Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке

Сборник статей, 2015

Очередной (восьмой) выпуск альманаха «Истоки» продолжает серию, публикуемую Издательским домом Высшей школы экономики. Центральная тема выпуска – теоретическое отражение изменений и качественных сдвигов в экономической действительности и в сфере самого экономического анализа. В открывающих альманах статьях представлены проблематика социального конструирования экономической реальности и новые аспекты в истории двух, ставших вехами в развитии экономического анализа, теоретических революций – маржиналистской (1870-е гг.) и формалистической (1950-е гг.). Статьи российских авторов, подготовленные для альманаха, посвящены вопросам пространственных и временных координат в репрезентации экономической реальности. В работах видных американских экономистов продемонстрированы различия между монетаристским и кейнсианским подходами к проблемам кредитно-денежной политики на примере экономики США второй половины ХХ в. Качественные сдвиги в экономической реальности в контексте экономико-исторических исследований рассматриваются в статье Г. Кларка, который задается вопросом: почему не все страны мира стали экономически развитыми? Завершают альманах работы, посвященные истории латиноамериканского структурализма – направления анализа экономического развития, основанного на концепции периферийного капитализма аргентинского экономиста Р. Пребиша. Для специалистов в области экономической теории, истории экономической мысли, экономической истории и обществознания, студентов, магистрантов, аспирантов и преподавателей экономических вузов и специальностей, а также для широкого круга читателей.

История экономической науки

В. С. Автономов

Самая значительная перемена в истории экономической науки: возвращаясь к осмыслению маржиналистской революции

Так называемая маржиналистская революция — наверно, самая увлекательная тема в истории экономической науки. Еще бы: наука меняет метод, предмет и даже имя и все это в течение каких-то трех лет — с 1871 по 1874 г.! Правда, более пристальный взгляд обнаруживает, во-первых, что у троих «революционеров»: Менгера, Джевонса и Вальраса — было довольно много предшественников в разных странах. И если одни из них: Дюпюи, Тюнен и проч. — разрабатывали каждый какой-то ограниченный аспект маржиналистского анализа, то Госсен в 1854 г. изложил теорию предельной полезности практически в готовом виде. В знак признания его заслуг последующие экономисты назвали основные положения этой теории «законами Госсена», но сам автор, огорченный неприятием публикой его труда, ушел из жизни, об этом так и не узнав. Следовательно, опыт маржиналистской революции, скорее, учит нас тому, что ценные идеи несколько раз появляются и отвергаются (а чаще просто не замечаются) в истории экономической науки, пока не складываются условия для их восприятия. Примерно такая же ситуация возникла в связи с другой революцией — кейнсианской (вспомним хотя бы работы Калецкого и Кана, предшествовавшие «Общей теории» Кейнса).

Во-вторых, что-то похожее на революционное низвержение прежней теории и воцарение новой наблюдалось, пожалуй, только в Англии, где Джевонс, в силу особенностей своего характера, действительно чувствовал себя ниспровергателем основ (их в данном случае олицетворял Дж. С. Милль). Во франкоязычных научных кругах связь ценности благ с их редкостью никогда не ускользала от внимания исследователей, в частности отца Леона Вальраса — Огюста, так что революционность Вальраса-сына в глаза не бросалась. А в немецкоязычном сообществе, для которого писал Менгер (посвящение «Оснований учения о народном хозяйстве» Рошеру позволяет утверждать, что аудитория Менгера не ограничивалась Австрией), дело вообще закончилось победой исторической школы и изгнанием маржиналистов из немецких университетов.

В-третьих, даже в тех странах, где маржиналистская революция победила, это произошло только в 1890-е гг. усилиями второго поколения маржиналистов (Маршалла, Бем-Баверка, Визера, Парето).

Таким образом, даже если рассматривать только временной аспект, маржиналистская революция предстает перед нами как своего рода оптический обман, присущий нашему времени: как только мы наводим на события XIX в. достаточно мощную подзорную трубу, революция размывается, превращаясь в долгий, прерывистый процесс с длительными паузами и даже моментами возвратного движения. Действительно, мы можем, скорее, говорить о «постепенном трансформировании старых идей»^[61]. Это впечатление оптического обмана еще усиливается, если навести наш прибор на различия между самими тремя богатырями-основоположниками. Именно сходству и различию между ними посвящен данный раздел «Истоков». Но здесь необходимо краткое предисловие. В главах своих трудов, посвященных маржиналистской революции, такие выдающиеся историки экономической науки, как Шумпетер и Блауг подробно и по-разному писали о глубоких различиях между теориями Менгера, Джевонса и Вальраса.

Шумпетер считал, что важнейшим достижением революции в теории ценности и распределения является система общего равновесия, до которой дошел один лишь Вальрас. Предельная полезность сама по себе была лишь «лестницей», по которой Вальрас «поднялся» к своей системе общего равновесия. В теории полезности Джевонса и Менгера мы должны видеть зародыш теории общего равновесия^[62]. Их, по мнению Шумпетера, подвела несовершенная техника анализа, не позволившая им пройти все ступеньки той же самой лестницы. Джевонс и Менгер, считает Шумпетер, были не правы, видя «квинтэссенцию своих инноваций» в предельной полезности, а не в том, что они изобрели «эвристически полезный методологический инструмент» для построения системы общего равновесия. Таким образом, Шумпетер выделяет из тройки Вальраса как наиболее преуспевшего в решении задачи, которая представляется важнейшей самому Шумпетеру. Здесь Шумпетер предстает перед нами как истинный историк экономического анализа, причем историк, сам расставляющий приоритеты в этой области. Всем известна фраза Шумпетера: «…в том, что касается чистой теории, по моему мнению, величайшим из всех экономистов является Вальрас»^[63]. Но часто цитируют лишь вторую ее часть, хотя оговорка про чистую теорию является крайне важной. Она означает, что если мы согласны с тем, что чистая теория является важнейшей составной частью экономической науки, то нам следует превознести Вальраса над двумя другими сооснователями маржинализма. Если же мы считаем, что чистая теория излишне абстрактна и слабо связана с реальностью, то мы можем, напротив, похвалить Джевонса и Менгера за их реалистичность (что и делает Сандра Пирт в статье, помещенной в данном разделе).

Согласно Блаугу, можно говорить даже о трех «смежных» революциях: «революции предельной полезности в Англии и Америке, субъективистской революции в Австрии и революции общего равновесия в Швейцарии и Италии»^[64]. Если же выделять кого-то одного, то, конечно, Менгера: «можно найти значительно больше оснований, чтобы увязать Джевонса и Вальраса скорее с Госсеном, чем с Менгером»^[65]. Основания очевидны: Менгер «избегал математических формулировок и, следовательно, непосредственной логики экстремальных задач; он сформулировал второй закон Госсена только в словесной форме и, несомненно, не выделял его… он отвергал теорию ценности на основе издержек… с глубоким подозрением относился ко всем детерминистским теориям ценообразования и подчеркивал явления разрывности, неопределенности и торгов вокруг рыночной цены»^[66].

Эти особенности унаследовали от Менгера и все последующие представители австрийской школы, что позволило ей сохранить обособленность от неоклассического мейнстрима по сей день. Но очевидно, что субъективизм и отсутствие математики, с точки зрения Блауга, являются недостатками. Не случайно австрийской школе в его книге посвящена лишь глава о теории капитала и процента Бем-Баверка.

Новый подход к проблеме «третьего лишнего» основоположника маржиналистской революции продемонстрирован в статье Уильяма Жаффе, занимающей центральное место в данном разделе. Значение этой статьи в историографии маржиналистской революции столь велико, что ее двадцатилетнему юбилею был посвящен специальный мини-симпозиум журнала «American Journal of Economics and Sociology», материалы которого мы также здесь публикуем. Новизна подхода заключалась в том, что в рассмотрение были введены архивные источники, позволяющие пролить свет на то, как складывалось мнение автора по тому или иному вопросу, какие стадии прошла его теория, в том числе и до своего опубликования. Уильям Жаффе (1898–1980), родившийся в Нью-Йорке в семье еврейских эмигрантов из России, вошел в историю как переводчик на английский язык, исследователь и издатель трудов Леона Вальраса. Именно в его переводе в 1954 г. стали доступны англоязычному, а значит, и мировому читателю «Элементы чистой политической экономии», ранее известные лишь в пересказах и интерпретациях других экономистов. В 1965 г. Жаффе издал результаты своей длительной работы: переписку и неопубликованные произведения Вальраса. Эта работа и послужила источником знаменитой статьи, которую мы здесь помещаем. Узнав историю изысканий Вальраса из первых рук, Жаффе сделал вывод, что их целью с самого начала было решение проблемы взаимозависимости рынков и объяснения относительных цен всех благ, а концепция предельной полезности возникла в конце как вспомогательный элемент для решения этой проблемы. Так, Жаффе исторически уточнил логическую схему Шумпетера, установив, что Вальрас не «поднялся» от предельной полезности к общему равновесию, а наоборот, «спустился» от общего равновесия и достроил недостающую ступеньку в виде предельной полезности.

Напротив, для Менгера (здесь Жаффе ссылается на работу авторитетного австрийского экономиста Эриха Штрайслера) рыночные цены были лишь поверхностным и случайным проявлением более глубоких процессов, детерминирующих индивидуальное поведение экономических субъектов, их отношение к хозяйственным благам. Жаффе подчеркивает специфику позиции Менгера и его учеников, их нежелание абстрагироваться в теории от неопределенности и трудностей получения информации.

Что касается Джевонса, то Жаффе, признавая его временной приоритет в трактовке общих с Вальрасом задач, отмечает, что Джевонс недалеко продвинулся в их решении. Таким образом, Жаффе делает упор на разные контексты, в которых трактуется предельная полезность у Вальраса и Менгера, а Джевонсу отводит роль не слишком преуспевшего союзника Вальраса.

Впрочем, за Джевонса вступилась следующий автор нашего раздела — Сандра Пирт. Она предложила рассматривать Джевонса как союзника не Вальраса, а Менгера. Оба этих автора, отмечает Пирт, изучали сам акт индивидуального обмена, а не сложившуюся систему рыночных цен. Главным же основанием сближения Джевонса и Менгера стала для нее модель человека этих авторов, которая, по мнению Пирт, характеризуется большей реалистичностью, чем у Вальраса. У человека Менгера и Джевонса мало информации, он подвержен заблуждениям. В доказательство того, что такова же и позиция Джевонса, Пирт приводит много цитат. Однако она упускает из виду одно важное различие. Менгер пытался последовательно встроить несовершенство человеческой натуры, и прежде всего неопределенность, в свою теоретическую систему — отсюда, в частности, интервалы, в которые попадают равновесные цены вместо точек равновесия у Джевонса и Вальраса. Что касается Джевонса, то единственное место, где он пытается включить даже не неопределенность, а исчисляемый риск в свою систему — это его формулировка второго закона Госсена, в которой участвуют не только полезности, но и вероятности^[67]. Но здесь он следует за Бентамом и предполагает, что эти вероятности известны человеку, принимающему решения. В другом месте, рассуждая о законах, определяющих предложение благ, Джевонс вроде бы делает операциональным еще одно наблюдение над реальной человеческой природой: вначале человеку доставляет радость его труд и поэтому кривая предельных тягот его труда на определенном участке проходит в области положительных значений и только потом принимает привычную форму^[68]. Но точка, в которой наблюдается равенство предельной полезности изготовляемых благ и предельных тягот труда находится на том участке этой кривой, где предельные тяготы имеют отрицательное значение и растут (по абсолютной величине), так что конкретизация модели человека заявляется, но не работает.

В целом же Джевонс, как пишет С. Пирт, действительно признает существование многих реальных свойств человека на практике, но считает, что науку можно построить, только если ограничиться исследованием немногих интересующих нас факторов (об этом пишет в своем комментарии Ф. Фонтен).

В заключение можно сказать, что споры о дегомогенизации и регомогенизации тройки основоположников маржинализма показывают нам, что историография экономической науки так же зависит от поставленной задачи и контекста ее решения, как и сама экономическая теория.

© Автономов В. С., 2015

У. Жаффе

Менгер, Джевонс и Вальрас: дегомогенизация^[69]

Перевод сделан по: Jaf é W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. No. 4. P. 511–524.

Это эссе по историографии написано для того, чтобы продемонстрировать, как распространенная практика объединения под одним заголовком Менгера, Джевонса и Вальраса привела к сильнейшему искажению истории их вкладов в экономический анализ. Общий заголовок звучит, разумеется, как «Маржиналистская революция 1870-х годов», и эта тема подробно развивается в других работах^[70]. В этом эссе я не хочу рассматривать вопрос о том, имела ли вообще место «маржиналистская революция» в истинном смысле слова. Я предлагаю другой вопрос: не заслоняет ли от нас использование единого названия для трех «революционных» новаторских теорий 1870-х гг. тех самых различий, которые по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло?

Я не знаю, когда и как именно появилось название «маржиналистская революция». Для моих текущих целей достаточно взять за точку отсчета том «Истории экономического анализа» Шумпетера 1954 г. изд., поскольку в нем не просто используется это название как ярлык, но и обсуждается его уместность^[71]. Уже в 1953 г. Т. У. Хатчисон писал о Госсене и Джевонсе: «Решение преувеличить или преуменьшить революционную новизну идей того или иного автора зачастую, конечно, зависит от склада характера и личных интеллектуальных интересов того, кто о нем пишет»^[72]. Марк Блауг смело озаглавил восьмую главу своей книги 1962 г. «Экономическая теория в ретроспективе» «Маржиналистская революция», но добавил предостережение: «Говорить о маржиналистской революции само по себе не вполне верно»^[73]. Лорд Роббинс в 1970 г. подошел к термину «маржиналистская революция» с типичной для него сдержанностью, признавая, прежде всего, что «с тех пор она стала отправной точкой и стимулом для значительной части теоретических разработок», но добавляя также, что «некоторые новаторы зашли слишком далеко, рассматривая свое новое открытие как полную замену классической теории, а не как ценное к ней дополнение»^[74]. Ни один из этих историков экономической науки ни разу даже не намекнул на возможность усомниться в том, достаточно ли родственны между собой открытия Менгера, Джевонса и Вальраса для того, чтобы давать им общую фамилию и объединять их под одним названием. Никто не удостоил вниманием предупреждение Дж. Р. Хикса, сделанное в 1934 г.: «Любой, кто немного ближе знает этих авторов [Менгера, Джевонса и Вальраса], невольно чувствует некоторое возмущение тем, что они причисляются к одному классу, даже если при этом они получают столь почетный титул [как независимые первооткрыватели принципа предельной полезности]»^[75].

Преувеличенное значение, которое историки экономической науки придают изобретению инструмента предельной полезности, когда говорят о тройном открытии маржиналистской теории, согласуется с Шумпетеровым определением науки как «знания, вооруженного инструментами»^[76]. Слишком узкое толкование этого определения часто используется ими, чтобы отвести внимание от собственно знания и привлечь его к инструментам, применяемым для формального структурирования этого знания. То, что само знание важнее, чем инструмент, посредством которого оно создается, нам понятно из того факта, что теоретические построения Менгера, Джевонса и Вальраса, возведенные при помощи сходных вариаций одного и того же инструмента, заметно отличались друг от друга и совершенно по-разному повлияли на развитие теоретических моделей, в то время как сам инструмент вообще вышел из употребления.

Шумпетер привлек внимание читателей к наиболее значимому различию между тремя «революционерами», когда выделил из них Вальраса, назвав его единственным архитектором теории общего равновесия. «Это, — писал Шумпетер, — было достижением Вальраса. Как только мы понимаем, что именно система общего равновесия является действительно важным достижением, мы обнаруживаем, что сам по себе принцип предельной полезности в конце концов не так важен, как полагали Джевонс, австрийцы и сам Вальрас»^[77]. Это действительно так, однако, добавляя, что «анализ схемы Вальраса показывает, что предельная полезность была “лестницей”, по которой Вальрас “поднялся” на уровень своей системы общего равновесия», Шумпетер сделал вывод, который, хотя и кажется a priori достаточно достоверным, опровергается документальными свидетельствами, ставшими известными впоследствии.

Вальрас не поднимался от предельной полезности на уровень своей системы общего равновесия, он, наоборот, спустился с этого уровня к предельной полезности. Это убедительно подтверждают неопубликованные эссе, посвященные его ранним аналитическим изысканиям^[78] в период с 1860 г. и до тех пор, пока он не отважился на публичную презентацию своего доклада «Принцип математической теории обмена» перед Академией моральных и политических наук в Париже 16 и 23 августа 1873 г.^[79] Более двенадцати лет работы в стол ушло у Вальраса на разработку аналитической схемы взаимосвязанных конкурентных рынков, и за все это время он ни разу не упомянул ни о чем похожем на теорию предельной полезности. Однако в этом докладе он внезапно выдвинул свою новую идею rareté^[80], представшую во всей красе, как Афина Паллада, вышедшая из головы Зевса. Он определял понятие rareté математически, так же, как мы определяем предельную полезность. При помощи этого концептуального инструмента Вальрас демонстрировал отношение функций rareté (предельной полезности) к индивидуальным функциям спроса, чтобы установить логически «причинную» связь между rareté и меновой ценностью. Все это излагалось ближе к концу доклада, начало которого посвящалось теории механизма конкурентного рынка, определяющей равновесные относительные цены для простого случая двух благ.

