Конец света отменяется

Кирилл Кащеев, 2013

Лето на носу! Но Кисоньке Косинской не до отдыха – Матвей Соболев, восходящая звезда шоу-бизнеса, решил, что только она достойна быть его девушкой. Горе-певец устраивает ночные концерты под окнами и караулит бедняжку возле школы. Папа решил помочь дочке – отправить Кисоньку и Мурку вместе с друзьями на море, в Бердянск. Но там девочку поджидает проблема посложнее навязчивого поклонника: сначала на ребят падает холодильник, потом за ними гоняется вооруженный диковинным ножом неизвестный в плавательной маске. И чутье детективов просто вопит: где-то рядом готовится преступление…

Глава 6. С Понудельника на Вторкик

Раскаленная лава должна течь медленно, будто густое масло, но ярко-оранжевый, дышащий жаром поток катился по склону стремительно, как ручьи вдоль тротуаров после майского ливня. Лава накрывала камни, могучие валуны чернели, начинали дымится, как края горящей бумаги, и словно таять, растворяясь клубящимся дымом. Кисонька перепрыгивала лавовые ручейки, иногда узкие, как лента, иногда широкие, как разложенный диван. Горячая земля жгла босые ноги, казалось, по ним прошлись наждаком. Черный камень истаял прямо под ногой, она едва успела перепрыгнуть на соседний. Но останавливаться нельзя, надо бежать, бежать быстро… Шуба гналась за ней!

Кисонька обернулась. Шуба была громадная, черная и гладкая, ее пошили из крысы, одной-единственной черной крысы — крысиная башка со вставленными вместо глаз стекляшками болталась капюшоном, а по краям рукавов свисали крысиные лапки со скрюченными когтями. Шуба шла через лаву, огненные потоки лизали меховой подол. Между распахнутыми полами шубы царила убийственная чернота. Кисонька знала, если шуба нагонит, навалится на плечи, застегнется на круглые, черные пуговицы с четырьмя дырочками, пустота поглотит ее. Гладкий мех забьет рот, подавляя крики, закроет глаза, залезет в нос, мешая дышать. И она будет вечно варится в жарких душных недрах крысиного меха, растворяясь, как камни, только медленно, очень медленно…

Кисонька всхлипнула и снова побежала. Прыжок, прыжок, с камня на камень! Один оказался гладким и скользким, как лед, Кисонька зашаталась. Поток лавы выбросил гибкое, как у спрута, щупальце, она вкрадчиво обернулось вокруг щиколотки. Щупальца спутывали колени, обвивали бедра. Кисонька попыталась сорвать эти путы, и оранжевые щупальца захлестнули запястья. Темная тень упала на нее. Шуба шла прямо по лаве и рукава ее были широко распахнуты, точно она собиралась обнять. Девчонка судорожно рванулась и тут же темное, жаркое, страшное накинулось на нее, накрывая с головой. Она закричала, изо всей силы лягнула ногой…

…и с глухим «бум!» сверзилась с дивана.

Надежда Петровна, мама Вадьки и Катьки, стояла в паре шагов от Кисоньки будто щит, выставив перед собой покрывало.

— Я тебя укрыть хотела, ты плед сбросила… — испуганно пролепетала она.

Тяжело дышащая, мокрая, как из-под душа, Кисонька огляделась. Она сидела на полу — ноги ее плотно спутал сброшенный во сне плед. Было жарко, а жесткая шерсть царапала ступни как наждаком.

— Не надо. — Пробормотала Кисонька. — Я… Я вас лягнула? Извините, я не хотела, мне кошмар приснился.

— Ничего… — неуверенно ответила Надежда Петровна. — Это ты извини. — Она понизила голос до шепота, косясь на спящую на разложенном диване Мурку и Катьку на соседней кровати. — Я пойду завтрак делать, а вы еще можете полчасика полежать. — И она тихонько вышла.

Кисонька выпуталась из пледа, заползла обратно на диван, и тут же натянула плед себе на плечи — теперь ее била дрожь.

