Муж-озеро

Ирина Андрианова, 2023

Эко-походно-романтическая сказка.Странная одинокая женщина живет в палатке на берегу лесного озера, убирая мусор за многочисленными туристами и испытывая постоянные унижения. Ее считают местной сумасшедшей. Никто не подозревает, что ее поступки продиктованы не только страстной любовью к природе, а озеро – не совсем то, что кажется.

Глава 3. Перевал

Река постепенно углублялась в высокий узкий каньон. Его стены, словно кем-то аккуратно прорубленные, уходили вверх разноцветными слоями древних известняковых отложений. Некоторые слои были прочнее и, не смытые весенними потоками, нависали карнизами; на них скапливались снеговые надувы. На самом верху топорщилась жесткая шерсть леса: вытянутые, по-северному стройные ели, тоненькие сосенки с пушистыми зелеными венчиками, или длинные острые иглы уже умерших, неведомых деревьев. Справа и слева в главный каньон впадали другие, поменьше. Ручьи, которые их образовали, сбегали с крутых склонов и в летнее время, должно быть, были водопадами. Сейчас они превратились в плотные снежные языки, круто уходящие наверх, под шапку леса. Ион бежал впереди, как ни в чем не бывало, словно бы груз за его спиной ничуть не увеличился. Иногда он останавливался, чтобы подождать остальных и перекинуться шутливым словцом — без общения ему, видимо, было грустно — и тогда уж не забывал шутливо покряхтеть, жалуясь, что вот-де судьба засунула его в группу «больших спортсменов», которые прут сзади, как лоси, и лишь приятное «дамское общество» компенсирует его страдания. Но всем уже стало ясно, что это не более чем вежливый реверанс в сторону друзей, дабы не смущать их демонстрацией своей небывалой выносливости.

— Похоже, тропежка у нас на ближайшие три дня отменяется, — вполголоса говорил Серега Игорьку, выразительно кивая на плывущий впереди ионов рюкзак.

— Да уж, реально киборг какой-то. Только бы не сломался случайно. — Игорек, если и завидовал Иону самую-самую малость, то никогда бы не признался в этом даже самому себе.

— Так быстро идем, что ориентироваться не успеваю. — Серега то и дело останавливался, доставал из нагрудного кармана карту и пытался найти на ней соответствия наблюдаемым речным изгибам. — Вот если считать, что предыдущий ручей — вот этот, а этот — вот тут, а тот, что впереди, вообще не нарисован, то получается, что метров через триста уже наш будет.

Они отшагали триста метров; за это время слева в реку успели упасть еще три безымянных ручья.

— Чер-ти что. Эти меандры вообще на карте не отражены. А может, мы на самом деле еще вот здесь? Да нет, не похоже, вот эта скала точно уже была… Э-эй! Мишаня, покричи-ка там этого супермена!

Подобно длинному поезду с большой инерцией, группа, наконец, остановилась. Ион, явно не привыкший экономить силы, тут же развернулся и на рысях подкатил к оперативному штабу. Но на карту он даже не взглянул.

— Не, ребзя. Рано. Вот эти все ручьи — он потыкал лыжной палкой в воздух в сторону склона — ведут на Ложный Каменный. Топоним народный, выстрадан мучительными часами проб и ошибок. Оттуда — спуск вниз по ледопаду. Нет, если есть желание совершить подвиг, то я, конечно, не против…

— Вообще-то вот именно сегодня желания нет. А на… гм, Истинный Каменный что ведет?

— Еще чуток пройти, и будет ручеек. Там еще сосну с корнем выворотило, она нависает над рекой. Вот по нему и подниматься.

Если бы не эта сосна, Игорек, который бежал теперь вослед Иону, ни за что бы не заметил этот ручей. Его пойма почти сливалась со склоном, и только между стволами елей прочитывалась неглубокая ложбинка.

— Слушай, ты уверен? Какой-то он не такой… Неужели вариантов нет? Ну а вот этот большой приток? Смотри, он же прямо под перевал ведет… — Игорек с надеждой тыкал в карту.

Ион смущенно поджал губы и помотал головой, словно сам был кругом виноват в том, что большой приток под перевал не ведет.

— Он выводит на каменистую осыпь и там теряется. А тут мы сами спускались. Может, там еще и лыжня наша кое-где осталась.

— После такой метели — вряд ли, — вставил подоспевший Серега.

Мужчины с недоверием смотрели на снежную ложбинку. Крутая и извилистая, она походила на трассу для бобслея. С учетом свежего снега тонуть в ней предстояло чуть ли не по пояс. И главное, не видно было перспективы — все скрывали лохматые лапы елей.

— Через двести метров будет выполаживание, — участливо сказал Ион.

— А потом что?

— Потом висячая долина. Потом маленькое озерцо под самым перевалом. Сейчас оно почти не читается. Дождевое, наверное. И еще пятьсот метров подъема до седловины.

Танюша удивилась — термин «висячая долина» она прежде слышала применительно к высоким горам, где-нибудь на Кавказе или Тянь-Шане. Ион, словно услыхав ее вопрос, принялся объяснять:

— Висячая долина — это мы так называли. Может, и неправильно. Это такое сухое ущелье. Короткое, метров триста, на картах не обозначено — не масштабное. Воды там нет. Но сейчас нам это неактуально.

— А с перевала спуск нормальный? — Серега все больше хмурился.

— Ну как нормальный… Сначала там довольно крутой склон среди берез. Метров сто. Но ничего, снега много, можно на попе съехать. — Ион снова виновато улыбнулся. — А потом уже хорошая катуха по кулуару, и прямо в лес. И куча сушин. Пили́ — не хочу.

— До ночи-то спустимся?

— Как пойдется. Но можно на озере заночевать. Правда, там дров нет… — Ион оживился, надеясь утешить Серегу. — Зато уж завтра с утра быстренько перемахнем, и все.

— Холодная ночевка? — с обреченностью старого солдата усмехнулась Оля. — Мокрые спальники, ужин на горелках?

— Какая еще холодная ночевка! У нас по плану две холодные ночевки на седьмой и десятый день, и газ четко расписан. Не получится холодной, — отрезал Серега.

— Ну, тогда давайте теплую. Я согласен. Идем через перевал, — ухмыльнулся Мишаня.

«Там — каменистая осыпь, здесь — ледопад, тут — холодная ночевка. Чего-то везде одна хрень. Может, лучше вообще на этот Каменный не ходить? Обойдем по притоку — и сразу в другую долину», — пронеслось в голове у Сереги. Но вслух он этого не сказал.

— Ладно, полезли, — выдавил он упавшим голосом. «А может, все и ничего будет. Чего там — двести, да триста, да еще сто. И до леса полкилометра, не больше. Больше здесь не бывает. Нам что, километр не пройти, хоть и с набором высоты? На озере перекусим».

