Алийское зеркало

Кира Измайлова, 2017

Верно говорят, ничего в жизни случайно не происходит. Казалось бы, что за надобность была ключнице Марион спасать алийского посланника, прибывшего в герцогский замок? Вроде никакой! Вот только оказалось, что было у него к ней дело, и очень важное. Касалось оно таинственного волшебного ключа, когда-то отданного алиями на хранение еще ее бабушке, а теперь вот понадобившегося назад. И кто теперь объяснит, почему ключ так важен и какую дверь он должен открыть или, наоборот, запереть? И правда ли, что раньше он принадлежал жадным и злобным феям, бежавшим из этого мира? А самое главное: сможет ли теперь Марион жить по-прежнему или однажды ей придется бросить всё и отправиться скитаться, спасая самое драгоценное, что только у нее есть на свете?

Глава 6

Моя дочь родилась на переломе зимы, в страшную вьюжную ночь, когда буря бушевала так, что дрожали ставни, а вой ветра мешался с волчьим воем — стая бродила совсем рядом с замком, в ближнем лесу…

Мне долго удавалось скрывать свое положение: я, повторюсь, рослая и крепкая, а под передником поди разгляди что-нибудь… Однако настало время, когда таиться уже не было возможности, и тогда хватило мне и заугольных шепотков, и любопытных взглядов. Всем интересно было, кому же это неприступная Марион доверила ключи от своей твердыни? Даже герцог как-то поинтересовался, но я смолчала… Боялась только: не выставил бы прочь! Но нет, обошлось, как и с бабушкой Бертой. Кому какое дело, от кого прижила ребенка ключница, если она не пренебрегает своими обязанностями?

Я до последнего срока не оставляла службы, повезло мне: дамы, я знала, неделями, а то и месяцами отлеживались в постелях, зеленея от одного вида еды, но меня миновала эта напасть. Должно быть, тут матушкина кровь дала о себе знать: она семерых… восьмерых, считая меня, родила, не оставляя хозяйства ни на день, и самый ее младшенький оказался на два месяца старше моей дочки.

В замковой книге дочь ключницы записали как Ирену Трай, а я (а вслед за мной и прочие) называла ее Ири — радость по-алийски. Пускай слез мне тоже хватило с избытком, я не хотела об этом вспоминать.

Повитуха, меня саму принимавшая у матушки, говорила о моей дочери, что в жизни не видала такого красивого ребенка. По мне, так все младенцы одинаковы, но когда Ири подросла, о том же начали твердить и служанки, и даже знатные дамы: им нравилось возиться со спокойной и послушной девочкой. Сколько красивых платьиц, из которых господские дети выросли, не успев их даже примерить, досталось моей дочери, и не счесть! Я не возражала: мне нужно было работать, и если первые несколько недель у меня жила младшая сестра, помогавшая с ребенком, то потом мне приходилось справляться одной. Признаюсь, я опасалась, что Ири перестанет считать меня матерью, я ведь появлялась так редко… Но нет: она всегда тянула ко мне ручонки и не обижалась, если я надолго отлучалась.

Ири рано пошла, а вот заговорила только на втором году, но зато сразу целыми фразами. И с тех пор она всюду была со мной, ходила, цепляясь за мою юбку, смотрела и слушала, все запоминала, как я когда-то с бабушкой Бертой.

Она любила бывать на кухне и помогать поварятам (конечно, никто не доверил бы Ирене следить за кастрюлями, но ощипывать дичь, чистить рыбу, лепить пироги и украшать их она научилась очень быстро). Да мало ли найдется работы для проворной девчонки! Она бегала и на конюшню — лошади ее любили, и на псарню, возиться с щенками, и в птичник — задавать корм курам и гусям. А потом, отмывшись как следует и принарядившись, сиживала в покоях у знатных дам: те, повторюсь, рады были привечать красивую, приветливую и умную девочку, звали ее то почитать вслух (это искусство Ири постигла как-то незаметно, когда пробиралась на уроки детей вельмож и тихонько сидела в уголке), то музицировать и танцевать…

Никто не учил ее этому нарочно, но даже старый преподаватель, помнивший еще деда нашего герцога, говорил, что у Ири удивительный слух, а грации ее движений позавидует любая принцесса: когда она начинала двигаться под музыку, казалось, она вовсе не касается паркета, и дамы ставили ее в пример своим дочерям. Ну а запомнить не такие уж сложные па придворных танцев даже мне было под силу, что уж говорить об Ири!