Порядок, который Леон Вальрас избрал для представления своих идей в этом произведении, совпадает с тем порядком, в котором они приходили ему в голову. В других работах я уже приводил доказательства^[81] того, что Вальрас дошел до концепции предельной полезности и метода ее использования для выведения теоретической кривой спроса только после того, как четко сформулировал математическую теорию системы взаимосвязанных рынков^[82]. При этом он опирался на труды Тюрго, Кенэ, Адама Смита, Рикардо и Сэя; для того чтобы перевести видение общего рыночного равновесия, полученное таким образом, на язык математических уравнений, он использовал модели из трудов А. Н. Инара^[83], Огюстена Курно^[84] и Луи Пуансо^[85]. Из Инаровой работы «Трактат о богатствах» (1781) Леон Вальрас вывел некоторые основные черты своей теории рыночного обмена, равно как и предпосылки своей теории денег и образования капитала, хотя Инар предпочитал работать скорее с пропорциями, чем с системами уравнений^[86]. Благодаря «Исследованию о математических принципах теории богатства» Курно (1838) Вальрас научился применять метод функционального анализа к экономической теории^[87]. Наконец, в «Основах статики» Пуансо (1842), учебнике по теории механики, где часто используются системы уравнений, призванные описать, среди прочего, механическое равновесие Солнечной системы, Леон Вальрас нашел образец для описания каталлактического равновесия рыночной системы^[88].

Однако ни один из этих источников вдохновения Вальраса не содержал ни малейшего намека на теорию ценности, основанную на предельной полезности, равно как и на потребность в такой теории. Эта идея в голове Леона Вальраса родилась, как мы убедимся далее, благодаря его отцу Огюсту Вальрасу. Только в январе 1872 г., когда Леона Вальраса попросили наметить план курса лекций, которые он должен был прочитать в Женеве, он сумел набросать чистую теорию взаимосвязанных рынков, хотя все еще не представлял, как соотнести полезность со спросом^[89]. Самое большее, что он мог сделать на этой стадии, это отождествить кривую полезности с кривой рыночного (!) спроса на манер Дюпюи^[90], а затем принять крутизну этой кривой спроса за показатель того, что он называл термином «utilité d’intensité»^[91], — тем самым, который он впоследствии использовал в параграфе 74 «Элементов» для описания собственно предельной полезности. Пока в его распоряжении не было ничего, кроме этого никудышного методического аппарата, он мудро решил, что не может далее прояснить отношения между «абсолютной ценностью» и спросом, особенно учитывая тот факт, что интенсивность полезности казалась неизмеримой. В результате, пытаясь справиться с проблемой полезности и ценности, Вальрас пребывал в состоянии смятения, пока его коллега, Поль Пиккар, профессор механики в Лозаннском университете, в конце 1872 г. не пришел ему на помощь. Пиккар показал Вальрасу, как математически интерпретировать полезность и ее производные по количеству блага, а также как применять эквимаржинальный принцип к теории меновой ценности^[92].

Путь, который в конечном счете привел Леона Вальраса к необходимости прибегнуть к помощи Поля Пиккара, был когда-то намечен его отцом, также экономистом. Огюст Вальрас пытался доказать, что rareté, в обычном значении «редкость», была «причиной ценности», но зашел в тупик^[93]. Ему удалось лишь определить редкость как диспропорцию между общим количеством доступного блага и общей потребностью в этом благе всех индивидов. Со временем он сам понял, что это определение никуда не годится, потому что один из элементов диспропорции — общая потребность, ощущаемая множеством людей с различными вкусами, находящихся в различных условиях и по-разному обеспеченных, в принципе не допускает количественной оценки. Тогда Огюст Вальрас завещал неразрешенную проблему своему сыну Леону.

Леон Вальрас с жаром взялся за эту проблему не только из сыновнего долга, но и потому, что концептуальный аппарат, который он уже разработал для определения равновесных цен, нуждался в движущей силе. Ему не хватало чего-то вроде спаренного двигателя Адама Смита, состоявшего из «определенной склонности человеческой природы к обмену» и универсального «желания улучшить наше положение». При технической помощи Поля Пиккара Леон Вальрас одним махом решил и задачу своего отца по нахождению обоснованного аналитического определения rareté, и собственную задачу по нахождению максимизационного двигателя для своей всеобъемлющей рыночной машины.

Я не устаю повторять, что Леон Вальрас стремился завершить свою модель конкурентного рынка, а не изложить теорию субъективной оценки потребительских благ. В докладе, представленном им Академии моральных и политических наук в 1873 г., он определил открытую им rareté как «интенсивность последней потребности, удовлетворяемой имеющимся количеством» (l’intensité du dernier besoin satisfait par une quantité possédée [курсив Вальраса]), а не потребляемым количеством. Только постулируя убывающую предельную полезность, он позволил себе использовать слово «потребляемый», причем, видимо, непредумышленно. Когда в своих дальнейших исследованиях он обращался к выражению «потребляемое количество» (quantité consommée), он никак не показывал, что под этим скрывалось что-то иное, кроме имеющегося количества (quantité possédée). Похоже, Вальрас считал, что экономист как таковой, интересующийся рыночным поведением, был не более способен вывести функции полезности из ощущений потребителей, чем он был бы способен вывести эти ощущения из их предполагаемых физиологических, психологических и социологических детерминант^[94]. Однако возможно, что его невнимание к потреблению можно объяснить тем, что он был всецело поглощен рынком. Его чистая теория была каталлактической «теорией определения цен в гипотетических условиях совершенно свободной конкуренции»; и ровно в этом контексте Вальрас прибегал к предельной полезности.

Насколько это далеко от основных интересов Джевонса и Менгера! Хотя и Джевонс, и Менгер, каждый в своей манере, отмечали какие-то аспекты анализа общего равновесия, но ни один из них не увидел его целиком. Менгер, например, в своей теории вменения^[95] погрузился в глубокие размышления о той же проблеме, которую Вальрас позднее решил с математической четкостью и универсальностью в главе «Теорема максимальной полезности новых капитальных благ, приносящих производительные услуги», в том виде, в каком она напечатана в четвертом и в посмертно вышедшем академическом издании «Элементов»^[96]. Джевонсу мы обязаны достаточно глубокой математической аргументацией, функционально связывающей то, что мы сегодня называем предельной производительностью, с предельной полезностью. Эта аргументация, которая содержится в пятой главе Джевонсовой «Теории политической экономии», если и не решила важную проблему общего равновесия, то, во всяком случае, начала дискуссию на эту тему. Предисловие автора ко второму изданию «Теории» изобилует размышлениями Джевонса на тему общего равновесия, но, как он пишет сам, «с нетерпением ожидая конечных результатов этой теории, я вынужден просить читателя не забывать, что я никогда не утверждал, что эта книга является изложением систематических взглядов на экономическую науку»^[97].

Предвидение будущей системы общего равновесия, интуитивные озарения о некоторых элементах этой системы, программы для будущих исследований общего равновесия — всего этого было недостаточно. Из троих «отцов революции» 1870-х гг. один лишь Леон Вальрас — на торжественном приеме по случаю своего ухода из Лозаннского университета — был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»^[98]. Именно из-за этого, а также из-за той роли, которую он отвел предельной полезности в своей общей системе, а вовсе не из-за самой теории предельной полезности, ныне совсем вышедшей из моды, Вальраса и по сей день почитают или осуждают (как в английском Кембридже) наиболее выдающиеся теоретики нашего времени.

Достижение Джевонса также было существенным, хотя его влияние на развитие теории не оказалось ни столь глубоким, ни столь далеко идущим, как влияние Вальраса. Конечно, его «последняя степень полезности» (fi nal degree of utility) формально и аналитически идентична rareté Леона Вальраса. Как и Вальрас после него, Джевонс считал свой дифференциальный коэффициент смертельным оружием, которое навсегда уничтожит классическую теорию ценности. Более того, Джевонс даже опередил Вальраса, сформулировав два фундаментальных предположения. Первое звучало так: «Меновое отношение любых двух товаров будет обратно пропорционально отношению последних степеней полезности количеств товара, доступных после завершения обмена»^[99]. Данное предположение Джевонс назвал «ядром всей теории обмена». Второе гласило, «что человек распределяет свой доход таким образом, чтобы сравнять полезность последних приростов всех потребленных товаров»^[100] (это был, как впоследствии узнал Джевонс, второй закон Госсена^[101]). Выразив эти предположения посредством символов, мы можем найти легкоузнаваемые, но более четко сформулированные их аналоги у Вальраса.

Между Джевонсом и Вальрасом, однако, есть одно существенное различие. У Вальраса теорема пропорциональности raretés параметрическим рыночным ценам использовалась для выведения функций индивидуального спроса и предложения, которые, будучи агрегированы по всем индивидам, служили для определения равновесных цен в заранее специфицированной рыночной системе с совершенной конкуренцией. У Джевонса, напротив, нет анализа той работы рыночного механизма, при помощи которой он приходит к «соответствующему меновому отношению». Джевонс ограничился тем, что описал свой совершенный рынок в псевдоинституциональных терминах как рынок, на котором «не должно быть сговоров о накоплении и удержании товаров с целью создания неестественных меновых отношений» и на котором действует «закон безразличия». Таким образом он исключил эффективные сделки по ценам, отличным от равновесных, путем полного и мгновенного (и, если придется, принудительного) оглашения всеми продавцами, во-первых, информации о доступных количествах товаров, во-вторых, «намерений совершить обмен» (т. е. индивидуальных шкал спроса и предложения), а также «нормы обмена [установленной] между любыми двумя лицами»^[102]. Это, разумеется, совершенный рынок, достаточно сходный с рынком Вальраса, но трудно себе представить, как на нем могли бы появиться множественные равновесные цены или даже хоть какие-то равновесные цены. Кроме того, у Джевонса не было систематического учета взаимодействия взаимосвязанных рынков.

Вальрас, признавая первенство Джевонса в вопросе предельной полезности, справедливо указал Джевонсу на некоторые недостатки его теории. Во-первых, писал он, Джевонсово меновое соотношение было не чем иным, как постулированной господствующей ценой; во-вторых, Джевонс не сумел вывести «уравнение эффективного спроса как функции цены, к которому так легко можно было прийти [от “функции последней степени полезности”], и которое столь ценно для решения проблемы определения равновесной цены»^[103]; в-третьих, Джевонс не создал «теоремы общего равновесия и ее следствий, а именно, законов возникновения и изменения равновесных цен»^[104]. В своем предисловии к «Тео рии политической экономии» Джевонса, выпущенной издательством «Pelican», Коллисон Блэк признал, что «Джевонсов подход к этим вопросам нельзя рассматривать как удовлетворительный»^[105], а в других публикациях отмечал, что Джевонсова «экономическая теория была бы лучше, если бы он просто занимался “законами спроса”, вместо того чтобы пытаться определить “законы полезности”»^[106].

Не только подход Джевонса разительно отличался от подхода Вальраса, но и отправная точка его анализа была иной. Джевонс отталкивался от арифметики счастья (felicific calculus) Бентама^[107]; в трудах Вальраса, как изданных, так и неизданных, мне ни разу не встречалось имя Бентама, что не удивительно, поскольку Вальрас всегда демонстрировал сильную антипатию к утилитаризму^[108]. Джевонс же с самого начала сконцентрировался на том, что Эджуорт назвал «гединометрией»^[109], и направил все усилия на попытку придать утилитаристским рассуждениям форму точной науки, которую можно было бы использовать как основание теории меновой ценности. Вальрас же категорично и беспечно — чересчур беспечно, по мнению некоторых^[110], — без долгих разговоров постулировал теорию измеряемой предельной полезности ради того только, чтобы завершить свою ранее сформулированную каталлактическую теорию определения цен.

Карл Менгер явно стоит особняком от других основателей современной теории предельной полезности. Менгер, безусловно, не менее двух своих знаменитых современников заслуживает почестей как открыватель метода включения полезности и редкости в новаторское прогрессивное объяснение ценности. Более того, открытие Менгера было настолько важным, что Стиглер считает теорию Менгера «значительно превосходящей теорию Джевонса»^[111], а Джорджеску-Рёген осуждает тот факт, что почти все историки оценивают Менгера «ниже чем Вальраса или Джевонса»^[112]. Фон Хайек утверждает, что Менгеровы «Основания учения о народном хозяйстве»^[113] «куда тщательнее описывали отношения между полезностью, ценностью и ценой, чем любые труды Джевонса и Вальраса»^[114]. Любой, кто читал первоисточники, ни на минуту не усомнится в том, что подход Менгера к структуре потребностей применительно к оценке благ был куда глубже и проницательней, чем подход и Вальраса, который не выказывал интереса к подобным проблемам, и Джевонса, концепция которого была основана на аналогии с механическим балансом физических сил. Теория Менгера была украшена лишь одной метафорой из области механики, использованной в защиту аргумента о том, что неверно рассматривать величину цен как «существенный момент обмена»^[115].

По мнению Менгера, эта ошибка приводит к ошибочной же идее о том, что «являющиеся в акте мены количества благ — эквиваленты». Менгер утверждал, что обмениваемые количества благ могли быть эквивалентами «в объективном смысле» только в том случае, если, при прочих равных условиях, обмен бы допускал обратный ход. Но поскольку «опыт нам показывает, что в таком случае никто из них не согласился бы на подобную операцию [обратный ход сделки]», равенства ценности двух количеств благ (эквивалентности в объективном смысле) «в действительности быть не может»^[116].

Как писал Джорджеску-Рёген, «теория Менгера не может объяснить цены»^[117]. Однако Менгер и не пытался объяснить цены. Если бы он задался такой целью, то он бы, безусловно, постарался найти аналитическую связь между «важностью удовлетворяемых потребностей» и рыночными ценами. Он этого не сделал. В ходе обсуждения изолированного натурального обмена с двумя участниками Менгер ни разу не обратился к меновым соотношениям, демонстрируя связь между заданными шкалами удовлетворяемых потребностей и количеством обмениваемых коров и лошадей^[118].

Когда он наконец дошел до случая двусторонней конкуренции, связи между шкалами важности удовлетворяемых потребностей и формированием цены не нашлось места^[119]. Да и откуда было взяться такой связи, если рыночная цена для Менгера была всего лишь поверхностным и случайным проявлением куда более глубоких сил, приходящих в действие при обмене благ и услуг?

Вопрос о роли Менгера как аномалии в «маржиналистской революции» недавно прозвучал в статье Эриха Штрайслера «До какой степени австрийская школа была маржиналистской?» («To What Extent Was the Austrian School Marginalist?»)^[120]. Как можно было задать подобный вопрос, когда все считают Карла Менгера одним из отцов-основателей, если не главным отцом-основателем, современного маржинализма? У Штрайслера, однако, были причины поднять эту тему, учитывая, что Менгер вообще не рассматривал максимальные или минимальные значения функций, что, как Штрайслер справедливо считает, и составляет суть маржинализма^[121]. Эта проблема не связана с тем, что Менгер избегает математики, потому что он мог бы с таким же успехом сформулировать достойную маржиналистскую теорию «простым языком»^[122], нисколько не теряя в точности, если бы у него были такие намерения. Но Менгер держался слишком близко к реальному миру, чтобы излагать теорию словами или математическими символами; в реальном же мире он видел не четко обозначенные точки равновесия, но, скорее, ограниченные неопределенности^[123] не только при изолированном двустороннем обмене, но также и при торговле на конкурентном рынке. Штрайслер пишет: «Экономическая теория Менгера по своему содержанию была экономической теорией неравновесия»^[124]. В широком смысле слова она также была институциональной теорией.

Дело не в том, что Менгер не знал о существовании тенденций к постепенному установлению равновесия в реальном мире. Просто он слишком ясно видел те повсеместные препятствия, которые даже при прочих равных условиях затрудняют наступление рыночного равновесия на обозримом временном горизонте. Поскольку внимание Менгера было неукоснительно приковано к реальности, он не мог и не хотел абстрагироваться от тех сложностей, с которыми торговцы сталкиваются при попытке получить всю информацию, необходимую для появления чего-то, хотя бы приблизительно похожего на точку равновесия. Аналогичным образом подход Менгера не позволял ему абстрагироваться от скрывающей будущее, даже ближайшее, неопределенности, которая учитывается при заключении большинства сделок. Не смог он исключить и существование неконкурирующих групп или повсеместное распространение монополистических или квазимонополистических торговцев на рынке.

Суровое осуждение, которое Торстейн Веблен высказывал в адрес того, что он считал австрийским пониманием человеческой природы, гораздо больше относится к теории Джевонса или Вальраса, нежели Менгера. Менгер не изображает человека как гедонистическую «быстродействующую машину для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует, как некая однородная глобула стремления к счастью, и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной»^[125]. Человек, по мнению Менгера, весьма далек от «машины для исчисления»; он представляет собой неумелое, заблуждающееся, плохо осведомленное существо, страдающее от неуверенности, вечно колеблющееся между манящими надеждами и навязчивыми страхами, органически неспособное принимать взвешенные решения в своем поиске удовлетворения. Поэтому Менгерова шкала убывающей важности удовлетворяемых потребностей представлена дискретными целыми числами. В системе мышления Менгера нет места положительным первым производным и отрицательным вторым производным функции полезности по количеству блага — там нет никаких дифференцируемых функций. Отсутствие в трудах Менгера математических формул и особенно отсутствие в них классического дифференциального исчисления — это не просто формальный признак, отличающий его от Джевонса и Вальраса. Карл Менгер избегал использования математики в своей экономической теории не потому, что не знал, как с ней обращаться, но из принципа. 28 июня 1883 г. он писал Леону Вальрасу, что некоторое время назад внимательно ознакомился с его трудами^[126], и тогда он не отрицал, как это делали другие корреспонденты Вальраса, что достаточно хорошо владеет математикой для того, чтобы понять эти труды; я уверен, будь это не так, он бы об этом упомянул^[127]. Однако Карл Менгер заявил Вальрасу свой принципиальный протест против использования математики как метода продвижения экономического знания. Он соглашался, что математика может служить способом разъяснения материала и вспомогательным средством (Hilfsmittel). Однако изначально исследования, настаивал Менгер, должны быть направлены на открытие основополагающих элементарных причин экономических явлений во всей их многосторонней сложности. Для выполнения этой задачи требуется не математический метод, но метод анализа процесса, прослеживающий развитие сложных явлений социальной экономии вплоть до лежащих в их основе атомистических сил. Этот подход Менгер называл «аналитически-синтетическим методом»^[128].

