#Некнига. Сборник №2. Фэнтези

Коллектив авторов #Некнига, 2021

Это не книга… а второй Сборник уникальных историй современников из Белоруссии, Украины и РФ.Истории, вызывающие эмоции, собраны с особой любовью. Около полугода мы трудились над этим по-настоящему особенным мирком и смогли сделать, казалось бы, невероятное: собрать под одной обложкой мастеров из совершенно разных уголков нашей вселенной.Теперь мы встретимся с грозным самураем и милым енотом, фантастическими тварями и домашними питомцами, чудными загадками вселенной и ответами на них.Да, и если это творение тебе попалось совершенно случайно, загляни к нам в группу /nokniga в контакте, у нас уютно.Береги себя, остальное мы попробуем сделать сами!

К. Водинов. Антимонопольный комитет

Устало закрыв дверь, я облегчённо вздохнул. Наконец-то дома. Сегодня был просто кошмарный день. Сначала сломалась машина. Нет, это не удивительно — мой старенький Фольксваген давно просился на свалку, но мои сентиментальность и жадность постоянно откладывали момент разлуки. В результате, опоздав на полчаса на работу, я умудрился спалиться начальнику отдела.

Награждённый стопкой квартальных отчётов, весело провёл время в кабинете до закрытия офиса. Полтора часа в тесном метро, и, одурманенный цифрами и нехитрыми формулами, вполз в свою съёмную квартиру на пятом этаже.

Отгородившись от враждебного мира китайским изделием из фольги и картона, которое в некоторых магазинах почему-то называют дверью, тихо сполз по стенке на пол.

Впереди маячили безумно привлекательные перспективы: пахнущий моющими средствами «Доширак», сладкий чай и зомбированное листание ленты ВК. Идеальный вечер.

Освободив ноги от обуви, я, шатаясь как зомби, зашёл в ванную комнату. Кран хрипло просипел, намекая мне на то, что воду придётся греть в кастрюле. Вот блин, везёт же сегодня.

Погружённый в недобрые мысли, я направился на кухню. Поставив кастрюлю с водой на плиту, начал искать спички, но поиски оборвал громкий стук в дверь. Кого ещё принесло в это время? Опять ментам понятые нужны? Может, не открывать?

— Дмитрий Валерьевич, пожалуйста, откройте, — робкий голос за дверью был мне незнаком.

Движимый более любопытством, чем желанием исполнить просьбу незнакомца, я подошёл к двери.

— Кто это?

— Дмитрий Валерьевич, скажите, вы верите в Бога?

Да эти сектанты вконец оборзели! Уже по ночам людей достают. Ну я вам сейчас устрою! Пылая праведным гневом, я распахнул дверь и обомлел от изумления. Передо мной стояло нечто.

Верхняя часть существа напоминала подростка: кучерявые волосы, редкая бородка и большие, в пол-лица, доверчивые глаза. Одет достаточно современно: футболка с портретом Путина и кожаная жилетка. Однако ниже пояса подросток превращался в элемент мелкого рогатого скота. Я не эксперт в зоологии, но его ноги очень напоминали бараньи.

— Ты кто?

— Прошу прощения, не пугайтесь, — прошептало нечто и смешно кивнуло головой. Между кудрей мелькнули аккуратно подпиленные рожки. — Я тоже не в восторге, но работа такая.

— Работа? — промямлил я, не сводя глаз с копыт существа.

— Ох, простите мою невежливость, — всплеснуло руками Оно, — я сегодня первый день в этой должности.

В руках существа полыхнуло серебристое пламя, оставив маленькую дощечку. Вежливо протянув её мне, подросток гордо произнёс:

— Аристарх, официальный представитель пантеона богов Греции и Древнего Рима.

На деревяшке переливалась серебристыми искрами надпись на незнакомом мне языке. Неужели всё? Чердак протёк — пора в психушку? Осторожно, боясь обжечься, я поскрёб ногтем надпись.

— Проверяете подлинность? — деловито спросил Аристарх.

— Э-э-э, а надо?

— В наше время не помешает, — доверительно прошептало существо. — Может, войдём, и я подробно расскажу о цели своего визита?

Стоять на лестничной площадке и разговаривать с Этим? Если это плод моего воображения, то сердобольные соседи в скором времени вызовут мне такси с крепкими санитарами. А если нет? В любом случае, этот разговор обещал мне более интересный вечер, чем «Доширак» и компьютер. Открыв дверь пошире, я сделал пригласительный жест рукой.

Бесшумно проскользнув внутрь, существо направилось на кухню.

— Чаю? — не зная, о чём говорить, выпалил первое, что пришло в голову.

— Не откажусь, — подросток лучезарно улыбнулся, устраиваясь на моём стуле. — Вы не пугайтесь, Дмитрий Валерьевич, ваш разум вполне здоров. Я действительно сатир, тот самый, о которых вам рассказывали на уроках истории в школе.

— Тогда… как? — продолжая искать спички, я безуспешно пытался сформировать полноценные предложения.

— Вы слышали про Антимонопольный Комитет?

— В новостях… конечно…

— Нет, я имел в виду БАМ. Божественный Антимонопольный Комитет.

Спички не находились. Устало помотав головой, хлопнулся на соседнюю табуретку. Приняв моё движение за проявление заинтересованности, сатир воодушевлённо продолжил свой рассказ.

