Тамара. Роман о царской России. Книга 1

Ирина Скарятина (2024)

Это художественный перевод последнего англоязычного произведения Ирины Скарятиной (о жизни которой написан цикл книг «Миры Эры»), изданного в США в 1942-ом году. В отличие от других её романов, в данном все персонажи, включая и главную героиню Тамару, русскую княжну с толикой цыганской крови, являются вымышленными, однако, как писал один американский рецензент: «Я спрашиваю себя: где же проходит та разделяющая черта между фактами и вымыслом? Является ли Тамара самой Ириной? Я думаю, что ответ — да. Не есть ли 100-комнатный дом Тамары та самая 300-летняя усадьба автора в Троицком, вплоть до летнего домика с колоннадой, и не скрывается ли за образом Ваньки её брат Мики, а Таньки — её сестра Ольга? Тоже да. Но тогда беллетристика ли это? И снова я говорю — да. Это — замечательная история, увлекательная сказка, пронзительная и трепетно живая». Основной вопрос, который ставит в своей книге автор: насколько происходившее с Тамарой обусловлено её выбором, а насколько предначертано судьбой?

Цыганский паттеран

Мне было девять, когда меня на несколько часов"похитили"цыгане. Этот опыт мне ужасно понравился, и я сожалела лишь о том, что он не продлился подольше.

Это произошло в Стронском жарким июльским днём, когда все прилегли отдохнуть и Няня, как водится, дремала, вытянувшись во весь рост на своей любимой скамье под названием"ложе Прокруста"в летнем домике у реки, известном как Храм Венеры.

Я же, будучи абсолютно бодрой и не в силах сохранять спокойствие, прокралась по ступенькам домика в заросли и уже собиралась начать игру в"Лесного охотника", когда услышала треск веток. В следующую минуту появились двое смуглых мужчин, а за ними следовала хорошенькая девушка в красном платье, с красным же платочком на голове и ниткой ярких бус на шее. Я удивлённо на них уставилась, поскольку те совсем не походили на крестьян, живших в окрестных деревнях. Их волосы были такими же чёрными, как у меня, кожа — довольно тёмной, а зубы — белоснежными. Все они мне дружелюбно улыбнулись, а девушка обняла меня за плечи.

"Ты же маленькая княжна Тамара, не так ли?" — спросила она, взяв меня за руку и крепко её сжимая.

"Да, я Тамара. А ты кто?" — нетерпеливо поинтересовалась я. Девушка понравилась мне с первого взгляда, и я была рада такой встрече. Может быть, подумала я, она останется со мной поиграть. Позади я слышала храп Няни и знала, что та проспит ещё достаточно долго.

"Я Стеша, твоя двоюродная сестра, — ответила симпатичная девушка, сильно меня удивив, ведь я никогда не слышала о кузине с таким именем. — Не хочешь ли пойти со мной и посмотреть, где я живу?"

"О, да, да, пожалуйста!" — радостно воскликнула я, подпрыгивая от ликования, а затем прижала руку ко рту во внезапном испуге, что разбудила Няню и испортила всё веселье. Я прекрасно понимала, что та никогда бы не позволила мне пойти куда-либо с новоявленной кузиной. Но нет, Няня, хвала Небесам, мирно посапывала, и на какое-то время я была в безопасности.

"Пойдём скорее, — прошептала я, — пока Няня не проснулась".

Девушка рассмеялась и вполголоса сказала что-то на незнакомом языке одному из мужчин. Тот же повернулся ко мне и, прошептав:"Я лучше тебя понесу. Нам предстоит довольно долгий путь", — поднял меня на руки и быстро, по-кошачьи побежал по парку в сопровождении другого мужчины и Стеши.

Вскоре мы перелезли через низкую стену, отделявшую парк от прилегавшего леса, и, продравшись сквозь густой кустарник, оказались в овраге, который, как я знала, тянулся на многие вёрсты посреди открытой местности. На дне оврага стояли четыре осёдланных коня, которых держала под уздцы ещё одна темнокожая женщина. Мужчина, что меня нёс, взлетев на крупного вороного жеребца и разместив меня перед собой на седле, тут же пустился вскачь. Трое других устремились за нами.

Мы мчались по оврагу галопом, и ветер дул мне в лицо, развевая волосы и щипля глаза. Обезумев от радости, я закричала:"Быстрее, быстрее!" — позже задавшись вопросом, что имел в виду этот человек, когда проорал остальным:"Она одна из нас! В этом нет никаких сомнений!"