Чтобы понять, что Менгер имел в виду, может быть полезно разделить порождающую (generative) причинность, о которой писал Менгер, и логическую причинность, на основании которой Леон Вальрас упорно защищал предположение Огюста Вальраса о том, что «rareté является причиной ценности», как аналитически верное^[129]. В окончательной модели общего равновесия Леона Вальраса пропорциональность raretés и цен проявляется во всем: не только в обмене, но также и в производстве, формировании капитала и накоплении денег. Наученный отцом рассматривать всеобщее взаимосоответствие и точную пропорциональность как критерии причинности^[130], Леон Вальрас считал, что его всеобъемлющая система одновременных уравнений, связанных принципом предельной полезности, доказала, что rareté является причиной ценности. Менгер же полагал, что цель экономических исследований заключается в том, чтобы открыть законы, управляющие рыночными явлениями, изначальную причину которых можно найти в физиологической, психологической и социальной природе человека. Математика не может этого сделать; для этого годится лишь «аналитически-синтетический метод».

Те идеи Менгера, которые нашли отражение в трудах следующих поколений экономистов, очень сильно отличались от идей, взятых у Джевонса и Вальраса. Несколько авторов, комментируя Менгера, отмечали, что Менгеров отказ от дифференциального исчисления и численное изображение «шкал важности» удовлетворяемых потребностей, свободные от предпосылок о непрерывности и дифференцируемости, несли в себе зародыш скорее ординалистской, чем кардиналистской концепции измерения полезности^[131]. Более того, Менгеровы «Основания», с их упором на неопределенность в экономических расчетах и, соответственно, на поиск информации, позволяющей минимизировать ущерб, наносимый этой неопределенностью^[132], предвосхитили нынешний интерес к стохастическим и информационным качествам экономических сис тем. По мнению сына Карла Менгера, профессионального математика и самостоятельного ученого-экономиста, два выдающихся австрийца, Карл Шлезингер и Абрахам Вальд, внесшие принципиально важные исправления в вальрасианскую модель, особенно со стороны теории производства, как минимум психологически были вдохновлены на эту работу экономической традицией, заложенной Карлом Менгером^[133].

Нужно ли еще говорить о том, насколько неверно клеить единый ярлык, будь то «маржиналистская революция» или что-то иное, на наследие Джевонса, Менгера и Вальраса так, как будто их можно гомогенизировать? В самом деле, за пределами учебников по истории экономической мысли, построенных по одному стереотипу, эти три автора рассматриваются отдельно. Ведущие теоретики нашего времени даже не смотрят в сторону Джевонса или Менгера; они живут по заветам Вальраса, как сказал бы Милтон Фридмен. Почти единодушно сегодняшние экономисты, пишущие об ортодоксальной теории ценности, называют лишь Вальраса отцом-основателем своей теоретической веры^[134].

Возможно, пришло время поставить эту веру под сомнение, как это сделал Дж. Л. С. Шэкл в работе под названием «Маржинализм: сбор урожая» («Marginalism: The Harvest»)^[135]. Это урожай сомнений и сложностей, внимательно изученных (и по возможности разрешенных) не ради того, чтобы отвергнуть маржинализм, но чтобы обозначить его ограниченность в качестве «парадигмы релевантности и когерентности» для систематического объяснения того, как работает наша экономическая вселенная. Возможно также, что возврат непосредственно к первоисточникам 1870-х гг. и внимательное их изучение могут пролить новый свет на эту непростую проблему.

Перевод с английского Н. В. Автономовой

С. Дж. Пирт

Джевонс и Менгер: регомогенизация? Жаффе двадцать лет спустя

Перевод сделан по: Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized?: Jaf é after 20 years // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 307–325.

I. Введение

Прошло двадцать лет с тех пор, как Уильям Жаффе сетовал на излишнее внимание, которое экономисты уделяли достижению, в то время казавшемуся важнейшим вкладом в экономическую науку: идее убывающей предельной полезности. Открытие это принадлежало в равной степени всем прародителям «маржиналистской революции»: Вальрасу, Джевонсу и Менгеру^[136]. Однако основной интерес, утверждал Жаффе, представляют именно различия между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, те различия, которые «по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло»^[137]. Дегомогенизация Вальраса, Менгера и Джевонса, считал он, позволит нам правильно понять и должным образом оценить значение того вклада, который каждый из них внес в экономический анализ.

Тем не менее попытка дегомогенизировать Джевонса, Вальраса и Менгера, возможно, привела к тому, что некоторые ключевые общие черты теорий ранних неоклассиков, особенно Джевонса и Менгера, оказались в тени. Я не хочу сказать, что Вальраса, Джевонса и Менгера надо регомогенизировать. Но внимательно изучая первоисточники (что Жаффе как раз призывал делать в своей статье^[138]), можно обнаружить у Джевонса куда более сложные воззрения на человеческое поведение, чем те, что ему обычно приписывают. Эти воззрения имеют много общего с предпосылками теории Менгера: предрасположенностью человека к развитию, принятием им решений в условиях неопределенности, важной ролью ошибок, а также значением фактора времени при принятии решений. В своей статье я показываю, что некоторые ключевые черты Менгерова экономического человека, те самые, которые, как принято считать, отличают теорию Менгера от двух других маржиналистских теорий, также характеризуют и Джевонсова человека, принимающего решения. Хотя и у Вальраса можно встретить свидетельства того, что его занимал вопрос движения к равновесию на ощупь, он совершенно очевидно гораздо больше интересовался природой общего равновесия и определением равновесных цен. Для Джевонса и Менгера вопрос определения цен не был ключевым; хотя оба они рассматривали экономику как систему взаимосвязанных рынков, ни один из них не пытался дать математическое описание отношений между этими рынками. Может быть, в таком случае имеет смысл «регомогенизировать» Джевонса и Менгера, но не Вальраса?^[139]

Статья построена следующим образом. Прежде всего [во второй части] я остановлюсь на различиях между теориями Вальраса, Джевонса и Менгера, которые подчеркивали Жаффе и другие исследователи. Моя идея заключается в том, что по большей части эти различия нужно рассматривать как различия между теорией Вальраса и теорией Джевонса и Менгера. Далее в третьей части рассматривается Менгерова концепция экономического человека. В четвертой же части я демонстрирую сходство между Менгеровым экономическим человеком и Джевонсовым человеком, принимающим решения. В результате оказывается, что и Менгер, и Джевонс были не вполне верно охарактеризованы Вебленом (и не только им). Как у Менгера, так и у Джевонса человек, принимающий решения, страдает от ошибок, нерешительности и отсутствия информации. Наконец, в пятой части приводятся некоторые замечания по поводу противоречивых утверждений, касающихся политической ориентации Джевонса и Менгера. Возможно, эти утверждения были сделаны вследствие ошибочного понимания природы экономического человека у Джевонса и у Менгера.

II. Различия

Рассматривая, c одной стороны, экономическую теорию Вальраса, а с другой — теорию Джевонса и Менгера, мы замечаем несколько взаимосвязанных различий. Эти различия обусловливают те общие черты, о которых речь пойдет в третьей и четвертой частях этой статьи^[140]. Во-первых, как утверждал Жаффе, Вальраса отличает от Джевонса и Менгера его сосредоточенность на общем равновесии. Основным мотивом исследований Вальраса был поиск модели конкурентного рынка. В своем поиске он был одинок, так что на юбилейных торжествах по случаю окончания его карьеры Вальрас был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»^[141]. Соответственно, Вальраса куда меньше интересовала разработка теории субъективной оценки потребительских благ. Он редко использовал слово «потребление», предпочитая термин «обладание». Такое «невнимание к потреблению» можно объяснить тем фактом, что Вальраса занимал только рынок и ничего, кроме рынка^[142]. Он разработал каталлактическую теорию определения цен в условиях совершенно свободной конкуренции: «Наша задача заключается в том, чтобы открыть законы, которым эта покупка и продажа удовлетворяет автоматически. Для достижения этой цели мы предполагали, что на рынке существует совершенная конкуренция, так же как в теоретической механике мы для начала предполагаем, что в машинах совершенно отсутствует трение»^[143].

У Джевонса были некоторые идеи о взаимоотношениях экономических агентов, и его анализ обмена предполагает существование каталлактического сообщества^[144], но очевидно, что он никогда не разделял интереса Вальраса к поиску условий общего равновесия^[145]. В пятой главе Джевонсовой «Теории политической экономии» мы находим математический довод, связывающий то, что мы сегодня называем предельной производительностью, с предельной полезностью. В предисловии ко второму изданию книги содержатся некоторые размышления об общем равновесии, но сам Джевонс пишет в этом же предисловии: «С нетерпением ожидая конечных результатов теории, я должен просить читателя не забывать, что эта книга никогда не претендовала на систематическое изложение экономической науки»^[146]. Аналогичным образом, «общее равновесие» в вальрасианском смысле также не было приоритетом в исследованиях Менгера^[147].

Отчасти это первое различие объясняется вторым, очень значительным и довольно очевидным: ни Джевонс, ни Менгер не занимались конкретно определением цен, как это делал Вальрас. Вальрас использовал идею предельной полезности для выведения кривой индивидуального спроса и других кривых, а затем для определения равновесных цен. Джевонс и Менгер подобного анализа не проводили. Более того, Джевонс даже подвергался довольно жесткой критике за то, что не уделил этой теме должного внимания.

Как для Менгера, так и для Джевонса ключевым экономическим явлением, требующим объяснения, был акт обмена^[148]. При данных ценах процесс обмена происходил до тех пор, пока в результате него увеличивалась полезность; обмен прекращался, когда меновое соотношение благ сравнивалось с соотношением их последних степеней полезности. Джевонс совершенно четко пишет, что уравнения обмена предполагают существование того, что он называет «теоретически совершенным рынком: рынком, на котором цены можно считать данными». Часто критикуемая концепция «торгующих сторон» (trading bodies) Джевонса была важна потому, что позволяла определять равновесные условия обмена, при которых его участники не могут повлиять на цену^[149]. Следующие разделы «Теории» Джевонс всецело посвятил ситуации торга^[150], утверждая, как и Менгер, что в этой ситуации все решают «неэкономические» основания: относительное знание, «склонность», «сила характера», «упорство», «ловкость», «опыт» и «чувство справедливости или доброты»^[151].

Таким образом, изначальный метод Джевонса заключался в том, чтобы предположить существование некоторого обменного соотношения, а затем, учитывая интересы сторон, рассмотреть, будет ли происходить торг и в какой момент он прекратится^[152]. Однако Джевонс совершенно определенно писал, что в реальности цены постоянно изменяются. Так, описывая функционирование рынков, он с готовностью признавал, что цены непостоянны: «Реальное условие предпринимательства — это непрерывное движение и изменение»^[153]. «Хотя цена одного и того же товара в любой отдельно взятый момент должна быть одинаковой, в разные моменты времени она может различаться, так что ее нужно рассматривать как находящуюся в состоянии постоянного изменения»^[154]. Закон единой цены, таким образом, был отступлением от реальности, абстракцией^[155]. В реальности же наблюдаемые цены постоянно изменялись в результате «прихотей» и «внешних обстоятельств», в том числе «недостаточного доверия покупателей» и их несовершенного знания^[156].

Менгер в своих «Основаниях политической экономии», как и Джевонс, не стремился объяснить цены, скорее он фокусировал внимание на поведении людей в ходе обмена. Он считал, что цены «не представляют собой существенного в явлении обмена», будучи «только привходящими явлениями, симптомами экономического выравнивания между человеческими хозяйствами»^[157]. В реальности, пишет он, цены постоянно колеблются^[158]. Вследствие этого, хотя в конкретный момент времени мы можем наблюдать определенные цены, для будущих сделок эти цены, как правило, не будут действительными: «Попробуем на хлебном рынке или на фондовой бирже купить хлеб или фонды и снова продать их, прежде чем изменились условия конъюнктуры, или в один и тот же момент продать какой-нибудь товар и такой же купить, и мы легко убедимся, что разница между ценой при спросе и предложении — не простая случайность, но общее явление народного хозяйства»^[159].

Таким образом, Менгер не пытался аналитически связать важность удовлетворения с рыночными ценами. Он никогда не прибегал к меновому отношению, демонстрируя связь между шкалами желания или удовлетворения и количеством продающихся лошадей или коров. Вместо этого он считал рыночную цену проявлением тех сил, которые показывают, как «хозяйствующие люди… приходят к тому, что отдают блага, а именно определенные количества их, в обмен на другие»^[160].

При этом Менгер все же использовал понятие равновесия, или «точки, в которой нет обмена», в отношении индивида: «…этим обновляются основания для экономического обмена, и вот почему взгляду наблюдателя представляется беспрерывно продолжающийся ряд меновых операций. Но и в этой цепи экономических актов мы находим при более точном наблюдении для данных моментов, лиц и видов благ точки поля, в которых нет места обмену благ, потому что наступил его экономический предел»^[161]. Но, как утверждает Вон, такие случаи равновесия описывались Менгером как «частные и эфемерные»^[162].

Менгер утверждал, что в ситуации обмена, когда задействованы небольшие количества товаров, договорная цена обычно находится где-то посередине между ценой спроса и ценой предложения, что предполагает «одинаковые условия и равенство в экономической опытности индивидов»^[163]. Однако, как и Джевонс, он признавал, что если одна из двух торгующихся сторон имеет перед другой преимущество, то итоговая цена может быть для нее более выгодной. Соглашаясь, что результат торговли отчасти зависит от «человеческого произвола», Менгер все же придерживался того мнения, что «обоюдное стремление контрагентов извлечь из обмена как можно большую выгоду очень часто взаимно парализуется, и цены имеют тенденцию направляться к этой… средней величине»^[164] и поэтому остаются удаленными на равное расстояние от крайних пределов. Однако в дело могут вмешаться прочие, неэкономические факторы, «обусловленные индивидуальностью обменивающихся лиц или внешними обстоятельствами, в которых последние предпринимают мену», и тогда «цены могут отклониться от этой естественной средней в границах указанных пределов»^[165].

III. Экономический человек Менгера

«Во всех имеющихся формулировках экономической теории, разработанных как английскими экономистами, так и учеными континентальной Европы, человек рассматривается с позиций гедонизма; иными словами, он представляется как пассивная и инертная, а также неизменная в своей данности человеческая сущность. Физиологические и антропологические концепции, из которых исходили экономисты, использовались уже несколькими поколениями исследователей в психологии и социальных науках. Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной»^[166].

В полную противоположность определению, данному Вебленом, Жаффе описывает экономического человека Менгера как «неумелое, заблуждающееся, плохо осведомленное существо, страдающее от неуверенности, вечно колеблющееся между манящими надеждами и навязчивыми страхами, органически неспособное принимать взвешенные решения в своем поиске удовлетворения»^[167]. Менгерова человека действительно можно представить как действующего в условиях неуверенности и далекого от обладания исчерпывающей информацией. Однако в «Основаниях» постоянно повторяется мысль о том, что принятие решений во многом зависит от получения информации, поскольку для людей «приобретает весьма большой интерес знание не только своего собственного состояния, но и состояния всех тех, кто находится с ними в меновых сношениях»^[168]. Это поведение является совершенно целенаправленным (хотя и не всегда успешным), так что Жаффе, возможно, был слишком резок, используя слово «неумелый». Хотя Менгеров человек, принимающий решение, имеет мало информации о настоящем, он постоянно пытается увеличить свое знание, стремясь «составить себе суждение и о количествах благ, доступных в данное время распоряжению других индивидов, с которыми он связан обменом». Более того, он пытается получить также и информацию о будущих нуждах и желаниях: «Культурные люди тем отличаются от всех других хозяйствующих индивидов, что они заботятся об удовлетворении своих потребностей не на короткое, а на продолжительное время, стремятся к их обеспечению на многие годы»^[169]. Он даже создает общественные институты для сбора информации^[170].

Менгеров человек, принимающий решения, знает о будущем еще меньше, чем о настоящем: «Опыт учит нас, однако, что нередко по отношению к будущему времени более или менее недостоверно, проявятся ли вообще известные потребности в пределах этого времени»^[171]. Раз за разом Менгер подчеркивает временной аспект благ и связанную с этим аспектом неуверенность. В свете позиции Джевонса, описываемой в четвертой части этой статьи, нам важно то, что Менгер, обсуждая межвременной выбор человека, подчеркивает близорукость его оценки будущих нужд, слабую способность предвидеть будущее: «Наслаждение, как учит опыт, кажется человеку более сильным, если оно предстоит сейчас или в ближайшем будущем, чем удовольствие такой же интенсивности, если его можно вкусить только через известное время»^[172].