Наверно, каждой матери ее ребенок кажется самым лучшим, особенным и одаренным… Но что же тут скажешь, если Ири в самом деле выделялась среди других девочек?

Я же боялась только одного: кто-нибудь догадается, чья Ири дочь. И ведь это было так легко понять! От меня она взяла только смоляной цвет волос, но все остальное… У нее была белая кожа, не сгоравшая на солнце, но лишь едва золотившаяся от загара, тонкие черты лица, легкая кость, гибкая фигурка — ничего общего с моей крестьянской основательностью, — но при этом немалая сила. И глаза… Создатель, эти глаза! Помню, поначалу я не могла в них смотреть. Потом привыкла — это была Ири, не Ирранкэ, и в ее глазах я видела не море, а грозовое небо, и отблески солнца в лесном озере, и блеск росы на весенней траве…

Она пахла первым снегом. И ландышем.

Алии в наших краях не появлялись. И никто не приезжал за ключом, который я с той самой ночи носила на шее не снимая.

«А ты был бы рад, наверно, узнав, что у тебя есть дочь, — подумала я, расчесывая на ночь волосы. — Это же намного больше, чем просто воспоминание! Да что там, как можно сравнивать подобное?»

— Мама, ты что, плачешь? — окликнула Ири. — Что случилось? Тебя кто-то обидел?

— Нет, — покачала я головой, а она забралась ко мне на колени. — Правда, звездочка, все в порядке. Так… вспомнилось кое-что.

— Ты о бабушке думала? — поразмыслив, спросила Ири: я сидела перед зеркалом, о котором ей уже рассказывала, отсюда, наверно, и взялся ее вывод. — То есть твоей бабушке?

Я молча покачала головой. Почему-то дочери я лгать не могла.

— О твоем отце.

— Ты о нем никогда ничего не говоришь, — сказала Ири и заглянула мне в лицо. — Он тебя обидел?

— Да что ты!

— А где он тогда?

— Умер, — ответила я и сжала губы, потому что не хотела в это верить. — Он умер, звездочка. Ты очень на него похожа.

И это было правдой: теперь, когда Ири исполнилось восемь, стало ясно, что она — одно лицо с Ирранкэ. Те же высокие скулы, прихотливо изогнутые брови, и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и твердая линия рта. Только у него губы были по-мужски узкими, а у Ири — красиво очерченными, алыми, как кровь на снегу… Начнешь разглядывать все по отдельности: вроде бы и ничего особенного и писаной красавицей не назовешь. А потом взглянешь — и оторваться невозможно! А глаза… Ох уж эти глаза!

— Так часто говорят, если мужчина взял и ушел, — вдруг сказала она. — Я слышала от служанок. И от нашей бабушки. А на самом деле вовсе он не умер, а просто у него еще жена есть и другие дети!

— Твой отец не был женат, — ответила я, хотя не знала наверняка. — И он знал, что уходит умирать. Останься он в живых, вернулся бы, это уж точно.

«Не ко мне, так за ключом», — добавила я про себя.

— Он был хороший? — тихо спросила Ири.

— Я его почти не знала, — честно сказала я. — Я понятия не имею, каким он был в обычной жизни. С виду — вроде нашего герцога, суровый и властный, а со мной…

Я прижала дочку к себе, вдохнула морозный запах…

— А плакать не надо, — попросила Ири. — Мама? Ну что с тобой сегодня?

— Он говорил точно так же… — вздохнула я, смахнув слезы. — Когда прощался. Ну, довольно! Идем спать.

— Ага… Завтра к бабушке сходим?

Я кивнула, задула свечу и забралась под одеяло.

Так-то Ири частенько бегала к моей матери одна, то гостинец относила, то просто так — поиграть со сверстниками. Здесь-то, хоть детей и хватало, но… Отпрыски слуг — вечно заняты, подай-принеси, нарежь-почисти, помой-подмети, а дети знатных особ заняты учебой либо рукоделием, с ними не пойдешь головастиков в канаве ловить! Но не дело ведь сидеть сиднем день деньской, да и хозяйственные дела наскучивают в таком-то возрасте… Я помнила, как бабушка отправляла меня к маме погостить и развеяться, и сама так же поступала с Ири.

