Генезис и развитие метафизической мысли в России

И. В. Гребешев, 2016

В монографии дается комплексный анализ становления и развития метафизики в русской философии в ее различных аспектах и направлениях. Обосновываются методологические принципы изучения, прослеживаются предпосылки развития и различные влияния на русскую культуру и философию. Анализируются такие важнейшие аспекты метафизического знания, как онтологический, гносеологический, антропологический и политический, в рамках которых рассматриваются проблемы трансцендентно-имманентного синтеза в понимании Абсолюта, соотношения веры и знания, антроподицеи, антропотеодицеи и др. Вскрываются противоречия и намечаются пути дальнейшего развития как на почве традиции русской философии (всеединство, софиология, имяславие, метафизика веры), так и в качестве элемента всеобщего историко-философского процесса и развития духовной культуры. Книга предназначена для всех интересующихся историей русской философии и духовной культурой. Авторы – профессора кафедры истории философии РУДН, издавшие монографии «Метафизика веры в русской философии» (М., 2014. С.А. Нижников) и «Метафизика личности в русской философии XX века» (М., 2008. И.В. Гребешев), «Диалог философских культур: Запад – Восток – Россия» (в соавторстве. М., 2013). В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Часть 3. Развитие духовной и интеллектуальной культуры в XVIII веке

1. Исихазм и русское старчество

С деятельностью Петра I (1672–1725) связан переломный момент в истории России, отношение к которому неоднозначно. Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), создатель «Истории государства Российского», отмечая все достоинства и достижения Петра, пишет в «Записке о древней и новой России» (1811), что, с одной стороны, «он имел великодушие, проницание, волю непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил, умножил войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани, издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, рудокопни, завел мануфактуры, училища, академию, наконец, поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы». А с другой — «…пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией». Привело это к тому, что «честию и достоинством россиян сделалось подражание». Но самое печальное в том, что возникла элита, не понимающая народа, забывающая родной язык и духовную культуру: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр»^[35].

Для Карамзина «историк не летописец». Его позицию определяют как консервативную, с чем связана его оценка деятельности Петра I. «Всякая новость в государственном порядке» для Карамзина «есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости», хотя по чувству он считал себя республиканцем, в чем сам неоднократно признавался. Но его республиканизм никак не был связан с исторической реальностью, это была просто «эстетически окрашенная мечтательность», «безответственная не по легкомыслию, а по своему ирреализму». На основании этого В. Зеньковский называет Карамзина представителем эстетического гуманизма в России. Тем не менее историческое самосознание русского народа многим обязано Карамзину. Пушкин отмечал это, записав:

«Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов “Русской истории” Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жадностию и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) — пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом… Молодые якобинцы негодовали… Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники — чего же более требовать было от него? Повторяю, что “История государства Российского” есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека»^[36].

Петр I «прорубил окно в Европу», построив Санкт-Петербург (1703), создал российский флот, Россия была провозглашена империей, а он — императором. Им было положено начало создания регулярной армии, были осуществлены успешные военные операции и т. д. При его правлении произошли важные изменения в культуре: открылся театр и первые высшие учебные заведения (Школа математических и навигационных наук в Москве в 1701 году). Хотя еще в XVII веке была основана Славяно-греко-латинская академия (1687), а придворный театр был уже у Алексея Михайловича в 1672 году. Между тем Петр I ввел рекрутские наборы с неопределенным сроком службы, неимоверные поборы с населения на военные и государственные расходы, боролся против монастырей и не питал любви ко всему национальному. После кончины патриарха Петр I запретил избирать нового главу Церкви, учредив в 1721 году «Духовную коллегию». В дальнейшем Святейший синод стал своеобразным ведомством идеологического и религиозного контроля, а церковная иерархия превратилась в разновидность государственной бюрократии. Через Святейший синод, который возглавлял обер-прокурор («око государево»), государство полностью подчинило себе Церковь. Она, включенная в систему государственного управления, перестала быть источником нравственного авторитета у народа, так и не сообщив этот авторитет власти. Вопрос о восстановлении патриархата возник вновь лишь после Февральской революции 1917 года, после падения самодержавия, однако приход к власти большевиков означал для Церкви наступление, может быть, самого тяжелого времени за всю ее историю. Активное участие Церкви в борьбе против фашизма, а также соображения политического характера заставили Сталина дать разрешение на избрание нового патриарха в 1943 году.

С воцарением Петра I начала формироваться новая интеллигенция, которая во всем руководствовалась «мирскими» интересами и идеями, вместо идеала Святой Руси она, в лице своих лучших представителей, проповедовала идеал Великой России. Для историка и философа Г. Федотова «Петровская Россия была не изменой — или не только изменой, — но и обретением собственной сущности в заимствованных формах культуры. Лишь благодаря Западу Россия смогла выговорить свое слово»:

«Признавая злые плоды петровского культурного раскола, нельзя не видеть и добрых плодов его. Петр разбудил русскую мысль и расковал плененное русское слово. Воспитанная на уроках западной философии и стиля, Россия сначала “на Петра ответила Пушкиным”, потом на Шеллинга — православной философией славянофилов. По-видимому, России неизбежно было пройти путем национального самоотречения, искупая грех лености, чтобы опять вернуться к себе, осознать свое достояние, обогащенное всем опытом европейской мысли». <…>

Петр продолжает быть загадочным для нас… Быть может, для справедливого суда еще не настало время»^[37].