— БАМ появился две с половиной тысячи лет назад. Первоначально эта структура должна была регулировать потоки веры между божественными пантеонами и богами-одиночками. Однако со временем он утратил своё влияние, погряз в коррупции и взяточничестве. В итоге на планете появилось несколько монополистов, которые захватили практически весь рынок веры!

Гневно тряхнув кудряшками, подросток впился в меня пронзительным взглядом, ожидая реакции.

— Ты про Бога, что ли?

— Именно! — ликующе заорал Аристарх, притопывая копытцем. — А также Аллаха и Вишну. Они ведут себя крайне нечестно по отношению к остальным участникам рынка: создают дочерние компании, присылают на землю своих пиар-менеджеров… а ведь это было запрещено на двадцать шестом божественном съезде в Шамбале! Простым работягам не остаётся пространства для работы! Знаете, когда была последняя заявка на чудо в компанию, чьим представителем я являюсь?

Ошалело помотав головой, наткнулся взглядом на лежавший на подоконнике спичечный коробок. Взяв его, зажёг конфорку и поставил на неё чайник. Сквозь шум в голове пробивался звонкий голос Аристарха:

— В итоге на тайном собрании малого бизнеса было принято решение начать собственную рекламную кампанию. Мы развеем мифы о древних богах и вернём стабильность на рынок веры!

— Сколько сахара?

— Две, пожалуйста, — отвлёкся от пропаганды юный агитатор и застенчиво добавил: — И, если не сложно, в большую кружку.

Исполнив просьбу, я уселся напротив сатира. Первоначальный шок отступал, уступая место жгучему любопытству.

— А от меня-то что нужно?

Вспыхнуло пламя, и на столе перед сатиром появилась стопка деревянных дощечек. Выдержав драматическую паузу, Аристарх тихо спросил:

— Вы не хотели бы уверовать в богов нашего пантеона?

— Зачем? — удивился я. — Что мне с ваших богов? Я вообще атеист, между прочим.

— Я знаю, — кивнул сатир, подвигая дощечки поближе, — поэтому к вам и пришёл. Атеисты — наша целевая аудитория. Теперь вы знаете, что боги существуют. Осталось сделать правильный выбор.

На дощечках переливались разнообразные символы.

— Что это? — ткнул я пальцем в один из рисунков, который немного напоминал архаичный шлем.

— Это отличный выбор! — елейно запел Аристарх. — Арес — бог войны и возмездия. У вас есть враги? Божественная благодать Ареса наполнит ваши мышцы силой десяти воинов, и вы без труда разделаетесь с соперником.

В голове сразу всплыло ехидное лицо начальника отдела продаж, ведь именно над его отчётами я корпел сегодня весь день. Наказать бы урода…

— Нужно лишь смочить божественный символ жертвенной кровью и попросить покровителя о помощи.

— Стоп, какая ещё жертва?

— Небольшая, у нас сейчас акция! — успокоительным тоном прошептал сатир. — Сойдёт кошка или даже крыса.

Нет, устраивать геноцид домашних животных не в моих правилах. Недовольно поморщившись, я отложил табличку в сторону. Теперь передо мной сиял зелёным светом женский силуэт.

— Гера, богиня семейного очага и покровительница брака…

— Я не женат и пока не собираюсь, — табличка перекочевала на край стола.

— Деметра — богиня плодородия и покровительница земледелия…

— Я городской житель, неактуально.

— Гефест — покровитель ремёсел и кузнечного…

— Не продолжай, я в офисе работаю.

В короткий срок я просмотрел все пластинки. Одна за другой они отлетали в сторону.

— Ладно, вот эту оставлю.

— Дионис, отличный выбор! Полить вином и прошептать просьбу, — торопливо болтал Аристарх, складывая забракованные мной дощечки в стопку. — И ещё кое-что: порошковое вино не подойдёт, нужен натуральный продукт.

Я уже хотел возмутиться, но вспомнил о банке домашнего вина, которое мне по случаю передали родственники из деревни.

— Ладно, — милостиво кивнув, я указал рукой на выход, — у меня сегодня был тяжёлый день. Хотелось бы выспаться, а в пятницу я попробую уверовать в вашего Дениса.

— Диониса, — на автомате поправил меня сатир и проследовал к выходу. — Надеюсь на долгое и плодотворное сотрудничество, Дмитрий Валерьевич.

Закрыв дверь, я задумчиво посмотрел на малиновое изображение толстяка на пластинке. Что ж, даже если это помешательство, то довольно прикольное. Бросив дощечку на тумбочку, я решил завершить подвиг с купанием, но в дверь опять постучали.

— Я же уже сказал, пока только одну…

Я осёкся, увидев двухметрового викинга с белыми как снег волосами. Закованное в броню тело было иссохшим, как у мумии. В руке боевой топор, покрытый ржавчиной, а на поясе — просторная сумка, из которой выглядывали скандинавские руны, выбитые на камнях.

— Добрый вечер, Дмитрий Валерьевич, — с диким акцентом молвила мумия. — Скажите, вы верите в бога?

«Нет, царевич, я не та,

Кем меня ты видеть хочешь,

И давно мои уста

Не целуют, а пророчат.