— Ты чего диван качаешь? — сонно пробурчала Мурка и перевернулась на другой бок. Старый диван с разболтанными пружинами закачался еще больше — прям как море, на которое они собирались!

— Шубу во сне видела. Из крысы. — Пробурчала Кисонька.

Мурка приподняла встрепанную голову, вызвав новое качание дивана.

— Вот уедем, и все будет в порядке! — пробормотала она, пытаясь снова устроится поудобней.

Оптимистка Мурка, верит в людей. В смысле, что люди гораздо больше хотят хорошего себе, чем плохого окружающим, и за каждым преступлением обязательно стоит выгода. Если даже человек по сути — гад, но потерять от преступления может больше, чем приобрести, то будет он сидеть тихо и никого не беспокоить. А Кисонька за время работы в «Белом гусе» поняла, что не все измеряется деньгами. К сожалению. Есть люди, которые пакостят просто из любви к искусству, не считаясь с собственными потерями. Для Мотиной мамы люди — она сама и, конечно, ее Мотя. А все остальные появились на свет исключительно для удовлетворения желаний мамы и особенно — Моти. И любая попытка окружающих объяснить, что они, вообще-то, сами по себе, со своими планами и желаниями, вызывает у мамы искреннее негодование. Вместо того, чтоб явиться к Моте с повинной, Кисонька удрала из дому. И что теперь будет?

— Все выспались. — Зевнула Мурка. — Мы тут, родители — дома, если, конечно, Мотя поверил, что мы уехали. А то я не знаю, о чем ты думаешь! — Мурка сладко потянулась. — Что Мотина мама совершенно отмороженная и не возьмет ли она наших родителей в заложники, чтобы наказать тебя за неповиновение.

— И что? — напряженно переспросила Кисонька.

— С ума ты сходишь, Кисонька, вот что! — хладнокровно объявила Мурка. — Мотя — псих наследственный, а ты заразилась. Кто она вообще такая, эта мама, чтоб мы ее боялись?

— Чего ж мы тогда удираем? — ворчливо спросила Кисонька.

— Потому что ситуация у нас идиотская. Мотя поет тебе о любви, это ненаказуемо. Нельзя у нас как в Америке: по решению суда запретить приставучему козлу приближаться к тебе ближе, чем на сто метров! Наоборот, если мы ему в ответ на его любовь нехорошее сделаем, получим серьезные проблемы. Лучше уехать и переждать, авось Мотино неземное чувство за недельку выветриться. Или он отвлечется на что-нибудь…

— На американского продюсера, который так и не приехал в аэропорт. — Буркнула Кисонька. — Мамочка Мотю своего утешает, и ненавидит весь мир, который сговорился против ее мальчика.

— Думаю, у нее есть проблема поважнее. — Мурка зло улыбнулась. — Я попросила Вадьку сообщить номер ее машины водителю того фиата, что она стукнула. Там, помниться, еще машины побились… Не водитель, так страховщики до нее доберутся!

— Ну что вы шепчетесь! — сонно-недовольно высказалась Катька. — Спать не даете! — и, решив, что раз не дают, то и не надо, спустила ноги с кровати. Любимец и символ их детективного агентства, боевой белый гусь Евлампий Харлампиевич дрых в плетеной кошачьей корзинке возле Катькиной кровати. Сейчас он приоткрыл круглый черный глаз, поглядел на хозяйкины ноги и призадумался — то ли тоже вылезать, то ли подремать еще.

— А неплохо вчера посидели! — вспоминая вечер у компьютера и ведро попкорна, перемешанного с мамиными пирожками, улыбнулась Катька.

Мурка улыбнулась в ответ. Ночевка в чужом доме — все равно, что маленькая турпоездка. Совсем другая жизнь! В одной комнате Вадькиной «двушки» жил сам Вадька, другую делили мама с Катькой, ну и конечно Евлампием Харлампиевичем. На самом деле, с Вадькиными-Катькиными заработками в агентстве давно можно было продать эту квартиру и купить трехкомнатную, но… Как объяснить маме, откуда взялись деньги? У Вадьки хоть комната есть, вся забитая техникой, а у Катьки — только письменный стол с висящим над ним расписанием уроков. Мурка поглядела на расписание: сама б умерла — не повесила, но у Катькиной мамы не забалуешься — учет и контроль! Потом посмотрела на расписание еще раз. Сползла с качающегося дивана и подошла поближе. Заинтересованная Кисонька последовала за ней.