Мы неслись, мы рвались вперёд, резали воздух и грохотали, пока не добрались до поляны перед стеной из тяжёлого камня, выходившей лицом на один край оврага. Там мы остановились и спешились. Задыхаясь от скачки, я протёрла слезившиеся глаза и как могла расчесала пальцами спутавшиеся локоны. Мои щёки горели. Это было настоящее приключение! Наконец-то появилось что-то похожее на мои книжки о странствиях, что-то, о чём можно было бы рассказать Ваньке и Таньке — только б они мне поверили.

Стеша вновь взяла меня за руку, и мы подошли к каменной стене. Там она просвистела несколько тихих музыкальных нот, которые я запомнила на всю свою жизнь. Не успел стихнуть её свист, как, к моему изумлению, огромный плоский камень в стене начал медленно-медленно поворачиваться, пока не образовалось отверстие, достаточно большое, чтобы сквозь него мог пролезть человек. В этот проём мы все и направились, продолжая держаться со Стешей за руки. Вокруг было темно, помимо узкой полоски света, пробивавшейся сквозь отверстие позади нас. Вскоре и она исчезла, как только камень вернулся на прежнее место, и на секунду мне показалось, что мы очутились в кромешной мгле. Но тут перед нами вспыхнул факел, потом ещё один и ещё, пока они уже не горели повсюду вокруг нас.

"А вот и мы — мы привезли её!" — весело воскликнула Стеша.

В тот же миг нас окружила толпа смуглых людей, все они смеялись, показывая свои ярко-белые зубы, и все одновременно болтали на том странном языке, которого я не понимала. Как ни странно, я вовсе не испугалась, а только была взволнована как никогда прежде.

"Где это мы? Это пещера Али-Бабы? Здесь есть несметные сокровища?" — взволнованно спросила я Стешу.

Она опять рассмеялась и, подняв меня с пола, поставила на стол.

"Итак, вот она Тамара, наша маленькая Тамара! Просто взгляните на неё и тут же поймёте, что она одна из нас. Эти смоляные волосы, эти соболиные брови, эти чёрные глаза! Давайте же окажем ей достойный приём!" — закричали они, и толпа тут же грянула традиционную приветственную цыганскую песню:

"Хор наш поёт

Припев старинный,

Ви́на полились рекой.

Дождались мы

Нашей любимой

Тамары Всеволодовны дорогой!

Тамары, Тамары, Тамары,

Тамары, Тамары, Тамары,

Тамары, Тамары, Тамары, Тамары,

Нашей девочки родной!

Выпьем за Тамару, Тамару дорогую,

Свет ещё не видел красивую такую!"

Это было чудесно! Никогда я не слышала такого пения, никогда не видела такого количества взволнованных людей. Я быстро уловила лёгкую и красивую мелодию и, открыв рот как можно шире, с жаром запела вместе с остальными величание в свою честь.

Потом перед моим столом расчистили место, и Стеша стала танцевать, сначала медленно, глядя на меня своими большими чёрными очами, не отрывая их от моего пылавшего лица. Вскоре она поманила меня к себе и, приглашающе взмахнув руками, выразила пантомимой своё желание, чтоб я присоединилась к ней в этом танце.

"Давай, Тамара, давай! Покажи-ка нам, на что ты способна", — закричали все, став хлопать в ладоши, в то время как кто-то снял меня со стола и поставил перед Стешей.

Та наклонилась ко мне и, проведя рукой по моим волосам, которые уже к тому времени от возбуждения стояли торчком, заглянула в моё запрокинутое лицо, прошептав:"Смотри на меня и делай так же, как я".

Мгновение она стояла совершенно неподвижно — я тоже; её плечи стали подниматься и опускаться — я повторила; по её телу пробежала дрожь — я в ответ затряслась с головы до пят; она вскинула руки ладонями вверх — я как могла скопировала это движение. Затем она устремилась прочь, и я последовала за ней. Мы шли по кругу всё быстрее и быстрее, а толпа хлопала и пела. Мы скользили, мы кружились, мы парили. Всё, о чём я могла думать, было:"Я лечу, лечу, лечу, словно я настоящая птица!"