Получается, что экономический человек для Менгера — это не Вебленова быстродействующая машина для исчисления ощущений наслаждения и страдания, но и не существо, пассивно реагирующее на изменяющиеся ограничения. Его нельзя исчерпывающе описать при помощи статичной, четко определенной функции предпочтений. Он мало знает о мире вокруг, но целенаправленно стремится расширить свои знания о нем.

Важно помнить, что, хотя движение экономического человека к достижению равновесия было в глазах Менгера медленным и трудоемким процессом, он все же приписывал экономическому человеку достаточно четкую цель. Своей задачей в «Основаниях» Менгер называл демонстрацию того, «как люди на основе таких суждений применяют доступные их распоряжению количества благ (предметы потребления и средства производства) к возможно полному удовлетворению своих потребностей»^[173]. Однако, хотя Менгер свято верил во власть предпочтений и в целенаправленность человеческой деятельности, он также предполагал, что потребители могут заблуждаться относительно того, что на самом деле составляет их благо^[174]. Он подчеркивал, что существуют как «истинные», так и «воображаемые» потребности, а также, соответственно, «истинные» и «воображаемые» блага: «…люди могут так же ошибаться по отношению к ценности благ, как и по отношению ко всем другим объектам человеческого познания и потому могут приписывать ценность предметам, в действительности, согласно экономическому положению вещей, ею не обладающим, если только они ошибочно считают, будто от какого-нибудь блага или количества блага зависит более или менее полное удовлетворение их потребностей, тогда как на самом деле этого отношения нет; в таком случае перед нами явление воображаемой ценности»^[175]. Так, например, писал Менгер, потребители ошибочно приписывают ценность примитивным лекарствам или любовным зельям. Как и Джевонс, он считал, что люди склонны переоценивать значение удовлетворения тех потребностей, которые «споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно»:

«Это, однако, ни в коем случае не исключает того, что нередко глупые люди благодаря несовершенству своего познания неправильно ценят значение отдельных удовлетворений потребностей, и даже те индивиды, хозяйственная деятельность которых разумна и которые, следовательно, стараются познать истинное значение удовлетворений потребностей в целях достижения таким путем правильной основы своей экономической деятельности, не свободны от ошибок, связанных со всяким человеческим познанием. Особенно легко поддаются люди заблуждению, придавая тем удовлетворениям потребностей, которые споспешествуют их благополучию хотя и интенсивно, но кратковременно, высшее значение, нежели тем, от которых зависит благополучие хотя и менее интенсивное, но простирающееся на долгое время, т. е. они часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»^[176].

Подобное отношение позволяет оправдать вмешательство государства в экономическую деятельность, если его цель — исправить ошибки потребителей при оценке благ. Собственно говоря, Менгер как раз призывал государство принять меры к поощрению бережливости, выражая в этом призыве свое отеческое беспокойство о том, что люди «часто ценят преходящие интенсивные удовольствия выше, нежели свое продолжительное благополучие, а иногда даже выше, нежели свою жизнь»^[177]. Как и Джевонс, Менгер считал, что те народы, «которые наиболее бедны действительными благами», особенно склонны ошибочно оценивать способность благ удовлетворять их нужды^[178].

Отношение Менгера к подобным истинным и воображаемым потребностям повлияло на его теорию цен. Поскольку в теории цены основываются на оценках потребителей, исходящих из предельной полезности благ, а в реальности потребители могут заблуждаться в оценке благ, Менгер разделял «экономические цены» и цены, существующие в реальном мире. Экономические цены — это цены, которые установились бы, если бы люди не ошибались, если бы рациональные экономические акторы преследовали свои интересы, располагая полной информацией о своих нуждах и о рыночных явлениях. Однако в реальном мире люди совершают ошибки, принимая решения, стремясь сделать добро другим людям и в прочих случаях. Таким образом, экономические цены устанавливаются редко; как правило, устанавливаются реальные цены^[179].

Полностью рациональным экономическим человеком Менгер считал просвещенное существо, понимающее свои реальные нужды; движение к полному равновесию, к экономике, для которой будут характерны «экономические цены», он считал медленным и непредсказуемым процессом. Однако это движение было чем-то большим. Оно было, как недавно выразился один ученый, «движением всей истории человечества в том виде, в каком представляли его себе европейские либералы XIX в., вторя Кондорсе»^[180], или тем, что может быть названо «усовершенствованием человечества», если использовать фразу, которая была употреблена в отношении трудов Дж. С. Милля и У. С. Джевонса^[181].

IV. Экономический человек Джевонса

Метод Джевонса в «Теории политической экономии» заключается в анализе экономических явлений на основе нескольких важных аспектов (таких как собственный интерес индивида, эгоизм), которые можно выделить в качестве первичных факторов, влияющих на принятие экономических решений, но при этом признается существование и значимость множества дополнительных факторов. В общественных науках, утверждал Джевонс, «сложность» экономических отношений мешает точно формулировать теоретические законы. Он писал, например: «Как только мы пытаемся вывести уравнения, описывающие законы спроса и предложения, мы обнаруживаем, что они настолько сложны, что наших математических способностей для этого совершенно недостаточно»^[182]. Вследствие подобной сложности задачи Джевонс принял «сравнительно абстрактный и общий» метод Милля, «рассматривая человечество с простых точек зрения и пытаясь вывести общие принципы человеческой деятельности»^[183]. Этот метод заключался в том, чтобы провести теоретический анализ следствий, вытекающих из нескольких основных явлений, признавая в то же время существование дополнительных факторов. В экономической теории таким основным явлением, отправной точкой исследований, служил эгоизм индивида: «Мы можем начать с какого-нибудь очевидного психологического закона, например с того, что бóльшая выгода предпочтительнее меньшей, и рассуждать далее, чтобы предсказать те явления, которые породит в обществе подобный закон»^[184].

При этом Джевонс признавал, что действия потребителей являются следствием множества «внешних», «прихотливых» или «пагубных» воздействий. Он также сознавал, что смешение этих факторов с чистым эгоизмом приведет к тому, что потребитель отклонится от теоретических условий максимизации своей полезности, а цены отклонятся от соотношения конечных степеней полезности. Но поскольку в реальности экономист наблюдает выбор индивида, осуществляемый под влиянием всех факторов (а не только основного), это наблюдаемое поведение редко, если вообще когда-нибудь, совпадает с упрощенной теорией экономиста. На практике выбор может выглядеть как прихоть, и нарушения условий максимизации полезности (ошибки) происходят постоянно. Говоря о решениях, касающихся сбережений, Джевонс называл потребителей близорукими за то, что они недооценивают важность потребления в будущем и, соответственно, сберегают недостаточно средств.

В самом деле, в анализе принятия решений, который проводит Джевонс, он обращает внимание на несистематические и систематические ошибки. Вначале Джевонс предполагал, что несистематические ошибки происходят при каждой сделке, когда вследствие вмешательства «прихотливых мотивов», вследствие нехватки информации или непонимания той информации, которая содержится в ценовых сигналах, покупатели или производители проводят ошибочную торговую операцию. Однако затем в «Теории политической экономии» он даже стал утверждать, что потребители часто неспособны точно оценить полезность того или иного действия: «Разум часто колеблется и находится в замешательстве, когда необходимо принять важное решение; это говорит либо о наличии противоречивых мотивов, либо о понимании неспособности осознать связанные с этим выбором величины. Я не стал бы утверждать, что человеческий разум способен сколько-нибудь точно измерять, складывать и вычитать чувства таким образом, чтобы прийти к точному балансу»^[185].

Джевонс признавал тот факт, что на сделки влияют обстоятельства куда более сложные, чем те, что были учтены в его теоретическом анализе максимизации полезности. Поэтому проведение им различия между «теоретически совершенными» рынками и реальными рынками — рынками «на практике» — имело огромное значение. В «Теории» он описал три несовершенства рынка, которые «более или менее» характеризуют решения, принимаемые на практике: недостаток информации, недостаток конкуренции и существование нерациональных мотивов, прихотей^[186].

На теоретически совершенном рынке информация точна и присутствует в полном объеме. На практике, однако, информация только более или менее соответствует этой предпосылке. Отличительным признаком совершенного рынка, считал Джевонс, является не его расположение, а информация, полная и доступная всем участникам сделок, совершающихся на этом рынке^[187].

«На практике» теоретическая концепция совершенной информации реализуема лишь «в большей или меньшей степени»^[188].

Не удивительно, что некоторые рынки характеризуются лучшими информационными потоками, чем другие^[189]. Любое отклонение от предпосылки «общедоступной и непрерывной информации», утверждал Джевонс, ведет к заключению сделок, нарушающих равновесные условия обмена, что приводит к образованию «неестественных» относительных цен. Сговор, имеющий целью сокрытие информации, Джевонс считал одной из причин уничтожения «обычных рыночных условий», в результате чего «цены не отражают должным образом наличные количества благ»^[190].

В дополнение к этому теоретически совершенные условия редко выполняются при сделках, заключаемых в реальном мире, поскольку то, что наблюдается, является конгломератом «случайностей», влияющих на поведение индивидов. Теоретический анализ обмена предполагает, что индивидов мотивирует лишь эгоизм: «Каждого индивида нужно рассматривать как обменивающегося из соображений исключительно собственных нужд или собственных интересов»^[191]. В действительности же Джевонс признавал значение альтруизма и других внешних мотивов^[192].

Джевонс также соглашался, что на практике действие того, что он называл «прихотями», может оказаться сильнее предсказанной теорией реакции, скажем, на рост цен или даже скрыть ее, что приведет к непоследовательному поведению:

«Обычно мы не можем наблюдать никаких точных и постоянных колебаний в желаниях и поступках индивида, потому что действие внешних мотивов или того, что может показаться прихотью, оказывается сильнее четких тенденций. Как я уже отмечал, отдельный индивид не меняет еженедельно количество потребляемого им сахара, масла или яиц вслед за каждым мелким изменением цен. Как правило, потребление им этих продуктов остается на одном и том же уровне, пока случай не привлечет его внимание к росту цен, после чего, возможно, он на время перестанет потреблять их вовсе»^[193].

Действия индивида, повторяет Джевонс в предисловии к «Теории», часто могут «выглядеть как прихоть» из-за «многочисленных и сложных» влияющих на них «мотивов и обстоятельств»^[194].

В рассуждениях Джевонса об «иерархии мотивов» мы находим свидетельство его веры в то, что экономические решения могут быть неверными постоянно, особенно в среде необразованного рабочего класса. В «Теории» Джевонс очертил границу своих исследовательских целей, отметив, что рассматривает только «чувства низшего разряда» — чувства, направленные на то, чтобы обеспечить удовлетворение «обычных человеческих желаний при помощи как можно меньшего количества труда»^[195]. Таким образом, заявленная им задача заключалась не в оценке того, что люди должны желать или потреблять, но в анализе того, что они потребляют в реальности: «Пища, которая предотвращает муки голода, одежда, которая предохраняет от зимнего холода, обладают несомненной полезностью; но мы не должны ограничивать значение этого слова какими-либо моральными соображениями. Все то, что индивид находит желанным, все, ради чего он готов работать, должно считаться обладающим для него полезностью. В экономической науке мы исследуем не идеальных, а реальных людей»^[196].

Несмотря на заявления о главенствующем значении потребительских предпочтений, Джевонс, как и Менгер, имел весьма четкое собственное представление об иерархии благ. Хотя он и пытался оставаться нейтральным в своих рассуждениях о желательности тех или иных действий, его личное мнение о предпочтительности того или иного выбора очевидно даже в том, как он подходит к так называемым удовольствиям низшего разряда. Исходя из мотивов низшего уровня (наиболее эгоистичных), человек должен удовлетворять только свои «истинные и скромные» желания. Далее, писал Джевонс, для того чтобы «показать, как человек наилучшим образом может употребить это богатство для блага остальных так же, как и своего», требуется «более сложный расчет того, что является правильным или неправильным с точки зрения морали», из чего следует, что нескоординированные действия индивидов способны максимизировать их собственное благосостояние, но необязательно благосостояние общества. Затем, если на потребителя ложатся «требования семьи или друзей», «может стать желательным, чтобы он отказался от привычного ему полного удовлетворения собственных желаний и даже физических нужд»^[197]. Как и Менгер, Джевонс оказывал предпочтение удовольствиям длительным, хотя и более умеренным, по сравнению с удовольствиями краткими и более интенсивными. Опять же, как и Менгер, он предполагал, что потребители в подобных случаях часто делают неправильный выбор (см. его эссе об утилитаризме (1879)^[198] и нашу работу (1990)^[199]). Такая аргументация оставляла широкие возможности для масштабного политического вмешательства в экономику со стороны государства (см. часть V).

Говоря о межвременных решениях потребителей, Джевонс, как и Менгер, предполагал, что и в теории, и на практике потребители проявляют близорукость, систематически недооценивая преимущества будущего потребления. Он описал ситуацию, в которой полезность блага распределена во времени. «Если мы рассмотрим все будущие удовольствия и страдания так, как если бы они существовали в настоящем», утверждал Джевонс, то решение задачи максимизации полезности будет формально идентично решению задачи выбора одного или нескольких из многих возможных способов использования блага^[200]. Если благо используется на протяжении n дней, а v₁ — это предельная полезность, связанная с его потреблением в каждый отдельный день, то «существо, наделенное совершенным здравым смыслом и предусмотрительностью»^[201], распределит его таким образом, чтобы v₁ = v₂ = v₃ =… = v_n. Такое распределение, писал Джевонс, является наилучшим и «будет осуществлено существом, наделенным совершенным здравым смыслом и преду смот ри тель но стью. Чтобы обеспечить себе максимальную выгоду в жизни, нужно рассматривать все будущие события, все будущие удовольствия или страдания так, как если бы они уже происходили в настоящем, при этом помня о неопределенности их наступления. Коэффициент, выражающий эффект отдаленности, должен, коротко говоря, всегда равняться единице, таким образом, время не должно иметь никакого влияния»^[202].

Джевонс, однако, настаивал на том, что потребители вовсе не столь совершенны, поскольку удовольствия в будущем ценятся ими меньше, чем удовольствия в настоящем: «Однако ни один человеческий ум не обладает таким совершенством: ощущение в будущем всегда имеет меньшее влияние, чем ощущение в настоящем»^[203]. Этот предполагаемый недостаток означал, что без вмешательства государства индивиды не сберегут достаточно средств на будущее; к этому вопросу Джевонс возвращался раз за разом в ходе анализа проблем бедности и перенаселенности^[204].

Таким образом, в ходе своего анализа Джевонс указывает на различные «ошибки» потребителей. Некоторые из них совершаются вследствие «причуд» и прочих внешних причин, другие связаны с тем, что потребители неспособны принимать взвешенные решения, третьи отражают неумение индивидов четко оценить удовлетворение, которое можно получить от потребления конкретных благ. Существуют ошибки, связанные с неведением потребителей относительно «истинной» пользы от каких-то благ, и, наконец, самые худшие ошибки происходят от того, что потребители недостаточно высоко оценивают «истинную» пользу от будущего потребления. Джевонс, очевидно, предполагал, что некоторые типы ошибок эмпирически менее важны, чем другие. Так, например, он считал, что последствия «причуд» невелики, а также компенсируются со временем. Однако с другими ошибками, например связанными с распределением потребления во времени, а также с систематической недооценкой некоторых конкретных благ (например, библиотек), нельзя обойтись так просто, так что они, по мнению Джевонса, требуют формального исследования экономистами-теоретиками.

Этот тип ошибок также стал аналитическим основанием для многочисленных рекомендаций Джевонса относительно просвещения потребителей, неправильно тратящих свои средства.

V. Заключение

В ходе анализа экономического выбора и Джевонс, и Менгер различали «правильные» и «неправильные» решения потребителей и описывали те результаты, которые вытекали бы из правильных (ведущих к равновесию) решений для экономических агентов и экономики. Подобному методу сопутствует неоднозначный подход к экономической политике, который, возможно, способствовал некоторому недопониманию общей политической позиции этих авторов.

Оценки потребителя управляют экономической системой у Менгера, если последствия заблуждений и прочих осложнений не существуют, игнорируются или компенсируют друг друга. В случае преобладания цен, которые «правильно» отражают лежащую в их основе реальность — «правильную» оценку благ потребителями, — т. е. «экономических цен», распределение ресурсов будет отражать (правильные) желания потребителей, играющие в экономике верховную роль. Менгер, похоже, предполагал, что рынки стремятся к экономическим ценам, но однозначно писал, что по большей части нельзя считать, что такие цены уже установились^[205]. Его понимание предпринимательских ошибок и других заблуждений служило для того, чтобы отделить экономику реального мира от управляемой потребителем «экономической» модели.

Почти то же самое можно сказать о Джевонсе, которого, как и Менгера, одни считали крайним либералом, сторонником laissezfaire, а другие — приверженцем государственного вмешательства. Хотя в теоретическом анализе Джевонса говорится о равновесном обмене и предполагаемой совершенной информации, он четко писал, что на практике сделки заключаются близорукими, плохо информированными, нетерпеливыми или просто капризными потребителями. Его решительные высказывания в пользу политики laissez-faire в «Теории политической экономии» основаны на предпосылках о наличии у потребителей совершенной информации и рациональности, но таких потребителей нельзя считать репрезентативными для «экономической теории Джевонса» как таковой.