Но преобразования Петра не остановили развитие духовности, традиция исихазма не пресеклась. Н. Струве отмечает, что «не будь исихазма, не было бы ни Сергия Радонежского, ни Андрея Рублева, а ближе к нам — ни Серафима Саровского, ни Оптиной пустыни, ни встречи, в лице Хомякова, Киреевского, Гоголя, Достоевского, между священной и светской культурой». По сути исихазм представляет собой внутреннюю духовную сущность православия, является «сосредоточением христианского благовестия на самом главном…». При этом он является «пророческим предостережением против преувеличенного ритуализма», но «никогда не означал отказ от мира», а открывал путь к обожению^[38].

Хотя русская церковно-историческая наука «открыла» исихазм во второй половине XIX века, он никогда не умирал в русских монастырях и проник на Русь задолго до исихастских споров в Византии. Исихазм (от греч. hsucia — покой, безмолвие) понимается в широком смысле как аскетическое учение о внутренней духовной сосредоточенности и молитве, разработанное раннехристианскими отшельниками IV–VII веков. В более узком смысле исихазм интерпретируется как возникшее в XIV веке на Афоне и теоретически разработанное Григорием Паламой (отсюда и другое название — «паламизм») религиозно-философское учение о «фаворском свете», озаряющем душу праведника.

Протопресвитер Иоанн Мейендорф (1926–1992), специалист с мировым именем в области патристики и византийской истории, один из самых замечательных православных философов новейшего времени, выделял четыре смысловых значения исихазма: 1) раннехристианский идеал индивидуального отшельничества; 2) метод самоуглубленной молитвы с постоянным повторением Иисусовой молитвы; 3) система богословско-философских понятий, разработанных Паламой в полемике с Варлаамом; 4) так называемый «политический исихазм» как социальная и культурная программа, проводившаяся византийскими деятелями.

В исследованиях отечественных авторов уже убедительно доказано, что поздневизантийский исихазм не является никаким нововведением. «Историческая давность умной молитвы и исихазма не трудно доказуема. Самые термины “исихаст”, “исихия”, “исихастирион” находятся у писателей, отдаленных многими веками от эпохи исихастских споров. Св. Нил Синайский, преп. Иоанн Лествичник, преп. Иоанн Кассиан, как и многие другие, учили о необходимости безмолвия для духовной жизни». Согласно В. Кривошеину и архим. Киприану, «имя “исихаст” столь же древнее, как и сама православная духовность. Термин “исихия” уже употреблялся как Макарием Египетским, так и Варсануфием Великим (IV в.)». Хотя Григорий Палама дал «более полное и глубокое теоретическое обоснование для практики духовной жизни, нежели мы встречаем это в аскетической традиции»^[39]. Вместе с тем, по утверждению греческого исследователя Г. Мантзаридиса, в поздневизантийском исихазме по-новому расставлены акценты в учении об обожении. Если в эпоху патристики преобладающим был «христоцентрический опыт» обожения, то в период поздневизантийского исихазма на первый план стал выступать «пневматологический аспект», а мы бы добавили — и антропологический^[40]. Это не говорит об изменении сути духовного опыта, а лишь его акцентированности.

Практика исихазма тесно связана с деятельностью Преп. Сергия Радонежского и его учеников-молчальников. Крупнейшим представителем исихазма как духовного делания, а также одним из первых, кто применил эту теорию к социальной действительности, был Нил Сорский.

Тихон Задонский (1724–1783) стал известен уже в стенах семинарии за беспримерные познание и усердие. Он стал монахом, затем ректором, потом епископом в Воронеже. Однако через четыре года ушел на покой в Задонский монастырь, где находился до конца жизни. Он всегда был склонен к отшельничеству и созерцательности. Основное его произведение — «Сокровище духовное от мира собираемое» — можно назвать «первым опытом живого богословия». Сочинение Тихона интересно продолжением жанровых и поэтических традиций древнерусской литературы: автор их не был суровым ревнителем умерщвления плоти. Он не предает мир анафеме, но и не превозносит его, а говорит о необходимости преображения — так возникает новая перспектива в метафизическом осмыслении веры, которая будет запечатлена у Достоевского в светлом образе старца Зосимы, благословляющего, а не анафематствующего мир. Вместе с тем слова старца Зосимы «вот тебе завет: в горе счастья ищи» и «много несчастий принесет тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь…» также восходят к сочинениям Тихона (IX, 512).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

35

Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России // О древней и новой России. М., 2002. С. 389, 387.

36

Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10 т. М., 1962. Т. 7. С. 278–279.

37

Федотов Г.П. Петр Великий // Собр. соч. В 12 т. М., 2014. Т. 7. С. 336, 332.

38

Струве Н.А. Тайна исихазма // Православие и культура. М., 2000. С. 265–266.

39

Кривошеин В. Православное духовное предание // Богословские труды 1952–1983 гг. Н. Новгород, 1996. С. 19.

40

См.: Mantzaridis G.I. The Deification of Man. N.Y., 1984.