Аджимушкай. Красные звезды в каменном небе. Том 2

Константин Стерликов

Сводный отряд полковника Ягунова П. М. – оказавшись в окружении, они не сложили оружия, а ушли во тьму Аджимушкайских каменоломен, чтобы продолжить борьбу с превосходящим врагом. Ушли на долгие полгода. Наверх вернулись немногие. Говорят, что маки и тюльпаны, которые расцветают весной в керченской степи – это души солдат подземного гарнизона, которые пробились сквозь толщу камня к живительному Свету… Книга содержит нецензурную брань.

© Константин Стерликов, 2022

ISBN 978-5-0056-0581-8 (т. 2)

ISBN 978-5-0056-0579-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В оформлении книги использованы фотографии из личного архива автора.

«…Не сердись, что вновь, в который вечер,

Невпопад на твой вопрос отвечу…

Понимаешь, красные тюльпаны

Снова расцвели в степях под Керчью.

А над ними в солнечные дали

Журавли летят, летят на север.

И цветут они в немой печали.

…Красные тревожные тугие.

С детства мне до боли дорогие,

По курганам, по степным курганам

Огоньками вспыхнули тюльпаны.

Красные, как галстук, кровь и пламя,

Как дружины пионерской знамя,

Встали в ряд в безмолвном карауле

Там, где отсвистели вражьи пули,

Там, где кружит сокол над курганом…

Помолчим… Уж много лет мне снятся

Керченские красные тюльпаны.»

Элида Дубровина.

Часть 4. «Нам снилась вода…»

Глава 1

Острое, сверкающее на солнце лезвие сабли входит в тело молодого красноармейца распарывая форму на предплечье, и молнией уходя назад. Крик боли вырывается из груди юного бойца, лицо перекашивается, винтовка падает на пыльную землю…

Затерянный туркестанский аул оглашается победным кличем отряда басмачей, ворвавшихся на тихие улочки. Немногочисленные появляющиеся около домов совсем юные солдаты молодой страны Советов, видимо курсанты, пытаются оказать сопротивление, хаотично стреляя из-за оград и переулков, но быстро сминаются под лавой лихих наездников, рубящих саблями направо и налево и паля во все стороны из английских карабинов. Конница басмачей растягивается по всему аулу, заполоняя собой все свободное пространство проулков, оглашая окрестности торжествующими дикими возгласами, сливающимися в единый устрашающий вой. Но неравный бой еще продолжается… Скоро становится трудно что-либо разобрать. Все повисает в клубах поднятой копытами коней пыли. Из которой доносятся резкие окрики, улюлюканье, храп лошадей, стоны и тугие хлопки выстрелов… Обезумевший вихрь охотничье-животного азарта бешено крутится, завевая туда все человеческие образы. Изнутри растущей бури вырывается единый восторг победы, растекающийся эхом множества воинственных грозных голосов. Беспощадные всадники яростно носятся, круша и затаптывая врага.

Но вот в какой-то момент плоть бушующего темного монстра прошивает огненная змея пулеметной очереди. Он будто замирает, потом грузно осев, начинает рассыпаться… Передовые конники валятся один за одним, другие наскакивают друг на друга, и опрокидываются в канавы, следующие сбиваются в кучу, не зная куда лучше броситься, чтобы занять выгодную позицию. Все смешивается в темный слепой хаос… Пламенеющие пули ливнем секут в упор, насквозь, застревая в телах и стенах домов. Попавшие в ловушку басмачи мечутся, но куда бы они не кинулись они натыкаются на клинки или раскаленный свинец. Противника почти не видно. Складывается ощущение что это откуда-то вырвались разъяренные духи.

И вдруг, словно из ниоткуда появляется лавина красноармейцев с примкнутыми штыками и с громогласным «Ура!» обрушивается на неприятеля. Впереди нападающих летят гранаты. Грохот взрывов сотрясает землю… Падающие кони, кучи сбившихся тел, окровавленные халаты… страхом перекошенные лица, последние обреченные попытки что-то сделать под не стихающим плотным огнем… Все происходит очень быстро и от солидного формирования в пару сотен сабель, почти не остается ничего. Остатки самых отчаянных басмачей с трудом пробиваются через кольцо окружения и уходят в горы…

Тем временем к селению подходит кавалерийское соединение Красной Армии. Их встречает командир курсантов Корнеев, появившийся с другой стороны дымящегося пылью и порохом аула. Конница останавливается и во главе отряда, спешивается статный усатый кавалерист с орденом Красного Знамени на груди. Это Василий Иванович Шорин, командующий войсками Туркестанского фронта.

