Глава третья
Оставшись в комнате наедине с Люси, Оливер завершал сборы. Он все делал спокойно, методично и быстро, но чемодан всегда закрывался у него легко. Люси же вечно перекладывала вещи, затрачивая массу лишних усилий, и ей казалось, что Оливер от природы наделен чувством порядка. Пока Оливер собирался, Люси скинула блузу и купальный костюм и стала разглядывать свое обнаженное тело в большом зеркале. «Старею, — подумала она, глядя на свое отражение. — На бедрах появились отметины времени. Надо больше двигаться. Больше спать. И не думать об этом. Тридцать пять».
Она начала причесываться. Люси отпустила волосы чуть ниже плеч, потому что так нравилось Оливеру. Сама она предпочла бы стричь их короче, особенно летом.
— Оливер, — сказала Люси, расчесывая волосы и наблюдая в зеркале, как муж быстрыми и точными движениями укладывал в чемодан, лежащий на кровати, пакет с документами, шлепанцы, свитер.
— Да?
Оливер решительно затянул ремень на чемодане, словно подпругу на боку коня.
— Ужасно не хочется отпускать тебя домой.
Оливер подошел сзади к Люси и обнял ее. Она почувствовала прикосновение рук мужа, жесткую ткань его костюма и с трудом преодолела внезапное раздражение. «Он относится ко мне как к собственности, — подумала Люси, — как он смеет!»
Оливер поцеловал ее в шею, ниже уха.
— У тебя восхитительный живот, — сказал он, лаская ее.
Она повернулась в его объятиях и вцепилась пальцами в пиджак.
— Останься еще на неделю, — попросила она.
— Ты слышала, что сказал Сэм насчет своих гонораров, — ответил Оливер, нежно поглаживая ее плечи, — он ведь не шутил.
— Но все эти рабочие…
— Все эти рабочие начинают без меня бить баклуши с двух часов дня, — добродушно заметил Оливер. — Ты чудесно загорела.
— Не хочу оставаться одна, — сказала Люси. — Меня нельзя бросать одну. Я слишком глупа, чтобы легко переносить одиночество.
Оливер засмеялся и прижал ее к себе еще крепче.
— Ты вовсе не глупа.
— Нет, глупа, — возразила Люси. — Ты меня не знаешь. Когда я одна, мои мозги размягчаются. Ненавижу лето, — сказала она. — Летом я чувствую себя изгнанницей.
— Обожаю оттенок, который приобретает летом твоя кожа, — сказал Оливер.
Легкомысленное отношение мужа задело Люси.
— Изгнанница, — упрямо повторила она. — Лето — моя Эльба.
Оливер снова засмеялся.
— Видишь, — сказал он, — ты совсем не глупая. Глупой женщине такое сравнение в голову бы не пришло.
— Я начитанная, — возразила Люси, — но глупая. Мне будет одиноко.
— Послушай, Люси…
Оливер отпустил жену и начал ходить по комнате, выдвигая ящики, чтобы убедиться, что ничего не забыл.
— На озере сотни людей.
— Сотни несчастных женщин, — поправила Люси, — которых ненавидят собственные мужья. Посмотри на них, когда они сидят все вместе на гостиничной веранде, и ты увидишь призраки их мужей, обезумевших в городе от радости.
— Я обещаю, — сказал Оливер, — не потерять в городе голову от радости.
— Или ты хочешь, чтобы я любезничала с миссис Уэлс, — продолжала Люси, — просвещаясь при этом и собирая информацию, которой можно позабавить гостей, когда Паттерсоны следующей зимой придут к нам играть в бридж?
Оливер смутился.
— А, — беспечно произнес он, — на твоем месте я бы не принимал это близко к сердцу. Просто Сэм…
— Я хотела дать тебе понять, что мне кое-что известно, — сказала Люси, подсознательно стремясь поставить мужа в неловкое положение. — И мне это не нравится. Можешь передать мои слова Сэму по дороге в город, раз уж сегодня день откровенности.
— Хорошо, — обещал Оливер. — Я скажу. Если ты хочешь.
Люси начала одеваться.
— Поехать бы сейчас в город вместе с тобой, — сказала она. — Прямо сейчас.
Оливер открыл дверь ванной и заглянул туда.
— А как же Тони?
— Возьмем его с собой.
— Но ему здесь так хорошо.
Оливер вернулся в комнату, удовлетворенный тем, что ничего не забыл. Он никогда ничего не оставлял, но все равно совершал этот заключительный осмотр.
— Озеро. Солнце.
