Маргарет и Кент

Ирина Коняхина, 2019

Вторая мировая война закончилась много лет назад. Но все ли её грани известны и понятны, все ли тайны открыты. Что есть предательство и какова цена любви. За этой историей стоят реальные люди и многое из того, о чем написано, случилось на самом деле. Как часто бывает в жизни, любовь и разлука устраивают немыслимые испытания. Повороты судьбы сложны и непредсказуемы. Нити прошлого тянутся в современность. И иногда случаются чудеса.

Пролог

Когда-то давно, в начале восьмидесятых, я была еще совсем молодой девушкой и работала медсестрой в бельгийском госпитале. Мне довелось познакомиться с очень интересной женщиной. Несмотря на то, что Маргарет, так ее звали, было уже без малого семьдесят лет, и она была больна, все выдавало в ней роскошную красавицу с мягким тихим голосом и стройной фигурой.

К ней часто приезжал мужчина лет сорока, ее сын Мишель, артист цирка, фокусник, внешне очень похожий на известного французского комика Фернанделя. Если мне не изменяет память, сначала мы познакомились с Мишелем, а потом я стала сиделкой у Маргарет.

Я знала, что у Маргарет Барча есть еще один сын, старший, Рене, но тот жил в Испании, в Аликанте, и при мне мать ни разу не навещал.

Зато раза три или четыре приходил немного странный посетитель — при первом визите он напыщенно представился писателем Леопольдом Треппером, имени его я прежде не слышала и, тем более, не читала его книг. Писатель каждый раз просил оставить его наедине с Маргарет. Я выходила в коридор, садилась у двери и пыталась услышать, о чем они там говорят. Из палаты доносились голоса, преимущественно писателя, было слышно, что он ее о чем-то расспрашивал, и что-то сам ей рассказывал, но слов было не разобрать.

Создавалось странное впечатление — как будто женщина ждала этого посетителя, при этом явно он был ей неприятен. Каждый раз после встречи с ним Маргарет выглядела расстроенной, а после его ухода, не раздеваясь, ложилась на кровать, отворачивалась к стене и не желала никого ни видеть, ни слышать.

Когда моя подопечная была в хорошем расположении духа и ей было чуть полегче, мы с ней с удовольствием гуляли в больничном дворе или пили чай в палате. И тоже много разговаривали. Я рассказывала ей про свою влюбленность в ее лечащего врача Пьера, наш интерес друг к другу был еще в самой романтичной и невинной стадии, она радовалась за нас и все время сетовала на то, что когда-то по трагическому стечению обстоятельств потеряла любовь всей своей жизни — отца Мишеля. Ее возлюбленный после второй мировой войны отправился в Россию, да так оттуда и не вернулся. Она ждала его всю жизнь. И сейчас все еще ждет.

Я выслушивала от Маргарет очередную порцию воспоминаний и почти каждая наша беседа заканчивалась моими вздохами и призывами:

— Маргарет, дорогая, ну, попробуйте еще раз сделать запрос через «Красный Крест»! В жизни чего только не бывает. Раньше не было о нем информации, сейчас, может быть, появилась! Попытайтесь!

— Да я уже столько раз там была, — с грустью оправдывалась Маргарет, — они отвечали, что сведений о человеке с таким именем нет. Но я верю, что он жив, что у него были какие-то очень важные, чрезвычайно важные обстоятельства, при которых он не мог вернуться к нам, что он по-прежнему любит нас и с ним все в порядке… Надо просто еще немного, совсем немного подождать…

— Обещайте, что, когда вас отпустят домой из госпиталя, вы попытаетесь еще раз! — не унималась я.

— Милая моя, ты думаешь меня отсюда когда-нибудь отпустят? — с горькой усмешкой переспрашивала госпожа Барча.

— Конечно! Вне всякого сомнения! Вы скоро отправитесь домой! — отвечала я, вкладывая в свой голос как можно больше уверенных нот.

