Шанталь. Капкан для дьявола

Ирада Нури (2024)

Книга пятая. Прошло 4 года с тех пор, как Шанталь восстановила справедливость и вернула себе трон Боравии. На короткий срок мир и процветание воцарились в королевстве. Но однажды тучи вновь начали собираться на головой королевы, ведь всё это время враги не прекращали плести интриги и ждали подходящий момент, чтобы нанести удар в спину…

Глава 2

Камера для допросов являлась предметом особой гордости Миклоша Айвана. Чрезвычайно жестокий по натуре, он с особой тщательностью обставлял ее всеми известными в Европе орудиями пыток, при одном взгляде на которые, и самый бесстрашный храбрец превращался в растерянное и запуганное существо, готовое рассказать все что знает, и не знает, кстати, тоже. Когда я, осматривая дворец, впервые спустилась в это жуткое место, то испытала самый настоящий ужас от сознания, насколько может быть безжалостной человеческая порода, придумавшая столь изощренные способы воздействия на себе подобных. Клянусь, даже самое дикое животное никогда не стало бы так мучить свою добычу, а постаралось бы убить ее максимально быстро. Но нет, Айван, судя по тому, что я всё больше и больше о нем узнавала, был кровожаднее любого свирепого хищника. Ему доставляло невероятное удовольствие упиваться собственной властью и, как ему казалось, безнаказанностью. Чем более зверским способом он истязал своих жертв, тем выше поднимался в собственных глазах.

Дробители конечностей, пыточные гробы, «железная дева», «испанский сапог», дыба, «осёл», «груша», «медный бык», «колыбель Иуды» — лишь малая часть «коллекции» безумного генерала, которую он частенько испытывал на бунтовщиках и просто неугодных подданных. На некоторых орудиях пыток и сейчас можно было увидеть засохшие пятна бурого цвета, которые так легко можно было поначалу принять за ржавчину.

Первым моим желанием было тогда, уничтожить любимое детище Айвана. Вынести все пыточные орудия и навсегда замуровать помещение, впитавшее в свои стены ужас и страдания несчастных. Но потом, передумала. Как знать, с кем мне однажды придется иметь дело. Возможно когда-нибудь генеральские игрушки станут единственной возможностью развязать самые несговорчивые языки.

И, как в воду глядела. Сегодня, впервые за годы моего правления пыточная вновь была открыта и, страшные орудия, с которых сняли скрывающие их чехлы, вновь готовы были встретить свою жертву — нелюдя, принесшего смерть в мой дом.

Отпустив Арно, я подошла к тяжелой металлической двери. Допрос уже начался. Желая до поры остаться незамеченной, я решила остаться снаружи. Полуприкрыв глаза, внимательно вслушивалась в каждое слово. Этому, как и многому другому, в свое время, научил меня мудрый Сиддиг. «Учись слушать не ушами, а сердцем. В конце концов неважно, что человек говорит, важно, как он это делает. Уделяй внимание всему: манере, голосу, интонации. Обман может крыться как в отрывистом дыхании, так и в длинных паузах между словами, когда человек судорожно старается сглотнуть…»

Судя по тому, что я сейчас слышала, обвиняемый лгал. Причем делал это несмотря на окружающие его страшные орудия. Значит, он либо знал мое отношение к пыткам, либо рассчитывал на быструю смерть. Но, от кого? Ответ напрашивался сам собой: кто-то из моих людей был предателем. И этот кто-то был совсем рядом.

Рука потянулась к кованой ручке. Пора было войти и взять допрос под свой контроль. И даже всем силам преисподней в этот раз не удастся помешать мне выбить из негодяя правду.

Но, кажется, у Высших сил на сей счет были совершенно другие планы. Быстрый шаг за спиной и взволнованный голос лакея отвлекли меня от задуманного. Недовольная тем, что мне помешали, я опалила несчастного гневным взглядом, но прежде, чем открыла рот, он успел выпалить:

— В-ваше Величество, там, в-во дворе… Вам лучше самой всё увидеть.

Тяжелое предчувствие сдавило грудь. Зная мой нрав, никто не осмелился бы беспокоить меня по пустякам. Значит произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Где Арно?

— Там же. Вместе с князем Йозерци они отправили меня за вами.

Раздраженно передернув плечами, я кивнула на дверь:

— Хорошо. Я схожу и посмотрю. А ты пока от моего имени останови допрос. Пусть без меня не продолжают.

