Харвиг. Посол Ясных Земель

Кавалаш П'Вемо, 2020

Озорник и задира Харвиг с ранних лет мечтает найти родителей, узнать, откуда он появился в Роси. Однажды неведомые силы переносят его в другой мир, где он встречает новых друзей: чудачку Кибаль, поэта Глери и безмолвную Телери. Ему удаётся разгадать тайну разлуки с близкими, и, попутно, преодолев смертельные опасности, разрушить козни Бодрых Земель.

Кавалаш П'Вемо

Часть первая. Лихие времена

1. Урочище Макоши

Наша история, добрый читатель, берёт начало погожим осенним вечером, когда пятеро отроков собрались на окраине города, чтобы поиграть в «выбивалу»…

— Мимо! — крикнул один из мальчишек. Он широко улыбнулся, сверкнув зубами, и вышел из начерченного на земле круга. На вид отроку было с дюжину лет. Волосы на его голове были длинными, каштанового цвета и, по обычаю мужчин Городища, заплетены в косу. Глаза — зелёные, словно листья клевера. В общем, внешность для Роси вполне обычная. Разве что прямой острый взгляд да чудное имя выделяли его среди прочих. Звали отрока Харвиг.

— Теперь мой черёд!

Мальчик отошёл на тридцать шагов и встал у нацарапанной щепкой черты. Высокий, худой Селян занял его место в круге. Остальные принялись подбирать разбросанные камни.

— Эй, Васятка! — крикнул Селян со своего места, заметив, как маленький конопатый отрок с пучком волос вместо косы, кинул к черте камень размером с добрый кулак. — Никак моей смерти хочешь?

Тот пожал худенькими плечами:

— Сам-то и поболе швырял.

Харвиг уже изготовился для броска, когда над головами послышалось надсадное карканье. Вслед захлопали крылья, и на сук ближнего дуба опустился большой одноглазый ворон.

Кривого гаврана этого он хорошо знал. Всякий раз тот появлялся, когда назревали крупные неприятности.

Отправлялся ли Харвиг во главе славной ватаги биться с отроками Заречья на Перволедье, лез ли в гиблые пещеры Алатыря, — ворон всегда кружил рядом.

Да взять хоть последний случай, когда подрались с серёдкинцами. Тоже прилетал, каркал… Харвигу тогда изрядно досталось. Не мудрено — глава ватаги с Серёдки, крепкий рослый Демьян, был на пару лет старше. Но куда денешься, — дело вышло серьёзное. Задумали серёдкинцы за проход по своей земле с соседей дань собирать. А как миновать, если они посреди живут? Не пройти стороной ни к Торжку, ни к реке. Про другой берег Стыри и говорить было нечего. Вот и пришлось Харвигу драться. С тех пор они ходили везде свободно.

И вот, гавран опять прилетел! Сидит себе на ветке и каркает. У Харвига от смятения вся игра насмарку пошла. Что ни булыжник — то мимо! Селян в своём круге и хорониться уж перестал. Стоит, как столб, ухмыляется…

Отрок начал всерьёз подумывать, не угостить ли зловещую птицу камнем. Да тут послышался надрывный, сжимающий нутро вой, и к ним из соседнего переулка выскочила здоровенная псина! Её морда была оскалена, покрыта грязью и жёлтой пеной. С шеи свисал огрызок верёвки.

— Буян… — не поверил своим глазам Харвиг.

Это и вправду был он, их дворовый пёс. Услышав знакомый голос, зверь встал. Было заметно, как судорожно вздымаются и опадают его бока.

Отроки тоже замерли — ноги как к земле приросли. Даже ворон умолк. Сколько все так стояли, не шелохнувшись, только небу известно.

— Буян… — вновь позвал Харвиг.

Уши пса поднялись, морда вновь стала прежней. Отрокам уже показалось, что он их признал. Но тут взгляд Буяна переменился, исполнившись лютой злобой, и он ринулся к Харвигу.

Мальчик подхватил с земли большой камень. Целиться было некогда, швырнул со всей мочи. И угодил булыжник псу промеж глаз. Буян взвизгнул, припав на зад. Потом развернулся и с воем помчал обратно.

Ворон на тыне протяжно каркнул и улетел. Отроки, постояв, неуверенно сошлись в кучку.

— Чего это он? — нарушил тревожное молчанье Селян. — Свихнулся?

— Я чуть в штаны не наложил… — покраснев, сознался Михей.

Харвиг снисходительно ухмыльнулся:

— Эх вы, заячья кровь!

— А сам-то? — встрепенулся Селян. — Скажешь, не испугался?!

— Я-то? Конечно нет!

На самом деле Харвиг лукавил. Колени от пережитого ещё тряслись. Но виду подавать было нельзя — иначе уважать перестанут.

— Может, — не унимался Селян, — ты и Зубилы не побоишься?

— Не побоюсь! Хоть сегодня в сад влезу!

Тут Харвиг язык прикусил, да только поздно уж было…

В дремучем лесу, за Кудыкиной еловой горой, хоронилось от людских глаз урочище Макоши. По преданиям, посадила богиня там яблоню при сотворении мира. Охранником оставила лютого пса, а чтобы не искушать городчан, обнесла дерево высоким дубовым тыном.

Чтили жители это место наравне с храмом. Никто из взрослых и помыслить не мог туда влезть. Да и верно: обратного пути не было.

Когда-то, в давние времена, жил в городе пастух Острик. Слыл он отчаянным храбрецом и решил однажды преподнести возлюбленной дар — волшебное яблочко. Уж как уговаривали его близкие и невеста, даже грозили, — всё без толку. Не послушался молодец никого, потому что был горд и крепко верил в свою удачу. Взобрался он по лестнице на городьбу, помахал сверху друзьям и девице. Больше его не видели. Те же, кто слышал последний крик пастуха, враз поседели.

А детворе законы не писаны. За три сотни лет поднялась вокруг заповедного места дубрава. Одно дерево переросло забор и протянуло за него ветвь.

Вот и повадились отроки лазать на дуб, чтобы поглазеть на Зубилу и яблоню.

Яблонька была хороша! Цвела и плодоносила она круглый год, и даже зимой по белым душистым цветкам ползали страшные, мохнатые пчёлы. Откуда они брались, куда улетали, — никто не ведал.

Мелкие спелые яблоки походили на закатные солнышки. И днём, и ночью сияли они на ветках алым матовым светом. А каково было зрелище в снежный морозный день! Диво, так диво.

Не меньший интерес вызывал и Зубила. Лохматый, с телёнка величиной, он близко не походил на местных собак. К тому же никто не слышал, чтобы зверь лаял. Зато он выл, да так, что волосы у слушавших поднимались дыбом.

Питался Зубила упавшими яблоками, а воду добывал из лужи, которую исправно наполнял с небес Гамаюн, либо, если в округе стоял мороз, пожирал снег и грыз лёд.

Вот в такое место и направилась, на ночь глядя, ватага княжичей. Так их называли с того, что Лют, глава Старого Городища, был Харвигу приёмным отцом. А Селян, Михей и Васятка — сводными братьями.

На душе вожака было хмуро. «И кто меня за язык тянул?!» — сокрушался он.

Харвиг услыхал позади чьи-то шаги. Рядом с ним очутился Васятка.

— Может, передумаешь? — спросил он.

— Ещё чего!

Младший брат потянул за рукав:

— Откажись! Пропадёшь же!

Харвиг потрепал его по затылку:

— Не бойся.

На самом деле, он с радостью бы отступил. Да только слово — не птица, выпорхнет, не воротишь. Пойти теперь на попятную, — позора не оберёшься. И тут уже не ясно, что хуже: прослыть трусом и пустомелей или отправиться в пасть к Зубиле.

Они выбрались из тесного хитросплетения улочек с переулками и вышли на луг. Раскинувшийся перед ними простор серебрился под лунным светом. По левую руку блестела река. Харвиг немного приободрился.

— Не отстаём, тюхи-матюхи! — прикрикнул он на друзей. Кажется, оставив позади тёмный город, они тоже повеселели.

— Сам ты Тюха… — буркнул шедший в хвосте Селян.

Они миновали пустошь и углубились в косматый ельник. Кудыкина гора постепенно поднималась перед ними, теснила прочь от реки. Мало кто из городчан взбирался на её крутые бока — угрюм и бесплоден был здешний лес. Шишки да огромные, таящиеся под хвойным ковром, грибы — вот и всё, что ожидало там путника.

Едва заметная в темноте тропа серым рушником вилась под ногами. Осмелевшие было княжичи вновь приуныли. Они молча гуськом добрались до места, где дорожка раздваивалась.

Та, что брала правее, вела к подножию Алатыря. Там начиналась раздольная, полная воздуха и лунного света дубрава. Алатырский лес славился дичью, ягодами и грибами. Да и просто погулять по нему было в радость… Харвиг вздохнул и свернул налево. Узкая стёжка едва пробивалась перед ним через заросли бересклета.

Постепенно они спустились в низину. Ёлки нехотя расступались, редели, а вскоре и вовсе сменились дубами. Сквозь оголившиеся к зиме их вершины впереди показались хищные зубья высоченной ограды. Довольно скоро княжичи дошли до неё и остановились у заветного дерева. Одна его ветвь как раз простиралась над тыном.

— Ну, была не была! — вздохнул Харвиг. — Не поминайте лихом.

— Погоди… — вышел вперёд Селян. — Пошутили и будет.

— И вправду, — поддержал старшего брата Михей. — Тут не смелость нужна, а дурость.

— Пойдём домой, Харвиг… — захныкал Васятка.

Сын лесоруба, круглолицый Мирошка ничего не добавил, только яростно закивал головой.

«Чего-чего, а дурости мне хватает…» — подумал про себя Харвиг. Затем, стиснув зубы, чтобы не стучали, принялся взбираться наверх. Чем выше он поднимался, тем сильней становился сладкий яблочный дух. Послышался глухой стук, словно упало что-то мягкое и тяжёлое. Вслед донеслось жадное чавканье.

— Зубила яблоки жрёт, — сдавленно прошептал снизу Васятка.

Харвиг молчал. Он уже поднялся над тыном и видел теперь весь сад и сияющую спелыми плодами чудесную яблоню. Одна из дубовых ветвей нависла над ней. Если потихоньку подобраться поближе…

Тишину нарушило хлопанье крыльев, и на забор, каркая, опустился старый знакомый. Снизу тут же раздался утробный вой.

— Вот проклятая птица! — в сердцах шепнул Харвиг. — Не даёшь мне покоя!

Однако нужно было что-то решать. Не торчать же ему тут всю ночь, словно филину.

Вздохнув и призвав в помощь небо, пополз он медленно по кургузой ветви. Чем дальше, тем она становилась глаже и тоньше. Отрок нутром чуял, как клонится вниз. Там, в черноте, метался Зубила. А впереди светились красные огоньки. Один из них был совсем близко!

— Спускайся! Пропадёшь! — уже не таясь, в голос кричали княжичи. Пуще других надрывался Селян.

Харвиг протянул руку к заветному огоньку. Нет, не достать… Нужно подползти ещё ближе.

Дальше по ушам вдарил треск, карканье. Отрок камнем полетел вниз, хватаясь руками за какие-то ветки и сучья. От удара о землю сдавило грудь. Он приоткрыл глаза и увидел несущегося на него Зубилу…

Ужас обуял храбреца. Харвиг отчаянно, тонким голосом закричал.

А там и вовсе начались чудеса. Будто муху в мёд, его окунули во что-то вязкое и глухое, а затем одним махом вытащили обратно… Харвиг жадно хватал ртом ночной свежий воздух. Отдышавшись, он кое-как поднялся на ноги.

Всё вокруг было иным. Зверь сгинул. Вместе с Зубилой пропали тын и дубрава. Только яблоня осталась на прежнем месте.

Да где это он? Куда пропала гора?! Кудыкина — вот она, а половину Алатыря словно ветром сдуло!

Харвиг подобрал с земли яблочко. Тёплое и тяжёлое… До поры сунул его в карман. Озираясь, побрёл обратно. Нужно было взглянуть, что там с городом.

Под ногами мягко стлалась трава. Цветки клевера благоухали, сказочно мерцая белыми и розовыми огоньками.

Воздух здесь был чудесный! Каждый вдох — как глоток прохладной воды, зовущий вспомнить что-то хорошее, да накрепко позабытое…

Харвиг ступал по необыкновенным цветкам и думал, что нечто подобное случилось с ним в детстве.

Тогда он, четырёхлетний малыш, спустился с вершины Алатыря в Городище. Его приняли в семью князя. Поначалу горожане судачили, откуда он взялся, но с годами угомонились. Может, о том случае и вовсе бы позабыли, если бы не задиристый нрав «подкидыша».

Кто знает, не вернулся ли нынче он в родной мир? Может, скоро он увидит родителей?!

От этих мыслей ноги сами зашагали быстрей, а там Харвиг вовсе сорвался в бег и остановился, только выбравшись из низины.

Увы: города не было! Княжич разочарованно смотрел на поросшие лесом берега Стыри. Ни моста между ними, ни теремов за заборами, ни самой захудалой избы. Диким и прекрасным показался этот край в лунном свете. Мир без людей.

«И на что я тут?» — с горечью спросил себя Харвиг.

Вдруг он ощутил сильный жар и выхватил из кармана яблоко. «Ну хоть от голоду не помру», — вздохнул он. Перекидывая огонёк с руки на руку, Харвиг откусил горячий кусок, охнул и повалился на землю…

*****

Когда он очнулся, всё ещё была ночь. Вместо мягкого клевера щеку колола пахучая хвоя. Харвиг осторожно встал на ноги, коленки тряслись, — и вскрикнул: город оказался на месте! Чудесное яблочко перекинуло его в Рось. Он облегчённо вздохнул. Не зря говорят: в гостях хорошо, только дома лучше. Страшно представить, что было бы, останься он навек в том удивительном мире.