Глава 1. Маргарет

Маргарет родилась в Праге в семье чешских евреев Зингеров и стала их вторым ребенком. Отец девочки был успешным предпринимателем и основал свой капитал на том, что вполне удачно инвестировал средства в бумаги различных акционерных обществ. Маргарет с детства была окружена любовью и достатком, росла светловолосой красавицей, получила приличное образование и относительно рано вышла замуж за венгра Эрнеста Барча, мужчину достойного во всех отношениях. Через год у супругов Барча родился сын Рене, и они выглядели вполне благополучной семьей.

— Мы жили так спокойно и скучно, — вспоминала, Маргарет, глубоко вздыхая, — что казалось, нам не двадцать с небольшим, а двести лет. Как все люди нашего круга мы часто ходили в кино, в оперу, ужинали в ресторанах… За чистотой в доме следила нанятая работница, еду готовила кухарка. Это было такое простое и беззаботное время! Я могла себе позволить покупать дорогие наряды, обувь и самые изысканные по тем временам чулки и белье. Я беспечно проводила время в хождении по магазинам и барам, болтовню с мясниками, галантерейщиками, булочниками или подругами. Как же все в моей жизни тогда было приятно и просто… И, между прочим, я была первой женщиной у своего взрослого мужа, по крайней мере, он мне так сказал. Эрнест тоже был первым мужчиной в моей жизни, и я даже в мечтах не представляла, что у меня будет кто-то еще. Нет, вру, в мечтах, конечно, иногда представляла… иногда! Я только сейчас понимаю, что это было самое настоящее счастье, потому что не хотелось ничего менять. Я просто жила и ни о чем не задумывалась, была уверена, что так будет всегда.

Мы сидели на скамеечке, и моя подопечная прикрыла глаза, пытаясь мысленно перенестись в то время.

— Но нравится нам это или нет, — горестно вздохнула Маргарет и открыла глаза, повернувшись в мою сторону, — жизнь время от времени преподносит нам события, сами по себе они могут быть разной степени важности, но цепь последствий, которая за ними тянется, меняет все вокруг кардинально. Мне всегда не давала покоя одна единственная мысль — как в жизни каждого человека может все так резко измениться! Абсолютно все! Иногда за одну неделю, или за день или в одно мгновенье! Ну, вот смотри — всего один пример. Тебя тогда еще и на свете не было… В марте 1939 года немцы вошли в Прагу. Почти сразу начались многочисленные аресты евреев. Казалось бы, мы, Зингеры, католики, внешне не особо похожи на евреев, на лице же у нас это не написано. Да и брат мой был женат на немке, а сама я уже несколько лет носила венгерскую фамилию. Но что делать с нашими соседями! Их возможные доносы нависли реальной угрозой. Мы меньше опасались чехов, их вряд ли стоит упрекать в болтливости. А вот те знакомые евреи, которые уже находились на немецких приемных пунктах, охотно делились информацией о том, кто, где и какого происхождения еще остался неучтенным. В такой обстановке рисковать жизнью и всем своим имуществом было бы безрассудством. Хорошо еще, что у нас на сборы было какое-то время! Без особой суеты, взяв с собой только самые ценные вещи, все наши три семьи — родители и дети с супругами — направились в Бельгию.

Этим же вечером, уже в больничной палате, в продолжение начатого на лавочке рассказа, я узнала от Маргарет, что они поселились в Брюсселе, на улице Беко, 106. Зингерам удалось недорого снять три квартиры в одном доме. Они опять были все вместе — родители и семья Барча жили на одном этаже, старший сын со своей женой-немкой Элеонорой — этажом выше. Кроме расставания с родиной, пожалуй, особых перемен в их жизни даже и тогда не произошло. Старший Зингер все так же исправно получал дивиденды по своим многочисленным акциям и вкладам в банках. Его сын сумел открыть в Брюсселе часовую мастерскую, а зять Эрнест Барча, дипломированный адвокат, который свободно говорил и по-французски, и по-немецки, устроился в солидную контору с приличным жалованием. Рене, сын Эрнеста и Маргарет, тоже довольно быстро освоился в новой обстановке, играл во дворе с франкоговорящими мальчишками, успешно осваивая иностранный язык, и проводил большую часть дня с бабушкой и дедушкой Зингерами.

