Сашкино наследство

Кадрия Хабибуллина

Она зашла в комнату и увидела его тело, которое висело на люстре. Захотелось хохотнуть: люстра была дорогая, крепкая. Сашин отец – крупный бизнесмен и скупердяй по совместительству, подарил им ее на свадьбу. И так описывал, так описывал. А вот теперь, на этой самой люстре висел его единственный сын. Лере стало плохо и она грохнулась прямо на пол. Ее Сашка, ее муж..

© Кадрия Хабибуллина, 2022

ISBN 978-5-0055-7969-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

САШКИНО НАСЛЕДСТВО

Предисловие.

Вся ее жизнь была похожа на жизнь таких же, как и она: работа, супруг, дети, дом. Все как у всех, пока однажды она не нашла своего мужа, повешенным на люстре, которую подарил им на свадьбу его отец.

Семья Саши с самого начала невзлюбила невестку, поэтому «повешение на люстре» свекор объяснил просто: жена довела. Но, смерть мужа оказалась далека от простого самоубийства: хакер, работавший на крупную секретную компанию — вот кем оказался ее Сашка. Программа, над которой работал супруг, оказалась камнем раздора между несколькими крупными госкорпорациями.

Лера оказалась в самом эпицентре событий, которые могли стоить жизни ей и двум ее сыновьям. Закаленная нелюбовью и равнодушием своей семьи, которую и семьей-то назвать было трудно, девушка смогла остаться человеком с любящим сердцем. Равнодушие отца, отвратительный пример мамы не лишили ее человечности.

Но, судьба приготовила ей свои испытания. Сможет ли она их с достоинством пройти или поплывет по течению, ударяясь о скалы и теряя свою жизнь.

Начало.

Мой муж покончил с собой в свой 33 год рождения. Он всегда был немного чудаковат, постоянно говорил: «Возраст Христа — это святой год. В этот год должно произойти что-то необыкновенное, интересное и судьбоносное». Что именно он имел ввиду, теперь так и останется неясным. Но, его 33 день рождения, стал для меня и двух наших сыновей действительно судьбоносным днем: именно в этот день, я осталась совершенно одна с двумя маленькими детьми 3 и 5 лет, на руках. А еще, в большом кабинете, где мой муж просиживал целыми днями за своим компьютером, остался висеть его труп: он не стал слишком хитрить и повесился прямо на люстре. Люстра была очень прочная, выполненная из железа, расплавленного в красивые чудаковатые цветы. Я помню, что эту люстру, родители моего мужа, подарили нам на свадьбу. Она была очень дорогая, выполнена из прочных итальянских материалов. Я помню, как мой тесть, с пеной у рта, так долго и напористо рассказывал нам, что это за люстра и сколько она стоит. На меня, тогда еще простую девчушку, эта люстра действительно произвела огромное впечатление: отец Сашки утверждал, что люстра была выкуплена из самого Версаля. А вот мой будущий супруг — Саша, иронично добавил: «Да, считая, что нам с тобой платить ипотеку лет двадцать, эта люстра могла бы перекрыть половину нашего долга».

Папа Саши, Леонид Геннадьевич, был очень крупным бизнесменом. Он занимался переработкой мусора. Да, тесть очень любил копаться в мусоре, особенно в чужом. И это у него отлично получалось. Заказов от предприятий, которые мечтали утилизировать свои отходы, было просто немерено. Наверное, поэтому, мой тесть, богател, как на дрожжах. Но, Саше от этого практически ничего не перепадало: Леонид Геннадьевич всегда говорил, что всего добился сам, поэтому, и сын его будет всего добиваться сам. Образование ему дали хорошее: он учился в одном из престижнейших вузов Англии. И не встретились бы мы с Сашей, наверное, если бы не мой замечательный тесть. Когда он узнал, что его сын нашел очень хорошую работу в Англии: а Саша действительно был хорошим айтишником, он поднял такую бурю негодования, что последнему пришлось ретироваться и вернуться на родину: «Да, как ты можешь! Ты обязан Родине всем, и ты ей нужен». Мой тесть очень своеобразный человек: в нем как-то сочетаются коммунистические и социалистические взгляды с предпринимательской жилкой. Саша вернулся, долго не мог устроиться на работу, но все-таки и до матушки России дошла волна необходимости специалистов в области айтитехнологий — ему повезло: одна крупная компания потеряла своего главного айти-специалиста, он утонул на Ямайке, и теперь им срочно нужен был мега-мозг. Мой Сашка, как говорится, оказался в нужном месте, в нужное время. Правда никто не уточнил, что прежний айтишник утонул не просто так, и не сам. Но, когда Сашке предложили эту работу, он, даже думать не стал, и тем более подумать не мог, что кому-то было нужно утопить какого-то айтишника. Это позже моему мужу рассказали где и на кого он будет работать.

Мы познакомились с Сашкой случайно: на улице. Я шла с университета, а он проезжал мимо остановки, к которой я подбежала, чтобы спастись от хлынувшего дождя. Я промокла насквозь, а автобуса все не было. Я тогда училась на третьем курсе английской филологии: он подъехал на своем стареньком фольцвагене. И нам было, о чем поговорить: он — выпускник престижного английского вуза, а я мечтательница, которая грезила, закончив вуз, уехать на туманный Альбион, чтобы там, в оригинале, переводить Шекспира.

Когда он привез меня домой: я окончательно в него влюбилась. И мне, действительно, было все равно, кто он такой, чем он зарабатывает: мне было с ним хорошо и интересно. Вообще, с парнями мне всегда было очень трудно найти общий язык: они все казались мне глупыми, убогими и приземленными личностями, а Сашу я слушала, раскрыв рот.

Он взял мой номер телефона. А я счастливая помчалась домой. Так у нас все и завертелось. Мои родители, точнее мама, была просто в восторге от него: он покорил ее с первого взгляда, а может быть, ей было, как обычно — все равно, а вот с родителями Саши, нам пришлось немного повоевать. Они наотрез оказались меня принимать в любом качестве. Ничего плохого сказать о себе не могу, кажется, без вредных привычек, кажется, простодушная, добрая, умная, и очень даже симпатичная. Но, дело было в моей семье: то есть, в ее как таковом отсутствии: то есть она у меня была, и не была одновременно. Если говорить просто: все было очень сложно. И чтобы разобраться в хитросплетениях моей родословной, лучше немного посвятить вас в историю.

История моей семьи.

— Я беременна, — Людмила вплотную подошла к Николаю, ее грудь, всегда вызывающе открытая, вздымалась, как тесто, положенное у батареи, и вот-вот, готово было «выпрыгнуть из кастрюли». Она надула губки, и даже немного всплакнула. Она пыталась выдавить из себя хоть одну слезу, но у нее ничего не получалось: глаза предательски лгали.

— Ребенок… — Николай знал, что когда-нибудь ему придется жениться, когда-нибудь придется завести детей, воспитывать их. Но он точно знал, что никогда не захочет связать свою жизнь с ней. С ней было хорошо в постели, но, чтобы она — мать его детей? Никогда. Он даже подумать об этом не мог. Да и не хотел:

— Я достану денег на аборт. Мне сейчас надо срочно уехать в горно — разведывательную экспедицию. Как только я вернусь, через 3 недели, мне дадут денег, и ты пойдешь на аборт, — Николай, захлопнул чемодан и, небрежно поцеловав Людочку, так ее называли все соседи по коммуналке, вышел из комнаты. Он не хотел об этом думать, не сейчас, все решиться. Она не дура, чтобы рожать. Так что, об этом можно подумать чуть попозже.

Николай уехал в очередную экспедицию. Он обожал свою работу, обожал поездки, но не обожал Людочку. Он вообще относился ко всему слегка равнодушно: наверное, поэтому и к ее беременности отнесся тоже легкомысленно. Его не стесняло то, что он приходил к ней в коммуналку, где его ежедневно, недобрыми взглядами провожали соседи, пытавшиеся их пристыдить. Его, даже не смущала мама Людочки, очень порядочная и тихая женщина, которая, увидев их вместе у себя дома, постоянно извинялась, что пришла не вовремя. Николай постоянно удивлялся тому, что мама Людочки совершенно другой человек: с совестью, стыдом, даже слишком застенчивая, чего нельзя было сказать о Людочке. Ему казалось, что он очень умный и все понимает: да знает он, чего ей надо от этой жизни, и что она хочет за нее зацепиться, используя его: молодого дипломированного специалиста, с очень обеспеченными родителями. И он всегда полагал, что она не сможет обвести его вокруг пальца. И сейчас он решил, что беременность — это маленькая помеха, которую можно спокойно устранить. Только вот Людочка видела все совершенно в другом свете. Для нее беременность стала последней возможностью вырваться из нищеты и той жизни, которую, как она думала, она совершенно не заслуживала. Красивые девушки должны всегда жить красиво.

Она сидела в своей комнате, в коммуналке и смотрелась в зеркало. Недурна собой, даже очень хороша, а сидит здесь, вот еще теперь беременная. Все: догулялась. Что же теперь пеленки и распашонки? А как же молодость? — Она рассматривала себя в зеркале и не могла налюбоваться. Может, сделать аборт? И что потом? Коленька, скорее всего, уйдет, он уже смотрит на нее с равнодушием. А ей все-таки уже 23 года. Все подружки давно повыходили замуж и уехали из этой паршивой коммуналки. А на кого надеется мне? На маму, которая ночи напролет работает, да и днем тоже. Работать на 5 работах? Нет уж, это не мое. Я должна выйти замуж за Коленьку. У его родителей и квартира побольше, и условия намного лучше. Да и кто же сейчас сделает ей аборт? Ведь можно сказать, что уже ничего нельзя сделать? А ребенок? Ну, он же вырастет??? Когда-нибудь ему уже не нужно будет вытирать попу и кормить с ложки. Можно и потерпеть!