Лакей бросился выполнять поручение, в то время как я, подобрав юбки, ринулась к выходу. Я ещё успела услышать, как он посетовал на то, как туго открывается дверь, когда мощной взрывной волной меня буквально выплюнуло наружу.

Больно ударившись о землю, я попыталась подняться. Безуспешно Всё вертелось перед глазами. В ушах стоял такой грохот, будто попала в окружение сотни барабанщиков, отбивающих дробь по приказу невидимого командира. В попытке заглушить сводящие с ума звуки, я зажала уши руками, но это не помогало, шум доносился не снаружи, а изнутри, грозя взорвать голову. Минуточку… взрыв… Титаническими усилиями превозмогая боль, я повернула голову туда, где ещё несколько минут назад стояли прочные каменные стены, теперь же, вместо них, словно насмехаясь, на меня уставилась зияющая дыра, из которой наружу вырывались языки пламени. Что чёрт побе…

— Шанталь! Шанталь, вы слышите меня? Господи, вы вся в крови! Арно, чёрт тебя подери, не пялься как умалишенный. Живо за доктором!

Я испуганно отшатнулась, когда почувствовала, как чьи-то руки легко подхватывают меня с земли, но увидев над собой озабоченное лицо Тибора Йозерци, облегченно вздохнула и позволила себе прижаться ушибленной головой к широкому плечу. Его губы шевелились. Кажется, он обращался ко мне, но из-за адского шума, слова, будто доносящиеся откуда-то издалека, были еле различимы. Чтобы как-то справиться с болью и головокружением, я сосредоточилась на тепле, исходящем из могучей груди, учащенно поднимающейся и опадающей при каждом вздохе. Оно мягко окутывало подобно шерстяному пледу и частично успокаивало. Минуту, всего одну минуту позволю себе понежиться в объятиях этого властного и такого ласкового одновременно мужчины. Только минуту, чтобы он не успел напридумать себе такого, о чём потом придется пожалеть нам обоим: ему — о несбыточном, мне — о вынужденных мерах, призванных напомнить ему о несбыточном…

* * *

Ранения оказались серьезнее, чем можно было предположить. Раздраженно отослав суетящихся вокруг слуг, я, сквозь слёзы, выступившие на глазах из-за невыносимой головной боли, посмотрела на бледного, как полотно, эскулапа.

— Что скажете, Тамаш? Жить, надеюсь, буду? — Морщась от болезненных ощущений и подкатившей тошноты, я попыталась занять более удобное положение, с удивлением обнаружив, как кто-то, находящийся позади, тотчас заботливо подложил мне под спину еще одну пуховую подушку, помогая приподняться. Господи, я совсем забыла о Йозерци. Он что же, всё это время был здесь и присутствовал при осмотре? Будь всё проклято! Только смущения мне сейчас не доставало…

— Жизни Вашего Величества ничего не угрожает. Внутренних повреждений нет, а ссадины и ушибы скоро заживут. Разве что… — он запнулся, бросив испуганный взгляд мне через плечо. Можно было не сомневаться с чем ему пришлось встретиться. Наверняка князь свирепо сверлил его глазами, запрещая болтать лишнего. Нет, ну что за несносный человек! Ну почему он никак не желает осознать, что его чрезмерное желание постоянно присутствовать в моей жизни, нравится лишь ему одному?

Непробиваемый, как скала, князь не желал ничего понимать. Ни тонкие намеки, ни прямые оскорбления не приносили никакого успеха. Этот медведь решил быть рядом, и никакая сила не могла его прогнать. Вот и сейчас, словно желая испытать степень моей выдержки, он мягко приобнял меня за плечи и ободряюще их сжал.

Ну всё, моё терпение закончилось. Дернувшись, я грубо сбросила его руки, и уже собралась в десятитысячный раз отчитать за вольное поведение, когда услышала повелительное:

— Сиди смирно, девочка, и не мешай врачу! Разве подобает королеве скакать по постели как взбесившийся кузнечик?

Сердце подпрыгнуло в груди при звуках самого родного в мире голоса, который я уже и не чаяла когда-нибудь вновь услышать. Бабушка!

Забыв обо всём на свете, я повернулась, и в миг очутилась в мягких объятиях грозной Арабеллы д’Арси. И впервые за долгие годы, видимо по причине сильного напряжения, меня прорвало. Не обращая внимания на застывшего с отвисшей челюстью медика, наплевав на все приличия, я крепко прижалась к её груди и, совсем как дитя, зарыдала.

