История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте
В учебном пособии рассматриваются становление и развитие российской научно-популярной журналистики, трансформация ее типологических моделей в меняющихся социально-культурных условиях. Не претендуя на широкий охват всей картины развития, авторы ставят своими задачами выделить ее отправные моменты, акцентировать внимание на наиболее значимых этапах и проблемах популяризации научного знания, в том числе актуальных для современности. Издание адресовано магистрантам, обучающимся по программе «Научно-популярная журналистика», студентам, изучающим историю журналистики, русскую культуру и историю России, а также всем интересующимся данной тематикой. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Оглавление
- Предисловие
- Глава 1. Эволюция популяризации научно-технических знаний
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 1
Эволюция популяризации научно-технических знаний
§ 1. Научно-популярная публицистика: от церковной к научной мысли
Становление научных и естественно-научных воззрений — составная часть процесса секуляризации, протекающего в цивилизации. Их автономизация имеет длительную историю, сопровождавшуюся жесткой борьбой против них со стороны религии[1]. Опорой этих взглядов были человеческая практика, развитие ноосферы, стремление человека обустроить свое окружение в связи с растущими потребностями.
Заложенное в природу человека противоречие между субъективным и объективным, идеальным (духовным) и материальным носит фундаментальный характер и существует на протяжении всей истории человечества. Но в процессе познания мира, роста потребностей человека научная мысль как более связанная с практической стороной его жизнедеятельности все больше теснила религиозную. Одним из важнейших инструментов этого сложного процесса секуляризации общества стала научно-популярная публицистика.
Основы публицистики — мысль и информация. Главная ее функция — просвещать, нести человеку знание и помогать ему познать мир[2]. Дуализм человеческой природы, отражающий единство ее духовного и материального, осмысление человеком процессов жизни и жизнедеятельности, вел от предполагаемого знания к научному и вносил в него субъективное начало — от естественного до крайнего субъективизма, проявлявшегося в преследовании инакомыслящих и иноверующих вплоть до сожжения их на кострах.
Эволюция научно-популярной публицистики — зеркало становления процесса секуляризации общества. Она проходила ряд этапов, которым были присущи свои особенности. Первый — наиболее длительный — период охватывает допетровскую эпоху, характеризующуюся как в России, так и в Европе, жестким подавлением всякого стремления человека к материалистическому осмыслению устройства мира и жизнедеятельности людей, о чем свидетельствуют трагические судьбы Коперника, Галилея, Джордано Бруно, которые, по мысли богословов, все существующее объясняли естественными законами, «желанием заключить все могущество Божие в ограниченный круг», человеку же якобы нужно «не многознание, а только вера и слепое повиновение»[3]. В тот период пересматривались основы вероисповедания и на этой почве происходили кровавые побоища, в ходе которых особо страдали те, кто выступал с новым словом, кто пытался найти истину в человеческом опыте, закреплять ее в рукописях, кто начал использовать печатный станок для высказывания оппозиционной мысли. По всей Европе с санкции религиозной и светской власти сжигали на кострах живую или овеществленную свободную мысль. Приведем ряд фактов этой трагической хроники.
642 г. — сожжена сарацинами богатейшая Александрийская библиотека. В течение шести месяцев рукописями топились все местные бани.
XI в. — по распоряжению шведского короля Олая «для облегчения введения христианства» сожжены рунические книги.
1327 г. — во Флоренции был сожжен поэт, мистик и астролог Чекко.
1415 г. — по постановлению Констанцского собора был сожжен вместе со своими книгами просветитель, ректор Пражского университета Ян Гус.
1508 г. — кардинал Хименес сжег около ста тысяч древних арабских рукописей.
1510 г. — император Максимилиан распорядился предать огню все еврейские книги, кроме Библии.
1527 г. — в Лейпциге за выпуск в свет недозволенных книг был обезглавлен печатник Ганц Гергот[4].
На Руси, в России весьма долго мысль составляла исключительную принадлежность духовенства, считавшего себя единственным обладателем истины. По мнению английского посланника Д. Флетчера, «епископы, лишенные всякого образования, следят с особенною заботою, чтобы образование не распространялось, боясь, чтобы их невежество и их нечестие не были обнаружены»[5]. В этом мнении иностранца отражено неприятие священнослужителями научного знания. Эта проблема до сих пор является предметом дискуссии. Архимандрит Иоанн (Экономцев), раскрывая взгляды церкви на знания, замечает: «Иногда высказывается мысль, что православие (в отличие от протестантизма) якобы являлось тормозом для формирования и развития у нас естественно-научной традиции». На самом деле это не так. Характеризуя эпоху Петра Великого, Иоанн поясняет: «Так же, как и в случае с Западной Европой, просвещение и наука нужны были Петру не сами по себе, а в прагматическом, утилитарном, сиюминутном преломлении»[6]. Этот основной тезис церковников о том, зачем власти и народу нужны знания и наука, варьируется в их трудах по-разному.
Второй период, переходный, открывается эпохой Петра Великого; он длился полтора века (1700–1850), когда происходило фактическое обособление светского научного знания от религиозного. Здесь можно вспомнить деятельность одного из сподвижников Петра Якова Брюса, работавшего в 1698 г. в лаборатории известного английского ученого И. Ньютона и написавшего «Теорию движения планет», переводившего по поручению Петра научные книги. Переведенная им работа Х. Гюйгенса «Книга мировоззрения, или Мнение о небесноземных глобусах или их украшениях», обычно называемая «Космотеорос», представляла в России «совершенно новый научный жанр». В ней «переводчик, безусловно, стремился разъяснить открытия науки Запада и сделать их понятными «читающей по буквам публике»[7].
Говоря о церковной реформе Петра Великого, протоиерей Георгий Флоровский называет ее «властным и резким опытом государственной секуляризации», который удался. В этом, по его мнению, «весь смысл, вся новизна, вся острота, вся необратимость Петровской реформы»[8]. Однако реформы Петра Великого не затрагивали религиозной мысли, не ущемляли ее. Согласно Духовному регламенту (1721), религиозная мысль оставалась только за духовенством: «…частный человек не может иметь голоса, всякое отступление его мнений от занесенных в Св. Писание “воню безбожия издает от себе”, и потому каждому христианину православного исповедания предписывается слушать от своих пастырей»[9].
На протяжении всего XVIII в. в российском обществе сохраняется доминирование религиозной мысли, но углубляется практическое разделение ее от светской, выраженное в контроле за мыслью и словом поданных. Так, императрица Елизавета Петровна 7 марта 1743 г. повелела, чтобы «все печатные книги в России, принадлежащие до церкви и церковного учения, печатались с апробацией Святейшего синода, а гражданские и прочие всякие, до церкви не принадлежащие, с апробацией Правительствующего сената». Как показала практика, в годы ее правления это достигалось с большим трудом, так как церковь не хотела выпускать светскую литературу из-под контроля. Интересная страница истории нашей культуры в этом отношении — научная и творческая деятельность М. В. Ломоносова, натолкнувшаяся на неприятие большинства церковников[10].
