Запрети себя любить

Каролина Шторм, 2022

"Да, ты заслужил это зло. И гораздо больше. Ты слишком много брал на себя. Ты решил, что я сдалась. Это не так. И я не позволю тебе делать со мной то, что ты хочешь. Я буду делать сама, что хочу. Даже если мне будет трудно. А ты… Ты можешь быть счастливым. Если, конечно, сможешь. Я не буду больше тебя любить. И постараюсь сделать так, чтобы забыть обо всём, что с тобой связано". "Я отпускаю её потому что так надо. И в голове рождаются сотни поводов. Но правда лишь в одном – она нужна мне гораздо больше, чем я думал. И я не готов принять это как должное. Потому что, позволив ей узнать правду, я стану слабее. И тогда она сможет вертеть мной, как ей захочется. Женщины коварны. Особенно те, которых любишь. От них принимать удар ножом в спину больнее всего. И как можно быстрее ухожу от этого места, от неё. Чтобы, не дай Бог, не захотелось вернуться и… остаться". Содержит нецензурную брань.

Глава вторая

Евгений

— Ну, что, Женек, готовься к выписке, — сообщает прямо с порога отец. — Завтра тебя забираю.

Забрать можно свою вещь. Неживой предмет. Или бесформенное тело, которое само за себя не отвечает. Мне кажется, таким я выгляжу в его глазах. Иногда, правда, проскальзывает интерес. Я ведь тоже не всегда косячу. Когда отец бывает пьян, он сам даёт мне в руки гитару и просит сыграть что-нибудь задушевное. И его на слезу пробивает. После этого он злится и требует прекратить. Странный человек он, Евгений Петрович. Всё пытаюсь его понять и никак не могу. Мы слишком разные. Мыслим, чувствуем по-разному. Поэтому всегда — по разным берегам.

— Что насчёт уголовного дела? — интересуюсь я. Отец и словом не обмолвился ни разу. Молчит об этом уже целую неделю. А вдруг мне реально срок грозит?

Да нет, он бы об этом сказал.

— Вспомнил, наконец!.. — торжественно произносит отец, так словно речь о каком-то грандиозном событии, которое я упустил из виду. — Что ж, раз хочешь знать… Нет никакого уголовного дела.

— То есть как — нет?

— А так. Дело никто не возбуждал. Нет состава преступления.

— Так Лёшка ведь…

Отец перебивает.

— Твой Лёшка сам нарвался. Рано или поздно это всё равно бы с ним случилось. Жаль, что в этот раз ты с ним рядом оказался. С другой стороны, остался жив. А это самое главное.

— Я жив, он — нет, — мрачно напоминаю я.

— Пусть земля ему будет пухом, — говорит отец, закрывая тем самым тему. — Пойми, Евгений, каждый в этой жизни находит то, что он ищет. И если думать, что пьянки и гулянки приведут к чему-нибудь хорошему, то это большая ошибка. Заблуждение!.. Нельзя жить так легкомысленно. У любого действия есть последствия.

Я молчал, слушая. Он не ругал, не оскорблял, как это обычно бывало. Он просто делился тем, что, возможно, сам однажды понял. И взгляд его был усталым. И выглядел он совсем старым. Впервые, быть может, мне стало жаль его.

— Прости меня, пап, — и голос задрожал. Ну, вот, ещё не хватало перед отцом слезу пустить. Он же меня загнобит сразу!

Но вместо ожидаемого отец махнул рукой.

— Да чего уж там… Я сам перепугался, когда узнал. Ночью звонят, сообщают: сын в аварию попал. Как думаешь, легко мне было? Ещё и мать надо успокоить. Давление сразу подскочило, сердце схватило… Женек, — тревожным взглядом отец смотрит на меня, — ты этого больше не делай. Пообещай.

— Пап, я… — мнусь, не зная, как реагировать на его слова.

— Пообещай, — повторяет он. — Дай слово, что не повторится.

— Хорошо, — соглашаюсь, как всегда. — Даю слово.

Он кивает. Верит — нет? Откуда мне знать? Я сам себе не очень верю.

— Ты вещи собери. Сегодня последние процедуры. А завтра я за тобой приеду, — напоминает отец.

Я не мог не спросить.

— Куда поедем?

— Домой. Куда же ещё?

— А что насчёт универа?

— Надо же, — удивляется отец, — про универ вспомнил.

— Так уже декабрь. Сессия на носу.

Очередная сессия, к которой я не буду готов. Очередные «двойки» на экзаменах. И пересдачи под строгим неусыпным контролем. Вроде недолго осталось потерпеть. Всего два года. Даже меньше. А я никак не могу привыкнуть. И каждый раз как будто заново. По кругу.

— Вот что, Женёк, — говорит отец, — я тебя домой заберу, недельку ты отлежишься, в чувства придёшь. А дальше смотри сам. Ты взрослый, тебе решения принимать.

