Твоя сторона

Ирен Скрытская

Сможет ли современный подросток выжить в блокадном Ленинграде, если даже в своём мире ему трудно уживаться с окружающими. История героя книги Тима позволит убедиться, что трудные условия не только способствуют выживанию, но и способны пробудить лучшие качества в человеке.

Глава вторая

Горькое пробуждение

О, ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба —

он почти не весит на руке…

О. Берггольц Разговор с соседкой

Они всё-таки проснулись утром, как ни странно. Ведь Тим был уверен, что умрёт от голода в эту же, первую ночь. С тоской и раскаянием вспоминал он дедушкины супы и котлеты, которые так легко и бездумно выбрасывал в мусорное ведро (хоть бы уличным собакам отдавал!). В животе у него не то что урчало, а просто рычало. О, если бы сейчас хотя бы пару ложечек каши. Или нет! Лучше пару тарелочек. Тим выкарабкался из-под кучи одежды и одеял, под которые они с Костиком вчера забрались, чтобы не замёрзнуть и, покачиваясь, как на палубе корабля, отправился на кухню, чтобы хоть воды глотнуть. Он открыл кран. Какое разочарование. Из крана не упало ни капли.

— Вот фигня? Что же делать?

Тим поплёлся назад в комнату, чтобы посоветоваться с Костиком, поскольку был вынужден признать его здесь лидером, вышел в коридор и… остолбенел. У входной двери, прямо перед ним, стояла девочка, примерно его возраста и роста, одетая в потёртую шубу и укутанная до пояса серой дырявой шалью. Её лицом было бледным и худым до крайности, а тёмные, да нет, просто чёрные глаза, как две космические бездны, смотрели сурово и неприветливо. Он не понравился девочке, и это чувствовалось сразу.

— Ты кто такой? И что здесь делаешь? — также сурово, как и смотрела, спросила она. — И как сюда попал? Это квартира дяди Лёши, он лётчик! А я забыла её закрыть из-за бомбёжки. Тебе что тут нужно?

— Я… ммм… у меня… — замямлил Тим.

Выручил, как всегда, Костик. Он появился на пороге комнаты и через минуту уже рассказывал, вполне правдоподобно, что их дом разбомбили, что они, Костик и Тимоха, остались одни, что совсем не знали, куда им деваться, потому что и соседи, и знакомые — все погибли, и вот, в отчаянии, они помчались, сами не зная куда, и забежали сюда, в первый попавшийся дом. Одна квартира оказалась открытой. Ты же сама говоришь, убеждённо говорил Костик, дверь забыла закрыть!

Тим слушал, открыв рот, и с удивлением отмечал про себя, что Костик переоделся уже в какое-то допотопное пальто и такие же штаны и ничем, вообще ничем, не отличался теперь от ЭТИХ людей, в эпохе которых они оказались. Люди, которые брели вчера из бомбоубежища, были одеты также, и Костик сразу стал одним из них. Тиму показалось, что он смотрит старое кино о войне, и он, Тим, всего лишь зритель. Но невозможно оставаться зрителем в реальной жизни. Как быть мальчику из XXI века, для которого реальностью так внезапно стал блокадный Ленинград 1942 года?

Там, у себя, в своём времени, Тим всегда считал себя суперменом, у которого всегда есть деньги и который держит под ногтём собственного деда. Он хвастался перед друзьями — дед сделает всё, что он ему не скажет. А здесь? Он вообще не знает, что предпринять. И ещё — здесь по-настоящему опасно! Тебя запросто могут убить в любую минуту. Или ты сам умрёшь. От голода.

Тим как бы раздвоился. С одной стороны, он слушал рассказ Костика, а с другой — свои непрошеные мысли. Наконец, Костик замолчал. Девочка выслушала его ответ с таким же суровым видом и строго спросила:

— А карточки? Карточки у вас остались? Вы успели их взять?

— Нет, — горестно ответил Костик, — нет у нас ничего. Всё пропало.

Девочка покачала головой и перевела свой взгляд на Тима.

— А этот почему так вырядился? Никогда такого не видела!

— Так он… это… головой немного повредился, — выкрутился-таки Костик. — Это же не первая наша бомбёжка, сама знаешь. Доктор сказал, может, пройдёт, а может, нет. Иди, Тимоха, переоденься. Давай, быстрей.

У Тима сжались кулаки. Это кто повредился головой? Нет, ботан наскрёб себе на полгода вперёд. Дайте только вернуться домой. Домой! Внутри у Тима всё сжалось. И так от голода желудок сворачивается, так ещё вдруг такая боль внутри. Это что болит, желудок или сердце? Тим ничего не соображал. Он переодевался в какое-то тряпьё, слышал голоса Костика и девчонки, а глаза почему-то закрывались. Потом вдруг голоса превратились в воздушный шарик и улетели вверх, а сам Тим упал вниз. И, как ему показалось, с крыши высоченного дома.