Группа медленно выстраивалась на подъеме. Штатный штурман Игорек сосредоточился на своих лыжах, стараясь не смотреть на Серегу — все равно альтернативных идей у него не было. Ион снова заспешил вперед, пробивая снег то «лесенкой», то короткими галсами. С виду он проваливался довольно глубоко, почти по колено, но на его скорость это совершенно не влияло: подобно сильному длинноногому животному, для которого снег — родная стихия, он легко выбирался из каждого шага и тут же проваливался в новый. Выбирался — и снова проваливался, и так без конца, не чувствуя усталости, глядя только вверх. Вниз он старался не поворачиваться, стесняясь, видимо, своей возмутительной легкости на фоне пыхтенья, сопенья и кряхтенья остальной группы. За ним, стиснув зубы, полз Игорек; не отстать для него было делом чести. Третьим тяжело ступал Мишаня. Шапка его сбилась на затылок, обнажив лысину, очки сползли на лоб, и держались только на заблаговременно привязанном шнурке. Глаза были выпучены, пот катил градом. Несмотря на двух тропильщиков впереди, Мишаня из-за своего веса проваливался так, как будто шел по целине первым. Он сразу стал отставать, отрезав группу от лидеров. За ним Серега сначала пустил было девушек, но, заметив, что колонна растягивается, решил их обогнать и проконтролировать, что да как. В конце оказались флегматичный, плосколицый Данила и Петя, самый молодой из всех, еще студент. В середине бултыхались девушки — Оля, Ксеня и Танюша. Им пришлось тяжелей, чем парням: после трех пар лыж снег в колее перемешался до гомогенного состояния, и держал еще хуже, чем целина. Данила постоял, посмотрел и со вздохом полез делать новую колею, параллельную первой. Петя пошел за ним. Теперь девушки замыкали шествие (походившее, скорее, на царапанье насекомых по стенкам стеклянной банки). Последней оказалась Танюша. Ложбина перед ней была распахана, как поле перед севом. Куда бы она ни ступала, как бы высоко ни задирала ногу, лыжа неумолимо сползала по склону вниз, и набранная высота измерялась в смешных процентах от каждого шага. Вверху покачивались огромные рюкзаки товарищей, скрывая некрасиво напряженные лица, и снизу казалось, что им все нипочем. Расстояние между ними и Танюшей постепенно увеличивалось, а с ним увеличивался и страх, что она не осилит его сократить. Страх порождал уныние, уныние забирало последние силы, и разрыв рос еще быстрее. Качающиеся рюкзаки уже скрылись за ближайшими елями. Теперь Танюша уже не стеснялась, стонала и плакала почти в голос. Она снова ненавидела Серегу, чье идиотское тщеславие затащило их сюда, ненавидела Иона, который совершенно не делает скидок на чужие возможности, ненавидела Олю и Ксеню, которым, как всегда в жизни, и здесь повезло больше, ненавидела всех остальных. Но еще больше, чем ненавидела, она боялась, что ее отставание заметят. И все, и все, она будет навек опозорена! Все наконец узнают тайну, которую ей столько лет удавалось успешно скрывать (так она думала) — то, что она слабее других. И отныне ее больше никогда не возьмут в поход. Последний смысл ее жизни исчезнет, и серая пустота окончательно поглотит ее.

«Ну же, поднажми, ты же можешь! — в отчаянии молила себя Танюша. — Ты же еще и близко не выложилась. Это просто паника, ты же знаешь! Вспомни Маресьева, вспомни Че Гевару, кого хочешь вспомни. Они на твоем месте даже не заметили бы усталости, просто шли бы и шли, как эти мерзкие девицы впереди. Надо просто не думать о страхе, вот и весь секрет… Серега, ты просто сволочь, ты настоящая тварь, сдохни, сдохни же наконец от рака легких… А вы, две идиотки, у вас никогда не будет детей, слышите?! Думаете, если жить по поганым американским стандартам, по десять лет встречаться с парнем, не обременяя себя детьми, то потом они хо-па и появятся? Нет, за свой эгоизм нужно платить. Вы останетесь навсегда одинокими и несчастными… Ну пожалуйста, умоляю тебя, ну постарайся! Они же увидят… Они же прогонят…».

Но ни мольбы, ни проклятия не помогали. Отставание все нарастало. Словно пропасть разверзалась между Танюшей и нормальными людьми, которые, в отличие от нее, все могут. Группа уже скрылась в ельнике, и лишь изредка то там, то здесь мелькали разноцветные пятна рюкзаков среди заснеженных лап. «Все кончено. Я неудачница. Это конец всему!» — взвыла Танюша. Она уже хотела по-настоящему зареветь — все равно никто не услышит, как вдруг услышала позади себя шорох снега. Она не последняя?! Боги, ее могли услышать… Но кто же?… Она стыдливо обернулась и застыла на месте. Вверх по взбитому снегу за ней бежал Ион. Именно бежал, едва касаясь лыжами поверхности, и почти не нагружая палки, словно это была не густая снежная каша на крутом склоне, а прогулочная лыжня в лесопарке. Он улыбался, и солнце спешило проникнуть сквозь кроны елей, чтобы блеснуть в его глазах.

— Как дела? — крикнул он издалека. Подойдя поближе и убедившись, что дела неважно, он поспешил сместить акценты. — Уфф, ну я и замучился. Нет, курить надо точно бросать. Да еще и подлип проклятый…

Подлипа, слава Богу, никакого не было, и Танюша догадалась, что своим деланным унижением он пытается ее подбодрить.

— Да н-ничего, нормально… А почему ты сзади? Ты же вроде был впереди всех?

— Да соскучился я там один. Дай, думаю, спущусь, посмотрю, не забыли ли кого, а заодно и языком почешу.

Только сейчас Танюша поняла, что он без рюкзака.

— А как же ты так спустился, что я тебя не заметила?

— Наверное, была очень увлечена своими мыслями, — Ион хитро прищурился. — Да я по верхнему краю оврага скатился, вот там. — Он показал палкой. — Хорошо приземлился пару раз, хе-хе. Один раз прямо в березу. Прямо между лыж — ты-дынс!

Он ждал, что Танюша рассмеется его выдуманной неловкости, но она так пала духом, что смогла самое большее сдержать слезы. Тогда он прибег к последнему средству.

— Слушай, снимай-ка рюкзак. — И, не дожидаясь ответа, подошел сзади и ухватил танюшин рюкзак за боковые стяжки. — Расстегни поясник.

Танюша, которая машинально уже потянулась было к пряжке, остановилась — следовало все-таки из приличия запротестовать.

— Ой, ну что ты, зачем… Я ничего, я так дойду. Просто снег очень рыхлый.

— Конечно-конечно, дойдешь, кто бы спорил! Просто медленно, и устанешь. И будешь грустная. А это — неправильно. А без рюкзака ты дойдешь быстро и будешь веселая. Так ведь оно лучше, верно?

Отеческий тон подействовал, и Танюша покорно опустила руки. Рука Ионы незаметно скользнула по ее поясу, и пряжка ремня, которая всегда была довольно тугой, вдруг сама собой раскрылась. Тяжесть рюкзака вдруг исчезла, а в следующую минуту он уже оказался у Иона на спине, словно вообще ничего не весил.

— Давай, ступай точно за мной. Где я — там не проваливается, хе-хе. Ты Кастаньеду не читала? Нет? Что? Глупость и пошлость? А, ну да. Вобщем-то, согласен. Но там было про такие невидимые щупальца, которые ты выпускаешь и прикрепляешься к впереди идущему. И все — ты на нем как бы едешь. Он тебя везет. Ну что, прикрепилась ко мне? Хорошо идется? Чего, и раньше так делала? Ну вот, а говоришь — пошлость. А, ты сама придумала? Ну поня-ятно. А еще, знаешь…

Он говорил без остановки, поминутно оглядываясь. Танюша напрягла все свое внимание, чтобы уследить за его словами, и сама не заметила, как забыла об усталости. Странно, и снег действительно как будто стал меньше проваливаться. Ну да, ведь без рюкзака она стала легче. Но было еще что-то. Будто бы это не она вцепилась невидимыми щупальцами в лыжи Иона (она и вправду всегда так интуитивно делала, да и другие, наверное, тоже), а Ион выпустил свои щупальца назад, обхватил Танюшу и тащил вверх по склону. Ей вдруг стало легко, и она изумилась, отчего прежде было тяжело?

Началось выполаживание, и деревья стали заметно редеть. Между елями теснилось все больше костлявых берез, свидетельствуя о смене высотной зоны. Галсы лыжни, по которой они шли, постепенно спрямлялись, пока не превратились в ровную линию. Но при этом появился встречный ветер. Танюша все гадала, заметят или нет ее отставание. Но, увидев качающиеся впереди рюкзаки девчонок, успокоилась: значит, ждать будут не только ее, и ответственность удастся поделить. Вскоре и ели закончились, окончательно сменившись березняком, который становился все ниже и тоньше и, наконец, рассыпался по склону тонкими прутиками, похожими на чью-то редеющую шевелюру. На самом верху видимой перспективы сгрудилась кучка разноцветных пятен: группа ждала отстающих, не снимая рюкзаков. Холодный ветер не способствовал длительному отдыху.

