Жизнь не по учебнику. Россия—Германия

Ирене Крекер

Книга рассказывает об удивительной судьбе женщины, родившейся в России и переселившейся в Германию в начале 90-х годов 20-го века. Через истории из реальной жизни читатель узнаёт о её прошлом и настоящем, о годах трудовой деятельности, в которые ностальгия соседствует с честолюбивыми планами. Достигнув определённого положения в России, героиня начинает новую жизнь с белого листа, не по учебнику. Две жизни в одной на грани двух культур – такое удаётся прожить не каждому. Ей удалось. Ей повезло.

Осколки прошлого

Тропинками памяти

«Не стану я жалеть о розах,

Увядших с лёгкою весной;

Мне мил и виноград на лозах,

В кистях созревший под горой,

Краса моей долины злачной,

Отрада осени златой,

Продолговатый и прозрачный,

Как персты девы молодой».

(А. С. Пушкин)

Много написано об oсени, но каждый пишет о ней по-своему. Мне близки слова поэта, увидевшего в лозах винограда, созревшего в долине под горой, «отраду осени златой». А я в год переезда в Германию была поражена холмами, на которых располагались виноградные плантации. Они и сейчас, почти через три десятилетия, поражают своей красотой и жизнеспособностью. А тогда я в течение нескольких месяцев на автобусе сопровождала трёхлетнего сына в детский сад, который был расположен в одной из окрестных деревень.

Надо сказать, что в то время мы проживали вместе с другими переселенцами из Союза в доме-общежитии семей на пятьдесят. Это было трудное время для всех, но детям было труднее. Мы и сейчас не знаем, что творилось в их маленьких головках, когда они оставались в чужой атмосфере, обстановке и среди незнакомой речи. А наш малышка к тому же ещё только недавно научился говорить по-русски и никогда не жил в окружении незнакомых людей.

Остро ощущая страх за сына, я ездила с ним несмотря на то, что в автобусе всегда был кто-нибудь из родителей, сопровождавший детей. Общественный транспорт в Германии не очень развит. Между отдалёнными населёнными пунктами автобусы ходят редко, хотя и по расписанию, поэтому мне часто приходилось возвращаться домой по холмам мимо виноградников, по асфальтированным дорожкам, проложенным между ними.

До сих пор помню, что я захлёбывалaсь воздухом от переизбытка кислорода, пьянелa от запахa и проб с винограда. Правда, его собирать на этих плантациях — запрещено. У каждой виноградной лозы есть свой хозяин, как и у каждого плодового дерева по обочинам дороги. Но я не могла удержаться от желания попробовать эти манящие плоды. Тем более что они были различны по форме и цвету, и вид у многих ягод был «продолговатый и прозрачный, как персты девы молодой». Так часа по два в день путешествовала я между виноградниками, не замечая, как приходила домой, наполненная энергией и желанием найти себя в новой жизни.

С той осени прошло почти тридцать лет. За это время муж вырастил свой маленький виноградник во дворе дома, который мы приобрели два десятилетия назад. В течение многих лет, чтобы доставить мне радость, он выбирает самую зрелую гроздь и молча оставляет подарок на кухонном столе, зная, что буду рада. День ото дня плоды на лозах становятся нежнее, мягче, сочнее.

Воспоминания не оставляют меня. Возвращаюсь тропинками памяти в далёкие школьные годы. В детстве мне посчастливилось несколько раз провести часть каникул в тёплых краях. Однажды мы гостили всей семьёй у маминой сестры в Казахстане, в посёлке Джетысай, недалеко от Ташкента. Там я впервые увидела большие плантации с виноградными лозами. Наелись мы его тогда вдоволь. Особенно понравился сорт дамские пальчики, наверное, именно эти плоды поэт и назвал «перстами девы молодой». С тех пор запомнился и сорт винограда — изабелла, особенный по вкусу и запаху. Почему-то в интернете на сайте «Виноград. Всё о винограде» я такого сорта не нашла. Может, память подводит? А, может, мы сами его так когда-то в детстве назвали…

Родом мы с мужем из сибирского края. Виноград и в детстве, и значительно позже ели только по праздникам, да и не помню, чтобы нас кто-нибудь угощал им. Дорогое это было удовольствие. А когда появились дети, покупали его на рынке за дорогую плату, чтобы порадовать их хотя бы его видом.