Вот только намедни дочка сказала, что в прошлый раз, когда она несла бабушке лучшие пирожки от нашей кухарки, за ней увязался какой-то мужчина. Ири убежала и спряталась в овраге, и просидела там чуть ли не до заката, боясь, что тот человек где-то поблизости, и только вечером побежала сломя голову к бабушке. Назад ее мой старший брат проводил, спасибо ему, но больше я не собиралась отпускать дочь одну. Пускай ей едва сравнялось девять, но мало ли падких на красоту ублюдков? Не рухнет замок, если ключница на полдня отлучится…

«А ты все-таки остался со мной, как я и просила, Ирранкэ, — подумала я, дотронувшись до ключа. Я заменила его серебряную цепочку на железную, дорого заплатила мастеру, чтобы сделал попрочнее, тройного плетения, как у лучшей кольчуги. Сам ключ спрятала в кожаный мешочек, а цепочку перевила сыромятным шнурком, на котором этот мешочек висел. Наверно, проще было оторвать мне голову, чем сдернуть эту подвеску! — Жаль, ты никогда не увидишь Ири. А я никогда не забуду тебя. Как жасмин зацветет — ты тут как тут…»

Жасмин благоухал так, что дыхание останавливалось: Ири принесла целую охапку свежих ветвей и поставила в кувшин, сказала, садовник подстригал кусты и срезал лишнее, так не пропадать же такой красоте!

* * *

Мы вышли еще до рассвета и, право, славно было идти по мокрой от росы траве! Как я любила в детстве пробежаться вот так по лугу, раскинув руки, а потом упасть на спину и смотреть в бездонное небо, на облака, в рисунке которых мне мерещились то конные рыцари, то драконы с грифонами, то прекрасные дамы с единорогами, а то просто пушистые коты…

— Мам, я разуюсь, — сказала вдруг Ири и, не дожидаясь моего разрешения, живо скинула ботинки и чулки. — Как хорошо!

— Холодно еще, — нахмурилась я, но она только помотала головой:

— Вовсе нет! Сама попробуй, земля совсем теплая, а трава такая щекотная…

А и правда: когда-то я и сама бегала босиком чуть не до снега, а теперь, гляди-ка, остепенилась, подумать смешно!

— Погоди… — Я тоже разулась и ступила на прохладную траву. — Ой!

— Ты не привыкла просто! Иди вот так, тут мягко… А тут осторожно, мам, крапива уже вылезла, а она по весне такая жгучая, просто ужас… А лучше закрой глаза! Ну, закрой, я тебя за руку поведу!

— Ну хорошо, — сдалась я и зажмурилась. — А зачем это?

— А ты шагни, и почувствуешь, — серьезно сказала Ири. — Что у тебя под ногой? Какое оно?

— Что-то прохладное… гладкое, — подумав, ответила я. — Подорожник?

— Верно! А тут?

— Шершавое… никак лопухи уже проклюнулись? Так, а это вот точно крапива!

— Угадала! — засмеялась Ири и потянула меня вперед.

Молодая трава щекотала ступни, и я вдруг словно вернулась в детство, когда вот так же могла узнать, не глядя, на что наступила: на нежные пушистые листочки земляники, на жесткие кожистые листья ландыша (он-то что на обочине позабыл?), на клейкую по весне заячью капусту, мохнатый и не колкий еще репейник, мягкий бархатный мох или прошлогоднюю осклизлую солому…

Ири скакала вокруг меня козленком, но вдруг замерла, прислушиваясь, и сказала:

— Едет кто-то по дороге. Конных десяток и… да, карета. Мам, может, лучше лесом пойдем? Ну их…

Я ничего не слышала, но привыкла уже к тому, что Ири чуть не за полдня пути может угадать, много ли народу явится в гости в замок, поэтому кивнула.

— Не заблудимся?

— Да где же там плутать? — удивилась она и потащила меня в рощицу. — Вот он, тот овраг, а от него до бабушкиного дома рукой подать!

В весеннем лесу было до того хорошо, что я позабыла, куда и зачем мы идем.

— Скачут… — шепнула вдруг дочь и дернула меня за рукав, вынуждая присесть. — Гляди!

Сквозь прозрачный еще кустарник я увидела промчавшихся всадников и запряженную четвериком карету.

— Это теща нашего герцога, — сказала я, разглядев герб на дверце экипажа, и невольно улыбнулась. — Он ее так страстно любит, что наше отсутствие ему только на руку! Авось ей не понравится прием, она и уедет восвояси.