Ион с Танюшей почти догнали Олю и Ксеню, и Танюша почти успокоилась, что ее страшный проступок — слабость — потеряется в общей статистике. Правда, Серега заметит, что Ион помог ей нести рюкзак. Но ведь это можно объяснить джентельменской любезностью. Может, она вовсе и не хотела рюкзак отдавать… В этот момент Танюша посмотрела направо и… тотчас забыла о страхах. Вид, который открылся перед ней, был тем самым, ради чего нормальные люди ходят в походы, и ради чего, хотя бы отчасти, ходила и она. Почти на половину окоема расстилалось бескрайнее лесное море. Она и не заметила, как лыжня поднялась на плато. В самом низу угадывалась узкая щель — тот самый каньон, из которого они выбрались. А вдали, за лесом, подобно лысинам в венчиках волос из березняка, начали выступать белые увалы соседнего хребта. Над этой долиной еще светило солнце, в то время как другая половина небосвода, слева, уже была скрыта огромной белой тучей. Резкий ветер в лицо был ее предвестником.

Доковыляв до группы, Танюша поняла, что горизонт, как всегда, жестоко ее обманул: подъем здесь не заканчивался. Хребет был выше; правда, в середине его спина как будто раздваивалась, образуя черную каменную щель, уводившую неведомо куда. Серега и Игорек озабоченно ее рассматривали, сверяясь с ненужной, вобщем-то, картой.

— Это оно? Типа висячая долина?

— Угу, она самая. — Ион прислонил Танюшин рюкзак к своему и присоединился к суровому мужскому совещанию.

Щель была близко, и оттуда доносился гул ветра.

— Не хрена себе, да там аэротруба целая.

— Девчонки, берегите уши. Отмерзнут-отвалятся…

— Ребята, это конец — смотрите, наш Сусанин утепляется! Нас ждет что-то страшное!

Действительно, Ион извлек из клапана рюкзака тощенькую флисовую кофточку и, быстро сбросив ветровку, натягивал ее под низ.

— Ну да… Там немножко дует.

— Как думаешь, прорвемся? — Серега обреченно посмотрел на Иона.

— Да выбора-то вобщем нет. Только если назад пойти. А по склону если — так больно круто, мне лично страшно. — Он ухмыльнулся, поглядев на Танюшу. — Да вобщем-то там проходимо, в ущелье-то. Мы там вчера шли. Так же дуло, только еще с метелью.

— Метель, похоже, тоже скоро будет, — ответствовал Серега, взглянув на хмурый горизонт слева. — Проскочить бы раньше.

— Так чего тогда ждем? Пошли! — сказал Игорек и первый зашагал наверх.

Подъем к щели хоть и был крутым, но снег тут имел совсем другую плотность. Лыжи в нем не проваливались, а лишь выдавливали аккуратную ступеньку для устойчивости. Но ветер все больнее бил в лицо, словно пытаясь сбросить группу вниз. Танюша, конечно, предпочла бы, чтобы бездушный Серега выбрал из предложенных вариантов самый маловероятный — пойти назад. Но так как выбран был вариант наиболее вероятный, то она послушно затопала вверх лесенкой, пообещав себе, что теперь уж точно ни за что не позволит себе отстать. Ей и вправду стало намного легче, как будто вес рюкзака уменьшился. Ион опять шел впереди, сразу за Игорьком, но по-прежнему как будто тащил ее за собой. Наконец, они влезли наверх. Но ожидаемого катарсиса от вида таинственного ущелья не последовало: его заглушил небывалый удар ветра, выскочивший им навстречу, как рассерженный хозяин, желающий прогнать непрошенных гостей. Девушки в первый момент чуть не упали. С трудом, прикрывая лицо рукавицами, можно было рассмотреть перспективу. Вперед уходил ровный прямой овраг со скалистыми стенами и толстым снежным надувом на дне, над которым кружила поземка. Солнце не проникало сюда, и посреди ясного дня здесь царил серый полумрак. Ветер, не встречая препятствия и не рассеиваясь, набирал такую скорость, что ущелье пело на разные голоса — то гудело, как огромная труба, то свистело, как стая птиц. Но надо было двигаться. Лыжники не шагали, но плелись плотно-плотно друг к другу. Каждый пытался спастись от ревущего, хлещущего по лицу и телу ледяного потока за спиной у товарища. Игорька сбило с ног очередным порывом; пока он, чертыхаясь, поднимался, Ион ловко прошмыгнул вперед.

— Ничего, оно короткое! — прохрипел он, обернувшись, и ветер мгновенно унес его слова, так что их не успели расслышать.

«Вот так хрен. Забрались!», — злобно подумал Серега и что есть силы надавил плечами на ветровой поток, пытаясь подвинуть его вперед, а за ним — и свое тело.

У него было свойство: чем хуже была ситуация, тем проще становились его мысли и тем меньше оставалось места для сомнений. Товарищи знали: если он не свернул сейчас, то вероятность того, что свернет потом, когда наступит полная ж…па, еще меньше. Это качество было спорным, но, по счастью, они еще ни разу не оказывались в обстоятельствах, когда оно сильно им повредило. Смотреть вперед было невозможно, поэтому Серега видел только порывы снега под ногами. Вдруг сквозь них он увидел задники лыж и понял, что почти уперся в рюкзак Игорьку. Тот, судя по всему, в свою очередь прижался к Иону; а Серега задниками своих лыж ощутил легкий толчок лыж Мишани.

«Дай Бог, паровозиком пройдем». — Он обернулся, но увидел только склоненную, как у быка, тяжелую мишанину голову и темный горб рюкзака. Ничего позади разглядеть было невозможно: метель заглатывала предметы на расстоянии трех шагов.

— Начни перекличку! — крикнул он, но получился сдавленный хрип, как в вате.

Мишаня понял. Осторожно, чтобы не потерять равновесие и не упасть, он повернулся назад и передал эстафету дальше. Группа прошла еще метров пятьдесят; эстафета вернулась. Против ветра Серега не услышал, что именно Мишаня ему кричит, но судя по интонациям, все было в порядке — поголовье на месте.

«Только бы никто не упал», — взмолился Серега.

Ветер уже не менял песни, а непрерывно выл в ухо на одной ноте. Наверное, они вошли в центр «аэротрубы». Тут нельзя было ни о чем думать, ни в чем сомневаться, ничего бояться — надо было просто медленно и тупо передвигать ноги. Должно быть, эта мысль передалась всем, потому что люди сжались, как пауки, вцепившиеся в паутину. Ни одного лишнего движения, ни одной лишней поверхности, выставленной против ветра. Всю его ярость принимал на себя один Ион. Но и его усиливала крепость тех, кто шел сзади. Как таран, группа ползла вперед, пробивая собой ветер.

Сначала Сереге показалось, что перед ним что-то блеснуло: он опасливо приподнял глаза и увидел в конце ущелья солнце. Оно тоже боролось с метелью, чтобы помочь людям. Чем ближе паучий таран подвигался к выходу, тем слабее становился ветер. Наконец, стиснувшие проход камни начали расступаться, а стены — оползать вниз. Ущелье заканчивалось. Впереди, немного книзу завиднелось снежное поле, окруженное округлыми белыми глыбами — должно быть, это были большие камни, некогда упавшие с перевала, а сейчас обледеневшие и занесенные снегом. Но откуда они упали, видно не было — горизонт застилала белая мгла. Метель хоть и поутихла, но не исчезла. Теперь они были внутри той самой тучи, что видели полчаса назад.

«Не успели прорваться», — молча зафиксировал Серега.

— Это что, озеро? — крикнул он Иону.

Тот кивнул. Группа тем временем собралась в плотную кучку. Участники пытались спрятаться от ветра друг за другом, и судорожно натягивали на лица балаклавы и капюшоны.

«Похоже, ночевка на озере отменяется. И перекус — тоже. Хорошо бы знать, куда идти».

Ион махнул палкой в сторону самого большого камня, что-то беззвучно прокричав. Видимо, это был ориентир на начало подъема.

«А ведь наверху, наверное, будет еще хуже, — без эмоций подумал Серега. — И если кто-то улетит, то далеко».