Людочка все разузнала уже давным — давно: Коленька с родителями живет в красивом высоком доме, в который не просто так попасть: отдельные ворота и очень внимательная вахтерша. Она узнала номер квартиры, разузнала все о родителях. Сегодня она собиралась сама пойти к ним: она быстро переодела свое платье с глубоким декольте, на скромное платье в горошек, заплела кудри в косичку, немного смыла помаду и подводку глаз. Ее лицо было очень красивым и выразительным: большие красивые глаза, пышные ресницы, пухлые губы и совершенно маленький аккуратненький носик. Ей и без косметики было очень хорошо.

Людочка схватила свою маленькую сумочку, с адресом родителей Николая. Она уже была на третьем месяце беременности, и заранее все продумала, разузнала адрес, имена родителей и только и ждала, чтобы Николай отправился в очередную экспедицию.

Она выбежала на улицу. Город был красивый и солнечный. Троллейбус довез ее точно до родительского дома Николая.

Люда посмотрела на высотку, на эту огромную махину, даже немного поежилась. Но, гордо подняв голову, все же вошла в подъезд.

Консьержка ее остановила.

— Вы к кому девушка?

— Я к Ковалевым. Дмитрию Ивановичу и Маргарите Николаевне. Они дома? — Люда, как хозяйка посмотрела на старушку.

— Дома, дома, проходите, — Евлампия Тарасовна, сразу разгадала, что за барышня Людочка: «Да, чую скоро сюда переселится. Эх, Николай, Николай!» — она закрыла за собой дверь и вновь принялась за чтение газеты.

Люда поднялась на лифте и подошла к квартире 38. Еще раз поправила воротничок, немного потерла глаза, чтобы казались красными и позвонила.

Дверь открыла Маргарита Николаевна. Она была очень ухоженная, статная дама, со светлыми каштановыми волосами. В ушах ее блестели сережки, а на ней был надет красивый гипюровый халат.

— Здравствуйте. Вы к кому? — Она оценивающе посмотрела на Люду.

— Я к вам, разрешите войти, — Люда понизила голос до срывающегося и разрыдалась.

Дмитрий Иванович и Маргарита Николаевна, люди интеллигентные, уже не молодые, старой советской закалки, холили и лелеяли своего сына, как могли: хорошая школа, хорошее высшее образование, платные экспедиции. Но, отец, всегда придерживался мнения: мы тебе помогли, дали направление, теперь действуй сам! Ни денег, ни трудоустройства не будет. Все сам. И Николай пытался сделать себе карьеру сам. Но, продолжал жить с родителями. И когда, они узнали, что у них будет внук, и что аборт делать уже опасно, и что, бедная девушка готова исчезнуть и не мешать ему жить, но она считала своим долгом все-таки поделиться этим с родителями Николая, «самыми близкими и родными людьми», они никак не могли выгнать ее из дому.

Сначала они просто опешили. Им не хватило наглости выгнать ее, они пригласили ее войти и даже дали ей платок, от которого пахло духами.

— Так, Людочка, вы успокойтесь, сядьте, выпейте воды, — папа Николая, усадил е в кресло, и налил воды. — Никто аборт делать не будет. Мы с Маргаритой Николаевной, люди не молодые, Коля, наш долгожданный и очень поздний ребенок. И вот сейчас, такое счастье привалило.

Людочка и не сомневалась, что папа ее ухажера сразу же согласиться на все условия. Она уже представляла себе, как будет жить в этой башне, как будет красиво одеваться, ездить на машине. Ее мечты прервал голос Маргариты Николаевны: «А вы дорогуша работаете?»

— Я учусь в техникуме, иногда помогаю маме. Она у меня на пяти работах работает».

— А чем же это вы думали, дорогая? — Людочка ожидала от мамы Николаши такой реакции, поэтому была готова: она опустила глаза, начала всхлипывать, из ее больших ясных глаз потекли слезы. Она демонстративно вздохнула и встала: «Я сама решила, что оставлю это дитя, просто пришла вам об этом сказать, я не собираюсь ничего у вас просить, просто знайте, что где-то у вас будет жить и расти внук или внучка», — она взяла сумочку и пошла к выходу.

— Ну, что вы… успокойтесь, Маргарита Николаевна просто очень переволновалась! — Дмитрий Иванович усадил Людочку в кресле. — Конечно же, мы не оставим своего внука… никогда. — Отец Николая посмотрел умоляюще на супругу. Он понимал, что если Маргарита Николаевна что-то решила, то этого решения уже не изменить. Поэтому, Дмитрий Иванович всегда старался действовать хитро: он умоляюще смотрел на супругу, как будто ждал ее разрешения, а затем делал так, как он и хотел.

В этот раз, слова, что внук может быть вылитая копия Коли, смягчили сердце Маргариты Николаевны.

Так на свет появился мой старший брат Ярослав. Мама, конечно, глубоко ошиблась, думая, что ее поселят в башне и оденут в хорошие одежки. Напротив, приехавший из экспедиции папа, увидел строгую маму и спокойного папу, которые решили, что нельзя оставлять девушку одну, с ребенком на руках. А значит, как истинный и порядочный человек, Колю обязали жениться. Мой папа попался в сети, сам того не заметив. Он расстроился, но спорить и противиться не стал: надо, так надо. Пофигизм во всем снова сыграл с ним злую шутку.

— Так что сын, раз наделал делов, отвечай за них. Теперь у тебя будет ребенок, твоя плоть и кровь.

Это было единственное, что сделали для сына родители — дали совет: жениться и растить ребенка. Больше они ничем не помогли.

Николай, долго не думал. Раз надо, значит надо, тем более, по словам Люды, срок уже был большой, делать аборт было бы очень опасно.

Люда прибежала домой счастливая, стала собирать свой старый потрепанный чемодан, единственное, что оставил ей в память о себе ее папа, мой дед. Чемодан был когда-то кожаный, а сейчас уже весь пообтерся, кое-где были дыры, но по всему чемодану были наклеены марки разных стран, где побывала нога, и не только нога, как говорила мама, ее отца. Он был гитаристом, разъезжающим автостопом по городам и странам. Видимо характер и взгляд на жизнь мама в больше степени унаследовала от моего никчемного деда.

Больше она своего отца не видела. Бабушка работала на двух работах, чтобы хоть как-то прокормить свою дочь, одеть, обуть, но всегда была угрюма и строга. Она не была такой жизнерадостной и веселой, как папа. Поэтому Люда ее недолюбливала. Бабушка всегда была уставшей, нервной. Люда не обращала внимание на то, что новые туфли на выпускной покупала ей именно мама, а не папа, который всего лишь один раз прислал ей открытку откуда-то из дружественной тогда Советскому Союзу, Кубы. Но, Люда все равно гордилась своим отцом. Она всегда знала, что у нее папин характер: жизнерадостный и стойкий. И всем об этом говорила, а потом еще немного привирала, что папа сейчас в плавании, и вернется еще не скоро, но обязательно с целым чемоданом заморских подарков. Иногда Людочка так сказочно и складно рассказывала, что и сама начинала в это верить. А когда в ее светлой головушке все-таки всплывали не очень хорошие мысли об отце, она старалась об этом просто не думать.

Мама Люды, Татьяна Владимировна, была скромной и не менее доброй женщиной. Она не жаловалась на жизнь, она просто жила: «Я сама попала в сети к этому человеку, твоему отцу, сама теперь и расплачиваюсь. Хотя ведь знала, какой он человек. Но, купилась на его серенады и красивые слова» — так она постоянно повторяла дочери, но в ее глазах был какой-то неестественный блеск, как будто она что-то скрывала, но Людочке до этого не было никакого дела. Татьяна Владимировна, всегда, после каких-то слов об отце Люды, вставала перед иконой и молилась. Почему — никто не знал. Татьяна Владимировна на жизнь не жаловалась, думала только о дочери и о ее будущем. Правда видела, что та растет ветряной, жестокой и бездушной. Но, это была ее дочь, и она ее любила больше жизни. Другого смысла в жизни она не видела: бог дал ей такую жизнь. И она решила, что будет нести свой крест до конца. Хотя, очень часто повторяла — что плохой характер дочери — это божья кара за то, что она совершила. Однажды, когда Людочка услышала в очередной раз эту тираду от мамы — она спросила — что та имеет ввиду, но Татьяна Владимировна лишь снова пошла молиться к иконе.

Люда упаковала свой чемодан и стала кружиться вокруг мамы: «Мамочка. Я теперь буду жить в башне. Замуж выхожу за геолога!»

Мама присела на кровать и вытерла руки о передник. Но, она не успела сказать ни слова, в дверь постучали. Это был Николай. Он стоял в дверях с чемоданом.

— Привет! А ты что это опять в экспедицию? — Люда пропустила его в комнату.

Николай поставил чемодан, пожал руку Людкиной маме: «Добрый день. Я Николай, женюсь на вашей беременной дочери. Пока, придется пожить у вас, а потом, мне на работе обещали комнату выделить. И мы сразу от вас съедем. Вы не против? Вы не бойтесь, меня практически не будет дома, я большую часть года провожу в Сибири на горных разработках, поэтому, думаю, вам не помешаю». Он посмотрел ясным взглядом порядочного человека, на маму Люды. И она поняла, что ее бесшабашной дочери, все-таки повезло в жизни, с таким мужем.

Людка рвала и метала, орала на него, плакала, уходила из дома: «Как мы будем жить в таких условиях с ребенком? Тебя нет, ты не знаешь, что это такое».