— А тебя честно отпустили, — добавила Ири. — Как положено. А что она заявилась без спросу, так мы не виноваты, правда?

— Ага! — улыбнулась я. — Так где, ты говоришь, короткий путь через овраг?

— Я покажу! Идем, мам! — загорелась она. — Только там ручей наверняка разлился, но это ничего, он не очень глубокий!

Конечно же, мы вымочили юбки, хоть и подоткнули их выше колен, измазались, потом долго отмывались в том самом ручье… И мне вовсе не хотелось идти ни к матушке, ни обратно в замок. Весенний лес был невыразимо прекрасен! Уже начали пробовать голос соловьи, негромко отсчитывала чьи-то годы кукушка, нежно пахли ландыши — ими поросли целые поляны, — и мокрая трава, и едва развернувшиеся блестящие листья, и молодая хвоя цветущих елей и сосен…

— Мам, гляди! — раздался голос Ири, и я, вздрогнув, очнулась. — Какие милые!

Ей под ноги выкатились четыре меховых клубка, мне показалось сперва — щенки… Да, щенки, только волчьи! Откуда бы тут взяться собакам?

— Чудо какое! — Ири схватила сразу двоих в охапку и повернулась ко мне, улыбаясь во весь рот. — Правда, мам?

— Оставь их, — тихо попросила я. — Не трогай. Идем скорее отсюда…

— Ну почему-у! — воскликнула она, отпустила щенков и, подоткнув юбку, упала на четвереньки. — Смотри, какие смешные! Тяв!..

Щенкам понравилась новая игра, они наскакивали на Ири, били лапами и игриво покусывали ее за рукава, за подол, а она только смеялась да норовила повалить их в траву и мягкий мох и в шутку пугалась, когда острые щенячьи зубы щелкали возле самого ее носа.

Надо было хватать дочь и тащить прочь, и я уже сделала шаг вперед, как вдруг…

Что-то холодное коснулось моей руки. Я посмотрела вниз и оцепенела: рядом со мной стояла волчица. Крупная, хоть и худая волчица с отвисшими сосцами, перелинявшая уже, серовато-бурая.

Я встретилась взглядом с желтыми волчьими глазами…

Говорят, на диких животных нельзя смотреть в упор, они принимают это за вызов. И еще — от меня наверняка оглушительно пахло страхом, а звери ведь отлично это чуют!

«Только не трогай Ири, только не ее, лучше меня… — вот все, о чем я могла думать в ту минуту. — Мы же ничего тебе не сделали, мы просто шли мимо, а она ребенок, как твои щенки, видишь, они играют?»

Она вздохнула, села рядом, снова коснувшись холодным носом моей руки, и уставилась на возню своих щенят с моей дочкой.

— Угощайся… — шепотом сказала я, осторожно подняв руку и вынув из корзинки пирожок с мясом.

Волчица глянула на меня, понюхала гостинец, взяла пирожок и улеглась, зажав его в передних лапах и откусывая понемножку. Когда она закончила, я достала второй, разломила и предложила ей половину. Волчица не отказалась.

— Вот ведь глупые, — сказала я зачем-то, кивнув на детей, которые носились взапуски по поляне, топча первоцветы. Потом подумала и села на траву. Что стоять-то? Если волчица захочет, она так и так меня задерет, не отобьюсь. У меня при себе даже палки нет, а мой маленький нож волчице — что заноза. Я ведь не опытный охотник, чтобы глотку ей одним движением перерезать!

Волчица облизнулась и ухмыльнулась во всю пасть. Я не удержалась, боязливо протянула руку и положила ее на щетинистый загривок. Собаки на ощупь совсем не такие…

Мы успели прикончить почти все пирожки к тому времени, как дети наигрались и кинулись к нам. Я уже и не пыталась отбиваться от волчат, лезущих ко мне на колени, и не думала отпихивать Ири, бросившуюся к волчице.

— Это она, мам! — радостно сказала дочка, обняв ее за шею. Волчица ласково лизнула ее в ухо. — Когда я от того дяденьки пряталась в овраге, она пришла и сидела рядом, пока он не ушел. А ее муж увел собак за собой! У него собаки были, я разве не говорила? Наверно, охотиться ехал.

— Не говорила… А куда он делся? — зачем-то спросила я. — Волк, не дяденька.