Однако нужно возвращаться к друзьям…

От урочища доносились взволнованные голоса. Кажется, братья ссорились. Но, заприметив его, разом стихли.

— Харвиг? — неуверенно окликнул Михей.

— Я… — отозвался он.

Княжичи бросились к нему и едва не удушили в объятиях. Васятка радостно шмыгал носом.

— Откуда ты?!

Он протянул ладонь, на которой уже не сиял, а едва тлел огрызок чудесного яблока.

— Уговор, — степенно произнёс Харвиг.

— А Зубила? Ты видел его?

— Как тебя сейчас.

— И что он?

— Помереть на месте.

Тут все невольно оглянулись на тын, из-за которого разносился по округе протяжный вой. А Харвиг гадал, слышали ли отроки его крик, вовсе неподобающий предводителю лихих княжичей.

— А тут-то как очутился? — спросил дотошный Селян. Харвиг заметил, что левый глаз брата заплыл, вокруг багровели свежие ссадины.

— Занесло меня куда-то… В мир иной.

Отроки переглянулись.

— А ты нам не врёшь? — Селян недоверчиво прищурил здоровый глаз.

Братья уставились друг на друга. Но назревавшую ссору оборвал громовой раскат: невесть откуда налетевшие тучи столкнулись в выси и озарили округу молнией. С небес хлынул проливной дождь.

Отроки со всех ног бросились прочь из леса. Долго они добирались туда, да скоро возвращались обратно! И всё же в город княжичи вбежали, уже промокнув до нитки.

Ветром пронеслись они через Серёдку и остановились лишь у своих ворот. Тут и дождь стих.

У калитки на двор стоял дед Архип. Старик сердито замахнулся клюкой, но отроки увернулись, шмыгнули мимо и на носочках прокрались в терем.

Едва улеглись по лавкам, как из соседней горницы выглянула закутанная в платок мать. Увидев, что все на месте, она так же беззвучно скрылась.

Братья перевели дух.

— Харвиг! — позвал со своей лавки в углу Васятка. — Расскажи про Зубилу!

— И что за мир иной? — поддержал Михей.

Расскажи, расскажи… Только что же он скажет? Немного успел повидать там, а передать словами, что ощутил, — выйдет ли?

— У Зубилы клыки размером с ладонь… А языков три, — зелёный, чёрный и синий.

Васятка ойкнул. С лавки Селяна донёсся тихий смешок.

Харвиг, покосившись в угол, где скрывался в темноте старший брат, продолжил:

— Ночью там светло, как и днём. Всё оттого, что трава под ногами светится…

— Ишь ты! — удивился Михей.

— А воздух там такой, что кажется: ни еды, ни воды не нужно. Его ешь да пей.

Братья молчали. Наверное, пытались представить себе неведомый край. А Харвигу и добавить к сказанному было нечего. Он смежил веки. Тотчас перед глазами возникла оскаленная зубастая пасть. Тогда отрок повернулся на другой бок, и страшное видение отступило.

2. Шамка и Жарозуб

Велика заповедная земля Рось! Куда ни отправься из города, на весь день пути — поросшие мягким разнотравьем луга, возделанные поля и вековые дубравы. Довольно в тех краях тучных ушастых зайцев, пронырливых белок, дятлов и филинов. В дремучих зарослях гнездятся чёрные вороны и рыскают полосатые кабаны. А в реках Буг и Стырь плещется крупная и вкусная рыба.

Немногие земли могут похвастать таким изобилием!

Что же до города, раскинувшегося у подножия Алатыря, так он мог считаться самым уютным из всех известных нам городов под горой. Разве что Тахгар мог поспорить с ним. Но он, как и весь благословенный мир Сеннаар, отличался от прочих. И речь о нём пойдёт много позже.

Надо заметить, что в Городище не было новых величавых построек (да и старые лежали в руинах) или мощных крепостных стен, как в иных мирах.

Зато город утопал в яблоневых и вишнёвых садах, над которыми торчали, словно грибы на поляне, золотистые маковки расписных теремов. Красочные дома эти возводились из брёвен; встречались и каменные, но куда реже.

Усадьбу обычно окружал высокий забор. За каждым тыном обитал цепной пёс — мохнатый зубастый зверь, признающий только своих хозяев.

Всё это было отголоском давних времён, когда по округе бродили хищные твари. Чудища сгинули, а ограды, давшие название городу, прижились.

Городчане возделывали поля, разводили скот, охотились на зверя, ловили рыбу. В праздники, которых на морозную пору приходилось немало, собирались на площади. Задорно гудели длинные камышовые дудки, бренчали наперебой балалайки. Долгие протяжные песни перемежались звонкими, озорными частушками. Меж заставленных снедью столов отплясывали отроки и отрочицы… Дружно и весело жили росы.

Шли годы, столетия сменяли друг друга и, казалось, ничто не сулит перемен. А они были уже не за горами…

*****

Первые лучи солнца только позолотили маковки теремов, как Харвиг проснулся. Он потянулся и радостно вскочил с лавки. Сегодня был большой праздник — окончание жатвы! Весь день дотемна на Торжке будут гулять. А на рассвете он договорился с Васяткой отправиться на рыбалку.

Однако разбудить младшего брата оказалось непросто. Тот ни в какую не желал открывать глаза, что-то бурчал сквозь сон и брыкался. Харвиг в конце концов с досадой махнул на него рукой.

— Пеняй на себя, соня!

Отрок захватил в сенях удочку и вышел во двор. На потемневшей колоде у тына дремал Архип. Похоже, старик ждал Буяна. Харвиг, вспомнив про того, опечалился. За вчерашней кутерьмой даже погоревать было некогда.

Он прошёл на задний двор, в сад. Там, во влажной с ночи земле был прикопан берестяной туесок с червяками. Харвиг сунул его за пазуху и вернулся к воротам. Старик по-прежнему спал. Мальчик тихо выбрался за калитку и припустил по узким булыжным улочкам вниз по склону горы. Из-за высоких, крепких заборов вслед доносилась ленивая брехня сонных псов. Где-то на Заречье гортанно прокукарекал петух.

Харвиг вновь вспомнил минувший день. Столько всего случилось, скажи кому — не поверят!

Буян, Зубила, внезапное спасение и чудесное яблочко. Гром, молнии и ливень с чистого до той поры неба…

Впрочем, по поводу внезапной грозы как раз всё было понятно. Харвиг осквернил сад богини, и Гамаюн, её небесный помощник, прибыл туда, чтобы покарать негодяя.

Кабы не резвость ног, лежать ему, дурню, там горкой пепла.

Харвиг набегу помотал головой. Нет уж, лучше про то не думать.

У городской площади он перешёл на шаг. После запретных пещер горы Алатырь, урочища Макоши да водяной мельницы тут было самое интересное место.

Круглый год здесь бурлила жизнь! На Торжке обменивались новостями, сбывали товар, князья назначали сход, либо, как ожидалось нынче, всем народом гуляли на праздниках.

В дальнем конце, у подножия горы, возвышался каменный храм. Внутри за резными дверями стояло изваяние Макоши. Там же, у её ног, громоздились обломки прочих богов, разрушенные при сотворении мира.

Харвигу нравилось рассматривать статую. Росту в богине было с двух взрослых мужчин. А прекрасным лицом она не походила ни на одну из дев Городища.

Не меньший трепет в отроке вызывали огромная шкура и страшный череп Погрыза. Они висели на соседней стене. Харвиг сотни раз слышал легенду о кровавой битве с чудовищем, но всякий раз, зайдя в храм, он чувствовал, как душа уходила в пятки…

Размышляя о том, он незаметно дошёл до реки. У моста, Харвиг свернул налево и припустил по тропинке, что вилась по крутому берегу меж старых верб.

По воде стлался туман. Харвиг поёжился от предрассветной прохлады. Любил он эту волшебную утреннюю пору. Вокруг влажная тишина, и только с реки время от времени доносятся ленивые всплески. Это гуляет рыба…

Он миновал излучину и потихоньку спустился с высокого обрыва к воде. Здесь притаилось его заветное место. Почти не замочив ног, Харвиг перебрался на поваленный бурей ствол дерева. Дальше к затопленной верхушке, в мрачной глубине кружил хороводы с русалками водяной. У песчаного берега вода была поспокойней.

Харвиг наживил червяка, поплевал на удачу и забросил под осоку. Вырезанный из коры поплавок чуть покачался на воде и застыл…

Шло время. Постепенно туман развеялся. Ниже по течению показалась почерневшая за века плотина. В городе это место считали недобрым. Очень уж часто под мельничным колесом гибли люди.

Отроки любили слушать былички о мельнице. Про страшенных, облепленных бурыми водорослями утопленников и зубастого водяного, который утянул их на дно. А матери грозились отвести непослушных детей ночевать на мельницу.

Харвиг не раз ездил на тот берег с отцом и братьями на помол. Сама мельница — старая, тёмная. Вокруг — жухлая трава, сухостой. Место и днём тревожное. Каково же там ночью?!

Солнце озарило поросшие лесами холмы и раскинувшийся между ними город. На зелёном лугу радостно застрекотали кузнечики.

Поплавок дрогнул, застыл…

Харвиг подобрался и без единого шороха схватил комель удилища.

— Тю-тю-тю… — одними губами подбодрил он.

Поплавок чуть подпрыгнул, дурашливо завалясь, и короткими толчками решительно зашагал под воду! Харвиг взметнулся, рванул уду, и тут же ощутил свинцовую тяжесть загулявшей в глубине рыбы!

Медленно пятясь к берегу, он пытался совладать с неведомой силой. Эх, не порвался бы шнур, а за кованный самим Горыней крючок он был спокоен!

Тяжёлой и долгой вышла эта борьба. Уже было позднее утро, когда отрок облегченно перевел дух. У его ног в траве Жарозуб шевелил двухаршинным телом. Вот так удача! Солнце огнём полыхало на его чешуе, и она сияла, как золотые монеты.

Теперь можно было возвращаться домой. Он продел ветку вербы рыбе под жабры, взвалил тяжёлую и мокрую ношу на спину и принялся взбираться наверх…

Тогда-то с другого берега и послышались голоса. Харвиг обернулся и рассмотрел у воды сыновей мельника.

Старший, Аким, что-то держал в руках. Меж ног отроков бестолково сновала собака.

Младший брат отгонял её, стегая прутом.

— Пошла прочь! Иди домой, Шамка!

Но та и не думала уходить. Вместо этого она подпрыгнула кверху и попыталась вырвать из рук парня тёмный комок. Через речную гладь докатился тонкий прерывистый писк. Аким злобно пнул собаку ногой и швырнул щенка на стремнину. Окрестности огласил надрывный плач Шамки.

— Ты что творишь, гад?!

Харвиг, как был в одёже, прыгнул с крутого обрыва в Стырь. Позади в воду радостно плюхнулся Жарозуб. Но отроку было не до того. Он боролся с течением.

Дюжина сильных широких взмахов, и вот он на середине реки. Здесь она замедлялась, вертелась как колесо. Харвиг набрал больше воздуха и нырнул. Стылая осенняя вода была чиста и прозрачна. И всё же тёмный комочек на дне он заметил не сразу. Лишь когда воздуха совсем не осталось, увидел его, схватил и с хрипом вылетел на верх.

Тем временем братья сгрудились на берегу, высматривая противника.

— Эй, да это подкидыш! — первым догадался Матвей, средний сын мельника.

— Греби назад, Харька! — крикнул Аким. — Не то за кутёнком отправишься…

Харвиг нащупал ногами дно. От ярости его лицо исказилось.

— Агридиг! — угрожающе крикнул он.

Отрок и сам не ведал, что это значило. Странное слово было тем немногим, что он мог припомнить из давних, почти полностью позабытых времён. И всякий раз, затевая крупную ссору, он отчего-то считал нужным произнести его.

*****

На колокольне храма звонили полдень. Лют стоял на красном крыльце и молча наблюдал, как сын запустил в калитку собаку, затем положил в тень под тыном щенка.

— С уловом, сынок! Знатная ныне рыба пошла…

Харвиг приблизился, и князь смолк. Одно око у отрока заплыло, губы наружу. Вся рубаха, даже штаны в крови.

— И кто в этот раз?

— Так… — Харвиг хотел ухмыльнуться, но получилось нехорошо, — вместо передних зубов темнела широкая дырка. — Вишь, подобрал… Шамкой зовут.

— Шамкой… — повторил Лют. — Ступай, умойся. Потом расскажешь…

Однако толком рассказать сын не успел. Во двор без стука забежал мельник Ноздреча. Следом ввалился князь Заречья Горазд. Могучий и толстопузый, он разительно отличался от стройного и жилистого главы Старого Городища.

— Это что же твой щенок вытворяет?! — высоко, по-бабьи взвизгнул Ноздреча.

Лют мельком взглянул на перекошенное лицо мельника и обернулся к Горазду.

— Добрый день, гости!

— Здравствуй, Лют, — пробасил тот. — Здоровья и достатка в твой дом.

— Проходите! А то, — князь кивнул на Ноздречу, — солнце голову напечёт.

— Мы не гостить зашли. Просим схода.

Лют удивлённо приподнял бровь.

— Так ведь праздник сегодня. Да и что за беда такая, что без схода нам не решить?

— А такая, — выпрыгнул вперёд мельник, — что твой подкидыш моих деток поубивал!