Много лет назад мамин брат, дядя Эрвин, переехавший в Германию из Эстонии с семьёй намного раньше нас, привёз в подарок несколько черенков винограда и именно изабеллы. Муж отнёсся к подарку бережно. Защищал его от нашего пса Вушеля, который, свободно прогуливаясь по территории двора, всё норовил добраться до его корней. Несколько отростков муж сумел отстоять. Они прижились. И вот теперь у нас собственный виноград, чем и гордимся.

К сожалению, дяди Эрвина уже несколько лет нет среди нас. Bиноградные лозы каждый день напоминают о нём. Часто в мыслях возвращаюсь к событиям того памятного дня, когда он с семьёй был у нас в гостях. Это был семейный праздник.

Даже самой не верится, что мы пустили здесь корни. Четыре поколения собрались в тот день за щедро накрытыми столами. Звучала музыка: русские и немецкие песни. Воспоминания, сопровождаемые показом фотографий через диапроектор, лились рекой. И вот тут-то мы и наши дети ещё раз почувствовали, что наши корни накрепко связаны с плодородными землями Грузии, где родилась моя мама, откуда была депортирована с семьёй осенью первого года Великой Отечественной войны.

Её сёстры и братья, друзья-одноклассники, присутствовавшие на вечере, вспоминали детские годы и молодость, рассказывали о своём селе, которое окружали виноградники, о вине, молодом и терпком, которое изготовляли их отцы и деды. Я ощутила в тот вечер атмосферу немецкого села, которое в несколько дней перестало для многих быть домом. Казахстан и Сибирь стали их второй родиной. Грустно всё это вспоминать и больно за родителей, за народ, который в России называют немецким, а в Германии — русским…

Что-то взгрустнулось мне сегодня. Наверное, поздняя oсень — виновница тому. Перепады погоды отражаются на настроении. Но не для того мы живём, чтобы тосковать о былом, разбираться в его перипeтиях. Нашим детям и внукам жить в этой стране, которую мы для них выбрали. Имели ли мы право решать за них, распоряжаться их судьбами? Не знаю. Это уже другой вопрос.

Возвращаюсь мыслями в сегодняшний день. Осень этого года богата виноградом, и виноградного вина — хоть отбавляй. Каждому известно, что небольшое количество красного вина снижает риск сердечных заболеваний. Может, поэтому весь октябрь в городах и посёлках юга Германии проходят праздники, посвящённые ему. Молодое вино и луковый пирог — здесь визитная карточка осени.

В наших краях принято говорить о лёгких винах с фруктовыми нотами. Так, в двухстах метрах от нашего дома находится дом местного предпринимателя, специалиста по виноградному вину — фирма Егле. Здесь можно приобрести бутылочку вина с мускатом, малиной, грушевым, яблочным привкусом. Не знала я раньше, что существует наука ампелография, которая занимается изучением винограда. Не знала и того, что после сбора винограда его лоза продолжает накапливать минералы, которые расходуются в течение периода относительной спячки и питают рост лозы в новом сезоне. Также не знаю, что ещё известно моему мужу по этому вопросу, но уверена, что его заботливые руки являются одним из условий хорошего урожая нашего миниатюрного виноградника.

Через несколько дней наша семья будет праздновать день рождения мужа, отца. Придут дети: дочь Ольга с мужем Василием, старший сын Виктор — из Берлина, младший сын Даниель с женой Шарлине, проживающие с нами в общем доме. Вот тогда и попробуем его виноградного вина и виноградного сока. Луковый пирог тоже найдёт своё центральное место на празднично накрытом столе, и друзья заглянут на огонёк.

Пишу эти строки, а в душе, не переставая, звучат строки Булата Окуджавы:

«Виноградную косточку в тёплую землю зарою,

И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,

И друзей созову, на любовь своё сердце настрою.

А иначе зачем на земле этой вечной живу?»