— Катька! — задушенным голосом поинтересовалась Мурка. — Это вот какой день недели?

— Понедельник! — возмутилась Катька. — Неприятный такой, сразу после воскресенья.

— Ага, неприятный, нудный, поэтому тут и написано — «понудельник»! — ехидно сообщила Мурка.

— Вторник тебе, видно, тоже не нравится, потому как у тебя он «вторкик». — Подхватила Кисонька. — Не иначе как от английского «kick»⁵*. Ногами тебя пинают по вторникам!

За «понудельником» и «вторкиком» следовала «седа», в соседней колонке красовалась «потица», за ней — «сдубота» (Мурка предположила, что это такой специальный день, чтоб грянуться с дуба), и последним шел «воскесун». Среди разнообразия совершенно новых дней недели гордо сиял «четверг», написанный без единой ошибки, даже буква «г» на конце не потерялась! Аж обидно, из четверга тоже много интересного можно соорудить!

— Ну и что? Мне ж это расписание училке не сдавать! — пожала плечами Катька.

— Катька, тебе сколько лет? — вкрадчиво поинтересовалась Кисонька.

— Одиннадцать с половиной! — сообщила Катька, явно гордясь почтенным и заслуживающим уважение возрастом.

— Ну и сколько тебе будет, когда ты писать научишься? Шестьдесят?

— Постель собирай, раз такая правильная! — решительно, а главное, очень по существу возразила Катька и запустила в Кисоньку подушкой. Они еще немножко покидались подушками втроем. Мурка счастливо улыбалась — классно-то как! И будет классно целую неделю! Они с девчонками поселятся в одной комнате, парни — в другой! Море и солнце и никаких Мотей, никаких расследований и никаких взрослых! Даже от самых лучших родителей надо иногда отдыхать.

Мурка вооружилась зубной щеткой и направилась в ванную. Евлампий Харлампиевич шлепал впереди, Мурка взялась за ручку, гусь обернулся и обдал девчонку уничтожающим взглядом.

— Ах, простите! — немедленно рассыпалась в извинениях Мурка.

Гусь подцепил дверь клювом и исчез внутри. И принялся возиться, треща перьями. Не иначе как клюв чистил.

Мурка решила пока заглянуть в Вадькину комнату. За дверью открывалась привычная картина. Несмотря на ясное утро, горела настольная лампа, и светился монитор. На столе выстроилась батарея пустых чашек, а глаза у Вадьки под очками были красные, как у перебравшего крови вампира.

— Опять всю ночь не спал? — возмутилась Мурка. — То к экзаменам готовился, теперь что?

Вадька широко, по-собачьи зевнул.

— Менуаоная-Интеет-Оимпиада! — сквозь зевок прогудел он, захлопнул рот, будто муху зубами поймал, и уже связно повторил. — Международная Интернет Олимпиада по проге. По программированию. Я думал, на следующей неделе последние задачи сделаю, но раз мы уезжаем, пришлось всю ночь сидеть. Там крайний срок сдачи в четверг. — И он ткнул пальцем в прилепленную над столом желтенькую бумажку-«напоминалочку». На ней большими буквами было написано: «Последний день — червер!»

Мурка засмеялась. Четверг от семейства Тихоновых тоже не ушел!

— Хоть первое место займешь? — спросила она.

— С ума сошла — это ж международная олимпиада! Тут бы хоть в первую двадцатку войти. Лучше, конечно, в первую десятку. Ну, одно из призовых мест, это было бы, конечно, лучше всего… В общем, может, и пробьемся! — бодро закончил Вадька.

— Бездарность ты моя! — засмеялась Мурка.