В трудах Ломоносова «О слоях Земли», «Явление Венеры на Солнце» и многих других отражен научный взгляд на развитие Вселенной. При этом ученый подчеркивал, что научная правда и вера «суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю прийти не могут»[11]. В «Регламенте» академического университета Ломоносов записал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях»[12]. Синод, не выступая открыто против такого авторитетного ученого, обрушил свой гнев на журнал Академии наук «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» (1755–1764). Архиереи докладывали императрице о том, что издание печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры были утверждающие, что Священному Писанию и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает». 16 сентября 1756 г. руководству Московского университета была возвращена рукопись перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке», сделанного профессором Н. Н. Поповским, учеником Ломоносова. Синод снова отметил, что автор поэмы опирается на «Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному Писанию совсем не согласные». Наконец, 21 декабря 1756 г. Синод представил императрице Елизавете подробный доклад о вредности гелиоцентрических воззрений для православия. Синод испрашивал именной указ для строгого запрета всем «писать и печатать как о множестве миров, так и всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался». Духовное ведомство предлагало конфисковать повсюду книгу Бернара Ле Бовье де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» (1686, перевод на русский язык А. Д. Кантемира — 1740) и номера «Ежемесячных сочинений…» за 1755–1756 гг. «Придворный ее величества проповедник» иеромонах Гедеон (Криновский) прочел императрице и издал в 1756 г. проповедь, направленную против натуралистов, предлагая спросить с них и с тех, кто украшен «рангами, достоинствами и богатством» (имея в виду ученых)[13].
Ломоносов, долго воздерживавшийся от полемики, сочинил ядовитую эпиграмму «Гимн бороде», моментально разошедшуюся как анонимное произведение в списках по всем городам России вплоть до Якутска. В ней высмеивалось невежество иерархов, борода которых — «завеса мнений ложных». Затем после прямой стычки с духовенством последовала новая эпиграмма. В ответ Синод 6 марта 1757 г. обратился к императрице с жалобой на Ломоносова, испрашивая указ, чтобы привлечь автора к ответственности и впредь не допускать подобных оскорблений духовенства. Жалоба не имела последствий. Мало того, в это время в 1756 г. Ломоносов был введен в состав управления Академической канцелярией, чтобы заниматься «всеми академическими делами» (наряду с академиком Таубертом). В феврале 1757 г. в типографии Московского университета приступили к новому изданию собрания сочинений ученого.
М. В. Ломоносов одним из первых в России выступил одновременно и как защитник науки, ее пропагандист, и как ее популяризатор (статьи «Письмо о пользе стекла», «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»). Особый интерес в этом отношении имеет его «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии» (1755)[14]. Эта статья подробно прокомментирована А. В. Западовым[15]. Ломоносов выдвигает в ней, в частности, требования, которые должен соблюдать журналист, пишущий на научные темы.
В годы правления Екатерины II светское просвещение получало поддержку власти. «В своей церковной политике Екатерина была всецело на стороне того подавляющего перевеса и вмешательства светской власти в дела церкви и религии, которые впервые так открыто и решительно стал применять Петр Великий»[16], приходит к выводу П. Маккавеев (духовный журнал «Странник». 1904. № 12). Эта точка зрения требует корректировки. Церковь сохраняла свои прочные позиции в воспитании и просвещении народа, несмотря на успехи и достижения в развитии печати и публицистики тех лет (А. Н. Радищев, Н. И. Новиков).
Вводя в 1796 г. в конце своей жизни официальную цензуру в государстве, императрица в указе от 16 сентября распорядилась «учредить цензуру, из одной духовной и двух светских особ составляемую». Они должны были следить за тем, чтобы «в сочинениях или переводах Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного не находилось»[17]. Характерно, что на первое место поставлен церковный аспект.
В первой половине XIX в. освобождение светской мысли и публицистики как формы ее проявления от религиозного влияния продолжилось. Оппозиционность к церкви светского общества, части интеллигенции нарастала. Активизация процесса секуляризации заставляла апологетов церкви опасаться потери влияния на паству, поэтому, на их взгляд, отступления от догматов православия должны были подвергаться осуждению или запрету к распространению в обществе. Но и усиливавшаяся дифференциация знания на религиозное и научное — сугубо утилитарное, практическое — явно не устраивала иерархов церкви.
Известный ученый К. А. Тимирязев, выступая на VIII съезде естествоиспытателей и врачей в 1890 г., говорил: «Если XVIII век сохранил за собой гордое прозвище века разума, то девятнадцатому, конечно, не откажут в более скромном прозвище — века науки, века естествознания»[18]. Тимирязевская хронология явно требует уточнения. Действительно, XIX век начинался эпохой Александра I, власть сразу взяла курс на просвещение общества. М. М. Сперанский (1772–1839) — директор департамента Министерства иностранных дел в 1803–1807 гг., статс-секретарь императора с 1807 г., госсекретарь Государственного совета с 1810-го — провел реформирование управления страной, а также системы церкви, в том числе «усовершенствование духовных училищ» и вообще духовного образования[19]. Чиновник Министерства народного просвещения, попечитель петербургского учебного округа С. С. Уваров откровенно паниковал в 1813 г.: «Состояние умов в настоящую минуту таково, что смятение понятий достигло последней крайности… У всех на языке слова: религия в опасности, нарушение нравственности»[20].
Реакцией был довольно резкий поворот Александра I к мистицизму, что отразилось на внешней и внутренней политике России. Император становится инициатором Священного союза, в 1817 г. под руководством обер-прокурора А. Н. Голицына в стране создается Министерство духовных дел и народного просвещения (до 1824 г.). Главной идеей новой политики стала формула: «Все в религии и все через религию»[21]. Историк М. И. Сухомлинов по горячим следам очень точно обрисовал эту ситуацию: «Соединение веры и знания провозглашено было целью умственного развития, но под соединением понимали не равноправный союз двух начал, а полное безусловное господство одного над другим. Отвергая свободу научного исследования и увлекаясь крайней нетерпимостью, отрицали построение наук на независимых основаниях»[22].
Один из идеологов проводимой политики член Главного правления училищ М. Л. Магницкий изложил точку зрения власти так: «Просвещение в государственном смысле не может быть не что иное, как полное собрание всех положительных наук, с новейшими их открытиями и лучшими методами преподавания, вверенное (правительством, как его частное дело) надежному, по его нравственности, сословию ученых и распределяемое им под действительным надзором, согласно с религией, с образом правительства, разным классам граждан, в нужной для каждого из них мере»[23].