— А что ты предлагаешь? Я тебе предлагал другой выход. Ты не захотела. У меня пока ничего нет, я только начинающий геолог. Может потом, Бог даст, что-нибудь и появится. Тем более твоя мама великодушно согласилась нас приютить. ТЫ же, кажется, так сильно меня любишь, что готова на все.

— Конечно, живите сколько хотите, — мама Людки, Татьяна Владимировна никак не могла нарадоваться на своего зятя. Теперь она его никак по-другому и не называла, кроме как сыночек.

— Мама ты что с ума сошла? У него родители богачи! — Люда рыдала в своей коммуналке, будучи уже на сносях, а ее муж в это время был в очередной экспедиции.

Так на свет появился Ярослав. Папины родители, вежливо пришли поздравить молодую семью с рождением сына. Принесли пирог и немного денег. Тут же и состоялось их знакомство с мамой Люды. Посидели, поздравили и разошлись: родители к себе в башню, а Николай, в очередную экспедицию. Мама с Людой остались там же.

Людка порыдала — порыдала, и оставив сына на попечении матери, пошла гулять. Ее не было дома неделями, а один раз она пропала на целый месяц. Тогда Татьяна Владимировна поседела, но никому не сообщила, она боялась, что Николай бросит ее беспутную дочь и заберет ее счастье — внука.

Когда Николай приезжал, то он понимал, что все больше и больше ненавидит свою жену и ту жизнь, которой от нее пахло. Он видел, что мама Люды перестала работать и смотрит внука, а живут они на деньги, которые привозит он. Он и сам понимал, что бедная женщина тянет на себе весь быт и все заботы. Ему было ее жалко. Но Людку он просто возненавидел. От нее пахло дешевыми духами, вульгарными платьями и еще более ужасными разговорами.

— Ты что же это, не работаешь? Чем ты занимаешься? — Николай просто ненавидел свою жену, все больше и больше. Но, видя своего сына, сразу остывал. Он не видел в Ярославе свою копию или копию Люды, но, как говорила сама Люда — он похож на деда, точнее на ее отца, которого никто никогда не видел.

— Я ищу, ты же знаешь, что работу трудно найти! Может, мы немного поживем у твоих родителей? — Людочка все надеялась, что Николай все-таки заселит ее в теплое гнездышко.

— Нет, мы уже об этом говорили. Скоро дадут комнату, и мы не будем больше мешать твоей маме.

Вскоре комнату дали: но закончилось все это плачевно: в очередной раз, оставив сына одного дома, Люда, побежала к подружке, той привезли новый материал для платья, она забыла убрать ножницы со стола, а смышленый и очень активный Ярослав, быстро нашел их и поранил себе лицо: пройдясь по щеке и, остановившись в миллиметре от глаза. Шрам на всю жизнь. Как плакала мама Люды, как рыдала, даже готова была от дочери отказаться: «Что же ты из парня урода — то сделала? Мой мальчик, такой красивый был». Ярослав и вправду был очень красив. Если бы не этот шрам через весь глаз. Слава богу, что родители Николая, смогли найти опытного лицевого хирурга, который умело зашил рванную рану на лице, оставив огромный.

Николай забрал с собой Ярослава и перевез его жить к родителям, пообещав Люде, тюрьму и долгую ссыльную зиму, но ее мама, очень добрая женщина, уговорила его не ломать ей жизнь.

— Ваша дочь и так уже себе жизнь сломала, — Николай спокойно посмотрел на маму Люды, и ему стало ее жалко: «Я не буду писать заявление, но жить с вашей дочерью тоже не буду. Вы можете приходить к моим родителям, навещать Ярика, но большего не ждите и не просите».

Но, жизнь иногда так шутит над нами, что хочется истерически плакать: хотя папа и говорил, что больше маму ни на шаг не подпустит к Ярославу, но сам, видимо, все-таки к маме подходил очень близко…. Люда снова постучалась в высотку и заявила, что снова беременна. На этот раз, родилась дочь. Правда, мама уже немного остепенилась, поняла, что может вообще остаться ни с чем и ни с кем. Поэтому, после долгого разговора, слез, молитв и всего прочего, они с папой переехали в комнату, которую ему выделили на работе. Мама тогда была на 6 месяце беременности. Они заехали в комнату, вместе я Ярославом. Через 4 месяца на свет появилась я. Мама стала хорошей хозяйкой, стала даже готовить, слушать мужа, не требовала слишком много, стала даже, кажется, любить Ярослава, а потом и меня. Меня назвали Валерией. Правда, мама, почему-то всегда звала меня Лерка. И в отличии от Ярослава, не похожего ни на маму, ни на папу, я росла маминой копией, и, видимо, очень злила отца.

Папа не любил маму. Он ее тихо ненавидел, но, как и многие мужчины, послушно возвращался после экспедиции домой, приносил зарплату и проводил недолгие вечера в кругу своей разрастающейся семьи. После меня, каким-то образом на свет появился наш младший Паша: сорванец и вредитель. Если, Ярослав имел папин характер, я внешность мамы, то Паше досталась и внешность, и характер мамы. Дедушка с бабушкой боготворили, если это можно так назвать, только Ярослава, может потому, что он был покалечен с детства, а может потому, что двое остальных детей, были Лидочкиными копиями, а значит не заслуживали любви и ласки, и вся их любовь доставалась Ярику. Только бабушка Таня, кажется, любила всех одинаково. Я помню, как папина мама, которая все-таки была к нам очень строга, а это я стала понимать только спустя года, как-то предложила сделать тест ДНК — мой и Пашин. Про Ярика речи не было. Мне тогда стало обидно. Я не понимала, почему бабушка нас не любит. Сначала мне казалось, что я хулиганю, потом, что не очень аккуратная, потом, что плохо учусь, но, когда все веские доводы закончились — я поняла — она просто нас не любит. Даже спустя уже очень много лет, я всегда видела в ее взгляде только презрение и снисходительность.

Наверное, поэтому, богатые бабушка с дедушкой, сделали все, чтобы Ярик, как они его называли, пошел учиться в хорошую школу, за которую они сами платили. Они брали его с собой за границу, на море, и, конечно же, оплатили учебу в престижном московском вузе, потом, кажется в Лондоне и Сингапуре. Все точно и не припомню. У меня сохранились открытки, которые он присылал нам. Он, как и отец, стал геологом. Ярослав, на самом деле, очень хороший парень, замечательный человек и хороший брат. Но, как только он закончил институт то сразу же уехал в экспедицию на Аляску и остался там жить, потом перебравшись в США. Тогда, СССР уже давно рухнул, поэтому папа, да и бабушка с дедушкой, наоборот, за него порадовались. Он, присылал открытки на каждый праздник. А потом он женился на кореянке, и у них родилась прекрасная дочь, с которой они переехали жить в Сингапур.

Папа был рад, что его любимый сын, хорошо устроился в жизни, поэтому, тоже собрав вещи, уехал в Сибирь, в 5-летнюю экспедицию, как он заявил маме. Мама сначала рвала и метала, но потом правда успокоилась, потому что после комнатушки в общаге, где мы ютились всей нашей большой семьей, после коммуналки, наконец-то, каким-то чудесным образом, папа приобрел квартиру. Она, конечно же, была не очень большая, но для нас казалось, что трехкомнатная квартира — это просто роскошь!! Поэтому мама горевала не долго. Квартиру она, все — таки получила. А то, что папа в ней жить практически не будет, это ее не очень волновало.

— ТЫ меня бросаешь! — Мама устроила истерику. — Я всю молодость на тебя положила, все тебе отдала.

— Ой, голубушка, не смеши меня. Если бы не я, то была бы ты сейчас… знаешь где, — папа не стал продолжать фразу, но мы с Пашей все поняли. Паша ненавидел папу, зато боготворил маму: она постоянно доставала ему денег, которых он просил все больше и больше. Исполняла любые его капризы.

— А что? Раз у Николая есть любимчик, значит, у меня тоже может быть! — Она постоянно ругалась из-за этого с бабушкой.

— Дочь, ты его так до нехороших дел доведешь! Он и так лентяем растет. В институт не захотел пойти. Шляется теперь по улицам!

Ярослав был любимцем папы и бабушки с дедушкой. Мама и бабушка постоянно говорили о Паше. А вот я, как-то выпала из семейного круга. На учебу мне денег не выделили, как сделали это для Ярослава, но и, как Паше, расслабиться не дали: бабушка с дедушкой, постоянно мне повторяли, что я должна пойти учиться. Папе было все равно. Он меня не долюбливал, хотя у меня был полностью его характер. И бабушка с дедушкой это понимали. А папу просто тошнило, что я так была похожа на маму.

Поэтому на филфак, я пошла поступать одна. Папу я давно не видела. Мама смотрела на меня, как на сумасшедшую, когда я заявила ей, что пойду поступать в мед.

— Ты что собралась учиться 6 лет?? А потом подтирать попы пенсионерам? — Мама была искренне удивлена. — Ты красива, умна, обаятельна. Стоит ли тратить свою жизнь на это?

— А что ты мне предложишь? — Я решила, наверное, за многое время, прислушаться к мнению мамы.

— Ну, мне кажется, главное, это удачно выйти замуж, — мама красила ногти в красный цвет.

— Как ты? — Я любила свою маму, но, видимо, где-то очень глубоко, потому что, во мне с каждым днем все сильнее и сильнее становилось то чувство, которое папа питал к ней очень давно. Я злилась на маму за то, что из-за нее папа меня не любит, что дедушка и бабушка так пренебрежительно относятся ко мне и Пашке. Он, конечно, тот еще оболтус, но неплохой парень.

Как говорит дед, неплохой, это значит никакой. Ну, это его личное мнение.