Одно предварительное заключение, которое можно сделать из приведенного здесь сравнения Джевонса и Менгера, вытекает из их разного понимания так называемого движения по направлению к равновесию. И Менгер, и Джевонс считают потребителей близорукими и нетерпеливыми. Но Менгер полагает, что потребители активно стремятся улучшить свой процесс принятия решений, в то время как, по мнению Джевонса, они не способны достичь такого улучшения без образования.

Перевод с английского Н. В. Автономовой

Ф. В. Комим

Джевонс и Менгер: регомогенизация? Жаффе двадцать лет спустя

Комментарий к статье С. Дж. Пирт

Перевод сделан по: Comim F. V. Jevons and Menger Re-Homogenized? Jaf é after 20 years: A Comment on Peart // The American Journal of Economics and So ciology. 1998. Vol. 57. No. 3. Р. 341–344.

В своей работе о регомогенизации Джевонса и Менгера Сандра Дж. Пирт с глубоким пониманием погружается в историю маржиналистской теории. Эта статья должна быть внимательно прочитана и признана самостоятельным аргументом в дебатах о маржиналистском движении. Вначале ее можно понять как попытку произвести переоценку тезиса Жаффе о дегомогенизации Вальраса, Менгера и Джевонса исходя из более тщательного изучения природы экономического человека у Джевонса. В пользу этой интерпретации говорит то, что новизна статьи заключается в том особом значении, которое в ней придается общим чертам теорий Джевонса и Менгера, не получившим должного отражения в работе Жаффе. Однако на самом деле Пирт поднимает вопрос, с аналитической точки зрения отличающийся от темы работы Жаффе, а именно проблему разрыва между теорией и практикой в истории маржиналистского анализа. Обсуждая значение этой статьи, необходимо иметь в виду, что все три тезиса, предложенные историками для оценки истоков маржинализма (гомогенизация, дегомогенизация, регомогенизация), были сформулированы с разными целями.

Тезис о гомогенизации как таковой не был постулирован, но представляет традиционное мнение. Коутс пишет об этом: «Объединенные достижения Джевонса, Менгера и Вальраса в начале 1870-х гг. действительно представляли собой существенный интеллектуальный прорыв в развитии экономического анализа и могут рассматриваться как революционные с точки зрения выводов, если не с точки зрения новизны или скорости распространения»^[206]. Этот тезис применялся либо для того, чтобы выразить концепцию экономической науки как знания, вооруженного инструментами^[207], либо для того, чтобы провести историографическое разграничение между классической и неоклассической теориями^[208], либо для того, чтобы выделить предмет и метод экономической науки, выросшей из трудов Джевонса, Вальраса и Менгера^[209]. Общей чертой трех различных версий тезиса о гомогенизации было признание явной прерывности в экономической мысли, связанной с принятием маржиналистского анализа как аналитического метода. Подход, под разуме ваю щий гомогенизацию Вальраса, Джевонса и Менгера, часто также подразумевает, что Менгер стоит особняком в этом триумвирате. К примеру, только игнорируя вклад Менгера, Мировски может утверждать, что «самым серьезным качественным изменением, внесенным “маржиналистской революцией”, было успешное проникновение математического дискурса в экономическую теорию»^[210]. Выделение общих черт у этих трех авторов осуществлялось для того, чтобы решить некоторые из перечисленных выше задач.

Говоря о дегомогенизации маржиналистской теории, Жаффе не только предлагает исследовать различия между трудами Менгера, Джевонса и Вальраса, но и призывает изменить цель историографического исследования так, чтобы должным образом охарактеризовать индивидуальный вклад каждого автора^[211]. Вследствие такого изменения цели — изменения, позволяющего уделить больше внимания теоретическим структурам и влияниям, чем аналитическим инструментам, — Жаффе утверждает, что различия между теориями Менгера, Джевонса и Вальраса важнее, чем то, что их объединяет. О некоторых из этих различий Жаффе уже писал раньше в статье, в которой, вслед за Шумпетером, утверждал, что использование Вальрасом предельного анализа как части модели конкурентного рынка отмежевывает его от двух других «революционеров»^[212]. Поскольку до этого историки уже и так рассматривали Менгера отдельно от Вальраса и Джевонса, в статье 1976 г. Жаффе попытался окончательно сформулировать новую историографическую задачу и привлечь внимание к различиям между Джевонсом и Вальрасом. Его исследования привели к выводу о том, что «не только подход Джевонса разительно отличался от подхода Вальраса, но и отправная точка его анализа была иной»^[213], — справедливое утверждение в пределах (но только в этих пределах) заданного Жаффе контекста. Принимая это во внимание, аргументы Пирт в пользу регомогенизации нужно понимать не только как общие рамки для оценки вклада Джевонса в маржиналистскую теорию, но также как постановку новой историографической проблемы. С этой точки зрения разногласия между Жаффе и Пирт относительно соотношения теорий Менгера и Джевонса не имеют первостепенного значения. Когда Пирт рассматривает авторов через призму расхождений между теорией и практикой, она исследует иной тезис, в некоторых аспектах несопоставимый с другими утверждениями, основанными на других аналитических задачах. Те аспекты, которые выделяет Пирт, сравнивая Менгера и Джевонса, не совсем совпадают с теми, о которых пишет Жаффе. Жаффе анализирует расхождения между Менгером и Джевонсом по следующим пунктам: подход к структуре потребностей с точки зрения оценки, равновесие, гедонистическая психология, использование математики, понятие причинной связи. Пирт же исследует их сходства в вопросах потребительского поведения, подхода к сложным случаям, разделения теории и практики.

Таким образом, характеристика, которую Пирт дает Менгеру и Джевонсу, напрямую не пересекается с характеристикой, которую дает им Жаффе, и не противоречит ей. К примеру, те аспекты потребительского поведения, которые она подчеркивает, относятся не к общей утилитаристской схеме Джевонса, но к таким проблемам, как близорукость оценки людьми будущих потребностей при принятии межвременных решений, а также неверные экономические решения, принимаемые «необразованными трудящимися классами». Пока все хорошо. Однако из-за того, что она выдвигает новую историографическую проблему, сопоставление «экономических цен» и «цен реального мира» у Менгера и сопоставление «теоретически совершенных рынков» и «рынков на практике» у Джевонса приобретают значение, которое нельзя оценить с точки зрения, принятой Жаффе. В результате Пирт при помощи этого сравнения иллюстрирует тезис о том, что взгляды Джевонса на человеческое поведение были сложнее, чем принято считать, и что некоторые сходные черты теорий Менгера и Джевонса остаются неисследованными, когда историография маржиналистской теории концентрируется на других аналитических задачах. Большее значение, однако, имеет затронутая Пирт тема разделения теории и практики в экономической истории. В более ранних работах Пирт сравнивала Джевонсову идею о том, что средние величины не являются релевантными для объяснения экономических явлений, и то различие, которое Джон Стюарт Милль проводил между теорией и практикой^[214]. В то время как метод Милля подчеркивал значение противоречащих теории фактов и конкретных наблюдений для устранения несоответствий между теоретическими результатами и конкретными аспектами реальности, Джевонс признавал маловажными все те элементы, которые не способствовали установлению закономерностей и паттернов. Пирт объясняет это расхождение отчасти различными предпосылками двух авторов относительно возможности определить четкие законы человеческого поведения, а отчасти разными мнениями о необходимости соотносить теоретические аргументы с конкретными явлениями. В этой статье Пирт, приводя доводы в пользу регомогенизации Менгера и Джевонса, рассматривает позицию Джевонса относительно расхождений между теорией и практикой во многом в соответствии с работой Уайта^[215]. С этой точки зрения статья Пирт скорее является не пересмотром тезиса Жаффе, а возвращением к ее давнему интересу к проблеме разрыва между теорией и практикой в истории экономической науки, который в этой работе выражается через самостоятельный тезис о регомогенизации.

Перевод с английского Н. В. Автономовой

Ф. Фонтен

Менгер, Джевонс и Вальрас: негомогенизация, дегомогенизация, гомогенизация

Комментарий к статье С. Дж. Пирт

Перевод сделан по: Fontaine Ph. Menger, Jevons, and Walras Un-Homogenized, De-Homogenized, and Homogenized: A Comment on Peart // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 333–339.

I. Что же, в конце концов, имел в виду Жаффе^[216], говоря о дегомогенизации Менгера, Джевонса и Вальраса? Первое, что приходит на ум, — это что в какой-то момент они были гомогенизированы и Жаффе пытался вернуть им изначальный статус «негомогенизированных» авторов. Тут возникает новый вопрос: что означает слово «гомогенизация»? Возьмем, к примеру, гомогенизацию молока. В процессе гомогенизации молока молекулы содержащегося в нем жира разбиваются на мельчайшие частицы; суть всего процесса в том, чтобы смешать различные элементы молока в однородную массу так, чтобы сливки не отделялись от молока. Возможно ли, в таком случае, что, используя метафору из области химии, Жаффе пытался сказать коллегам-экономистам, что теории Менгера, Джевонса и Вальраса оказались несправедливо «низведены» до уровня простейших формулировок? Этот подход всегда был популярен при оценке различных школ в истории экономической мысли; он представляет собой хитрое средство отвлечения внимания от собственного вклада автора в экономическую науку. Не использовал ли аналогичную метафору еще Давид Юм? В письме Морелле о другой группе экономистов, а именно о физиократах, он предлагал следущее: «Я надеюсь, что в своей работе вы разгромите их, раздавите их, сокрушите их, оставив от них лишь пыль и золу!»^[217] На самом деле метафора Юма не может быть приравнена к метафоре Жаффе, хотя и помогает проиллюстрировать последнюю. Действительно, Кенэ, Бодо, Мирабо и прочие давно были гомогенизированы, т. е. смешаны до однородной массы, в которой их возможные различия были не видны. Иными словами, Юм имел в виду, что пришло время превратить физиократов в ничто (а не привести их теорию к простейшей форме), в мелкие частицы, такие как пыль и зола; это скорее пульверизация, а не гомогенизация.

Как выясняется, Жаффе интересовал не столько сам процесс гомогенизации, сколько его результат. Он прекрасно знал, что Менгер, Джевонс и Вальрас были смешаны в однородную массу под названием «маржиналистская революция»^[218], но не слишком распространялся на этот счет, ограничившись одной лишь краткой, хотя и информативной, ремаркой:

«Преувеличенное значение, которое историки экономической науки придают изобретению инструмента предельной полезности, когда говорят о тройном открытии маржиналистской теории, согласуется с Шумпетеровым определением науки как “знания, вооруженного инструментами”. Слишком узкое толкование этого определения часто используется ими, чтобы отвлечь внимание от собственно знания и привлечь его к инструментам, применяемым для формального структурирования этого знания. То, что само знание важнее, чем инструмент, посредством которого оно создается, нам понятно из того факта, что теоретические построения Менгера, Джевонса и Вальраса, возведенные при помощи сходных вариаций одного и того же инструмента, заметно отличались друг от друга и совершенно поразному повлияли на развитие теоретических моделей, в то время как сам инструмент вообще вышел из употребления»^[219].

Получается, что целью Жаффе было не столько прояснить природу гомогенизации, сколько подчеркнуть изъяны, связанные с ее результатом. Тому, кто хочет на самом деле узнать что-то из его работы, стоит иметь это в виду, потому что точно так же, как Жаффе не стал рассуждать о процессе гомогенизации, он не удосужился дать определение «дегомогенизации»^[220]. Получается, что призыв Жаффе к дегомогенизации не вполне корректен. Статье Жаффе подошло бы название «Менгер, Джевонс и Вальрас: негомогенизация и дегомогенизация», потому что в его работе содержится два четких утверждения. Во-первых, «дегомогенизация» должна напомнить историкам экономической мысли, что «распространенная практика объединения под одним заголовком Менгера, Джевонса и Вальраса»^[221] не должна заслонять от них того факта, что Менгер, Джевонс и Вальрас — это три разных автора, каждый с собственными взглядами. С этой точки зрения Жаффе на самом деле выступал не в пользу дегомогенизации, которая должна последовать за неудачной гомогенизацией; скорее он заострял внимание на предпосылке проведения качественных исследований в области истории экономической мысли, а именно на изучении первоисточников. Таким образом, он предлагал подходить к Менгеру, Джевонсу и Вальрасу как к негомогенизированным авторам.

Во-вторых, дегомогенизация связана с одним возможным последствием такого подхода. Различия между авторами могут временами, хотя и не обязательно, быть важнее, чем точки их соприкосновения. В случае Менгера, Джевонса и Вальраса Жаффе четко дал понять, что намерен выяснить, «не заслоняет ли от нас использование единого названия для трех “революционных” новаторских теорий 1870-х гг. тех самых различий, которые по прошествии времени стали казаться намного важнее, чем то, что их объединяло»^[222]. Таким образом, Жаффе предполагает, что дегомогенизация — это процесс, обратный гомогенизации, и что можно, соответственно, дегомогенизировать Менгера, Джевонса и Вальраса примерно так, как можно деконструировать нечто, что было сконструировано.

В своем комментарии я хотел бы указать на то, что нет смысла интерпретировать дегомогенизацию Менгера, Джевонса и Вальраса как попытку восстановить их воображаемое исходное положение негомогенизированных авторов. Иными словами, альтернативой гомогенизации, проиллюстрированной тем, что Жаффе называет «учебниками по истории экономической мысли, построенными по одному стереотипу», является не столько дегомогенизация, сколько негомогенизация, непосредственное изучение первоисточников, позволяющее признать и акцент на различиях между Менгером, Джевонсом и Вальрасом — дегомогенизацию, и акцент на их сходных чертах — гомогенизацию как две отдельные установки при чтении этих авторов.

II. Пирт соглашается с Жаффе в том, что нужно подходить к Менгеру, Джевонсу и Вальрасу как к негомогенизированным авторам:

«Я не хочу сказать, что Вальраса, Джевонса и Менгера надо регомогенизировать. Но внимательно изучая первоисточники… можно обнаружить у Джевонса куда более сложные воззрения на человеческое поведение, чем те, что ему обычно приписываются. Эти воззрения имеют много общего с предпосылками теории Менгера: предрасположенностью человека к развитию, принятием им решений в условиях неопределенности, важной ролью ошибок, а также значением фактора времени при принятии решений»^[223].

Однако она также возражает Жаффе: она считает, что «попытка дегомогенизировать Джевонса, Вальраса и Менгера, возможно, привела к тому, что некоторые ключевые общие черты теорий… Джевонса и Менгера оказались в тени»^[224]. К сожалению, Пирт пала жертвой неоднозначной терминологии Жаффе: она представляет гомогенизацию и дегомогенизацию как два противоположных подхода, хотя из структуры и содержания ее статьи совершенно очевидно, что она считает их комплементарными. Убедительный пример этой неоднозначности являет собой следующее заявление Пирт: «Может быть, в таком случае имеет смысл “регомогенизировать” Джевонса и Менгера, но не Вальраса?»^[225]. То есть она считает, что все три автора в какой-то момент были гомогенизированы, что Жаффе их дегомогенизировал и что, возможно, пришло время регомогенизировать хотя бы двоих из трех на основании их общих взглядов на человека, принимающего решения.

Есть две причины, по которым Пирт не стоит противопоставлять свои аргументы аргументам Жаффе. Одна из них: ничто не свидетельствует о том, что гомогенизация и демогенизация исключают друг друга или что они должны производиться по очереди. Соответственно, нет никакой нужды в «регомогенизации» авторов в области истории экономической теории. Гомогенизация и дегомогенизация отражают разные точки зрения, принятые историками экономической мысли в ходе изучения первоисточников, — скажем, пользуясь примером Жаффе, определение науки либо как знания, вооруженного инструментами, либо как структурированного знания. Более того, может быть полезно взглянуть на Менгера, Джевонса и Вальраса под заголовком «Маржиналистская революция 1870-х гг.», если нужно показать, что их труды обнаружили знаменательный разрыв с классической теорией вообще и Рикардо в частности. Напротив, стремление классифицировать этих авторов вместе может оказаться не столь актуальным для тех, кто видит больше преемственности в аналитических разработках 1870-х гг. Отчасти дело тут в собственных научных интересах историка экономической мысли. И я достаточно пессимистично смотрю на возможность примирить противоборствующие точки зрения при помощи внимательного изучения первоисточников 1870-х гг. Весьма вероятно, что гомогенизация и дегомогенизация сосуществовать будут еще долго.

Есть и другая причина, по которой Пирт не следовало бы перенимать определение дегомогенизации как противоположности гомогенизации, принятое Жаффе. Она начинает с перечисления различий между Менгером, Джевонсом и Вальрасом (точнее, в конечном итоге различий между Вальрасом, с одной стороны, и двумя его современниками — с другой), а заканчивает демонстрацией того, что у Джевонса и Менгера были одинаковые взгляды на экономического человека. Точнее, она настаивает, что «для Джевонса и Менгера вопрос определения цен не был ключевым»^[226], а для Вальраса был и что последнего «куда меньше интересовала разработка теории субъективной оценки потребительских благ»^[227]. Далее она подчеркивает, что и Менгер, и Джевонс считают человека, принимающего решения, подверженным заблуждениям, чувствующим нерешительность и сталкивающимся с информационными лакунами. Если статья Пирт — это не попытка соединить дегомогенизацию и гомогенизацию, то я не знаю, что это.