— Почему? — изумился Вадька.

— Потому что пробиваешься сам. — Строго пояснила она. — А настоящий талант ждет, когда ему помогут! Ты разве не знал?

— Нет. — Помотал всклокоченной башкой Вадька. — И не понял ничего. — И снова с хрустом зевнул. — Хорошо, что ваш папа эту поездку придумал! Никаких экзаменов, и главное, никаких расследований, а то я уже звереть начал, а мама… — он невольно понизил голос, точно боялся, что Надежда Петровна подслушивает под дверью. — Мама стала задавать очень… неудобные вопросы. Я, конечно, все на лицей валю, мы там часто допоздна засиживаемся. Но честное слово, мне уже надоело ей врать! — его физиономия стала мечтательной. — Неделя без расследований — и без взрослых! А здорово ваших родителей достало, если они вас одних отпустили! — вдруг задумчиво добавил он.

Мурка пожала плечами — должны же родители когда-то понять, что они с сестрой самостоятельные, ответственные люди и в присмотре не нуждаются!

— Ты вещи-то собрал?

— Да! — Вадька гордо кивнул на сумку с ноутбуком.

— А, пардон, плавки с футболками? — поинтересовалась Мурка.

Вадькина физиономия стала растерянной:

— Я сейчас чего-нибудь… — он распахнул шкаф и близоруко уставился в его недра. — Только я не пойму, где тут что…

— Пойду твою маму позову. — Вздохнула Мурка.

— Не надо, я сам! — вскинулся Вадька.

— Ты вон, спишь на ходу! — отмахнулась Мурка.

— Я не на ходу, я… на стою! — сквозь душераздирающий зевок пробубнил Вадька, действительно стоявший у шкафа.

Мурка отправилась на кухню, просить маму одного взрослого человека собрать ему в дорогу носки и трусы.

На кухне весело свистел чайник, и шкворчала яичница под тертым сыром — со старым луком, молодой зеленью и черными гренками.

— Мой сыночек опять в Интернете всю ночь торчал, а теперь глаза продрать не может? — поинтересовалась Вадькина мама, ловко расставляя тарелки, наливая чай и нарезая хлеб — кажется, все одновременно.

— Не ругайте его, он программу для Олимпиады писал! — горячо вступилась Мурка.

— А можно, я его еще лет пять-шесть поругаю, а уже потом передам тебе в полное владение? — съехидничала Вадькина мама.

Мурка смутилась. Надежда Петровна захихикала совершенно в Катькином стиле. А они еще гадали, в кого малая такая вредная!

— Если бы я полагалась на своего сына, он бы спал в ноутбуке, ел свой ноутбук и на пляж вышел, прикрываясь ноутбуком! Я давно все собрала! — Надежда Петровна кивнула на торчащий в углу кухни толстый, слегка потертый чемодан.

Обычно если Вадька куда-то ехал, так с рюкзаком. Надежда Петровна собрала Катькины и Вадькины вещи вместе? Это же неудобно! Они же в разных комнатах будут жить, пока шмотки поделят, замаяться!

— Зови Вадьку завтракать, вот-вот машина придет, мне твой папа звонил. — Велела Надежда Петровна.

— Как у них там ночь прошла? — торопливо спросила Мурка.

— Тихо. — Осведомленная о Кисонькиных проблемах Надежда Петровна пожала плечами. — Вы сказали этому певуну, что уезжаете? — в ее голосе звучало неодобрение — никто в городе не одобрял Матвея Соболева.

— Нет, конечно! — немедленно отреклась от такой глупости Мурка.

— Ну, не знаю… Зови Вадьку!

Мурка вернулась в комнату. Компьютер пищал выпавшим из гнезда птенцом. Вадька сладко спал, улегшись щекой на клавиатуру. Мурка отключила комп, подняла Вадьку и вытолкала на кухню. Там он засунул за щеку хлеб с маслом, наколол кусок яичницы на вилку и задремал над ней. Внизу забибикала машина. Катька выскочила на балкон и тут же метнулась обратно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

^* пинок (англ.)