— Молодец, внученька, умница. — Бабушка, мамина мама, меня всегда поддерживала. Наверное, она одна это и делала. После того, как отец уехал на 5 месяцев в Сибирь, а потом позвонил оттуда и сказал, что ему предложил контракт еще на 3 года, и он, конечно же, решил остаться там, мама даже не стала его просить вернуться, даже не всплакнула. Она сразу же перевезла бабушку к нам на квартиру. А я и рада была: там, где появлялась бабушка, всегда становилось уютно, тепло, всегда вкусно пахло, и было очень чисто. Бабушка стала хозяйкой. Мама вечно пропадала на своей так называемой работе: папа пристроил ее секретарем в одну организацию, где она, как я думала, начала крутить роман со своим начальником.

Сначала я пыталась выдавить из себя хоть каплю сожаления, что наша, казалось бы, такая большая семья, теперь и вовсе не семья. Это потом, спустя какое время я поняла, что мне стало даже как-то легче, что наша назывная семья, которой и никогда не было, сейчас кажется, переживает свой самый лучший период — расцвет! Потому что папа не ненавидит маму, потому что он ее просто не видит, да и нас тоже. Ярослав, счастливо создал свою семью, подальше от Родины, мама, кажется, тоже немного успокоилась: у нее появился обожатель, который дарит ей цветы, уделяет внимание — она получила то, чего ей так не хватало. Бабушка с дедушкой тоже рады, что их любимый внук, наконец-то обрел свое счастье, а сын, тоже, кажется, хорошо устроился: как я потом узнала, папа увез с собой в Сибирь одну из своих сотрудниц, тоже геолога, где счастливо с ней сожительствует. И ничего, что ей примерно столько же лет, сколько и мне. Пашка, кажется, тоже был счастлив: мама стала работать, у нее стали водиться хоть какие-то деньги, поэтому он щедро названивал ей каждый день и клянчил копеечку. Бабушка Таня, как мне казалось, была счастлива: она считала себя хранительницей семейного очага нашей семьи, за который она так переживала, и всячески старалась сохранить, поэтому пирожки в духовке, накрахмаленная скатерть на кухне, красивый сервант и наши фотографии на стенке — вот то, что она так тщательно оберегала и хранила. И она старалась меньше думать, что фотография на серванте, единственная фотография с какого-то праздника, где нашу семью удалось запечатлеть вместе: папа сидит рядом с Ярославом, потом иду я и мама, Паша стоит сзади, его рука на плече у папы и Ярослава — так вот эта фотография всего лишь пустое фото, на котором люди, называемые семьей, на самом деле, просто отдельные личности, которые терпят друг-друга. Я часто брала это фото в руки и долго на него смотрела. Да, я хотела, чтобы там появились эмоции… точнее я каждый раз пыталась найти в наших выражениях хоть что-то отдаленно напоминающее семью и любовь, нежность, радость и заботу. Я всматривалась в глаза папы, пытаясь найти хоть капельку радости и нежности, глаза мамы, которая наконец-то хоть что-то осознала в этой жизни, хотела найти смысл даже в пофигистическом выражении Паши. Но радость и нежность я видела только в глазах Ярослава.

Вот примерно так выглядела моя семья, по крайней мере на фото. Поэтому, когда я пришла в дом к Сашке, то на какую-то долю секунды почувствовала себя мамой в молодости. Я гнала от себя эту мысль: я все-таки другая, я не пытаюсь никого на себе женить, я готова долго и упорно работать и вообще: что это еще за сравнения такие. И тут же я мысленно отругала саму себя: как же можно стыдиться своей мамы? Хотя, я считала себя благодарной дочерью, мамино прошлое не было для меня примером, я его даже стыдилась. Поэтому, конечно же, раскрывать карты мне совершенно не хотелось, особенно перед Сашкиными родителями.

— И что же вам еще надо? Да, она же настоящее золото! — Саша просто не мог поверить, что его родители, а в особенности мой будущий тесть, будет так протестовать.

— Она, конечно, очень хорошая девушка, — мама пыталась как-то смягчить ситуацию, но конфликт назревал нешуточный.

— Но, что же тогда? Мама? — Саша просто готов был взорваться от негодования.

— Она тебе неровня. — Отрезал мой тесть. Это волшебное слово «неровня».

— Вы уже приняли за меня решение, когда я хотел остаться в Лондоне. Вы даже не представляете, что лишили меня моей жизни: там было все: любовь, счастье, настоящая работа и жизнь. Но, вы решили по-другому. Так вот, в этот раз, я не дам вам разрушить мою жизнь. Я ее люблю и женюсь на ней. — Саша собрал сумку и ушел из огромного родительского особняка в неизвестность.

— Дорогой, а может он прав? Она очень хорошая девушка, простая. И в случае чего и претендовать не будет ни на что. — Анжелика Петровна, не молодая, но очень ухоженная женщина, с черными волосами и бриллиантами в ушах, пыталась как-то спасти ситуацию.

— Нет, я ее не приму. Раз такой умный, пусть сам строит свою жизнь. — Мой будущий тесть после первого знакомства со мной, собрав все свои связи, разузнал обо мне все, даже кажется, болезни, которыми я переболела в детстве. И, конечно же, вроде и придраться было не к чему: отец-геолог, причем успешный, ну да, что живет с молодой девушкой, старший брат тоже потрясающий и успешный человек, но тесть невзлюбил его сразу же — он считал Ярика предателем Родины, а папу — человеком, которому было наплевать на всех и на все. Это, конечно, отчасти было правдой. Пашу он даже, как полноценного человека не рассматривал: не учится, не работает. А мама….секретарь на какой-то фирменке… встречается с начальником…… тесть разузнал все. Это потом Сашка честно мне все рассказал. Просил не обижаться. И сказал, что ничто не изменит его мнения обо мне. И мы все равно остались вместе. А потом и поженились.

Мой тесть всегда держит свое слово: больше Саша не получал от них никакой помощи. Мама пыталась иногда одолжить сыну денег, но он не брал денег принципиально: «Мама, ты что, ты же не работаешь. Это же твои карманные деньги. Папа узнает, и этого тебя лишит».

Мой тесть так упорно меня не любил и считал, «неровней» своему золотому сыну, что и не заметил, что их младшая «золотая» дочь, несмотря на наличие таких хороших, гено-успешных маму и папу в особенности, как-то незаметно, скатилась на самое дно: учась в престижном вузе в Париже, она, как это часто и бывает с золотой молодежью, почувствовала дух свободы и независимости: она стала пропускать занятия, потом начала покуривать траву, а потом, просто сбежала со своим новым ухажером: сейчас стало модно девушкам из хороших обеспеченных семей выходить замуж за арабов, а точнее за приверженцев ИГИЛа, (Исламское Государство Ирака и Ливана — террористическая организация, запрещенная на территории РФ). Девушки бежали замуж сотнями, а то и тысячами. У нас в России такой тенденции особо не наблюдалось: может наши спецслужбы постарались, может страна слишком православная, а может вопрос ислама у нас держали под особым контролем, но Европа стала не только пристанищем миллионов мигрантов из Африки и Азии, стала по сути практически вся исламизирована, но и последнее время стала терять своих дочерей. Вот и Лара, сестра моего Сашки, тоже сбежала куда-то на территорию Ливана или Сирии.

Сначала мы снимали комнату. Нам вполне этого хватало. Но, закончив институт, кстати, с отличием, я забеременела. Родился Иван. Нам стало уже немного тесно. Бабушка Таня предлагала нам переехать, но жить в квартире, где помимо мамы, бабушки и Паши, еще поселились бы мы втроем — было невозможно, поэтому мы сняли квартиру. Когда Ивану исполнился год, я стала оставлять его с бабушкой Таней, а сама устроилась в небольшую коммерческую фирму: стала заниматься переводом технической литературы к автозапчастям и машинам. На мед я так и не пошла. Моя мечта, можно сказать, практически, сбылась, я переводила в оригинале, правда не Шекспира. Жить стало немного легче, платили мне неплохо, а Саша стал зарабатывать очень хорошо. МЫ даже сняли квартиру чуть побольше. Потом я забеременела Владом. Пришлось снова затягивать пояса. Моя теща, после рождения второго внука, стала приходить к нам намного чаще, а мой тесть даже подарил нам стиральную машину, а детям передал по небольшим конвертикам, в которых лежали деньги. Эти деньги мы сразу положили в банк. Для каждого сыночка открыли счет.

Владик вечно болел, поэтому, с ним мне пришлось сидеть в декрете до 2,5 лет. За это время, я, наверное, изучила вдоль и поперек все вирусы, и бактерии, все болезни, с которыми сталкивается неокрепший маленький организм. Я, как отважный воин, боролась за такой важный, самый главный, и в тоже время невидимый иммунитет. Пыталась поднять его всевозможными способами. Но, Владик все равно продолжал часто болеть. А вот у моей подруги, которая практически ничего своему ребенку не давала, ничем его не поила, и вообще, мало интересовалась понятием иммунитета, ребенок практически не болел. Потом, организм и иммунитет, как-то смогли приспособиться к окружающим микробам и вирусам, и я смогла снова выйти на работу. Я снова переводила техническую документацию, и, хотя, Саша зарабатывал очень неплохо, мне как-то было неудобно говорить ему о том, что я бы хотела подыскать себе работу по душе. Несколько раз я пыталась завести этот разговор, но после вопроса: куда бы я пошла работать? Я мирно затыкалась и шла дальше переводить литературу.