В этой формуле хорошо представлено владельческое, вотчинно-попечительное направление власти, господствовавшее в России, при котором литераторы, цензоры и ученые являются чиновниками государства и выполняют его социальный заказ, где просвещение дозируется по воле власти, образование нужно до известной степени, в определенных властью границах. В таких условиях в контроле за мыслью, журналистикой превалировала духовная цензура, что получило закрепление в организации названного министерства и функционировании особого «Комитета 2 апреля 1848 года» (1848–1855)[24]. Его предписания, как потом определят, носили «клерикально-пиетистический» характер[25]. В центре внимания цензуры оказалось фундаментальное противоречие религиозного духовного и светского духовного воззрения на мироздание.
Так, 27 июня 1850 г. министр внутренних дел Л. А. Перовский сообщал князю П. А. Ширинскому-Шихматову, министру народного просвещения, о том, что «Курские ведомости» (№ 16 и 17) поместили статью Гутцейта «Об ископаемых Курской губернии», в которой «миросоздание и образование нашей планеты и само появление человека изображаются и объясняются по понятиям геологов, вовсе несогласным с космогониею Моисея в его книге Бытия».
18 января 1852 г. уже Ширинский-Шихматов отправил попечителю Московского учебного округа длинное и гневное послание по поводу напечатания в «Московских ведомостях» (№ 4) статьи «О первом появлении растений и животных на Земле». Фактически это был отрывок из лекции профессора К. Ф. Рулье. Министр возмущался, что в газете, имевшей тысячи читателей — «людей всякого состояния», была помещена статья, выражающая взгляды, не соответствующие Святому Писанию. Последовало распоряжение «приостановить печатание всех вообще публичных лекций, особенно профессора Рулье». Когда редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков попытался объяснить, что его газета — издание Московского университета и он не мог отказать в опубликовании статьи «вполне благонамеренного профессора», Ширинский-Шихматов снова обвинил ее редакцию в «поколебании одного из важнейших догматов, исповедуемых нашей церковью о сотворении мира». «Верно и непреложно только то, — твердо заявил министр, — что сказано о том в книге Бытия»[26].
Вообще, появление научно-популярной публицистики, которая стала выходить на страницах газет, было встречено властью с позиций предубеждения и усилением цензорской бдительности к контенту. «Русская умственная культура в XIX — начале XX веков может считаться созданием общественной самодеятельности, — обобщал свои наблюдения В. И. Вернадский в 1912 г. — Государственная организация большей частью являлась враждебным ей элементом; бывали годы, когда даже пассивное отношение ее органов к исполнению принадлежащего ей удела было уже исторической заслугой»[27].
Характерен в этом смысле юмористический эпизод из переписки двух сановных цензоров — А. Х. Бенкендорфа и С. С. Уварова. Шеф жандармов, озабоченный охраной авторитета, чести и достоинства дворянства, 4 января 1841 г. рекомендовал министру народного просвещения 43-й том журнала «Библиотека для чтения», где в разделе «Смесь» была опубликована научно-популярная статья «Светящиеся червячки». Бенкендорф замечал: «Нельзя видеть без негодования, какой оборот дает господин сочинитель этой статьи выражению, употребляемому в программе одного из дворянских собраний». Шеф жандармов углядел в позиции журналиста презрение к дворянству.
В статье речь шла об исследованиях натуралистами светящихся червячков. Автором ее был сам издатель и редактор «Библиотеки для чтения» О. И. Сенковский, вставивший в конце статьи остроту: «Один монпельский натуралист взял ночью самку и через окно выставил ее на ладони в сад: спустя несколько минут прилетел к ней самец, как кажется, с той же целью, для какой, по словам печатной программы, учреждено и С-ое (Санкт-Петербургское. — Г. Ж.) дворянское собрание, то есть для соединения лиц обоих полов. Лишь только эти насекомые исполнили программу почтенного собрания, свет самки тот час же погас». По высочайшей резолюции редактор и цензоры получили за эту шутку строгие выговоры «впредь быть осторожнее»[28].
Эпизод свидетельствует, что ни невинное название статьи, ни ее аполитическая тема, ни ее научное содержание — ничто не ускользало от бдительного ока цензуры. Вероятно, это говорит о профессионализме контролеров публичного слова, видевших происходившие в информационном процессе общества изменения. Первая половина XIX в. ознаменовалась началом массовизации общества, созданием государственной системы журналистики. С 1830-х годов в стране организуется сеть «Губернских ведомостей». В ответ на ее появление Русская православная церковь (правда, с некоторым опозданием — с 1860-х годов) налаживает сеть «Епархиальных ведомостей». Одновременно развивается коммерческая пресса, ярким представителем которой и был журнал «Библиотека для чтения» (1834–1856)[29]. Интеллигенция России стремится обратиться со словом к более массовой аудитории. Из 75 миллионов населения страны, по мнению князя В. Ф. Одоевского, «читающих всего 100 тысяч», причем 90 тысяч из них читают «единственно “Календарь” и “Сенатские новости”»[30]. Вот почему основой всей жизни В. Ф. Одоевского (1804–1869) было просвещение всех слоев русского общества. Князь — аристократ — пытался выйти на самый широкий круг читателей, в том числе на крестьян. Он выступал как публицист-популяризатор: написал книги «Гальванизм в техническом применении», «Опыт исторического обозрения тех химических открытий и наблюдений, сделанных в последнее десятилетие, которые имеют полезное применение к сельской промышленности, домоводству и народному здравию» и др.; вместе с А. П. Заблоцким-Десятовским подготовил и издал в 1843–1848 гг. четыре выпуска сборника «Сельское чтение», где вышли 18 его статей: «Что такое чертеж земли, иначе план, карта, и на что все это пригодно», «Врачебные советы», «Что такое чистота и к чему она пригодна», «Кто такой дедушка Крылов» и др. «Сельское чтение» получило хороший отклик в обществе, переиздавалось, имело долгую жизнь.
Массовизация информационного процесса вызвала ответную реакцию властных структур. Ограждение народа от «вредной» информации — проблема древняя. Так, еще в 1681 г. Соборное постановление об учреждении новых епархий было пронизано этой озабоченностью: в нем содержался запрет на выписки из книг Священного Писания, поскольку при этом допускаются ошибки, искажения, которые «простолюдины, не ведая, принимают за истину»[31]. Такое же отношение было и к народному творчеству, лубку. Даже в середине века по распоряжению министра народного просвещения П. А. Ширинского-Шихматова от 23 мая 1850 г. «лубочные картины», не проходившие ранее никакой цензуры, приравняли «к афишам и мелким объявлениям», подведомственным надзору полиции[32].