Вдруг прямо над головами в туче мелькнул просвет. Он стал расширяться, и на несколько мгновений мглы выступило очертание склона. Он заканчивался маленькой v-образной выемкой — перевальным седлом. Справа от нее в невидимую бездну уходил крутой каменистый кулуар, а над ним высилась круглая белая гора со скальными зубчиками у вершины. Слева от перевала шел длинный обрывистый гребень с еще одним маленьким понижением в середине. Видимо, это и был Ложный Каменный, про который говорил Ион. Глядя на его гладкий, без единого деревца взлет, становилось понятно, почему не стоит лезть на него ни с той, ни с другой стороны.

— А направо, наверное, тот каменистый подъем, про который Ионыч говорил, — ткнул палкой Игорек, хотя Сереге и так было ясно. — Хорошо, что мы туда не пошли…

Перевал был совсем близко. За ним — спуск, безветрие (можно надеяться!) и лес, лес, лес. А там и шатер, костер, печка…

— Сейчас снова накроет! Пошли быстрей!

И правда, разметенное ветром небесное окно уже стягивалось. Сначала исчез Ложный перевал, потом — каменистый подъем на Истинный. Лишь галочка седловины еще какое-то время висела в метельном тумане. Как путеводная звезда, она освещала путь восьмерым маленьким лыжникам, издали похожим на длинных жуков на тонких ножках. Боясь, что белая тьма поглотит их, они спешили к своей звезде плотной прямой цепочкой, почти не тратя время на галсы. Танюша больше не думала об усталости — она думала только об одуряющем, убийственном холоде. Пока они стояли на ветру у озера, хотя это было совсем недолго, мороз успел прорвать хлипкую оборону ее тела, и теперь, как оккупант, постепенно продвигался все глубже. Сырые ноги первыми оказались в его власти. Замерзание сначала ощущалось как острая боль вперемешку со страхом, но то была лишь первая стадия: пальцы уже начали терять чувствительность. И привычное лекарство — движение — не помогало. Танюша волокла ноги наверх, как чужие замерзшие колоды, и только боль напоминала, что они пока еще остаются частью ее тела. Следом стали отмерзать пальцы рук. Остановиться, чтобы сжать их в кулак внутри варежки и потереть, она не могла — нужно было непрерывно работать палками, чтобы не отстать. Лицо, которое она закрыла снизу шарфом, а сверху и с боков — плотно стянула капюшоном, оставив только глаза, отчаянно сигнализировало о себе той же болью, переходящей в онемение. Только эта боль была не ползучей, как в ногах, а хлестала наотмашь вместе с порывами ветра. Сигнал означал, что спустя сутки на щеках появятся белые волдыри, потом они лопнут, корочка покраснеет, высохнет и отвалится, оставив после себя розовые пятна. И сделать опять-таки ничего было нельзя. Оставалось только проклинать поход, перевал, подъем. Иона, которых их сюда затащил, Серегу, у которого кожа, наверное, луженая и ничего не чувствует, и себя саму, за то что в очередной раз не хватило воли отказаться от похода и от неизбежных мучений. Потому что, не будь их, она задохнулась бы в пустоте. Наклонив голову как можно ниже, она видела только свои лыжи, поэтому не сразу заметила, что вокруг посреди снега появились оголенные камни. Заметила лишь тогда, когда стало тяжело перелезать через них. Значит, они добрались до седловины. Было бы логично пройти ее без лыж, но остановиться и перестегнуться на таком ветру было невозможно, поэтому группа продолжала безнадежно шкрябать полозьями по камням. К счастью, перевал был широким, и тут не образовалось ветровой трубы, как в ущелье. Но Танюша успела так измучиться, что ей и этого было довольно. Ей хотелось плакать; она не давала волю слезам лишь потому, что соленая вода из глаз усилила бы их обмерзание. Изредка поворачивая голову, она видела черные пятна камней, лежащие на склонах слева и справа; они казались бесплотными точками, висящими в белой мгле. Мгла была повсюду — впереди, позади, сверху, снизу. Танюша была готова поверить, что она бесконечна и уже поглотила весь мир. Города, родственники, прошлое, будущее — все это было лишь иллюзией, которая мгновенно промелькнула в случайном разрыве белого тумана, и тут же туда канула обратно. Реальностью были только удары ветровой плети и морозный ужас, мало-помалу заполнявший тело Танюши. Она с удивлением вспомнила, что еще несколько часов назад мечтала о любви. Сейчас она рассмеялась бы над этой мечтой, если бы могла смеяться. Потому что в мире на самом деле не было никаких мужчин и женщин, да и самого мира никогда не было. Не было и Танюши, и ее жалких желаний. Всегда были только снег, холод и ветер.

Вдруг сквозь порывы метели танюшины уши различили новый звук. Не успела она подумать, что он похож на крик, как он стал осязаемым. Крик тряс ее, колотил, бил ладонями по лицу, тер щеки. Он становился все громче и все больнее. Она даже попыталась поднять руки, чтобы защититься от него. Крик прорвал стену мглы и стал словом «Танюша». Танюша сделала усилие, чтобы посмотреть на него, но не смогла: ресницы смерзлись, веки не открывались. Но тот, кто знал ее имя, настойчиво стучался снаружи. Наконец, глаза открылись, и Танюша увидела такое же лицо, как и у нее — с заиндевевшими бровями и ресницами. Над губами тоже была изморозь — значит, там должны быть усы, почему-то подумала она. Она попыталась что-то сказать, но вышло лишь жалобное мычание. А Ион тем временем тер и тер ее лицо, обнимал за плечи, тянул за руки.

— Ну вставай, вставай же… Таня, Танюшечка, надо идти, — приговаривал он. — Вставай, вот так.

Танюше очень не хотелось выбираться. Она уже почти привыкла к белой мгле. Руки и ноги не слушались. Она пыталась объяснить, что побудет тут немножко, посидит, а потом пойдет… догонит. Однако то ли Ион ее не слышал, то ли он был такой жестокий, но он упрямо тянул ее за руку, заставляя подняться. Каким-то чудом на ней оказалась огромная пуховая куртка. Ион, стоя на коленях, застегивал замерзшую молнию. Потом он нагнулся, повозился у ее ног, и Танюша вдруг почувствовала свободу от лыж. На руках ее оказались чужие рукавицы поверх собственных. На них руки Иона навязывали темляки палок.

— Ну все, теперь иди. Аккуратненько, здесь камни. Я сзади.

Танюша послушно сделала шаг, потом другой, третий. Она шла, как механическая кукла из детства, которую завели и пустили по прямой. Если кукла встречала препятствия, она останавливалась, либо падала. Тогда Ион заботливо поднимал ее и заводил механизм снова. Вокруг по-прежнему была мгла, но кое-что изменилось: цепочка черных камней, висящая в пространстве, теперь уводила вниз. Ветер немного утих. «Перевал… Мы перевалили», — пронеслось в голове у Танюши. И сразу в ноги резанула острая боль — не тупая, как при замерзании, а другая. Эта боль означала, что кровь от движения снова проникла в онемевшие ткани. Танюша застонала, но не остановилась. Боль скакнула в руки, а потом палящими волнами побежала по коже.

— Ой, не могу… Больно.

— Это хорошо-хорошо, что больно. Это значит, кожа оттаивает. Ты иди, иди, дружочек. Иди, малышка.

Ион осторожно подтолкнул ее в плечо чем-то твердым, и она сообразила, что это лыжи. Танюша вспомнила, что идет без лыж и без рюкзака. Стало быть, то и другое тащит сзади Ион.

— Спаси… — Она попыталась повернуться, чтобы сказать «спасибо», но Ион мягко и решительно развернул ее обратно.

— Давай-давай. Чуток ведь осталось. Народ внизу ждет. Уже там околели, наверное.

Танюша прошла еще немного, подумала и заплакала.

— Они меня больше не возьму-ут, — всхлипнула она. — Они узна-ают, что я отста-ала… Скажут, что я слабая…

Отпустившая ее смерть осталась совсем неподалеку, и здесь, на этой тонкой границе с жизнью, душа Танюши еще не успела одеться в прежнюю скорлупу. Она уже вспомнила свой страх унизиться перед товарищами, но пока не боялась унизиться перед Ионом. Она плакала так, будто была маленькой девочкой, и будто сзади шла ее мама, готовая любить ее, несмотря ни на что и за все прощать.

