана расческу, протянул ее Сане.

Она небрежно бросила расческу на тумбочку и снова стала искать.

— Черт, черт, поиграй и отдай! — бормотала она. — И юбка куда-то запропастилась… У тебя там случайно на койке нет?

Курт не спеша откинул свою подушку, заглянул под узкий матрац:

— Найн!

— «Найн», «найн»! — передразнила его Саня. — Сам небось стащил, а теперь глазки невинные строит.

Саня приподняла газетку на тумбочке, а под ней — ой! — ленточка и поломанная расческа. Девочке стало стыдно перед Куртом, но она сказала:

— С врагом свяжешься — всегда так бывает.

В каюту, постучав, вошел Волков. Положил на тумбочку принесенные брезентовые робы.

— Тут сухое, — сказал он и, оглядев ребят, улыбнулся: — Ну, робинзоны, как спалось?

— Данке шон, — мрачно ответил Курт.

— Крокодилы виделись! — еще не забыв вчерашнего конфликта, огрызнулась Саня.

— Ух ты, как страшно, — улыбнулся Волков. — Тогда пойдем к речке, крокодил!

Он по-отечески оглядел ее не очень-то чистую майку, тронул рукой волосы. Потом через коридорчик подвел Саню к умывальнику.

В маленьком закутке он снял с себя китель, повесил его на крючок и взял в руки мыло.

— Слушай, а что это за человек рядом с тобой? — спросил он тихо у Сани. — Ты его давно знаешь?

— Кого? Курта, что ли?

— Ну да.

— Да какой он человек?! Фашист! Понятно?

— Что ты говоришь?!

— Это вы — что говорите? Ведь я-то могу быть пионеркой? А он — фашист!

— А что — верные слова… Ну ладно, наклоняй голову и закрой глаза.

— Вы что, меня мыть хотите? Я и сама могу.

— Делай, как тебе дядя Миша говорит!

— Дядя Миш, — усмехнулась Саня, — ну, честное слово, не надо!

— Ничего, потерпишь. — Командир решительно наклонил Санину голову и стал намыливать волосы.

— А вы как мама… — похвалила его девочка, — только уж больно скребете.

— Посильней поскребешь — почище пойдешь, — сказал Волков, с удовольствием взбивая пену. — А у тебя мама где — в партизанском отряде?

— Не… ее убили.

— А папа? — перестав намыливать голову, спросил Волков.

— Он в гестапо сидит. Ну что ж вы не льете, глаза уже щиплет.

Волков открыл кран и лихорадочно заскреб Санину голову.

— Слушай, придем на Большую землю, будешь в моей семье жить… Хочешь?

— Не-а, я дядю Симу не брошу, он меня бросил, а я его — нет, — бесхитростно отвечала Саня.

— А я, что — плохой, да?! Вот спроси у моих дочек, какой я папа!

— А вы и Курта могли бы взять к себе?

— Могу и Курта, — серьезно ответил Волков.

— Да вы что, сдурели?! — ахнула Саня. — Я же пошутила!

— Звонок! — Волков легонько щелкнул ее по макушке за грубость. — Смотри у меня!

IX

Рыжеватый, веснушчатый кок, в белом колпаке и переднике, держа в руках бачок с кашей, вел за собой по коридорчику Саню и Курта. Подойдя к кают-компании, он легонько толкнул ногой дверь и, распахнув ее, спросил у сидевшего за столом Волкова:

— Разрешите войти?

Командир кивнул. Он был гладко выбрит, подтянут. Перед ним, на белоснежной скатерти, поблескивали три фарфоровых прибора.

— Здрасьте! Давно не виделись! — весело сказала Саня, заходя в каюту вслед за коком.

— А тебе кто разрешил войти? — вдруг, нахмурясь, спросил Волков.

— Никто… — опешила Саня.

— Закрой дверь, а потом снова войди и спроси разрешения.

Саня с Куртом попятились, закрыли за собой дверь и молча переглянулись. Потом Курт постучал в дверь.

— Да! — раздалось за дверью.

— Разрешите войти? — спросила Саня, заходя в кают-компанию.

— Я… можно вход? — повторил за ней Курт. — Гутен морген!

— Войдите!

— Здравия желаю, товарищ командир! — посмотрев на Курта, тут же выпалила Саня и села за стол.

— Здравия желаю! — сухо сказал Волков. — А кто тебе позволил сесть? Садиться можно только по моему разрешению. Ты на флоте!

Лицо у Сани вытянулось, она встала.

— Садитесь!

Наконец ребята уселись и в восторге уставились на сверкающий стол: сливочное масло! Галеты! Сгущенное молоко!