— Впечатляющий пейзаж… Славно вы здесь постарались! Прижали мы Энвер-Пашу не на шутку! — осматривает поле боя командующий, — Деваться ему некуда… Подпортили горному дракону шкурку основательно, рубим его поганые щупальца, отряд за отрядом, скоро ничего не останется! Кроме изрыгающей огнем головы… Тогда и ее срубим!

— Обязательно. По-другому и быть не может. Зло должно быть наказано и самым суровым образом. Предателям пощады нет! Был с нами, радел за большевистское дело, служил военным советником, потом переметнулся! Уверовал видите ли… В какие-то архаичные бредни! — горячо подхватывает Корнеев, — До этого убежденным атеистом был, а потом враз «правоверным» стал. Борцом за религиозные идеи!

— Он им чужой! Когда его раскусят… Ему не поздоровиться! Ибрагим-бек истинный лидер басмаческого движения уже его отверг… И когда они столкнуться, ни на жизнь, а на смерть, только вопрос времени. И по происхождению наш Энвер-Паша не пойми кто, наполовину турок, наполовину албанец, а в этом восточном регионе национальность имеет очень важное значение. Да и цели у него мутные, амбициозные… Местным царьком хочет сдать! Больше ему податься некуда! Народ не глупый, все поймет. От него уже многие отворачиваются. Так что авантюра ненадолго. Не мы, так сами местные отрежут этой лживой змее голову…

— И правильно! Чем быстрее, тем лучше! — воодушевляется Корнеев, — Эту чуму ликвидировать. Чтобы смерть и смуту дальше не сеяло. Такое паскудство изворотливое и ядовитое не должно жить… Пусть в ад возвращается! В свою черную пропасть!

— Здесь как я вижу, твои курсанты постарались? Не ожидал! Неплохо справились…

— Я сам удивлен. Я их оставил для прикрытия. А они инициативу в свои руки взяли и уничтожили один из крупных отрядов Энвер-Паши!

— Надо выяснить кто это все провернул так дерзко и внезапно. Эй, боец, поди сюда!

От общей массы отделяется беловолосый, вихрастый солдат, намного старше остальных, снующих между саклями…

— Здравия желаю, товарищ командующий! Разрешите обратиться к товарищу командиру батальона? — вытягивается красноармеец, произнося слова с мягким акцентом, — Докладывает командир Виктор Кетчик!

— Обращайтесь! — сопит в густые усы Шорин.

— Товарищ командир батальона! Ваше задание выполнено. Враг разбит и отступает.

— Отлично. К вам есть вопросы от товарища командующего! — строго чеканит Корнеев, — Извольте ответить…

— Есть ответить!

— Хорошо вы тут потрудились ратным делом, курсанты! С засадой славно вышло. И кто автор этого произведения? — кивает на дымящийся аул Шорин, — Кто так хвосты башибузукам накрутил?

— Это Пашка Ягунов! — довольно расплывается в улыбке Кетчик, — Он у нас мастер на такие штуки заковыристые! В самые трудные моменты находит правильное решение и выводит как это сказать… на свет! Все становится ясным.

— Ягунов говоришь… Что ж, надо бы на него поглядеть, что он из себя представляет. Ну-ка, товарищ Кетчик, давай его сюда, потолкуем! — расправляет плечи Шорин, опуская ладонь на наградную шашку, — выясним как это он тут все без нас провернул.

— Есть!

Красноармеец быстро исчезает в суетливой толпе возбужденных курсантов, вкушающих дары победы.

— Забавно… Кого у тебя в училище только нет! Азиатские народы понятно. А тут Кетчик значит… — теребит ус Шорин, — Он что поляк? Или западный украинец?