У Люта омрачилось чело. За убийство наказание полагалось одно: изгнание. Пойдёт Харвиг мыкать горе в Голодырь, маленький посёлок на Пучай-ручье.

— Живы они, — раздался позади голос сына. Он уже умылся и утирал лицо рукавом. — Чего зря болтать?

При виде отрока мельник невразумительно засипел.

— Помолчи! — через плечо приказал Лют. — После спрошу.

Харвиг послушался, присел в тень. На шум из терема вышли братья. Последним, сладко зевая, появился Васятка.

Лют вздохнул и вновь обратился к Горазду:

— Так что стряслось?

— У старшего, Акима, — ответил тот, — зубы выбиты. Рука пополам. У среднего, Матвея, нос набок.

— У Вакейки нога погрызена! — горестно вскричал мельник.

Лют удивлённо взглянул на сына.

— Да погоди, Ноздреча! — досадливо отмахнулся Горазд. — Его же Шамка погрызла…

Братья на крыльце рассмеялись.

— А вы не смейтесь. — Горазд утёр запотевший лоб. — Отроки гуляли у реки рядом с мельницей. Харвиг заметил их, переплыл Стырь и избил. Собаку со щенком отобрал.

— Шамку! — завопил мельник, протягивая дрожащий палец в сторону тына. Собака перестала вылизывать настрадавшееся за утро кутёнка, обернулась к Ноздрече и угрожающе зарычала.

— Как же это один мелкий отрок с твоими справился? Может, они сами друг дружке бока намяли?

— Ты Ваньку тут не ломай! — взвился Ноздреча. — А то мы твоего приблудка не знаем!

Горазд придержал мельника за плечо. Лют нахмурился:

— Следи за языком, Ножик.

Затем подозвал Харвига:

— Ну, говори, как всё было…

Выслушав короткий рассказ сына, прерываемый надрывными криками мельника, Лют хмуро заметил:

— Топить кутёнка на глазах матери — до такого додуматься надо…

Горазд потупился, а Ноздреча оскалил гнилые зубы:

— То была дань водяному! Щенок-то мой!

— Однако, — продолжил глава Старого Городища, — хозяйство мельника осталось без рук. И это в самую горячую пору. Значит, Харвиг будет жить и отрабатывать у него до начала зимы, до Покрова…¹

3. Харвиг у мельника

— Иди, иди… — Ноздреча злобно подтолкнул Харвига в спину. У ворот провожали сына родители. Там же теснились братья. Чуть в стороне, прислонившись к тыну, на него строго смотрел дед Архип.

— Ещё раз толкнёшь — руку сломаю, — пообещал Харвиг мельнику.

Ноздреча угрожающе замахнулся, но ткнуть не посмел. Шедший позади Горазд сокрушённо покачал головой. Чуяло его сердце, что всё это добром не закончится.

— Собаку заберу позже! — напоследок крикнул Ноздреча.

Они забрались в крепкую и просторную княжескую повозку, запряжённую большим круторогим козлом. Горазд дёрнул за повод, и козёл потрусил.

На Торжке уже было людно. Мужи городили длинные, в десяток столов ряды — готовились к вечернему пиру. Прохожие оглядывались на них. Многие спрашивали, что случилось. Горазд, поначалу старавшийся объясниться с досужим людом, вскоре плюнул и правил молча. Когда переехали мост, на перепутье сказал:

— Ты, Ноздреча, отрока не обижай. Помни, если что, мы с Лютом с тебя спросим…

Он посмотрел на Харвига:

— А ты…

— Да понял я, — вздохнул тот.

Горазд подстегнул козла и покатил дальше. Его путь лежал на Верхуши. Ноздреча и Харвиг свернули налево, в рощу. Наезженная, с сырыми колеями дорога ныряла под своды деревьев и уводила путников вдоль реки.

Здешний лесок был не чета алатырскому с его могучими, в пять обхватов, дубами. Не встречалось в гнилушинской роще и косматых кудыкинских елей. Чахлые сосенки да кривые осины продирались тут к небу через лещину.

Настроение у Харвига было скверное. Сегодняшнего праздника детвора Городища ждала целый год. На Торжке встретятся оба берега. К вечеру испекут громадный пирог. По обычаю его готовили жёны князей. Конечно, Ладе с Дарёной помогали другие девы. Для готовки пользовались очагом кузнеца Горыни, чья кузня находилась за Торжком под горой.

Не за вкус ценили тот пирог — за размер! Когда доставляли его на носилках и утверждали на столе, в дело вступал Богша, храмовник.

Старик вырезал в пироге длинным ножом «врата» и, отвалив кусок в сторону, на большое блюдо, для Макоши, сам забирался внутрь.

Все замолкали. Из пирога слышалось глухо:

— Видно?

Тут всегда начинался спор. Кто кричал «видно», кто «нет». Спор решали князья. Обычно они говорили «нет», тем самым нахваливая своих жён. Тогда Богша выбирался наружу и желал, чтоб в другой раз пирог был не хуже.

Затем начинался пир. Люди рассаживались за столами, пока княгини резали пирог на куски. Их помощницы обносили столы, оделяя каждого. Пировали до темноты. Потом перед храмом устремлялось ввысь пламя большого костра, и городчане разыгрывали былину об Ахене и Погрызе…

От досады Харвиг скрипнул зубами.

Лес, между тем, менялся. Чем ближе подходили к мельнице, тем он становился темнее и глуше. Обочины дороги, раскисшей от ночного дождя, покрывал валежник. В мутных глинистых лужах, готовясь к спячке, сновали ужи. Из-под куста вдруг выпрыгнул большой серый заяц. Мельник ухватил палку и швырнул ему вслед. Косой увернулся и скрылся в чаще.

— Чтоб тебя! — в сердцах крикнул Ноздреча.

Потом впереди засветлело, стали чаще попадаться пни срубленных на дрова деревьев. Справа из лещины показался пригорок, обнесённый покосившимся замшелым забором.

Тропа в лопухах повела их наверх. Вот Ноздреча толкнул калитку, и они оказались на просторном дворе. Под ногами захрустела ореховая скорлупа. Лебеда, дебелая жена мельника, выскочила на крыльцо и, увидев отрока, кинулась на него с визгом!

Харвиг ужом скользнул вбок, и мельничиха без толку пронеслась к воротам.

— Уйми её, Ножик, — посоветовал он.

Ноздреча молчал. Уж он-то знал, как опасна жена в исступлении. Пусть и Харька узнает: Лебёда вмиг собьёт с него пыл.

Между тем баба снова ринулась, и на сей раз, промазав, не удержалась на ногах и упала. Презрительно сплюнул Харвиг и укоризненно поглядел на мельника.

Лебёда тяжело поднялась. Её одежда и покрасневшее лицо измазались в грязи. Теперь она медленно наступала, разведя руки. Харвиг спокойно ждал, и когда между ними остался шаг, стремительным взмахом ухватил её за нос.

Ноздреча вскинулся, но только бестолково подпрыгивал рядом. Он было рванул Харвига за косу, однако тот сильнее сжал бабий нос, и согнутая вдвое мельничиха заверещала. Пришлось косу бросить. Харвиг ослабил хват, и Лебёда утихла.

— Пусти! Пусти её, Харька!

Харвиг покривил губы:

— Да кто же так просит?

Мельник заскулил от бессильной злобы.

— Пусти…

— На колени.

В сизых глазах Ножика помутилось. Он обернулся к тыну, где торчал воткнутый в пень топор.

Кто знает, чем закончилась бы эта история, но тут на крыльцо вышла дочь мельника.

Всемила была на год старше Харвига. Каждый раз, как он видел её, отчего-то робел. Возможно, виноваты были её глаза. Большие, круглые, словно чем удивлённые. Над глазищами нависала рыжая чёлка. Ещё Харвигу нравилось смотреть на золотистые пятнышки, рассыпанные вокруг её носа…

Харвиг разжал пальцы и вытер их о штаны. Лебёда, заохав, потопала в дом. Ноздреча поспешил следом. А дочь мельника осмотрела Харвига с головы до ног и спросила:

— Ты тут зачем?

Отрок расправил плечи.

— Ножик… Отец твой пригласил пособить. Говорит: сыновья ленивые и криворукие, не справляются.

Всемила прыснула. Харвиг тоже заулыбался. Тут из дому вышел Ноздреча и всё испоганил:

— Будет зубы скалить. Работать пора.

Он повёл Харвига на реку.

Возле мельницы уже стояли две нагруженные мешками телеги.

— Надо же, — удивился Харвиг, — и в праздник мелют.

— Жрать-то каждый день надо, — растолковал Ноздреча. — Иди к первой подводе и тащи пшеницу наверх…

В тот первый день на мельницу приехало всего три телеги.

Харвиг поднимал мешки в верхнюю клеть, где хозяин зерна их пересчитывал. Затем, под присмотром Ноздречи, начинался помол. Хозяин понемногу сыпал зерно на жернова, — круглые плоские камни, а Харвиг внизу, под деревянным жёлобом, принимал смолотую муку в мешки и относил на телегу.

Когда последняя повозка, запряжённая молодым бычком, укатила, Ноздреча велел Харвигу подмести вокруг мельницы.

— Жить будешь здесь, — сообщил он отроку между делом. — Раз ты тут до первых морозов, от холода не околеешь. Еду будет носить Вакейка. На двор и в дом носа не суй, нечего тебе там делать.

Харвигу показалось, что он ослышался. Ночевать на проклятой мельнице?! Может, Ноздреча шутит? Да нет, не похоже…

— Да не больно-то и хотелось, — побледнев, отозвался он. — Тут воздух чище.

Ноздреча стиснул зубы и кивнул на пасшуюся возле леса козу:

— По утрам будешь доить Утробу. Молоко собирай в ведро. Пить не смей! А вечером, после работы меняй у неё в стойле подстилку.

— Где брать солому?

— Ищи на поле.

Когда Ножик скрылся из виду, Харвиг обошёл мельницу. Высокая, с замшелыми стенами, она будто наблюдала за ним чёрными глазницами окон. Он постоял у огромного, облепленного тиной, скрипучего колеса. Где-то под ним, по слухам, и гнездилась жуткая нечисть.

Чуть выше по течению из-под воды выглядывали «быки» — каменные столбы, ломавшие по весне лёд перед плотиной.

Отроку показалось, что они похожи на огромные зубы затаившегося в глубине чудовища.

«Может, убежать на ночь домой? — вдруг подумал он. — Или переночевать где-то в роще…»

Он покачал головой. Лют сказал прямо: жить и работать у мельника.

С обречённым видом Харвиг заглянул внутрь мельницы. Днём, за суетой, тут не было страшно. Теперь, в сумерках, когда остался один, всё вокруг показалось зловещим.

— Ладно… — вслух подбодрил себя он. — Всё лучше, чем в одном доме с Ножиком.

Конечно, если бы Харвиг жил там, то мог бы каждый день видеть Всемилу. Он вспомнил, как она улыбалась ему. Возможно, она будет сюда захаживать…

Для ночлега Харвиг выбрал закуток наверху. Возле жерновов было самое уютное место. Он сбегал на поле и уже в темноте приволок большую охапку соломы. Половину оставил себе, другую отнёс к козе в стойло. Та дожидалась его внизу.

«На что ты здесь? — размышлял Харвиг, меняя солому. — И имя у тебя никудышное».

Он почесал затылок.

— Назову-ка я тебя по-другому… Раз ты вся белая, — будешь Пенкой.

Пенка таращила на него дурные глаза и улыбалась.

На Городище спустилась ночь. С Торжка доносились звуки веселья. Харвиг вздохнул. Денёк выдался тот ещё. Кроме упущенного праздника страшно обидно было за передние зубы. Новых уже не вырастет. Он вспомнил мешкодела Братилу, у которого была та же беда, и как Харвиг с друзьями над ним потешались. Выходит, напрасно. Радовало только одно — у Акима дела обстояли и того хуже.

4. Гудей

Ночью Харвиг почти не спал. Мерещились ему шорохи, скрип ступенек и очень нехорошие стоны. Он забылся тревожным сном лишь под утро. И приснился ему Братила. Старик выбрался из реки на берег, весь в водорослях, склизкой тине. Он улыбался Харвигу чёрным беззубым ртом и зазывал на глубину ловить раков.

В ужасе отрок проснулся. Надрывно кукарекал петух. Крик доносился с нижнего жилья, где накануне Харвиг обнаружил у стойла несколько клетей с птицей. Все куры и петухи были, как на подбор, чёрного цвета.

Мальчик живо спустился вниз и по росистой траве побежал к реке. Над холмами вставало солнце. Тревоги минувшей ночи ушли вместе с тьмой, уступив место новому дню. Радость наполнила грудь Харвига и он издал торжествующий клич. Потом с наслаждением умылся холодной водой, утерев лицо подолом рубахи.

С мельницы донеслось тонкое блеяние: наружу не спеша вышла Пенка. Коза опустила морду к земле и принялась жевать траву.

— Эгей, рогатая! — весело крикнул ей Харвиг. — Где там моё ведро?

Подойдя ближе, он разглядел на голове Пенки венок. Кто-то сплёл его из клевера и полыни.

— Тюха-Митюха! — поражённо воскликнул княжич. — Вот ещё чудеса!

Он как раз закончил доить козу, когда на мельницу пришёл Ножик.

— Козу подоил?

Харвиг указал на кадушку.

— Сам молоко не пил?

— Оно же воняет.

— Ладно… Пока работы нет, лезь под жернов.

Он сунул в руки Харвигу шмат кабаньего сала и показал, как нужно по нескольку раз на дню смазывать оси и зубья мельницы…

Потом прикатила нагруженная телега и начался суетной трудный день.