Салфетки! Хрустальный графин с водой!

Волков разглядывал ребят. Оба они были аккуратно причесаны, в чистеньких парусиновых брюках, с подвернутыми рукавами.

— Разрешите? — спросил кок, до сих пор с еле заметной улыбкой наблюдавший за сценой воспитания.

Волков сделал жест рукой, и кок стал раскладывать по тарелкам кашу с котлетами. Быстро протерев салфеткой две рюмки, он механически поставил одну перед Куртом, но тут же спохватился, переставил ее к командиру.

Волков налил в рюмку вина, сделал глоток и удовлетворенно чмокнул.

— Ну что, можно начинать? — нетерпеливо спросила Саня.

— Можно…

— Унд их? — спросил Курт.

— Я… битте, — по-немецки ответил ему Волков. — Ним буттер унд кёзе.

— А что вы ему сказали? — ревниво спросила Саня.

— Возьми масло и сыр.

— А я?

— Ты и так не растеряешься! — усмехнулся Волков.

Курт намазал хлеб маслом и… протянул его девочке.

Волков взглянул на Курта, сделал знак коку, и тот подбавил мальчику каши.

Саня была очень удивлена такой галантностью мальчика и, порыскав глазами по столу, пододвинула к его тарелке соль и перечницу.

Кок и Сане подбавил каши.

— Ну хватит! — улыбнулся Волков. — Обмен любезностями окончен. Приступайте, а то каша остынет.

Ребята с удовольствием заработали ложками.

–…Вот когда я жил у дедушки, — с юморком продолжал Волков, — он у меня пастухом был…

— И вы на пастуха похожи… — сказала Саня, откусывая с вилки котлету. — Схватили меня, как овечку…

Волков смущенно посмотрел на кока и вдруг приказал:

— А ну встать!

Саня с недоумением поднялась с места.

— Ты как разговариваешь с командиром?!

— А что я сказала? Пастух…

— С командиром так нельзя разговаривать! Понятно?

— Да…

— Садись!

Саня уткнулась в тарелку. Кок еле заметно улыбнулся — вот дает прикурить командиру! — и тут же погасил улыбку.

— Так вот, этот дедушка, бедный человек, — Волков поднял указательный палец, — имел восемь внуков. Восемь! И когда мы, мальчишки, дрались между собой, он всегда нам говорил: «Лучше худой мир, чем добрая ссора».

— Я знаю, к чему вы это говорите, — сказала Саня, посмотрев на Курта. — А я его все равно ненавижу… Он против нас, а вы его кормите… Лучше бы другому, нашему, дали… — И она отодвинула от себя тарелку.

— Что за демонстрация?! — Волков стукнул пальцем по столу. — У вас что, в отряде дисциплины не было?!

Саня встала по стойке «смирно».

— А отвечать можно?

— Отвечай.

— Была! А вы — жалельщик!

— Что-о — «жалельщик»? Так вот запомни: для меня нет чужих детей! Детей! Тебе ясно?!

— Командира прошу срочно в центральный пост! — раздался в переговорной трубе голос старпома Меняйло.

Волков, утерев салфеткой рот, тут же выскочил из кают-компании.

Саня моментально состроила ему вслед гримасу и, посмотрев на кока, с ехидством сказала:

— Ну и командир у вас! То в дочки звал, а теперь — «встань» да «садись»! А я ему когда-нибудь такое скажу, вот в эту дырку, — она указала на переговорную трубу, — что он у меня сразу ляжет.

— Но-но! В это устройство только самые главные сообщения передаются, — погрозил пальцем кок. — А вообще-то такого командира, как у нас, еще поискать надо… Кстати, вы ешьте, а то на мину напоремся — и вся еда зазря пропадет.

И он добавил ребятам из бачка еще по одной котлете.

X

Войдя в центральный пост, Волков привычным взглядом окинул приборы: дифферентометр, глубиномер, кренометр, подошел к старпому. Оторвавшись от перископа, тот доложил:

— Товарищ командир! Мы идем вдоль кромки минного поля. Справа по носу фашистский катер вдруг резко изменил курс к Севастополю.

Волков приник к перископу и в светлом окуляре с перекрещивающимися нитями увидел среди серых волн качающийся предмет, похожий на спичечный коробок.

Командир долго вглядывался в окуляр, поворачивал перископ то вправо, то влево, осматривая горизонт. В его неторопливых движениях чувствовалась взволнованность, и в центральном посту наступила тишина.

В отсеках тоже умолкли разговоры. Подводники невольно поглядывали на переговорные трубы.