Незапрограммированная родословная

Я помню немного из того прошлого, когда появилась на свет. Это было так давно. Может быть, в процессе написания воспоминания польются из моей души, и я попытаюсь восстановить ушедшие из памяти события, но в настоящий момент, когда я думаю о прошлом, перед глазами встаёт только необжитый таёжный край, который по истечении времени я не могу назвать даже провинцией. Сюда не дошла цивилизация и сегодня. Как я сейчас понимаю, это был край ссылок политических и неполитических преступников и спецпоселенцев.

Там в одном из бревенчатых домиков, сколоченных наспех на случай приобретения крыши над головой, я и родилась в семье немцев по историческим корням, высланных в тысяча девятьсот сорок первом году на вечное поселение обживать и благоустраивать этот таёжный край. Здесь и прошли пять первых лет моей жизни.

Моя мама родилась в большом немецком поселке Катариненфельд в Грузии. Позже это местечко получило название Люксембург. В настоящее время это город Болниси.

Там мама проучилась в немецкой школе до седьмого класса. Как она вспоминает: до этого года все предметы велись на немецком языке, учителями были местные немцы. Примерно в тысяча девятьсот тридцать восьмом году их школа была закрыта, часть учителей арестованы. В школах было введено обучение на русском и грузинском языках. Мать в то время не могла ни писать, ни читать по-русски, тем более по-грузински: школу пришлось бросить. На этом закончились её университеты.

В первые месяцы войны все мужчины в селе были арестованы, и больше о них ничего не было слышно… Пропали без вести… Ходили слухи, что деда выпустили. Не застав дома семьи, он пустился на поиски, но не дошёл, не нашёл, умер по дороге… Во всяком случае в списках живых больше не значился.

В октябре тысяча девятьсот сорок первого года в числе других немецких семей семья матери была отправлена на вечное поселение в Казахстан. «Это была моя родина, — сказала мать однажды, — с парой чемоданов, подписав бумагу, что мы навечно, без права вернуться, высланы из родных мест, легко одетые, без достаточного запаса еды, мы вынуждены были покинуть родные места. Мы были вырваны из нашей прошлой жизни и брошены посреди казахстанских степей своей страной на выживание. Так стали мы русскими, такой дорогой ценой обретя свободу и возможность жить среди них».

Это было только начало скитаний и борьбы мамы за существование, начало её жизненного пути, полного непонимания сути вины и возможности освобождения от неё. Она, как и все её соотечественники в те годы, покорилась судьбе. Всем тогда было несладко. Десятки тысяч русских по своим корням были уничтожены во время войны в Гулаге, но это другая тема…

Семье матери, оставшейся в Казахстане, тоже пришлось нелегко: мать, то есть моя бабушка по линии матери, вскоре умерла. Старший брат мамы учился до войны в Ленинграде. Он пропал без вести. Отец так и не вернулся из мест лишения свободы. Младшие сёстры и брат были брошены на произвол судьбы.

Моя же мать, будучи старшей из сестер и совершеннолетней, была вырвана из семейной обстановки ещё при жизни матери и в числе других немцев по происхождению отправлена на север Архангельской области на лесозаготовки. Там прошла её юность. Там научилась она любить и ненавидеть, благодарить и прощать, бояться и приспосабливаться. Там ковался её характер.

Когда война закончилась, одну из маминых сестёр вызвал её одноклассник в Кемеровскую область, в Сибирь. Позже сестра вызвала к себе маму. Так началось восстановление семьи. Так впервые нога одного из членов нашей семьи ступила на сибирскую землю, мою родину.

Информация для тебя, мой друг читатель: Спецпоселение — это советский метод лишения свободы. Режим спецпоселения был введён советским правительством в начале тысяча девятьсот сорок пятого года для немцев и других депортированных народностей. Я не историк, но знаю, что для российских немцев это была форма полицейского контроля, когда их переселяли навечно в отдалённые районы без права возврата по прежним местам жительства. За побег с места поселения было определено наказание в виде двадцатилетних каторжных работ. Все спецпоселенцы должны были подчиняться специально созданному при НКВД аппарату власти — спецкомендатуре. Без её разрешения они не имели право отлучаться за пределы района поселения. Самовольная отлучка приравнивалась к побегу и вела к уголовной ответственности. Все главы семей спецпоселенцев обязаны были ежемесячно отмечать в спецкомендатуре членов своих семей. О рождении ребёнка, смерти члена семьи, регистрации брака, а также о побеге нужно было в первую очередь сообщать в спецкомендатуру.