Как-то так само собой сложилось, что и здесь супруги Барча проводили время и развлекались в привычной для себя манере — кинотеатры, опера, рестораны. Появились даже какие-то новые друзья, которые приходили к ним в гости на чай или поиграть в карты. Иногда Эрнеста с Маргарет приглашали на светские приемы и балы. Полгода — достаточный срок, чтобы привыкнуть к новой обстановке и начать строить планы на светлое будущее. Например, выбрать для Рене престижную школу и начать откладывать деньги на свой дом

В первых числах сентября 1939 года немцы вошли в Польшу, и, хотя после этого тоже ничего особо не изменилось в их жизни, все же появилась некоторая тревожность в разговорах и на светских вечеринках, и дома у Барча и Зингеров.

Примерно в это время на их этаже поселился молодой человек — Винсенте Сьерра. Он оказался не только симпатичным, но и довольно общительным — буквально в первый же день познакомился со всеми соседями, рассказал, что приехал из Уругвая изучать экономику и иностранные языки. Маргарет молодой иностранец показался слишком худеньким и скромным. Но чрезвычайно милым и обаятельным. Ей хотелось его опекать и как-то помочь влиться в бурную светскую жизнь Брюсселя. При этом важно было не забывать про статус замужней дамы, и изо всех сил усмирять свое желание уж, слишком активно участвовать в судьбе Винсенте. Иногда с мужем они брали его с собой в кинотеатр или в ресторан, или встречались в гостях у ее родителей Зингеров. Не будет преувеличением сказать, что к старшим Зингерам Винсенте зачастил — похоже, в его молодые годы, ему не хватало родительской заботы.

Рождество тоже встречали все вместе, включая уругвайца, — украсили квартиру Зингеров в католических традициях, приготовили друг другу трогательные подарки, а потом в праздничной одежде отправились на службу в собор.

Маргарет изо всех сил пыталась понравиться Винсенте — при любом удобном случае применяла свое женское обаяние, кокетничала с ним, строила глазки, но при этом старалась, чтобы никто другой этого флирта не замечал. Сам Винсенте, пожалуй, особого внимания на молодую красавицу и не обращал. Или делал вид, что не обращает. Зато ее мудрая мама почти сразу заподозрила неладное, и, когда в один из дней после обеда они остались вдвоем в родительской квартире, а все мужчины уехали на скачки, старшая Зингер устроила легкомысленной дочери настоящий допрос.

— Он просто милый, и мне его жаль, он так одинок, — оправдывалась Маргарет.

— С этого обычно все и начинается, — усмехнулась София Зингер, протирая полотенцем вымытые тарелки, — одинок, жаль… Потом пригреть, потом приласкать, потом… и так далее. Ой, Магги, ты так рано вышла замуж, у тебя не было других мужчин, кроме Эрнеста… Ты просто не нагулялась!

— Разве это плохо? Ну, что не нагулялась? — лукаво улыбнулась молодая женщина.

— Трудно сказать. Я тоже вышла замуж в двадцать лет. Все говорили — как мне повезло… подружки завидовали — он красивый, богатый, добрый, любит меня. А я потом еще много лет, как собачонка, вглядывалась в лица других мужчин, и все думала — может быть, вот тот, другой, и есть мой лучший в мире хозяин, и зря я не дождалась своей настоящей любви…

— Мама, что ты такое говоришь! Какая собачонка! Наш папа — самый лучший в мире мужчина! Он просто потрясающий! Идеал! Даже сейчас, в его возрасте. Посмотри, как он чудесно выглядит — энергичный, жизнерадостный, с таким юмором! Я обожаю нашего папу!