Однако если правда, что дегомогенизацию и гомогенизацию следует рассматривать как взаимодополнения, то от их комбинации должна быть какая-то польза. Иными словами, зачем нам вообще гомогенизировать и дегомогенизировать Менгера, Джевонса и Вальраса? Из статьи Пирт понятно, что оправдание использованию этого смешанного подхода — более ясное понимание воззрений Джевонса и Менгера на экономического человека. Однако нужен ли нам для этого Вальрас? Аналогичным образом, нужен ли нам Джевонс, чтобы разобраться с Менгеровым экономическим человеком? И, наконец, нужен ли нам Менгер, чтобы понять Джевонсова экономического человека?

Пирт не дает подробного ответа на первый вопрос. К примеру, она не высказывает суждения о том, объясняются ли сходные взгляды Джевонса и Менгера на экономического человека тем, что в отличие от Вальраса они концентрируются на поведении при обмене, а не на определении цены при совершенно свободной конкуренции. Сходным образом, тот факт, что «Вальраса куда меньше интересовала разработка теории субъективной оценки потребительских благ», не проливает света на тот факт, что «и Менгер, и Джевонс считают потребителей близорукими и нетерпеливыми»^[228]. Это просто свидетельствует о том, что Вальрас выбрал иное направление исследований. Вальрас вполне может отличаться от Джевонса и Менгера, но это ничего не говорит нам о том, почему у Джевонса и Менгера были схожие взгляды.

Что касается двух других вопросов, Пирт выражается яснее, хотя она могла бы и больше углубиться в объяснение сходных черт Менгерова и Джевонсова экономического человека. Дело в том, что ее аргументация, хотя и интересная, остается сомнительной. Возможно, между взглядами Джевонса и Менгера на экономического человека и есть сходство. Однако похоже на то, что это сходство заслоняет одно ключевое расхождение между Джевонсом и Менгером. В то время как описание экономического человека как заблуждающегося, плохо информированного существа у Менгера относится к сфере теории, за исключением теории цен, у Джевонса оно преимущественно относится к сфере практики. Конечно, не следует забывать случай торга при заключении сделки (bargaining), в ходе которого Джевонсов экономический человек напоминает Менгерова тем, что принятие им решений очень сильно зависит от информации. Очевидно, что в таких ситуациях необходимая информация не связана с «общностью знания», на которую Джевонс ссылается в случае совершенного рынка; она приобретается «в ходе сделки». Однако, как признает сама Пирт, в подобных ситуациях экономическим человеком движут мотивы, которые более или менее чужды экономической теории. Аналогичным образом можно найти общие черты в идеях Джевонса и Менгера о том, как потребители принимают решения. Пирт утверждает, что и у Джевонса, и у Менгера потребители могут заблуждаться относительно того, что на самом деле является для них благом. Однако и здесь тоже, как оказывается, сравнение должно быть уточнено. Когда «Джевонс признавал, что действия потребителей являются следствием множества “внешних”, “прихотливых” или “пагубных” воздействий»^[229], он всего лишь хотел сказать, что на практике его условия максимизации полезности могут быть неприменимы. Соответственно, сомнительно, что Джевонс счел бы подобные воздействия частью экономической теории. Напротив, у Менгера понятия «действительных» и «воображаемых» благ открывают возможность для изучения ошибок самой экономической теорией. В любом случае остается неразрешенным вопрос: существует ли однозначная связь между тем, как принятие решений рассматривается в теории обмена, и тем, как оно рассматривается в теории полезности?

III. В заключение я хотел бы подчеркнуть, что попытка Жаффе дегомогенизировать Менгера, Джевонса и Вальраса все еще актуальна. Более того, критической необходимостью является признание вклада каждого из авторов в экономическую науку как самостоятельного, поскольку это может обогатить содержание современной экономической теории. На сегодняшний день только теория экономического равновесия Вальраса пользуется заслуженным вниманием. Однако, как наглядно демонстрирует нам Пирт, историкам экономической мысли может также быть весьма полезно исследовать сходство между экономическим человеком у Менгера и Джевонса не только потому, что оно может пролить свет на их рекомендации относительно экономической политики, но и потому, что оно представляет собой интересную точку зрения на эволюцию парадигмы homo economicus начиная с 1870-х гг.

Перевод с английского Н. В. Автономовой

Р. Ф. Эбер

Джевонс и Менгер: регомогенизация. кто настоящий «третий лишний»?

Комментарий к статье С. Дж. Пирт

Перевод сделан по: Hébert R. Jevons and Menger Re-Homogenized: Who Is the Real “Odd Man out”? A Comment on Peart // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 327–332.

I. Введение

Работа Сандры Дж. Пирт «Джевонс и Менгер: регомогенизация? Жаффе двадцать лет спустя» — это попытка по прошествии двух десятилетий произвести переоценку тезиса Жаффе, который он выдвинул как упрек историкам экономической науки в склонности не замечать различий между отцами-основателями так называемой маржиналистской революции — Джевонсом, Менгером и Вальрасом. Жаффе выражал недовольство тем, что тенденция к гомогенизации первооткрывателей маржинализма заслоняет важные различия между их концепциями и что из них троих Менгер был «третьим лишним»^[230]. Пересмотрев этот вопрос, Пирт, однако, заключает, что расхождения между Джевонсом и Менгером не так уж велики, как казалось Жаффе, и что при внимательном рассмотрении «третьим лишним» выступает Вальрас. Я нахожу исследование Пирт во многих отношениях убедительным, особенно в той части, где она пишет об образовании естественного союза между Джевонсом и Менгером по поводу ключевых проблем, таких как значимость процесса, неопределенности, ошибок и фактора времени. Я также считаю, что многие современные историки экономической мысли упустили фундаментальный характер смены парадигмы, представляющей собой переход от классической экономической теории к неоклассической. Это обстоятельство по-прежнему делает затруднительным понимание места, занимаемого соответственно Джевонсом, Менгером и Вальрасом в истории экономической науки.

II. Проблема «революционности» предельной полезности

Тенденция к гомогенизации Джевонса, Менгера и Вальраса возникла вследствие непонимания фундаментального характера смены парадигмы экономической науки — от классической к неоклассической. Значение ключевых изменений, произошедших после 1850 г. в экономической теории, заключалось не столько в том, что в мышление экономистов проникло понятие полезности, сколько в том, что объяснения сдвинулись из плоскости макроэкономики (вопросы экономического роста и распределения доходов) в плоскость микроэкономики (решения, принимаемые фирмой и индивидуальным потребителем). В конце концов, еще древние греки признавали полезность стимулирующим фактором человеческого поведения. Смит осознавал это, хотя и сторонился полезности в своих парадоксальных рассуждениях о ценности. Бентам вернул концепции полезности былую славу, пусть и в роли агрегированного показателя благосостояния. Джевонс очевидным образом считал Бентама автором правильной теории человеческого поведения, хотя и сделал центром своего анализа не соображения коллективного благосостояния (как у Бентама), а решения индивида. Аналогично, концепция маржинализма также в какой-то мере присутствовала в классической теории. Взять хотя бы теорию ренты Рикардо, согласно которой отдача от земли основывалась на ее предельной производительности, соответствующей плодородности. Или — фон Тюнена, который блестяще применял маржиналистский принцип в собственной версии сельскохозяйственной экономики. Тем не менее экономисты-классики от Смита до Милля не нашли сколь-либо важного места в своих теориях для полезности, а значит, и для предельной полезности. Сениор, к примеру, признавал это понятие, но ни разу им не воспользовался^[231].

Необходимость в понятии предельности (marginal concept), как в свое время писал Хатчисон, появляется, когда одинаковые, следующие одна за другой единицы благ или факторов производства имеют разное значение для потребителя или производителя^[232]. Поскольку экономисты классической школы обращались преимущественно к конкурентным рынкам, где нет расхождения между предельными и средними издержками, для основных классических моделей понятие предельности, равно как и разделение ценности на предельную и среднюю, было достаточно бесполезным. Отсутствие или наличие соображений, связанных с полезностью, не является тут главным. Таким образом, Хатчисон верно заключил, что «в предельной полезности важно скорее прилагательное, чем существительное»^[233].

III. Джевонс, Менгер и традиция инженеров-экономистов

Важным — недооцененным — экзогенным явлением, которое и обнаружило необходимость в понятии предельности, была железная дорога. Воплощенная на практике новая технология, железная дорога произвела настоящую транспортную революцию; однако она также вызвала теоретическую революцию в экономической науке. Железная дорога сулила огромные потенциальные выгоды практически для всех потребителей, но при этом требовала крупных капиталовложений. Изучение того, насколько такие инвестиции целесообразны, особенно когда в дело должны были пойти государственные средства, изначально было вотчиной инженеров. Поэтому не удивительно, что настоящими пионерами маржиналистского анализа были инженеры, такие как Элле^[234], Дюпюи^[235] и Ларднер^[236]. Эти авторы, наряду с менее известными, столкнулись с новыми задачами, связанными с определением цен и объемов выпуска продукции фирмами-монополистами, которые несли высокие постоянные и низкие переменные издержки, а также имели резко возрастающую отдачу. Проблема распределения издержек и поиска оптимальных железнодорожных тарифов стала главной в экономике нового транспорта, и полезность для потребителя была неотъемлемой частью этой проблемы. Классическая теория плохо подходила для решения подобных задач. Поэтому инженеры, опираясь на свои специальные знания и ресурсы, стали искать новые аналитические инструменты, и эти поиски ознаменовали начало плодотворного периода открытий и изобретений.

Джевонс и Менгер с интересом восприняли эти разработки, в то время как Вальрас оставался к ним равнодушен^[237]. У нас есть даже собственное признание Джевонса в том, что книга Ларднера повлияла на него, когда он писал свои первые экономические эссе о проблемах железнодорожной отрасли Нового Южного Уэльса. Он также был осведомлен и о других прорывных исследованиях инженеров. К примеру, Дженкинсово графическое изображение спроса и предложения побудило его отдать свою работу в печать быстрее, чем он изначально планировал. В случае Менгера сложнее проследить прямые связи с трудами инженеров-экономистов, потому что он нигде явно не упоминал о них. Однако его личная библиотека была оснащена самой разнообразной литературой. Только из трудов французов (которые, пожалуй, были наиболее основательны в своих изысканиях) мы находим в библиотеке Менгера следующие: подборку журнала «Annales des pontes et chaussées» (за 1844–1849 гг., когда в нем издавались прорывные статьи Дюпюи), книги Инара^[238], Дютана^[239], Казо^[240], Дю Мениль-Мариньи^[241], Дюпюи^[242] и Фовиля^[243].

С одной стороны, наличие в библиотеке Менгера этих книг и журналов — это лишь косвенное свидетельство, но с другой стороны, у нас есть все основания предположить, что Менгер был погружен в инженерно-экономическую литературу, поскольку он не был простым библиофилом, собирающим книги лишь для коллекции. Особенно вероятно то, что он впитал смелые идеи Дюпюи, многие из которых столь удивительно похожи на его собственные.

IV. Заключение

Можно с уверенностью сказать, что благодаря ключевой роли, сыгранной ранее инженерами в развитии экономической теории, к 1870 г. переход от макроэкономических изысканий к микроэкономическим в Европе был в полном разгаре. Когда этот переход набрал обороты, стало возможным выделить два явственно различимых подхода: подход с точки зрения частичного равновесия Джевонса, Менгера и Маршалла и подход с точки зрения общего равновесия Вальраса. Дюпюи предвосхитил появление теории частичного равновесия, которую Маршалл довел до совершенства поколение спустя. Однако концепция общего равновесия стала теоретическим новшеством первого порядка, и вся заслуга его изобретения принадлежит одному Вальрасу. Как подчеркивали Жаффе и другие исследователи, предельная полезность для Вальраса была почти второстепенным, хотя и стержневым понятием, потому что она позволила ему преодолеть аналитическую пропасть между спросом и уравнениями цен, необходимыми для его системы общего равновесия. Говоря словами Жаффе, «Вальрас не поднимался от предельной полезности на уровень своей системы общего равновесия, он, наоборот, спустился с этого уровня к предельной полезности»^[244]. Напротив, Джевонс и Менгер начали с понятия субъективной полезности и строили свои теории снизу вверх^[245].

Двадцать лет назад Жаффе оказал нам услугу, предупредив об опасности смешения авторов в одну кучу путем выделения сходств между ними и игнорирования различий. В разумных пределах каждый автор должен оцениваться согласно его или ее заслугам в соответствующих исторических условиях. Однако есть смысл и в том, чтобы объединять авторов в «лагеря» в соответствии с тем, как они повлияли на развитие экономической теории. Экономисты ХХ в., как витязи на распутье, стояли перед выбором между системами частичного равновесия и общего равновесия. Судя по тому пути, который они для себя избрали, очевидно, что Вальрас принадлежал к одному лагерю, а Джевонс и Менгер — к другому.

Перевод с английского Н. В. Автономовой

Примечания

61

Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 287.

62

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. Т. 3. С. 1211.

63

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. С. 1090.

64

Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 288.

65

Там же. С. 285.

66

Там же.

67

История экономических учений / под ред. В. С. Автономова, О. И. Ананьина, Н. А. Макашевой. М.: ИНФРА-М, 2000. С. 206.

68

История экономических учений. С. 209.

69

Более ранние редакции этой статьи были под другим названием представлены на конференции по истории экономической мысли в Бирмингеме в сентябре 1972 г., а также на Генеральной ассамблее Японской ассоциации экономической теории в Нагое в 1974 г. Данный текст является результатом тех ценных критических комментариев, которые я получил благодаря этим и другим выступлениям. Особую признательность я хотел бы выразить Клаусу Х. Хеннингсу из Редингского университета (Англия) за ценные идеи о теории Менгера. Я также выражаю благодарность Канадскому совету за финансовую помощь в подготовке этой статьи.

70

The Marginal Revolution [in Economics]: Interpretation and Evaluation / ed. by R. D. C. Black, A. W. Coats, D. W. C. Goodwin. Durham, NC: Duke University Press, 1973. Работы из этого сборника публиковались как в журнале «History of Political Economy» (1972. Vol. 4. No. 2. P. 266–624), так и отдельным изданием, дополненным алфавитным указателем. Далее ссылки на «The Marginal Revolution» будут даваться сначала на отдельное издание, а следом в квадратных скобках будут указаны ссылки на соответствующие страницы журнала.

71

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. Т. 3. С. 1199–1213.

72

Hutchison T.W. A Review of Economic Doctrines 1870–1929. Oxford: Clarendon Press, 1953. P. 15.

73

Blaug M. Economic Theory in Retrospect. 2nd ed. Homewood, IL: Irwin, 1968. P. 298.

74

Robbins L. The Evolution of Modern Economic Theory: And Other Papers on the History of Economic Thought. L.: Macmillan, 1970. P. 16.

75

Hicks J. R. Leon Walras // Econometrica. 1934. Vol. 2. No. 4. P. 338. Не кто иной, как сам Леон Вальрас в 1889 г. подал пример, классифицировав Джевонса, Менгера и себя как сооткрывателей современной теории предельной полезности. См.: Walras L. Éleménts d’économie politiques pure. 2nd ed. Lausanne: Rouge, 1889. P. VIII–IX и § 160, что соответствует с. 36–37 и с. 204–207 переводa на английский язык [Elements of Pure Economics / transl. from the defi nitive edition by W. Jaf é. L.; Homewood, IL: Allen and Unwin: Irwin, 1954 (перепечат.: Economics Classics. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1969; рус. пер.: Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф, 2000. С. 144–146)].

76

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. Т. 1. С. 8.

77

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. Т. 3. С. 1210–1211.

78

Correspondence of Leon Walras and Related Papers [далее — Correspondence] / ed. by W. Jaf e: 3 vols. Amsterdam: North Holland (for Royal Netherlands Academy of Sciences and Letters), 1965. Vol. I. P. 216–221, n. (33) to Letter 148.

79

Walras L. Principe d’une théorie mathématique de l’échange // Séances et travaux de l’Académie des Science morales et politiques. 1874. Vol. 101 of the Collection, 33rd Year of New Series. Part I. P. 97–116; переизд. с незначительными исправлениями в: Walras L. Théorie mathématique de la richesse sociale. Lausanne: Corbaz, 1883. P. 7–25.

80

В буквальном переводе «редкость». — Примеч. науч. ред.

81

The Marginal Revolution. P. 113–139 [379–405], особенно p. 127–132 [392–398].

82

Ближе к концу жизни Вальрас так писал о продвижении к своему открытию: «В октябре 1871 г., когда я стал профессором, я наконец получил первый из двух ключей к чистой политической экономии в той строго научной форме, в какой я хотел ее видеть, т. е. в математической форме: необходимо знать “уравнение обмена”. В течение 1872 г. я нашел и второй ключ: знать “уравнение максимального удовлетворения”, которое, как мне вскоре стало известно, вывел в Англии Джевонс» (Walras L. Ruchonnet et le socialisme scientifi que // La Revue socialiste. 1909. Vol. 49. No. 295. P. 581).

83

[Isnard A.-N.] Anon. Traité des richesses: 2 vols. Londres; Lausanne: Francois Grasset, 1781.

84

Cournot A. A. Recherches sur les principes mathématiques de la theorie des richesses. Paris: Hachette, 1838. Переизд.: ed. by G. Lutfalla. Paris: Riviere, 1938. Пер. на англ.: Researches into the Mathematical Principles of the Theory of Wealth / transl. by N. T. Bacon; ed. by I. Fisher. N.Y.: Macmillan, 1927.

85

Poinsot L. Éleménts de statique. 8th ed. Paris: Bachelier, 1842.

86

См.: Jaf é W. A. N. Isnard, Progenitor of the Walrasian General Equilibrium Model // History of Political Economy. 1969. Vol. 1. P. 19–43.

