Королева мертвых

Катерина Риш, 2018

Всего их трое. Королева мертвых, юная принцесса и третий сын Вождя. Спустя три десятилетия, проведенных в бездействии, королева мертвых поднимется с Трона, чтобы защитить своих подданных. Юная принцесса с детства мечтала лишь об одном – стать королевой. Но судьба предложит ей корону совсем иного королевства… Третий сын Вождя добьется того, о чем не смел и мечтать, но для этого придется пожертвовать самым дорогим. Всего их трое, и встретятся они лишь однажды, чтобы дать бой древней жестокой силе.

Глава 3. Убийца

Парук едва успел перевернуться со спины на живот. Спазм скрутил желудок. Его стошнило. После он отполз в сторону, все еще ощущая липкую влагу на своих пальцах.

Самое резкое и отвратительное пробуждение, какое у него когда-либо было.

— Ульрих? — спросил Парук. — Клейон?

Никто не отозвался.

От дневного света почему-то слезились глаза. Зрение не желало обретать четкость.

Под ветром кожу лица стянуло корочкой. Несмотря на движение воздуха, тошнотворный запах, вырвавший его из лап сна, будто намертво въелся в землю.

Паруку все же удалось кое-что рассмотреть — черное пятно кострища, кожаные плащи, в которые братья заворачивались перед сном, какие-то зеленые искорки и нечеткие разбросанные вещи. Лошадей не было.

Что случилось вчера? Где лошади? Парук не помнил. Вчера для него не существовало.

Последнее воспоминание обрывалось на том, как на закате они разбили этот лагерь. После дня, проведенного в седле, за преследованием мужчины на мертвом коне, Парук устал настолько, что не чувствовал ног. Боль в мышцах и сейчас была настоящей.

На закате Братья развели огонь, достали фляги с крепким вином. Из еды оставался только хребет луговой собачки, которую они поймали и зажарили еще вчера. Днем они не делали привалов и не охотились, чтобы не упустить из виду всадника. Парук помнил, что несмотря на жуткий голод, отказался от еды и, замотавшись в плащ, рухнул возле костра спать.

Где и проснулся сейчас. На следующее утро, ведь верно? Или сколько времени прошло? Почему брат, кажется, Клейон, не разбудил его перед рассветом, когда Паруку выпала очередь дежурить?

Голова раскалывалась, кислый привкус во рту обещал продолжение.

Парук пополз к лежаку справа от костра. Ладони кололи острые зеленоватые камешки, которыми была усеяна земля. Если лошадей нет, может быть, братья отправились на охоту? Непонятно только, почему без него и вдвоем. Да и как он не услышал их?

Парук нащупал задубевшую кожу плаща, шероховатую на ощупь. Под ней что-то было.

Или кто-то.

Парук провозился с плащом дольше, чем следовало. Пальцы не слушались. Плащ пришлось отдирать, словно забытую на ране повязку.

От ударившего в нос медного запаха тошнота вернулась. Парук коснулся холодного как камень тела. Пальцы стали мокрыми. Кровь еще не застыла.

Он скорее нащупал, чем увидел раны в груди и на животе. Лицо превратилось в кашу — брата было не узнать.

На четвереньках Парук пополз к другому лежаку.

Второй брат тоже был мертв. Изуродованное тело лежало в неестественной скрученной позе, а плащ был накинут сверху. Уже после того, как все закончилось.

Парук не знал, сколько времени он просидел между двух трупов.

Солнечное пятно карабкалось все выше по чистому небосклону, и колыхалось изумрудное море равнинных трав.

Их убили.

Кто-то пробрался в лагерь ночью и зверски убил их. Они были незваными гостями здесь. Что еще можно ожидать от нежити?

Почему эти убийцы, если их было несколько, — а в одиночку ни один скелет не справился бы с крепкими живыми буйволами, какими были его братья в ярости, — почему они оставили в живых Парука? Ведь он спал в двух шагах от них. И почему шум борьбы не разбудил его? Братьев не убили одним аккуратным движением в затылок. Их раны кричали об этом.

Парук, конечно, спал мертвым сном, но…

Он посмотрел на свои руки. Потемневшие от крови и земли пальцы задрожали под его взглядом.

Когда он проснулся, его пальцы уже были в крови.

Нет… Как?… Он бы никогда… Ведь…

Ведь вчера вечером Клейон и Ульрих, конечно, подшучивали над ним. Парук терпел унизительные шуточки с самого рождения.

Он вскочил на ноги, словно от удара хлыстом. Перед глазами замелькали белые мухи, ноги едва слушались его, но он бежал, бежал прочь, не разбирая дороги. Падал в траву, но снова поднимался. Он не мог. Не мог.

Или мог?…

«Нервы сдали», — так говорил отец про одного из многочисленных братьев по материнской линии. Этот мужчина вернулся за полночь с охоты, а младенец в доме все еще не спал. Плач мешал мужчине уснуть. После — уже не мешал.

Парук споткнулся и полетел вниз с холма кубарем, даже не пытаясь избежать ударов или столкновений.

Он долго лежал внизу, не чувствуя боли в теле. Слезы скатывались в уши. Он перестал слышать мир, он лежал под этим ярким небом, призывая смерть.