При министре народного просвещения С. С. Уварове (занимал должность в 1833–1849 гг.) обращенная к массовой аудитории периодика удостоилась особого внимания со стороны властей. Были введены в практику правила для издателей, ограничивающие их предпринимательские возможности и книжную торговлю. Главное правление училищ решило не допускать широкого развития дешевых изданий для народа, которое, по мнению этого органа, «приводит низшие классы некоторым образом в движение и поддерживает оное как бы в состоянии напряжения», что «не только бесполезно, но и вредно»[33]. Обострение внимания к этой проблеме было связано с ростом информационного потока, который стал выходить на все большую аудиторию. Представители власти пытались решить возникавшие при этом вопросы с опережением во времени.
Проблемы народной литературы, просвещения народа приобрели в свете уваровской триады (православие, самодержавие, народность) политическую окраску. Министр в этом вопросе занимал своеобразную позицию. Он хорошо видел наметившуюся демократизацию информационного процесса. В докладе императору 10 марта 1834 г. он замечал: «…вкус к чтению и вообще литературной деятельности, которые прежде заключались в границах сословий высших, именно в настоящее время перешли в средние классы и пределы свои распространяют даже далее». В то же время в министерство от многих лиц «начали поступать прошения о позволении им периодических изданий вроде выходящих в чужих краях под названием Penny Magasine, Heller Magasine и проч.».
Эту проблему Уваров сформулировал так: «Полезно ли допускать введение и укоренение у нас сего рода дешевой литературы, которой цель и непосредственное следствие есть действование на низший класс читающей публики?» — и вынес на обсуждение Главного управления цензуры. Сам же министр пришел к выводу, что дешевая литература препятствует умственному развитию, представляя собой поверхностное чтение, поэтому считал, что «необходимо отклонить введение у нас дешевых простонародных журналов». Николай I поддержал его: «Совершенная истина, отнюдь не дозволять»[34].
Бюрократический аппарат решил взять в свои руки руководство народным чтением. Общими усилиями ведомств и особенно церкви стали готовиться популярные сборники: «Нравоучительные разговоры для воспитанников удельных училищ», «Книга для чтения воспитанников сельских училищ» и др., выходила религиозная нравоучительная литература[35].
17 марта 1850 г. председатель «Комитета 2 апреля 1848 года» делал доклад императору о народной литературе. Поводом к этому событию послужил выход в свет в Москве 11-м изданием одного из наиболее распространенных народных романов — «Повести о приключении английского милорда Георга». Комитет предложил министру представить соображения: «Каким бы образом умножить у нас издание и распространение в простом народе чтения книг, писанных языком, близким к его понятиям и быту, и под оболочкою романтического или сказочного интереса, постоянно направляемых к утверждению наших простолюдинов в добрых нравах и в любви к православию, государю и порядку». 16 марта Николай I начертал на докладе: «Согласен»[36].
П. А. Ширинский-Шихматов отчетливо понимал характер популярной, народной литературы, особенности творческого процесса и, конечно, социальный заказ власти. «Чтобы быть истинно народными, — замечал министр в докладе императору, — книги требуют от сочинителя своего особенного дарования, неиссякаемого остроумия, всегда прикрываемого простотою и добродушием, совершенного знания обычаев низшего класса и, наконец, близкого знакомства с их общежитием, по большей части, весьма удачно выраженными в пословицах и поговорках… Писатель народных книг должен быть проникнут живою верою православной церкви, носить в груди своей безусловную преданность престолу и сродниться с государственным и общественным бытом. Только тогда, передавая собственное убеждение читателям своим, он может незаметно согревать и развивать в сердцах их врожденное всякому русскому чувство уважения к вере, любви к государю и покорности законам отечественным»[37].
Ширинский-Шихматов предлагал издавать книги духовного содержания «в значительном количестве экземпляров и продавать повсюду по самой умеренной цене». Интересна реакция Николая I, утвердившего доклад в тот же день, но скорректировавшего устремления министра: «Не упускать из виду и издания для простого народа книг гражданской печати занимательного, но безвредного содержания, предназначая такое чтение преимущественно для грамотных дворовых людей»[38]. Почти одновременно (15 апреля) Ширинский-Шихматов представил императору второй доклад — «О средствах враждебного монархическим началам, и от заразы коммунистических мнений, стремящихся к ниспровержению оснований гражданского общества». В этом докладе также речь шла о народной литературе.
В 1850-е годы все большее место в системе информирования общества стала занимать газета, информационный поток нарастал. И высшие цензурные инстанции были озабочены, как бы до читателя не стали доходить сведения, на их взгляд, ему ненужные или вредные. Проблема еще более активно муссировалась и в «Комитете 2 апреля 1848 года», и при Ширинском-Шихматове, новом министре народного просвещения[39]. Показательна реакция комитета на появление в 1855 г. в «Земледельческой газете» (№ 37) статьи профессора Императорского Санкт-Петербургского университета С. Куторги «Введение к почвознанию. Геологическая участь нашей земли», где речь шла о геологических периодах, процессах формирования земной коры. В связи с этой публикацией министерство народного просвещения по требованию Синода дало указание печати, чтобы «статьи подобного рода о предметах, уместных только в специальных ученых изданиях и доступных одним образованным читателям, были одобряемы к печати со всевозможною осмотрительностью, а в газетах и периодических изданиях, назначаемых более для популярного чтения и общедоступных, вовсе не были допускаемы к печати»[40].
Таким образом, вплоть до середины XIX в. во власти (с учетом и руководства Русской православной церкви) в отношении народного просвещения, популяризации научных знаний господствовал если не «враждебный», по словам Вернадского, «элемент», то сдерживавшее их развитие и распространение в народе отношение.
Третий период — капитализации и демократизации российского общества — начался с эпохи реформ 1860-х годов и завершался революциями 1917 г. Вторую половину XIX столетия ученые называют золотым веком естествознания, весной русской науки. Этот период вывел русскую науку на одно из первых мест в мире[41]. Имена Д. И. Менделеева, А. Н. Бекетова, И. И. Мечникова, И. М. Сеченова, В. В. Докучаева, А. М. Бутлерова, А. О. Ковалевского и других российских ученых стали известны далеко за пределами страны.
Реформы Александра II оказали мощное всестороннее влияние на российское общество. Происходит существенное расширение контента публицистики. Он обогащается научной, экономической, деловой информацией. В декабре 1867 г. в Петербурге состоялся первый в России съезд естествоиспытателей. Уже само по себе это событие говорит о произошедших сдвигах в жизни страны.