Чуть позже Саша стал очень хорошо зарабатывать, и мы смогли приобрести в ипотеку квартиру: это была маленькая двухкомнатная, но все-таки наша квартира. Я была несказанно рада! Но, Саша сразу же забрал одну комнату под свой кабинет. Сначала я была в шоке и думала, что мой супер — муж, просто шутит. Но, когда он привез туда огромный шкаф с книгами, небольшой диван и стол со стулом, да еще и пришпандорил туда тестеву люстру, я поняла: он не шутит. Весь кабинет стал похож на какой-то огромный электронный организм: с каждым днем в нем появлялось все больше и больше компьютеров, ноутбуков, всяких электронных систем. И они все гудели, жужжали и пикали.

Однажды я все-таки поинтересовалась, что же это за фирма, в которой работает мой муж. Потому что обычно он увиливал от ответа, говоря пространными словами — айти-компания, которая занимается кибер — безопасностью банков. Но, когда техники в доме стало просто очень много, я снова решила уточнить — что же это за компания такая и почему Сашке не могут выделить отдельный кабинет на работе. Сашка лишь улыбнулся и сказал: «Все у нас Лер, скоро будет просто прекрасно. И новая квартира, и машина — все будет. Вот родители обрадуются».

Почему обрадуются именно родители, а не я, например, или наши дети, я так и не успела узнать… потому что Сашка….. в один прекрасный день просто решил покинуть эту землю.

Я помню этот день по минутам. Даже сейчас спустя годы, я помню все… каждую деталь, каждый вздох, слова и картину… эту страшную картину.

Тогда в его 33 день рождения, я пошла в магазин, чтобы устроить небольшой праздник, для самых близких друзей. Ванька и Владик были в детском саду. А Саша утром ушел на работу. Сейчас, анализируя, я понимаю, что в тот день, Сашка был такой же, как и всегда: утром немного шутил, красиво оделся, на работе хотел устроить небольшую пирушку. Можно сказать, у него даже было приподнятое настроение. Я проводила его, поцеловала. Мы смогли даже понежиться в постели, смогли полежать в обнимку, чего давно уже не делали: дети всегда были дома, а в ванной полежать негде. Саша пошел на работу позже обычного: сказал коллегам, что заедет в магазин за продуктами.

Когда Саша ушел на работу я решила сходить в магазин: долго искала Сашину любимую моцареллу, покупала зелень, его любимый виски — прошло около 2 часов. Около 13.30 я была дома. Я зашла с пакетами, и увидела его туфли: они аккуратно стояли около двери.

— Саш, ты что уже дома? Тебя что, отпустили? — Я поставила сумки и прошла в квартиру. Никто не отзывался. Когда я уходила, дверь в его кабинет я оставила открытой: всегда оставляю ее открытой, чтобы к вечеру, комната была проветренной к приходу хозяина. Сейчас дверь была закрыта.

— НУ вот, значит опять копаешься в своем ноуте, именинник? — Я открыла дверь и увидела картину, которая, наверное, на всю жизнь останется перед моими глазами: он висел на веревке, которая опутывала его шею. Он еще не был синим, точнее не совсем синим, как мне показалось, а люстра немного пошатывалась. Я схватила его за ноги и пыталась приподнять ноги, точнее поставить их на табуретку, которая валялась на полу, я пыталась поставить Сашины ноги обратно на табуретку, но они не хотели ставиться. И у меня ничего не получалось: я кричала. Кричала так, что в дверь стали звонить. Я понимала, что одна не смогу снять его тело. Я побежала за телефоном и тут же открыла дверь. Наш сосед дядя Коля, услышав мой крик и слова, которые я говорила по телефону, тут же бросился в кабинет. Мы вместе с ним сняли Сашино тело. Когда мы его сняли, я помню, что пыталась делать ему искусственное дыхание, хотя никогда в жизни его не делала, да и не умела. Потом приехала скорая, полиция. Я не помню, как позвонила родителям Саши, как у нас в квартире появились какие — то люди в черных костюмах, прямо как из фильма, как они опечатали комнату, нашу комнату, где Саша устроил себе кабинет. Видимо находясь в шоке, я пыталась отодрать эту бумажку на двери: «Не трогайте, это наша квартира. Не смейте. Там осталась чашка Саши. Она вся в кофе. Кофе же высохнет, и я его не смогу уже нормально отмыть. Его любимая чашка. Она же останется черной. Как он потом….» — на этом слове я остановилась и меня просто прошиб озноб. Я начала снова кричать. А потом — темнота.

Бабушка Таня забрала Ваньку и Владика к себе. Даже моя мама объявилась: горе все-таки. Господи, как же ужасно глупо смотрелись все эти праздничные пакеты, фрукты, пироги, виски, которые так и остались лежать около двери, так же, как и его ботинки.

Мой муж оставил предсмертную записку, в которой просил никого в его смерти не винить. Хотя, мой тесть, до сих пор считает, что именно я довела его до такого состояния.

Я находилась в трансе. Меня накачали таблетками: когда я уже перестала понимать, что происходит, и все горе, как будто притупилось. Мне даже не хотелось плакать. Я просто вставала, ложилась спать, снова вставала и снова ложилась. Когда его похоронили, когда прошли 3,7 и 40 дней, и когда мы смогли поставить ему надгробие, я как будто начала приходить в себя. Я начала понимать, что мой муж умер, что его больше нет и не будет, что я не увижу его больше живым, смеющимся, играющим с детьми. Что больше не будет нас, что мои дети остались без папы, без хорошего, заботливого папы…. Слезы градом начали литься из моих глаз. Я начала выть. Я лежала на кровати и выла.

Мама держала меня, чтобы я не разнесла их квартиру в тартарары.

— Девочка, моя, я так рада, что ты, наконец-то, заплакала. Это хороший признак. Это значит ты все начала понимать и принимать. А это главное. Было страшно смотреть на тебя такую: из глаз которой не выпало ни одной слезинки. — Мама удивительным образом проявила какую-то участливость и заботу. Я даже не ожидала от нее такой теплоты. Еще меньше я ожидала от нее умной и действительно правильной мысли. Мои сыновья остались на время у бабушки Тани, чтобы их мать смогла прийти в себя.

Я начала все понимать и принимать. Я каждый день ходила на его могилу, часами с ним разговаривала. Я начала понимать, как сильно я от него морально зависела, как он был мне дорог. Тоска — черная, страшная, острая тоска съедала мою душу. Я похудела. Глаза впали. Я понимала, что прошло всего лишь 60 дней, как его не стало, а для меня как будто прошла вся жизнь, потому что каждый день стал для меня мукой.

Иногда мне было просто необходимо прийти на его могилу и просто посидеть там, поговорить с ним. Я хотела понять, что же все-таки произошло, почему он — успешный и вполне довольный своей жизнью человек, немного ироничный, но всегда здравомыслящий, мог так поступить.

Сегодня я отвела детей в садик сама, в первый раз, после всего случившегося. Воспитательница так на меня смотрела, что я готова была провалиться сквозь землю. После всего случившегося я взяла отпуск. Теперь он заканчивался, но впереди было еще несколько дней, поэтому, я пошла на могилу к Саше. Было раннее утро, на кладбище практически никого не было, но около Сашиной могилы, я увидела человека — это был мой тесть. Он стоял, сгорбившись, закрыв глаза, он походил на старика, которого согнула жизнь. Он стоял на ветру и не шевелился. Мне впервые за все время нашего знакомства и родства, стало его жалко. Все-таки это так страшно: хоронить своих детей. Сначала я хотела уйти, но потом все-таки подошла: после похорон Саши, я больше его не видела и не слышала. Моя теща, стала навещать нас намного чаще, она все время всматривалась в детей и пыталась найти в них своего сына, своего малыша. Я была не против. Мне хотелось, чтобы она увидела его, или во Владике или в Ваньке. Она часами смотрела, как они играют, потом тихо вставала и уходила. А вот мой тесть, не пришел ни разу. Я знаю, что мужчины не показывают своей слабости, но он даже внуков видеть не хотел. И тут я встречаю его ранним утром на кладбище.

— Доброе утро, — я подошла к нему.

Он открыл глаза, как-то встрепенулся, и выпрямил спину. Ему не понравилось, что я застала его врасплох. Он быстро вытер глаза, в которых я успела заметить слезы.

— Добрый… — он зло на меня посмотрел.

Я встала рядом: «Внуки про вас спрашивают. Может, придете их навестить».

— Послушай, не надо ко мне подмазываться. И внуками ты меня не обманешь, как обманула мою жену, сыграв на ее материнских чувствах.

— О чем вы? Я говорю об обычном общении.

— Сначала общение, а потом еще больше: деньги, содержание и все такое. Ты и так испортила моему сыну жизнь.

— Знаете, мне кажется, это вы испортили себе всю оставшуюся жизнь, тем, что никогда не были настоящим отцом для Саши. А он так этого ждал, ждал любви и понимания. А теперь его нет, и вы уже ничего не сможете исправить. И знаете, что, мне плевать, будете вы приходить к внукам или нет, это ваше дело. — Я развернулась и пошла прочь. Из глаз текли слезы. Он был так несправедлив, и так слеп: он, пытаясь, как многие богатые отцы, воспитать из своих сыновей и дочерей, настоящих самостоятельных людей, доходят иногда до такой крайности, что их дети живут в старых халупах, сводят еле-еле концы с концами. И таким отцам, даже если их дети сами всего добиваются, до конца жизни кажется, что они должны воспитывать в детях настоящих людей. Поэтому, многие из них, после своей смерти, отдают все свое богатство на благотворительность и оставляют своим детям пару процентов. Может, это и неплохо, но в Сашином случае, я понимала, что его отец, злится не на меня, а на себя: он понимал, что ничего не дал своему сыну, а тот взял и ушел из жизни раньше него. И что он теперь будет делать со своим взглядом на жизнь? Ничего… больше у него детей нет и не будет. Дочь, пропавшая в Сирии…и ту похоронить не смогли. Но, все равно, в его мозгу живет мысль: что на его наследство кто-то посягает: теперь это его родные внуки.

