Последняя книжная вечеринка

Карен Дюкесс, 2019

Увлекательная и захватывающая история, позволяющая окунуться в атмосферу нью-йоркской литературной богемы и пляжей Кейп-Кода. Роман о выборе, любви, принятии себя и поиске своего места в мире. Амбициозной Еве, мечтающей стать писателем, но вынужденной расти в тени гениального брата и чахнуть на нелюбимой работе в издательстве, выпал уникальный шанс: стать помощницей известного писателя Генри Грея. Более того, она получает возможность побывать на его знаменитой «Книжной вечеринке», где все участники предстают в образах героев книг. Но чем ближе даты вечеринки, тем яснее Ева понимает, что этот незнакомый и новый для нее мир, о котором она так долго грезила, вовсе не такой, каким она его себе представляла.

Часть вторая

Июль, 1987 год

5

Все утро Малькольм был на закрытом совещании, поэтому я ушла со своего рабочего места на склад, сделав себе перерыв в работе. Я провела рукой по корешкам новых книг «Ходдер энд Страйк» в твердом переплете, которые стояли плотными аккуратными рядами на высоких полках. Взяла с полки таинственную книгу в ярко-красной суперобложке и открыла ее, услышав легкий хруст переплета. Сделала глубокий вдох и понюхала бумагу, у которой был все тот же чернильный запах старины, что и у моих любимых детских книжек с картинками, хотя эту книгу напечатали лишь несколько недель назад. Я подумала, не сделать ли мне зарисовку склада для Фрэнни, отметив стрелочкой на полу место, где должна будет находиться та самая гора рукописей. Я могла бы отправить ему эту зарисовку с небрежной запиской о том, что комната готова и он может приехать сюда в любое время. Я могла бы сказать ему, что снова буду в Труро в конце июля и буду рада тогда посмотреть на роспись стены дома, если он ее уже начал. Но никаких ожиданий, просто дружеское приветствие.

Если бы я написала Фрэнни такое небрежное письмо, когда только вернулась в Нью-Йорк, это было бы искренне. Едва вернувшись к работе, я хранила воспоминание о нем, как хранят ракушку с моря. С ним было на удивление легко в постели. В нем было нечто такое, что помогало расслабиться. На фоне беспечного Фрэнни Брайан казался мне напряженным занудой. Мы с Фрэнни обнимались, и это было удивительно неторопливо и естественно, а ленивые бесцельные разговоры с ним оказались даже лучше флирта. А часто он просто клал мне голову на живот и проводил пальцем по линиям моей руки.

— Весьма любопытно, — говорил он, пока его палец рисовал линию по моему запястью к кончику большого пальца. — Вижу, ждет тебя долгая дорога.

— Щекотно, — сказала я, пытаясь убрать руку, но он удержал ее и переместил палец в центр моей ладони.

— Твоя дорога поведет тебя к большим вершинам, на самую верхушку высокой горы. Нет, на вершину высокой-превысокой песчаной дюны в темную безлунную ночь.

— Я буду одна? — спросила я.

— Сложно сказать, — сказал он, пробегая пальцем по моему запястью и вверх по руке. — Хм-м-м, я вижу мужчину. Таинственного и красивого.

— Кто же он? — спросила я, вздрогнув от его прикосновения, легкого, как перышко.

— Кто он? — спросил Фрэнни, переворачиваясь на живот, и таинственные нотки в его голосе пропали. Он навис надо мной, покрывая шею поцелуями. — Я, конечно!

На следующее утро по дороге в Нью-Йорк я сияла от счастья. Мне нравилось чувствовать себя человеком, который может действовать импульсивно, нравилось, что я могла провести ночь с Фрэнни, не ожидая чего-то большего. Я чувствовала облегчение от того, что Энни сейчас на свадьбе в Торонто. Если бы она была дома, то потребовала бы рассказать ей все в деталях, а потом принялась бы строить всевозможные сценарии развития моего предполагаемого бурного романа.

Но к концу недели я начала терять самообладание. Трудно было сосредоточиться на работе. Я пыталась вернуться к этой прежней беззаботности, но не могла не думать о Фрэнни. Я постоянно проигрывала в голове его слова и задавалась вопросом, думает ли он обо мне, когда я не с ним. Не в силах удержаться, я то и дело представляла нас вместе — этакой творческой парой, такой, как Генри и Тилли.

Тот волшебный вечер и его завершение дарили мне определенную надежду. Нам хорошо было слышно, как вернувшиеся с ужина его родители зашли в дом и стали готовиться ко сну. Вниз мы спустились гораздо позже, прокравшись на цыпочках. Фрэнни погрузил мой велосипед в багажник старого фургона своей матери и довез меня до дома. Некоторое время мы стояли у автомобиля. Над большим дубом, который мои родители регулярно обрезали, чтобы не закрывать соседям вид на бухту, была видна луна. Фрэнни положил руки мне на плечи и крепко поцеловал.