Не подумай, что в бреду

И замучена тоскою.

Громко кличу я беду:

Ремесло моё такое.

А умею научить,

Чтоб нежданное случилось,

Как навеки приручить

Ту, что мельком полюбилась.

Славы хочешь? — у меня

Попроси тогда совета,

Только это — западня,

Где ни радости, ни света.

Ну, теперь иди домой

Да забудь про нашу встречу,

А за грех твой, милый мой,

Я пред Господом отвечу».

Анна Ахматова, 1915 г.

В тесной, пропахшей травами избе было темно. Из угла прошамкал низкий старческий голос:

— Какой красивый, молодой. Давненько ко мне такие как ты не приходили.

Василий, немного помедлив, сделал пару шагов вперёд. Присел на старый скрипучий табурет и, затаив дыхание, всмотрелся в темноту угла. И не выдержал, вздрогнул, потому что оттуда на него взглянули два злых красных глаза.

— И дорогу ко мне нашёл, голубчик. Молодец какой. Видать, сильно надо.

— Надо бабушка, надо… — прошептал Василий, отводя взгляд — слишком уж пугали его два красных зрачка, которые, не мигая, смотрели на него.

— Какая я тебе бабушка! — скрипнуло из-за угла. И словно в насмешку, из темноты выглянуло лицо: белое, как воск; застывшее, будто мёртвое. Лицо было всё изборождено морщинами, и сомнений в том, что перед ним действительно старуха, у Василия не осталось.

Она выглядела настолько пугающей, что он невольно отшатнулся и мысленно проклял тот момент, когда искал затерянную в лесу и, кажется, в самом времени избу с ведьмой; он вспомнил, как продирался сквозь заросли высокой травы и утопал по колено в болоте и как по этой же причине оставил свою дружину около леса, в который боялись заходить даже самые смелые охотники царя; в котором не цвели цветы и не пели птицы.

— Да, глупо ты себя повёл, — будто прочитав его мысли, сказала старуха. — А может и мудро. Лес не любит чужих. Пошёл бы ты не один, а со своей дружиной — и что? Хвать! — один пропал, на следующий день другого не досчитались, — ведьма хитро посмотрела на Василия и засмеялась высоким скрипучим смехом.

Из темноты угла вынырнули две руки. Длинные, белые и сухие, с закрученными жёлтыми ногтями на пальцах. Они, казалось, стремились прямо к шее Василия.

Тот сдавленно булькнул, вскрикнул глухо и, вскочив с табурета, подбежал к двери. Старуха захохотала на всю избу, и её смех громом зазвучал в ушах Василия. Он прислонился к стене избы и украдкой, на ощупь, начал искать дверь, которая бы вела на свободу. Но вот изумление! Не было её на том месте, где помнил он!

— Да ты успокойся, — голос звучал снисходительно. — И прости старушку за эти детские шалости. Давненько ко мне не захаживали, вот я и соскучилась по вниманию, — в голосе послышалась насмешка, а Василий, едва стоявший на ногах от страха, с удивлением понял, что в комнате стало как будто светлее.

Теперь он мог полностью разглядеть старуху, сидевшую в глубоком кресле за старым дубовым столом; её длинные седые волосы, в полном беспорядке змеившиеся по плечам, бесцветное водянистое лицо, покрытое морщинами; старость, отпечатавшуюся на её челе и теле; дряхлость тех лохмотьев, в которые она была одета. Её руки оказались не такими длинными, как показалось Василию сначала, но они были настолько худощавыми, что крупные синие вены просвечивали сквозь тонкую, как пергамент, кожу.

«И кого я так испугался? — подумал Василий. — Этой жалкой старухи?»

Но, несмотря на эти мысли, глядя на неё, он всё ещё чувствовал опасение. Старуха сидела на своём кресле как на троне; всю ее сухую, как тростник, фигуру, закутанную в нищенские лохмотья, облагораживала прямая осанка.

Она исподлобья взглянула на Василия, будто снова прочитав его мысли, и этот тяжёлый взгляд пригвоздил его к месту. В её глазах горели красные огоньки, не так ярко, как ранее, но также отчётливо и зло, не давая забыть ему, кто перед ним сидит на самом деле.

— Сядь и успокойся, глупый, — старуха вдруг улыбнулась, но её глаза остались холодными. — Старому дому не нравится, как ты себя ведёшь, — кривым узловатым пальцем она указала на лежащий на полу табурет. Василий усилием воли оторвал себя от стены и, медленно подойдя ближе к столу, за которым сидела ведьма, поднял табурет и сел.

Старуха некоторое время оценивающе смотрела на него, а затем сказала:

— Какие царевичи нынче пугливые пошли… Так зачем пожаловал, родимый?

— Найти нужно кое-кого, бабушка, — нервно сглотил слюну Василий.

Старуха игриво посмотрела на него, а затем лукаво улыбнулась:

— И ты туда же, голубчик. За славой и золотом бежишь. Ты будь осторожен, золото, оно ведь кровь любит, вон скольких погубило.

Василий прерывисто вздохнул, вытер пот со лба и заговорил быстро, жарко, чуть наклоняясь к старухе:

— Так, значит, ты тоже слышала?