87

Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. XVII.

88

Correspondence. Vol. III. P. 149–150, n. (7) to Letter 1483.

89

Ibid. Vol. I. P. 293–296, n. (2) to Letter 198.

90

Пять лет спустя в § 370 второго тома первого издания «Элементов» (Éleménts d’économie politiques pure: 2 vols. Lausanne: Corbaz, 1874–1877) Вальрас сурово критиковал Дюпюи за то самое отождествление, к которому сам ранее прибегал. См.: Ibid. § 387).

91

В тексте ошибка, должно быть наоборот: intensité d’utilité — интенсивность полезности. — Примеч. науч. ред.

92

Correspondence. Vol. I. P. 308–311, n. (4) to Letter 211.

93

См.: The Marginal Revolution. P. 122–123 [388–389].

94

См.: Mill J. S. Essays on Some Unsettled Questions of Political Economy. L.: John W. Parker, 1844. (Idem // Series of Reprints of Scarce Works [on Political Economy]. No. 7. L.: London School of Economics, 1948). P. 132, n. (*). Здесь Дж. С. Милль пишет, что «политическая экономия… не занимается вопросами потребления богатства, не считая того, что потребление в ней признается неотделимым от производства или от распределения. Нам не известна какая-либо отдельная наука, предметом которой являются законы потребления богатства: возможно, эти законы являются лишь законами человеческого наслаждения. Политические экономисты никогда не рассматривают потребление само по себе, но всегда лишь с целью исследовать, каким образом разные виды потребления влияют на производство и распределение богатства». Мое внимание к этому отрывку привлекла неопубликованная статья профессора Джона Менефи из Калифорнийского колледжа в г. Бейкерсфилдe под названием «Эволюция понятия досуга в экономических доктринах».

95

Menger C. Grundsätze der Volkswirtschaftslehre. Vienna: Braumüller, 1871. (Idem // Series of Reprints of Scarce Tracts [in Economic and Political Science]. No. 17. L.: London School of Economics, 1934; пер. на англ.: Principles of Economics / transl. by J. Dingwall, B. F. Hoselitz. Glencoe, IL: Free Press, 1950). P. 67–70, 123–126. [Рус. пер.: Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер. М.: Экономика, 1992. (Экономическое наследие). С. 66–69, 127–130.]

96

Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 241–246.

97

Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. L.: Macmillan, 1924. (1st ed. — 1871; 2nd ed. — 1879; Pelican ed. — ed. by R. D. C. Black. Harmondsworth, Middlesex: Penguin Books Ltd., 1970). P. XLIII–XLIV.

98

Correspondence. Vol. III. P. 366–367, n. (5) to Letter 1696.

99

Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. P. 95; курсив Джевонса.

100

Ibid. P. 140.

101

Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. P. XXXIV.

102

Ibid. P. 85–88. Хотя Леон Вальрас не так много говорил на эту тему, он также видел конкурентный рынок в квазиинституциональном свете. Он отмечал в 1909 г., что предположил для своей теоретической модели существование «гипотетического режима организованной свободной конкуренции (это не то же самое, что просто laisser-faire)» [Walras L. Ruchonnet et le socialisme scientifi que. P. 581; курсив Вальраса]. Таким образом, свободная конкуренция в модели Вальраса была не спонтанной, она была чем-то, что необходимо было сознательно организовывать.

103

Correspondence. Vol. I. P. 397, Letter 275.

104

Ibid. Vol. I. P. 414, Letter 286.

105

Jevons W. S. The Theory of Political Economy / ed. by R. D. C. Black. P. 21.

106

The Marginal Revolution. P. 108 [374].

107

col1_0 Jevons, Bentham and De Morgan // Economica. 1972. Vol. 39. P. 12 2 — 127.

108

Walras L. Études d’économie sociale (Theories de la repartition de la richesse sociale). Lausanne: Rouge, 1896 (2nd ed. — ed. by G. Leduc. Lausanne; Paris: Rouge: Pichon, 1936). P. 194–196; Walras L. Études d’économie politique appliquée (Theorie de la production de la richesse sociale). Lausanne: Rouge, 1898 (2nd ed. — ed. by G. Leduc. Lausanne; Paris: Rouge: Pichon, 1936). P. 457–459.

109

Edgeworth F. Y. Mathematical Psychics. L.: Kegan Paul, 1881 (Idem // Series of Reprints of Scarce Tracts. No. 10. L.: London School of Economics, 1932). P. 98–102. [В тексте Жаффе ошибка — правильно было бы «гедониметрией». — Примеч. науч. ред.]

110

Georgescu-Roegen N. Analytical Economics: Issues and Problems. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1966. P. 18.

111

Stigler G. J. Production and Distribution Theories: The Formative Period. N.Y.: Macmillan, 1941. P. 135.

112

Georgescu-Roegen N. Analytical Economics. P. 19.

113

В русском переводе данная работа озаглавлена «Основания политической экономии», что неточно. — Примеч. науч. ред.

114

Hayek F. A. [von]. Carl Menger // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 10. N.Y.: Macmillan Co.: Free Press, 1968. P. 125.

115

Менгер К. Основания политической экономии. С. 164–165.

116

Там же.

117

Georgescu-Roegen N. Utility // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 16. N.Y.: Macmillan Co.: Free Press, 1968. P. 251.

118

Менгер К. Основания политической экономии. С. 155–159.

119

Там же. С. 183–191. Ср.: The Marginal Revolution. P. 120 [386].

120

The Marginal Revolution. P. 160 [420].

121

Как сказал об этом Дж. Л. С. Шэкл: «Маржинализм есть (если мне может быть позволено изобрести еще одно слово) просто максимализм или минимализм, когда эти понятия понимаются в формальном математическом смысле» (The Marginal Revolution. P. 325 [591]).

122

Carl Menger and the Austrian School of Economics / ed. by J. R. Hicks, W. Weber. Oxford: Clarendon Press, 1973. P. 38.

123

Речь идет о равновесных интервалах, а не точках. — Примеч. науч. ред.

124

The Marginal Revolution. P. 172–173 [438–439].

125

Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 25.

126

Correspondence. Vol. 1. P. 768, Letter 556.

127

См.: Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 44.

128

Correspondence. Vol. 2. P. 4, Letter 602.

129

Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 86–87.

130

Walras A. De la nature de la richesse et de l’origine de la valeur. Paris: Johanneau, 1831 (2nd ed. — ed. by G. Leduc. Paris: Alcan, 1938). Ch. XVI. Cм. также: Walras A. Memoire sur l’origine de la valeur d’échange. Paris: Typographie Panckoucke, 1849; переизд. как приложение в: Walras A. De la nature de la richesse et de l’origine de la valeur. 2nd ed. P. 316–343.

131

См., например: Georgescu-Roegen N. Utility. P. 250.

132

The Marginal Revolution. P. 166–168 [432–434]; Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 61–74, 164–189.

133

Carl Menger and the Austrian School of Economics. P. 47–52.

134

Недавнее статистическое исследование Стиглера и Клэр Фридленд (Stigler G. J., Friedland C. The Citation Practices of Doctorates on Economics // Journal of Political Economy. 1975. Vol. 83. P. 486–488), в котором рассматривалось, как и кого цитировали в своих работах докторанты шести ведущих американских университетов, получившие степень по специальности «экономическая теория» в 1950–1955 гг., выявило, что в статьях по теории ценности, опубликованных этими докторантами в период с 1950 по 1968 г., Вальрас был третьим после Хикса и Самуэльсона по общему количеству упоминаний, в то время как Менгер и Джевонс сильно отставали.

135

The Marginal Revolution. P. 321–336 [587–602].

136

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. P. 511.

137

Ibid. Жаффе признавал, что некоторые авторы уже писали об этих различиях, например Шумпетер (Шумпетер Й. История экономического анализа. Т. 3. СПб.: Экономическая школа, 2001. С. 1210–1211) и Хикс (Hicks J. R. Leon Walras // Econometrica. 1934. Vol. 2. P. 338), который не одобрял популярного в то время подхода к трем революционерам как к единому целому.

138

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 523.

139

Нет повода считать это предложение бескомпромиссным. У теории Джевонса есть общие черты с теориями его современников, особенно Менгера, но есть и отличия от них. Однако мы можем использовать термины «гомогенизация» и «дегомогенизация» как отправную точку исследования, поскольку после того, как Жаффе призвал к дегомогенизации (но необязательно в результате этого призыва), общие черты в теориях Менгера и Джевонса стали игнорироваться. В настоящей же статье я пытаюсь исследовать именно эти общие черты.

140

Я не настаиваю, что нашла единственное объяснение того факта, что Менгер и Джевонс придерживались одного мнения о поведении потребителя. Но кажется разумным предположить, что особое внимание, которое они уделяли обмену, в отличие от определения цены, занимавшего Вальраса, привело их к более глубоким размышлениям о природе принятия решений потребителем. Таким образом, это расхождение отчасти объясняет последующие общие черты.

141

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 516.

142

Ibid.

143

Walras L. Elements of Pure Economics [1874] / transl. by W. Jaf é. Philadelphia, PA: Orion Editions, 1984. P. 84 [Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф, 2000. С. 36; ср.: C. 23, 246]. В отличие от Шумпетера, Жаффе считает, что именно в этом контексте Вальрас обратился к предельной полезности. См.: Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 516.

144

Creedy J. Demand and Exchange in Economic Analysis: A History from Cournot to Marshall. Worcester: Edward Elgar, 1992. P. 174; Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. L.: Routledge, 1996.

145

См. предисловие Блэка к «Теории политической экономии», где тот пишет, что подход Джевонса к этому вопросу был крайне неудовлетворительным (Black R. D. C. Introduction // Jevons W. S. The Theory of Political Economy. 4th ed. N.Y.: Penguin, 1970. P. 7–40).

146

Jevons W. S. Theory of Political Economy [1871]. 4th ed. / ed. by H. S. Jevons. L.: Macmillan, 1911. P. xxx.

147

Марк Блауг сделал в этом отношении очень полезное замечание. Он утверждает, что вальрасианскую теорию, в которой экономика описывается как несколько систем уравнений, можно охарактеризовать как теорию «общего равновесия», в то время как анализу Менгера (и Джевонса, добавила бы я), в котором все зависит от всего, больше подходит название «экономическая теория полного равновесия». Обе эти теории Блауг противопоставляет анализу частичного равновесия в духе Маршалла, или «экономике не всего сразу» (one-at-a-time economics) (Blaug M. Comment on O’Brien’s “Lionel Robbins and the Austrian Connection” // Carl Menger and His Legacy in Economics: Annual Supplement to vol. 22, History of Political Economy / ed. by B. J. Caldwell. Durham: Duke University Press, 1990. P. 186).

148

Блэк утверждает, что «Теория политической экономии» «сместила фокус внимания теории ценности с долгосрочной «нормальной» ценности, определяемой издержками производства, в сторону краткосрочного менового соотношения, определяемого психологией вступающих в обмен сторон» (Black R. D. C. Introduction. P. 11). Я бы немного скорректировала это замечание, сказав, что «Теория политической экономии» Джевонса стремится объяснить обмен при данных ценах. У Менгера основное внимание также уделяется обмену: «Правильная теория должна постараться показать, как хозяйствующие люди в своем стремлении к возможно более полному удовлетворению своих потребностей приходят к тому, что отдают блага, а именно определенные количества их, в обмен на другие» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 164).

149

См.: Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело, 1994. С. 291. Понятие торгующей стороны использовалось, чтобы исключить ситуации, в которых цены невозможно определить. Эта концепция сформировалась отчасти в ходе переписки Джевонса с Флимингом Дженкинсом в начале 1868 г. В письме Джевонса использовалась диаграмма, описывающая поведение двух торговцев, Джонса и Брауна, и Дженкинс справедливо возразил, что цены не детерминированы. См. письма Дженкинса Джевонсу за 4 и 11 марта 1868 г. (Jevons W. S. Papers and Correspondence of William Stanley Jevons: 7 vols / ed. by R. D. C. Black. L.: Macmillan, 1972–1981. Vol. 3. P. 167–178), а также: White M. V. Why Are There No Supply and Demand Curves in Jevons? // History of Political Economy. 1989. Vol. 21. No. 3. P. 443f.

150

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 119f.

151

Ibid. P. 124–125. Ср.: Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. Р. 106–107.

152

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 96.

153

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 96.

154

Ibid. P. 92.

155

И Вальрас, и Менгер также опирались на абстракции. См., например: Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 36; или замечание Менгера: «Для этого я приведу простой пример [обмена], в котором мы сможем наблюдать те отношения, которые мы хотим изучить, не отвлекаясь на вторичные факторы влияния» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 167). Различие здесь в степени абстракции: Менгер и Джевонс, похоже, были убеждены, что цены постоянно изменяются, и открыто обсуждают это явление, в то время как Вальрас упоминает эту проблему, но в основном ею не занимается. Редкое исследование «процесса пересмотра» Вальрасом текста своих «Элементов» к третьему изданию, в котором с сожалением говорится об изменениях, внесенных им в более поздние издания, см. в статье Уокера (Walker D. Walras’s Mature Models of the Money Market: Paper presented at the June 1995 Annual HES Conference, South Bend, Indiana. South Bend, IN, 1995).

156

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 91. Джевонс иногда предполагал, что эффект «изменчивости» может быть сбалансирован среди многих индивидов, так что в среднем агрегатная характеристика будет верной: «Использование среднего или, что то же самое, совокупного результата зависит от высокой вероятности того, что случайные и вредные факторы влияния в долгосрочной перспективе будут действовать с одинаковой частотой как в одном, так и в другом направлении, компенсируя друг друга» (Ibid. P. 16; ср.: р. 90). Обсуждение этого метода см. у Джевонса (Jevons W. S. The Principles of Science: A Treatise on Logic and Scientifi c Method [1874]. L.: Macmillan, 1909. P. 334–398). Подробное исследование его предпосылок в этом отношении см. в моей работе: Peart S. J. “Disturbing Causes”, “Noxious Errors”, and the Theory-Practice Distinction in the Economics of J. S. Mill and W. S. Jevons // Canadian Journal of Economics. 1995. Vol. 28. No. 4. P. 1194–1211). О подходе Менгера к этому вопросу см. сноску 29.

157

Менгер К. Основания политической экономии. С. 162.

158

Мосс утверждал, что Менгер называл эту теорию теорией образования цен, а не определения цен, чтобы подчеркнуть неопределенность результата обмена (Moss L. S. Carl Menger’s Theory of Exchange // Atlantic Economic Journal. 1978. Vol. 6. No. 3. P. 26f).

159

Менгер К. Основания политической экономии. С. 164. Джевонс также использовал для примера рынки зерна и ценных бумаг, обсуждая работу рынка «в реальной жизни».

160

Там же. И далее: «Товаров, которые могли бы в определенных количествах обмениваться друг на друга, например сумма денег и конкретное количество другого экономического блага, товаров, которые могли бы быть по произволу заменены друг другом как при покупке, так и при продаже, словом, эквивалентов в объективном смысле, — даже если мы будем говорить о таких эквивалентах только по отношению к данному рынку и моменту времени, — таких товаров нет, и, что гораздо важнее, более глубокое понимание причин, ведущих к обмену благами и обороту между людьми вообще, показывает нам, что сама природа отношения исключает такие эквиваленты и что в действительности их и быть не может». В этой части Менгер идет еще дальше Джевонса: он настаивает, что цены могут различаться как в конкретный момент времени, так и в разные моменты времени, а Джевонс подчеркивает различие цен именно в разные моменты. См. по этому поводу: Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 383; Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? // History of Political Economy. 1972. Vol. 4. No. 2. P. 436; Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 519–520.

161

Менгер К. Основания политической экономии. C. 160.

162

Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival. P. 384. Между Джевонсом и Менгером существует дополнительное различие. Джевонс, очевидно, находил понятие равновесия более приемлемым, чем это было у Менгера, и настаивал на том, чтобы описывать условия равновесия математически. Однако у нас нет подтверждения тому, что Джевонс считал такие условия равновесия долгосрочными или широко распространенными. Похоже, он был убежден, что в реальной жизни можно наблюдать преимущественно неравновесные сделки. Он объяснял использование в своей теории условий равновесия тем, что лучше переходить от более простой задачи (условия равновесия) к более сложной (движение по направлению к равновесию), а не тем, что состояние равновесия имеет большую эмпирическую значимость (Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons. P. 90f).

163

Менгер К. Основания политической экономии. C. 166.

164

Менгер К. Основания политической экономии. C. 167. Возможно, поэтому Менгер утверждал, что средние цены могут служить приблизительной основой для оценки: «Конечно, практика жизни вызвала, ввиду некоторых хозяйственных целей, потребность в оценках приблизительной точности, и особенно в денежных оценках, и во всех случаях, где дело идет только о такой приблизительной правильности соображений, в основу соответствующих оценок с полным правом кладут средние цены, потому что они, в общем, лучше всего удовлетворяют этой цели. Но ясно, что этот метод оценки благ должен оказаться совершенно недостаточным даже для практической жизни, и даже больше — прямо ведущим к ошибкам во всех случаях, когда требуется большая степень точности» (Там же. С. 234). Как правило, Менгер избегал агрегирования.

165

Там же. С. 234.

166

Веблен Т. Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной? // Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и процесса. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2006. С. 25.

167

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 521.