Но внезапно пение и хлопки прекратились, и танец закончился. Все закричали:"Тамара, Тамара!"Десятки рук, подхватив меня, стали подбрасывать в воздух и снова ловить. Я ощущала себя, как живой мячик, визжа во весь голос от безумного восторга. Никогда ещё мне не было так весело. Никогда!

Вдруг в разгар этой кутерьмы, перекрывая шум, прозвучал властный мужской голос."Подведите её ко мне", — приказал он, и всё мгновенно стихло — стало так тихо, что можно было бы расслышать падение булавки. Стеша в который раз провела пальцами по моим локонам и, взяв меня за руку, повела сквозь толпу, молча расступавшуюся перед нами по мере нашего продвижения в заднюю часть пещеры. Там на широком, как трон, стуле, покрытом золотистой лисьей шкурой, сидел невероятно старый мужчина, опираясь на сучковатый посох. Его проницательные чёрные глаза, казалось, пронизывали меня насквозь, и впервые за этот день мне стало страшно.

"Кто он? Давай уйдём", — прошептала я Стеше. Но та только ободряюще сжала мою ладонь и тихо произнесла в ответ:"Всё в порядке, Тамара, он тебя любит".

В этот миг он мягко улыбнулся, и все мои страхи сразу же улетучились. Ведь он выглядел точь-в-точь как на картинке, висевшей в моей детской и изображавшей восседавшего на троне высоко в облаках Бога: та же грива длинных седых волос, та же борода, те же правильные и красивые черты лица, то же ниспадавшее белое одеяние.

Я проворно осенила себя крестным знамением и бросилась к его ногам, умоляя:"Господи, помилуй", — поскольку поняла, что умерла и уже на Небесах — именно так, как вновь и вновь описывал мне отец Трофим, объясняя, что произойдёт, когда меня отведут к престолу Божьему на суд. Стоило мне упасть на колени, как Чрезвычайно Древний Старец, поднявшись с трона и возвышаясь надо мной, наложил мне ладони на голову и прошептал несколько непонятных слов.

"Бог благословляет меня точно так же, как это делают батюшки", — подумала я, немного удивлённая тем, что и на Небесах всё происходит, как на Земле. Затем же, вспомнив о хороших манерах, потянулась к его правой руке и её поцеловала. Когда я это сделала, он наклонился и несколько секунд пристально смотрел мне в лицо, а я узрела, что его глаза больше не были пронизывавшими меня и строгими, а стали вдруг печальными и очень, очень добрыми. Он глубоко вздохнул.

"Ох, Тамара, наша маленькая Тамара, тебе будет трудно, дитя моё, крайне трудно, но в конце концов ты победишь, — сказал он именно таким тихим голосом, каким я всегда представляла себе голос Бога. — Мы будем присматривать за тобой и любить тебя, однако мы ничего не можем изменить — это судьба, рок…"

И вновь он, глубоко вздохнув, наложил ладони на пышный локон у меня на макушке. Я понимала, что должна была ответить нечто вежливое, поэтому почтительно промолвила:"Господи, Боже мой", — и дважды поцеловала его руку. Он улыбнулся, и вдруг я ясно почувствовала, что люблю его всем сердцем, больше всех на свете, что, конечно же, было совершенно правильным, учитывая, кем он являлся. Хотя практически тут же я узнала, что он вовсе не Бог, а всего лишь мой правнучатый дядя.

"Нет, дитя, я не Господь. Я всего лишь древний старик, но кровь от крови и плоть от плоти твоей. Я брат твоей прабабушки Доминики, да покоится она с миром! Я вижу тот же огонь в твоих глазах, ту же силу и ту же храбрость. И я желаю тебе, дитя моё, всегда оставаться сильной и храброй, что бы ни случилось. Всегда помни, что в конце концов ты победишь. А теперь, Стеша, отвезите её обратно и проследите, чтоб она благополучно добралась до своего дома".

Он высоко поднял свою правую руку (совсем как на другой моей картинке с Моисеем на горе, подумала я), а потом, словно в изнеможении, медленно опустился на свой трон, поддерживаемый несколькими бросившимися ему на помощь людьми. Они быстро окружили его, а Стеша, взяв меня за руку, подвела к столу, на котором я стояла перед танцем. Теперь он был уставлен мисками и блюдами, наполненными странной на вид едой. Одна пожилая женщина принесла мне чашку, содержавшую чудесный напиток, похожий на жидкое солнце. Я попробовала его — он было сладким, как мёд.