— Ничего они не узнают… Ну и что, если и прогонят? Да плевать на них. Лично я тебя не прогоню. Будем с тобой вместе ходить. Пойдешь со мной в поход?

Он говорил ласково, как с ребенком, и Танюша верила, что все так и есть — он возьмет ее в поход, он ее прощает, он ее любит.

— Но я же слабая… — слегка повернулась она.

Ион довольно усмехнулся. Раз вернулось кокетство, ищущее похвалы — значит, вернулась жизнь.

— Ну какая же ты слабая, а? Ты очень сильная. Ты смотри сколько уже прошла. На такой перевал забралась. А то… ну, это с каждым бывает. Знаешь, вот я однажды чуть не помер… знаешь где? Умбозеро переходил. На Кольском полуострове. Вы вроде там были. А ветрюга, знаешь — вот как сейчас, только хуже. Дай, думаю, присяду-отдохну. Так бы до сих пор на кладбище и отдыхал, если бы меня друг не нашел и не отмудохал, хе-хе.

— Не может быть.

— Честное слово!

Танюша повернулась.

— Ионушка… пожалуйста, не рассказывай им всем, что тут со мной было. Мне правда стыдно. Не расскажешь? — жалобно попросила она.

— Да что ты! Все между нами. А чего было-то? Ну, отстала Танюша маленько, я и поторопил. — Он засмеялся. — Вот и все!

— Спасибо. За все спасибо. Ты, пожалуйста, прости меня, что я все эти глупости сейчас говорю. Просто у меня все болит…

— За что спасибо-то? Это я должен тебе спасибо говорить. Мне, можно сказать, приятно поговорить с красивой девушкой. Я, можно сказать, только ради этого в походы хожу!

«С красивой? Девушкой? Разве это я — красивая девушка? Я же старше его лет на десять. Какой он добрый!»

— Стоп, раз-два. Смотри, ты уже проваливаешься. Снег начался глубокий, пора лыжи надевать.

Танюша остановилась, по-прежнему плохо соображая. Ион быстро обогнул ее с лыжами наперевес, присел и принялся вставлять ее ноги в крепления.

— Держись за меня. Вот так. Рюкзак твой пока сам понесу. Не волнуйся, потом отдам, хе-хе. Народ уже где-то здесь, в березах. Проклинают нас, небось.

Метель почти улеглась, и в воздухе кружили крупные хлопья снега, похожие на огромных мух. Впереди показались первые деревца — те же низенькие каменные березки с растопыренными в ужасе ветвями, которые провожали их по ту сторону перевала. Танюша попробовала встать лицом к склону и едва успела затормозить — лыжи сразу заскользили вниз.

— Ох-ох…

— Спокойно, спокойно, куда это ты разогналась? А говоришь — слабая. Да тебя только держи! Поедем серпантином. Давай-ка я первый.

Ион сделал несколько шагов и сразу набрел на лыжню, оставленную группой. На его спине покачивался танюшин рюкзак.

— Осторожненько. Четко по моим следам. Тут не круто, бояться нечего. Ну да все-таки, на всякий случай. Ты э-э… ты у нас сейчас маленько в неадеквате. — Он, улыбаясь, повернулся, чтобы проверить, не огорчилась ли Танюша этому определению. — Но это пройдет, не бойся. Поставим шатер, отогреешься-наешься, отоспишься — будешь как новая!

Они медленно поехали широкими галсами вниз. Боль потихоньку отпустила. Танюша смотрела на худые ионины ноги, ловко переставлявшие лыжи на поворотах, и подумала, что сейчас самое время задать ему какой-нибудь личный вопрос. Она только что спаслась от смерти, поэтому ей легко и свободно. Потом они встретят ребят, и все станет как раньше: вернется стеснительность, неуверенность, стыд за свое ничтожество. Нет, надо успеть сейчас!

— Ионушка… А можно тебя спросить?

— Конечно.

— А ты… что ты здесь делаешь? Ну, в России? Чем занимаешься? Ты обещал рассказать.

На самом деле она хотела спросить «женат ли ты?» и «есть ли у тебя девушка?», но на это смелости уже не хватило. Ион это понял.

— Да как тебе сказать. Вобщем, я — гастарбайтер. Классический, хе-хе. На стройке работаю.

Это означало «девушки нет». Танюша тоже каким-то образом это поняла. Она улыбнулась.

— Гастарбайтер? Как узбеки и таджики?

— Ага. И как молдаване.

— А кем ты работаешь на стройке? Каменщиком?

Она не представляла, какие бывают строительные специальности, и сказала наобум.

— Да нет. Я ж ничего не умею. Так, разнорабочим — то там, то здесь, подай-принеси.

— Как, совсем ничего? У тебя нет профессии? А где ты учился?

— Хм… В универе. У нас, в Кишиневе. Но я не закончил, отчислили. — Он снова улыбнулся, чтобы Танюша не подумала, что он жалуется. — Вот и мыкаюсь теперь по стройкам!

— Отчислили? Как странно. Ты же такой умный. А за что?

Ион хотел было ответить, но тут внизу, среди берез и снежных хлопьев, показалось цветное пятнышко.

— Ну вот и ребята. Пошли быстрей.

Группа стояла и сидела на рюкзаках, нахохлившись от холода. Серега первым заметил Иона с Танюшей и принялся снимать толстую куртку.

— Слава Богу, кажись идут.

— Ой, а можно пуховку не снимать? А то я дуба дам, — попросила Ксеня.

— Да как угодно. Только сейчас еще пара километров вниз — успеешь запариться… Ионыч, чего там у вас случилось?

— Да все нормально. — Ион подъехал к своему рюкзаку, сиротливо стоявшему посреди спуска. Его уже успело присыпать снегом. Сбросив танюшин рюкзак и достав откуда-то веревку, он принялся наскоро связывать их вместе.

— Ты чё, собираешься сразу два тащить?

Серега повернулся к Танюше и внимательно оглядел ее. Вид ее в длинной ионовой пуховке был нелепым, но Серегу интересовало не это.

— Танюш, с тобой все в порядке?

— Д-да, все нормально.

— Дойдешь? Два километра до стоянки осталось.

Два километра, да еще вниз, да по мягкому снегу — это было почти что ничего. Танюша сразу воспряла духом.

— Дойду, конечно!

— Ну смотри.

Когда давеча он понял, что Танюши сзади нет, его разом прошиб пот, и он тут же забыл о холоде. Он хотел немедленно повернуть назад, но Ион, узнав обо всем, крикнул, что сбегает сам, а свой рюкзак попросил дотащить до леса и там ждать. И правда, он помчался наверх даже не бегом, а какими-то скачками, разбрызгивая снег, и в пару секунд исчез в метели. Серега машинально подхватил ионин рюкзак за лямки и пошел вниз. Пальцев ног он давно не чувствовал, что притупляло лишние эмоции. Потом пальцы немного отошли, но мысли все равно оставались в оцепенении. Раз Ион сказал — сбегает, значит, сбегает. Все в порядке. Народ рядом кряхтел, натягивал пуховки, растирал онемевшие руки, прыгал на месте, пытаясь оживить ноги. А Серега тупо ждал, пытаясь взглядом приподнять завесу снегового тумана, скрывавшую перевал. И только когда он увидел Танюшу со свисающими почти до колен рукавами мужской пуховки, когда рассмотрел ее лицо — только тогда он осознал, что был на волосок от бездны, в которую вот-вот собиралась обрушиться вся его прошедшая жизнь. И обрушилась бы, если бы не чудо. Муки совести, бесчестье, конец всем походам — все это ждало там, на дне бездны. А еще — похороны, обезумевшие от горя глаза танюшиной матери, которую он никогда не видел, прокуратура, объяснения следователю в чистом белом кабинете. Эти картины стремительной вереницей пронеслись в сознании и исчезли.

— «Слава тебе Господи, слава тебе Господи, — повторял он про себя. — Спасибо Ионке, спас от беды».