— А как не слыхать, — лениво проговорила та, отклонив голову назад. — Ветер нашептал, разбойник. Да только зря ты пришёл, не помогу я тебе. У меня давно никого не было из живых. Все боятся. А кто не боится, тот до меня не доходит. Странно, что ты смог добраться, — она внимательно смотрела на него.

А Василий, будто не слыша её и уже не испытывая того страха, что прежде, вцепился руками в стол и лихорадочно бормотал:

— Так как же… Ведь я что, зря шёл? Так надеялся… Царь словно с ума сошёл, уж сколько лет пропавшую царевну, дочь свою, ищет, и всё без толку… Обещает горы золотые да полцарства в придачу… И руку царевны, она ведь, говорят, очень красивая была.

— Да сколько времени прошло, — желчно улыбнулась старуха. — От красоты её, поди, уж ничего не осталось.

— Нет, — прошептал Василий горячо. Он смотрел на старуху, но перед глазами у него стоял портрет с изображением царевны, который он увидел, когда был в царском дворце.

— Там, говорят, красоты неописуемой она была такой, что никакой портрет не передаст. Черноброва, глаза — что два агата чёрных, жгучих. Говорили: как глянет — так одним взглядом душу вынет. Волосы — вороново крыло, губы красны, стан прям и тонок… Царь в таком горе столько лет, сказал: хоть мёртвую, но найдите! Главное — отыщите!

— Да только не удалось это до сих пор никому, — усмехнулась старуха.

— Я потому и пришёл к тебе за помощью. Помоги мне! — взмолился Василий. — Что хочешь проси, всё для тебя сделаю!

— Вижу, жажда тебя замучила, — оскалилась старуха. — Что с тобой делать, ума не приложу, — она задумчиво прикрыла блёклые глаза и посмотрела на Василия.

А тому вдруг стало не по себе. Грудь тоска одолела, такая, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. И показалось ему, что на всём белом свете никогда не было и не будет больше никакой радости. Всё вокруг — и старуха, и сама изба — стали серыми, ненастоящими, будто нарисованными и вырезанными из бумаги.

И когда ведьма заговорила глухим мёртвым голосом, холодные мурашки поползли по его коже.

— Принеси из леса полынь-траву, да чем больше, тем лучше. Желудей набери возле старых дубов да белладонны сорви столько, сколько в руку уместится. К болоту прогуляйся, осоки нарви. И цветов синих; чем чище цвет у них будет, тем лучше. Понял?

— Да, — прошептал Василий. Он был ни жив ни мёртв от страха, который своими скользкими щупальцами опутал его чресла^[2].

— Только учти, — заговорила вдруг старуха уже тише и спокойнее, — лес не любит чужаков. Не будь слишком дерзким и всё получишь сполна. Приходи каждый день и приноси постепенно то, что я наказала тебе принести. И тогда, может, у меня получится тебе помочь.

Василий поднялся со стула, чувствуя, как предательски дрожат ноги. Он, мужчина, добрый воин, на счету у которого было немало битв и побед, был весь в холодном поту. И чувствовал, как стремительно его покидают силы.

— Я понял, бабушка, — прошептал и, развернувшись, быстрым нетвёрдым шагом подошёл к двери. На этот раз она легко нашлась и так же легко поддалась его напору.

Только выйдя из избы, он смог полностью выдохнуть. Огляделся вокруг: в этом лесу и правда не пели птицы. Лишь ветер гулял по поляне, где стояла изба, да скрипели вековые сосны.

Василий набрал в грудь побольше воздуха и пошёл прочь от избы.

Он не видел, как из старого запылённого окошка на него смотрели две неподвижные точки.

* * *

Долго думал Василий о том, как самому не ходить в лес. Возвратился он в свой лагерь и приказал привести к нему мальчишку Николку.

Николка был храбрым малым, который прибился к его дружине на одном из постоялых дворов. Сколько ни гнал его от себя Василий, да всё без толку. Николка был маленьким щуплым мальчишкой пятнадцати лет от роду, смышлёным, ловким и услужливым. Каждую просьбу выполнял быстро и с каким-то таким особым удовольствием и рвением, что аж завидно становилось — откуда в таком хилом парнишке столько энергии. И всё норовил подглядеть за тем, как тренировались дружинники.

— Я пригожусь вам, барин, — говаривал он и хитро улыбался.

Как привели Николку к Василию, так тот поклонился и сказал:

— Приказывайте, барин! Всё сделаю! — он поднял голову, и Василий увидел, каким воодушевлением горят его глаза.

«Ну, — подумал Василий, — сейчас ты от меня мигом сбежишь».

И сказал:

— Надо тебе сходить в лес да принести полынь-травы.

Но Николка не убежал, а, наоборот, просиял:

— Это мигом, ваше благородие! Всё сделаю, быстро обернусь!

Согласие Николки удивило Василия, однако вместе с удивлением пришло и беспокойство.

«Что будет, если с мальчишкой что-то случится?»

— Будь осторожнее, — сказал он Николке. — Я к тебе приставлю кого-нибудь из дружины своей.

— Да не надо, барин! Что я, в лес никогда не ходил что ли? — весело улыбнулся Николка.

И ушёл.

А когда заря окрасила небосклон красным цветом, а затем закат сменился чёрной ночью, то не вернулся Николка.