— Скоро увидимся, — сказал он решительно, но позже меня вдруг осенило, что это прозвучало скорее как нежелание брать на себя какие-то обязательства.

Я уже была за своим рабочим столом, когда Малькольм вышел из своего кабинета в сопровождении бледного высокого парня с темными кудрявыми волосами и орлиным носом. Парень, кажется, был старше меня на пару лет, но движения делали его похожим на подростка. Он запихнул руки глубоко в карманы джинсов и прикусил губу. Не успел Малькольм что-то объяснить, как я уже поняла — судя по всему, это был тот самый Джереми Гранд, который написал роман о любви в колонии для прокаженных. Я еще не читала рукопись, но Малькольм говорил, что она понравилась ему с первых страниц. Он редко когда предлагает тут же печатать рукописи. Я встала с места, чтобы пожать Джереми руку, но он не стал вытаскивать руки из карманов. Он кивнул мне, как будто мы были уже знакомы.

С легким британским акцентом, который выдавал его происхождение (он был родом из Восточной Вирджинии), Малькольм сказал:

— Джереми рассказал мне, что ты знакома с его хорошим другом, наследником одного из наших уважаемых авторов.

— Да, — сказал Джереми с ухмылкой. — Только недавно узнал, что вы знакомы с Фрэнни Греем.

То, каким тоном он это сказал, заставило меня задуматься. Что именно Фрэнни рассказал ему обо мне? Я почувствовала, что у меня краснеют щеки.

— Мы с Фрэнни познакомились на Кейп-Коде.

До смешного короткое утверждение, учитывая, сколько места он занимал в моих мыслях всю прошлую неделю.

— Именно это я и слышал, — сказал Джереми. — Я говорил с ним в понедельник перед тем, как они с Лил уехали в Мэн.

— Лил?

Я угадала ответ раньше, чем он его озвучил — Лил оказалась девушкой Фрэнни.

— О, точно, — сказала я, хотя мне было очевидно, что Джереми прекрасно понимал, что о Лил я слышала впервые. Сердце забилось как бешеное. Со мной Фрэнни и словом не обмолвился о некой «Лил», но он ведь и не утверждал, что ее не было. Мне ничего не светит. Хотя если бы он узнал, что у меня есть парень, он бы тоже очень удивился. Но пусть между нами и не было никаких обязательств, новость о существовании Лил разозлила меня, и я почувствовала себя ужасно глупо.

Интересно, что Фрэнни рассказал Джереми. Что я, жалкая женщина, которая сама повисла на нем? Или он описал это как удачную возможность соблазнить девчонку, пока своя девушка в отъезде?

Малькольм закинул руку на плечо Джереми и сказал:

— Ну, ладно, ребятки, хватит этих «у кого там что и как». Сегодня идеальный день, чтобы выпить. Вперед, за мной, на первый этаж!

Малькольм — высокий, лысый и франтоватый мужчина с пухлыми розовыми щеками — обладал отменным чувством юмора и любил вести шутливые беседы с начинающими редакторами и секретарями «Ходдер энд Страйк». Примерно раз в месяц он собирал нас, чтобы выпить в «Гардсмане», пабе, который находился на 34-й стрит, в паре кварталов вниз по Лексингтон-авеню. На встречу в этот паб, с его простыми закусками, мишенями для дартса и высокими деревянными стенками вокруг каждого стола, Малькольм никогда бы не позвал писателя более солидного — для этого он предпочитал «Ле Перигор». Но, кажется, ему нравилось слушать сплетни, потягивая сухой вермут, пока мы за его счет набирали столько пива, сколько только можем выпить за час или около того. Мне нравилось беседовать с Малькольмом, особенно после того, как он возвращался из своей «обожаемой Британии» и рассказывал о том, как пил чай со своей «чудеснейшей подругой» Фрэнсис Партридж. Ей было восемьдесят семь, и она была автором одной из моих любимых книг, «Любовь в Блумсбери: воспоминания».

Я зашла в лифт за Малькольмом, Джереми и еще несколькими сотрудниками, и все вместе мы пошли к «Гардсману». Когда все взяли себе напитки и расселись, Малькольм пригладил свой шелковый галстук от «Гермес», поднял бокал и предложил выпить за Джереми, на которого, с разной долей зависти, смотрели все. Джереми поднял свою кружку и быстро выпил почти половину. Я, наверное, слишком пристально смотрела на него, потому что он тут же поставил ее обратно на стол.

— Что? Я не должен был пить?

Он обратился именно ко мне безо всякой тени дружелюбия в голосе.

— Ну, по-хорошему, так быстро нет. Во всяком случае, когда тост подняли в твою честь.

— Точно. Благодарю за урок этикета.

С этими словами Джереми поднял свою кружку и расправился с остатком пива одним глотком.

Когда Малькольм отошел за добавкой для нашего стола, я спросила Джереми, откуда он знает Фрэнни. Я просто не понимала, как эти двое могли быть друзьями. Фрэнни был само тепло и легкость, а Джереми казался мне мрачным и циничным.