— Немец! — улыбается Корнеев, — Хороший малый! Командир взвода. И в бою в первых рядах. Отличный парень! Не нарадуюсь…

— Хм… немец говоришь? — хмурится Шорин, — Помнится я в Первую мировую против них хаживал… Незабываемо. Бились жестоко, в клочья! 25 февраля 1915 года у деревни Глембокий-Брод никогда не забуду! Рвали друг друга на куски. Да и потом… Чего только не было. И бомбардировки чудовищные и химические газовые атаки. Пришлось хлебнуть в окопах от этих баварцев. Не на шутку сходились! Упрямые ребята… Он как здесь? Из переселенцев что ли?

— Нет, все твои бывшие противники, Василий Иванович! — вздыхает Корнеев, — Они теперь в нашем училище. Военнопленные. Венгры, австрийцы еще есть… Служат исправно. Нареканий нет. Они после выпуска остались в качестве учителей и наставников. Молодых учат… И надо сказать, очень даже хорошо. Образцовые подразделения. Порядок идеальный! Солдаты безупречные, но лихости не хватает! Все как по бумажной схеме…

— Есть такое… Устав и всю военную науку знают как поп псалтирь, а вот с лихостью у них проблемы, не их европейский формат, но зато с головой полный порядок! Это тоже важно. У нас дурней хватает, и среди солдат и среди командиров, так что эти немцы нам пригодятся. Да, времена меняются… Враги становятся друзьями! Наверно это хорошо… Лишь бы в спину не ударили! Не верю я сдавшемуся врагу, если честно. Как говорят здесь на Востоке, нет ничего хуже раненого врага, которого ты пощадил…

— Может и так, но не все противники коварны, есть те, кто искренне раскаивается, кардинально меняется в какой-то предельной ситуации. Человек существо сложное! Просчитать каждого, увидеть из чего он состоит в душе, и на что способен, достаточно трудно. Кто-то может тебя убедить в абсолютной преданности, а потом всадить нож сзади… А кто-то наоборот постоянно на подозрении, а в критическую минуту тебя из пекла вытащит! Такое не раз бывало.

— Хороший командир должен все это видеть, и понимать сразу! Тут особая психология. Замечать надо все, особенно мелочи. Как держит себя боец, что говорит, какие склонности и увлечения имеет… Все это скажется во время боя!

— Да, у тебя опыт большой, Василий Иванович! Ты живая легенда. Слышал что ты Георгиевским кавалером стал еще в Первую мировую! Один из храбрейших офицеров… Царский полковник! Как ты к нам попал, под Красные знамена? Как так получилось?

— Да много кто из бывшей царской армии перешел в лагерь большевиков. Потому как воевать против собственного народа — самое последнее преступление! Боевой путь я еще раньше начал — в русско-японскую войну в 1904—1905 годах ротой командовал. Самураев гоняли… Потом, Глазовский пехотный полк, это уже июнь 15-го года. После Октябрьской революции думал долго, и твердо перешел на сторону Советской власти. А в военном отношении в моем случае все просто… Меня солдаты сами выбрали командиром 26 пехотной дивизии. Ну и пошло поехало! В сентябре 1918 года был назначен командующим 2-й армией Восточного фронта. Много трудился над реорганизацией нашей молодой Красной Армии! Воевал против Колчака и Деникина. В 1919 году руководил проведением Пермской и Екатеринбургской опепаций. В 1920 году стал членом Сибирского революционного комитета. Так и живем… Все дальше наш революционный бронепоезд мчится!

— А из последних твоих подвигов сам барон Унгерн? Ты же его ловил по степям?

— Ловил! — вздыхает командующий, — Еще один клоун… Немецкого разлива! С азиатским душком… Хотел империю Чингиз-хана возродить, только в своем любимом наипрекраснейшем лице! Что у людей в голове бродит, диву даешься! Такое и в глубоком перепое не придет. Как втемяшут себе в башку что-нибудь, и начинают раскручивать и народ за зря губить! Что за пакость такая и случается. Теперь вот еще один шут гороховый — Энвер-Паша! Скольких еще будет… Скоморохов ряженых! Только кровь льют простых людей понапрасну!