И глядя на яркие, блестящие, словно алмазы из самой сокровищницы царя, звёзды, которые были разбросаны по ночному небу, Василий думал то о Николке, то о пропавшей царевне. Мысли сменяли одна другую, и волнение за мальчишку смешивалось со странным тянущим чувством в груди, которое появлялось тогда, когда Василий думал о невиданных наградах за царевну.

* * *

— Что же ты своих людей не бережёшь? — спросила старуха Василия на следующий день, когда он принёс ей полынь-траву.

Василий замер у двери от неожиданности. Он и боялся, и жаждал спросить, откуда старуха узнала о том, что случилось. Но промолчал, опустив глаза в пол.

Николку он так и не нашёл.

Как только забрезжил слабый рассвет над деревней, Василий вышел с постоялого двора, пришпорил коня и помчался в лес. Дружинники провожали его тягостным молчанием; полный мокрого холода воздух бил Василия по щекам, а он всё ехал и ехал до леса. А затем спешился, привязал коня к старому дубу и зашёл в тёмную чащу.

Долго искал он мальчишку, с муторной поганой тяжестью на душе звал его, но так и не дозвался.

Николки нигде не было.

А сейчас, когда пришёл к старухе, злой и усталый, с пучком злосчастной травы, зажатой в кулаке, она сразу задала ему этот вопрос.

— Что? — растерянно переспросил он.

Старуха зло сощурилась:

— Сядь! И смотри в окно, родимый. Может то, что ты увидишь, научит тебя слушать то, что тебе говорят.

Василий прошёл к окну, сел на табурет и посмотрел, куда велела старуха. И обмер.

Из-за пыльного стекла на него смотрел Николка. И Василий уже было хотел вскочить с табурета, отворить дверь избы да отругать мальчишку за то, что тот заставил его так волноваться… Как вдруг понял — с Николкой что-то не так.

Тот пустым взглядом смотрел на Василия, и от этого его глаза казались неестественно огромными и чёрными. Черты его юношеского лица странно обострились, так что казалось, это и не Николка вовсе. А когда мальчишка открыл рот, то из него вывалился длинный синий язык, достающий до конца подбородка. Он прислонился лицом к стеклу, так что язык мазнул по нему, оставляя серые разводы… И замычал глухо, но громко, и заскрёбся чёрными сломанными ногтями в окно.

Василий с ужасом отпрянул назад от Николки и с отчаянием обратился к старухе:

— Да что ж это такое?!..

А старуха зло рассмеялась:

— Смотрите-ка, и после смерти он хочет к тебе на службу! Примешь? — она зло рассмеялась, а затем посуровела. — Ты зачем свою работу на чужие плечи переложил? Я тебе говорила, что лес чужих не любит? Говорила? — она смотрела на него немигающим взглядом.

— Говорили, — прошептал Василий.

— Так вот струсил — ты, а ответил за это — он, — неприятно улыбнулась она.

Василий закрыл глаза. Он чувствовал боль и вину за то, что своими руками отправил мальчишку на смерть.

Старуха тем временем встала с кресла и прошаркала мимо него к окну.

— Ну что ты, голубчик, так мучаешься… — проворковала она, постукивая пальцами по стеклу. Николка перевёл на неё взгляд мутных глаз и снова что-то промычал.

Василий открыл глаза и снова посмотрел на мальчишку. Только сейчас он заметил, что лицо и шея Николки были покрыты серо-фиолетовыми пятнами. Мальчишка бестолково таращился на старуху, а та вдруг рассердилась.

— Не слушаешься, значит? А ну, вон! — и хлопнула по стеклу так, что оно громко затрещало.

В то же мгновение изба ожила: заскрипела, будто застонала мучительно, словно оживая от столетнего сна. Вокруг Василия всё завертелось-закрутилось быстро-быстро: стол со стоящими на нём мутными бутылями дребезжал, чучело совы, висящее в тёмном углу на нитках, моталось из стороны в сторону, а с полок на стене сыпались какие-то дурно пахнущие травы. Старый резной буфет распахнул свои створки, и оттуда, пронзительно звеня, выпали медные миски и ложки. Подпрыгивал на своих коротких ножках и тяжёлый большой котёл, стоявший на полу.

Изба вращалась вокруг своей оси, старуха хохотала, её смех хриплым карканьем разносился, казалось, на весь лес… А затем всё прекратилось.

Василий шумно выдохнул и перевёл измученный взгляд на старуху. Та довольно улыбалась, глядя в окно. Николки нигде не было. Василий хотел было спросить её, куда он делся, но замер. Свет из окна, слабо пробивающийся через мутное стекло, скользнул по голове старухи, по её седым волосам… Василий моргнул несколько раз, присматриваясь внимательнее — они вдруг показались ему более тёмными, чем раньше.

Старуха резко повернулась к нему и быстро приблизилась.

Василий снова поморгал, и иллюзия исчезла. Старуха и впрямь была вся седая. Она приподняла голову Василия холодными пальцами, а тот, совсем обессилевший, покорно взглянул в её злые глаза.

— Голубчик, — вкрадчиво сказала она. — Приходи завтра, приноси то, что велено было. Да никого не проси об этом, а сам всё делай, — она холодно улыбнулась ему, а у Василия мурашки по спине побежали от этой улыбки.