Слушаю отца и не верю, что он эти слова произносит. Ты ли это, Евгений Петрович, военный мужчина до мозга костей? Где твоя выправка, где бравый взгляд?

Всё сын непутёвый поломал.

— Пока ты здесь лежал, — поясняет отец, — я многое передумал. Мать тоже на мозги капала. Может, и права в чём-то. Да, я всегда был слишком строг к тебе. И не учитывал того, что ты не тот, каким я себе представлял, — тяжело вздыхает. — Знаешь, не хочу я тебе жизнь ломать смолоду. Так из тебя ничего хорошего не получится.

Неужели? И что я слышу?

— В общем, если хочешь — забирай документы и вали из этого университета нахрен! Я вмешиваться не стану, — заключает отец. — Только уговор: бросишь учёбу — сразу пойдёшь работать. Мне нахлебники не нужны. Тебе двадцать лет.

— Я помню, пап.

Мы распрощались, пожав друг другу руки. Он уехал домой. Накинув на плечи куртку, я в домашних тапочках вышел на порог стационара. Достал сигарету из кармана (Фауст вчера целую пачку привёз). Чиркнул спичкой и затянулся. Привычный вкус дешёвого табака. Курить вряд ли когда-нибудь брошу. Вредно, конечно. А с другой стороны есть ли в этой жизни что-нибудь безвредное? Взять к примеру такое светлое чувство, как любовь. Что — не вредное? Лизка говорила, что любила меня. И где она сейчас? За всё время, что я в больнице, ни разу не навестила. И не позвонила. Может, у неё тоже сессия? Рановато. Или осеннее — зимняя депрессия? Нет, конечно. У неё парень, который оказался дураком.

Был парень. Теперь уже нет.

Докурив, бросаю «бычок» в мусорное ведро.

— Селиверстов, — мимо проходит медсестра — та, что мне капельницы ставит. Молодая девушка, симпатичная. Ненамного старше меня. — Вы почему на территории стационара курите?

— Больше не буду, — с улыбкой отвечаю я.

— Не холодно вам? — спрашивает она, переводя взгляд на мои тапочки.

— Нормально, — а сам кутаюсь в куртку. Холодная она, ещё осенняя. Когда в аварию попал, была другая погода. А сейчас самая настоящая зима.

— Идите в палату, — строгим голосом говорит медсестра. — Я сейчас к вам приду.

— Слушаюсь, — мне от чего-то становится веселее. Ведь, если подумать, всё не так уж и плохо складывается. Отец сказал: не будет настаивать на продолжении обучения. Значит, можно забирать документы. Не лежит у меня душа к этому универу.

А с другой стороны, три года тоже не прошли даром. И чтобы их сейчас — коту под хвост? Надо подумать как следует.

А медсестра уже входит в мою палату.

— Ну, что, Евгений, готовы к процедурам?

— С вашей лёгкой руки — всегда.

Она улыбчивая. И вовсе не такая строгая, как показалась вначале.

— Простите, а как вас зовут? — спрашиваю я, пока она возится со шприцем и ампулой.

— Марина, — отвечает медсестра.

— Марина, — повторяю я. — Хорошее у вас имя.

— Обыкновенное, — она ловко вводит мне иглу в вену. — Теперь лежите смирно, не двигайтесь. Лекарство прокапает, тогда я приду.

— А как вы узнаете, что оно прокапало? Может, здесь останетесь? Со мной?

— Селивёрстов, у меня и другие пациенты, — напоминает Марина. — Не вы один.

— Жаль… — притворно вздыхаю я. — Хотелось бы остаться одному.

— У вас будет такая возможность, — Марина уходит, прикрыв за собой дверь. А я смотрю ей вслед и думаю о том, что под этим белым халатом у неё очень красивые ноги. А если этот халат снять…

Кажется, мне точно пора на выписку. Засиделся я тут, залежался. А у Марины надо будет взять номер телефона. Хорошая она девушка. И ноги у неё красивые. А глаза…

Глаза не помню, какого цвета. Я ниже смотрел.

Ксения

Лежу на кровати с книгой в руках. Пытаюсь сосредоточиться и понять смысл текста. Учебник по высшей математике, взятый в библиотеке, уже изрядно потёртый, местами исписан ручкой. Последнюю контрольную я написала неплохо. Но выучить все эти формулы и понятия не могу. Никогда не думала, что я такая тупая. В школе училась отлично, и та же математика мне легко давалась. Как и всё остальное.

Но в универе другие правила. «Пятёрки» получает тот, кто проявляет активность. А если сидеть молча на всех семинарах и практических, есть риск остаться незамеченным. И тогда на экзамене профессор, глядя поверх своих огромных очков, удивлённо спросит: «Кто вы, барышня? Я вас впервые вижу».