Курт, лежа на своей койке, бездумно глядел в подволок с зарешеченной лампочкой, тяжело вздыхал, ворочался. Потом вытащил из кителька, висевшего на крючке, глянцевую фотографию, на которой были папа, мама и он — счастливые, красивые, — и со слезами на глазах стал рассматривать дорогие ему лица. Все теперь для него было потеряно навсегда и безвозвратно.

Только Саня не замечала, что происходит на борту. Она сидела в жилом отсеке на койке и, расставив перед собой шахматы, хватала за руку каждого проходящего мимо нее матроса.

— Дядя Коль, в шахматишки сыграем?

— Не могу, занят, — отвечал кудрявый торпедист, спеша в первый отсек.

— Дядя Петь, на щелчки не хотите? Туру дам!

Но дядя Петя — сероглазый крепыш — торопился в центральный пост.

И вот Саня, вздохнув: «Эх, слабаки!» — стала играть сама с собой. Она быстро передвигала фигуры и бормотала:

— Ишь ты, хитрый какой, к пешкам подбирается! А я вот тебя накажу: хоп! — и конь в кармане. Ну что? Давай, теперь твой ход!

Случайно глянув в первый отсек, она вдруг насторожилась. Подождите, а что тут происходит? Кок застыл, как статуя! Торпедисты не шевелятся!

Оторвавшись от перископа, Волков вскинул свои острые глаза на Меняйло и с хитрецой спросил:

— А как вы думаете, почему этот катер сделал такой маневр?

Старпом, почесав пятерней заросшую щеку, пожал плечами.

— Ну, мало ли что можно предположить…

— А если точно сказать?!

— Наверно, к теще на блины завернул, — сострил боцман.

Гидроакустик и трюмные заулыбались.

— Эх вы, асы! — сокрушенно вздохнул Волков. — Уж догадаться не можете! — и победно произнес: — Катер вошел в проход через минное поле! Следовать за ним!

В этот момент в переговорной трубе послышались звуки гармошки, и детский голосок заливисто запел:

Когда б имел златые горы

И реки, полные вина,

Все отдал бы за ласки-взоры,

Чтоб ты владела мной одна.

— Ты смотри-ка, Звонок! — удивился Волков. — Шефский концерт! — И, приложив губы к переговорной трубе, сказал: — Саня, ты что это распелась?

— А это чтоб гармошка зазря не пропадала, если на мину напоремся, — послышался ответ в переговорной трубе. Лица подводников озарились улыбками. Рыжеватый кок баском стал подпевать Сане, и у них так хорошо получалось, что даже Курт с любопытством скосил глаза на переговорную трубу.

Широко растягивая гармошку, Саня, раскачиваясь, как подгулявший парень, стоя в торпедном отсеке, залихватски продолжала:

Не упрекай несправедливо,

Скажи всю правду ты отцу,

Тогда свободно и счастли́во

С молитвой мы пойдем к венцу.

Вдруг в переговорной трубе раздалась команда по кораблю:

— Форсируем проход в минном поле!

Кок сразу сделал Сане знак — тихо! Но она, кивнув, дескать, сами знаем, что делаем, продолжала петь. Только шепотом.

Белый бурун от перископа подводной лодки резко свернул вправо. К Севастополю.

А когда в переговорной трубе снова раздалась команда Волкова: «Форсирование минного поля окончено! Саня, давай погромче!» — девочка положила гармошку на мешок с картошкой, подхватила в жилом отсеке шахматы и пошла к себе в каюту.

XI

Распахнув дверь, Саня в раздумье застыла на пороге.

Смотри-ка, вот еще новости! У Курта мокрые глаза!

Мальчик сразу отвернулся.

— Эй, тошнит тебя, что ли?

Курт молчал.

— Воды дать?

Мальчик не отвечал.

— Не хочешь — не заплачем!

Саня села на койку и задумчиво положила руки на колени. Потом, распахнув коробку с шахматами и зажав в кулачках две пешки — черную и белую, — ткнула рукой в спину Курту:

— Слышь-ко, выбирай!

Курт не оборачивался.

— В шахматы будешь играть? — продолжала Саня. — Или струсил? Давай, давай! — настойчиво толкала она его кулачком.

Курт дернул ногой — дескать, не приставай, но Саня потянула его за рукав робы, и мальчишка все-таки обернулся.

— Что вы хочешь? — спросил он.

— Давай в шахматы, а? — улыбнулась Саня. — Все равно мы из этой консервной банки никуда не денемся. — Она обвела взглядом каюту.

Курт ударил ладонью по ее правому кулачку, и Саня, разжав пальцы, сказала:

Конец ознакомительного фрагмента.