— Школа-интернат «Шоэт». Первый год обучения, — сказал Джереми.

— Соседи по комнате?

Он покачал головой:

— Скорее соучастники преступлений.

— Что же вы делали?

— Марихуана, Кваалюд^[6], вылазки в комендантский час, обычные развлечения золотой молодежи.

— Звучит не слишком-то угрожающе.

— А что такого делала в старшей школе ты? Писала ручкой на полях «Грозового перевала» из школьной библиотеки?

— Писать в книге ручкой? Ни за что, — сказала я.

— Что насчет выпускного альбома? Придумали что-нибудь необычное?

— Он был в виде литературного журнала.

Меня все еще удивляло, как Фрэнни и Джереми могли быть друзьями. Джереми произвел на меня впечатление типичного сноба из частной школы, он как будто уже оценил меня и наклеил ярлык простой девчонки из уездной школы, которой я собственно и являлась.

Я спросила Джереми, бывал ли он в доме Фрэнни в Труро.

— Был ли я в доме Фрэнни? Да я там практически жил. Я провел там лучшие каникулы в своей жизни. И лучшие Дни благодарения.

Он сказал это так, как будто для него это была большая честь, а еще он как будто обозначал свою территорию подобным образом. Неудивительно, что он так самодоволен, он-то ведь был частью этого литературного мира.

Малькольм проскользнул обратно в наш закуток и вручил Джереми еще одно пиво.

— Итак, красавица, — обратился он ко мне, — знала ли ты, что Джереми практически вундеркинд? Его сборник рассказов издали, еще когда он учился в старшей школе. Тираж был небольшим, но, тем не менее, это впечатляет. Прямо как «Вайнсбург, Огайо», только в «Шоэте»! «Анклав в Уоллингфорде».

Джереми показался мне тогда смущенным.

— Это все заслуга нашего учителя английского, — сказал он.

Мне самой не хотелось этого признавать, но я была под впечатлением и немного позавидовала тому, что Джереми уже с подросткового возраста обладал всеми ключами к литературному успеху: талантом, уверенностью в себе и связями.

— Хватит скромничать, — продолжил Малькольм, обращаясь к Джереми. — Учитель помог тебе, потому что ты и на самом деле был хорош.

Обычно Малькольм вел себя с авторами чуть более сдержанно. Кроме того, Джереми совсем не подходил под его любимый типаж — как правило, он предпочитал шутников-блондинов. Едва ли его интерес выходил за рамки профессионального. Значит, роман Джереми — это что-то действительно стоящее.

Затем, видимо, чтобы сменить тему, Джереми спросил, принадлежит ли моя семья к кругу Тилли и Генри в Труро. Я едва не поперхнулась пивом, затем стерла пену с губ.

— Боже, нет, — сказала я.

— Они не писатели?

— Это совершенно разные круги общения, — сказала я. — Деятели искусства выводят моих родителей из себя. Думаю, мои родители считают их слишком непредсказуемыми.

Я действительно не представляла свою мать на вечеринке у Генри. Как она провела бы пальцем по книжной полке, проверяя, есть ли пыль. Как смерила бы взглядом длинную косу Тилли, заявив, что для женщины ее возраста эта прическа слишком кокетливая. Сейчас трудно было поверить, что моя мама, такая сосредоточенная и прагматичная, когда-то мечтала о творческой профессии.

Мне неловко было от вопросов Джереми, поэтому я вернула разговор в прежнее русло, спросив Малькольма, читал ли он рассказы Джереми.

— Нет, — ответил он с блеском в глазах. — Возможно, нам стоило бы организовать публичные чтения.

— Да, давайте! — сказала я.

Джереми закатил глаза:

— О, боже, ну супер! Может, еще и проведем их в сарае, как в Средневековье? Сошьешь занавески для оформления сцены?

Малькольм похлопал Джереми по плечу:

— Ну-ну, зачем ты так?

Я не торопилась менять тему. Мне было интересно, что же такое написал этот золотой подросток и нет ли в его рассказах чего-то, что объясняло бы его дружбу с Фрэнни.

— Как мне найти этот сборник? Я бы с удовольствием его прочитала.

Джереми ответил не сразу. Затем, как будто ему по-настоящему неловко было от такого внимания, он сказал:

— Тираж был небольшой. Его не просто сейчас найти.

6

Почему-то я представляла себе Лил блондинкой с длинными волосами, которые никогда не становятся слишком пушистыми, как мои, а, напротив, завиваются небольшими колечками вокруг лба и ложатся на спину густой волной. Генри и Тилли, несомненно, обожают ее. Она могла быть поэтессой, или художницей, или делать что-нибудь невероятное из батика. Я уже представляла себе, как они с Фрэнни гуляют по лесным тропинкам какого-нибудь острова в штате Мэн. Он ложился бы на ковер из еловых иголок, чтобы запечатлеть стволы деревьев, а она собирала бы кору для своих инсталляций. После прогулки по острову они занимались бы любовью на матрасе, лежащем на полу старого маяка, а потом, еще до рассвета, засыпали бы там же. Просыпаясь, Лил бы потягивалась, как кошка, и говорила бы, что хочет что-нибудь вроде шоколадного пудинга на ужин, а Фрэнни спешил бы удовлетворить это ее желание.