Ближе к полудню приковылял Вакейка. Он вручил Харвигу половню с похлёбкой и кусок чёрствого хлеба. Для Ножика Лебёда передала печёную курицу, свежую краюху и ковш густых щей.

Отпустив очередную телегу, мельник объявил передых.

Харвиг умылся и присел в тени дерева пообедать. Вакейка крутился неподалёку. Он подобрал в роще длинную палку и бродил с ней вдоль берега, таская из воды тину. Временами малец зорко поглядывал на Харвига и ухмылялся.

Тот на эти ухмылки внимания не обращал. Во-первых, — хотелось есть. А во-вторых, — много чести.

— Косу тебе заплели не по возрасту, — только и сказал он.

На тропе, что вела со двора Ножика к мельнице, показалась Всемила. Харвиг издали заметил меж деревьев её зелёный с жёлтой вышивкой сарафан. Дождавшись, когда отрочица оказалась рядом, он кивнул и сдержанно улыбнулся. Теперь, без передних зубов, сильно скалиться ни к чему. Однако дочь мельника его будто и не признала! Прошла не спеша мимо, к отцу, который пировал на широкой лавке у жёлоба.

О чём они говорили, Харвиг не слышал. Да и какое ему дело? Вряд ли о чём-то умном…

От обиды он развернулся к реке и уткнулся в свою половню.

А отрочица, поравнявшись с ним на обратном пути, вдруг заливисто рассмеялась.

Нехорошие подозрения зародились у Харвига. Он съел ещё пару ложек, размышляя о причине её веселья, потом незаметно выплеснул остатки в кусты.

Всемила ушла, а там и Ножик крикнул, что пора на работу…

Вечером на повозке приехали Лют и Лада. Как назло, помол был в разгаре. Они постояли в сторонке, наблюдая за сыном, наполнявшим мешки мукой. Лют спросил, как тот устроился. Узнав, что Ноздреча не пустил его даже на двор, помрачнел. А мать поцеловала Харвига в лоб и поставила рядом плетёную корзину с едой. Убедившись, что сын жив и здоров, родители отправились восвояси.

Когда мельница опустела и солнце скрылось за Алатырь, в гости к Харвигу прибыли княжичи.

Он собрал друзей у костра.

— Эх, жалко, что тебя не было вчера с нами! — сказал Селян. Синяк на его лице в свете костра казался то зелёным, то синим. — Насилу Богшу в пироге отыскали. А как Горыня нарядился Погрызом, а отец — Ахеном! Вот потеха была!

Харвиг насупился.

— А ещё новость, — добавил Васятка. — Буян вернулся!

— Как так?!

— Правда, — кивнул Михей. — Сегодня под вечер пришёл. Грязню-ющий!

— И как они с Шамкой?

— Архип его пока на цепь посадил.

У Харвига будто камень скатился с сердца. Он уже попрощался со своим любимцем.

С мельницы донеслось тихое блеяние. Отроки вздрогнули.

— Кто там?!

— Пенка… Вы что, козы не признали?

— Отчего? — возразил Селян. — Я даже знаю, на что она тут.

— Ну и на что? — с напускным равнодушием спросил Харвиг.

— Ножик её супротив водяного держит.

— Как это? — удивился Фомка. — Неужто коза его победит?

— Не знаю. Мельник верит, что нечисть от всего белого хоронится.

— Баба Яга, говорят, в козу оборачивается, — прошептал Васятка. — И в ворона.

— Снова-здорово… — укорил его Харвиг.

Прошлым летом княжичи забрались в одну из запретных пещер. Узнай про то взрослые, выпороли бы плетями. Да только зря они туда лезли. Очутившихся в гулкой пугающей тьме детей обуял страх. Вдобавок Васятка принялся стращать друзей жуткой ведьмой. Даже Харвигу стало не по себе. Конечно, он этого не признал. Сказал, что никакой Яги нет, но без огня делать тут нечего. Так и вернулись наружу ни с чем, договорившись в другой раз запастись палками с паклей…

Харвиг чувствовал, что его прошлое скрыто в Алатыре. Не зря же он там появился. На следующую весну он задумал разведать тайну горы и очень рассчитывал на помощь братьев. Понятно, что глупые байки про ведьму были некстати.

— Все знают, что в давние времена она утащила к себе в пещеру трёх отроков, — упрямо гнул своё младший брат. — И там сожрала!

Харвиг хмыкнул:

— Эх ты, тюха-матюха, голова — два уха! Наслушался бабьих сказок. Это гора их сожрала. Она вся ходами изрыта. Забрели внутрь, а выбраться не сумели.

Отроки помолчали. Где-то на Гнилушах тоскливо взвыл пёс.

— И не страшно тебе тут? — оглянувшись в темноту, спросил Фомка.

Харвиг живо вспомнил минувшую ночь. Представил, что совсем скоро вновь окажется один в чреве зловещей мельницы. Жутко стало ему. Захотелось немедля, даже не затушив костра, отправиться с братьями домой, в уютный и приветливый княжий терем.

— Чего же мне бояться?

Он пренебрежительно хмыкнул и потянулся к корзине. Хлеб и головку сыра он отдал друзьям. Кусок праздничного пирога оставил на после.

— Как чего? — приподнял бровь Селян. — Все знают, что мельница проклята. Столько людей утонуло!

— А ещё говорят, — добавил Васятка, — в полную луну утопшие мельники выбираются из воды и идут на мельницу чтобы молоть песок.

Все поглядели на небо, где ярко светила луна. Отроки невольно придвинулись поближе к костру. У Харвига всё внутри сжалось.

— Чепуха это, — разлепив губы, вымолвил он. — Всех утопленников в своё время выловили и похоронили. Так что, если они и придут на помол, то не с реки…

От этих слов дети почувствовали себя ещё хуже. Погост был за холмом, по соседству.

— Нет, не всех, — возразил Селян. — Нашли только Наслава и Еропа.

— Может, пойдём уже?! — вскочил на ноги круглолицый Мирошка. — А то завтра с отцом в лес ни свет ни заря.

— И мне пора! — встал с бревна Проша.

— Ладно, идите все вместе. — Харвиг сделал вид, что зевнул. — Нечего вам порознь шастать…

Напоследок он подозвал Васятку.

— В другой раз Бабашку моего захвати.

Так он называл безделку, с которой когда-то появился на Алатыре. Что то за зверь, никто толком не ведал. Удивительно, что кроме круглой головы с ушками у него не было ничего — ни туловища, ни лап. Харвиг стеснялся таскать игрушку с собой и хранил дома, в укромном месте.

Попрощавшись, друзья ушли. Некоторое время мальчик слышал их негромкие голоса. Он прожевал отломанный кусок пирога, сунул обратно в корзину нетронутые княжичами хлеб и сыр.

Костёр догорал. Языки пламени постепенно угасли, оставив краснеющие во тьме угли. С Алатыря донеслось уханье филина. Харвиг поднялся с похолодевшей земли. Нужно было идти… Он запалил лучину и с тяжёлым сердцем побрёл на мельницу.

— А что, — по пути бодрил себя отрок, — может и на этот раз обойдётся?

Мельница встретила его зловещим молчанием. Харвиг заглянул к Пенке. Та дремала на соломе, опустив морду. Освещая дорогу, княжич поднялся по скрипучим ступеням наверх и пристроил лучину над жерновами. Ещё пару щеп положил про запас. Что ж, на ночь хватит…

Он забился в свой уголок. Свежая солома больно кололась. Отрок ухватил старый рваный мешок и прикрылся им.

Едва устроился и сомкнул глаза, как пронзительно заскрипели ступени. Харвиг сжался, прислушиваясь. Вот тишину надорвал девятый, последний шаг. Кого-то он увидит сейчас?! Трясущейся рукой мальчик приподнял край мешка и выглянул. В полумраке над лестницей никого не было.

И вдруг снова скрипнуло!

Харвиг зажмурился.

Слава небу, неведомый гость не пошёл к нему, а наоборот, начал спускаться.

Что творилось внизу, было неясно. Оттуда доносились кудахтанье потревоженных кур, сопение, перемежаемое блеянием Пенки. Потом наступило затишье и вновь шаги по лестнице вверх… и обратно.

В конце концов Харвиг всё же заснул. А утром обнаружил, что запертые накануне клети были открыты, все куры выпущены. На рогах Пенки красовался свежий венок.

Немало времени потратил Харвиг, чтобы вернуть птиц на место.

«Странная нечисть нынче пошла! — думал он. — Нет бы (упаси Макошь, конечно) его погубить, она озорует… Венки для козы плетёт!»

Он вдруг остановился и хлопнул себя по лбу: «Так вон оно что! Шутки шутить удумали?»

Когда позже на мельницу пришёл Ножик, Харвиг без обиняков заявил:

— Козу наряжают — их дело. Ещё раз кур выпустят — накажу.

— О чём это ты? — нахмурился мельник.

— О детях твоих.

— Не знаю, о чём ты тявкаешь.

— Тявкает, Ножик, собака. А я тебя предупредил.

На другую ночь Харвиг решил отловить насмешников. Он улёгся пораньше, но не спал, а лежал, не смыкая глаз.

Далеко за полночь вновь раздались шаги, сопение, да неясные вздохи. Харвиг прокрался к лазу. По краю ступеней, чтобы не выдали, начал спускаться вниз. Тьма — ни зги не видать. Фыркнула Пенка, потом не спеша, со скрипом открылась клеть. Из неё стали вываливаться сонные очумелые куры.

Более не таясь, отрок спрыгнул с лестницы:

— Ага! Вот я вас!

Сперва Харвигу показалось, что вокруг пусто. Затем, попривыкнув ко тьме, вместо сыновей мельника он вдруг различил кого-то мелкого… Чужак шевельнулся, и на мальчика уставились, полыхнув жёлтым огнём, два страшных глаза.

Сердце Харвига подскочило, а волосы на затылке поднялись дыбом.

–Чур²! — попятился он и уткнулся спиной в ступени. — Чур меня!

— Чур… — согласился чужак. — Вишь ты, расшумелся…

Выброшенные куры вдруг закудахтали и, хлопая крыльями, сами заскочили на место. Человечек запер за ними клеть.

Харвиг оторопел. Домовой? На мельнице? Но, судя по всему, это и вправду был он.

— Мир тебе, — поклонился отрок. Зубы у него клацали.

— Мир, — кивнул тот. — Потолкуем?

Они поднялись наверх. Домовой уселся, свесив кучерявые ножки, на жёрнов. Харвиг пристроился у себя в углу. Он глядел в удивительные, с козлиным зрачком глаза чура и думал, что коли доведётся рассказать про то княжичам, не поверят.

Звали домовика Гудеем. Это оттого, пояснил новый знакомец, что очень ловко у него получалось в печную трубу гудеть.

— Где ж тут труба? — удивился отрок.

— Не, не тут. У Еропа. Он меня и прозвал.

Харвиг догадался, что речь о первом мельнике. Гудей кивнул. Но Ероп появился намного позже. А до того, когда Гудей был совсем стареньким, он жил там один.

Это тоже было понятно. Все знали, что домовые рождаются старичками. С возрастом они молодеют. По словам Гудея выходило, что ему почти триста лет.

— Ты говоришь, что жил в доме… — заметил Харвиг. — Почему же ты оказался здесь?

— Пришлось… — тяжко вздохнул Гудей.

Оказалось, когда Ноздреча с женой и сыном вселились в дом мельника, он поначалу даже обрадовался. Гудей не любил жить один. Первое время он помогал новосёлам. Однако скоро убедился, что мира в их семье нет. Вдобавок Лебёда развела в избе грязь, и этого Гудей не стерпел.

Как-то ночью он вымазал её волосы дёгтем. Мельничиха, встав поутру, сперва кинулась на Ноздречу. Но позже, разобравшись и приложив золу к исцарапанному лицу мужа, она смекнула, чьих рук это дело.

Лебёда потребовала извести домового. Мельник противился: по соседству с проклятой мельницей домовик был нелишним.

— Так тут и вправду водится нечисть? — прервал рассказ Харвиг.

— Не, воха-елоха… Нету тут никого.

— А мельники, что утопли, песок молоть не приходят?

Гудей озадаченно поморгал глазами:

— Авось-небось, нет. — А на кой?

Харвиг смущённо пожал плечами.

— Не знаю… Рассказывай дальше.

Чур продолжал. Ежедневные споры Ножика и жены обычно кончались руганью. Иногда они дрались. В конце концов мельник сдался, взял связку железных прутьев, раскалил в печи и процарапал изнутри стены жилища. Так Гудей был изгнан из своего дома.

Они помолчали.

— А Ножик знает, что ты живёшь здесь? — спросил Харвиг.

— Не… Он думает, что тут водовик.

— Водяной?! Ты же говорил, что тут никого нет!

— Нету… То Ноздреча так мнит.

— Ах он гад! — покачал головой Харвиг. — Выходит, он меня извести решил.

— Ты не бойся, воха-елоха… — успокоил его Гудей. — Тут тихо.

— Угу. А кур зачем выпускал?

— То так… — поболтал ножками домовой. — Пошалить.

5. Нежданные гости

Уже несколько дней подряд лили дожди. Их с запада привёл Гамаюн. Вечером донеслись глухие раскаты грома, вслед за которыми набежали чёрные тучи. Харвиг вышел к реке и угодил под первые холодные капли. А потом грянуло и всё озарилось. Тогда-то он и заметил небесного вестника. Синяя птица величаво парила в выси.

Люди верили, что она — друг и помощник Макоши. А тех, кому довелось её повидать, ожидала удача.