— Я уже слышала про озеро и солнце, — сказала Люси. Она наклонилась и надела мокасины, приятно холодившие босые ступни. — И все же, по-моему, общение с обоими родителями ему нужнее.
— Дорогая, — мягко попросил Оливер, — сделай мне одолжение.
— Какое?
— Не настаивай.
Люси накинула кофточку с пуговицами на спине и подошла к Оливеру, чтобы он застегнул их. Начав с нижней, он сделал это автоматически, быстро и ловко.
— Мне грустно представлять, как ты расхаживаешь один по пустому дому. Без меня ты вечно перерабатываешь.
— Я обещаю не переутомляться, — сказал Оливер. — И вот что… Потерпи неделю. Погляди, как ты будешь себя чувствовать. Как пойдут дела с Тони. Если твое желание вернуться домой сохранится…
— Что тогда?
— Там посмотрим.
Он расправился с пуговицами и ласково похлопал жену ниже талии.
— Посмотрим, — повторила Люси. — Каждый раз, когда ты так говоришь, это означает отказ. Я тебя знаю.
Оливер рассмеялся и поцеловал ее в макушку.
— На этот раз действительно посмотрим.
Люси отстранилась от мужа и подошла к зеркалу, чтобы накрасить губы.
— Почему, — сухо спросила она, — мы всегда делаем то, что хочешь ты?
— Потому что я старомодный муж и отец, — сказал Оливер, удивляясь собственным словам.
Люси ярко накрасила губы — она знала, что Оливеру это не нравится, и хотела наказать мужа, пусть даже таким невинным способом, за пренебрежение к ней.
— Что, если в один прекрасный день я захочу стать современной женой?
— Ты не захочешь, — ответил Оливер. Он зажег сигарету и, заметив накрашенный рот, слегка наморщил лоб так, как он делал, когда его что-то раздражало. — Не захочешь, — повторил он шутливым тоном. — Не зря же я женился на тебе так рано. Пока твой характер еще не затвердел.
— Не делай из меня ручного зверька. Это оскорбительно, — сказала Люси.
— Я клянусь, — с иронической серьезностью произнес Оливер, — что считаю тебя крайне своевольной женщиной. Это тебе приятнее?
— Нет, — сказала Люси.
Она размазала мизинцем помаду на губах, придав им кричащий вид. Оливер никогда не делал жене замечаний в такие моменты, но Люси знала, что ему неприятно видеть ее стоящей перед зеркалом с самодовольно выпяченными губами и пальцем, испачканным помадой, поэтому она преднамеренно не спешила.
— Мы знаем многие современные семьи, — сказал Оливер и отвернулся, якобы в поисках пепельницы, чтобы не видеть Люси, — где решения принимаются совместно. Стоит мне увидеть женщину с недовольным выражением лица, я тотчас понимаю — ее муж позволяет ей самой принимать решения.
— Не будь я твоей женой, — сказала Люси, — я бы тебя возненавидела.
— Вспомни знакомые нам семьи, — продолжил Оливер. — Разве я не прав?
— Ты прав, — признала Люси. — Всегда прав.
Она повернулась и шутливо поклонилась ему.
— Склоняю перед тобой голову — ты всегда прав.
Оливер засмеялся, и Люси тоже пришлось засмеяться.
— Забавно, — сказал Оливер, снова приближаясь к жене.
— Что?
— Как ты смеешься, — пояснил Оливер. — Даже когда ты была молодой девушкой. Словно у тебя здесь, — он коснулся ее горла, — сидит другая женщина и смеется за тебя.
— Другая женщина, — повторила Люси. — Как она выглядит?
— У нее хриплый голос, — произнес Оливер, — вызывающая походка и огненно-рыжие волосы.
— Может, мне лучше вовсе не смеяться, — сказала Люси.
— Ни в коем случае, — запротестовал Оливер, — я люблю твой смех.
— Я ждала этого слова.
— Люблю?
— Да. Я давно его не слышала.
Люси схватила мужа за отвороты пиджака и тихонько притянула к себе.
— Нынешним писателям и в голову не придет употребить его, — серьезно сказал Оливер.
— Продолжай.
— Продолжать что?
— Употреблять его. Никто не услышит.
— Мама… папа! — закричал Тони из гостиной. — Я готов. А вы?
— Минутку, Тони, — сказал Оливер, пытаясь освободиться. — Мы сейчас.
— Ах, Оливер, — пробормотала Люси, не отпуская мужа. — Это так ужасно.
— Что ужасно?
— Я так от тебя зависима.
— Папа… — вежливо позвал Тони из-за закрытой двери.