— Ничего! Всех этих выродков переловим, как бешенных собак… Очистим землю! Чтоб людям спокойно жилось. И мирно трудилось. Чтоб детей растили и не воевали больше ни с кем… Ты Василий Иванович, все к аулу этому приглядываешься! Мысли на будущее есть, или все в детали боя прошедшего вникаешь?

— Именно! Вникаю, Корнеев… вникаю! То, что сделали твои добры-молодцы хорошо конечно, но очень рискованно. На грани колебались. Если бы басмачи во время сообразили что у к чему, то хана бы вашим курсантам а потом из этого захваченного аула наш бы эскадрон еще покосили! До одного…

— Ну все же обошлось..

— На войне так нельзя, Корнеев! Я допускаю элемент авантюризма, но в очень малых количествах. Ошибки, даже самые малые на войне дорого стоят… И жизнями исчисляются. Понимаешь? Всегда нужный точный и верный расчет… А бесшабашная лихость, она только в нужный момент приемлима.

— Понял. Приму к сведению. Молодые они горячие! Жадные до дерзких свершений, сдерживаю их как ретивых коней! Горят как пламя… Бить врага! Молодую советскую республику строить! Считай, совершенно новый мир… Как их остановишь, когда такое на горизонте? Когда рушатся все старые устои и мы стоим на пороге новой эпохи, и все это в наших руках? Тут хоть у кого голову сорвет…

— Как бы то ни было — а армия это дисциплина прежде всего! Это первейшая заповедь… Только так можно выстоять в пылу самого тяжелейшего сражения. А потом уже все остальное. Умения придут с опытом… А вот внутренний строгий дух решает все!

— Вы правы, Василий Иванович! То, что внутри у нас, решает все. Ни сила оружия, ни самая правильная теория с могучим духом не совладают. А вот и наши сегодняшний герой топает…

К старшим командирам спешно подходит высокий худой курсант, ловко закидывая винтовку за плечо.

— Кто таков? — подкручивая роскошные кавалерийские усы, спрашивает Шорин, — Докладывай…

— Товарищ командующий Туркестанским фронтом! Ягунов Павел, курсант Ташкентской пехотной школы командного состава имени Владимира Ильича Ленина! По вашему приказанию явился!

— Ты организовал эту западню для врага?

— Так точно!

— А приказ какой был? — хитро щурится на солнце Шорин, — Какая задача тебе была поставлена, Ягунов?

— Поддержка кавалерии с флангов. Вступать в бой после непосредственного соприкосновения с врагом вашего кавалерийского соединения.

— Стало быть, ослушался приказа?

Курсант переминается с ноги на ногу, но потом в глазах вспыхивает стальной огонек и он твердо отвечает:

— В сложившейся обстановке я принял оптимальное решение! Заманил противника на запутанную местность данного поселения, где его конница потеряла стратегическую инициативу, и нанес удар с нескольких направлений. Что привело к ликвидации данного бандформирования. Поставленная задача выполнена!

— Четко докладываешь! И выправка хорошая… Как на картинке! Чувствуется командирская жилка, и весьма недурная! Хоть сейчас тебя в царский офицерский корпус на обучение, там бы среди первых по строевой был! Я сам такой заканчивал. Но у нас Армия сейчас другая, рабоче-крестьянская! Но дисциплина и выправка должна быть также на высоте, и еще лучше… Ну что ж, молодец, Павел Ягунов! Не только владеешь ситуацией, но и видишь на перспективу, соображаешь как врага опутать и повергнуть, как победу принести, такие командиры в Красной Армии нужны. За ними будущее всего нашего государства. Так держать! От лица командования выражаю тебе благодарность! Но впредь все свои действия, какие бы они ни были гениальные, согласовывать со своими непосредственными командирами! А то вишь что учудил… Что и Корнеев твой, похоже, дар речи потерял, ахнуть не успел! Все должно быть по уставу и по приказу! Иначе под революционный трибунал загремишь. Сегодняшний бой ты выиграл, повезло, как говорится, вкушай плоды славы, но все могло сложиться и иначе, будь враг осмотрительней и проворней в тактике. А это гибель товарищей и поражение в целом всего армейского соединения. Понимаешь, курсант?