"Это и есть мёд, — сказала старушка, сияя улыбкой, а потом тут же дала мне сжевать большого пряничного человечка и набила мои кармашки множеством пряничных человечков и зверушек помельче. — Чтобы было, что погрызть на обратном пути".

Я подумала о нашей дикой скачке и о том, как непросто будет что-то сгрызть, когда летишь быстрее ветра. Однако вежливо поблагодарила:"Спасибо, да хранит вас Бог!" — а та ответила обычным:"На здоровье!" — что означает:"Пусть то, что вы собираетесь съесть — либо то, что вы уже съели, — пойдёт вам на пользу".

Потом все они спели прощальную песню — красивую и грустную песню, от которой мне захотелось плакать, — огромная каменная дверь опять отворилась, и мы все пятеро: Стеша, двое мужчин, другая женщина и я — сели на коней и ускакали прочь.

Не прошло много времени, прежде чем мы вновь оказались в лесу, примыкавшем к нашему парку. На дне оврага мы оставили коней под присмотром той же женщины, и мужчина, подхватив меня на руки, побежал со мной к низкой стене. И там он поставил меня на ноги, промолвив:"Всё, дальше ты пойдёшь к летнему домику одна, мы же будем издалека присматривать за тобой, пока ты туда не доберёшься". Стеша обняла меня и подарила нитку своих бус. Я поклонилась всем, и все поклонились мне, а потом я вприпрыжку побежала к Храму Венеры.

Добравшись туда, я застала ужасный переполох. Няня громко рыдала, Папуся орал, Ванька и Танька вопили, собаки лаяли, а большая куча крестьян подняла жуткий шум, поскольку они болтали все разом и принялись выкрикивать:"Ай-йа, ай-йа, ай-йа", — как всегда делали на охоте, вынуждая какого-нибудь зверя покинуть своё укрытие.

Я снова и снова слышала своё имя, и обрывки молитв (из уст отца Трофима), и обрывки брани (в основном из уст Папуси). О, это была грандиозная суматоха, похлеще, чем на охоте, почище, чем на сельской ярмарке.

И тут они увидели, как я появилась из зарослей, и все бросились ко мне, крича, плача, вопя и визжа.

"Вот она, вот она!" — орали Папуся с Дедусей.

"Слава Господу!" — восклицали Мамуся, Няня и мисс Бёрнс.

"Куда ты запропастилась?" — горланили Ванька с Танькой, а крестьяне, приготовившиеся в поисках меня"обшаривать лес", как поступали при травле медведя, волка или лисы, закричали:"Вот она! Мы нашли её! Мы нашли её!" — что, разумеется, было неправдой, так как это не они меня нашли, а наоборот, я нашла их.

Пока я стояла посреди них, они гоготали, всхлипывали и балаболили одновременно. Никто не дал мне сказать ни слова. Наконец Дедуся поднял руку (прям как тот Древний Старец в пещере) и сказал:"А теперь замолчите! Я хочу послушать, что скажет Тамара. Где же ты была, дитя моё? И зачем нас так напугала? Тебе не следовало исчезать подобным образом".

Не знаю почему, но я вдруг почувствовала, что не имею права рассказывать всем-всем о своих новых друзьях, в особенности о Древнем Старце, и о том, как чудесно я с ними повеселилась, поэтому решила прошептать короткий рассказ только на ухо Дедусе. На его лице появилось очень странное выражение, можно даже сказать, сменилось множество выражений. Поначалу он выглядел удивлённым, потом рассерженным, затем испытавшим облегчение, и наконец позабавленным и откровенно довольным — да-да, действительно довольным. Когда я закончила, он стал шептать Папусе, и по лицу того пробежали те же самые выражения; после этого очередь дошла и до Мамуси, но та и вовсе не выглядела довольной — лишь в первые секунды была испугана, а позже — возмущена и зла. Но как только собралась что-то высказать, Папуся бросил по-французски:"Не сейчас, моя дорогая", — и, повернувшись к толпе крестьян, крикнул:"Ребятки, я благодарю вас за то, что вы пришли помочь нам найти нашу маленькую Тамару, но вот она здесь, в целости и сохранности. Она говорит, что просто убежала в лес, чтобы нас разыграть, вот и всё. Теперь же ступайте по домам, а я распоряжусь, чтобы вам выдали за беспокойство по чарке водки".