Он кивнул, встал со стула и уныло побрёл прочь.

* * *

Все следующие дни шёл дождь. Он тёмной завесой окутал лес, который своими чёрными ветвями тянулся в серое плачущее небо. Василий мок под моросившим дождём и ледяным ветром, который кидал мелкие капли ему в лицо; продирался сквозь мокрые колючие заросли и тяжёлый липкий туман, вяз по колено в болоте, и будто на плечах тяжёлую ношу таскал.

Порой под ноги ему попадались кости, слишком крупные, чтобы принадлежать животным, а однажды он даже нашёл человеческий череп. Тот скалился ему изломанной линией челюсти, в которой не хватало нескольких передних зубов. Приглядевшись внимательней, Василий разглядел в темноте пустой глазницы маленького спящего ужа.

Дождь лил не прекращаясь, а Василию уже начинало казаться, что он не в этом Богом забытом месте ищет непонятно что, а находится около своего дома, где его ждёт та, которую он оставил, польстившись на чужие богатства.

Тогда вспоминались её русые волосы, и как он любил гладить её по голове; а ещё — большие голубые глаза. Они почему-то плакали, эти глаза, и смотрели с немым укором. По-другому и не вспоминалось, по-другому и быть не могло, ведь Василий помнил почему-то лишь их расставание.

А затем все воспоминания и миражи рассеивались, и он приходил в себя. И понимал, что стоит на зелёной поляне, полной растений, грибов, и ему осталось собрать совсем немного.

* * *

И вот настал момент, когда Василий собрал все травы, которые ему наказала собрать старуха. Он с удовольствием вдохнул в лёгкие влажный вкусный запах леса; ощутил на языке горечь росшей полыни, кедра и болотных мхов.

И эти запахи показались ему самыми чудесными на свете.

Василий посмотрел на небо. Оно, спокойное и тихое после пролившегося дождя, безмолвно внимало его взору и было совершенно безучастным и к его горестям, и к радостям. Однако теперь, когда отчаяние, преследовавшее его ранее, отступило, Василий улыбнулся равнодушному небу и пошёл прочь от этого места навстречу царевне и богатствам, которые за неё сулил царь.

О голубых глазах и русых волосах той, которую он оставил, Василий больше не вспоминал.

* * *

В избе было светлее, чем обычно. Горел огонь, и тени от него лизали стены избы; в огромном котле бурлило ядовито-зелёное варево. Старуха сновала между котлом и буфетом, доставая из последнего неведомые Василию травы, подносила их к носу, нюхала и что-то тихонько бормотала. Время от времени она хихикала и потирала руки.

Что-то в её фигуре показалось Василию новым. Какая-то быстрота и проворность появились в её движениях. Вот старуха повернулась к нему лицом — и в глазах, в которых блестели отсветы пламени, он разглядел непонятное ему ликование.

Он сглотнул вязкую слюну и облизал пересохшие губы. Волнение заставило его сердце забиться быстро и нервно, сковало всего его и почти оглушило. Василий увидел, как ведьма помешивала черпаком варево, кипевшее в котле. Теперь оно меняло цвет с зелёного на малиновый, с малинового на синий, а после стало чёрным.

Василий перевёл взгляд на ведьму.

Та зачерпнула из котла чёрного варева в большой медный кубок и поднесла ему.

— Пей, — приказала она.

И Василий, будто заколдованный, медленно взял кубок. Тот был тяжёлым и горячим. И зелье Василий пил — будто кипящую лаву в себя заливал.

А старуха в нетерпении смотрела на него и шептала:

— Пей, пей, пей…

И когда он, выпив до дна, поднял глаза на ведьму, то увидел, как ликующе блестят красные точки её глаз.

Страх взвился в нём, ледяной стрелой прошёлся по позвоночнику, когда Василий почувствовал, что не может пошевелиться. Кубок выскользнул из его ослабевших пальцев и со звоном покатился по полу. А старуха запрокинула голову назад и громко захохотала. Её смех громыхал в ушах Василия колокольным звоном, и он с ужасом увидел, как стремительно старуха начала молодеть.

С жутким хрустом расправлялась её низкая, сгорбленная фигура и обретала формы. Её седые волосы потемнели до цвета вороного крыла, а бледная кожа расправилась, словно лист бумаги, и обрела здоровый розовый оттенок. Старческое лицо наполнилось жизнью, и на нём разгладились все морщины; глаза, со временем потерявшие свой цвет, обрели живую глубину и стали тёмно-карими, почти чёрными, а тонкие губы приобрели злой красный цвет.

От ужаса у Василия перехватило дыхание. Он снова попробовал сдвинуться — и не смог.

А ведьма, молодая и красивая, склонилась над ним и проговорила глубоким низким голосом:

— Ну что, голубчик? Попался.

* * *

— Сколько вижу таких, как ты, — сладко выдохнула ведьма, — всё не устаю удивляться, как на свете много глупцов, — она тонко улыбнулась, сверкнув злыми глазами, и наклонилась к Василию. Его сразу обдало горьким травяным запахом. И если бы он мог двигаться, то отшатнулся бы от неё. Но Василий, застыв на месте, даже говорить не мог. И лишь смотрел, смотрел, смотрел в безумные глаза ведьмы, в которых плескалась сама тьма.