На съезде слушался доклад председателя Общества любителей естествознания, геолога Г. Е. Щуровского «Об общедоступности или популяризации естественных наук». Выступавший считал, что «естественно-исторические науки… рвутся, так сказать, из кабинета ученого, чтобы сделаться общим достоянием народов»[42]. По его мнению, наука достигла высочайшего уровня. Во-первых, есть что популяризировать. Многие крупные ученые — Араго, Дарвин, Лейль, Тинндаль, Шлейден — одновременно обладают даром популяризаторов знаний. «В популярных сочинениях естествознание должно быть, кроме чисто научного, и прикладным или практическим». Во-вторых, не менее важна получившая развитие в мире «практическая популяризация». В России появились зоосады, аквариумы, лаборатории, научные кабинеты, выставки. Парижская выставка стала энциклопедией по всем наукам. Такой же характер имела Московская этнографическая выставка, встреченная обществом с «теплым сочувствием». Все это «доказывает, что общедоступность или популяризация науки в наше время становится потребностью всякой образованной страны». Много внимания Щуровский уделил родному языку как могучему средству популяризации. Московское общество любителей естествознания внесло в свою программу задачу — «заботиться о разработке научного родного языка».
Докладчик определил популяризатора как «специалиста, даровитого, с могучим словом и обширными сведениями в других науках», который должен понимать характер своего народа и «со всей чуткостью прислушиваться к биению его пульса — к народному чувству»[43]. На тот момент же в России только было положено начало популяризации науки.
В этот исторический период начинают выходить многие научные и научно-популярные издания: в 1859 г. — «Вокруг света» (издатель М. О. Вольф), в 1863 г. — «Самообразование», в 1864 г. — «Иллюстрированный учено-литературный журнал» (оба издавал М. А. Хан). В 1874 г. насчитывалось уже 8 медицинских журналов, а в 1891 г. их стало 28. С 1874 г. выходит популярный журнал по гигиене «Здоровье». В стране появляются технические, научные, экономические журналы: «Известия Русского географического общества», «Известия Геологического комитета», «Юридический вестник» «Экономический журнал» и др. С 1866 по 1894 г. число журналов, имевших непосредственное отношение к различным отраслям науки, выросло более чем в четыре раза — с 91 до 388. Первое место по численности занимали журналы «по естествознанию, математике и их прикладным значениям»: в 1890-е годы они составляли почти 60 % всех научных изданий (230 из 406)[44].
В большинстве частных изданий печаталась разнообразная научно-популярная информация. Так, в самом распространенном к концу века журнале в России «Нива» (издатель А. Ф. Маркс, тираж — 250 тыс. экземпляров) за 1870–1899 гг. было помещено научно-популярных статей и заметок: по родиноведению — 2523, географии — 1556, изобретениям — 967, естествознанию — 761, истории — 667, медицине — 427, статистике — 398, астрономии — 220, археологии — 124. Такого рода информация содержалась и в биографических очерках (2131), в разделе «Библиография» (1904), в публикациях о выставках (136) и др.[45]
Портфель большинства издательств содержал научно-популярную литературу. Особое место в издании народной литературы занимает организованное в 1884 г. по инициативе и при активном участии Л. Н. Толстого некоммерческое издательство «Посредник». Его тематический план включал разделы научно-популярной литературы: описание разных земель и народов, природоведение; гигиена, лечение и уход за больными, половой вопрос, вопросы о пьянстве и курении; вегетарианство; экономические и общественные вопросы; деревенское хозяйство и крестьянская жизнь; народное полеводство, садоводство и огородничество, скотоводство, птицеводство и скотолечение; травосеяние, пчеловодство; производство, промыслы и ремесла; лечение болезней, распространенных в деревнях, и сбережение здоровья[46].
Но и во второй половине XIX в. научная мысль в России, научная популяризация сталкивались со значительными препятствиями со стороны цензурных ведомств. Показательны в этом смысле примеры ситуаций с запретами печатной и рукописной продукции издательства «Посредник», редакция которого даже выработала специальную политику взаимодействия с цензурными комитетами[47], в результате чего «Посредник» и в условиях жесткого цензурного режима мог успешно функционировать. В 1894 г., например, издательство выпустило 107 названий народных книг и вышло на второе место в стране (после огромного сытинского предприятия) по числу наименований изданной народной книги и на третье место — по тиражу[48].
Интересна для нашего исследования и борьба внутри самого цензурного ведомства вокруг проблем распространения в стране иностранной литературы, в которой часто бытие осмысливалось с материалистической точки зрения. Один из наиболее важных принципов Комитета цензуры иностранной (КЦИ) под руководством Ф. И. Тютчева явно приходил в противоречие с существовавшими в России установками. Он сводился к тому, чтобы как можно меньше запрещать иностранной литературы, ввозимой в Россию. В отчете КЦИ Главному управлению по делам печати за 1866 г. объясняется: «Но как умственный уровень с каждым годом возвышается, то естественно, что цензурные действия должны быть весьма осмотрительны и уже никак не иметь характер чисто запретительный, как это было в прежние годы»[49]. При этом Тютчев считал, что лучше дать слово критике сомнительного сочинения, чем его запрещать.
Интересно в связи с этим принципом разъяснение в отчете за 1870 г. по вопросу, почему КЦИ стал меньше запрещать философской литературы. Три основных философских школы — рационалистов, материалистов и позитивистов — «имели огромное влияние» в 1860-е годы. «Смелые идеи, развиваемые такими писателями, как Фейербах, Шопенгауэр, Бюхнер, Конт и их последователи, — отмечается в отчете КЦИ, — читались с величайшим любопытством, проникали везде и повсюду. Цензура должна была поэтому действовать тогда строго…»[50]
Действительно, еще в 1852 г. цензура запретила как «весьма опасное» сочинение «Лекции о сущности религии» Л. Фейербаха (Лейпциг, на немецком языке). Синод считал, что Гегель и Фейербах «больше нанесли вреда христианству своими языческими идеями, нежели все безбожники-энциклопедисты прошлого столетия»[51]. Работы Фейербаха в России были запрещены и к переводу. В годы Первой русской революции цензурная плотина была взорвана, и многие труды ученого («История новой философии», «Теогония», «Сущность христианства» и др.) были переведены и изданы. После 1910 г. по решению цензурного ведомства они были уничтожены[52].
Синод в борьбе с материалистическим научным направлением нашел своеобразный прием: он стал использовать труды оппонентов по-своему. К примеру, Московский духовный комитет в 1863 г. одобрил выход в свет «Философии духа» Г. Гегеля. Цензоры считали, что издание этого труда «в настоящее время на русском языке могло бы иметь то последствие, что оно — по своему идеализму — могло бы служить некоторым отпором современному наплыву материалистических мнений в светскую нашу литературу, а кроме того, представила бы собою довольно поучительный пример совмещения свободы мнений с уважением к авторитету родного вероисповедания»[53].
Однако к 1870 г., как отмечается в отчете КЦИ, «философия приняла более умеренное и одобрительное направление», Фейербах даже в Германии оказался «не в моде». Цензура в 1870 г. обратила внимание лишь на 18 сочинений, в основном французских авторов, содержащих «ученические рассуждения» о религии[54].