Тема положения русских немцев в Советском Союзе была табу с тысяча девятьсот сорок первого по тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. Правда об их положении не была доступна никому как в стране, так и за рубежом.

К сведению жителей Германии: В Федеративной республике Германии в тысяча девятьсот сорок девятом году было организовано министерство изгнанных, а в тысяча девятьсот пятидесятом году в Штутгарте — землячество немцев из России.

В пятидесятые годы, после смерти Сталина, содержать немцев и другие депортированные народы становилось политически и экономически невыгодно. Содержание некоторых малых народов под полицейским режимом препятствовало налаживанию нормальных отношений с Германией, странами Ближнего Востока, а содержание большого аппарата власти по осуществлению жестокого контроля над спецпоселенцами стоило государству больших средств, которые превышали выгоду от таким образом удерживаемой остро необходимой рабочей силы на стратегических промышленных объектах северных и восточных регионов страны.

После смерти Сталина новое советское руководство старалось завоевать симпатии у населения. По расчётам правительства реабилитация народов, репрессированных в период сталинского режима, могла повысить политическую устойчивость. Никто не забыт — ничто не забыто. События из истории не выкинешь, судьбу не перекроишь, время назад не повернёшь.

Мама в своём почти девяностолетнем возрасте с содроганием вспоминала те жуткие годы унижений и нравственного уничтожения, годы выживания и низменного существования. Тогда, много лет назад, проживая в отрыве от семьи и подчиняясь законам спецкомендатуры, она поняла, что, родившись немкой в семье немцев, эмигрировавших ещё во времена Екатерины Великой в Россию, она обречена на всю жизнь на звание врага народа на своей Родине и должна нести лямку непосильного труда, определённую ей судьбой. Она оказалась стойкой, сумела пройти этот жуткий долгий жизненный путь бесчеловечного отношения к человеческой личности. За что ей хвала и слава от нас, следующего поколения немцев по происхождению и без родины, находящихся вечно в мыслях и по жизни в пути.

Отец мой познакомился с мамой в конце сороковых годов на сибирской земле. Его история молодости немногим отличается от маминой. Он родился в одной из немецких деревень в Оренбургских степях в семье сельского учителя. Впоследствии он не любил рассказывать о своём детстве, юности и трудных условиях жизненного становления. Всё же некоторые сведения о его жизни в те годы мы сумели получить из воспоминаний многочисленных родных и близких. Семья у них была большая: кроме него ещё четыре брата и одна сестра. В немецкой деревне семья считалась интеллигентной, так как отец был учителем. Мать же, моя бабушка, которую мне не довелось увидеть, посвятила свою жизнь полностью мужу и детям. Чтобы прокормить столько ртов, ей нужно было с утра до вечера работать в доме, и во дворе, ухаживать за скотиной, содержать всё в порядке. Кроме того, ей надо было трудиться и в поле…

Исторические события, а именно Вторая мировая война тысяча девятьсот сорок первого года, в корне изменила судьбу моего отца. Она застала его на полигоне, где он в это время уже работал механиком по обслуживанию самолётов. Он пользовался большим уважением среди коллег. Насколько было возможно, начальство оберегало его от репрессий по отношению к этническим немцам, которые сплошь и рядом прокатились по стране. По крайней мере у него сложилось такое впечатление, и он пронёс его через всю жизнь.

Тысяча девятьсот сорок второй год оказался решающим в биографии отца. Он был на военной службе всё-таки выявлен как немец, находящийся почему-то в Советской армии, и выслан в Сибирь на шахтовые рудники. Так закончилась юность отца, и начались годы выживания в новой обстановке с новым титулом фашиста в новых условиях, и что было самое страшное — под постоянным контролем спецкомендатуры.