— Так точно, товарищ командующий! Проведу работу над ошибками, сделаю соответствующие выводы! — чеканит Ягунов, — Больше не повторится!

— Ты и перед начальством нужную лазейку найти умеешь! И тут в бой идешь грамотно, — внимательно присматривается Шорин, даже чуть-чуть наклоняясь вперед, — Странно это все как-то! Чувство непонятное. Будто знал тебя раньше, или видел где. Чудно все это. Что-то в тебе есть… Ягунов! Такое неуловимое и противоречивое, и не похожее на все остальное армейское. Будто не совсем отсюда ты, а из сна какого появился… Ладно отдыхай! Видимо я просто на жарком южном солнце перегрелся, голова кружится и рассудок закипает. У нас впереди еще один переход через горы! Нужно набраться сил… Боев нам еще много предстоит. Так что приказ всем — отдыхайте и приводите себя в порядок!

— Есть отдыхать и приводить в порядок! Разрешите идти?

— Разрешаю…

Курсант, козырнув, разворачивается и быстро исчезает, словно его и не было…

— Ну что скажешь, Василий Иванович? — задумчиво спрашивает Корнеев, — Как тебе наш юный Бонапарт?

— Да все хорошо, все что нужно для командира — на месте, толк из него выйдет, но есть в нем какая-то трагическая обреченность в глазах… Как отметина! Судьбоносная… Такие глаза обычно у поэтов и художников бывают! Я сталкивался с такими. А тут просто гремучая взрывная смесь, и последствия ее неясны. Взгляд поначалу прямолинейный, стальной, а заглянешь глубже — будто море самых разных образов плещется… Но будущее в армии у него определенно есть. У него характер, своих позиций никогда не сдаст. Предан своему делу до последнего! Нам такие необходимы.

— Он сильно отличается от остальных! Правильно отметили, есть в нем какая-то особенность, но уловить ее почти невозможно. Как облако по устру, ускользает. Когда ближе пообщаешься, будто проваливаешься в него. Есть в нем притягательная сила, почти магическая. Люди к нему тянутся! Будто открывается что-то, зовет за собой, глубина захватывающая… Его слушают товарищи, как никого другого, доверяют… Хотя ярко выраженных лидерских напористых качеств я не замечал. Он очень тихий и скромный, исполнительный, вдумчивый. Строгий к себе и остальным. Но его тихого слова достаточно, чтобы за ним хоть на край пропасти пошли. Удивительное дело! Я это и пытаюсь использовать в командных целях. Авторитет у него высокий среди курсантов, даже сейчас.

— Вот примерно это я и хотел сказать. Есть в нем что-то покоряющее других, я бы сказал колдовское. То ли от природы, то ли в силу приобретенных умений. Но я самое главное забыл сказать — такие умирают рано.. У них будто на роду написано. Полыхают ярко как звезды на небе, и сгорают очень быстро…

— Ну, это мы еще поглядим, Василий Иванович! Мы такие кадры куем, что никакая смерть фатальная их не возьмет! Наша пехотная школа шальных смертей не допустит! Мы если надо и все механизмы Судьбы перекуем…

Ягунов садится в тень, доставая фляжку, делая несколько глотков и поглядывая в сторону старших командиров.

— Ну что там, ругали? — спрашивает Кетчик, — Или хвалили?

— И то, и другое… одновременно! Но в целом нормально. Победа за нами! Хотя они правы, приказы нарушать недопустимо.

— Не грусти, Пашка! — хлопает по плечу товарища, — Ты все правильно сделал. Что за солдат на войне без инициативы? Просто кукла… Мозги каждый должен иметь, а кто в окопе особенно. Без этого ни одного сражения не выиграешь, ни большого, ни малого!

— Здесь вопрос дисциплины и следования намеченной схеме! А мы накуролесили… Решили погеройствовать.

— Задача была какая? Уничтожение банды! Мы ее выполнили… А если бы просидели в засаде, прождали бы когда все столкнулись в общей куче, ввязли бы в пойми что. В условиях данной местности началась бы неразбериха. И там неизвестно какие потери бы были. Так что все правильно! Дас ист рихтихь!

— Гут! Данке фюа ди херцлихен Ворте… (спасибо за сердечные слова). Du bist ein richtiger Freund, Victor! (Ты настоящий друг, Виктор!).