В 1865 г. — в период реформирования цензуры в стране — Ф. И. Тютчев предлагал министерству внутренних дел в официальной бумаге: «Председатель комитета полагал бы равно возможным: изъять из цензурного рассмотрения все книги, которые по изложению и содержанию предназначены не для публики, а лишь для специально ученых и занимающихся философией. Сюда можно было бы отнести по всем школам философии и именно авторов, хотя и не удовлетворяющих требованиям устава, но излагающих научные истины умеренно, спокойно, научным образом и без явной полемики против церкви и государства»[55]. 31 декабря 1870 г. профессор И. М. Сеченов обратился в комитет с просьбой выдать ему «для собственного употребления» удержанные цензурой отдельные листы нового сочинения Ч. Дарвина Thе descent of man («Происхождение человека»), которые ему высылались английскими издателями по мере их отпечатки. На просьбе стоит резолюция: «Дозволяется. Ф. Тютчев»[56]. Однако дело с разрешением труда Дарвина к распространению в обществе затянулось: выполняя распоряжения начальства, КЦИ возвращался к нему 20, 27 января и 24 марта 1871 г. Тютчев хорошо понимал, что развитие мыслительной деятельности человечества самоценно, ее многообразие можно рассматривать и как дар Божий. Представление КЦИ от 27 января 1871 г. в Главное управление по делам печати, подписанное Тютчевым, опирается на целую систему аргументов, включающих и те, что касались духовной цензуры:
• новая работа Ч. Дарвина — продолжение его замечательного труда «О происхождении видов», одобренного ранее цензурой;
• имя автора уже имеет всемирную известность;
• его сочинение строго научно по форме;
• оно «переводится и комментируется всеми более или менее серьезными органами печати обоих полушарий»;
• учитывая возможные препятствия со стороны духовной цензуры, КЦИ специально отмечает, «что автор, хотя и доказывает происхождение человека различно от того, как это значится в книгах Ветхого Завета, но, идя строго научным путем, он не касается книг Священного Писания и не опровергает их, а, напротив, относится с уважением к “облагораживающей вере” в существование Всемогущего Бога; что наша Духовная цензура пропускала к обращению в публике сочинения геологические, в которых на основании веками рождающихся формаций также доказывалось происхождение человека различно от библейского указания»;
• подчеркивая невозможность скрыть от общества появление такого произведения, КЦИ разъясняет: «…налагая свое veto на сочинение столь популярного научного автора, как Дарвин, комитет поставит в затруднительное положение как цензурное ведомство, а также и печать, которая не преминет при всяком удобном случае цитировать или ссылаться на сочинение Дарвина»;
• следует последний аргумент, соответствующий принципам, исповедуемым Тютчевым — руководителем КЦИ: «…наконец, ставя преграды к ознакомлению русской публики с теорией такой всемирной значимости, какова теория Дарвина, — тем не менее цель не будет достигнута, потому что так или иначе, а русская интеллигенция ознакомится с учением современного светила науки — каким его считают, следовательно, гораздо рациональнее предоставить делу критики опровергать ошибочность теории автора»[57].
Блестящий пример всесторонней аргументации необходимости распространения в русском обществе труда великого английского ученого. И после выхода в свет второго тома его сочинения 24 марта 1871 г. оно было комитетом «дозволено в целости»[58]. Но борьба в России вокруг произведений Дарвина продолжалась. Она нашла отражение в сатирической поэме А. К. Толстого «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме» (1872 г.), заканчивавшейся словами:
Брось же, Миша, устрашенья,
У науки нрав не робкий,
Не заткнешь ее теченья
Ты своей дрянною пробкой![59]
В итоге цензурному ведомству пришлось уступить: все крупные произведения Дарвина как малодоступные для понимания широкого круга читателей в России были изданы. Запрету подверглись сокращенные переводы его книги «Происхождение человека и половой отбор» (четыре издания), а также книги и статьи, которые популяризировали дарвинизм. Так, два тиража наиболее известного сочинения Э. Геккеля, немецкого естествоиспытателя, последователя Дарвина («Мировые загадки»), были сожжены в 1902 и 1906 гг.[60]
И в начале XX в. противоречия между духовным и светским взглядами на бытие человека оставались обостренными. В 1903 г. в Париже была издана на французском языке книга И. И. Мечникова «Этюды о природе человека». В России она должна была выйти на родном языке в журнале «Научное слово». Автор, учитывая духовную цензуру, сделал в книге ряд купюр, но и это не помогло. Цензура посчитала, что ученый доказывает в ней несостоятельность и праздность религиозных теорий, отвергает загробную жизнь и бессмертие души. Книга была запрещена. Позже под давлением общественности цензурное ведомство, указав на дополнительные сокращения в ее тексте, позволило публикацию труда Мечникова на русском языке и, имея в виду специалистов, к распространению в России ее французского варианта[61].
К тому времени в обществе вызревала мысль, точно сформулированная в выступлениях химика Н. Н. Бекетова: «Задача науки в общем поступательном движении человечества — двоякая, она не только стремится к новым открытиям, расширяющим кругозор его, и накопляет знания, но она в то же время стремится распространить эти знания, дабы просветить возможно большие круги населения. Она не может ограничиться одной работой для науки, роль ее общественная»[62].
Бекетов вычленяет два этапа развития научно-популярной мысли и публицистики. Первый — это пропаганда самой науки, отстаивание ее автономности от мистических, религиозных воззрений. Второй — этап научной популяризации знаний, достижений науки, направленный на их внедрение в практику человеческого общества. «Весна науки» обострила борьбу церкви с нею. Церковь создает свою печать, сеть философских изданий, мобилизует духовных публицистов на противодействие распространению естественно-научных знаний[63].
Радикальное решение исследуемой проблемы произошло при строительстве нового общества в СССР. Советская власть предприняла всевозможные попытки по вытеснению влияния религии, особенно Русской православной церкви, на духовную сферу, что способствовало развитию и углублению процесса всесторонней секуляризации жизни общества. Если на Западе этот процесс шел стихийно, хотя и находил определенное отражение в правовых документах, то в СССР руководящая партия, считая идеи коммунизма и религиозные воззрения несовместимыми, с помощью в первую очередь журналистики строила в стране секулярное общество. В этом смысле в России, по выводам священника Г. Ореханова, уже складывалась определенная традиция: с 1840-х годов идея социализма становится «секулярным эквивалентом религиозного мировоззрения»[64]. Большевики фактически старались довести эту тенденцию до ее логического конца. Однако процесс секуляризации носит общецивилизационный характер. Массовые коммуникации, включая кинематограф, литературу, искусство, несли в советское общество, как и в любое другое в то время, светские духовные ценности.
Советский период — господства секуляризированного общества — был четвертым в эволюции научно-популярной публицистики, и он по-настоящему еще не исследован[65]. Наконец, пятый период, современный, можно охарактеризовать как неопределенное состояние общества в этом отношении.
