Зигзаги поступков. Рассазы

Исабек Ашимов

Афоризм гласит: «Прежде, чем лечь на операцию, приведи в порядок свои земные дела. Возможно, ты еще выживешь». Книга посвящена граням отчаяния в хирургии, ибо, хирург всегда на лезвии свого скальпеля. «Хирургия — это страдание и счастье», — писал Н.М.Амосов. Выдуманные истории о зигзагах профессиональных поступков хирургов поучительны, они нужны для воспитания хирургов, так как учат их быть готовым к этим проявлениям. Профессионализм, ответственность, сострадание — черты настоящих хирургов.

***

Из рассказа сестры пациента. Все мы ждали конца операции, который уже длится третий час кряду. Сидели на скамеечке перед входом в хирургическое отделение. Вдруг торопливо в отделение прошли главный врач, его заместитель и поликлинический хирург. Когда они вошли в отделение, я приоткрыла дверь в коридор. Все трое вошли в операционную. На душе стало тревожно. Что бы это могло значить? Значит, что-то случилось на операции? — сверкнула в мозгу тревожная догадка. Подбежала к двери операционной комнаты. Прислушалась. Было слышно, как громко почти матом ругался главный. До меня доходили лишь отдельные слова:

— «Кретин — вот ты кто! Я тебя отдам под суд — новатор хренов! Безмозглый! Где ты вычитал, что „листенон“ применяется без искусственного дыхания? Да это же…».

Спустя некоторое время главный врач весь багровый от ярости с шумом распахнул дверь и вышел в коридор, на ходу пытаясь закурить. Ноги мои подкосились, стали ватными. Я медленно осела на пол прямо в коридоре. Я поняла, случилось непоправимое. Что могло произойти? Жив ли брат? Неужели? В это время мимо меня прошел черный от злости и испуга хирург, который оперировал моего брата. Он не посчитал нужным даже взглянуть в мою сторону или побоялся поднять на меня глаза, а, обернувшись назад, лишь приказала операционной бригаде:

— «Несите его в морг».

Мне стало совсем дурно. Кого в морг? Почему в морг? Неужели? Что он умер? В глазах потемнело. — О Боже! Ведь всего несколько часов тому назад он был жив, на своих ногах его повели в операционную. А до операции мы с ним переговаривались: — «Вот избавишься от язвы, мы тебя поженим. Хватить испытывать наше терпение. Родители ждут — не дождутся того дня, когда ты приведешь в дом невестку».

Все померкло в глазах. Что было потом, помню смутно. Как в тумане. Все забегали. В коридор ворвались мои, плач, крики. Я кинулась на каталку, на которой везли моего брата. Никаких признаков жизни он не подавал.

— «Да сделайте же что-нибудь, — взмолилась я. — Может, нужна капельница, укол, еще что-то! Ну, сделайте что-нибудь!»

Врачи молча стояли вокруг, скорбно опустив глаза. Было ясно. Что теперь уже ничего невозможно сделать. Он мертв. После этого санитарка накрыла лицо белой простыней… Мы тогда так и не дали медперсоналу перевести тело моего брата в морг. Мы насильно забрали его домой. В тот час мы ничего не хотели выслушивать, тем более сумбурное объяснение оперировавшего его хирурга о том, что будто бы мой брат страдал пороком сердца и во время операции, у него внезапно остановилось сердце.

Поверьте, слышать от врачей, что у брата был сердечный порок, мне совершенно дико. Это был крепкий, абсолютно здоровый парень. Никогда даже ангиной не болел. Гонял футбол, косил сено, копал огород, ухаживал за живностью, трудился до седьмого пота. Не курил, не пил. Внезапные боли в животе у него появились сегодня утром. Мы заподозрили что-то неладное и повезли его в ЦРБ. — Едва переступили порог больницы, молодой хирург бегло осмотрел больного и приказал готовить его на операцию.

— А что у него? — спросила я у хирурга. Был ответ: — У него прободная язва двенадцатиперстной кишки. Нужно срочно оперировать.

— А кто будет оперировать моего брата? — задала ему вопрос, надеясь на то, что именно этот молодой, но по слухам, хороший хирург будет его оперировать.

— Оперировать вашего брата буду я, — сказал он и удалился в ординаторскую.

— О, слава Аллаху! Но только не Тезекбаев, — подумала я тогда. Брата завезли в операционную. Я, мои родители расположились на скамейке напротив хирургического отделения в ожидании конца операции. Но, что это? Аскер Алимович — раздраженный, сам не свой, одевшись, ушел домой, даже слова не сказав нам. Я прошла в кабинет старшей медсестры.

— Руфана Ниязовна! А кто будет оперировать моего брата?

— Курмана оперирует Тезекбаев. Он выгнал Аскера Алимовича из операционной, якобы за самоуправство, как никак он заведующий отделением и он должен решать, кто кого будет оперировать.