Я плакала так, как, пожалуй, ещё никогда в своей жизни. Слёзы текли по щекам рекой и никак не хотели останавливаться. От частых всхлипываний нос покраснел и распух.

— Ну же, моя хорошая, успокойся. Твои слёзы разбивают мне сердце, — гладя меня по голове, нежно приговаривала бабушка. И если у меня ещё оставались какие-нибудь сомнения относительно реальности происходящего, то после следующей фразы, они моментально улетучились:

— Доктор, не стойте как истукан, подайте воды. Живо! — Прикрикнула она, увидев, как тот на секунду замялся. — Вот возьми, — это она уже мне, всунув в руку кружевной платок, — вытри свои прекрасные глазки. Негоже Вашему Величеству вести себя как сопливая девчонка.

Всхлипнув в последний раз, я улыбнулась. Если что-то в мире оставалось неизменным, то это острый язык герцогини д’Одемар. Воистину, этой женщине не было равных ни при французском дворе, ни при боравийском.

Кстати, если говорить о равенстве… Только сейчас, немного отстранившись, чтобы привести себя в порядок, я обратила внимание на ее внешний вид, и ужаснулась. Линялое платье из грубой ткани, видавший виды передник, и, о боже, уродливый чепец, скрывающий половину ее лица. Что происходит?

Я так прямо об этом спросила. Но перед тем, как ответить, бабушка стрельнула глазами в сторону вытянувшего от любопытства шею, эскулапа:

— Подите прочь, любезный. Дальше, Её Величество справится без вас.

— Но позвольте… — с оскорбленным видом попробовал было возразить медик, но я взглядом заставила его умолкнуть.

— Ступайте, Тамаш. Если понадобитесь, я за вами пришлю.

Провожая взглядом коренастую фигуру врача, бабушка задумчиво нахмурила брови:

— Ты, возможно, удивишься, душенька, но этот человек и лицом, и сложением, самым удивительным образом напомнил мне…

— Де Кресси, — улыбнувшись, закончила я за нее я. Правда от стреляющей боли на затылке, улыбка вышла несколько кривой. — Вот только пообстричь эти густые усы до тоненьких полосочек, да чуть укоротить рост и будет просто вылитый шевалье.

— Именно! — всплеснула руками герцогиня. — Вот только он уже не шевалье, а граф, и, кстати сказать, уже далеко не беден. И… раз уж речь зашла о нем, то считаю, тебе следует знать, что только благодаря его содействию, я до сих пор жива и нахожусь здесь, с тобой.

В первое мгновение мне показалось, что ослышалась, но лицо бабушки хранило такое серьезное выражение, что все сомнения разом развеялись.

— О чём, ты толкуешь?! Что значит «жива»?

Прежде чем ответить, бабушка глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, а затем взяв мои ладони в свои, зажмурилась, как перед прыжком в пропасть:

— Мне ужасно жаль, что приходится тебе это рассказывать, но дважды в течение месяца на меня были совершены нападения, и, лишь благодаря случайности в первый раз, и помощи де Розена во второй, мне удалось сохранить жизнь. К несчастью, не могу того же сказать о маркизе. Крепись, дитя, но нашего милого Розена больше нет. Он грудью принял предназначавшуюся мне пулю, и скончался на вот этих самых руках, — она беспомощно посмотрела на свои трясущиеся ладони, как если бы на них до сих пор оставалась кровь её защитника.

— О, нет! — Схватившись за голову, простонала я, отказываясь принимать сию жестокую правду. — Как же так? Почему?

— Увы, дорогая моя, этого я не знаю. Всё происходило как в страшном сне. Помню лишь неожиданное появление в моем доме де Кресси, который настойчиво рекомендовал до выяснения обстоятельств и того, как убийца будет пойман, находиться возле тебя. О, я пробовала спорить, ты же меня знаешь, но месье ищейка, был неумолим: «Вы обязаны немедленно покинуть Францию, мадам. И точка!» Ты бы видела, в условиях какой строжайшей секретности хранился мой отъезд. Одна из служанок, переодетая в мой дорожный костюм, вместе с сундуками и в сопровождении охраны отправилась в Марсель, чтобы сесть на корабль, а я, налегке, в этом убогом тряпье, была вынуждена всю дорогу трястись в повозке, запряженной полудохлой старой клячей, наверняка моей ровесницей.

Конец ознакомительного фрагмента.