Потом ему полегчало, он задышал свободнее, плечи распрямились. Теперь можно было спокойно подумать, почему это произошло. Конечно, виноват он сам: забыл проверить, все ли участники в наличии, отвлекся на холод и ветер. Но Танька, блин! Тоже хороша. Почему все нормально прошли, а она отстала? Какого черта? Нет сил — не ходи в походы. Чтобы потом его, Серегу, не подставлять. Не надо было ее брать. Вечно со своей страдальческой рожей… Если тебе так плохо, зачем напрашиваешься? И ведь главное — отказать неудобно. Приходит такая на обсуждение похода, и сидит-улыбается. Типа, если она столько лет с нами ходит, то и дальше должна ходить. А с какой стати? Реально она — самое слабое звено. Если так вспомнить, что почти каждый год какие-то проблемы. То одно, то другое. И еще экологизм этот ее долбаный. Такая она вся святая-правильная, всех учит жить. Достала уже. Вот уж точно — старая дева. И крыша заодно поехала на экологии. Нет, теперь он точно с ней поговорит. Мол, извини, но мы тут подумали и решили… Вобщем, больше ты с нами не идешь. Все. Прости-прощай.

Он знал, что его гнев скоро пройдет, а потом и вовсе забудется. И через год, скорее всего, неизменная Танюша снова будет идти следом за ним по лыжне. Но сейчас надо было выговориться, хоть и не вслух. И он с наслаждением представлял, как хлещет Танюшу словами, как плетьми, по ее некрасивому круглому лицу. Точно так же, как час назад, до перевала, с ним самим расправлялась в душе Танюша. Теперь она совершенно об этом забыла, и удивилась бы, если б вспомнила. Она даже не подумала о том, что это из-за Сереги она чуть было не замерзла. Теперь все это было далеко, старо, ненужно. Группа шла вниз, и Танюша думала только об Ионе. Ей доставляло наслаждение видеть его в голове колонны, когда они поворачивали. Она выглядывала из-за рюкзаков, ловила взглядом его очертания, вбирала в себя и, словно подзарядившись новыми силами, бодро шла дальше. Спустились сумерки, и вереница рюкзаков превратилась в цепочку зажженных фонариков, со скрипом ползущих в темноте. Иона она больше не видела, но знала, что он рядом. Она слышала его смех, жадно ловила короткие шутливые реплики, без труда вычленяя их из вороха чужих слов. И она верила: что бы ни случилось потом, он навсегда останется с нею — там, на перевале, в памяти.

Шатер ставили уже в ночи и наспех. Видимо, Ион успел сказать руководителю на ушко, что Танюшу лучше сегодня не трогать и поскорей уложить спать. Серега в связи с этим выделил в помощь женской «шатровой команде», куда входила Танюша, дополнительное усиление — Петю. Вчетвером они управились быстрее. К тому же, то и дело около шатра чудесным образом возникал Ион и тоже помогал — то подвязывал веревку, то прикапывал снегом стенки. Потом он так же неожиданно возникал и в других местах — то на валке сушины, то на пилке бревен, то на колке дров — и всякий раз кстати. Казалось, в лагере отовсюду слышится его смех, звучат шутки, стучит топор, визжит пила. Он одновременно помогал с готовкой, выкапывал в снегу рвы-дорожки, чтобы удобнее было ходить, выстилал дно шатра пенковыми ковриками, крепил тент и делал еще с десяток других мелких дел — все одинаково споро и ловко. Он все умел, все знал, все у него получалось; но при этом он не забывал простодушно хихикать, чтобы товарищи, не дай Бог, не заметили его превосходства. Он словно бы старался максимально сбить себе цену, унизиться до уровня доброго смешного простачка — и очень радовался, если это удавалось. За полчаса он успел починить Мишане крепление, выправить погнутый котел, а потом, когда у костра вдруг (по непонятной причине) возник интеллектуальный спор о Пол Поте, он, забывшись, тут же вкратце пересказал основные вехи вьетнамо-камбоджийской войны, причем с легкостью выдал десятка с два имен генералов и географических названий, которые невозможно было не то что запомнить, но даже выговорить. С опозданием заметив, что увлекся — его слушали в удивленно-почтительном молчании — Ион тут же ввернул какую-то шутку, потом случайно уронил кружку, шлепнулся сам, вымазался в саже — короче, сумел вернуть своей персоне ту несерьезность, которую так старательно оберегал. У костра стоял дружный хохот, которого в серегиных походах давно уже не случалось. Вечерняя культурная программа в их группе сводилась к чинному исполнению бардовских песен в тематическом диапазоне Визбор-Щербаков (последний тоже почему-то был традиционным автором у походной публики), прослушивать которые надлежало с задумчивым видом. Ион по случайности порвал и эту традицию: когда в концерте Сереги и Игорька возник перерыв, и слушатели, узнав, что он тоже «немножко бренчит», сунули ему гитару, он, не задумываясь, спел упоительно-хипповскую «Хи кам зе сан» Харрисона. Девушки радостно завопили, Петя одобрительно захлопал, прося «еще чего-нибудь битловского», Мишаня уважительно сказал «ничё так». Но Серега, которому английские слова в русском походе показались стилевым диссонансом, спросил, а не знает ли Ион чего-нибудь русского. Ион вздохнул и сказал, что не знает. Да и вообще, «Хи кам зе сан» — это единственное, что он за свою жизнь сумел выучить, хе-хе. Раздались смешки, и с восходящей звездой походной песни на этом было покончено. Он не хотел быть звездой; он хотел быть добрым ласковым другом для всех и каждого. Впрочем, вряд ли он вообще чего-то хотел специально, думала Танюша. Все получалось у него само собой. Олю и Ксеню он уже в конце ужина по-братски обнимал за плечи, непрерывно осыпая потоками галантных шуток. При этом с виноватой улыбкой поглядывал через костер на Танюшу, словно говоря: «извини, матушка, третьей руки нет — а то бы и тебя обнял». Но Танюша почти (разве что на самую малую толику) не чувствовала ревности: объятия Иона были бесполыми, будто игрушечный мишка (правда, какой-то слишком худосочный) обнимает кукол-подружек. Так же быстро он нашел дорожку и к мужским сердцам: оказался отличным ремонтником (при этом готовым всю славу отдать другим), в политических спорах ухитрился угодить всем, обнаружив глубокую осведомленность по каждой из высказанных позиций, но в итоге сохранив нейтралитет; наконец, он выказал себя и достойным собутыльником! Когда дошла очередь до ежевечерних двадцати грамм (это количество чистого медицинского спирта следовало превратить в пятьдесят грамм какой-то псевдоликерной смеси), он тут же извлек откуда-то мерный стаканчик («Ого, ну ты хорошо подготовился!», сказал Мишаня, который всегда разливал на глазок) и быстро-быстро распределил ценную влагу по разнокалиберным жестяным и пластиковым кружкам, выжидательно построившимся вокруг него. Затем в кружки были добавлены столь же тщательно отмеренные порции воды и концентрированного лимонного сока. Танюшиной кружки в строю не было. Она негативно относилась к алкоголю, особенно крепкому, и в компании имела репутацию еще и непримиримого борца за трезвость. В соответствии с этой репутацией (однако не слишком настойчиво, чтобы не вызвать раздражения), она заметила, что ежедневно пить, да еще в спортивном походе — это неправильно. Ион сделал смешливо-виноватую гримасу («ну, что ж теперь делать, коли налито?») и горячо пообещал, что отныне будет пить не каждый день, а… через день. Вокруг опять громко захохотали. Но удивительное дело: на следующий вечер, услужливо разлив «напиток» по кружкам, сам он пить отказался, сославшись на изжогу. На третий день — выпил, как ни в чем не бывало. На четвертый опять отказался, на сей раз пожаловавшись на боль в печени («Ребята, похоже, я допился, хе-хе» — взрыв смеха). На пятый — снова выпил, и так далее. Шутку про пить через день запомнила только Танюша и, к ее удивлению, Ион дотошно исполнял обещание, хотя делал вид — в том числе и перед ней — что им движут совсем иные причины. Он угождал каждому, он избегал внимания и восхищения, и он не умел обманывать. Один-единственный раз он нарушил слово, выпив водки в «трезвый» день. Но это случилось в предпоследний день похода и при таких обстоятельствах, что Танюша сама была бы рада поднести ему кружку, если бы это не сделали за нее. Ну и еще один раз — когда вместо обещанных трех дней остался с ними на весь поход.