В семье до смерти отца в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году было не принято говорить о событиях этих страшных лет.

Когда я родилась через шесть лет после окончания войны, он работал в шахтовом забое в ужасных условиях. Человеческий организм так устроен, что он ко всему привыкает, и здесь он помог примириться отцу со сложившимися обстоятельствами, приспособиться и выжить.

Только однажды, когда мне было лет четырнадцать, папа осмелился рассказать, что неоднократно в военные и послевоенные годы работники КГБ пытались заставить его предавать своих друзей и товарищей. Он отвечал отказом, что могло повлечь за собой дальнейшее ухудшение его положения или трагично повлиять на его судьбу.

В шестидесятые годы двадцатого века, после принятия указа о реабилитации немцев, многие соратники отца по жизни в Сибири стали семьями переезжать в другие места многонационального Советского Союза. У отца уже не было физических и душевных сил, чтобы последовать их примеру. К этому времени он построил дом, имел прочную семью, троих детей, домашнее хозяйство. Всё как у людей. Я часто вспоминаю его слова: «Так хорошо, как мы сейчас живём, мы ещё никогда не жили. Мы останемся жить здесь, в Сибири, навсегда…».

Он остался в таёжном краю навсегда. Об этом свидетельствует мраморный обелиск на кладбище, расположенном на одном из пригорков, обрамляющих мой родной шахтёрский городок. Несколько месяцев не дожил отец до пятидесяти четырёх лет. Постоянный стресс и физические нагрузки сделали своё дело. Человек — не вечный механизм, он тоже изнашивается.

Смерть отца была для меня первой трагедией, от которой я долго не могла оправиться. Траур по нему я пронесла через всю жизнь. Он был человеком большой души и благородного сердца. Судьба приготовила ему много испытаний, из которых он всегда выходил с честью, не унизив своего достоинства, не запятнав совести.

Есть люди как звёзды. Они появляются в жизни на короткий миг, выполняют свою миссию на планете Земля и исчезают, растворяются в пространстве, в пустоте, в вечности. О них остаётся только боль утраты и отблески воспоминаний. Я всегда думаю, что отец незримо присутствует везде, где я нахожусь, помогает мне преодолевать препятствия, ставить новые жизненные задачи и их разрешать. Знаю точно, если бы отец не так рано ушёл из жизни, я бы достигла большего, достигла бы всего того, о чём постоянно стонет моя душа, испытывая неудовлетворённость моим образом жизни.

Отец очень гордился нами, своими детьми, об этом рассказывают его братья. Он безмерно любил меня. Эта любовь давала мне толчок для достижения определённых вершин в жизни. Насколько я ещё помню, в мои школьные и юношеские годы я многое делала, чтобы его порадовать, ему рассказать, броситься к нему на шею после даже недельной разлуки и взахлёб поведать о своих поступках, мыслях, открытиях… Он понимал всё с полуслова и готов был прийти на помощь по первому зову. Теперь по прошествии многих лет я думаю, что отец был единственным человеком в моей жизни, который понимал меня и готов был на всё, чтобы сделать меня счастливой.

Перед отъездом в Германию я пыталась изучить историю моей семьи. На мой запрос, касающийся этого промежутка времени, из Министерства Государственной безопасности мне были высланы справки, подтверждающие мои предыдущие слова.

***

«Фашисты, немцы…» — эти слова сопровождали меня в раннем детстве, заставляя уйти в себя, не искать друзей, а ждать, когда они найдут меня, не высовываться вперёд, а терпеливо дожидаться пока меня увидят и, может быть, отметят, хотя бы за школьные заслуги, а позже, в юношеские годы, бояться знакомиться с парнями: вдруг они по фамилии догадаются, что я — немка.

Уже примерно в пятилетнем возрасте я поняла, что меня окружает какая-то семейная тайна. Однажды я сделала для себя открытие, что родители говорят на каком-то другом языке, чем тот, на котором разговаривают на улице мои друзья, что я практически могу говорить на двух языках.