Потом голоса вернулись, и Тим открыл глаза. Он лежал в настоящей кровати, укрытый настоящим одеялом, а на тумбочке у кровати стояла настоящая кружка, и из неё шёл настоящий пар. Чай! Тим привстал и, невзирая на головокружение, потянулся за кружкой, схватил её, хотя и было пальцам очень горячо, и поднёс к сухим губам. Какое разочарование! В кружке был просто кипяток. И очень невкусный кипяток. Что это за вода! Из Невы, как он узнал потом. Та вода из Невы, за которой ходили из последних сил по морозу и льду, с трудом набирали её в вёдра и везли потом домой на санках, боясь пролить её или даже расплескать. Дома кипятили её и пили, и варили похлёбку из обоев или картофельную кожуру, если была, но чаще всего не было, и запивали ей те блокадные двести пятьдесят граммов хлеба. И не всегда двести пятьдесят, а чаще всего — сто двадцать пять. Но Тим не знал всего этого, поэтому закашлялся и выплюнул воду и раздражённо поставил на тумбочку, а потом откинулся назад на подушку. Голоса, которые до сих пор звучали тихо и слаженно, стихли. Люди, сидевшие в углу комнаты за круглым столиком, все, как один, посмотрели на него. Среди них Тим сразу заметил и Костика. «И здесь приспособился», — зло подумал он. Глаза почему-то плохо видели, мутно, как сквозь плёнку, но Тиму всё же удалось сосчитать, что людей за столиком, кроме Костика, пятеро: та девчонка в платке, с ней рядом женщина, потом старушка какая-то, пацан лет шести и девчонка чуть помладше.

— Полегчало, сынок? — ласково спросила старушка.

Сынок! Какой я им сынок! Пусть вон ботан будет у них сынком.

Костик встал и сразу направился к нему, делая какие-то знаки. Женщины тоже встали, засуетились, только та девчонка осталась сидеть, неприязненно глядя в сторону Тима. Чем он ей не угодил? Перед глазами возникла тарелка горячих пельменей, посыпанных чёрным перцем. Если бы сейчас такую тарелку, пусть даже магазинных! Костик тем временем сел на край его кровати, развеяв тем самым мечту о пельменях, и зашептал ему торопливо:

— Делай вид, что ничего не помнишь, поменьше говори — у тебя один сленг, а для них это всё равно, что иностранный. И потом ты истории не знаешь, эти реалии тебе не знакомы.

Во как завернул! Реалии! Были бы сейчас силы — как врезал бы! Умник. Аж тошнит! Тим только застонал. А к ним уже спешила старушка с подносом, на котором стояла неглубокая тарелка и кусочек чёрного хлеба.

— Вот, сынок, поешь, подкрепись. Тебе сейчас это очень нужно.

Женщина в это время надевала пальто.

— Мне пора в госпиталь, — сказала она. — Если будет бомбёжка, обещайте мне, дети, что спуститесь в бомбоубежище.

Первым, конечно, отозвался Костик.

— Не волнуйтесь, Анна Сергеевна, — сказал он, — положитесь на меня.

Тим тем временем благосклонно принял поднос. Голод за это время никуда ведь не пропал, а наоборот, разросся. Голод превратился в спрута, огромного и жадного, который крепко запустил свои корни-щупальца в Тима.

Он начал быстро и жадно есть, но восторг его после первых двух ложек исчез. Хлеб, маленький, чёрный, чёрствый кусочек, и вовсе был отодвинут им с презрением. Дома такую еду он и под пытками не стал бы есть.

— Вы что, — сказал он, обведя всех глазами, — на помойке это взяли? Невозможно же есть!

Костик схватился за голову и застонал. Он не понимал, как можно было быть настолько тупым! Взрослые молчали, малыши смотрели на Тима с недоумением, зато девчонка отреагировала на реплику Тима быстро и жёстко. Она подскочила, выхватила у него поднос, а потом залепила ему пощёчину, а следом другую.

— Помои? Помои? — повторяла она. — Я тебе дам помои!

Пощёчины сыпались на Тима, словно обжигающие брызги. Первой опомнилась Анна Сергеевна. Она подскочила к дочке и оттащила её от Тима. Но та продолжала выдираться и кричать:

— Помои, значит? Он с Луны случайно не свалился? Пусть подойдёт к окну и посмотрит! Нет, правда, пусть подойдёт и посмотрит!

Тим не знал, куда деваться. Щёки горели, будто их натёрли крапивой. Но ещё хуже ему было на душе. Какая-то девчонка, при всех… Нет, она психованная! Он задыхался, слёзы, как ни старался он их задержать, текли по лицу. Если б были силы! Он бы им показал! Сил не было, они совсем улетучились. Он больше не мог терпеть. Тим перевернулся на живот и зашёлся в плаче. Домой! Домой! Как туда попасть? Что это за кошмар? Он чувствовал себя обиженным, но вместе с тем понимал, что он сделал что-то страшное и непоправимое. Никто его не утешал. Более того, он почувствовал, что остался в комнате один. Все вышли, даже Костик. Даже Костику он был противен. Он-то сразу стал здесь своим. А он, Тим, обречён на гибель. А почему девчонка так истерила? Что-то там говорила про окно. Подумав немного и утерев слёзы, он кое-как добрался до окна и увидел то, чего не заметил раньше, потому что вчера было темно. Но откуда здесь взялось столько огромных кукол. Но уже в следующий миг он понял, что никакие это не куклы. На грязном мартовском снегу сплошь и рядом лежали… трупы. Много-много трупов, на которые никто не обращал внимания. У него в голове пронеслось всё, что успел сказать ему Костик: блокада… голод… Эти люди умерли от голода! Вот почему девчонка так кричала. Видно, кто-то пожертвовал ему свою порцию. И это сейчас, когда еды никому не хватает. А он — помои! Тим добрался до своей кровати, сел. Тарелка с остывшей кашей и кусочком хлеба по-прежнему стояла на тумбочке. Он взял тарелку и съел всё до последнего зёрнышка, до последней крошечки. Потом лёг и сразу уснул.