Всё это — со слов Насти. Она халявщица и двоечница. Способностей, по её собственному выражению, нет. Но учиться надо. «Вышка» потом пригодится. Только где? В продовольственном магазине?

Кстати об этом. Фауст принёс торт в честь своего… уж не знаю, чего. Говорит: именины. Но мне кажется, это всего лишь повод. Он хочет наладить отношения с Юлей. Поэтому стал часто заходить к нам в гости. Я не против, мне он не мешает. Но она сомневается.

— Понимаешь, я не уверена, что он — тот, кто мне нужен, — говорит подруга. — Замутили по пьяни, как это обычно бывает. Жалеть об этом поздно. Что сделано, то сделано. Но спать с ним дальше не хочу. Есть и другие варианты.

Я тут же заинтересовалась.

— Какие другие варианты? Ты мне ничего не рассказывала.

— Да это я так, размышляю. Пока ничего серьёзного.

Я вновь уткнулась в книгу. Несколько раз прочитала одно и то же предложение и со вздохом отложила.

— Не получается у меня сегодня.

— Думаешь не о том, — заметила Юля.

— Надо водки выпить, — заглянувшая в комнату Настя сориентировалась быстро. — Хотите, девочки?

— Хотим, — ответила Юля за нас двоих.

— Тогда пошли ко мне.

Как оказалось, Настя уже была навеселе. У дверей нам встретился Фауст, который поинтересовался, куда мы направляемся. Настя молча взяла его под руку и повела за собой. Тортик, видимо, останется для Маши. Может, ещё Юрка к ней зайдёт.

А в комнате у Насти надымлено и шумно. Какие-то незнакомые парни сидят за столом. В углу жмётся Яна. Рядом с ней соседка Лена. Увидев нас, девчонки замахали руками, а парни громко засвистели.

— К нашей компании прибыло!

Фауст тут же пошёл знакомиться. Каждому важно назвал своё прозвище. Кстати, я его имени до сих пор не знаю. И даже Юля, хотя она считается (или считалась) его девушкой.

Мы подсели к столу, нам тут же плеснули водки в стаканы.

— Я это не буду, — отстраняю стакан, но незнакомый парень настаивает: «Рукой коснулась — обратно ставить нельзя. Пей!»

Я взяла стакан с твёрдым намерением вылить на пол всё содержимое. Но этот же самый парень, назвавшийся Серёжей, следил за каждым моим жестом. Пришлось пригубить.

— Какая гадость!..

Я взяла ломтик солёного огурца. Он перебил этот мерзкий вкус водки, и мне стало легче.

— Совсем не пьёшь? — спрашивает Сережа.

— Водку — нет.

— И не куришь?

— Пробовала, но мне не понравилось.

— О! — воскликнул он. — Может, ещё и сексом не занимаешься?

Вместо ответа я отвернулась. Сделала вид, что увлечённо разглядываю заляпанную пятнами еды скатерть.

— Да ты не стесняйся, — говорит Сережа. — Если что нужно — зови меня. Помогу.

— С чем ты мне поможешь? — не поняла я.

— Как — с чем? С девственностью твоей расстаться, — непринуждённо отвечает он. — Ты ведь уже совершеннолетняя? Ну, и зачем она тебе нужна? Лишние хлопоты.

Я дар речи потеряла. А он увлёкся монологом, продолжил.

— Ксюша, — я назвала ему своё имя, — я парень простой и честный. Скажу, как есть. В наше время никто твою целость уважать не будет. И ждать тебя ни один нормальный мужик не станет. Девок — полно. Выбирай — не хочу. Ты, конечно, хорошенькая. На тебя приятно смотреть. Только это быстро наскучит, если руками трогать нельзя. А ты не даёшь. И что, в таком случае, с тебя взять?

В это время Настя падает ему на колени.

— Серёга, родной!

— Да, Настён, с тобой мы с детства знакомы. Из одной деревни оба. И ты мне как сестра.

Когда я увидела, как этот Сережа лапает свою «сестру», мне захотелось встать и уйти. Настя тоже хороша. За эти полгода распустилась настолько, что я просто перестала её узнавать. А ведь вначале она показалась мне нормальной девчонкой. Говорит: общага виновата. Здесь люди другими становятся. Но я не верю. Дело не в этом. Общага или любое другое место не могут так сильно изменить человека. Что в нём заложено, то рано или поздно прорвётся наружу.

А Юля, всё-таки, ушла с Фаустом. И дело вовсе не в тортике, который мы, к слову, так и не попробовали. Видимо, посмотрев на эту компанию, она поняла, что Фауст ей ближе. И я, пожалуй, с ней соглашусь.

Встаю из-за стола и собираюсь уйти следом. Но пресловутый Сережа хватает меня за руку.

— Уходишь? Так скоро? Мы так не договаривались.