Харвиг решил не ждать, когда посланник богини заметит его с небес, и поспешил укрыться на мельнице…

До этого он видел божье создание дважды. Первый раз, когда только появился в Городище, на вершине горы. О той поре он мало что помнил. Вроде бы, сидел Гамаюн на камне, а потом с ярким всполохом сгинул… А было оно или нет — кто ж теперь скажет.

Другой раз случился совсем недавно. Взял отец Харвига с собой в Голодырь. То был посёлок изгоев, — лихих людей, когда-то крепко преступивших закон. Время от времени им отправляли обоз с мукой, чтобы злодеи не перемёрли от голода.

Пока отец управлял разгрузкой, Харвиг спустился к Пучай-ручью. Стылые воды мирно струились по мелкому каменистому дну, и ныне, в осеннюю пору, было неясно, за что получил ручей своё имя. Другое дело — весной, когда, набравши с холмов талых вод, он поднимался в берегах и с рёвом мчал к старшему брату Бугу.

Харвиг остановился у берега, в тени старого дуба. Его взгляд силился проникнуть под серебристую гладь. В отражении вдруг разглядел он позади себя на кургузой ветви большую синюю птицу. Их взоры встретились… Послышался зов отца, отрок стремительно обернулся и зажмурился от яркого света. Как проморгался, посланника уж и след простыл…

Из-за ненастья дорога в роще раскисла. Люди не хотели мочить зерно, и работа на мельнице встала. Харвиг маялся от безделья. Была бы хоть погода хорошая, уж он бы нашёл, чем заняться. Но жизнь так устроена, что, когда небо ясное, — работы невпроворот.

Гудейка последние дни хандрил. Он старался всё время быть рядом. Даже днём, когда домовые обычно прячутся в потаённых местах, просто зарывался в кучу соломы.

— Скажи, — спросил как-то Харвиг, — куда вы деваетесь? Как исчезаете?

— По краешку ходим.

— О чём это ты?

— То же, что здесь… Только людей там нет.

— Одни домовые?

— Отчего? Шмелики, мышки. Вороны с совушками кой-раз залетают.

— А мне туда можно?

Гудейка помотал головой.

— Не… Людям туда никак.

Так Харвиг и не понял тогда, что это за неведомый «край».

Он глянул в оконце. На лужайке у мельницы одиноко мокла коза. С Пенкой тоже творилось что-то неладное. Третий день как она перестала жевать траву, а вслед за тем и доиться. В последний раз она вышибла кадушку из его рук…

Время перевалило за полдень, а Вакейки с обедом всё не было. И придёт ли?

Харвиг решил не дожидаться милости мельника и отправился на рыбалку.

Он вышел к реке. Дождь пузырил стылую воду. В ней отражалось серое небо. Отрок размотал удочку, наживил червяка. Забросил его подальше, к плотине.

Не успел поплавок успокоиться, как вдруг — скрылся с глаз! Харвиг подсёк и выволок здоровенного окуня. Очень скоро в траве у ног прыгали больше десятка полосатых рыбин. Потом дождь утих и клёв как обрезало. Мальчик развёл костёр.

Часом позже он принёс на мельницу запечённую в углях рыбу.

— Съешь, Гудейка, — уговаривал он домового, но тот лишь зарылся глубже в солому.

Харвиг ел рыбу и думал, что по такому ненастью Ножик мог бы его отпустить. Вот если завтра с утра опять будет дождь, стоит поговорить с мельником.

Если по совести, — тот и вовсе мог без него обойтись. Рука Акима уже зажила, да и Матвей целыми днями слонялся без дела. Но подобными мечтами Харвиг себя не тешил. Кто-кто, а Ноздреча скорее удавится, чем отпустит его до срока.

Вечерело. В голой и мокрой роще уныло завывал ветер. Тревожно стучал по мельничной крыше дождь. Было сыро и холодно. Хорошо ещё, что догадался натаскать впрок соломы, чтобы ему и Пенке хватило. Только козе свежая подстилка оказалась без надобности. В стойле который день была чистота. Он пробовал соблазнить бородатую куриным зерном, мешок с которым мельник хранил в подклети. Всё без толку. Она не желала ни есть, ни пить. Как бы не подохла, родимая.

В углу тревожно застонал домовой. Харвиг устроился рядом.

Интересно, чем сейчас занимаются его братья? Селян, наверное, вырезает безделки. Лучше всего ему удавались деревянные изваяния Погрыза… Михейка с Васяткой, вернее всего, носятся друг за другом по горницам. А может, помогают матери прясть козий пух. Либо забрались втихаря в подклеть, где хранятся зимние припасы под присмотром Архипа, чтобы разжиться мочёными яблоками…

Незаметно Харвиг уснул. Приснился ему чудный сон. Будто стоит он у мельницы и к нему на задних лапах подходит Шамка. Она разевает пасть и произносит человеческим голосом:

— Берегись, Харвиг!

Потом налетел снежный вихрь, за которым собака исчезла…

Под утро ударил мороз. Харвиг проснулся от лютого холода. Стуча зубами, он спустился вниз и принялся разжигать костёр. Тогда-то и обнаружил, что Пенка исчезла.

До обеда мельница пустовала. Дороги схватило молодым ломким льдом. Ножик с сыновьями и Харвигом прочесали всю рощу, выискивая козу. Но та будто сгинула.

— Сожрал… — бурчал себе под нос мельник, шагая меж деревьев по хрустящей траве. — Либо продал.

— А может, её водяной забрал? — обозлился Харвиг.

Полуденное солнце согрело землю. На гнилушинской дороге показалась крытая бычьей шкурой повозка. Харвиг ещё издали признал её и обрадовался, — это были родители. Лют остановил серого величавого козла Похрапа у мельницы, легко соскочил на землю. Вслед за ним, опершись на руку мужа, спустилась Лада.

— C днём рождения, сын!

Они обнялись. Харвиг совсем забыл, что сегодня — тот день, когда он несколько лет назад пришёл в Городище.

— Будь здрав, Ноздреча, — поприветствовал мельника князь.

— И вам не хворать, — угрюмо ответил тот. — Скверно твой сын, Лют, с работой справляется. Коза от него сбежала.

— Как так? — обернулся князь к Харвигу.

— Она который день была сама не своя. В стойло не заходила. Я пробовал её завести, так она на меня — с рогами.

— Что же ты о том хозяину не сказал?

— А как тут скажешь? Он четыре дня сюда ни ногой. А мне на его двор путь закрыт. Я не раз говорил Вакейке, что с козою беда. Не знаю, передавал ли?

— Передавал! — отозвался отрок. — Батя не захотел по дождю одёжу мочить.

Лют обернулся к мельнику:

— Выходит, Ноздреча, ты сам виноват. Раз о скотине своей не печёшься.

— Я оставил Утробу на Харвига! — ощерился Ножик. — Весь спрос с него!

— Э нет… Мой сын твою козу кормить, поить да доить должен. А хвори, забой и иные дела — то твоя забота. И если тебе, Ножик, на своё хозяйство плевать, то чего ж ты от Харвига хочешь?

Лют снял с повозки и передал сыну узел с тёплой одеждой. Мать протянула корзину с едой.

— Ты бы забрал отрока в дом, — сказал мельнику князь. — Или пусть он у нас ночует.

— Я подумаю, — неохотно процедил Ножик.

— Дюже долго не думай. До вечера.

Лада ожгла мельника гневным взором.

— Если что, — она обняла сына, — домой приходи.

Харвиг расцеловался с родителями, и повозка уехала.

В тот день на помол прибыло всего две телеги.

— Ничего… — сказал Ноздреча, провожая их взглядом, — к Покрову повалят.

Он ушёл, так и не сообщив о своём решении.

«Переночую сегодня здесь, а завтра — домой, — подумал Харвиг. — Дурень я, что ли, тут мёрзнуть».

Он уже собирался вернуться в свой закуток наверху, как увидел людей, идущих по роще. Они направлялись к мельнице. Впереди суетливо шагал Аким, который то и дело оглядывался, поспевают ли за ним остальные… Харвиг скрестил на груди руки и, привалившись к стене, стал ждать.

— Встречай гостей, Харька! — издали крикнул Аким. — Решили узнать, как ты тут?

Харвиг молчал. Он уже всех разглядел. Первым шёл Васька-Гвоздь, прозванный так за худобу и высокий рост. Несмотря на внешнюю хилость, был он твёрд и жилист. Харвиг знал это не понаслышке. Годом раньше он схлестнулся с главарём Верхуш на мосту. Тогда, по перволедью, сошлись ватаги Старого берега и Заречья на шутейную битву. Харвиг противника победил. А вот Демьяну, которому довелось биться с отроком, что шагал сейчас вслед за Гвоздём, — пришлось тяжко.

Настоящего имени главаря гнилушинской ватаги Харвиг не знал. Все называли его Махиней, а проще — Махой. Был он не очень высок, но дюже широк в плечах. И на этом странности не кончались. Волосы на его голове были светлыми, а белёсые глаза выпучены, как у рыбы.

В тот раз серёдкинцы едва уволокли своего вожака от озверелого Махи. Остался Демьяну на память о той встрече здоровенный шрам у виска.

Ещё Харвиг слышал, что верховодит Махиня последний год. Таков был порядок, — как отроку исполнялось пятнадцать лет, он признавался взрослым.

Замыкал шествие подольский Вожжа. Его Харвиг знал плохо. Встречал несколько раз на праздниках да помнил, что в прошлый раз на мосту дрался он с торжковским Ипатом, сыном Горыни, и тот его одолел.

— Ну, что молчишь? — приблизившись, злорадно спросил Аким. — Язык проглотил?

— Ты бы придержал свой, — осадил его Харвиг.

Тем временем к мельнице подошли остальные.

— Будь здрав! — приветственно поднял руку Вожжа. При этом лицо подольского главаря оставалось мрачным.

— И вам того же, — отозвался Харвиг. — В дом не зову, не прибрано там.

Отроки ухмыльнулись, оценив шутку.

— Вопросец у нас к тебе, — приступил к главному Гвоздь. — Не сегодня — завтра Стырь встанет.

— И что? — Харвиг недоумённо пожал плечами.

— Ты живёшь тут, на Гнилушах. Стало быть, биться на мосту будешь за нас.

Харвиг рассмеялся:

— Это что за закон такой?

— Мой закон, — отозвался за того Маха. — Ты живёшь на моей земле. Либо пойдёшь со мной, либо проваливай.

— А если нет?

— Если нет… — на лице Махини появилась злая улыбка, — пеняй на себя. До моста ты целым не доберёшься.

Харвиг нахмурился. До Покрова ещё далеко, а лёд на реке, как верно заметил Гвоздь, должен встать со дня на день… Даже если Харвиг вовсе откажется выходить на мост, Маха со своей ватагой не дадут ему здесь покоя.

— Я тут последнюю ночь, — сказал он. — Дальше буду приходить сюда на работу.

— Хитрый… — хмыкнул Махиня. — А знаешь, почему его отца Ножиком кличут?

Он пренебрежительно кивнул на Акима.

— Нет, — равнодушно ответил Харвиг.

— Он чуял, когда тут поселился, что место гиблое, и тоже решил схитрить. Затащил здоровенного кабана на плотину, чтобы заколоть его в дань водяному. Кабан, не будь дураком, скинул его в Стырь вместе с ножом…

Махиня оглядел приятелей, и они рассмеялись. Харвиг посмотрел на Акима. Тот униженно улыбался.

— Выбрался Ноздреча на берег без ножа и весь в тине. Вот люди и стали шутить, что, видать, подарил он его водяному.

Выпученные глаза Махи не мигая глядели на Харвига.

— Я к тому это, что на каждого хитреца найдётся такой кабан. Либо на Перволёд ты пойдёшь со мной, либо на Гнилуши не суйся.

С тем вожаки Заречья ушли. Аким было увязался за ними, но Маха что-то сказал и тот понуро побрёл на свой двор.

Харвиг поднялся по лестнице к жерновам.

Гудей лежал на прежнем месте, в углу. Харвигу вдруг показалось, что он не дышит.

— Эй, Гудейка! Ты жив?

Тот шевельнулся. Харвиг осторожно лёг рядом, накрыл себя и домового тулупом. Что-то тревожное происходило на мельнице. И дело тут было не в угрозах Махини…

Он припомнил их разговор и покачал головой. Ишь что удумал: против своих биться! Да Харвиг скорее выйдет против всего Заречья. Надоели ему Гнилуши и мельница, как горькая редька. Покров бы уже скорей…

Тем же вечером к нему пришли княжичи. Харвиг разжёг на берегу большой жаркий костёр. Друзья расположились на поваленных брёвнах, грея у огня замёрзшие руки. Селян протянул Харвигу небольшой свёрток.

— Поздравляем, значит, тебя! — неловко пояснил он.

Харвиг развернул дублёную кожу… Внутри оказались несколько ягодных леденцов, чёрные кованные крючки и шнур из козьего волоса.

— Леденцы сами ешьте, что я вам — девка, или дитя какое? — пробурчал Харвиг, сунув, однако, гостинцы в карман. При этом Васятка и Михей за его спиной с улыбками переглянулись. — А вот за лесу и крючки, братцы, спасибо!

Пока друзья угощались нехитрой снедью, Васятка украдкой сунул ему Бабашку.

— Что там у вас? — крикнул с другой стороны костра зоркий Селян. — Никак Васятка колобка притащил?

— Сам ты колобок, — нахмурился Харвиг.

Если по-честному, сравнение было не в бровь, а в глаз. Кабы не усы да уши… Селян не впервой насмехался над детской игрушкой Харвига. Отчего-то она не давала ему покоя.

— Чтоб вы знали, этот зверь размером с избу, — счёл нужным сообщить Харвиг. — И за раз может быка проглотить.