Это известие меня сразило. Не хотелось бы, чтобы Курмана оперировал именно он. В народе давно сложилось мнение о том, что он относится к категории «вечно практикующегося хирурга».

Теперь вот Курмана уже нет в живых. Дома пусто. За три дня до смерти моего брата маме приснился сон, будто бы Курман бережно вел под руки своего деда, умершего давно, когда Курману было всего два года от роду. Мама проснулась, попросила отца прочитать поминальную молитву по свекрови. Сейчас она понимает, что это был непростой сон — это был сон предупреждение. Когда сообщили ей, что стряслась беда, она тихо сползла на пол и потеряла сознание. Ей сейчас очень горько и тяжело, все причитает, что уберегла сына от несчастья. В заключительной записи в истории болезни, мы потом прочли, что смерть Курмана констатировала врачебная бригада во главе с главным врачом. В записи значилось, что смерть наступила от острой сердечно-сосудистой недостаточности в результате внезапной остановки сердечной деятельности. Выставлялся диагноз порока сердца.

Ни у кого не укладывалось в голове, как здоровый жизнерадостный парень, которому через два месяца должно было исполниться 19 лет, вдруг умер во время операции и наркоза. Версия врачей и главного врача — у Курмана был порок сердца. К сожалению, нет тому подтверждения, но и опровергнуть тоже нельзя, так как мы сами насильно забрали труп и похоронили его без вскрытия. Потом мы были у главного врача больницы. При этом не скандалили, не требовали наказать хирургов, не грозили им судом, хотя было ясно, что смерть Курмана на их совести, что-то стряслось у них с наркозом.

Мы не раз слышали от людей, от больных, перенесших операцию, что во время операции наркоз доверяется медсестре или даже санитарке. Тому свидетельство, что после смерти Курмана та медсестра, которая давала наркоз наотрез отказывалась давать наркоз другим больным. Хотя раньше она частенько хвалилась тем, что такая процедура доверяют только ей. А может, она просто теперь боится такой наркоз проводить? А может быть мой брат — ее жертва. В любом случае виноватым должен быть хирург, — считаю я. Ведь именно он должен нести ответственность за исход операции.

Главврач больницы сказал, что на хирурга, который оперировал моего брата, нет ни одной жалобы и служебных нареканий, нет его вины и в этом случае. Однако, вскоре после этого трагического случая хирург уволился по собственному желанию и выехал из района. Что бы это значило? Значит, он виноват?

С главным врачом районной больницы нам так и не удалось поговорить об этом. Чувствовалось, что лично он не хочет что-либо сказать нам, сославшись на занятость. Однажды, я, все-таки решилась остановить его прямо на улице. — А, это вы по тому случаю? — недовольно произнес он.

— Ну что можно сказать? Случай, конечно же, прискорбный. Но нашей вины здесь нет. Во время операции отказало сердце. А что поделаешь, такое бывает. Что касается врачей, то они сделали все возможное. А что касается разговоров о неправильном наркозе — это просто слухи. Да. Наркоз давали, но погрешностей не б ы л о! Чувствовалось, что главный нервничает и теряет самообладание. Да все равно его бы никто не спас. У него было сердечное заболевание, несовместимое с жизнью. Тем не менее, я всей хирургической бригаде объявил выговор, отстранил медсестру от обязанностей наркотизатора, а оперировавшего хирурга уволил к черту! — почти вскричал главный врач и, махнув рукой, прошел мимо меня.

— Да бог ему судья, — подумала я и пошла своей дорогой. Я подозреваю, что люди в белых халатах пытаются прикрыть друг друга, поэтому и выдумали нелепицу с пороком сердца. Курмана уже не вернуть. Никто из нас не спешит с заявлением в прокуратуру, но и обидно, что до сих пор никто не удосужился провести хотя бы служебное расследование. А то, что была допущена халатность врачей, то это для нас неоспоримо. Все валится из рук, ничего не хочется делать.

Вскоре после смерти Курмана на поминки к нам домой приходили врачи районной больницы во главе с главным врачом. Соболезновали, говорили, что понимают нас, что медицина не всесильна. Я не удержалась:

— «Вы виноваты в смерти Курмана. Нет у вас профессиональной чести. Допустив непоправимую ошибку, ваш коллектив так и не удосужился разобраться в ее причинах. Пусть тому хирургу, который нес ответственность за операцию, до конца жизни снится лицо нашего Курмана!

Врачи молча выслушали и ушли, как мне показалось посрамленными. Я понимаю, что врачи такие же люди, как и общество в целом. Кто же не ошибается в жизни? Все ошибаются или в большом или в малом. Способных людей мало, мало и среди врачей. Дай Бог, чтобы рядом не было совершенно аморальных врачей. Разве до нас не дошли истинная причина смерти нашего Курмана? Что это было? Врачебная ошибка, халатность, невежество или непрофессионализм? Цена этому была ни больше, ни меньше — человеческая жизнь! Вот в чем трагедия.