— Мы вообще с тобой ни о чём не договаривались, — холодно отвечаю я. Пытаюсь вырвать руку, но он держит крепко.

— Так можем договориться, — криво улыбается он, и я вижу, что у него нет одного верхнего зуба. Нервный смех прорывается наружу. А Сережа понимает всё по-своему. — Ну, вот, видишь, как со мной весело, — говорит он и притягивает меня к себе. — Я тебя ещё не так развеселю.

Насильно усаживает меня к себе на колени. Я сопротивляюсь. Он мне противен, и я не хочу быть с ним в таком тесном контакте. Вырываюсь и вскакиваю с его колен. А он ржёт.

— Вот ты строптивая, блин! Даже интересно становится. А ну иди сюда!

Он встаёт, задевает ногой стул, опрокидывает на пол мой стакан с водкой. Мне становится страшно. Парень сильно пьян и, похоже, границ никаких не признаёт. Надо срочно уходить отсюда. Но, как назло, его приятель преграждает мне путь, заслонив собой дверь.

— Всё, Ксюша, ты попалась, — беззубо улыбается Серёжа. Нет, это не улыбка, это звериный оскал.

— Настя! — зову я. — Успокой, пожалуйста, своих друзей. Я хочу уйти, а они меня не пускают.

— Сами разбирайтесь.

Насте сейчас не до этого. Настя с другим своим приятелем обнимается. Шалава!.. Больше я сюда — ни ногой!

Смотрю я в эти пустые глаза Серёжи, а потом в такие же у его друга, и не понимаю, что я, вообще, здесь делаю. Приключений захотелось? Разнообразия? Тоска заела? Лучше бы высшую математику зубрила. Пользы гораздо больше.

— Дайте мне пройти, — громко произношу я. Но никто не хочет слышать. И что теперь мне делать?

Это произошло мгновенно. Резко открылась дверь, прихлопнув Серёжиного друга, отчего он в сторону отлетел. Я вздрогнула, испугавшись ещё больше. И вдруг — знакомый голос:

— Привет, банда!

— Паша?..

— Он самый.

Красивый, нарядный, в рубашке, с галстуком.

Трезвый.

— Ты что здесь делаешь? — спрашиваю я.

— А ты?

— Не видишь, друг? — вмешивается Серёжа. — Мы празднуем. Присоединяйся.

— Отлично. Я праздники люблю.

Пашка обводит беглым взглядом каждого. Оценивает обстановку. В это время приходит в себя парень, которого он дверью оглушил. Идёт к нему.

— Эй, ты чего? — возмущается он. — Прямо с порога — драться?

— Извини, приятель, что задел, — Пашка — сама непринуждённость. Но я-то знаю, что он лукавит. Всё сделал специально. За что я благодарна ему в эту минуту.

— Мы тут с девушкой пытаемся договориться, — не унимается парень, — а ты врываешься.

— Плохо, значит, пытаешься, — отвечает Пашка.

— Может, ты научишь как надо?

Разговор принимает опасный оборот. Пашка за словом в карман не полезет. Но и эти парни молчать не будут. Сережа выходит вперёд.

— В общем, так, эта девушка, — он указывает на меня, — со мной.

— Ошибаешься, — спокойно возражает ему Пашка. — Эта девушка — со мной.

Меня словно гром поразил. При чём, в самое сердце. Я не знаю, как реагировать на его слова.

Сережа тоже недоумевает, но по-своему.

— Что значит — с тобой? Не понял.

Пашка рывком притягивает меня к себе. Я вцепляюсь в его рубашку, как в спасательный круг.

— Моя девушка, говорю тебе. Ясно? Или всё ещё нет?

Смотрю в сторону и вижу округлившиеся глаза Яны. Она ведь тоже здесь. И она всё слышит. А рядом с ней её подруга Лена. И Настя — напротив со своим ухажёром. Они все сейчас смотрят на нас. Я готова провалиться сквозь землю!..

Зато Серёжа проявил чудеса дипломатии.

— Понял, друг, всё понял. Извини. Больше не лезу, — и, развернувшись, нетвёрдыми шагами идёт в нужном направлении — к столу за очередной порцией водки.

— Идём, — шепчет мне Пашка на ухо. — Здесь тебе нечего делать.

Выводит меня из комнаты. На этот раз нам никто не мешает. Но, уходя, я ощущаю на себе взгляды тех, кто остался там. И эти взгляды, видимо, хотят меня испепелить. Все эти девочки — Яна, Лена, даже Настя! — они все по нему сохнут. Яна точно с ним спала. Насчёт других не знаю. Может, и они тоже. Не удивлюсь, если и Настя. Я не собираюсь продолжать с ней дружбу. Хватит этого ужасного застолья, которое могло обернуться для меня чем-то плохим, если бы…

Если бы Пашка вовремя не пришёл.

Откуда он узнал, где я? И, вообще, как здесь оказался?