— Ишь ты! — поразился Васятка.

Михей промолчал, а Селян ухмыльнулся:

— Где же он водится?

— Там, откуда я родом!

— Как же. Помним… У вас там избы высотой в три жилья.

— Хватит вам… — попробовал остановить Михей братьев.

— Так всё и есть! — упрямо подтвердил Харвиг.

— А в упряжки запрягают по десятку козлов? — не унимался Селян.

— Верно!

— А по улицам носятся стаи Зубил!

Тут Михей хмыкнул, а Васятка, не сдержавшись, хрюкнул в кулак. Харвиг побагровел.

— Знаешь что, — сказал старший брат, — я думаю, что ты ничего не помнишь.

— Ещё как помню! — запальчиво возразил Харвиг.

— Ну, коли так, скажи: что за зверь твой Бабашка? Как обходится без туловища и лап?

Харвиг молчал.

— Ну, что же ты?!

— Вот уйду по весне, — хмуро произнёс он, — тогда попомните.

Братья переглянулись.

— Куда это?

— В гору.

Васятка потянул Харвига за рукав:

— Не ходи… Там же ведьма….

Тот сердито выдернул руку.

— Снова ты за своё? Надоел уже!

Васятка обиженно скривил губы. На глазах заблестели слёзы.

«Этого ещё не хватало, — подумал Харвиг. — Сейчас расхнычется».

Тут подал голос Селян:

— Не переживай, Васятка! Болтовня это всё.

Харвига захлестнула ярость. Такого глава княжичей не мог спустить даже брату.

— Сам ты болтун! Шли бы вы домой по-хорошему.

Селян встал с бревна.

— Пожалуй, пора.

Михей тоже поднялся. Он поглядел на Селяна, затем на Харвига:

— Зря вы так.

Харвиг ничего не ответил. Проводил взглядом братьев, пока те не затерялись меж голых осин. Потом вернулся в свой угол на мельнице.

До чего глупо всё вышло. Прогнал гостей! Да и Селян хорош… Отбилась его ватага от рук, пока он торчал на мельнице.

Но ничего, придёт время, и они Харвига вспомнят… Кто пойдёт на мост биться? Не Селян же.

Отрок тяжко вздохнул. Слова брата не выходили из головы. Прав он. Ничего о своей прошлой жизни до появления в Роси Харвиг не помнит.

Он вытащил из кармана и сунул в рот леденец. В темноте попался мятный, зелёный. Харвиг больше любил брусничные. Когда с этим было покончено, в ход пошли и они.

Потом он положил Бабашку под голову, да так и заснул.

А среди ночи проснулся. У него на груди сидел домовой. Снаружи доносилось надрывное карканье.

— Гудей, ты чего?

— Худо-о-о…

Чур прямо на глазах стал прозрачным, словно осколок льда, а затем и вовсе исчез.

Харвиг в волнении подскочил к оконцу. Под ярким светом луны на лужайке белела Пенка. Отрока захлестнула радость! Путаясь в мыслях, он кубарем слетел вниз.

Снаружи ему едва не снёс голову ворон. Он с карканьем пронёсся над Харвигом, зацепив крылом и, сверкая оком, уселся на крыше мельницы.

— Тьфу на тебя! — крикнул мальчик.

Пенка проворно развернулась и замерла. Она глядела на Харвига. Отроку от этого взгляда стало не по себе. Поневоле он вспомнил Буяна. Казалось, глазами козы на него смотрит другой человек.

Позади вновь раздался зловещий крик ворона.

— Ты чего, Пенка?

Коза вдруг склонила голову и с неожиданной резвостью бросилась на него! Харвиг не стал искушать судьбу и дал дёру.

Они домчали до Стыри и оттуда, по кругу, обратно к мельнице. Харвиг, как ошпаренный, влетел внутрь, успев захлопнуть за собой дверь. Тут же на неё обрушился страшный удар! Мальчик навалился на дверь спиной, раз за разом содрогаясь вместе с ней под наскоками обезумевшего животного.

Последний удар вышел особенно сильным, и Харвиг отлетел вглубь подклети. Он метнулся назад и увидел, что коза пробила рогами доски. Какое-то время Пенка яростно вырывалась, потом разом стихла.

Харвига била крупная дрожь. Он с трудом отодвинул дверь.

Коза висела на рогах и часто дышала. Очи её стали прежними.

— Хорошенькие дела… — вымолвил Харвиг. — И что дальше? Утопших мельников на помол ждать?

В ответ послышалось хлопанье крыльев. Ворон облетел мельницу и исчез в ночном небе.

6. Возвращение Гудея

Днём на мельнице было людно. Приехавшие с зерном мужики толпились у стойла. На обезумевшую козу пришла поглазеть даже Лебёда.

Исхудавшая, безрогая Пенка успела набить пузо сеном и теперь блаженно дремала. Временами она поднимала бородатую морду и жалостно блеяла.

Ноздреча, и так страдавший от дурной славы мельницы, хотел было её увести. Но тут стеной встала жена:

— На двор приводить не смей.

— Значит, забью, — решил мельник.

— Сам думай. Только мы эту дрянь есть не будем.

Ножик с надеждой устремил взор на Харвига.

— А я — тем более, — обрубил тот. — Она меня порешить хотела. И вот что ещё… Ночевать тут я больше не буду.

— Ладно… — сдался Ноздреча. — Перебирайся к нам в дом.

Вечером, когда телеги разъехались, а Ножик ушёл домой, Харвиг поднялся к жерновам собрать вещи.

Скарба у него было немного. Всё поместилось в одну корзину.

— Гудейка! — позвал он.

Солома в углу шевельнулась. Затем наружу высунулась всклокоченная рыжая голова.

— Чего тебе? — спросил домовой.

— Скажи, кто тут ночью был?

— Был, да сплыл… — буркнул чур. — Чужак… С Глубины.

— С реки, что ли?

— Не… Из-за края.

— Оттуда, куда ты прячешься?

— Дальше.

Харвиг наморщил лоб. Этот «краешек» никак не давался его разумению.

— А сейчас он тут?

— Нет, так-сяк. Обратно ушёл.

— А раньше он приходил?

— Было.

«Уж не тогда ли, когда сбесился Буян?» — подумал отрок. Коли так, выходило, что охотился этот чужак за ним, Харвигом.

— Я ухожу к Ноздрече.

— Ну… В добрый путь.

— Пойдём со мной!

Домовой помотал головой.

— Мне туда дорога закрыта.

— А можно её открыть?

Гудейка задумался.

— Окалину убрать нужно.

— Как это?

— Протереть изнутри стены солью… Меня туда потом отнести.

— Ладно, сделаю.

Харвиг попрощался с домовым и побрёл на двор мельника. У избы на лавке его поджидал Ноздреча.

— Калитку запри! — крикнул он издали…

В тёмной прокисшей избе было душно. На лавках за столом сыновья Ножика кололи орехи. С печи таращились Лебёда с дочкой.

— Здрасьте, — сказал им Харвиг.

В горницу к печке его не пустили. Позади были тёплые сени, там и поставили ему лавку.

— У нас в избе места нет, — счёл нужным объяснить мельник.

Харвиг подумал, что Ножик опасается лишний раз гневить Люта.

Из сеней был выход на задний двор. Там в хлеву жил здоровенный кабан Горчак и две свиньи: Клава и Дуня.

После минувшей ночи Харвиг не слишком обрадовался такому соседству. Зато у него была возможность незаметно выйти наружу.

Когда все уснули, он прокрался на двор. Там с вечера он приметил наполненную водой кадку. Харвиг зачерпнул из неё котелком, добавил в него кусок соли. Теперь предстояло самое трудное. Нужно было впотьмах протереть стены в незнакомой избе и при этом умудриться не разбудить хозяев.

С ближней стеной, что тянулась от сеней к входу, хлопот не возникло. Она была свободна, если не считать пары полок с горшками. Но за ними Ножик вряд ли царапал раскалёнными прутьями. Харвиг тщательно протёр брёвна намоченной тряпкой, насколько хватило роста, и перебрался к соседней стене. Вдоль неё стояли две лавки, на которых дрыхли Аким и Ноздреча.

Старший сын мельника громко храпел. Харвигу захотелось плеснуть в его тёмный беззубый рот с котелка. Конечно, сдержался. Дело было слишком серьёзное, не до смеху.

Кое-как он протер длинную стену. Спасибо окнам, — дел с ней было немного.

С третьей стеной, у которой на лавке сопел Матвей, пришлось повозиться. Тут оказалось много полок, тесно заставленных какими-то бутылями, кувшинами. Харвиг взобрался на лавку. Как ни старался, один раз всё равно загремел. На его и Гудейкино счастье никто не проснулся.

Оставалось самое трудное: печная стена. Подобраться к ней можно было только по печке, где разлеглись сразу трое: Лебёда с дочерью и Вакейка. В довесок, как подозревал Харвиг, Ножик поработал там особенно рьяно. Даром, что ли, Лебёда с головы дёготь сдирала?

Собравшись с духом, он полез по лесенке на полати. В котелке плескалась чёрная от грязи вода. Отрок подвинул завесь, которой отгородилась от прочих Всемила и, смочив тряпку, принялся протирать брёвна над её головой.

Поневоле он косился на девицу. До чего же она была хороша! Харвиг вздохнул. Перебрался с полатей на печь и принялся отмывать окалину над Лебёдой. Вот уж на кого смотреть не хотелось. Харвиг и не глядел. Он тёр шершавые брёвна тряпкой и радовался, что заковыристая, тревожная работа близится к завершению.

Наконец он опустил драную тряпку в воду. Что ж, дело сделано. Можно спускаться…

Вот тут и случилось страшное. Вакейка во сне вдруг вскрикнул, Харвиг от неожиданности подпрыгнул, и котелок, подброшенный его рукой, опрокинулся. Надо же было случиться, что вся вода вместе с тряпкой угодила на голову Лебёде.

Харвиг, как заяц, сиганул с печи и в следующий миг уже был в сенях.

За дверью в избе творилось невообразимое. Истошно орала жена мельника, вместе с ней визжала Всемила. Слышались перепуганные крики Ноздречи и кого-то из сыновей.

Мальчик, швырнув котелок в корзину, прыгнул на лавку. Следом от пинка распахнулась дверь. Кто-то грубо ухватил его за плечо.

Сотворив недоумённое лицо, он обернулся.

— Это ты?! Что ты там натворил, гад?! — кричал на него Ноздреча.

— Пусти! — Харвиг скинул с плеча ладонь. — Вторую ночь покоя нет. То коза, теперь вы. Сговорились, что ли?

Ножик безумно сверкнул глазами и быстро вернулся в горницу. Там ещё долго не умолкали. Так, под причитания Лебёды отрок и уснул.

Утром Харвиг проснулся затемно. В избе, после ночных волнений, все спали. Он не стал заходить внутрь, а, захватив корзину с краюхой хлеба, пошёл на мельницу. Было студёно и тихо. Под ногами бодро хрустела подмороженная листва.

Стырь у берега покрылась молодым тонким льдом. Скоро он станет толще, заключит реку в сверкающие объятия. И придёт Перволёд.

Харвиг зашёл в подклеть. В своём стойле дремала Пенка. Почуяв его, коза тихо проблеяла.

— Стыдно небось? — спросил её Харвиг.

Он поднялся наверх.

— Гудейка!

Чур долго не отзывался. Наконец вышел из пустого угла.

— Ну здоров.

— И тебе не хворать, — кивнул Харвиг. — Я тебе дорогу открыл.

Домовой недоверчиво взглянул на него.

— Сегодня ночью отнесу тебя в дом, — добавил Харвиг.

— Коли так, долг за мной.

— Ещё поквитаемся.

День в хлопотах пролетел незаметно. Вечером мельник завёл отрока в дом и указал на прибитый к двери в сенях засов:

— Видел? Теперь будем спать спокойно. — Ноздреча вытолкнул княжича обратно во двор.

«Поздно спохватился», — подумал Харвиг.

За хлевом в ограде он обнаружил лаз, в который как раз проходила его корзина. Когда наступила полночь, он отправился на мельницу за Гудейкой.

— Прощай! — говорил чур, гладя козу. — Сильно обо мне не скучай.

— Я присмотрю за ней… — успокоил его Харвиг.

Домовой напоследок крепко прижался губами к белой Пенкиной морде.

— Ты уж постарайся, воха-елоха, — сказал он. — Видишь, какая она. Дитя, да и только.

7. Ножик и домовой

В сенях Харвиг поставил корзину на пол. Положил на лавку горбушку хлеба и сказал, как условились:

— Вот изба на четыре угла. Настил дубовый, кров сосновый. Тут живи, за укладом гляди.

Гудейка выбрался из корзины, пошмыгал носом и сгинул.

Отрок облегчённо перевёл дух. Вроде вселился. Главное, чтобы снова не выгнали. Но на этот случай была одна мысль.

Весь следующий день Харвиг с Ноздречей провозились на мельнице. Работы оказалось невпроворот: люди спешили закончить свои дела к празднику.

А вечером, пока мельник с семьёй трапезничали в избе, отрок растолковал домовому свою задумку.

— А ежли не испугается? — засомневался Гудейка.

— Штаны обмочит, — заверил княжич.

Той же ночью, в самую глухую пору, Ножик проснулся. Показалось, или в дом постучали? Мельник заворочался и, тихо ругаясь на гадёныша Харвига, поднялся с лавки. И что это ему нужно? Постой, он же в сенях…

Ноздреча распахнул дверь и уставился в темноту. У порога никого не было. Он вышел на крыльцо. Двор был пуст.