В пятницу днем я сидела за своим столом, покорно разбирая «гору на выброс» и представляя, как Фрэнни и Лил вальяжно плавают на спине по пруду. В этот момент зазвонил телефон. Это был Малькольм, он звонил из своего дома в округе Бакс со срочным поручением. Он хотел, чтобы я пошла на склад «как можно скорее», нашла там кое-какие читательские копии и отнесла их на квартиру Джереми на первом этаже по адресу Восток 12-я стрит, 160.

— Поторопись, — сказал он. — Джереми просил прислать их сегодня днем, поскольку уже вечером он уедет из города.

Джереми. У меня не было никакого желания встречаться с Джереми. Я скривилась, подумав о том, как появлюсь перед ним в качестве жалкой девочки на побегушках, хотя я и была ею. Я огляделась вокруг, чтобы найти кого-нибудь из стажеров, работавших у нас на летних каникулах, но все они уже свинтили с работы пораньше — выходные для них уже начались. Я заставила себя сходить на склад за копией романа «Армянская рапсодия», написанного автором, который эмигрировал из Еревана в Чикаго еще в подростковом возрасте. Меня раздражало, что Джереми считал себя достаточно важной шишкой, чтобы просить о доставке до двери. Я решительно не могла понять, к чему такая срочность, равно как и зачем ему эта книга сегодня.

На улице было почти тридцать восемь градусов, влажно и душно, и воздух ощущался плотным и каким-то грязным. Я села на автобус до Нижнего Манхэттена и прошла оставшиеся несколько кварталов пешком. Кожаные ремешки на босоножках врезались в мои распухшие от жары ноги. Я завязала волосы в пучок, чтобы волосы не касались шеи, достала из сумки карандаш и проткнула им волосы, скрепив узел.

Его квартира была в узком здании из коричневого кирпича. Я спустилась по ступенькам, ведущим к подвальному этажу, и нажала на звонок. Когда дверь открылась, передо мной появился Джереми с ложкой во рту и банкой арахисового масла в руке. Он был в простой белой футболке и мешковатых шортах цвета хаки. Джереми выглядел худее, чем в прошлый раз.

— Привет. Малькольм сказал, что тебе позарез нужна «Армянская рапсодия».

Я залезла в сумку и достала книгу. Джереми медленно вытащил ложку изо рта и положил ее вместе с банкой арахисового масла на стол рядом с дверью. Он взял книгу, пролистал ее и положил туда же.

— Зайдешь? — спросил он, не улыбаясь и как будто нервничая.

Желание узнать побольше о Фрэнни пересилило настороженность, которую у меня вызывал Джереми.

— Только если на минутку, чтобы немного отдохнуть от жары.

Я направилась к похрипывающему кондиционеру, встроенному в окно возле двери.

Комната была маленькой и чистой, одна из стен была из голого, ничем не замазанного кирпича. Мебели было не так уж много — темно-синяя низкая кушетка, старинное кресло-качалка и старый чемодан-сундук, заменявший ему кофейный столик. На нем стояла стеклянная бутылка из-под молока с засохшими цветами. Книги стояли аккуратными рядами на двух длинных деревянных полках, установленных на пеноблоках. На полу возле кушетки лежала пара розовых балеток, плотно обмотанных своими же лентами, и пара светло-голубых гетр. Маленькая кухня с холодильником вдвое меньше обычного, плита и узкая раковина, спрятанная в углу. На единственном кухонном шкафу стоял глиняный горшок с плющом, листья которого совсем увяли и потемнели.

— Это твой дом? — спросила я.

— Мой? Ты шутишь? Разве это похоже на место, где я мог бы жить?

— Не знаю. Я не знаю тебя.

Джереми указал пальцем на рамку с постером Джони Митчелл на стене.

— Думаю, ты знаешь меня достаточно, чтобы догадаться, что это мне принадлежать не может.

— Я люблю Джони Митчелл, — сказала я.

— Не сомневаюсь. Моя сестренка, Дебби, тоже. Потому она этот постер сюда и повесила.

Я удивилась тому, что он еще и приходится кому-то старшим братом. Джереми достал из маленького холодильника две бутылки «Басс Эля» и протянул одну из них мне. Он сел на кушетку, положив свои длинные ноги на чемодан, а мне оставил кресло-качалку. Джереми сказал, что его сестра сейчас на танцевальном фестивале в Северной Каролине. Она уехала на целый месяц, а он остановился у нее… перед тем, как решить, куда направится дальше.

— Дальше? — удивленно спросила я.