И те ушли, оживлённо радуясь, что скоро смогут насладиться сим согревающим напитком. Я видела, что они восхваляли меня за то, что я сбежала, таким образом обеспечив их желанной порцией водки, которую они все так любили.

Стоило суматохе сойти на нет, как меня уложили в постель и дали лаврово-вишнёвых капель и некоего снадобья. Затем пришли Папуся и Дедуся, сели рядом и со мной заговорили, в то время как Мамуся сидела молча и неодобрительно слушала. Именно в тот вечер они поведали мне о моём прадеде Якове Дмитриевиче и о том, как, будучи достаточно пожилым, тот влюбился в молодую цыганку и на ней женился. Дедуся был их сыном, Папуся — внуком, а Ванька, Танька и я — правнуками.

"Ты очень похожа на свою прабабушку, Тамара, — заключил Дедуся, — вот почему они хотели тебя увидеть. И особенно тот Древний Старец, что приходится тебе правнучатым дядей. Никогда не бойся их. Они ни за что на свете не причинят тебе вреда. Напротив, всегда будут помогать и защищать, когда смогут".

Мамуся, покачав головой, пробормотала:"Надеюсь, они никогда к ней не приблизятся — страшно даже подумать!"Но Дедуся с Папусей в один голос вскричали:"Марина, как ты можешь?! Неужели ж тебе не дано понять?!"И та сжала губы и не произнесла больше ни слова.

Впервые узнав о прабабушке Доминике, я была потрясена до глубины души. Это было лучше любой сказки, которую я когда-либо читала, и наполнило меня огромным чувством собственной значимости, ведь разве во мне, представительнице княжеского рода, не текла цыганская кровь? Нечто, чего не имелось практически ни у кого, кроме Дедуси, Папуси, Ваньки, Таньки и меня, что делало нас всех особенными созданиями — семьёй, не похожей ни на одну другую.

Позже я услышала, что Дедуся и Папуся, следуя рассказанному мной, проехали по оврагу к поляне и отыскали большую каменную стену, которую я описала. Но хотя они долго там стояли, стуча молотком по самому большому камню и крича:"Впустите нас, это Фёдор и Всеволод", — никто так и не ответил. Они могли бы решить, что я всю эту историю выдумала, если б не нашли тайный знак, цыганский паттеран — кучку веточек, листьев и травы, разложенных определённым образом, — который яснее всяких слов сообщил им, что там побывали цыгане.

После этого, очарованная открытием цыганского тайного знака, я стала оставлять свои собственные паттераны повсюду: в парке, в цветниках, в коридорах и в каждой комнате дома, через которую я проходила, включая ванную. Вскоре слуги начали жаловаться, что я захламила пучками веток, листьев и сухой травы все-все помещения, после чего Мамуся с негодованием запретила мне впредь заниматься подобной дикой ерундой внутри дома.

"Ты можешь играть в эту нелепую игру снаружи, если она тебе столь нравится, но уж точно не здесь. Только дай мне поймать тебя за этим ещё раз, и ты знаешь, что потом с тобой будет!"

Прекрасно понимая, что она имела в виду, я с сожалением отказалась от своих впечатляющих паттеранов, но ради цыганской части семьи: Дедуси, Папуси, Ваньки и Таньки (которые на ура приняли эту забаву) — я продолжала их мастерить из одного листочка и одной травинки, коих у меня было предостаточно в кармашках моего передника. Я оставляла их в самых невинных местах: под вазой с цветами, под горшком с зеленью, под кадкой с пальмой, у порога или на подоконнике, — то есть так, чтобы те, кто не был посвящён в тайну, не обращали бы внимания на маленькие листик и травинку, думая, если б вообще об этом задумывались, что те либо выпали из стоявших рядом вазы, горшка или кадки, либо их задуло внутрь через открытую дверь или окно.

Всю мою дальнейшую жизнь цыганский паттеран оставался для меня по-настоящему волшебным, и я вскрикнула от восторга, впервые услышав знаменитое стихотворение Киплинга "Цыганская тропа".

То"похищение", без сомнения, стало важной вехой на моём пути, навсегда сделав меня цыганкой.