Стали укладываться. Девушки расположились в шатре первыми, свив у изголовьев уютные гнездышки из мягких вещей. В теплых спальниках, натянутых поверх слоев одежды, они походили на толстеньких куколок насекомых. Следом полезли мужчины. Они закидывали на оставшиеся места свои по-спартански худые вещмешки и, плюхнувшись следом, небрежно упаковывались в спальники — гораздо более тонкие, чем у девушек. Ион появился самым последним, когда половина спальников уже дремала, и первый ночной дежурный по подкладыванию дров уже расположился у печки. У Иона не переводились дела на улице, чему он был, похоже, только рад: пока все укладывались, он поднаколол запас дров для завтрака, натопил на костре воды из снега («Ксюш, будь дружком — поставь на печку, завтра быстрей все приготовим, ага, хе-хе»), зачем-то долго возился у своего рюкзака, хотя прежде не был замечен в заботе о личных вещах. Потом просто бродил туда-сюда, поскрипывая снегом, мурлыкал песенки, которых якобы не знал, курил сигареты, судя по громкому кашлю, и снова вспоминал «проклятые рудники, хе-хе». Танюша лежала и диву давалась, как можно быть таким расточительным к своему комфорту. Ведь все это время у него были сырые стылые ноги! Наверное, даже более сырые и стылые, чем у всех, потому что он совершенно себя не берег, залезая по пояс в снег, чтобы спилить сушину, и носясь туда-сюда по лагерю, чтобы прийти всем на помощь. Свою пуховку он с Танюши так и не снял («пусть пока у тебя будет, хе-хе, вечером отдашь»), и пребывал на двадцатиградусном морозе в одной флисовой кофточке и ветровке. Танюша с самого утра считала часы, когда можно будет сменить дневные носки на ночные, сухие и теплые, а все сырое, включая ботинки, развесить в шатре на сучках центрального шеста. Кстати, шест этот по ее просьбе был сделан из сухой елочки. Когда она взмолилась, чтобы для этой цели не рубили живое деревце (как поступали обычно), Ион поспешно взял топор из рук не успевшего опомниться Игорька (тот, конечно, и не подумал бы следовать столь абсурдному пожеланию) и поспешил в лес, приговаривая «сейчас-сейчас, не боись, найдем суше некуда», и спустя всего несколько минут притащил готовый обчищенный «фикус». Игорек ворчал, что сухое дерево менее гибкое и прочное, и потому для опоры шатра не подходит; но Ион, видно, сумел отыскать какую-то уникальную сушинку, которая подходила для всего. Помимо строительных и природоохранных достоинств, у нее оказалось изобильное число сучков, что позволило развесить на ней свои ботинки-носки-варежки всем желающим. Как известно, теплый воздух поднимается вверх; по этой причине крепить что-либо на просушку к низким стенкам шатра практически бесполезно. В конце концов даже Игорек перевесил свои вещи на сухой «фикус». С этого момента спор о выборе шеста был закрыт, ответственным за его добычу раз и навсегда был негласно определен Ион и, к великой радости Танюши, ни единое живое деревце в лесу от их группы больше не пострадало.

А сейчас он почему-то не торопился воспользоваться плодами своих трудов. Шест был так плотно увешан вещами, что походил на новогоднюю елку. Все свободные углы в шатре были заняты чьими-то ботинками, калошами, рюкзаками, посудой и прочим нужным барахлом. Но Ион палец о палец не ударил, чтобы застолбить себе мало-мальское местечко для хранения и сушки. Он словно был выше этого, предпочитая свободу на морозе суетной борьбе за материальные блага. Наконец, забеспокоился даже Серега (сегодняшний день многому научил его).

— Ио-оныч! Ты там часом не уснул на холодке, а? — крикнул он, приоткрыв дремотные глаза.

— Серега! Ну вот умеешь ты прервать на самом интересном месте! — донеслось издалека. — Я только-только решил уединиться, и на тебе…

Еще не спавшие товарищи дружно захихикали. Спустя несколько минут в шатер осторожно пролез Ион. Скинув ботинки — он и не подумал повесить их сушить — он присел на корточки около «фикуса» и оценивающе оглядел плотный ряд лежащих куколок.

— Мда, похоже, местов-то больше и нет, — весело сказал он. — Кондор, прилетевший поздно, пролетает мимо!

Серега, услыхав его, со вздохом приподнялся.

— Так, народ, сдвигаемся. Ионычу лечь некуда.

Послышались обычные по такому поводу шутки.

— Некуда сдвигаться. Оныч, ложись вторым рядом!

— Похоже, придется кому-то на улице спать.

— Ионка, слышь, есть такой метод: разбегаешься и прыгаешь сверху. И постепенно выдавливаешь себе место…

— Разговорчики! — недовольно пресек Серега. — Мишаня, у тебя же с краю еще есть запас. Подвинься.

— Серж, какой запас? Только разве на улицу вывалиться.

Однако же Мишаня зашуршал, пытаясь вмяться в стенку шатра. Серега пристально осмотрел шеренгу лежащих коконов, ища потенциальный пространственный резерв.

— Так, Данила, двигайся к Мишане. Петя — к Даниле. Ксеня… Оксана, ты спишь? К Петру сдвигайся. Таня, Игорек — вы в другую сторону. Освобождаем место посередине. Ну, шевелитесь! Охренели совсем? Человек вас через перевал провел, хотя мог бы уже на пути домой быть. А вам задницы не поднять?

Это было сказано в шутку, однако обитатели спальников ощутили укор совести и принялись шевелиться. Правда, это носило характер скорее показной суеты, потому что двигаться действительно было некуда. Мишаня и Игорек, спавшие по краям, не сообразили, что этой ночью в шатер добавится еще одно спящее тело — пусть и весьма худое — и по привычке проложили между собой и стенками утепляющую прокладку из рюкзаков, мешков, пакетов и прочего. Вопрос нужно было решать радикально — выбрасывать все это к ногам лежбища, туда, где на чурбачке у печки притулилась дежурная Оля. Мишаня уже сообразил, что без этого не обойдется, и раздумывал, с чего начать, чтобы не очень резко подставлять свою тушку морозной ночи, ожидающей его за тонкой тканью, как вдруг… был неожиданно спасен.

— Ого, кажется, щелочка появилась! Ребят, спасибо, уважили бездомного. Начинаю вклиниваться. А ну-ка, все быстренько выдохнули…

В надежде, что, может, все и обойдется, Мишаня замер на месте, не дыша. То же сделал и Игорек, которому тоже не улыбалось оставаться с краю без теплоизоляции. И Ион, наметанным взглядом заметив щель между Серегой и Танюшей, начал ее расширять: вставил сначала одно острое колено, потом другое, а потом вклинил свои тощие, но твердые, словно из металла, бедра.

— Чувак… Локоть отдавил, — обреченно заохал Серега.

Пока Ион укладывался, над лежбищем зашелестела новая серия шуток.

— Ой, а когда начинать дышать можно будет?

— Ну ты и жирный, Ионыч! Только косишь под дрыща, я смотрю. А на самом деле, как слон…

— Ай-ай, меня раздавили! Спасите!

— Извиняйте, ребята, хе-хе, — оправдывался Ион. — Грешен, имею некоторый положительный объем. Но я ж сюда только на ночь. А утром я встану и уйду, честное слово!

— Ладно, народ, хватит ржать. У нас уже отбой, вообще-то, — пресек Серега дальнейшую эскалацию веселья. — И завтра новый перевал. Вы в курсе? Да-да, и на двести метров выше сегодняшнего. Все, баиньки.

Народ, почему-то только сейчас осознав масштабы завтрашних задач (хотя планы на каждый день маршрута были всем известны), умолк и тревожно засопел, словно этим усилием надеялся ввергнуть себя в необходимый здоровый сон.