— Я думал о том, чтобы поехать на Кейп, потусить с Фрэнни какое-то время, но, полагаю, он собирается остаться в Мэне с Лил.

Я пару раз качнулась в кресле-качалке, а потом спросила:

— А где именно они в Мэне?

Джереми слегка улыбнулся:

— Дом матери Лил находится в Виналхейвене. Лил работает в каком-то ресторане, где подают лобстеров. Фрэнни тоже надеется получить там работу. Это такая глушь! Сначала надо целую вечность ехать на машине, а потом еще и на пароме.

Я покачала головой.

— Что? — не понял меня Джереми.

— Я представляла их на острове, — сказала я.

— Ну, для них это в своем роде остров, — сказал он.

Он не продолжил фразу, и тогда я спросила:

— Лил тоже человек искусства?

— Она считает, что да, — ответил Джереми.

— А ты?

Он ничего не ответил, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что он в принципе был невысокого мнения о Лил. Возможно, он считал их отношения нелогичными, как и я — его дружбу с Фрэнни. Некоторое время мы сидели молча, и Джереми смотрел, как я качаюсь в кресле. Я поднялась и пошла на кухню, чтобы поставить пиво в раковину.

— Я просто вылью, что не допила, ладно? Мне пора возвращаться к работе, — сказала я, стоя к нему спиной, пока янтарный напиток стекал в водосток.

Я уже хотела повернуться и идти, когда почувствовала, что мой пучок распустился и волосы рассыпались по плечам. Я повернулась. Джереми стоял прямо передо мной и держал в руках карандаш, которым я заколола волосы. Он выглядел удивленным ничуть ни меньше меня.

— Прости. Не смог устоять, — сказал он.

На секунду на его лице отразилась нерешительность, он казался мне совершенно открытым. Он что, заигрывал со мной, простушкой, которая с такой легкостью отдалась Фрэнни? Затем, постукивая карандашом по ладони, он, кажется, смог вернуть себе самообладание.

— Могу я одолжить карандаш?

— Ты, кажется, только что это сделал, — ответила я и, сказав, что мы еще увидимся, я, стараясь не глядеть на него, позволила себе покинуть этот дом.

7

К тому моменту, когда я вернулась обратно и поднялась на лифте на третий этаж, офис «Ходдер энд Страйк» окончательно опустел — в нем не было никого, кроме Мэй Кастанады, новой сотрудницы ресепшена, которая сидела с закрытыми глазами, слушая свой плеер. Заходя в кабинет Малькольма без разрешения, я чувствовала себя настоящей преступницей. Малькольм так старательно охранял в целостности рукописи авторов! Если рукопись еще не прошла несколько этапов редактуры, он обычно держал ее подальше от своих ассистентов. Перед тем как уехать за город, он вскользь упомянул, что роман Джереми сейчас на стадии «фильтрации». Это означало, что роману нужно отлежаться, перед тем, как Малькольм сможет взяться за него снова.

Широкий стол из красного дерева в кабинете Малькольма сиял так, как будто его только что отполировали, и был практически пуст. Ничего, кроме черной кожаной настольной подкладки, шести идеально заточенных карандашей, выложенных в ряд, толстой стопки белых листов и одной-единственной серебряной ручки, которая была заправлена зелеными чернилами — я знала это, потому что именно я должна была следить за тем, чтобы на складе они никогда не заканчивались.

Я нашла рукопись Джереми в картонной коробке на комоде, который стоял позади стола Малькольма. Не решаясь оставаться в его кабинете, я взяла коробку и вернулась на свое рабочее место, оно было прямо перед входом в кабинет. Не знаю, почему я так разволновалась. Если Малькольм узнает, что я читала рукопись, самое большее, что он может сделать, это выказать мне свое неудовольствие. С его стороны это будет выглядеть так — выждать неделю или две и только потом спросить, что я думаю об этой книге. Но когда я подняла крышку картонной коробки и увидела первую страницу, на которой было написано: «Без названия. Дж. Грант», мое сердце забилось быстрее.

Когда Малькольм описывал мне роман Джереми, я подумала, что это звучит довольно нелепо. Зачем молодой американский писатель поместил действие своего романа в Непал, в колонию прокаженных? На месте главного героя я представляла тогда самого Джереми, слегка видоизмененного для приличия, который «проходит через череду невероятных приключений и получает важные жизненные уроки в самом сердце Гималаев», как обычно пишут в аннотациях. Роман, конечно, получится прилизанным, полным черного юмора и каким-то пустым.

Однако, прочитав сама первые две страницы, я поняла, как сильно я ошибалась. Дело было совсем не в языке, простом и понятном, без каких-либо претенциозных литературных фокусов, которые я ожидала там увидеть. Дело было в особом «внутреннем голосе», который помогал мне читать роман в ролях и красках. Рассказчиком в книге выступал не молодой парень, вроде Джереми, а девочка-подросток с очень самобытным и живым языком. В первой главе она забралась на дерево и рассматривала крепко обвивавшие его толстые лианы, с ужасом думая о том, что ее, наверное, никто никогда так крепко не обнимет.