— Да! Как раз его шуточки меня раздражают больше всего! Он ведь не шутит про своих партнеров и друзей — он надо мной издевается! И все это исключительно ради эффектного оборота речи. Я смирилась уже. Люблю его, конечно, столько лет вместе. Даже не представляю, как буду жить без него, если с ним что-нибудь случится. Да это каждый раз, когда мне хотелось сбежать от него с каким-нибудь новым, как мне казалось, возлюбленным, он как будто чувствовал это и серьезно заболевал. Тут же мне представлялось, что после нашего расставания Зингер сразу умрет, то ли от болезни, то ли от горя. И я так хорошо это себе представляла — его смерть, что мне в тот же час перехватывало горло от ужаса, и я останавливалась и… оставалась. В какой-то момент я поняла, что должна заботиться о нем постоянно — тогда с ним ничего не случится. Мужчина в семье требует непрерывного внимания.

— А у него были любовницы, как ты думаешь? Ну, мам, были?

— Наверное, были! Этот старый лис умел и до сих пор умеет хранить свои тайны. А может, и не было, кто там его на самом деле знает. Или я хочу так думать и себе это внушаю. Сейчас уже что говорить — большая часть жизни прожита, я постарела. Да, постарела, слава богу, у меня хватает мужества это признать. И теперь с ужасом думаю, а что, если этот лис, твой отец, не дай бог, бросит меня и уйдет в мир иной, или того страшнее — найдет себе молодую подружку.

— Ой! Глупости, пожалуйста, не говори, ты еще тоже молодая и красивая! Пока тебе не исполнилось пятьдесят — я вообще не разрешаю тебе жаловаться на возраст! И папа тебя очень любит, я же вижу. И никого у него нет и не будет! Вы будете жить долго-долго!

— Какая же ты еще наивная девочка, а потому плохо видишь и не все знаешь. Не уверена, что надо об этом говорить с дочкой, но есть такой знак, я бы даже точнее сказала — маячок, по которому стоит бить тревогу — чрезвычайно редкое желание близости со стороны мужчины. Это самый верный признак, что жди беды…

— Да ну, тебя! Для меня это никакой не показатель! И абсолютно не тревога! Я и сама не слишком стремлюсь к близости, и даже рада, что Эрни не слишком активен в этом плане. Как мы приехали в Бельгию, я даже и не вспомню, спали ли мы вместе или нет. А еще я до ужаса боюсь беременности, сейчас это совершенно ни к чему. Такое жуткое время! Вокруг Бельгии война. А что, если она придет и в Брюссель?

— Война, дочка, это не самое страшное, я думаю! К тому же этого, скорее всего, не случится, — не слишком уверенно заявила старшая Зингер, — тебе не о войне, а о своем женском здоровье и о своей семье надо думать! Женщина должна регулярно и с удовольствием жить с мужчиной, тогда у нее и со здоровьем все будет в порядке. И беременности не бойся, мы всегда тебе поможем, что бы не случилось! Ты же прекрасно об этом знаешь. И мы с отцом, и брат. Вот ведь своих детей у них с Элеонорой так и нет, хотя они мечтают о них с первого дня после свадьбы. Так, уж, устроен мир — кто хочет детей, у того не получается, кто не хочет — сплошные беременности, хоть плачь!

— Что касается увлечений мужа на стороне — здесь я более или менее спокойна.

— А вот это очень плохо, дочка! Эрнест — молодой мужчина, он обязан желать женщину. И, если это не ты, значит, приглядись, нет ли какой другой.

— Мама, ну, не говори глупостей! Я абсолютно уверена, что у него никого нет. Он очень устает на работе. К тому же Эрни искренний и открытый человек, очень порядочный и набожный. И потом, не забывай, он же все-таки не еврей, а католик, мама!