Только позже я поняла, что немецкий — мой родной язык, на нем говорили и друзья моих родителей. По выходным они приходили семьями к нам в гости. Мама готовила к этим встречам всегда что-нибудь особенное. Блюда носили интересные названия, которые не понимали мои друзья. Постепенно я отошла от подруг. Я не была ни в яслях, ни в детском саду, дичилась детей на улице, и практически до шестого класса друзей у меня не было. Тогда я ещё не знала, что принадлежность к немецкой нации в будущем изменит мою, казалось бы, уже сложившуюся жизнь.

Когда я думаю о детстве, я удивляюсь, что жизнь так быстро пролетела. Сейчас, в мои почти семьдесят, я поняла значение фразы: коротка жизнь. Если честно, я помню в основном отрицательные её моменты: когда меня кто-нибудь обижал, незаслуженно наказывал. Ещё я помню, какое удручённое состояние я испытывала, когда оказывалась одна среди людей. Одиночество, непонимание, тоска окружали меня с детства. Состояние удручённости и недопонимания не давали покоя.

Родители не вмешивались в процесс нашего обучения и становления. Я только сейчас понимаю почему. Отцу, уставшему от работы в шахте и на огороде, было не до нас, в смысле контроля за посещением школьных занятий, выполнения нами домашних заданий, но он систематически посещал родительские собрания. Этого ему хватало, чтобы понять, что мы со старшим братом не нуждаемся в помощи. Младшей сестрёнке мы должны были помогать в преодолении трудностей, по крайней мере в точных науках. Я только помню, когда однажды она получила двойку, отец не сдержался и дал мне пощёчину. Я долго не могла забыть эту, по моему разумению, незаслуженную обиду.

Многое видится на расстоянии по-другому. Раньше я удивлялась, почему мама неправильно произносит окончания многих слов, не любит говорить с соседями на улице, почему к нам не заходят соседи или коллеги родителей по работе, а только друзья отца и матери по их прошлому. Сейчас, по истечении времени, я способна понять и проанализировать, осознать и простить многое из того, что было недоступно моему пониманию в детстве.

Сейчас, пользуясь возможностью, я прошу прощения у моих родителей за чёрствость души и недалёкость в детские, да и юношеские годы моей жизни. Я не могла до зрелого возраста понять, почему мама боялась стука в дверь, прихода незнакомых людей, почему отец, а не она, ходил на родительские собрания. Почему она плакала, казалось бы, без причины, почему она не пыталась вмешиваться в процесс нашего становления. Она не понимала значения, казалось бы, простых слов, которые по моему разумению были обычными. Я не могла понять, почему она говорит с каким-то акцентом…

Я была рада, что родители давали мне время для самообразования, не досаждали просьбами о помощи по домашнему хозяйству, не давили на психику. Сейчас я благодарна им за это. Насколько я помню, в пять лет я научилась читать. Мой брат тогда пошёл в первый класс. Я ему очень завидовала, выполняла вместе с ним его домашние задания, просматривала его учебники. Так и началась моя школа получения знаний.

Насколько я себя помню, всё свободное время, не отставая от брата, я посвящала чтению книг. Нашла городскую библиотеку и была постоянным её читателем. Хорошо помню, как в третьем классе мне было стыдно сдавать библиотекарю непрочитанную книгу, потому что она меня не заинтересовала, а библиотекарь часто спрашивала о содержании книг. Она поражалась, что в моём возрасте я беру по нескольку книг для прочтения и непременно приношу их через несколько дней обратно. В школе тоже была библиотека, но она, вероятно, уже тогда не удовлетворяла мои потребности.

Мои двоюродные братья и сёстры до сих пор помнят нас с братом, сидящими за чтением книг, когда они приходили с родителями к нам в гости. Впоследствии это увлечение стало для меня профессией.