§ 2. История развития технического знания
Анализ истории развития технического знания предполагает в качестве первого шага определение терминологического и понятийного аппарата изучаемой темы. К числу основных понятий относятся «техника», «технология», «техносфера», «техническое знание», «технические науки», «ноосфера».
Понятие «техника» может быть определено как:
• совокупность технических устройств;
• результат природопреобразующей технической деятельности, научно-технического творчества;
• материализованное, овеществленное, опредмеченное знание;
• «вторая», преобразованная, природа, природный материал, превращенный в органы человеческой воли.
Такое понимание техники сближает ее с технологией. В настоящее время выделяются два основных подхода к пониманию технологии: узкий и широкий. Под технологией в узком смысле понимается функционально-операционный аспект техники — весь спектр действий, выполняемых в определенной последовательности в процессе применения техники в любой сфере деятельности. Под технологией в широком, философском, смысле понимается часть «второй» природы, опосредствующей отношение человека к «первой», внешней, не созданной им природе.
Большое значение для понимания современного периода развития технических знаний имеет понятие техносферы, в содержание которого включаются:
• совокупность технических средств и видов технологий;
• технодеятельность по исследованию, созданию и эксплуатации техники;
• технознание, связанное с исследованием, созданием и эксплуатацией техники;
• преобразованная и преобразуемая природа;
• результаты технического воздействия, которые потребляются обществом; непроектируемые анропогенные объекты (отходы, выбросы, брак, излучение и т. д.).
Еще одно важное понятие для современного этапа общественного развития и соответствующего периода развития технических знаний — ноосфера. Сфера разума, или ноосфера, — это такое состояние, такой этап в истории нашей планеты, когда развитие будет направляться научным познанием, а не стихийными силами и темными страстями; на этом этапе человечество научится строить свою жизнь, опираясь на истинное знание.
К понятиям, которые непосредственно связаны с техническими знаниями, относятся «техническое знание» и «технические науки». При определении технического знания необходимо исходить из базового термина «знание». Под знанием понимается результат процесса познания действительности, ее отражение в человеческом сознании, проверенное общественной практикой и логически упорядоченное. Соответственно, техническое знание есть знание свойств, явлений и процессов, используемых в условиях искусственно созданных систем для формирования идеальных моделей технических средств, а также знание о путях, методах и средствах материализации этих знаний. Технические науки — это система теоретического знания, направленного на изучение и разработку идеальных моделей искусственных материальных средств целесообразной деятельности.
История развития технического знания тесно связана с историей всего общества, и каждому типу и уровню производительных сил, техники, технологических способов производства соответствует своеобразный период в истории технических знаний. Процесс формирования и развития технического знания с точки зрения его логики позитивен в своей основе. Это связано с тем, что стихийный процесс использования законов естественных наук сменяется сознательным использованием естествознания, которое приводит к становлению научных технических знаний, затем — технических теорий, потом — к возникновению технических наук, а позднее — и к формированию технознания, о котором будет сказано ниже.
Данный процесс происходит в несколько этапов. Поэтому при рассмотрении процесса формирования и развития технического знания важно сначала обратиться к периодизации его истории. Эту периодизацию можно основывать на одном или нескольких критериях. Нас будет интересовать периодизация, которая обозначила бы крупные периоды в развитии технического знания от донаучного к научному, от незрелого к зрелому, сформировавшемуся состоянию. Такая периодизация позволяет учесть смену парадигм в техническом знании, определяемых как внутренней логикой его эволюции, так и прогрессом в области технологических способов производства.
Технологический способ производства является основанием развития технического знания. Именно он позволяет понять взаимодействие науки и производства как кумулятивный и одновременно революционно-стадиальный процесс, показать качественные границы между основными стадиями их взаимодействия и вместе с тем преемственную связь на базе ускорения научно-технического прогресса.
В основе этого процесса лежит смена трех основных технологических способов производства: ручного, или орудийного; механизированного, или машинного; комплексно-автоматизированного, или автоматического. Глобальные технические революции, связанные с переходом к новому технологическому способу производства, создают базу и для возникновения нового этапа технического знания. Но это только одна сторона процесса. Другая сторона определяется развитием естествознания, и здесь глобальные революции в естествознании должны служить основой для возникновения нового этапа развития технического знания.
Смену технологических способов производства обусловливают: первая промышленная революция конца ХVIII — начала ХIХ в., ознаменовавшая переход от ручного (орудийного) технологического способа производства к механизированному (машинному) технологическому способу производства, и научно-техническая революция середины ХХ в., с которой связывают переход от механизированного (машинного) технологического способа производства к комплексно-автоматизированному (автоматическому).
Что касается глобальных научных революций, то их, по мнению В. С. Степина, в истории естествознания было четыре:
1) научная революция ХVII в., ознаменовавшая собой становление классического естествознания;
2) научная революция конца ХVIII — первой половины ХIХ в., определившая переход к новому состоянию естествознания — дисциплинарно организованной науке;
3) научная революция конца ХIХ — середины ХХ в., связанная с преобразованием классического стиля мышления и становлением нового, классического естествознания;
4) научная революция, начавшаяся в последней трети ХХ в., в ходе которой рождается новая постнеклассическая наука[66].
На развитие технического знания влияли и успехи естествознания, и практика. С учетом этого можно выделить следующие основные периоды в развитии технического знания, связанные с научными и техническими революциями:
1) донаучный период, начавшийся в древности и продолжавшийся вплоть до конца ХVIII в.;
2) классический период (начало ХIХ — первая половина ХХ в.), базирующийся на знаниях классической науки и механизированном (машинном) технологическом способе производства;
3) неклассический период (вторая половина ХХ — первая половина ХХI в.), основывающийся на знаниях «неклассического» естествознания и комплексно-автоматизированном (автоматическом) способе производства;
4) постнеклассический период (ориентировочно его начало относится ко второй половине ХХI в.), который базируется на данных постнеклассической науки и будет развертываться под непосредственным воздействием будущей глобальной гуманитарной революции, знаменующей переход к новой антропогенной цивилизации.
В соответствии с предложенной периодизацией рассмотрим последовательно особенности исторического процесса развития технического знания в каждом из выделенных периодов.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Предисловие
- Глава 1. Эволюция популяризации научно-технических знаний
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
См.: Райнов Т. Наука в России XI–XVII веков. Очерки по истории донаучных и естественно-научных воззрений на природу. Части I–III. М.; Л., 1940.
2
См.: Жирков Г. В. Просветительская функция журналистики в исторической ретроспективе // Жирков Г. В. Журналистика: исторические этюды и портреты. СПб., 2007. С. 98–126.
3
Фойницкий И. Я. Моменты истории законодательства о печати // Сборник государственных знаний / под ред. В. П. Безобразова. Т. II. СПб., 1875. С. 363.