Я пришла домой: надо было заставить себя зайти в кабинет. Я не заходила в него, с того самого момента, как нашла Сашу там повешенного. А сегодня я решилась: надо зайти в кабинет. Я хотела сделать из кабинета детскую, но потом передумала: пусть детская будет в зале, а моя спальня — зал будет здесь, тем более после всего, что произошло. А вообще я прияла решение — что выставлю квартиру на продажу.

Кабинет был до сих пор опечатан. Так как некоторое время я жила у мамы и бабушки Тани с детьми, то придя домой я поняла, что в опечатанный кабинет заходили и не раз. Причем прямо в ботинках. Мне стало так противно и неприятно. Я еще раз убедилась, что квартиру надо продать, правда после того, как следователи закончат свою работу. Даже спустя 2 месяца они продолжали работать в его кабинете. Однажды, когда я пришла в квартиру, я услышала голоса. Я влетела в комнату: «Почему вы приходите сюда, как к себе домой. Это частная собственность?».

Двое людей подняли на меня свои головы. Один продолжил скачивать что-то с компьютера, а другой тихо сказал: «Вам еще повезло, что квартиру не опечатали. Здесь очень — очень много информации, поэтому мы до сих пор работаем». Я смолкла и только тогда осознала, что стою в той самой комнате, где повесился мой Сашка. Я не была здесь с тех самых пор, как это все произошло.

В кабинете все было так, как будто Саша только что вышел из него: стоял открытый ноутбук, на кресле небрежно свисал его свитер. Все было как обычно. Как будто и не умер мой Сашка, не покончил с собой, а вот-вот войдет в кабинет и примется меня журить за то, что я без спроса вошла в его кабинет. Хотя, что в сущности должно было измениться? Миллионы лет люди умирают, и не такие, как мой успешный Сашка, а намного — намного поважнее: и Гитлер умер, и Сталин, и Наполеон… и ничего после не изменилось: я не говорю, конечно, о политике и геополитике. Я о вечном: о небе над нами, о траве под ногами. Боже, я, кажется, начала говорить стихами. Ведь ничегошеньки не изменилось: за окном кабинета так же стоит ясень, дамочка средних лет так же выгуливает свою собачку, которая безбожно гадит. Может, Сашкино любимое кресло должно было как-то по — особенному заскрипеть? Или, может быть, его любимая золотая рыбка, подобно своему хозяину, должна была испустить дух…. Я подошла к аквариуму, заглянула в него: нет! Рыбка была на месте, и вполне себе даже довольная жизнью: мне даже показалось, что она немного разжирела. Нет, ничего не изменилось. И хотя, мы все прекрасно знаем, чем закончится жизнь каждого из нас, все равно смерть близкого человека повергает нас в шок, как будто мы и не знали никогда, что после жизни бывает смерть, и что когда-то наши близкие уйдут…. Но не так рано.

Переделать кабинет в свою спальню я не успела. Последовавшие за смертью события готовы были лишить меня не просто кабинета, а всей квартиры. Как говорится, беда не приходит одна, или «пришла беда отворяй ворота».

На следующий день мне позвонил директор фирмы, в которой трудился мой супруг.

— Извините, что беспокою, но, мне необходимо с вами встретиться, — Петр Николаевич говорил тихо, но очень серьезно.

— Хорошо, я подъеду через час, — я была дома, начинала разбирать Сашкины полки в шкафу. Я не могла смотреть на его вещи. Решила убрать их куда-нибудь, чтобы изредка доставать и вдыхать его запах.

В офисе, где работал мой муж, я никогда не бывала. Он меня туда не приглашал, да и я не очень-то и просилась. Вообще, мне казалось, что айтишники — это такой своеобразный, умный, но чудаковатый народ, который сидит за ноутбуками, в длинных шерстяных свитерах, в очках, с грязными чашками из-под кофе. Но, я никак не ожидала увидеть: современный офис, где туда — сюда ходят невероятной красоты девушки и мужчины. Господи, такие мужчины! Как с обложки журнала. Раньше, когда я училась в университете, я всегда снисходительно относилась с ухоженным и гламурным девушкам и парням: я смотрела на них свысока, мне всегда казалось, что они очень тупые и ограниченные люди. Я всегда относилась к ним с снисхождением. А тут: один гламур! Но, когда я услышала, как красивая девушка разговаривает с потрясающим мужчиной о том, как необходимо запускать программное обеспечение для одного из предприятий, у меня просто дар речи пропал. Мне стало неуютно. Мне всегда становилось неуютно, когда кто-то рядом был умнее меня, или лучше одет. Это чувство возникало не со зла или из зависти, а скорее, от моей неуверенности в себе.

Но сейчас мне стало очень неуютно. Я поправила волосы. Я была достаточно симпатичной девушкой, хорошо и со вкусом одевалась: да, законченная филологичка, я имела в своем гардеробе и капроновые чулки, и короткие платья, и даже корсет. Я купила его, когда мы с Сашкой только поженились: хотела устроить романтический ужин. Но, я его так и не надела. Как-то смешно все это выглядело. Он и сейчас, с неоторванной биркой, лежит в моем шкафу.

Я поправила воротничок на платье, которое решила надеть и посмотрела на свои высоченные туфли на каблуках. Да, я обожала каблуки! И ходила на них даже когда была беременной. Кожаная короткая куртка вполне симпатично смотрелась на мне и сумочка через плечо.

Я подошла к девушке, которая, как мне показалось, была более-менее похожа на человека, который не бегал туда-сюда с бумагами, и не проносился, как ураган мимо меня. Складывалось такое впечатление, что я находилась на какой-то азиатской или лондонской бирже. Звонили телефоны, люди что-то громко говорили, обсуждали, перекрикивались, смотрели на какие-то бесконечные диаграммы на экранах.

— Извините, я к Петру Николаевичу. Как мне можно его найти, — я попыталась улыбнуться.

— А вот он, — она показала мне на ту самую парочку с журнала, которая обсуждала программное обеспечение.

— Спасибо, — я направилась к ним.

Когда я к ним подошла, то увидела, что девушка плачет: длинные белые волосы были собраны назад в большой красивый хвост, длинные ресницы и пухлые губы, как будто умоляли. Я даже услышала несколько фраз:

— Петь, я так больше не могу, — она смахнула слезу и посмотрела на меня. Петр Николаевич тоже повернулся ко мне: это был настоящий Аполлон! Конечно, Аполлона я не видела, но Петр Николаевич был, как бог: ему было не больше 40, он был высок, статен. Его черные волосы и глаза. Эта красивая интеллигентная улыбка.

Мне стало так стыдно, как будто я нарочно подслушала их разговор. Блондинка с ненавистью на меня посмотрела.

— Извините, я Лера Жена Саши, извините, Александра. — Я сказала это так жалобно и так тихо, что даже блондинка, которая готова была секунду назад, просто разорвать меня на куски, поджала губы. Она тоже знает. Наверное, все знают.

— Я потом зайду, — она посмотрела на Петра Николаевича и ушла.

Он, как мне показалось, посмотрел на меня с благодарностью.

— Прошу, проходите, — он пригласил меня в свой кабинет. Я присела на стул.

— Валерия, — он сел напротив и посмотрел на меня. — Примите наши искренние соболезнования. Проект, над которым Саша так много и старательно трудился, сейчас, как вы понимаете, завис. А это значит, что, скорее всего, он не будет завершен, а значит и не будет реализован. А деньги, которые Саша брал у банка, придется вернуть. — Он говорил спокойно рассудительно, но я все равно не могла понять, о чем он говорит.

— Какой кредит? — Я подняла на него свои глаза и встретилась с ним взглядом.

— Поручителем которого, насколько мне известно, вы являетесь. — Он облокотился на спинку кресла.

— Я являюсь поручителем только одного кредита — ипотечного, на нашу квартиру. Больше ни о каком кредите я не знаю…. — Я сглотнула слюну. Меня начало трясти.

Все это время, после похорон, после того, как я начала приходить в себя, я пыталась снова выстроить модель своей жизни с двумя детьми: ждать помощи было неоткуда. Жизнь поставила меня перед фактом: я одна должна буду растить, и поднимать двоих сыновей. Я уже представляла свою жизнь, как череду серых будней, которые превратят меня в нечто среднее между ворчливой женщиной средних лет, недовольной своей жизнью и мечтательницей, которая будет ждать, что вот-вот и ее жизнь измениться, она перетерпит все невзгоды, все испытания, которые выпали на ее долю, и наконец-то что-то такое случится, и она начнет жить по-настоящему, распробует жизнь на вкус. Она ведь будет до конца верить, что вот-вот и завтра, ну, максимум через пару лет, ей уже не придется бороться за свое выживание, ей не придется в спешке красить ногти неровным слоем лака, пользоваться дешевой косметикой, покупать дешевую одежду и обувь, которая будет сделана из кож зама и будет очень неудобной, зато очень дешевой. И она снова и снова будет думать, что вот-вот, и она, эта фортуна повернется к ней своим красивым и богатым лицом. Что она сможет покупать себе хорошую дорогую одежду, и что, самое главное, что очень красивый, добрый, хороший, чуткий и внимательный… миллионер обратит на нее, мать двоих детей, внимание и женится на ней. Но, самое страшное будет ждать ее впереди: она так и не поймет, что все это время, которое она терпела, чего-то ждала, именно это время и было той жизнью, которая была ей отмерена на этой земле. И что, она сама виновата в том, что эта жизнь так прошла. А ведь все могло быть совершенно по-другому: она могла просто собраться и сделать так, чтобы все было совершенно по-другому. Не ждать чего-то опупенного! А начать жить той жизнью, которая у нее есть с удовольствием. Да, это будет тяжело, но ведь можно попробовать. Да и вариантов других не остается. У нее два сына, есть работа. Есть кредит. Квартиру нужно сохранить! Лиана решила, что попросит у своего директора еще дополнительную работу на ночь, будет делать ее дома. Потом постарается найти работу на выходные, если позволит время. Она обязательно сможет выплачивать кредит, платить коммуналку и оплачивать мальчикам детские садики. Если уж станет совсем худо, она обратиться к родителям Саши. И все у нее будет хорошо. С такими мыслями Лера хотела начать свою новую жизнь, но Петр Николаевич, хоть и красивый умный мужчина, но взял и все перечеркнул.