168

Менгер К. Основания политической экономии. С. 72. Таким образом, для Менгера технологический прогресс способствует улучшению ситуации и нашего понимания того, как изменяется информационное содержание благ (Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 431; ср.: P. 432). Акторы изображаются им как активно решающие проблемы. См. оценку Митфорда (Mitford K. Menger's Methodology // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 218).

169

Менгер К. Основания политической экономии. С. 72, 61.

170

Там же (ср.: Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 433). Ключевым качеством экономического человека Менгера является то, что он живет и планирует свою деятельность во времени: «Однако идея причинности неразрывна с идеей времени. Каждый процесс превращения состоит из возникновения и развития и мыслим только во времени» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 53).

171

Менгер К. Основания политической экономии. С. 63. Cр.: Streissler E. To What Extent Was the Austrian School Marginalist? P. 433.

172

Там же. С. 131. Cр.: Ibid. P. 434.

173

Менгер К. Основания политической экономии. С. 75. Менгер неоднократно использует выражение «хозяйствующие индивиды».

174

Kirzner I. Menger, Classical Liberalism, and the Austrian School of Economics // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 102. Люди могут заблуждаться как при оценке «своего собственного состояния», так и «при познании объективного момента определения ценности, особенно при познании величины доступных их распоряжению количеств благ различных качеств» (Менгер К. Основания политической экономии. С. 127). По мере того как хозяйственная деятельность становится более цивилизованной, количество потребляемых воображаемых благ сокращается (Там же. С. 40).

175

Менгер К. Основания политической экономии. С. 100.

176

Менгер К. Основания политической экономии. С. 126–127. Подобное отношение имеет богатую историю. Очень близкая позиция изложена в «Утилитаризме» Дж. С. Милля, а также у Джевонса и Маршалла (Marshall A. Principles of Economics [1890]. 8th ed. L.: Macmillan, 1930 [рус. пер.: Маршалл А. Принципы экономической науки. М.: Прогресс, 1993]), Фишера (Fisher I. Mathematical Investigations in the Theory of Value and Prices [1892]. New Haven, CT: Yale University Press, 1965) и Пигу (Pigou A. C. The Economics of Welfare. 3rd ed. L.: Macmillan, 1920 [рус. пер.: Пигу А. С. Экономическая теория благосостояния. М.: Прогресс, 1985]). Обсуждение распространенности подобных взглядов см. в нашей работе: Peart S. J. Impatience, Self-Reliance, and Intertemporal Decision Making in Early Neoclassical Economics: Paper presented at the June 1996 Annual HES Conference, Vancouver, BC. Vancouver, BC: University of British Columbia, 1996.

177

Kirzner I. Menger, Classical Liberalism, and the Austrian School of Economics. P. 102.

178

Менгер К. Основания политической экономии. С. 40–41.

179

Как мы уже отмечали, Менгер предвидел, что со временем число таких ошибок будет уменьшаться, стало быть, по его убеждению, цены, существующие в реальном мире, в будущем должны будут приблизиться к экономическим ценам (Vaughn K. I. The Mengerian Roots of the Austrian Revival. P. 384).

180

Silverman P. The Cameralist Roots of Menger’s Achievement // Carl Menger and His Legacy in Economics. P. 90–91.

181

Peart S. J. W. S. Jevons’s Applications of Utilitarian Theory to Economic Policy // Utilitas. 1990. Vol. 2. No. 2. P. 281–306.

182

Jevons W. S. The Principles of Science. P. 759.

183

Ibid. P. 760. Этот метод, однако, имеет ограниченную предсказательную силу (Ibid.).

184

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 16–17.

185

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 13.

186

Границы между этими тремя явлениями подчас размываются. Иногда Джевонс говорит о недостатке конкуренции как о нерациональном мотиве или как о причине несовершенной информации. Иногда он ссылается на несовершенную информацию как на причину несовершенной конкуренции. В сущности, недостаток конкуренции редко обсуждается как отдельное явление. Эджуорт, который в своих исследованиях отталкивался от теории Джевонса (Creedy J. Demand and Exchange in Economic Analysis. P. 174), начинает работу с обсуждения конкуренции (Edgeworth F. Y. Mathematical Phychics [1881]. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1967. P. 17f). Он утверждает, что Джевонсов закон безразличия действует только при условии совершенной конкуренции (Ibid. P. 109), и критикует Джевонса за то, что тот не поднял проблему количества людей на рынке (Creedy J. Demand and Exchange in Economic Analysis. P. 120).

187

Аналогичный аргумент Джевонс приводит касательно своих знаменитых «торгующих сторон» (Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 88–89). Как уже было сказано, Эджуорта очень волновал вопрос о том, как количество торговцев влияет на конкуренцию, а значит, и вопрос природы «торгующих сторон» Джевонса. Он описал это понятие так: «Пара торговцев Джевонса, как я понимаю, это некая типичная пара, наделенная свойством “безразличия”, чье происхождение на “открытом рынке” столь доступно объяснено…» (Edgeworth F. Y. Mathematical Phychics. P. 109). Каждый является «отдельным представителем», а «на заднем плане» предполагается наличие «класса конкурентов» (Ibid.). В других местах Эджуорт говорит об «индивидах, наделенных свойствами рынка» (Ibid. P. 31, n1).

188

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 86.

189

Jevons W. S. Theory of Political Economy.

190

Ibid.

191

Ibid.

192

Cм.: Ibid. P. 141.

193

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 89. На самом деле здесь могут действовать два концептуально разных фактора: разнородность потребительских единиц и внешние мотивы.

194

Ibid. P. 15. Джевонс нечасто рассуждал о тех мотивах, которые имел в виду, хотя в одном отрывке он пишет о «мотивах, более или менее чуждых для экономической теории»: знаниях, склонности, силе характера, упорстве, находчивости, опыте и «чувстве справедливости или доброты» (Ibid. P. 124, 125). Менгер также называл подобные мотивы «чуждыми» экономической науке.

195

Ibid. P. 38.

196

Ibid. P. 38; ср.: Р. 3. Примером такого анализа является Джевонсово обсуждение азартных игр: «Если человек с определенным доходом предпочитает рисковать потерять часть его в ходе игры, вместо того чтобы потратить его любым другим способом, то экономист как таковой не может убедительно возражать против этого. Если игрок настолько лишен иных пристрастий, что трата денег за игровым столом для него является наилучшим способом их использования, то с точки зрения экономики добавить тут нечего. Вопрос переходит в плоскость морали или политики» (Ibid. P. 160–161). Однако даже здесь неодобрение Джевонса очевидно: игроки «лишены иных пристрастий». Вальрас относится к этому вопросу аналогично, хотя и более жестко: «С точки зрения всех остальных, вопрос о том, требуется ли лекарство врачу, чтобы излечить пациента, или убийце, чтобы отравить свою семью, крайне серьезен, но с нашей точки зрения, он несущественен. С нашей точки зрения, лекарство полезно в обоих этих случаях, причем, возможно, во втором случае его полезность выше, чем в первом» (Вальрас Л. Элементы чистой политической экономии. С. 17).

197

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 25–26.

198

Jevons W. S. John Stuart Mill’s Philosophy Tested. IV. Utilitarianism // Contemporary Review. 1879. Vol. 36. P. 521–538.

199

Peart S. J. W. S. Jevons’s Applications of Utilitarian Theory to Economic Policy.

200

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 71.

201

Аналогичная фраза относится к решениям, принятым в конкретный момент времени (Ibid. P. 60).

202

Ibid. P. 72. Подход Маршалла аналогичен: «Мудрый человек постарается распределить свои средства между всеми их назначениями — непосредственными и будущими — таким образом, чтобы они в каждом случае обладали одинаковой предельной полезностью» (Маршалл А. Основы экономической науки. M.: Эксмо, 2007. С. 163). Как и Джевонс, Маршалл считал, что потребители делают две поправки при оценке будущей полезности блага: первая, оправданная, обусловлена неопределенностью получения удовольствия в будущем, а вторая, неоправданная, обусловлена недостатком мудрости или нетерпением. Об аналогичном подходе к решениям, касающимся сбережений, у Джевонса, Фишера, Маршалла и Пигу см. нашу работу: Peart S. J. Impatience, Self-Reliance, and Intertemporal Decision Making.

203

Jevons W. S. Theory of Political Economy. P. 72.

204

Jevons W. S. The Coal Question: An Inquiry Concerning the Progress of the Nation, and the Probable Exhaustion of our Coal-mines [1865]. 3rd ed. [1906] / ed. by A. W. Flux. N.Y.: Kelley Reprints, 1965; Jevons W. S. Methods of Social Reform [1883]. N.Y.: Kelley Reprints, 1965; Peart S. J. The Economics of William Stanley Jevons.

205

Kirzner I. Menger, Classical Liberalism, and the Austrian School of Economics. P. 103.

206

Coats A. The Economic and Social Context of the Marginal Revolution of the 1870’s // History of Political Economy. 1972. Vol. 4. P. 304.

207

Шумпетер Й. А. История экономического анализа. СПб.: Экономическая школа, 2001. Т. 1. С. 8.

208

Dasgupta A. К. Epochs of Economic Theory. Oxford: Basil Blackwell, 1985; Winch D. Marginalism and the Boundaries of Economic Science // History of Political Economy. 1972. Vol. 4. P. 325–343.

209

Deane P. The Evolution of Economic Ideas. Cambridge: Cambridge University Press, 1978; Mirowski P. Against Mechanism: Protecting Economics from Science. Rowman & Littlefi eld Publishers, 1988.

210

Mirowski P. Against Mechanism. P. 12.

211

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. P. 511–524.

212

Jaf é W. Léon Walras’s Role in the “Marginal Revolution” of the 1870’s // History of Political Economy. 1972. Vol. 4. P. 379–405.

213

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 518.

214

Peart S. “Disturbing Causes”, “Noxious Errors”, and the Theory-Practice Distinction in the Economics of J. S. Mill and W. S. Jevons // Canadian Journal of Economics. 1995. Vol. 28. No. 4b. P. 1194–1211; Peart S. The Economics of W. S. Jevons. L.; N.Y.: Routledge, 1996. Ch. 9.

215

White M. Bridging the Natural and the Social: Science and Character in Jevons’s Political Economy // Economic Inquiry. 1994. Vol. 32. P. 429–444.

216

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. P. 511–524.

217

Hume D. Letter to Morellet, 10 July 1976 // David Hume. Writings on Economics / ed. by E. Rotwein. Madison: University of Wisconsin Press, 1955. P. 215–216.

218

Статья Жаффе является продолжением другой работы, представленной им на конференции в Белладжо в августе 1971 г. В той работе Жаффе подчеркивал, что Вальрас стоит особняком от своих соратников по революции благодаря «той манере, в которой он вводит свои принципы предельной полезности и… роли, которую он отводит им в “Принципе математической теории обмена” и “Элементах”» (Jaf é W. Léon Walras’s Role in the “Marginal Revolution” of the 1870s // The Marginal Revolution in Economics: Interpretation and Evaluation / ed. by R. D. C. Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin. Durham, NC: Duke University Press, 1973. P. 118).

219

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 512.

220

Здесь имеется в виду, что исследование значения слов «гомогенизация» или «дегомогенизация» может оказаться напрасной тратой времени. Однако есть причины полагать, что Жаффе сконцентрировал внимание на терминологии в контексте его исследования, посвященного «маржиналистской революции». Более раннюю редакцию этой работы Жаффе представил на конференции по истории экономической мысли в Бирмингеме в 1972 г. (Report on Birmingham Conference // History of Economic Thought Newsletter. Vol. 9. Manchtster: University of Salford, 1972. P. 2–7). Во-первых, в этом докладе Жаффе сначала настаивал на использовании слова «эволюция», а не «революция» для описания событий 1870-х гг. Во-вторых, в этом же докладе Жаффе утверждал, что это различие важно «из-за того, что имена имеют большое значение» (Ibid. P. 4). Это может объяснить, почему Жаффе отказался от употребления в названии печатной версии статьи слов о «маржиналистской революции» в пользу «дегомогенизации». Нужно, однако, помнить о том, что более ранние версии работы Жаффе, которые он представил в Великобритании в 1972 г. («Продолжая размышлять о маржиналистской революции» («Further Тhoughts on the Marginal Revolution»)) и в Японии в 1974 г. («Менгер, Джевонс и Вальрас о маржиналистской революции» («Menger, Jevons and Walras on the Marginal Revolution»)), имели иные названия, чем версия, опубликованная в журнале «Economic Inquiry» в 1976 г. («Менгер, Джевонс и Вальрас: дегомогенизация»). Наконец, следует отметить, что Жаффе продемонстрировал нежелание использовать термин «революция» в работе, представленной им на конференции в Белладжо в 1971 г., когда предположил, что более адекватными терминами будут «маржиналистский бунт» или «маржиналистский мятеж», потому что «революция в стандартной экономической теории была совершена лишь спустя несколько десятилетий после 1870-х гг.» (Jaf é W. Léon Walras’s Role in the “Marginal Revolution” of the 1870s. P. 113).

221

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. P. 511.

222

Ibid.

223

Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized?: Jaf é after 20 years // American Journal of Economics and Sociology. 1988. Vol. 57. P. 307–308.

224

Ibid. P. 307.

225

Ibid. P. 308.

226

Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized? Р. 308.

227

Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized? Р. 309.

228

Ibid. Р. 320.

229

Peart S. J. Jevons and Menger Re-Homogenized? Р. 315.

230

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras De-Homogenized // Economic Inquiry. 1976. Vol. 14. P. 511–524.

231

Senior N. W. An Outline of the Science of Political Economy [1836]. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1965. (Reprints of Economic Classics).

232

Hutchison T.W. A Review of Economic Doctrines 1870–1929. Oxford: Clarendon Press, 1953.

233

Ibid.

234

Ellet C., Jr. An Essay on the Laws of Trade in Reference to the Works of Internal Improvement in the United States [1839]. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1966. (Reprints of Economic Classics).

235

Dupuit J. De la mesure de l’utilité de travaux publics // Annales des ponts et chaussées, mémoires et documents. 2e ser. 1844. Vol. 8. No. 2. P. 332–275; Dupuit J. De l’infl uence des péages sur l’utilité des voies de communication // Ibid. 1849. Vol. 17. No. 1. P. 170–248.

236

Lardner D. Railway Economy [1850]. N.Y.: Augustus M. Kelley, 1968. (Reprints of Economic Classics).

237

Официальный путь к профессии инженера-строителя во Франции лежал через Политехническую школу (École polytechnique) и Национальную школу мостов и дорог (École nationale des ponts et chausséеs). Последняя была чем-то вроде аспирантуры для выпускников первой, которые хотели стать гражданскими инженерами на государственной службе. Вальрас не сумел сдать вступительный экзамен в Политехническую школу, так что оба эти учебных заведения были для него закрыты, и он до конца жизни имел зуб на французское инженерное ведомство.

238

Isnard A. N. Traité des richesses: 2 vols. Londres: Lausanne François Grasset, 1781.

239

Dutens J. M. Analyze raisonnée des principes fondamentaux de l’économie politique. Paris: Chez Courcier, 1804; Dutens J. M. Philosophie de l’économie politique, ou nouvelle exposition des principes de cette science. Paris: J. P. Aillaud, 1835.

240

col1_0 Eléments d’économie privée et publique, ou Science de la valeur des choses, et de la richesse des individus et des nations. Paris: Huzard, 1825; Cazaux I. F. G. Bases fondamentales de l’économie politique, d’aprés la nature des choses. Paris: Huzard, 1826.

241

Du Mesnil-Marigny J. Les libre-échangistes et les protectionnistes conciliés ou solution complète des principales questions économique. 2e ed. Paris: Guillaumin, 1860; Du Mesnil-Marigny J. L’économie politique devenue science exacte, ou, Les libre échangistes et les protectionnistes conciliés [1878]. 3e ed. Paris: E. Pion, 1998.

242

Dupuit J. La liberté commerciale: son principe et ses conséquences. Paris: Gillaumin, 1861; Dupuit J. Études théoriques et pratiques sur le mouvement des eauх dans les canaux découverts et à travers les terrains perméables. 2e ed. Paris: Dunod, 1863; Dupuit J. Traité théorique et pratique de la conduite et de la distribution des eauх. 2e ed. Paris: Dunod, 1865.

243

Foville A. [de]. La transformation des moyens de transport et ses conséquences économiques et sociales. Paris: Guillaumin, 1880. Полный перечень книг см. в библиотеке Менгера в «Katalog der Carl Menger Bibliothek» в Университете Хитоцубаси в Токио (Katalog der Carl Menger Bibliothek in der Hitotsubashi-Universitaet. 2 vols. Tokyo: Bibliothek von der Hitotsubashi-Universitaet, 1955). Оценку того относительного вклада, который внесли перечисленные выше инженеры в инженерно-экономическую традицию см. у Этнера (Etner F. Histoire du calcul économique en France [1953]. Paris: Economica, 1987), а также у нас и Экелунда (Ekelund R. B., Jr., Hébert R.F. Secret Origins of Modern Microeconomics: Dupuit and the Engineers. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1999). На протяжении всего XIX в. // австрийские инженеры-железнодорожники учились в парижской Национальной школе мостов и дорог, и французские гражданские инженеры часто использовали данные по австрийским железным дорогам в своих эмпирических исследованиях.

244

Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. Р. 513.

245

Жаффе также добавил, что, в отличие от Джевонса и Менгера, «Леон Вальрас стремился завершить свою модель конкурентного рынка, а не изложить теорию субъективной оценки потребительских благ» (Jaf é W. Menger, Jevons and Walras. Р. 515).