Я на некоторое время прервала чтение, поняла, что все это время не дышала, и выдохнула. Надо признать, что Джереми умеет писать, и, судя по всему, он не такой уж бессердечный. Мне трудно было сопоставить его обычный насмешливый тон в жизни с бесхитростным языком этой книги. Они были мало похожи — более того, здесь этот сбивающий с толку и даже пугающий язык был неотъемлемой частью рассказанной истории. Главная героиня, Сарита, ослепленная страстной любовью к сыну местного доктора, смотрела на него, пока он гулял среди рододендронов^[7]. Когда он ушел, она пошла за ним, стараясь ставить свои босые ноги в его следы. Она балансировала на одной ноге и через пару секунд ставила вторую ногу в следующий след.

Я читала весь день, до самого вечера, пока не дочитала этот невероятный роман до конца.

8

Одна из первых вещей, которые я уяснила с самого начала работы в «Ходдер энд Страйк», это то, что ассистенты на третьем этаже делились на две большие группы — редакторы и рекламщики. Редакторы это простые секретари, вроде меня, и более высокие по статусу помощники редактора, такие как Рон. Они были более серьезными и пафосными, чем рекламщики. Они хорошо разбирались как в писателях-постмодернистах, таких как Анджела Картер и Роберт Кувер, а также в классических произведениях Джона Стейнбека и Джейн Остин. Редакторы осознанно выбирали обычную повседневную одежду, чаще черного цвета, и это могли быть как неожиданные находки из комиссионного магазина, так и дорогостоящие вещи, подаренные родителями, которые нередко спонсировали своих детей, избравших эту низкооплачиваемую профессию.

А еще были юные симпатичные рекламщицы, мужчин в их отделе почти не было. Такие девушки надевали вельветовые обручи, чтобы убирать назад блестящие светлые волосы и открывать свое чистое красивое лицо. Они начинали день бойко и заканчивали его так же активно, очевидно, не без помощи кофейного допинга, и в целом получали искреннее удовольствие от своей роли чирлидеров, только в издательском деле. В отличие от более замкнутых редакторов, которых часто терзали смутные сомнения насчет того, что им приходится работать в издательском деле, вместо того чтобы писать и издавать собственные книги, рекламщицы любили свою работу и не считали зазорным смешивать работу и веселье. Не было ничего удивительного в том, что именно три юных ассистентки из отдела рекламы решили устроить первую в этом издательстве летнюю вечеринку.

— Это будет «прогрессивная» вечеринка, — сказала Мэри Нунен, которая пришла в редакторский отдел раздать приглашения.

— С политической точки зрения? — спросила я. — Это интересно. Наверное.

— Очень смешно, но нет, — ответила Мэри. — «Прогрессивная» — это значит, что она будет прогрессировать, то есть мы будем переходить из одной квартиры в другую. Начнем в моей, затем перейдем к Калли и закончим у Минди.

Я не любила все эти офисные вечеринки, за исключением ежемесячной акции неформального общения от Малькольма, и не слишком-то горела желанием посетить подобное мероприятие. Ходить из квартиры в квартиру, чтобы в каждой проходить через этот этап первоначальной неловкости? Но я уже устала от всех этих вечеров, когда я, пытаясь не думать о Фрэнни, пересматривала фильмы с Бетт Дейвис, сидя в одиночестве в кинотеатре «Редженси».

— А, и еще ты должна привести с собой писателя, — сказала Мэри. — Кого-то из наших.

— Акция «Приведи своего писателя»? Это что-то новенькое, — сказала я.

Мэри подождала, пока до меня дойдет ее намек о том, что я должна привести Джереми, единственного писателя «Ходдер энд Страйк», которому было меньше тридцати.

— Ты серьезно думаешь, что Джереми Гранд пойдет на «прогрессивную» вечеринку? — спросила я.

Мэри посмотрела на меня многозначительным взглядом, который должен был напомнить мне, что она не дурочка и что в дополнение к посту капитана женской команды Гамильтона по хоккею на траве у нее есть два высших образования — по американской литературе и по психологии.

— Если ты скажешь ему, что вечеринку проводят люди, ответственные за промокампанию его книги, он придет, — ответила она.

— Думаешь, он настолько прагматичный?

— Да без понятия! — сказала Мэри, дернув плечом. — Я просто думаю, что он милый.

В душе надеясь на то, что у Джереми появятся другие планы и он не сможет прийти, я дождалась конца недели и только тогда позвонила ему. Однако он охотно принял мое предложение, не задавая никаких вопросов про «прогрессивность». Он предложил мне встретиться на пересечении 86-й стрит и Йорк-авеню и пройтись пешком до первой квартиры вместе.

На месте он оказался раньше меня — он стоял, облокотившись на знак «Парковка запрещена», и прятал руки в карманах черных джинсов.