Ножик сплюнул, вернулся в горницу и улёгся на лавку. «Наверное, дятел прилетел с леса…» — подумал он.

Громкие, настойчивые удары заставили его вздрогнуть.

Ноздреча подкрался к выходу и прижался к доске щекой.

— Кто там? — прошептал он.

Тишина.

Пришлось достать из-под печки топор. Мельник вновь открыл дверь.

Пусто!

Он вдруг хлопнул себя по лбу и зло рассмеялся. Затем крадучись поспешил к сеням. Отворил засов, толкнул дверь и уставился на лавку, где сладко сопел подкидыш.

Чудно…

Ножик вернулся в горницу. Выходит, Харька тут ни при чём. Новый тревожный стук на миг пригвоздил мельника к полу. Ноздреча выпрыгнул на крыльцо, занеся топор… По-прежнему никого!

Он вышел во двор, огляделся… Под крышей чернел круглый зев чердака. Мельник, озираясь, вернулся в дом. Вот так ночка… Едва он задвинул засов, как дверь содрогнулась!

Ноздреча зажмурил глаза и ударил лбом об косяк.

— Кто?

— Пора-а… — послышался страшный скрипучий шёпот. Доносился он с подпола. — Пора платить дань…

Ножик обмяк и сполз по стене. На дощатом полу под ним растеклась зловонная лужа. Он выронил топор и тихо завыл.

— Иди… — зашептал кто-то снизу. — Я жду…

— Нет! — Ноздреча исступлённо замотал головой. Из его глаз брызнули слёзы. — Я же каждое утро тебе… Петухи, куры…

— Не яри меня, мельник… Мне, так-сяк, нужны человеки.

— Прости! — Ножик вскочил на колени. На печи кто-то завозился во сне, не то Лебёда, не то Вакейка.

— Будет тебе дань… — Ноздреча понизил голос. — Славный маленький отрок!

— Сын…

— Нет! — едва не вскрикнул мельник и зажал рот рукой. — Нет, другой… Вакейка ещё мелковат. А вот Харвиг, он тебе придётся по вкусу!

Водяной надолго задумался.

— Знаю, — наконец сказал он. — Дюже худ, жилист…

— Это он был, — Ножик безумно вытаращил глаза и оскалил зубы. — Был жилист! Я его откормлю… Дай, батюшка, только срок, он у меня в дверь не пролезет!

— Будь по-твоему, воха-елоха… Я приду за ним… После Покрова…

— Жду, батюшка! Все будем ждать! Не пожалеешь!

— Козу… пуще глаз береги. Забери сюда.

— В избу?!

— На двор. Не говори про меня… никому.

В дверь трижды стукнуло, заскрипела матица под потолком, и всё стихло.

Ноздреча поднялся с пола. Колени тряслись. Он доковылял до лавки, стянул измаранные штаны. Задумавшись, утёр ими лицо. Потом опомнился и швырнул на пол. Ещё раз заглянул в сени. Харвиг по-прежнему спал. Тогда мельник решительно подошёл к печке, толкнул жену в жаркий бок:

— Хватит дрыхнуть! Вставай!

*****

С первыми петухами Харвиг проснулся. Дверь в избу была открыта. Сотворив хмурое, недовольное лицо, он заглянул в горницу. Там, на лавке, его ожидал Ноздреча.

— А, Харвиг! Уже поднялся? — Хозяин натянуто улыбнулся и указал рукой на накрытый стол. — Садись, подкрепись… Лебёдушка тут кой-чего собрала.

Жена мельника ожгла Харвига лютым взглядом и, накинув тулуп, вышла из дома.

— Сытый я, — буркнул Харвиг. — Да и на работу пора.

Он направился к двери, но мельник преградил ему путь.

— Забудь о работе! Кушай, да иди досыпать.

Он усадил отрока у стола, а сам принялся расталкивать сыновей.

— Вставайте, оглоеды! Только спать да жрать мастера! Вон Харька… Харвиг уже на ногах!

Аким и Матвей сползли с лавок. Они очумело уставились на восседавшего за накрытым столом подкидыша.

— Чего рты раззявили?! — обозлился Ноздреча. — Бегом на мельницу, там вас телеги ждут!

Он вытолкал сыновей на двор. Сам заглянул в дом убедиться, что Харвиг сидит на месте.

— Так ты того… отъедайся, поспи ещё… На мельницу не ходи, обойдёмся!

Он вышел во двор и поспешил следом за сыновьями.

Харвиг оглядел стол с яствами. Лебёда и впрямь расстаралась. Наверное, не поняла спросонья, кто пировать будет. Княжич придвинул блюдо с печёной курицей, обложенной яблоками. Давно такого не ел. Спасибо Гудею.

С печки приподнялся сонный Вакейка. Он долго таращился на Харвига, степенно глодавшего куриную ножку, потом зажмурился и помотал головой. Опасливо приоткрыл один глаз, другой…

Харвиг подмигнул отроку, ухмыльнулся.

— Спускайся, Вакейка. Тут и тебе хватит.

Позже с полатей, потягиваясь, слезла Всемила. Увидела отрока и беззвучно раскрыла рот.

Харвиг откашлялся:

— Ноздреча упросил приглядеть за вами. Пока, говорит, мы на мельнице гробимся, мои бабы и сыновья вконец обнаглели. Хозяйство забросили, готовят дрянь…

— Брешешь… — завороженно прошептала Всемила. — Он тебя видеть не может.

— Так то раньше. А теперь мы друзья. Он мне так и сказал: «Был ты мне враг, а теперь — лучший друг!»

Харвиг выбрался из-за стола и растянулся на лавке мельника:

— Кончилась твоя сладкая жизнь, Всемила! У меня ведь не забалуешь…

Отрочица захлопнула рот и, накинув платок, опрометью бросилась на двор к матери.

— Так что же, — боязливо спросил Вакейка, — ты теперь делать будешь?

— Как что? — удивился Харвиг. — Есть, спать. Уму-разуму вас учить. Вы ещё у меня узнаете, где раки зимуют….

Он и впрямь прикрыл веки и незаметно уснул….

Проснулся оттого, что кто-то стегнул его по лицу. Отрок вытаращил глаза и увидел разъярённую жену мельника. В руках она сжимала грязную тряпку. Из-за широкой спины Лебёды выглядывала Всемила. Вакейка хоронился на печке.

— Тёха-митёха! — Харвиг встал с лавки, и Лебёда попятилась.

— Скверно, — сказал он, утирая лицо рукавом рубахи, — когда жена волю мужа не уважает. Пойду, посоветуюсь с Ноздречей, как нам с тобой дальше быть.

С этими словами он отправился к мельнику. Вакейка догнал его на середине пути. Он побоялся идти рядом и плёлся следом.

Ножик, заметив их с реки, побежал навстречу.

— Ты зачем сюда, Харвиг? Я же сказал: лежи, отдыхай!

— Да не привык я без дела… Может, хоть пару телег разгружу?

— Ни-ни-ни! — замахал руками мельник. — Наработался уже. Иди спать!

— Послушай, Ноздреча… — Харвиг задумчиво почесал затылок. — Если я не нужен тебе, то, может, вернусь домой?

— Куда это?

— К Люту.

Мельник подпрыгнул.

— Твой срок ещё не пришёл!

— Ну раз я не нужен…

— Да нужен!

— На что?

— Ну… В доме приглядывать! Бабы шалят. Вчера, вон, хлев у Горчака не прибрали!

— Не хотел я говорить тебе… — Харвиг вздохнул. — Жена твоя, Лебёда, проходу не даёт. Как за домом следить, если она, чуть что, — драться лезет! Вот, только что, тряпкой избила.

Ноздреча раскрыл страшный рот. Нагнулся к Вакейке:

— Правда?

Тот кивнул. Мельник сглотнул слюну.

— Да ты не обижайся… А ну, идите за мной!

Он убежал на двор по тропинке. Харвиг с Вакейкой не спеша пошли вслед за ним.

Утренние лучи золотили осины и запорошенную снегом траву. По стволам шмыгали белки.

Харвиг подумал, что, если бы не вся эта история с Ножиком, отправился бы он теперь с братьями в лес.

— Вакейка, ты грибы собирать любишь?

Младший сын мельника догнал Харвига и зашагал рядом. Его зелёные глаза загорелись.

— Люблю! — отозвался он. — Только батька с братьями меня не пускают. Мы больше по лещине, орехами мешки набиваем…

Крики Лебёды они услыхали издали. Зайдя на двор, увидели, что Ноздреча гоняется за женой с поленом. Баба ревела в голос, ей вторила с красным опухшим лицом Всемила.

–Я вам дам! — грозил мельник. — Будете у меня Харьку слушать!

Запыхавшись, он остановился, утёр взмокший лоб.

Харвиг подошёл к Ножику, положил ладонь на плечо.

— Да оставь ты их, будет…

Ноздреча бросил полено и, тяжело дыша, ушёл со двора. Мельничиха повалилась на мёрзлую землю и принялась бить по ней кулаками.

— Тюха-матюха! — прикрикнул на неё Харвиг. — Солнце над головами — обед готовить пора.

8. Перволёд

Последующие дни Харвиг словно сыр в масле катался. Спал в горнице допоздна, ел по нескольку раз на дню, да каждый раз назначал мельничихе и её дочке готовить разное. На радость Гудею в избе навели небывалую чистоту.

По соседству с Горчаком в уютном стойле обосновалась Пенка. Всемила следила, чтобы коза была напоена и сыта. Вакейка каждый день бегал на поле за свежей соломой.

Лебёда слушалась Харвига стиснув зубы. Всемила фыркала, а однажды пристала с допросом:

— Ответь, чем ты всё это заслужил?!

Харвиг поглядел в её злые прищуренные глаза. Прошла любовь… Даже веснушки — и те не казались ему больше чем-то особенным.

— Если открою тайну, молчать будешь?

— А то!

— Ну так слушай… Я — сын Ноздречи.

Всемила расхохоталась, но вдруг запнулась и, исказив лицо, опрометью выскочила на двор. Чуть позже громко ударила калитка — то на мельницу помчалась Лебёда.

Харвиг растянулся на лавке.

Всё же скучно так жить… Даже на мельнице было куда интереснее. А тут — со двора выйти нельзя, работать не дают, делать нечего. Вчера, когда Ноздреча выгнал Матвея на его место в сени, Харвиг попытался вечером улизнуть на реку. Там, у кострища, его ждали друзья. Хотели обсудить Перволёд. Куда там! Мельник не выпустил. Так и караулил его до рассвета. Ну да ладно… Потерпеть можно. Всего-то три дня осталось.

Харвиг прикрыл глаза и уснул. Приснился ему дивный сон. Будто находится он в развалинах на горе, только никакие это не развалины, а дворец. Маленький Харвиг бегает по огромным палатам и ищет, куда бы спрятаться. Вот он подбегает к высокому каменному стулу, который стоит на ступенчатом возвышении. Ножки стула обложены по бокам тяжёлыми плитами, на плитах тех высечены письмена… Харвиг поворачивает одну из них и заползает под стул.

До него доносятся чьи-то шаги. Они всё ближе и ближе… Харвиг сжимается в комок и старается не дышать…

— Ну-ка, вставай! — кто-то грубо толкает его в плечо…

Харвиг открыл глаза и увидел над собой окровавленное лицо Ноздречи. Приснится же такое… Он перевернулся на другой бок.

— Вставай, щенок!

Удар кулаком угодил в спину. Харвиг сообразил, что всё это наяву, и обернулся.

На лице Ножика багровели следы ногтей. Он тяжко дышал. Позади толклись сыновья и Всемила. Дверь содрогнулась, и в дом влетела Лебёда.

— Что ты тут про меня наплёл?! — хрипло закричал мельник.

— Бать, ты чего? — Харвиг поднялся с лавки.

— Ба-атя?! — тонко завизжала Лебёда. Она вцепилась в редкие волосы Ноздречи и принялась трясти его голову. Мельник дико вскрикнул и вырвался из её рук.

— Никакой я не батя! — Ножик подпрыгнул к Харвигу. — А мать тогда кто?!

Харвиг отступил от оскаленного Ноздречи и недоумённо пожал плечами.

— Ты же обещал, что потом расскажешь…

Ноздреча замахнулся, но лишь бессильно завыл. Лебёда плюнула мужу в расцарапанное лицо и вышла из дома. Следом за ней последовала Всемила.

— Пойду и я прогуляюсь, — сказал Харвиг. — Даже есть расхотелось.

На дворе лежал снег. Харвиг вышел в калитку и спустился по протоптанной дорожке к реке. Стырь сковал молодой лёд. У плотины рядом с колесом чернела свежая прорубь. А на другой стороне, за рекой, белел Алатырь, за который опускалось красноватое солнце. У подножия горы тянулось к небу сизыми дымами печных труб Старое Городище.

Время пришло. Завтра отроки с двух берегов сойдутся на мосту через Стырь. И он должен быть там, вместе с княжичами.

Харвиг набрал в грудь студёного воздуха, растёр пригоршней снега лицо. Мороз крепчал. Пора возвращаться в ненавистный дом мельника.

Над головой раскатисто каркнул ворон.

Харвиг задрал голову. То был его старый знакомый.

Вернувшись в избу, Харвиг узнал, что его переселили обратно в сени. Отрока это даже обрадовало. Близость с чужой семьёй начала его тяготить.

«Ладно, — подумал мальчик, устраиваясь на лавке, — что тут осталось? Завтрашний Перволёд пережить, а там и Покров не за горами».

Ночь прошла неспокойно. Харвигу снился ворон, который сражался с ним на мосту.

А когда он проснулся на утро, то обнаружил, что обе двери закрыты. Харвиг попробовал вырваться, да только плечи отбил.