4
Фойницкий И. Я. Моменты истории законодательства о печати // Сборник государственных знаний / под ред. В. П. Безобразова. Т. II. СПб., 1875. С. 315; Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв.: учеб. пособие. М., 2001. С. 8.
5
Флетчер Д. О государстве русском. СПб., 1906. Цит. по: Фойницкий И. Я. Моменты истории законодательства о печати // Сборник государственных знаний / под ред. В. П. Безобразова. Т. II. СПб., 1875. С. 318.
6
Экономцев И. (архимандрит). Национально-религиозный идеал и идея империи в Петровскую эпоху (к анализу церковной реформы Петра) // Петр Великий: pro et contra. СПб., 2003. С. 590–591.
9
Духовный регламент всепресветлейшего, державнейшего государя Петра Первого, императора и самодержца всероссийского. М., 1904; Полное собрание законов Российской империи. Т. 6. СПб., 1838. С. 317–318. См. также: Фойницкий И. Я. Моменты истории законодательства о печати // Сборник государственных знаний / под ред. В. П. Безобразова. Т. II. СПб., 1875. С. 347.
10
См.: Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени. 17501765. М.; Л., 1936; Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX вв.: учеб. пособие. М., 2001. С. 20–22.
13
Цит. по: Барсов Т. В. О духовной цензуре в России // Христианское чтение. Т. ССXII. Ч. 1. С. 11–112; Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. М.; Л., 1947. С. 262–264; Богданов А. П. Перо и крест: русские писатели под церковным судом. С. 409–412.
14
Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений: в 11 т. Т. 3. М.; Л., 1952. С. 202–232. Этот вариант названия статьи используется известным историком А. В. Западовым: Западов А. В. Русская журналистика XVIII века. М., 1964. С. 3546. В другом переводе (с французского языка) статья названа «О должности журналистов в изложении ими сочинений, назначенных для поддержания свободы рассуждения» (см.: Сборник материалов к изучению истории русской журналистики. Вып. I. М., 1952. С. 45–46).
15
Западов А. В. Ломоносов и научная журналистика // Западов А. В. Русская журналистика XVIII века. М., 1964. С. 35–46.
16
Маккавеев П. Религиозно-церковные воззрения императрицы Екатерины II // Екатерина II: pro et contra. СПб., 2006. С 561.
19
См. об этом: Федоров В. А. Духовная православная школа // Очерки русской культуры XIX века: Культурный потенциал общества. Т. 3. М., 2001. С. 365–386.
21
См. подробнее: Бастракова М. С., Павлова Г. Е. Наука: власть и общество // Очерки русской культуры XIX века: власть и культура. Т. 2. М., 2000. С. 334–337.
22
Сухомлинов М. И. Материалы для истории образования в России в царствование Александра I: в 2 т. Т. II. СПб., 1866. С. 2–3.
24
О его деятельности см.: Жирков Г. В. Век официальной цензуры // Очерки русской культуры XIX века: власть и культура. Т. 2. М., 2000. С. 193–204.
27
Вернадский В. И. 1911 год в истории русской национальной культуры // Ежегодник газеты «Речь» за 1912 год. СПб., 1912. С. 3.
29
Подробнее об этом см.: Щербакова Г. И. Журнал О. И. Сенковского «Библиотека для чтения» (1834–1856 гг.) и формирование массовой журналистики в России. СПб., 2005.
31
Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 908. Оп. 1. Ед. хр. 168. Л. 84 об.
33
Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения / сост. С. В. Рождественский. СПб., 1902. С. 335.
35
Подробнее об этом см.: Котович А. Н. Духовная цензура в России (17991855 гг.). СПб., 1909. С. 301–325.
39
Подробнее об этом см.: Жирков Г. В. Век официальной цензуры // Очерки русской культуры XIX века: власть и культура. Т. 2. М., 2000. С. 200–203.
40
Цит. по: Лялина Г. С. Цензурная политика церкви в XIX — начале XX в. // Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 473.
41
Бастракова М. С., Павлова Г. Е. Наука: власть и общество // Очерки русской культуры XIX века: власть и культура. Т. 2. М., 2000. С. 355.
42
Щуровский Г. Е. Об общедоступности или популяризации естественных наук (речь, произнесенная на съезде 28 декабря 1867 г.) // Журнал Министерства народного просвещения. 1868. Январь. Часть CXXXVII. С. 39.
43
Щуровский Г. Е. Об общедоступности или популяризации естественных наук (речь, произнесенная на съезде 28 декабря 1867 г.) // Журнал Министерства народного просвещения. 1868. Январь. Часть CXXXVII. С. 41.
44
Россия: Энциклопедический словарь. Л., 1991 (Факсимильное издание Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб., 1898). С. 418.
45
Торопов А. Д. Систематический указатель литературного и художественного содержания журнала «Нива» за 30 лет (1870–1899 гг.). СПб., 1902.
46
Коничев К. И. Русский самородок. Повесть о Сытине. Л., 1966. С. 83–84. Подробнее об этом см.: Жирков Г. В. «Посредник» — издательство нового типа: союз «совместных» редакторов // Материалы Толстовских чтений 2014 г. в Государственном музее Л. Н. Толстого / отв. ред. Л. В. Гладкова. М., 2015. С. 249–261.
47
Подробнее об этом см.: Жирков Г. В. «Посредник» и единый фронт цензуры // Жирков Г. В. Л. Н. Толстой и цензура. СПб.:, 2009. С. 113–140.
49
РГИА. Ф. 779. Оп. 1. Ед. хр. 237. Л. 61. Подробнее об этом см.: Жирков Г. В. Век официальной цензуры // Очерки русской культуры XIX века: власть и культура. Т. 2. М., 2000. С. 227–234.
52
Л. Фейербах и царская цензура. Публикация И. Ф. Ковалева // Вопросы истории религии и атеизма. Вып. 12. М., 1964.
53
Цит. по: Лялина Г. С. Цензурная политика церкви в XIX — начале XX в. // Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 480.
58
РГИА. Оп. 2. Ед. хр. 20. Л. 172. 12 апреля 1871 г. выдача публике книги Ч. Дарвина по распоряжению Главного управления по делам печати была приостановлена.
59
Толстой А. К. Стихотворения. Царь Федор Иоаннович. Л. 1958. С. 361. Михаил Николаевич Лонгинов в 1871–1874 гг. был начальником Главного управления по делам печати.
61
Преследование царской цензурой книги И. И. Мечникова «Этюды о природе человека». Публикация Я. М. Притыкина // Ежегодник Музея истории религии и атеизма. Т. 4. С. 287–289.
63
См.: Жирков Г. В. Журналистика России: от золотого века до трагедии. 1900–1918. Ижевск, 2015. С. 234–305.
64
Ореханов Г. Русская православная церковь и Л. Н. Толстой: конфликт глазами современников. М., 2010. С. 43.