— Не вернулся, — помолчав, ответила Ири. — Видишь, какая она худая? Охотиться некому, она одна осталась.

Я переглянулась с волчицей, она устало прикрыла глаза. Кажется, мы понимали друг друга.

— Так мы идем к бабушке?

— Да нет уж, пожалуй, — вздохнула я, взглянув на ее перепачканное платье. — Вернемся обратно. В другой раз сходим.

— А и ладно! Зато я их повидала! — весело сказала Ири и снова сгребла в охапку подвернувшихся волчат. — Знаешь, какие они маленькие были смешные? Во-от такусенькие, пушистые, клубочки-колобочки!

— А ты откуда знаешь? — нахмурилась я.

Волчица снова ухмыльнулась во всю пасть.

— Ну… я когда к бабушке шла, всегда сюда сворачивала, — повинилась Ири. — Посмотреть, как они. И приносила что-нибудь, а то рано-то по весне совсем голодно, дичь тощая, да и много ли в одиночку наловишь тех зайцев?

— Вот и воспитывай ее! — сказала я волчице. — Спасибо, что не закусила ею. Она одна у меня.

Та только фыркнула, смешно сморщив черный нос, и встала. Волчата мигом подкатились к ней, а когда мать потрусила в лес, пристроились след в след, как взрослые.

— Чего я еще о тебе не знаю? — спросила я Ири, когда она отряхнула подол и выпрямилась.

— Ну… ты же не разрешила бы мне ходить к волкам, — серьезно сказала она, подумала и добавила: — И лосей угощать. Они соленые ржаные сухари любят. А маленькие лосята тоже ужасно смешные! Ноги — во‑от такущие!

— Лоси — еще куда ни шло, — тяжело вздохнула я. — Но…

— А к медведю я не ходила, — поспешно заверила Ири. — То есть, конечно, я его знаю, но так… иногда вижу, когда через малинник летом иду, зимой-то он спит. Ну так я здороваюсь да прохожу скоренько… Хотя…

— Что? — спросила я, понимая, что сейчас сойду с ума.

— Да нет, ничего, — сказала она, посопела и созналась: — Бабушкино варенье в прошлом году… Я тебе сказала, что горшочек разбила, а на самом деле ему отдала. Он сластена такой, унюхал и привязался — угости да угости… Ты не злишься, мам?

— Нет, я просто в ужасе, — честно ответила я. Рука еще помнила прикосновение волчьего носа. — Идем домой.

— Правда не злишься? — допытывалась Ири. — Мам, ну он очень просил, я и дала попробовать… А ему тот горшочек — два раза лизнуть. Вот. Мама? Ты что?

— Ничего, — покачала я головой и утерла глаза. — Я не буду сердиться, ты только говори мне, что делаешь и куда идешь, а то… где тебя искать-то, случись что?

— Звери меня не тронут, — со странной уверенностью заявила дочка. — Я знаю. Если я им вреда не причиню, то и они… Люди хуже. Они не понимают.

— Я тоже? — зачем-то спросила я.

— Ты понимаешь, — подумав, ответила Ири. — Ты же говорила с волчицей, а она отвечала! А другие бывают хуже зверей, ничего им не объяснишь…

— Только в замке такого не скажи, — попросила я, взяв ее за плечи. — А не то… такого насочиняют!

— Не скажу. Говорю же — они не понимают. Не слышат даже. Ни собак, ни лошадей… Вот Марта-скотница — та умеет с коровами разговаривать, но она сама по себе, — Ири вздохнула, — не очень умная.

У Марты и впрямь с головой было неладно, но она хорошо ладила со скотиной, умела успокоить даже самую бодливую корову или буйного бычка, козы ходили за ней как привязанные, и даже дерзкий петух, однажды клюнувший самого герцога, слетал к ней на могучее плечо и ласково щипал за ухо.

Я вспомнила Ирранкэ: видела, как он гладил коня, собираясь в дорогу, и вроде бы шептал ему что-то, а жеребец норовил положить голову ему на плечо и ласково фыркал… Может, у Ири алийская кровь так сказывается? Или просто совпадение?

— Идем, — сказала я, подумала и добавила: — А увидишь того человека, что к тебе руки тянул, укажи мне на него. Ему не поздоровится!

— А что ты ему сделаешь, мама?

— Убью, — спокойно ответила я. — Так ведь поступают волчицы?