Я столько вопросов ему хочу задать, но не успеваю. Как только он выводит меня в коридор, тут же обнимает за талию, прижимает к себе и жадно (как только он умеет) начинает целовать. Он ничего не боится. Ему плевать, если нас кто-то увидит.

Ему плевать. А мне — нет!

— Паш, что ты делаешь? — отстраняюсь от него. Но Пашка продолжает целовать меня — лицо, шею. — Не здесь!..

— Конечно, не здесь, — соглашается он. Двумя руками обхватывает моё лицо и смотрит долго-долго своими тёплыми ласковыми глазами. Сегодня — цвета морской волны. И он сам — как эта волна. Если накроет, то с головой. Да так, что не выплывешь потом. — Ты ждала меня? — спрашивает он.

Ничего не говорю в ответ. Ему, наверно, важно услышать. Но ведь сердце и так знает. Я слышу, как его бьётся. А моё скоро выпрыгнет из груди.

— Ты ждала… — повторяет он. Склоняется чуть ближе и шепчет мне. — Я тоже.

Вопросы становятся лишними. И сомнения рассыпаются прахом. Он здесь, он пришёл!

Пришёл для того, чтобы меня увидеть. Снова забрать в свой мир, где кроме нас двоих не будет никого. И я не знаю, сколько нам отпущено времени. Но если он здесь сейчас — значит, я ему нужна.

Боже мой, а как он нужен мне!..

— Идём, — зовёт за собой голос. Но куда?

Какая разница, если я за ним готова на край света?

Мы бежим по ступеням на самый верх. Потом выходим через люк на крышу. Холодно и морозно. Но как горят ночные звёзды!.. Они ведь специально для нас зажглись.

Пашка обнимает меня сзади, чтобы было теплее. Ему самому холодно. Пальто, наверняка, оставил в своей комнате. Или ещё где-нибудь. Но мне в его объятиях тепло. И рядом с ним быть — это счастье. Разве это важно, что мы стоим в минус двадцать одетые по-летнему?

— Котёнок… — ласково говорит он. — Потерпи чуть-чуть. Я знаю, ты замёрзла. Но здесь совершенно негде спрятаться.

— Мне тепло, — бессовестно вру я. Не ему, конечно. Он знает правду.

Себе.

— Холодно, девочка моя, очень холодно, — продолжает он. — А я так не хочу тебя отпускать!..

— Забери меня с собой, — неожиданно вырывается у меня. Я поворачиваюсь к нему лицом. Пашка и серьёзен, и взволнован. Сам на себя не похож.

— Не могу. Ты ещё… маленькая. Ты не сможешь. С таким, как я, не вытерпишь.

Но почему тогда он снова меня целует? С собой не берёт и отпускать не хочет. Пашка… Голова идёт кругом… Он сумасшедший!..

— Кроме любви твоей мне нету моря², — цитирует он.

А я продолжаю:

— А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых³.

Мне слёзы жгут глаза, а я их выплакать не могу. Зачем ты пришёл, чтобы снова уйти?

Я обнимаю его сама — крепко.

Головой склоняюсь к груди.

Не уходи, пожалуйста. Здесь без тебя мне — клетка!..

И сотни лет одной мне без тебя идти.

Глухая боль и стон, что с губ сорвётся —

Они останутся при мне. С собой их не бери.

И если то, что между нами есть, любовью назовётся,

Возьми её с собой!

Меня с собой возьми!..

— Эй, что вы там делаете на крыше?

Пашка качает головой.

— И здесь найдут.

Пора! Он берёт меня за руку, помогает спуститься по лестнице вниз. Захлопывает крышку люка.

— Мне надо уходить, Ксюш.

— Тебя кто-то ждёт? — дрожащим голосом задаю вопрос, на который сама знаю ответ.

— Не спрашивай. Не делай себе больно.

— Подожди! Когда ты вернёшься?

— Не вернусь. У меня обязательства.

Усмехаюсь — очень грустно.

— Ты так легко их все нарушаешь.

— Да, но не в этот раз. Пора!

Целует бегло в щёку. Проводив до комнаты, убеждается, что я вошла внутрь и заперла на ключ дверь. Потом уходит. Его шаги до сих пор гулким эхом отдаётся у меня внутри. Словно он по моей жизни прошёлся. И даже останавливаться не стал. Паша… Ты один такой на всём белом свете.

А когда пришёл новый день, то принёс новые огорчения.

И понимание того, почему он не может нарушить обязательства в этот раз.

Я узнала правду. Как это ни странно, от Евгения.

Теперь не могу решить, что мне делать и как быть дальше.

Павел

— Да, дорогая, сегодня вернусь поздно. Ложись без меня.

Закрываю мобильник, убираю в карман брюк. Юрец смотрит на меня, потом изрекает свой, как обычно, глубокомысленный вывод:

— Я смотрю, ты уже освоился в позиции семейного человека.