Она выпрямилась и тяжёлым шагом прошла к креслу, села. Василий вспомнил, как увидел в царских хоромах портрет юной царевны. Как любовался её красотой.

И сейчас, глядя на ведьму, он всё понял. А ведьма, будто прочтя его мысли, широко улыбнулась:

— Догадался? Молодец.

Василий почувствовал, как от ужаса у него поползли холодные мурашки по спине.

Если на портрете царевна была красива той холёной красотой, которую всегда добавляет художник, желая польстить государю, то сейчас перед Василием сидело воплощение ночи, живая красота которая и притягивала, и отталкивала своей дикостью.

Ведьма была страшно красива. Красива именно той поистине дьявольской красотой, которая даётся лишь единицам из людей в один год из столетия. И эта её дьявольская красота была таковой именно потому, что граничила с уродством. У колдуньи были острые черты лица: высокие скулы и длинный нос с горбинкой, но больше всего бросались в глаза её тонкие красные губы, змеившиеся в злой улыбке. А чёрные глаза… такими и правда душу можно было выжечь.

Василий отвёл взгляд от неё, а ведьма тихо рассмеялась:

— Чем дольше живу, тем больше удивляюсь тому, какими слепыми могут быть люди. Потому что поверить в то, что говорит этот выживший из ума старик, может только слепец или глупец. Он свято верит в то, что я вернусь, даже не зная, жива я на самом деле или нет… Посылает ко мне всяких… Уж сколько ко мне таких, как ты, приходило за эти года, не счесть… И ты, родимый, стоишь их всех вместе взятых. Ты не только слеп и глуп, но и жалок в своей алчности. Бросить свою невесту и отправить на смерть человека, который тебе доверял и был готов идти за тобой… Браво! Я восхищена, — ведьма хищно улыбнулась. — Ну что ты? Боишься? Правильно делаешь, родимый. Да только не выбраться тебе отсюда. Поздно. А уж пока ты сидишь тут, недвижимый, и зелье моё действует, я расскажу тебе, как всё начиналось.

* * *

— Давным-давно, лет так пятьдесят назад… Ну что ты смотришь так на меня? Да, я совсем немолода. Итак, давным-давно жил… дак он и сейчас живёт, и правит — царь. И была у него дочь. Красоты такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Звали её Серафима Прекрасная. Ужасное для неё имя, ей оно никогда не нравилось, поэтому она всегда запрещала даже отцу называть себя так.

Шло время, царевна росла, а царь подыскивал ей женихов. Только вот не нравился ему никто, никто не был достоин его прекрасной дочери, для которой он построил неприступную высокую башню. Царевна сидела там в окружении нянек и мамок. Башня была такая высокая, что девушку было видно всем приезжим царевичам, князьям, боярам да простым странникам. А ей были видны восходы и закаты солнца и дивный дремучий лес, который окружал королевство её отца. Она мечтала хоть раз выйти из башни и прогуляться на свободе в этом лесу, но отец, который страшно любил свою дочь, не выпускал её из башни.

Только мамки да няньки приходили туда. Да ещё учителя, которые учили её наукам разным. А приезжие всё шли и шли к царю, да всё её руки просили. И он отказывал, потому что никто из них не был мил ему.

А потом объявился в их царстве-государстве один учёный. Был он кровей заморских, богат и знатен, и слава о нём впереди него на семь вёрст шла.

Царь сразу же пригласил того к себе во дворец. Учёный оказался очень умён и начитан, а царь, очарованный его знаниями, попросил его научить принцессу всему тому, что он сам умеет. И обещал за это тридцать сундуков золота. Однако учёный отказался от награды и сказал, что коли царевна того пожелает, то сама и наградит его по всем его заслугам.

Шло время, учёный учил царевну тому, что знал сам. Но не заморские знания это были, а тайные знания, взятые предками из самых глубин земли в те времена, когда ещё не было никаких царств-государств, когда ещё не было и самого времени.

Показывал он ей чудеса такие, что от восторга у неё кружилась голова: то радугу создавал по щелчку пальцев, то огонь в руках держал и ей давал держать. Пламя было холодным как лёд и сверкало так ярко, что слепило глаза и разум.

Принцесса наградила колдуна, подарив ему своё сердце. А он обучил её всему, чем сам владел.

Когда царь узнал об этом, он в страшном гневе заточил колдуна в темницу, а свою дочь запер в башне под строгим надзором мамок и нянек. Но невдомёк ему было, что наученная колдуном царевна опоит всех сонным зельем и придёт на помощь к своему возлюбленному.

Когда царевна спустилась в темницу, то не узнала она его: колдун был озлоблен и чёрен лицом и казался старше. Едва она приблизилась к нему, тот схватил её за руки и начал упрашивать освободить. Но у царевны не было ключа, и она не была так искусна в колдовстве, как её возлюбленный.

Тогда она спросила:

— Разве ты не можешь наколдовать себе свободу?

Но колдун ничего не ответил ей. Лишь лицо его искривилось в злобе, а царевна отшатнулась от него.

Понимание озарило её ослеплённый любовью разум: заморский колдун вовсе не разделял её чувств, он хотел лишь власти.