— Ну, да! Мне тоже кажется, что он верен тебе. Эрнест тебя по-прежнему боготворит, я это вижу. И налюбоваться тобой не может… Ты у меня и в самом деле красавица-раскрасавица, — мать нежно обняла Маргарет за плечи.

— Так что, мамочка, твой маячок и твоя тревога напрасны…

— Слушай, а он не болен? Он, кстати, как-то нехорошо подкашливает в последнее время… С легкими у него все в порядке?

— Он абсолютно здоров. Просто много нервничает на работе, такая ответственность! Тревожится за нашу семью, за будущее Рене… Он здоров, мама! Мне, наверное, самой следует быть немного активнее и добавить что-нибудь этакое в наши отношения.

— Ты подумай! Да! А то ведь растолстеешь и состаришься раньше времени!

— Обязательно подумаю! — улыбнулась Маргарет, незаметно взяла маленькое шоколадное пирожное из вазочки на столе и, поцеловав мать в щеку, упорхнула из родительской квартиры в свое гнездышко.

Поздно вечером, соблазнительно высунув из-под кружевного пододеяльника свою длинную стройную белую ногу и разглядывая то ее, то заснувшего и отвратительно храпящего мужа, она пыталась представить в своей постели соседа-уругвайца. «Фу, стыд какой, он совсем еще мальчишка!» — укоряла себя Маргарет и засыпала в сладкой истоме и с надеждой, что целоваться и заниматься любовью с чужим мужчиной во сне никакое не преступление.

Винсенте был учтив, всегда приподнимал шляпу и целовал ей руку, когда встречал на лестничной площадке или во дворе, или в магазине. Чуть ли не каждый вечер молодой уругваец заходил, чтобы поболтать со старым Зингером. А потом Винсенте исчез.

Не видно было света в его окнах, он никак не попрощался не то, что с ней, даже с ее родителями. «Может быть, с ним что-нибудь случилось? Время нынче очень беспокойное…» — волновалась какое-то время Маргарет, а потом попросту забыла про молодого симпатичного соседа.

Однажды утром она проснулась в абсолютной тишине. Храпа мужа было неслышно, и это было очень необычно. Тем более, что он лежал здесь же, рядом. Маргарет попыталась взять Эрнеста за руку, чтобы дать ему знак, как обычно по утрам, что она проснулась, и он бы ее обнял. Рука мужа показалась каменной и холодной. Женщина вскочила, и из ее груди вырвался длинный и истошный крик. На этот жуткий крик, потирая глаза руками, в спальню родителей прибежал испуганный Рене.

— Сыночек! Беги быстро и позови дедушку, скажи, с папой беда!

Не до конца проснувшийся Рене отправился к Зингерам. И уже практически через минуту папаша Зингер в пижаме и стоптанных тапочках склонился над бездыханным зятем, а его жена София в кабинете адвоката капала в стакан успокоительные капли для готовой упасть в обморок дочери.

Спустя какое-то время, Зингер вызвал по телефону полицию и врача. Сомнений не было — Эрнест мертв, но надо было соблюсти правила и услышать этот страшный вердикт от доктора.

В красивом полупрозрачном пеньюаре, слегка прикрывшись теплой шалью Маргарет сидела в рабочем кресле мужа, пила успокоительные капли и бессмысленно разглядывала стену напротив — потрескавшиеся и выцветшие обои, паутинка в углу, солнечный зайчик, пробирающийся сквозь штору и не раскрытые после ночи жалюзи — все как всегда, и при этом ее родного и любимого, самого лучшего в мире мужа, ее Эрни, больше нет на свете. И ужас в том, что никогда не будет. Почему? Он такой хороший, такой молодой, она была ему бесконечно преданна и так ни разу и не изменила ему — за что ее и его тогда так наказывать… Почему он бросил ее таким страшным способом… Слез в глазах Маргарет не было, был душераздирающий ужас.