— Юрка, никогда не освоюсь, — достаю сигарету, закуриваю. — Веришь — она меня задолбала! Как мамка родная звонит, бля, каждый час!.. Где я, что я… С кем я! Какая, нахер, разница, если я всё равно вернусь к тебе?!

— Подожди, Пахан, — Юрец любит порассуждать. — Ты смотришь на это со своей колокольни. Милада — со своей. К тому же ты сам её выбрал. Съехался жить с ней на эту квартиру. А значит, дал ей карты в руки.

— Юрец, Юрец… — тянусь к бутылке портвейна — дешёвого, как моя жизнь. Но другого мне сегодня не пить. Деньги за учёбу перечислил. Банк всё забрал подчистую. Осталось только на это пойло и на пачку сигарет. Зарплату обещали через две недели. Но тесть к свадьбе, конечно, премию выпишет. Надо же зятя любимого поддержать.

Свадьба, Боже мой!.. Ещё совсем недавно я спокойно размышлял об этом. Купил кольцо, хотел сделать Миладе предложение. Потом резко передумал. А теперь, когда меня прижали со всех сторон, чувствую себя зверем, попавшим в капкан. И вырваться нельзя, и остаться — смерть! Как тут можно выбирать? На кону моя свобода и ответственность за неродившегося ещё человека. То, что это мой ребёнок, я понимаю с трудом. Не получается осмыслить до конца. Наверное, ещё не время. Может, когда увижу, подержу в руках…

Блин, от таких мыслей ещё больше хочется выпить!..

— Пахан, смотри, домой притащишься на рогах. Скандал будет.

— Пускай будет! — в сердцах выкрикиваю я. — Надоела такая жизнь — в тисках. Как будто у меня нет выбора. Как будто не могу решать, что на самом деле хочу. Веришь, Юрец, я этим сыт по горло?

— Верю, — Юрец в подтверждение своих слов подносит стакан к моему. Звонко чокаемся, пьём до дна. — А теперь скажи мне, Паш, на кой ляд ты решил жениться?

— Так я давно об этом говорил. Забыл?

— Помню, — Юрец по-прежнему говорит мягко. — Только потом что-то изменилось. Ты стал на себя не похож.

Что изменилось, Юрка? Ты, правда, хочешь знать, что изменилось? Я стал чувствовать себя идиотом, вот что! Я дал слабину, при чём, не раз и не два. Я смотрю в зеркало, вижу прежнего Пашку, и в то же время это уже не совсем я. Тот Пашка циник, да и этот не меньше. А в чём тогда разница?

Ах да, у того сердце совсем не болело. И угрызения совести не мучили.

— Я дурак, Юрец!.. Такой дурак… — опускаю голову вниз. Хорошо, что не в тарелку с едой. Я и до такого могу докатиться. Интересно, если нажраться на собственной свадьбе, что тогда будет? А было бы неплохо опозорить это всё семейство из элитарного, бля, общества. Они ждут много гостей. Обещают большое торжество. И я — как ни пришей рукав. В костюме — щёголь, на деле — гниль. А может, они все там такие же? Тогда чего стесняться?

В комнату заглядывает чья-то косматая голова. Не сразу соображаю, что это Смерч.

— Эй, дружище! — машу ему рукой.

— Привет, Пахан, — Смерчу не до меня. — Юрец, одолжи носки чистые. Мои все закончились.

— А я тебе, что, тут — поставщик одежды и белья?

— Юрец, выручай! — просит Смерч. Длинные лохматые волосы рассыпались по плечам, падают на лицо. Он в одних штанах, и его тощее тело дрожит от холода. — У нас в комнате отопление отключили. Носки постирал днём, до сих пор не высохли.

— Так приноси сушить, — поддерживаю я.

— А чего это у вас в комнате отопление отключили? В декабре месяце? — удивляется Юрец. — Самый сезон, что ли?

— Откуда я знаю, что они там чудат! — говорит Смерч. А потом снова. — Так ты дашь носки или нет?

— Эх, что с тобой делать? — Юрец встаёт из-за стола, идёт к шкафу, выдвигает один из ящиков. — На, держи. Новенькие совсем, неношеные, — затем оглядывает Смерча. — Может, тебе ещё футболку дать?

— Нет, не надо. Футболка у меня есть, — Смерч надевает носки, благодарит Юрку и уходит.

Я не выдерживаю, разражаюсь громким смехом.

— Общага, блин! Ничего здесь не меняется.

— И не поменяется, Паш, — серьёзно говорит Юрец. — Это целая система, которая формировалась годами. Её не сломать.

— Кстати, — вдруг вспоминаю, — как там Евгеша?

— Ты когда у него последний раз был?

— На прошлой неделе.

— В понедельник его выписывают. Поедет домой.

— А как учёба?