Тогда вспыхнули его глаза ярким пламенем, и в отчаянной злобе притянул колдун к себе царевну за шею, поцеловал в губы красные жгучим, наполненным колдовством поцелуем. В поцелуй этот он вложил всю злобу свою и ненависть и, может, даже частичку души своей, я не знаю точно.

Сверкнула молния. И осветила она всю ту проклятую ночь белым ослепительным светом. Царевна со страшным криком пыталась оторваться от крепкой хватки колдуна, но никак не могла этого сделать. Только тогда, когда сам колдун оторвался от неё и с диким хохотом бесследно растворился в воздухе, только тогда она отлетела от клетки и увидела застывшего в дверях темницы царя. А он, похоже, видел лишь её шею, на которой чёрным пятном отпечаталась рука колдуна.

Со временем это чёрное пятно исчезло, но начало действовать странное проклятие: куда-то подевалось здоровье царевны, потускнела и поблёкла её красота. Но силы и знания, которые дал ей колдун, увеличились.

Серафима Прекрасная превратилась в неизвестную никому старуху. А царь, то ли слишком напуганный, то ли слишком обиженный, что она ослушалась его воли и влюбилась в того, в кого ей не стоило влюбляться, прогнал её прочь.

Шли годы. Старухи и след простыл. Она, то есть я, ушла далеко-далеко, на окраину того дремучего леса, в котором так долго мечтала прогуляться.

Колдуна так и не нашли, но я верю, что он жив до сих пор. А царь наконец прозрел и захотел меня вернуть, но, увы, теперь слишком поздно. Быть может, если бы он тогда дал мне больше воли гулять на родных просторах и общаться с людьми, я бы и не влюбилась в того колдуна и встретила бы прекрасного принца, и жили бы мы долго и счастливо… Кто знает.

Со временем я научилась пользоваться своими силами, голубчик. Нашла избушку, в которой меня никто не тревожил. Но мне стало тяжелее выходить на свет белый, потому что моё тело, разрушенное неведомыми мне чарами, слишком слабо для больших путешествий. Но к моей радости, находятся такие дураки, как ты, которые готовы продать всё, лишь бы достичь своей цели, и заплатить за неё любую цену. Так вот, голубчик, я не назвала цены за свои услуги. Принцессу ты нашёл, а платой за это будет твоя жизнь, — ведьма улыбнулась и встала с кресла.

А Василий в ужасе замычал и задёргался.

— Ш-ш-ш… — приложила к губам палец колдунья. — Будет не больно. По крайней мере, не так больно, как было больно твоему слуге.

Она склонилась над ним, положила ледяные руки ему на лицо и поцеловала. Василий мычал и дёргался, объятый неведомой силой, которая забирала его жизнь. Наконец сипло вдохнул поцелуй и затих.

Колдунья оторвалась от него, запрокинула голову назад и, закрыв глаза, прошептала:

— Наконец-то.

Безжизненное тело свалилось со стула на пол, ведьма перешагнула через него и толкнула дверь избы. Та медленно и тяжело поддалась властной руке, будто не желая выпускать колдунью наружу.

— Ну тише, тише… — прошептала ведьма и погладила дверь. — Я уже не твоя, отпусти.

Изба заскрипела, будто выражая свой гнев. А Серафима наконец толкнула её в полную силу. Дверь распахнулась настежь, и ведьму обдало свежим прохладным воздухом. Она с наслаждением вдохнула его в себя и пошла дальше, мягко ступая по зелёной траве.

Затем посмотрела на небо. Оно было беспечного светло-голубого оттенка, спокойное и вечно молчаливое. Светило яркое солнце, ведьма улыбнулась, подставляя лицо каплям. И тихо произнесла:

— Ты можешь выйти. Не бойся меня.

Сбоку раздалось негромкое мычание. Ведьма повернула голову на звук.

Он прятался за берёзой, которая скрывала его, что-то мычал и, похоже, никак не решался выйти.

— Ну же, иди сюда. Я не причиню тебе вреда.

Мычание стало громче.

— Я бы тоже после такого не доверяла людям. Но я уже давно не человек, мальчик.

Он шагнул вперёд, и солнце осветило лицо и фигуру. Синие пятна на шее и грязь были давно омыты дождём. Мальчишка стоял перед ведьмой, чуть качаясь. Синий язык свисал на подбородок, а стеклянные, лишённые всякого выражения, глаза смотрели на ведьму. Та улыбнулась:

— Хочешь ко мне на службу? Я щедро награжу тебя и не обижу, клянусь!

Николка замычал, а ведьма усмехнулась:

— Отлично. А теперь давай-ка кое-что сделаем…

Она взмахнула рукой и что-то прошептала: чёрные глаза на мгновение полыхнули красным. Поток ледяного ветра окутал фигуру Николки, и через мгновение на его месте оказался большой кипенно-белый лис. Он сощурил свои голубые глаза, глядя на ведьму, а та склонилась над ним и тихо засмеялась:

— Надо же, не думала я, что из тебя выйдет это… Что же, идём, — она пошла из леса прочь, а лис потрусил за ней.

Ветер мягко колыхал её черные волосы и длинные серые одежды, в которые была облачена колдунья. Она шла и шла навстречу солнцу, приключениям и опасностям.

И улыбалась.

Примечания

2

мн. ч., устар., церк., книжн., высок. «поясница», «бёдра», прим. ред.