— Куда-то собрался, Харька? — донёсся со двора голос Матвея. — Так батя не велел выпускать.

— Открой, гад!

Харвиг со всей мочи ударил кулаком по прочной доске. В ответ донёсся противный смех.

Долго сидел он в тёмных сенях на лавке, уставившись в грязный пол. Потом вдруг хлопнул себя по лбу.

— Гудей! — Харвиг постучал по стене. — Гудейка!

Из тёмного угла сверкнули два жёлтых глаза.

— Чего шумишь-то?

— Выручай. Открой дверь.

Чур исчез. Донёсся шорох за дверью в горницу. Он был чуть слышен. Потом всё стихло. Позже скрипнула дверь на двор. Харвиг вскочил с лавки, толкнул её. Без толку. В сенях показался Гудей.

— Не выходит, воха-елоха. В избе, окромя засова, лавкой подпёрли. Там Вакейка сидит. А со двора Лебёда c Матвеем дверь бревном придавили.

— Я надеялся на тебя…

Харвиг опустился на лавку. Вот и всё. Вначале не явился на мельницу. Теперь — на битву… Что подумают о нём княжичи? Да и все, собравшиеся сейчас на мосту? Скажут — струсил Харвиг, спрятался в доме мельника. И попробуй-ка потом докажи. Вовек от такого стыда не отмоешься.

Отрок почувствовал, как по его щеке скатилась слеза. Потом другая, и вскоре он уже не мог их остановить.

Домовой тронул его за плечо.

— Ладно, вишь ты, помогу тебе…

— Чем же? — шмыгая носом, спросил его Харвиг.

— Уведу, авось-небось, со двора.

— Как?

— По краешку.

Харвиг не поверил своим ушам.

— Ты же говорил, что людям туда нельзя.

— Одному, воха-елоха, нельзя. Дороги туда не найдёшь. А назад и подавно.

— Что же мне делать?

— За меня держись.

Харвиг крепко сжал маленькую ладошку Гудея.

— Ну… Готов, что ли? — спросил тот.

— Готов.

— Гляди! Руку мою не бросай.

Он шагнул вперёд, потянув Харвига за собой. Они обошли сени по кругу… Хрюканье Горчака, квохтанье кур, доносившиеся со двора, постепенно утихли. Наступила вязкая тишина. Было и другое, поинтересней. Лавка, на которой Харвиг спал этой ночью, медленно смещалась к стене. Туда, откуда он её накануне подвинул.

— Лавка двигается… — сдавленно прошептал Харвиг.

Гудейка молчал, продолжая водить его мелкими шагами по кругу.

— Всё, — наконец сказал он. — Пришли.

Харвиг отпустил руку домового и опасливо толкнул дверь. Древесина оказалась на ощупь хрупкой, трухлявой. Дверь подалась. За порогом валялось бревно.

Они с Гудеем вышли наружу. Двор оказался пуст. Люди и вся живность исчезли. Дом, тын, деревья за ним будто пожухли, утратив краски. В округе стояла мёртвая тишина.

— Это и есть твой краешек?

— Он…

Они пересекли двор и прошли за ворота.

— Дальше я идти не могу, — остановился Гудей. — Здесь выбираться будем.

Глухое карканье заставило их оглянуться. На тыне сидел одноглазый ворон.

— Видел его? — указал на гаврана Харвиг.

— Да.

— Гибели моей хочет.

Мальчик и чур медленно побрели вдоль забора. Мир вокруг наполнялся звуками, делался ярче. И только ворон по-прежнему сидел на заострённом бревне. Когда Гудей остановился, птица взмахнула крыльями и улетела.

— Спасибо тебе! — сказал Харвиг. — Вовек не забуду.

— Чего уж там… — пожал маленькими плечиками домовой.

Гудей растаял — отправился по краешку обратно в избу. А Харвиг помчался через снежную рощу к замёрзшей Стыри.

Реку он пересёк напрямик, по скользкому прозрачному льду. Под ногами проплывали оторванные листья кувшинок, мелькали серебряные краснопёрые рыбы. Отрок лишь покосился, — теперь не до них. Он взобрался на присыпанный снегом обрыв и припустил вдоль берега по искристым сугробам.

С обеих сторон моста толпился народ. Середину не занимали — то было место для битвы. По обычаю, она длилась до первой крови. Правда, пока князья издавали клич да противников разнимали, достаться могло изрядно.

Сейчас там что-то творилось. Были слышны свист и крики — то народ подбадривал поединщиков. Поначалу сходились отроки. Позже — мужи. Харвиг поднялся на носочки и разглядел за людскими спинами на середине моста Махиню.

— Наш верх! — хрипло крикнул тот и поднял кулак.

С левого берега к нему подбежали двое — это были Михей и Васятка. Они склонились над кем-то и, ухватив под руки, потащили назад.

Харвиг вырвался из толпы им навстречу.

— Что же ты? — в голосе Васятки был слышен укор. Михейка отвёл глаза. Побитый Селян висел у них на руках и бессмысленно улыбался.

— Простите, братцы, — дрогнувшим голосом сказал Харвиг.

Он вышел к Махине.

— Агридиг!

Маха с ухмылкой покачал головой.

— Бой закончен. Верх наш.

Он развернулся и пошёл к правому берегу. Харвиг побагровел. Смутно понимая, что делает, он догнал противника и толкнул в спину.

9. Харвиг и водяной

Несколько человек бросились разнимать их. Началась сумятица. Харвиг видел напряжённое лицо Махи, который медленно шёл к нему, отшвыривая по пути зареченцев. Позади к гнилушинскому вожаку протискивался Горазд. Но ещё раньше в руку Махини вцепился Ножик. Он что-то принялся шептать ему на ухо, и тот нехотя остановился.

На плечо Харвига опустилась твёрдая как камень ладонь отца.

— Возвращайся на мельницу, — сурово произнёс князь.

Харвиг поник. Всё было попусту. На отяжелевших ногах побрёл он по мосту, обратно в дом мельника. Люди расступались перед ним, давая дорогу. Маха проводил его долгим взглядом.

— Не переживай, Харвиг, — по пути сказал мельник. Он и Аким шли за ним. — Ещё поквитаетесь.

Вернувшись, Ножик первым делом устроил допрос. Он желал знать, кто выпустил пленника. В конце концов виноватым был назначен Вакейка.

Харвиг, слушая его истошные вопли, не выдержал.

— Зря ты его лупишь! Это не он.

— Да? — опустил хворостину покрасневший от усердия мельник. — А кто?

— Мало ли… Может, жена твоя.

— А ей-то зачем?

— Сам думай.

Ночь прошла на удивление тихо. А утром на мельницу приехал Горазд. Не застав там Харвига, он с Ноздречей отправился к дому.

Харвиг уже проснулся и теперь с Вакейкой играл на дворе в выбивалу. Неподалёку Лебёда и Всемила кололи дрова.

Князь Заречья некоторое время наблюдал за ними, после чего обернулся к мельнику.

— А что тут у вас творится?

Он уже слышал накануне от Люта, что отношение мельника к Харвигу переменилось. Ноздреча, мол, начал его сытно кормить и даже освободил от всех дел. Горазд, хорошо знавший Ножика, решил лично поглядеть на такое чудо…

— Ну… — мельник коротко хохотнул, — Харвиг нам с женой теперь как родной… Поначалу, конечно, я его не жалел. Но потом понял, до чего же он славный…

Послышался надсадный вскрик и сухой громкий треск — то Лебёда развалила колоду.

Ноздреча поглядел на жену и продолжил:

— Смышлёный отрок! Пока я на мельнице, он тут, на хозяйстве, за главного. Жена с дочкой его слушают, что скажет, то и творят…

Харвиг оставил игру и подошёл поздороваться.

— Вот я и прошу, — продолжил Ножик, — нельзя ли ему ещё пару деньков того… подмогнуть нам?

Мельничиха при этих словах швырнула топор. Подобрав с земли по охапке поленьев, они с дочерью ушли в избу.

— Не знаю, что и сказать… — почесал затылок Горазд. — Ты-то что думаешь? — спросил он у Харвига.

Тот пожал плечами.

— А что тут думать? Сегодня последний день.

Горазд развёл руками.

— Ты сам всё слышал, Ноздреча. Держать Харвига дольше у тебя права нет.

— Жаль… — Ножик уставился на отрока недобрым взглядом. — Очень мы по нему скучать будем.

Князь попрощался. Мельник проводил его за ворота, потом вернулся на двор:

— Эй, подкидыш! Бегом на мельницу!

Вакейка было увязался за ними следом, однако Ноздреча крикнул на сына, и тот поплёлся обратно.

— А что, Харька, может передумаешь? — спросил по пути мельник. Выглядел он злым и решительным.

— Нет, Ножик, не передумаю, — ответил Харвиг.

— Как знаешь.

На мельнице дел было невпроворот. Сновали люди, бегали с мешками на плечах Аким и Матвейка. Они тут же перекинули свои хлопоты на него. Чуть позже, пошептавшись с отцом, и вовсе ушли. А Харвиг с радостью хватал и таскал тяжёлые пыльные мешки — тело соскучилось по трудной работе.

К вечеру подморозило. Солнце катилось за гору. Телеги с перемолотой мукой разъезжались с мельницы по домам. Ноздреча проводил последнюю и отряхнул тулуп шапкой.

— На сегодня всё, — сказал он. — Лёд пробьём и домой.

Ножик велел отнести на плотину два огромных мешка с песком. Харвиг тащил неподъёмные мешки по скользким, обледенелым брёвнам и думал, на что они сдались мельнику.

Захлопав крыльями, на ветвь дерева опустился ворон.

— И ты тут… — стиснув зубы, прошептал Харвиг.

Тем временем на мельницу вернулся Аким. Рядом с старшим сыном Ноздречи шагал Махиня. «Ему-то что надо?» — подумал Харвиг.

Управившись с мешками, он спустился на берег. После непосильной работы колени тряслись. Ноздреча сунул ему в руки топор.

— Ступай к колесу, руби прорубь.

— Загонять меня решил напоследок?

Ножик сплюнул под ноги:

— А ты думал, я тебя задарма кормил?

Аким заливисто рассмеялся. Харвиг вдруг почувствовал, как его захлестнула ярость. Он набрал полную грудь холодного воздуха.

— Нет, Ноздреча, не думал! Оба мы знаем, с чего ты меня угощал! И за то, что ты меня на мельнице поселил да решил нечисти лютой живьём скормить, я тебя перед Лебёдой с детьми опозорил.

Лицо Ножика посерело. Харвиг развернулся и побрёл к мельничному колесу. Оно шумно и безучастно проливало стылую воду. Отрок лёг на живот и пополз к полынье.

Где-то над головой раздалось тревожное карканье.

«Зря каркаешь, — подумал Харвиг, — тут лёд надёжный».

Он принялся обрубать по краю хрупкую наледь.

— Эй, Харька! — донеслось сверху.

Мальчик задрал голову и увидел на плотине мельника и Акима с гнилушинским вожаком.

— Передавай поклон батюшке-водяному!

С этими словами они дружно швырнули мешок с песком. Тот упал прямо на Харвига. Лёд зло треснул и расступился…

Неподъёмная тяжесть утянула отрока в ледяную глубь. Он ударился о твёрдое песчаное дно. Второй мешок опустился следом и придавил ноги.

Поднатужившись, кое-как, Харвигу удалось освободиться.

Он быстро погрёб наверх. Воздуха в груди почти не осталось. Главное — выбраться на лёд, пока туда не подоспел мельник.

Мальчик вынырнул из полыньи, хрипло дыша. Ножик и Аким уже были на берегу. Маха что-то крикнул с плотины, указывая на Харвига пальцем.

Княжич поспешно, по кромке льда, стал перебираться ближе к середине реки. Пусть побегают…

Ноздреча, кажется, разгадал его замысел и на бегу крикнул Махине, чтобы тот встречал подкидыша с другой стороны.

«Ладно, тёха-митёха, с ним я как-нибудь разберусь», — сплёвывая холодную воду, подумал Харвиг.

Краем глаза он видел, как мельник торопится к нему, семеня по льду. В руке Ноздреча сжимал топор.

Отрок упёрся локтями в край полыньи, готовясь выкатиться наружу…

И тут что-то больно стиснуло его ногу! Мальчик отчаянно вцепился в ледяную кромку, но неведомая сила тянула ко дну. Пальцы один за другим разжались, и отрок с головой ушёл под воду.

Только тогда он посмотрел вниз. Из груди Харвига, вместе с пузырями вырвался крик. В мутной тьме он разглядел страшные выпученные глаза и большой, словно яма, зубастый рот. Это был водяной, такой, как его описывали в жутких преданиях… Водовик медленно и неотвратимо тянул Харвига в глубину. Отрок понял, что из-под плотины ему не выбраться.

Ещё он увидел, как в прорубь камнем ворвался ворон. Очутившись под водой, птица расправила широкие блестящие крылья и будто повисла. Их взгляды встретились…

«Докликался, гад? — подумал Харвиг. — Даже сюда залез, чтоб насладиться…»

Его вдруг обуяла такая злоба, что он, изловчившись, крепко пнул чудище свободной ногой. Наверное, удачно попал, потому как водяной неожиданно разжал цепкую лапу. К Харвигу вновь вернулась надежда.

«Погодите, я ещё побарахтаюсь!» — Он собрал оставшиеся силы и рванул вверх. Последовал страшный удар об лёд. В голове помутилось. Вот и всё… Харвиг невольно разомкнул губы, и ледяная вода хлынула ему в горло.

Примечания

1

Покров — в этот день отмечалось начало зимы.

2

Чур — домовой