Лера сидела в кресле, и ей казалось, что все, что говорит Петр Николаевич, это какой-то бред.

— Валерия, вы меня слышите? — Он немного повысил голос.

— Да, извините, — она как будто отошла ото сна.

— Я позвонил в банк, вам нужно будет подъехать к ним. Они вам все объяснят. — Он листал бумаги, потом посмотрел на нее: «Я сам не понимаю, как такое могло случиться. Он сказал, что вы его полностью поддержали. Да и все было бы просто замечательно, если бы не его смерть. Он бы сделал этот проект и запустил бы его. Он мог бы приносит миллионы и миллиарды».

— А вы не могли помочь ему? Решили перестраховаться? Если получится: значит это собственность фирмы, если нет, то Сашка сам как-нибудь выплатит эти миллионы, — Лере стало противно.

— Послушайте, этот проект можно завершить и запустить, но у меня нет такого айтишника, как Саша… — он замолчал.

— Я все поняла. — Лера встала и собиралась покинуть кабинет.

— Постойте, — он подошел к ней. — Простите, что так получилось.

— Конечно, я вас прощаю, — она вышла из кабинета.

Сердце учащенно билось, она не знала, что ей делать, и вообще, что за кредит на нее повесили. Но она точно никуда не ходила и ничего не подписывала, и вообще никогда не слышала о проекте.

Все было как в тумане: управляющий банком и специалист, выдававший кредит, показывают ей договор, показывают копию ее паспорта, который она, якобы, сама вручала специалисту, показывают ее подпись.

— Послушайте, я вообще о вашем банке слышу в первый раз, я никогда здесь не была и ничего не подписывала, — Лера срывается на слезы.

— Ну, я не помню, прямо на 100%, но девушка была очень похожа, и паспорт был. — Специалист смотрит на Леру и пытается вспомнить тот день.

Мне кажется, что я, как во сне. Мы идем все вместе смотреть камеры наружного наблюдения: и я действительно вижу Сашку, моего мужа, с какой-то девушкой, правда, лица ее не видно ни на одной камере.

— Это не я. — Я понимаю, что говорить бесполезно, что мне никто не поверит и не простит пару миллионов.

— Извините, у нас на руках бумаги. Мы ничем не можем вам помочь. Ежемесячно вы должны выплачивать по 80 тысяч рублей. — Управляющий закрывает папку и кладет ее на стол. — Иначе пойдут пенни, а потом опись имущества.

— Да у меня нет имущества, у меня квартира в ипотеке.. и двое маленьких детей… — я начинаю реветь. Мне приносят валерьянку, потом еще какое — то успокоительное. Меня трясет, управляющего, видимо, тоже. Он понимает, что я не смогу платить, что эти миллионы, они просто пропали для банка.

— Давайте, вы пойдете домой, успокоитесь, а мы тоже соберем комиссию и подумаем, что можно сделать, — он говорит тихо, но убедительно. А мне сейчас только это и нужно.

На улице дует ветер, меня пробирает до самых костей. Живот мучительно сводит от боли. Эти нервы. Стрессы. Сейчас только не хватало, чтобы гастрит перерос в язву. Лера добирается до дома. Ее выворачивает. Живот просто сводит.

Она кое-как добирается до телефона.

— Алло, мам, пожалуйста, выручи меня. — Из глаз текут слезы. Как надоело, как надоело обращаться за помощью. — Мама, что-то меня живот прихватило. Пожалуйста, забери ребят из сада.

И вот она такая родная и близкая мама сидит рядом: я рыдаю, мальчики играют в другой комнате.

— Так, выход только один: идти к родителям Саши. — Мама, конечно, меня жалеет, но ее мысли где-то далеко.

— Да меня на порог не пустят.

— делать, нечего. Надо идти. — Дочь, ты извини, мы сегодня в театр идем. Я бы посидела, но не могу, — мама встает и идет прощаться к мальчишкам. Боже, и это моя мать. Ей всегда было плевать на нас, но, чтобы вот так вот: откровенно и подло — это впервые.

Я сварила кашу, накормила детей, постирала белье, уложила их спать. Мельком заметила цветы, которые, не поливала, наверное, с тех пор как умер Саша: наполнила лейку водой, знаю, что вода нужна комнатная, что цветы любят воздух, и чтобы их хоть раз в месяц опрыскивали — все это знаю, и все равно мой цветник похож на засохший сорняк. Не умею я ухаживать за цветами и никогда если честно, их не любила. Никогда не испытывала восторга, если какой-нибудь цветок расцветал. Но, дома у меня все равно стояли цветы, потому что цветы в доме — это признак семейного очага, наличие хорошей хозяйки. Я хотела такой быть, и старалась этому соответствовать: я поливала цветы, иногда смахивала с них пыль, поливала, иногда даже пыталась улыбнуться, когда видела, что в каком-то горшке расцвел цветок. Но, все равно, я знала, что делаю это через силу. Мы вернулись домой, я уже стала привыкать к тому, что в нашу квартиру постоянно приходят чужие люди и долго сидят в кабинете Сашки.

От мыслей о цветах меня отвлек звонок.

— Алло, — мой голос раздавался как из преисподней.

— Добрый вечер, Валерия, это Петр, с работы Саши.

Я его узнала.

— Да, добрый вечер.

— Я никого не разбудил

— Нет. Дети спят.

— Вы извините, что я так сразу обрушил на вас всю информацию. Вы не против, если мы где-нибудь встретимся и обсудим эту тему. Мне звонили с банка. Они подозревают, что вместе с Сашей приходили не вы. И подписи не совсем похожи, поэтому надо будет делать экспертизу. Если докажут, что это не вы, то и платить не придется, — он так нежно говорил, что хотелось его слушать и слушать.

— Да, ладно? Неужели банк сам инициировал проверку.

— Ну, да, тут просто еще вопрос: мы хотим, то есть наша компания хочет попытаться помочь выплатить вам кредит.

— Зачем?

— Давайте обсудим все завтра. Вы не против? Часов в 12.

— Хорошо, у меня как раз обед. Тогда до завтра. — Я положила трубку и впервые за долгое время наконец-то в мою голову закрался вопрос: кто же был тогда рядом с моим Сашкой? Какая — то подставная девушка. Он не хотел меня тревожить, пугать? Вопросов было больше, чем ответов.

С утра я не могла сосредоточиться на своей работе, потому что думала про предстоящий разговор. Уму не постижимо, что бы мой Сашка и был замешан в какой-то авантюре. Быть такого не может.

Петр сидел в деловом костюме, и сразу же меня заметил. Мне стало не по себе. Я подошла и присела, напротив. Весь путь к столику — какие-то жалкие 2 минуты — но за это время ноги начали трястись так, что, подойдя к столу, я просто рухнула на кресло.

— Добрый день, — он улыбнулся мне. Я заказал вам салат? Вы не против?

— Да, спасибо. — Он так пристально на меня смотрел, что мне стало не по себе.

— Лераа, вам никто не звонил и не предлагал помощи, — он листал меню, и я понимала, что он нервничает.

— Нет. Никто. — Я посмотрела на него и поняла, что что-то тут не так. — Может, вы, все-таки мне расскажете все как есть.

— Банк, когда выдавал кредит взял под залог интеллектуальное имущество, то есть ту программу над которой работал ваш муж, но не успел доделать. Эта программа на миллионы и даже миллиарды. И теперь, когда заемщик умер, а вы, соответственно не можете платить кредит, то банк вправе забрать эту программу.

— И что банк может с этой программой сделать? Она же не завершена.

— Они могут постараться найти такого же, как Саша, айтишника, и доделать ее.

— А что это за программа?

— Очень серьезная программа. Заказчик: Минобороны. — Петр посмотрел на меня исподлобья. — Нам уже звонили и сказали, чтобы мы сделали все, чтобы программа не попала в чужие руки. Это миллиарды долларов. — Петр глотнул воды. — Если я упущу эту разработку, меня просто убьют.

— Ну, тогда выплатите кредит и забирайте ее себе.

— Так вот в том — то и дело: я не должен был отправлять вас в банк. Они все прочухали: тем более оказалось, что Саша ходил в банк не с вами, а с кем-то другим, и теперь у них появилась потрясающая идея — присвоить программу. Я даже знаю, как банковский юрист-консультант опишет эту ситуацию — банк окажется пострадавшей стороной.

— А почему Минобороны изначально не стало финансировать эту программу? — Я пыталась понять, то же такое придумал муж.

— Честно? Я и сам не сразу узнал об этой программе. Сашка был скрытный в этом плане. Что-то разрабатывал, потом показывал, что-то мы продавали, что-то отсеивалось. Про этот проект я узнала только тогда, когда он уже наполовину был готов, и о кредите я узнал позже. А тут кредит, банк, потом вы. Я сразу не разобрался, отправил вас туда. А там уже все прочухали, банк — это лицо иностранного государства. Понимаете, какие игроки? — Петр с жалостью на меня посмотрел. — Теперь им выгодно снять с вас кредит любыми способами, тем более если это были не вы! Они просто присвоят эту программу. И она уплывет из России.