— Ну что, готовы выжимать из себя веселье и спонтанность? — спросила я.

— Мы обязаны посетить все пункты этого увеселительного маршрута? — осведомился он.

По его хмурому лицу было понятно, что он принял приглашение исключительно из деловых соображений, как и предполагала Мэри.

— Ты свободный человек, можешь делать все что хочешь, — сказала я. — Я тебе не надсмотрщик.

— Я не это имел в виду, — сказал он, смягчившись.

Он спросил о девушках, которые организовали вечеринку, и я рассказала ему о делении на редакторов и рекламщиц и о том, кто из редакторов может появиться на этом мероприятии. Я предупредила его о Роне, который не одобрил еще ни одной книги из тех, что понравились Малькольму.

— Он скептично настроен к любому роману с традиционной хронологией событий. Или даже к любому роману с понятным сюжетом. Утверждает, что его собственный роман, который сейчас в процессе написания, будет «вывернут наизнанку».

— Не понимаю, что это значит, — сказал Джереми.

— Я не уверена, что он и сам это понимает.

У меня был соблазн похвалить роман Джереми, но мне пока не хотелось, чтобы он знал, что я его прочитала.

Мы вышли из тесного лифта в доме Мэри, попали в холл и пошли на звуки Eurythmics к квартире 6J. Дверь вела в коридор, а дальше была гостиная с одним окном, диванчиком, накрытым покрывалом с индийскими узорами, и круглым столом, заставленным мисками с картофельными чипсами, луковым соусом-пюре, тарелкой с сыром бри и крекерами. Мэри стояла у стола и общалась с какими-то элегантными молодыми людьми в пенни-лоферах^[8]. В комнате было слишком светло для вечеринки, от чего было не очень приятное ощущение, как будто вечеринка еще толком и не начиналась.

Мэри в летнем желтом платье с тонкими лямками держала в руке бокал белого вина.

— Вы пришли! — сказала она, легонько похлопав по руке меня, а потом и Джереми. Я думала, что он наградит ее недружелюбным взглядом, но он улыбнулся и поблагодарил ее за приглашение. Я подошла к небольшому столику у окна, где Мэри расставила напитки, и взяла бутылку пива. Рон в своих круглых очках и с аккуратно подстриженной бородкой, которые делали его похожим на профессора, стоял в кухонном проеме, приобняв девушку. Она была чуть выше его, у нее были короткие волосы ежиком и ряд серебряных сережек в левом ухе. Рон сделал мне знак, приглашая присоединиться к ним, и, чокаясь, ударил своей бутылкой о мою.

— Это Кайла, — сказал он. Заметив Джереми, беседующего с Мэри у столика с напитками, Рон спросил:

— Твой парень?

— О нет. Это Мэри просила позвать его.

Кайла повернулась, чтобы посмотреть, о ком мы говорим.

— Кажется, я знаю этого парня, — сказала она.

— Я тебе рассказывал о нем, — сказал Рон. — Это тот самый возмутительно талантливый Джереми Грант, так же известный под именем «божий дар для прокаженных».

— Неужели я слышу комплимент? — недоверчиво спросила я.

Рон медленно покачал головой:

— Я признаю, что у него есть талант. Но не могу утверждать, что он открыл Америку.

Посматривая на Джереми, Кайла прищурила глаза.

— Это Джереми Гринберг, — сказала она. — Я сидела с ним за одной партой на обществознании в школе «Мильберн Джуниор Хай».

— Он сменил фамилию? — спросил Рон.

— Он еврей? — спросила я. — Из Нью-Джерси?

Кайла кивнула:

— Да, да, и да.

Рон повернулся к Кайле:

— Ты из Нью-Джерси?

Она смерила его уничтожающим взглядом, а я посмотрела на Джереми, который смеялся над чем-то, что рассказывала ему Мэри. Я ошибалась на его счет. Он ничуть не ближе миру Фрэнни, чем я.

Кайла подошла к Джереми и, игнорируя Мэри, подняла руку, помахав ему одними пальцами. Он посмотрел в ее сторону, не узнавая ее, а когда она заговорила с ним, показывая на свои волосы, которые, видимо, не были такими короткими и колючими в восьмом классе, его, кажется, осенило, что они знакомы. Я пыталась услышать, о чем они говорили, но Мэри, которую Кайла исключила из разговора, повернулась ко всем нам и объявила, что ровно через десять минут мы должны будем переместиться в следующую локацию на 71-й улице.

Я допила свое пиво, взяла следующую бутылку и встала у двери, чтобы уйти отсюда одной из первых. Джереми последовал за мной. Не дожидаясь, пока вниз спустятся все остальные, мы потихоньку пошли по улице на запад. Мы прошли примерно квартал, в течение этого времени я размышляла, стоит ли мне что-либо говорить, но в итоге не смогла сдержаться:

— Рада знакомству, Джереми Гринберг.