— А хрен его знает, — Юрец достаёт сигареты. Я протягиваю ему зажигалку. — Пока не ясно. Главное — он жив. И, похоже, сухим из воды выйдет. Ну, а учёба — это уже не проблема. В крайнем случае, возьмёт академ на год.

Да, у него надёжный тыл. И это выручало Евгешу не раз. Пока есть папа, сыну не о чем беспокоиться.

Некстати подумал о собственном тыле. А у меня его, по сути, и нет. Мать? Ей дела нет до того, что происходит в моей жизни. Восемнадцать исполнилось? Всё, чеши своей дорогой. Пожалуй, это справедливо. С какой стати она должна меня содержать? Здоровый мужик, почти семейный человек.

И опять возвращаюсь к тому же. Мать в курсе моей свадьбы. Обещала, что на торжество приедет. Там и познакомится с будущими родственниками. Ей они не особо нужны. Но — традиция есть традиция.

— Юрец, — заплетающимся голосом после очередного стакана говорю я, — ты будешь свидетелем на моей свадьбе?

— Спрашиваешь, Пахан! Естественно! — Юрец ударяет кулаком по столу, отчего бутылка падает, и драгоценная жидкость из неё выливается прямо на пол. Я падаю со стула, подползаю к краю стола, открываю рот. Остатки портвейна льются мне в горло. Такая дрянь!.. Я пил много раз алкоголь лучшего качества. Кашляю. Это адское пойло мне нутро обжигает. — Паш, остановись, — Юрка тянет меня за рукав.

Но я возражаю.

— Остановка здесь запрещена!

С трудом поднимаюсь, держась за стул. Набрался я крепко. Милада на порог не пустит. И это как раз то, что мне нужно.

— Юрец, можно я сегодня останусь у тебя?

— Да не вопрос, Паша. Ты ж знаешь: я тебе рад.

«Только ты один, — с горечью думаю я. — И ещё кое-кто, кого я сам от себя отталкиваю».

Перед глазами встаёт её лицо. Смешной, чуть вздёрнутый носик. Улыбка — кроткая, мягкая. Глаза, похожие на омуты. Меня в них затянуло с первого дня нашего знакомства. Тогда я ещё не знал, чем это всё обернётся. Думал — получу своё, исчезну, отвалюсь, как это всегда бывало.

Не срослось.

Не в этот раз.

Своё я получил и даже больше.

Она не просто мне тело отдала и девственность свою подарила. Она меня на части порвала своей любовью, которой никогда не должно было быть. И если бы я знал с самого начала, что так увязну…

Что тогда?

— О чём задумался, Паш?

Юрец почти такой же пьяный, как и я. Но он всегда спокоен и нетороплив. Это Пашка — один сплошной порыв. Но сейчас даже рваться никуда не хочется. Просто лечь на эту старую скрипучую кровать, обнять, притянуть ту, что ближе. Вдохнуть запах её волос, губами щеки коснуться.

— Юрец, ты можешь сделать доброе дело?

— Носки закончились, — весело шутит мой друг.

— Я не о том.

— Что нужно, Паша?

— Приведи мне её сюда… пожалуйста!..

Юрец смотрит на дверь и тихо произносит: «Поздно». Я бросаю туда мутный взгляд.

Ксюша…

Она похожа на ангела — в белом. Длинная шаль легла на её хрупкие плечи, закрыла ото всех. Но от меня уже не скроешь. Я видел всё и даже больше. То, что она могла бы скрыть, но почему-то не сделала этого. Чистая, непорочная…

Я встаю и, шатаясь, иду к ней. Протягиваю руки. Свои грязные руки. Она затихла. Ждёт, что я буду делать.

— Ты пришла… — медленно произношу я. — Зачем?

Юрец переводит взгляд с неё на меня. Потом решительно направляется к двери.

— Ладно, друзья мои, у вас ровно полчаса.

Он выходит в коридор. Хороший друг, понятливый. Я запираю дверь на ключ, вытаскиваю его из замочной скважины и роняю на пол. Ксюша хочет поднять, но я останавливаю.

— Не надо. Это лишнее.

Беру рукой за подбородок. Даже сквозь пьяный дурман любуюсь её чистыми красивыми глазами. Она смотрит на меня с испугом. Глупышка! Разве я могу тебе что-то сделать?

Только то, что ты сама мне позволишь.

Её губы такие сладкие! И тело — мягкое, податливое. Белая шаль сорвана и летит в сторону. Следом я намереваюсь сорвать с неё футболку. Да, я вижу, что ей не нравится такая поспешность. И небрежность. С этой девочкой так обращаться нельзя. Но у меня всего полчаса, и это может стоить целой жизни. Если б она только знала!..

— Паш, — она слабо сопротивляется, — я не могу так.

— Не вырывайся, — предупреждаю её. — Я всё равно сильнее.