Я сидела напротив этого человека и думала, что я просто сплю. Я просто вижу сон, какой-то боевик, но почему-то со мной в главных ролях…

— Знаете, мне все равно — на эту программу и ее дальнейшую судьбу, — я посмотрела на Петра. — У меня двое детей, и я с удовольствием откажусь от всего, только бы с меня сняли этот кредит и оставили в покое. — Голос Леры сорвался. Она остановилась, чтобы проглотить комок, который так больно сжал горло. — Эта программа отняла у меня мужа, поэтому, думаю, ваш разговор со мной — пустая трата времени.

— Лера, послушайте, — Петр замолчал, видимо, обдумывал, как же мягко высказать все, что он хотел сказать: «У вас нет выбора. И у меня нет выбора».

Лера улыбнулась: «Вы издеваетесь?»

— Нет. Минобороны…. — он хотел еще что-то сказать, но Лера резко встала: «До свидания, Петр»

Она вышла на улицу. Боже, что же такое создал Сашка, чтобы потом просто взять и повеситься. Он бы сделал все, чтобы обезопасить ее и детей… а здесь вырисовывается совсем другая картина.

Лера перешла улицу. Ехать на автобусе совсем не хотелось, она подняла руку. Через какое-то время рядом остановилась машина. Лера немного отошла: черная машина с тонированными стеклами.

Окошко опустилось: за рулем сидела девушка: белокурая Барби: припухлые, видно не свои губки, идеальная натянутая кожа.

— Лера, садитесь нам надо поговорить.

Лера напряглась: таких подруг у нее не было, ни на одну из одноклассниц она тоже не походила….

— Вы ошиблись. Я вас не знаю.

— Зато я тебя знаю, — девушка ухмыльнулась. — Да не съем я тебя.

Лера села в машину.

— Я говорить не умею.. — девушка говорила тихо, было видно, что ее глаза полны слез. — Мы с Сашей любили друг-друга, и это началось еще в институте…. — Блондинка сглотнула слезу. — Я не хочу оправдываться, скажу только, что мы хотели улететь с ним в США, навсегда. И я не понимаю… почему все пошло не так. — Голос девушки сорвался.

Все, что она говорила дальше было похоже на сон. Лере показалось, что все, что происходило последние пару дней — больше походило на дурной сон, с ней в главных ролях.

— Нас уже там ждали. И…. Вы не дура, думаю сами все понимаете, чем тут попахивает…

— Госизменой? Вы хотели сбежать в США? С программой? — Глаза заполонила пелена слез. — Вдвоем?

Блондинка повернулась к Лере. Глаза были полны слез: «Он ведь не сам умер? Он бы не бросил меня?» — ее писклявый голос, от которого, казалось, Леру сейчас просто вывернет.

— Вы меня что позвали вас успокаивать? — Лера смотрела на девушку, а казалось, как будто она спит. Просто спит. Она не помнит, когда потеряла контроль, такого с ней никогда не было. Она всегда была спокойной, даже слишком спокойной, не могла нагрубить или ответить человеку на хамство. Но, сейчас предохранитель сгорел. Просто сгорел. Она стала кричать. Кричать так, что блондинка, уверенная, что ее горе — вселенское, а все остальное чушь, опешила.

— Да как ты смеешь вообще называть меня по имени? Это ты сейчас спрашиваешь меня, как он мог оставить тебя одну? Меня? Его законную супругу и мать двоих его сыновей? — Леру начало трясти. Она замолкла, но руки тряслись так, а сердце готово было выпрыгнуть прямо из горла.

Блондинка подождала минуту, а потом вытащила из бардачка маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью и протянула Лере.

Девушка замотала головой.

— Пей, тебе сейчас надо. Пей. — Блондинка открыла бутылочку и протянула Лере.

Валерия залпом выпила чекушку. Горячая жидкость обожгла горло, а потом спустилась дальше. Сначала Лере показалось, что сейчас ее вырвет, но блондинка протянула кусочек шоколада. Лера закусила.

— Я знаю, что все, что я скажу — это банальщина. — Блондинка посмотрела на Леру, которая, кажется, начала приходить в себя. — Ты, наверное, думаешь, что твой умный муж никогда бы не стал встречаться с мисс надутые губы? — Блондинка засмеялась, вытирая слезу, скатившуюся по щеке. — Я ведь вместе с ним училась. Правда, когда появилась ты, мы официально уже расстались. Я училась на том же факультете, что и он. А потом, а потом меня засосало в Америку. Я не стала возвращаться на Родину. Осталась там. Перевелась. Это я его любовь из Англии. Мы безумно друг-друга любили, но его отец все испортил. На этом наша история закончилась. Я думала, что забуду. Сделаю карьеру, найду богатого боя американца. Но, когда вернулась на Родину, то, прости, но чувства вспыхнули с такой силой. Причем, ведь я понимала, что он женат, есть дети, и даже любовь. Но, прости, я видела, что он любит меня, и я его тоже, не смогла разлюбить. Замуж вышла, но не забыла. Вот судьба меня и наказала, раз отказалась от любви, так и осталась теперь с тем, чего так желала — с деньгами. — Блондинка замолчала.

Лера проглотила, растаявший во рту шоколад: «Горько». — Все что она смогла сказать. Она хаотична стала вспоминать каждый момент их жизни. Она пыталась доказать себе самой, что блондинка врет. Не мог он лгать… он любил… он ее очень любил….вот например……. Она стала вспоминать…. Страсть…. Проявление любви……но ничего этого не было… не было.

Блондинка посмотрела на Леру: «Не надо ничего вспоминать и винить его. Вы с сыновьями были ему дороги».

— И как давно вы возобновили общение?

— Год назад.

— Ты тогда решила переманить его в Америку?

— Не переманить. У меня там фирма, хорошая, продвинутая. Я ничего не просила у него. Он сам стал проявлять интерес.

— А программа? Это госизмена?

— Нет. Ты что. Не измена. Это просто новое супер — оружие для управления. Просто заказ.

— А то, что у меня дома…… каждый день ФСБ, МВД..кто там еще есть. — Лера посмотрела на блондинку.

— Они просто пронюхали об уникальности….. вот и решили перехватить, видимо.

— А то, что он…

— Этого я сама не знаю пока……никак не могу сложить пазл. — Блондинка посмотрела на Леру.

— Понятно. — Лера посмотрела в окно. — Мне пора в садик за детьми.

— Давай довезу. — Блондинка завела машину.

Они доехали до садика.

— Спасибо.

— Что собираешься делать?

— Я? Растить детей. Отвязаться от кредита, который на меня повесили. Это ты получала его вместе с ним?

Блондинка кивнула: «Прости. Мы ничего плохого не хотели. Я предлагала ему деньги. Но, он не хотел брать».

— Поэтому, решили повесить его на меня.

— Ты же знаешь, что нет. Он был честным. И ты это знаешь. Он бы никогда тебя не оставил в таком положении.

— Да, я не только знаю, я уже живу в этой реальности, и пусть, как вы говорите, он меня бы никогда не предал….. но все, что сейчас происходит в моей жизни — следствие того самого предательства. И вы одно из первых доказательств. — Лера открыла машину. — Спасибо, что подвезли.

— Меня Катя зовут.

Лера посмотрела на блондинку: «Врать не стану, знакомству не рада».

Блондинка улыбнулась: «Вы счастливая. У вас его продолжение. Ваши сыновья».

Лера ничего не ответила — она вышла из машины и пошла в сторону садика.

Лера не хотела ехать к маме и бабушке. Она, конечно, была им безмерно благодарна, даже мама, которая большую часть своей жизни, была к ней равнодушна, сейчас, как будто прониклась к дочери каким-то участием. Или жалостью…. Лере так не хотелось, чтобы ее жалели, но для этого ей надо было перестать жалеть себя саму.

Иван, которому шел 6 год, часто спрашивал про папу, а младший Владик, смотря на брата, тоже начинал плакать и спрашивать по папу. Вот и сегодня они снова стали спрашивать о папе. Лера представила, как приведет их в квартиру, где в кабинете папы сидят полицейские. Нет. Вести туда их она не собиралась.

Снова такси. Снова та самая, знакомая до боли дверь.

— Лерочка, как хорошо, что ты пришла. Как хорошо. — Бабушка Таня виновато улыбнулась. Эта виноватость, похоже, передалась Лере именно от бабушки. Она ее так бесила. Эта виноватость. И бабушка. Вся ее жизнь — сплошное смирение. Прямо, как по Достоевскому: счастье нужно выстрадать. И что? Выстрадала она его? Нет. Зато у нее артрит, давление, постоянная отдышка, усталость, тихое, до боли и до злости, послушное смирение перед жизнью… ничего она не выстрадала. То есть выстрадала-то она много, даже слишком. И вся ее жизнь была похожа на одну сплошную череду серых, унылых никому ненужных страданий. Лера часто смотрела на бабушку, пытаясь найти в ее лице хоть каплю жесткости, непринятия этой унылой и никчемной жизни, хоть грамм протеста. Хоть слезинку жалости к себе. Но бабушка всегда говорила, что она благодарна Богу за спокойную жизнь. Вот и в себе она видела ростки этого ужасного всеприятия, всепрощения. Она даже готова была принять эту боль утраты, пытаясь объяснить себе, неудачливость своей жизни тем, что не бывает просто счастливой жизни, надо немного пострадать, а потом уже можно спокойно жить.

Конец ознакомительного фрагмента.