— Я этого не стыжусь, — сказал он. — Это не было каким-то особым секретом.

— Конечно, — ответила я, подозревая обратное.

— Я сменил фамилию, когда окончил старшую школу. Гранд — это фамилия нашего старого рода.

Я не знала, как на это реагировать. А Гринберг, что, не было фамилией его рода? Настоящей фамилией? Я бы не удивилась, если бы ему сменили фамилию на острове Эллис^[9], но когда столь юный молодой человек выбирает себе новое имя и меняет еврейскую фамилию на другую, полностью лишенную коннотаций, это выглядит довольно необычно.

— Как к этому отнеслись твои родители?

— Это решение просто добавилось к списку всех остальных вещей, которые они во мне не понимают.

Он не стал приводить других объяснений, и поэтому я решила не давить на него. Если я хочу, чтобы этот вечер был приятным, нужно, чтобы мой гость мог расслабиться.

Мы с Джереми подошли к следующей локации раньше остальных, она находилась в многоэтажной новостройке с консьержем. Я не могла вспомнить, кто именно был хозяйкой этой квартиры, и поэтому мы решили подождать остальных, сидя на черных кожаных диванах в холле. Стены здесь были закрыты рядом зеркал, от чего у меня немного закружилась голова.

— Этот холл действительно такой большой или это просто иллюзия? — спросила я.

Джереми пожал плечами:

— Думаю, они сделали специально такую отделку, чтобы он казался достаточно большим и оправдывал высокую стоимость аренды.

Я не знала, что еще сказать, и поэтому просто сидела, не осознавая, что пялюсь на Джереми, пока он не спросил:

— Почему ты так смотришь на меня?

— Просто не могу понять. Теперь, когда я знаю, что ты Гринберг, ты стал для меня менее пугающим или, наоборот, более пугающим из-за того, что тебе хватило духу сменить свою фамилию.

— Более пугающим, — сказал он. — Я определенно за этот вариант.

Через несколько минут подошли остальные участники вечеринки, мы присоединились к ним, и лифт, набитый веселой толпой, стал подниматься к квартире Калли Кэлхун, самой опытной из младших сотрудников отдела рекламы. Она только что съехалась со своим парнем, Клинтом, торговцем облигациями.

— Смена блюд готова, ждем только вас, — сказала Калли, провожая нас от лифта до входной двери на каблуках, которые показались мне до неприличия высокими для вечера, который мы собирались провести, слоняясь по Манхэттену.

Квартира показалась просторной, поскольку мебели было немного. В гостиной стояли два блестящих кожаных дивана, темно-зеленое кресло-кровать и кофейный столик из стеклянной столешницы, лежащей на чем-то, похожем на пеньки деревьев. Коридоры украшали рамки с большими фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек — видимо, сам Клинт — то на лыжах, то на доске для серфинга, то занимающийся гольфом в разных красивых местах. Эти динамичные фотографии как будто предназначались для спортивного журнала «Аутсайд».

Джереми уставился на фотографии. Сложив руки, он сказал:

— История мужественного мужчины, истинного американца.

— Истинного потешателя своего эго, — пошутила я.

Джереми рассмеялся:

— Ты правда сказала это вслух?

— Похоже на то. Знаешь же, как говорят, «истинный знаток своего дела».

— Я так и понял.

Калли, которая ушла на кухню, сразу после того, как мы вошли, появилась в гостиной с большим овальным подносом маленьких пластиковых стаканчиков, наполненных сияющими кубиками льда.

— Встречайте наше следующее блюдо, — сказала она, опуская поднос на стол. — Русская водка, ледяная!

Гости быстро окружили стол. Джереми спросил, какой у меня любимый цвет, и пошел толкаться. Он вынырнул из толпы, держа по три красные чашечки в каждой руке.

— Три? — удивленно спросила я.

— Одна — это шот. Две — перекус. А вот с трех уже начинается полноценное блюдо.

— Нам что, придется добираться до следующей квартиры, чтобы хоть что-нибудь перекусить? — спросила я, оглядывая комнату на предмет съестного. — Ненавижу пить на пустой желудок.

— В России, когда нечем закусить, занюхивают алкоголь чем-нибудь, вроде рукава шерстяного свитера или даже волос с естественным резким запахом… чтобы обмануть желудок, — сказал Джереми.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

То же, что и «метаквалон». Популярный клубный наркотик в Европе и США в 1960–1970-х годах.

7

Рододендрон — род растений семейства Вересковые, объединяющий более шестисот видов преимущественно вечнозеленых, полулистопадных и листопадных кустарников, изредка небольших деревьев.

8

Лоферы, ло́уферы — это туфли без шнурков, союзка и мыски которых украшены приподнятым полукруговым швом.

9

Остров Эллис, расположенный в устье реки Гудзон в бухте Нью-Йорка, был самым крупным пунктом приема иммигрантов в США, действовавшим с 1 января 1892 по 12 ноября 1954 года.