Но явились только кучевые облака, пушистые и чистые, как первый снег на пиках Троллхейма.

Братья не вернутся домой. А он сам? Что скажет отцу? Как объяснит их смерть?

Вождь почувствует ложь. Он, конечно, сразу вспомнит о том деде по материнской линии. Конечно, никаких доказательств у него не будет… Но ведь теперь Вождю будет наследовать его единственный сын.

Все решат, что он убил их ради власти.

А если он станет править горными племенами, то, как Вождь, может не участвовать в бегах на Солнцекрес. Он может подойти к Лили и назвать ее своей женой, даже не спрашивая разрешения. Ему не придется догонять ее. Он остался тем же толстым, как медведь перед зимней спячкой, увальнем, а все уже изменилось. Лили станет женой Вождя, от такого статуса не отказываются. Потом она родит детей. Которые, конечно, будут кричать, дети всегда кричат.

И он… Однажды Парук проявит свою истинную сущность.

Так стоит ли возвращаться?

Парук поднялся. Усилившийся ветер едва не сбил его с ног. Он качнулся, но вопреки своим желаниям, побрел обратно к телам братьев.

Он нашел их мечи. Клинки были чистыми. Парук больше не мог думать. Ни о чем.

Он отыскал небольшую рощицу неподалеку от лагеря. Молодые деревца встревожено шелестели листьями, пока Парук мечами рыхлил землю, а затем руками разгребал ее. Потом он завернул тела в плащи, перенес и опустил в вырытую яму, сначала опустив на дно мечи.

Он не возьмет их себе. Он не намерен сопротивляться смерти.

Когда он разровнял землю, свинцовое небо разрыдалось. Парук постоял над могилой, но собрать в обрывках слов в своей голове молитву так и не смог.

* * *

Порой ночью от случайного шороха или резкого вскрика совы Парук в ужасе подскакивал, оглядывался и размахивал подобранной с земли корягой. Он не сразу вспоминал, где находится и куда держит путь, но деревья во мраке раскачивались и скрежетали голыми ветвями, и это напоминало ему о всаднике на мертвой лошади.

В память намертво врезались те несколько слов, сказанных скрипящим, как старая телега, голосом. Детали утреннего пробуждения, наоборот, меркли. Парук куда-то брел, не разбирая дороги. Иногда он падал без сил на голую землю, надеясь, что смерть заберет его во сне. А когда все же просыпался, то не осознавал в первые мгновения, не только где он, но и кто он такой.

Жаль, такие мгновения длились недолго. Беспощадная память обрушивалась полноводным весенним потоком.

Он не охотился и не делал запасов. Если попадался ручей, Парук пил. Если — нет, тоже не беда. Дожди шли часто.

Во время гроз, когда небо гремело и вспыхивало, Парук остро ощущал себя мелким и ничтожным — одним против целого мира. Он знал, величественные предки взирают на него с небес с отвращением. Но ни одна молния так и не сразила его, не прервала путь.

Даерон был огромен. Парук помнил его величие даже на картах, хотя картографы Троллхейма всячески пытались исказить соотношение двух королевств не в пользу первого. Троллхейм рос ввысь, Даерон — вширь.

Луга сменились густыми, одетыми в молодую зелень, лесами. Паруку больше не грозила голодная смерть.

За исключением всадника, он не встречал иной нежити. Это было даже странно, словно истлевшие скелеты считали ниже своего достоинства связываться с ним. Они с братьями встретили мертвеца в дне пути от столицы мертвых, но Парук, сойдя с главной дороги, вероятно, так и бродил по окраинам королевства.

Его догадки подтвердились, когда лес расступился и на горизонте Парук увидел синюю полосу моря.

Бирюзовые просторы поразили его в самое сердце. Он разделся и вошел в воду, чувствуя, как безмятежные волны бережно омывают тело.

Наверное, вода была холодной. Наверное, в разгар лета она нагревалась так, что едва не кипела, но сейчас Парук не чувствовал холода. Он был родом с севера. Там сбивали корочку льда с воды прежде, чем начать умываться.

Дно ушло из-под его ног неожиданно. Он плавал куда хуже братьев. Уроки в детстве не пошли ему на пользу, хотя отец желал обратного.

Прости, отец. Это путешествие тоже было ошибкой.

Парук ушел с головой под воду и решил, что не будет сопротивляться стихии, позволив творить со своим телом все, что угодно, но руки и ноги задергались, зашевелились сами по себе, и мощная сила вытолкнула его на поверхность.

Привкус соли на губах напомнил о крови. Он упал на волны, словно на перину, которая качала и баюкала его истерзанное тело, как материнские объятия.

Парук не знал, сколько времени искал утешение у моря. Выбравшись на берег, он не стал натягивать на себя прежнюю, перепачканную кровью одежду. Он отыскал на берегу, среди черных скал, несколько подходящей камней и укрытие от ветра. Натаскал туда веток и далеко не с первой попытки, и даже не второй, ему все же удалось высечь искру. Низкий костер окутал теплом, а усталость подкосила.

Парук уснул там же, под укрытием черных камней, которые возвышались над ним, словно надгробие.

Впервые ему ничего не снилось.