Доказательством из прошлого являются старые фотографии, которые нашли своё место в семейном альбоме родителей. Фотография, на которой много незнакомых людей, а мы, малыши, сидим внизу в один ряд, рассказывает о многом. Интерес к ней у меня проявился только в Германии, когда я пыталась осознать своё прошлое. Моя мама в восьмидесятилетнем возрасте познакомила меня заочно с этими людьми, многих из которых уже нет в живых. Они были поддержкой и опорой друг другу в военное и послевоенное время. Это были такие же, как мы по историческим корням немцы, вина которых перед советским правительством была лишь в том, что они родились в семьях немцев по национальности. Они были также, как и мои родители, сосланы в сибирский край в первые военные годы.

Сегодня я смотрю другими глазами на это фото, можно сказать, с большим любопытством. Я пытаюсь понять чувства этих людей, проникнуть в их мысли. Хотелось бы очень узнать, что испытывали они в то трудное время, о чём думали, о чём мечтали? Теперь этого уже не узнать. Почти всех уже нет в живых.

В тысяча девятьсот сорок девятом году родился мой брат. В это время родители узаконили свои отношения. Через год родилась и я. Ещё через пять лет нас порадовала своим появлением на свет моя младшая сестрёнка. Таковы краткие данные о моём близком семейном окружении, которое, само собой разумеется, повлияло на становление моего характера.

Насколько я помню, атмосфера в семье была всегда какой-то напряжённой несмотря на то, что родители понимали друг друга с полуслова. Мы, дети, их бесконечно любили. Внутрисемейные отношения были лучше некуда, а вот напряжение, какой-то страх перед внешним миром сказывался во всём. Мать ни на минуту не забывала, как с ними обошлись в годы войны. Как я уже говорила, она жила в постоянном страхе перед людьми, в страхе ожидания после любого стука в дверь. От каждого чужого человека, переступавшего порог нашего дома, она ожидала неприятностей, часто плакала.

Уже тогда в детстве я решила для себя, что во что бы то ни стало стану учителем и непременно учителем русского языка и литературы. В то время я была убеждённой атеисткой, но Бог услышал мои невысказанные молитвы. Будучи семнадцатилетним подростком, я стала студенткой факультета русского языка и литературы, который успешно закончила через четыре года.

Так сбылась моя первая осознанная мечта. Так я поборола первый детский страх, основанный на том, что имею не всеми признаваемую родословную.

Приволье и дочь шахтёра

В последнее время часто брожу во сне по безбрежным полям. Различные по виду злаки кланяются мне колосьями, а я не знаю их названий. Бреду, предполагая, что это пшеница, вдыхаю её запах и улыбаюсь сквозь слёзы, как будто домой вернулась.

Вспоминаю часто отца, как он зимними вечерами рассказывал нам о родном степном крае с неземным ароматом трав. В такие моменты он был поэтом. Говорил о том, что в вечерние часы воздух его детства наполнен ароматом левкоя душистого, маттиолы и вечерницы печальной, медуницы, резеды, чабреца. Для меня, родившейся среди шахтёрских терриконов, эти названия до сих пор кажутся сказочными.

Сегодня я думаю, что, если бы отец не уехал рано из села Кутерля и не поступил в авиационное училище, не стал авиамехаником, и если бы не было пяти лет войны с Германией, погрузившими его, как немца по национальности, в шахтовые выработки Кузбасса, он бы стал учителем географии, или литературы, или поэтом, прославившим свой любимый край.

Разнотравно-ковыльная степь будила во мне желание — посетить малую родину отца. Неведомая земля волновала своими просторами, чудными названиями. В юности отец не посчитал мою мечту абсурдной, поддержал в планах на лето, выделил определённую сумму денег на поездку и отправил в самостоятельное плавание по стране.

С того момента я почувствовала себя на ступеньку выше на пути взросления. Мне тогда было неполных шестнадцать. Первый раз в жизни приобрела билет на поезд. Помню, что кассир по ошибке дала мне сдачу на четырнадцать рублей больше. По дороге домой я несколько раз пересчитала деньги. Когда ошибка подтвердилась, с полпути вернулась и отдала лишнее. Кассирша посмотрела на меня непонимающим взглядом, но деньги взяла. Я летела домой на крыльях мечты и была уверена, что поездка удастся, так как я знала примету: если совершишь хорошее дело, то тебе это вернётся троекратным добром.

Конец ознакомительного фрагмента.