Что я хочу этим добиться? Запугать её? Показать, на что ещё способен Пашка Сазонов? Но разум мой ослепляет страсть. Безумная страсть к этой девчонке, которая даже несмотря на свою любовь, пытается бороться с ней. Но со мной нельзя договориться, если я этого не хочу.

— Ксюша, ты моя девочка, — шепчу ей на ушко, а потом прикусываю его зубами. Не больно. Хотя желание оставить на её прекрасном теле свои следы очень велико. Пусть видят все, что она мне принадлежит! И если кто-то осмелится её коснуться, я…

Нет, она этого никому не позволит. Она любит меня.

Подхватываю мою девочку на руки и опускаю на кровать. Она упирается кулаками, но я развожу её руки в стороны и крепко зажимаю их в запястьях. Теперь ей некуда бежать. Зубами вцепляюсь в её футболку и тяну вверх. Я мог бы сорвать с неё эти тряпки, вконец обезумев и озверев. Но мне хочется, чтобы она согласилась. Никогда никого не насиловал. А сейчас впервые хочется.

— Разве ты не хочешь заняться любовью? — жаром дышу ей в лицо.

— Паш, мне нельзя.

— Почему?

Действительно, что может помешать нам сделать это? Потом до меня доходит.

— У тебя женские дни?

— Да, — отводя взгляд, говорит Ксюша. Я дурак, не понял сразу. Конечно, она этого стесняется. Наверное, никогда с мужчиной об этом не разговаривала. Это у меня ни стыда ни совести. Но она же совсем другая.

К этому невозможно привыкнуть. С этой девушкой каждый раз приходится себя останавливать и… слишком много думать.

Однако желание моё не утихает. И даже это маленькое препятствие не может помешать.

— Ксюш, мне всё равно, — снова наступаю я.

— А мне нет! — возмущается моя маленькая.

— Ты просто никогда это не пробовала.

— Зато ты всё перепробовал!

Усмехаюсь.

— Нет, не всё. Но с тобой я бы не отказался.

Она молчит, хмурится. Вот упрямая!

— Так, если ты сейчас не согласишься, я тебя силой раздену.

Она по-прежнему молчит. Тогда я начинаю приводить свою угрозу в исполнение. И стаскиваю с неё джинсы.

— Паша, нет! — кричит Ксюша. Я не слышу. Тогда она сдаётся. — Хорошо! Я разденусь сама.

Это мне и нужно. Отпускаю её. Помогаю снять футболку. Дальше Ксюша отворачивается и снимает остатки одежды. Я вижу, что ей безумно стыдно, что она никогда бы не согласилась сделать это по своей воле. Но в то же время меня это умиляет. Где ещё встретишь такую, как она? Все, кого я знал, давно утопили свой стыд и свою честь на дне такого же гранёного стакана, что у меня на столе.

Я вновь опускаю её на кровать. На этот раз бережно. Теперь мне не нужно её торопить. Она сказала «да». Моя хорошая…

Лёгкое напряжение. Она запрокидывает голову назад. Всегда вначале больно. Она не привыкла. Если это делать регулярно, тогда — да. Но Ксюша только со мной. Других у неё точно не было. Я чувствую это.

Постепенно и ей становится хорошо. Она расслабляется. Обнимает меня руками. Мне хочется испробовать с ней многое. Как жаль, что времени на это нет. Но Ксюша… Ты такая бесконечная!..

И я люблю тебя.

Прости…

С придурком пьяным бороться сложно. А трезвый я, наверное, ещё хуже.

Она закрывает глаза. А мне бы хотелось их видеть. И смотреть, смотреть в этот омут бездонный!..

Ты — моя радость, Ксюша.

Я в ней до самого конца. Так бы и остался. За дверью, кажется, шаги. Если сюда кто-нибудь ворвётся, я убью его.

Время, Паша… Уже истекло.

Поднимаюсь и ещё секунды смотрю на неё. Она бы прикрылась по обыкновению, но здесь чужая постель и всё чужое. А мне приятно видеть её такой. Я быстро одеваюсь, поднимаю с пола её вещи, протягиваю. Кажется, мне больше ничего не нужно. Получил, что хотел. Пора идти. Но почему тогда мне хочется остаться?

Обнимаю свою девочку, целую макушку, глажу волосы. И тихо, скорее, себе самому, чем ей, говорю:

— Эх, была бы ты чуть-чуть постарше…

— И что тогда? — она всё слышит. — Ты расстался бы со своей девушкой?

Выдыхаю.

— Ещё увидимся, Ксюша, — хочу поцеловать её в щёку, но она отворачивается.

— Нет!

— Капризная!..

— Ничего подобного. Просто ты так со мной обращаешься…

— Ну, извини, — широко улыбаюсь. — Такой я есть. Но тебе ведь это нравится?

Примечания

2

В. Маяковский «Лиличка!»

3

Там же