Раз в год, во время июльской сельской ярмарки, мимо нашей усадьбы ехали фургоны. Благодаря заблаговременной информации на этот счёт Мамуся всегда запирала меня в тот день на верхнем этаже. Но при первых же звуках вдали стука копыт и грохота цыганских повозок я бежала в ванную и, заперев дверь, бросалась к окну в задней части дома, выходившему на главную дорогу. И там я с учащённо бившимся сердцем ждала, пока мимо проедут крытые фургоны. Это неизменно занимало лишь около пяти минут, пяти волнующих минут всего раз в год — и это было всё.

Они всегда замедляли езду, и кто-нибудь обязательно махал красным платочком в направлении моего окна, а я, стоя во весь рост на подоконнике, махала обеими руками в ответ и посылала воздушные поцелуи. Поразительно, но никто ни разу не застал меня за этим занятием, и год за годом я абсолютно добросовестно"являлась на наше свидание".

Издали мне казалось, что я узнавала и Стешу, и Древнего Старца, и мужчину, с которым скакала в пещеру. Но они были так далеко, что трудно было быть в чём-то уверенным. Я продолжала махать до тех пор, пока последняя повозка не скрывалась за поворотом дороги, оставив после себя облако густой пыли, которая долго не оседала. Мой единственный контакт с родственниками по прабабушке откладывался на целый год, и приходилось ждать ещё триста шестьдесят пять дней или около того, чтоб увидеть их вновь.

До"похищения"Мамуся постоянно брала меня с собой на сельскую ярмарку, и мы проезжали мимо цыганского табора, наблюдая, как маленькие"голопузики"бежали за нашим ландо, прося монетку.

У рядов на ярмарочных площадях мы встречали цыганских мужчин и женщин в их ярких нарядах — гордых и дерзких, с весёлыми, сверкавшими улыбками и огромными тёмными очами, полными тайн. Одни были молодыми и красивыми, другие — старыми и увядшими. Но и молодые, и старые очаровывали меня одинаково. Они толпились вокруг нас, предлагая"позолотить им ручку", дабы узнать свою судьбу. Некоторые прикасались ко мне, нежно проводили пальцами по волосам или легонько похлопывали по плечу, смеясь тепло и дружелюбно.

"Я расскажу вам о вашем будущем, я так ясно его вижу", — повторяли они, следуя за нами по пятам, пока Мамуся, устав от их общества, не приказывала уряднику их прогнать.

Инстинктивно я возненавидела его за то, что он повиновался ей со столь неуместным наслаждением и азартом. Я ненавидела его крупную, жирную, багровую харю, толстую бычью шею и зычный голос. И когда он орал:"Убирайтесь прочь, смуглые черти, и не смейте больше беспокоить Их Сиятельств, или я брошу вас в кутузку и разобью ваши грязные рожи", — я гневно сжимала кулаки и жалела, что пока недостаточно рослая, чтоб ударить его в широко раскрытую вопившую пасть, из коей вырывались столь отвратительные и унизительные фразы.

Но цыгане дерзко смеялись ему в лицо, а затем, пожимая плечами, отпускали в ответ поток слов на своём родном языке, что приводило его в ещё бо́льшую ярость.

"Бесполезно пытаться наслать на меня свои злые чары, вы, язычники, потому что на христианина они не действуют", — кричал он под аккомпанемент их хохота и насмешливого свиста.

Однажды — мне тогда, должно быть, было лет восемь — я"сорвалась с цепи"и ударила его сжатым кулаком прямо в центр выпиравшего пуза. По смуглой толпе пронёсся удивлённый вздох, тёмные руки сразу потянулись ко мне, а чёрные глаза вспыхнули весёлым одобрением. Опешивший от моего неожиданного нападения урядник на секунду умолк и, казалось, с радостью свернул бы мне шею, но Мамуся, потащив меня за руку, поспешила к запряжённому пони фаэтону, на котором мы приехали. Мы быстро домчались до дома, где меня отшлёпали, уложили в постель и дали ну очень большую порцию касторки. Мамуся была на меня необычайно зла, но Папуся и Дедуся — нет. Даже напротив. Я не могла понять, почему они выглядели радостными и довольными, а когда Мамуся отвернулась, крепко меня обняли. Но на следующий год мне стало всё понятно.

После этого случая, за которым год спустя последовало"похищение", меня на ярмарку не брали, и я не посещала её до тех пор, пока не вышла замуж.