«Хорошо, что сегодня хоть дрова есть, — думал про себя Серега. — Печку топим, дежурный сидит. А если бы не было дежурного, то было бы еще плюс одно лежачее тело. И куда бы мы его втиснули? А с другой стороны, без Ионки сегодня было некуда. Эхх…»

Это была его последняя мысль за сегодняшний день. Он не успел додумать ее до конца: его сознание медленно растворилось в теплом сне.

Ион, стараясь поменьше шуршать, каким-то эквилибрическим движением натянул на себя спальник. Дежурная забыла выключить фонарик, висящий под потолком, и в его тусклом свете Танюша разглядывала угловатые контуры его тела под жидким покровом. В сравнении с нею, походившей в спальнике на толстую сардельку, Ион казался просто тряпочкой, забытой между двумя спящими телами. В тот момент, когда случилось чудо (она и мечтать не смела о таком!) и Ион избрал для «внедрения» щель именно между нею и Серегой, Танюша перевернулась на бок и что есть силы вжалась в спину Игорька, боясь пошевелиться — как бы Ион не передумал. Она и сейчас едва переводила дух, чтобы не стеснить его движением грудной клетки. Спасибо, Господи! Спасибо, что сделал такой негаданный подарок. Ион, Ионушка, солнышко! Он здесь, рядом с ней! Она всю ночь будет ощущать рядом тепло его тела. Да это, можно сказать, почти что замужество. Разве что муж не знает, что он муж. Какое счастье, что есть поход, что есть шатер, и что он такой тесный!

Игорек, притиснутый к стенке шатра, недовольно охал, но засыпал — тяжелый день брал свое. Ион тоже лежал на боку, не зная, как расположить в условиях отсутствия места свое самое широкое сечение — плечи.

— Танюш, — шепотом позвал он, думая, что она спит.

— Да-да? — поспешно отозвалась она.

— А можно я руку под тебя положу? Чесслово, я приставать не стану, хе-хе. Просто хочется на спину лечь. Ты тоже, я смотрю, на жердочке висишь. Давай-ка вот так…

Танюша уже даже не благодарила Бога: она затаила и дыхание, и мысль, боясь спугнуть свое счастье. Ион выпростал из спальника руку, просунул под голову Танюше, а потом свободной рукой помог ей поудобнее расположиться на своем локте. Участвовать в подобной необязывающей походной близости, продиктованной теснотой, Танюше было не впервой; мужчины обычно фиксировали ее вежливыми шутками, а затем засыпали, чтобы никогда более не вспомнить. Но Танюша помнила долго, и долго не могла уснуть на чужой руке, которая в этот момент была символом всех в мире мужских рук, прекрасных и недосягаемых. Но сейчас все было по-другому. Хотя бы потому, что это было сейчас. И потом, что это был Ион. Танюша, наконец, решилась поднять глаза повыше и пошире вздохнуть. В поле зрения в сумраке попадала шея Иона и острый подбородок. Ниже шеи угадывался полурасстегнутый ворот флисовой кофты. Еще ниже — край тонкого спальника и вторая рука. От шеи пахло табаком, потом и сажей. Танюша жадно вдыхала этот волшебный запах. Она знала, как и знала много раз до этого, что Ион и близко не чувствует того же, что она; скорее всего, измученный дневными трудами, он заснет через пару минут, если еще не спит. Но ведь главное — это то, что чувствует она. Ведь это человек — мера всех вещей, правда? Если она вообразит, что лежит на плече у своего мужа, то в данном конкретном участке пространства-времени оно так и будет. Неважно, что этот участок потом исчезнет без следа и никто, кроме Танюши, не узнает ее тайны. Главное, что все это есть сейчас, и уже никто это у нее никогда не отберет.

— Гм, тебе там не тесно? — раздался шепот у самого ее уха.

Оказывается, он не спит! Танюша сразу испуганно сжалась.

— Нет-нет, что ты. Мне хорошо.

— А то боюсь, ты как-то неудобно лежишь. Ты не стесняйся, прям наваливайся на меня. Вот так, давай. А то пришел такой Ион неучтенный, и всех раздавил. Нехорошо, хе-хе.

Танюше страшно хотелось еще услышать его шепот в ухе, и она не выдержала, чтобы не продолжить разговор.

— А тебе не холодно? У тебя такой тонкий спальник. И ты даже не переодевался. Как был, в сыром залез…

— Да ты что? Меня ж со всех сторон греют. Ты да Серега. — Он опять говорил ласково, как с маленьким ребенком.

— А у меня вот три флиски одеты, две пары теплых носков и двое штанов, — прошептала Танюша.

Она думала насмешить Иона своей непомерной холодобоязнью и тем самым сделать скрытый комплимент его аскетизму. Но он не заметил ее стараний и отреагировал очень серьезно, как любящие родители реагируют на потребности своего чада.

— Все правильно. Ты же девушка. У девушек теплообмен по-другому устроен.

Как именно он устроен, из этого не было понятно. Ясно было лишь то, что Ион уважает право женщины на любое укутывание, даже абсурдное.

— Если тебе холодно, я могу тебя еще своим спальником прикрыть.

Танюше не было холодно. Ей было чудесно. Но она ни за что не стала бы мешать Иону в его замечательном проекте. Он слегка пошевелился, расстегнул до пояса свой спальник (точнее, тряпочку с жалким синтепоновым подбоем) и прикрыл его краем толстый кокон Танюши. Рука его осталась на танюшином плече, чтобы покров не сползал. Это было совершенно естественно, и не таило в себе никакого эротического смысла, кроме желания помочь. И сам Ион, ласковое солнышко, что светило всему миру, наверняка не уловил в этом движении никакого двусмысленного подтекста, думала Танюша. Однако она теперь и вовсе не смела шелохнуться, чтобы не показать, что ей неудобно и что она желала бы, чтобы рука Иона ушла с ее плеча. О нет, рука, умоляю, останься!

Разговор иссяк, а ей так хотелось услышать от него еще чего-нибудь! Сказать «спокойной ночи»? Это хорошая мысль, но она получит аналогичный ответ, и после этого продолжать будет уже неуместно. Что ж придумать?

— Спасибо тебе, что ты меня сегодня вытащил. Без тебя я бы замерзла.

Это уже был намек на сказочные взаимоотношения, когда герой, спасший героиню, непременно на ней женится. Танюша спохватилась слишком поздно. Горячей волной нахлынул стыд, и кожа покрылась потом.

— Ничё-ничё, обращайтесь, если надо! — нарочито небрежно ответствовал Ион. — Ну, спокойной ночи.

Он первый закончил разговор; это кольнуло Танюшу. Однако следом он как бы невзначай сильнее обхватил рукой ее плечо. Она поддалась и оказалась еще на пару сантиметров ближе к нему. Теперь шея Иона была почти у самого ее носа, а небритый подбородок шуршал о ее шапку. Простодушие его последней фразы было деланным, поняла она. Он не может не чувствовать двусмысленность. Он совсем не прост. У костра он цитировал французского философа Бодрийяра. А еще, помнится, читал стихи какого-то неизвестного символиста. Или нет, это Петя начал читать, но забыл продолжение, и Ион с готовностью пришел на помощь, не переставая махать топором… Нет, он очень непрост, хоть и силится изобразить обратное. А значит, он все знает, все понимает. Возможно, сейчас он даже читает мысли Танюши, как по книге. Ее мелкие, эгоистичные мыслишки. (Ох, только бы не это!) И, тем не менее, он выбрал щель именно рядом с ней, хотя народ сдвигался в другую сторону, освобождая место справа от Сереги. И он прикрыл ее своим спальником, и сейчас крепко прижимает к себе, окутывая своим теплом и своим волшебным запахом. А это значит, это значит…

Танюша думала, что проведет всю ночь, конфузливо сжавшись в одном положении и боясь пошевелиться. Но то ли неподвижность сама собой усыпила ее, то ли это сделал Ион, но вскоре она незаметно погрузилась в океан вечности, что омывает крошечные островки наших дней.