— Да, Тони?
— Я пойду к гостинице и буду ждать тебя. Я хочу проехать с тобой до ворот.
— Хорошо, Тони. Скажи доктору Паттерсону, что я приду через пять минут.
— Лады, — отозвался Тони.
Оливер нахмурился.
— И где он этого набрался? — прошептал он.
Люси пожала плечами. На рукаве пиджака Оливера осталось пятнышко от губной помады с пальца Люси, но она, чувствуя себя виноватой, решила не говорить ему об этом. Они услышали, как Тони вышел из дома; в окно было видно, как мальчик удаляется от коттеджа по гравийной дорожке.
— Ну… — Оливер еще раз оглядел комнату. — Теперь пора.
Он взял два чемодана.
— Открой, пожалуйста, дверь, Люси, — попросил он.
Люси распахнула дверь, и они прошли через гостиную на веранду. В гостиной, компенсируя убожество арендованной мебели, благоухали расставленные в изобилии цветы, их аромат смешивался со свежим запахом озера.
На веранде Люси остановилась.
— Я бы что-нибудь выпила, — сказала она.
Люси вовсе не хотелось пить, но эта уловка позволяла отложить отъезд Оливера еще на десять минут. Она знала, что Оливер догадывается и сердится на нее за задержку или в лучшем случае раздраженно удивляется ее склонности к многословным проводам, но она боялась момента, когда автомобиль исчезнет из виду и она останется одна.
— Хорошо, — согласился Оливер, поколебавшись, и поставил чемоданы. Сам он предпочитал уезжать быстро, решительно, без лишних слов. Он стоял и смотрел на озеро, а Люси подошла к столу, расположенному у стены, и, плеснув в бокалы немного виски, разбавила его охлажденной водой.
Ястреб сорвался с прибрежного дерева и, распластав крылья, медленно закружил над водой, с дальнего берега из спортивного лагеря донесся звук горна, несущий в себе азарт ружейной стрельбы, радость победы и горечь поражения; здесь он служил всего лишь сигналом к началу игры или купания. Ястреб безмятежно скользил навстречу ветру в ожидании малоприметных признаков вроде колыхания травы или покачивания ветки, которые выдадут появление его ужина.
— Оливер, — сказала Люси, подходя к мужу с бокалами в руках.
— Да?
— Сколько ты собираешься платить этому мальчишке? Баннеру?
Оливер тряхнул головой, прогоняя смутные образы, навеянные птицей, пением горна и неизбежностью отъезда.
— Тридцать долларов в неделю, — ответил он, взяв бокал.
— Не много ли?
— Нет.
— А мы можем это себе позволить? — спросила Люси.
— Нет, — сказал Оливер, раздраженный ее вопросом.
Люси обычно относилась к деньгам легкомысленно и была подвержена, по мнению мужа, порывам безрассудного расточительства, но не из-за жадности или стремления к роскоши, а вследствие слабого представления о цене денег и о том, как они достаются. Но когда она была настроена против чего-то, а Оливер знал, что Люси недовольна тем, что он нанял Баннера, она неожиданно становилась бережливой.
— Ты действительно считаешь, что он нам необходим? — спросила Люси, стоя рядом с мужем и наблюдая за ястребом, парящим над гладью.
— Да, — ответил Оливер.
Он с торжественностью поднял бокал.
— За маленького мальчика с телескопом.
Люси рассеянно подняла бокал и немного отпила.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем он нужен?
Оливер ласково коснулся ее руки.
— Чтобы дать тебе возможность пожить в свое удовольствие.
— Мне нравится отдыхать с Тони.
— Знаю, — согласился Оливер. — Но все же, по-моему, провести несколько недель в обществе развитого, живого юноши, который будет обращаться с Тони по-мужски…
— Ты считаешь, я его изнежила, — сказала Люси.
— Вовсе нет. Просто…
Оливер пытался найти самые корректные, необидные аргументы.
— Дети, особенно те, кто перенес тяжелую болезнь и постоянно находился при матери… вырастая, часто становятся балетными танцорами.
Люси засмеялась:
— Что за ерунда!
— Ты меня поняла, — сказал Оливер, с досадой ощущая, что говорит как зануда. — Не думай, что это пустяк. Почитай любой труд по психоанализу.
— Мне не нужно ничего читать, — возразила Люси, — чтобы правильно воспитать сына.
— Это подсказывает здравый смысл, — настаивал Оливер.
— Кажется, ты считаешь, что я все делаю неверно, — с горечью заметила Люси. — Признайся…
— Послушай, Люси, — примирительно произнес Оливер, — ничего подобного я не говорил. Просто я вижу иные проблемы, чем ты, и хочу подготовить Тони к трудностям, которых ты не замечаешь.
— К каким именно? — упрямо спросила Люси.
— Мы живем в век хаоса, — сказал Оливер, сознавая помпезность и выспренность своих слов, но не находя других. — Нестабильное, грозное время. Надо быть титаном, чтобы устоять.
— И ты хочешь сделать титана из несчастного маленького Тони, — саркастически заметила Люси.
— Да, — защищаясь, сказал Оливер. — Не называй его несчастным и маленьким. Всего через какие-то восемь-девять лет ему предстоит стать мужчиной.
— Мужчина — это одно, — сказала Люси, — титан — совсем другое.
— Сейчас — нет, — возразил Оливер.
Он чувствовал, что сердится, и сознательно сдерживал себя, потому что не хотел ссориться перед отъездом. Он заставил себя говорить спокойно.
— Прежде всего Баннер — это не какой-нибудь зазнавшийся студентик. Он умен, выдержан, обладает чувством юмора…
— А я, конечно, — сказала Люси, — скучна, скованна и неинтересна.
Она сделала несколько шагов в сторону от мужа.
— Послушай, Люси.
Оливер направился вслед за женой.
— Я этого вовсе не говорил.
Люси остановилась и рассерженно посмотрела на него.
— Тебе и не надо это говорить, — сказала она. — Мне удается не думать об этом несколько месяцев, затем ты что-нибудь скажешь… или я встречаю женщину моего возраста, которая счастливо избежала…
— Ради Бога, Люси, — попросил Оливер, чье раздражение пересиливало желание уйти от конфликта, — не возвращайся к этой старой песне.
— Пожалуйста, Оливер. — Внезапно она перешла на молящий тон. — Оставь меня вдвоем с Тони. Это ведь только шесть недель. Я согласилась на школу — уступи мне сейчас. Он уедет надолго к этим маленьким грубиянам… Не представляю, как я с ним расстанусь. После всего пережитого нами. Даже теперь, зная, что он отправится в гостиницу, чтобы проехать с тобой до ворот, я едва сдерживаю желание побежать и убедиться, что с ним все в порядке.
— Именно об этом я и говорю, Люси, — сказал Оливер.
Люси зло посмотрела на мужа. Она поставила бокал на траву и насмешливо опустила голову.
— Склоняю перед тобой голову, — сказала она, — ты прав. Как всегда.
Быстрым движением руки Оливер взял Люси за подбородок и поднял его. Люси не сопротивлялась. Она стояла, хитровато улыбаясь, и смотрела на мужа.
— Не делай так больше, Люси, — попросил Оливер. — Я серьезно.
Люси освободилась, дернув головой, и зашла в дом; дверь негромко хлопнула за ней. Оливер посмотрел вслед жене, допил виски, подхватил чемоданы и направился за угол дома, где под деревом стоял автомобиль. Он погрузил чемоданы в багажник и пробормотал себе под нос: «К черту все». Оливер сел за руль и завел мотор. Подавая назад, он увидел, как Люси вышла из дома и направилась к машине. Он заглушил двигатель.
— Прости меня, — тихо сказала она, стоя у автомобиля и держась за его дверцу.
Оливер ласково потрепал ее руку.
— Давай все забудем, — примирительно предложил он.
Люси наклонилась, чмокнула его в щеку, поправила галстук.
— Купи себе новые галстуки, — сказала она. — Твои выглядят так, словно их подарили тебе на Рождество в 1929 году.
Она посмотрела на него, неуверенно улыбаясь, словно умоляла о чем-то.
— И не сердись на меня.
— Конечно, — сказал Оливер, испытывая облегчение оттого, что мирный отъезд был спасен. Или почти спасен. Хотя бы внешне.
— Позвони мне на неделе, — попросила Люси. — И произнеси запретное слово.
— Обещаю.
Оливер повернул голову и поцеловал жену. Затем он снова завел мотор и поехал к гостинице.
Люси замерла в тени дерева, провожая взглядом автомобиль, который вскоре исчез за поворотом, скрытый зеленью. Она вздохнула и вернулась в гостиную, тяжело опустилась на темный деревянный стул. Оглядела комнату: «Сколько цветов здесь ни ставь, жить тут все равно невыносимо». Сидя в мрачной благоухающей гостиной, она вспомнила шум машины, отъезжающей по узкой песчаной дороге, и подумала: «Поражение. Снова поражение. Я всегда проигрываю. Вечно я первая говорю “прости”».