— Danke, du sprichst schon gut Deutsch! (Спасибо, ты уже стал хорошо говорить по-немецки!)

— Ich habe einen guten Lehrer! (У меня хороший учитель!) — улыбается Ягунов, — Ich versuche (Я стараюсь…)

— Das ist gut. Zwei große Länder, zwei große Nationen müssen Freunde sein, gehen zusammen zu neuen erstaunlichen siegen! — горячо заявляет Кетчик, — (Это хорошо. Две великие страны, две великие нации должны дружить, идти вместе к новым ошеломительным победам!)

— Alle Menschen müssen Freunde sein. All das Problem in den Kapitalisten und Ihren Durst nach Profit… Sie um des Gewinns Willen entfesseln alle Weltkriege! Aber wir werden es ein für allemal beenden! Der Fall des deutschen Marx und des Russen Lenin schenkt den Menschen eine neue glückliche Welt! (Все люди должны дружить. Вся беда в капиталистах и их жажде наживы… Они ради прибыли развязывают все мировые войны! Но мы с этим покончим раз и навсегда! Дело немца Маркса и русского Ленина подарит людям новый счастливый мир!)

— Lass es sein! (Да будет так!)

— И немецкая и русская Революция стерла все национальные предрассудки! — переходит снова на русский Ягунов, — Нации, люди должны стать братьями друг другу! За это мы и боремся…

— Наше будущее будет замечательным! Наши дети уже не будут воевать…

— И расовых опасных заблуждений не будет! А только дружба и культурный обмен. Германия — великая страна! С богатой культурой и замечательной историей. Вот видишь, я уже благодаря тебе и немецкий стал учить! Может пригодится в дальнейшем…

— Вот поедем ко мне домой когда-нибудь, — мечтательно тянет Виктор, — там ты себя покажешь, и будешь там совсем своим. Да ты и на немца похож! Тебе бы Паша, еще очки для солидности, и будешь выглядеть настоящим немецким инженером! Одна из самых почетных профессий Германии!

— Мне очки? Военному? Будущему командиру РККА? Да ты что… Я что профессор буржуйский что ли? На кого я буду похож? Нет, вот этого не надо. Только вид армейский портить. Да и как в них воевать можно? Слетели от малейшего толчка — и все, слепой! Шаг в сторону и погиб… Зачем это?

— Когда войдешь в солидный возраст, они наоборот тебя украсят! — расплывается в улыбке Виктор, — Будешь уважаемый статный герр Ягунов!

— Как там у вас в Германии?

— Хорошо, уютно, тепло. Как в детстве у всех… Без потрясений. Очень красивые маленькие города, деревенские сады. Все размеренно и спокойно. Все трудятся как пчелы в улье, на благо своего общества. Все по закону! Каждый на своем месте. Знает свою роль и предназначение. Одним словом Орднунг! (Порядок).

— Это отлично. Порядок — залог успеха в любом деле. Когда все четко функционирует, можно много достичь, чего и сам не предполагаешь! А начнись хоть малейший перекос, все рухнет…

— Это точно. Поэтому всегда надо следить за чистотой — и своей деятельности, и чистотой мыслей и духа! А все-таки как думаешь, Паша, может ли так случиться что Германия и Россия снова будут воевать? Ну из-за капиталистов или еще чего-нибудь?

— Не думаю… У нас сейчас мир прочный. И отношения становятся все лучше. Газеты писали совсем недавно, что наши страны подписали Рапалльский договор. И военное сотрудничество началось. А это о многом говорит. Что мы братья по оружию и мы вместе! С кем угодно, можем воевать но только не Германией. С Англией, с США, с этими отпетыми буржуями и угнетателями народных масс, вполне возможно. Они на нас зубы точат… Всеми силами пытаются нас уничтожить. А Германия — нет.

Даже не представляю чтобы мы с тобой сошлись в бою Виктор! Такое в кошмарном сне не приснится…

— Простым людям война не нужна! Никому! Это только политики мировые бойни развязывают. А обычный крестьянин или рабочий думает только о слаженной жизни и своей семье… Разрывы снарядов никто не хочет слышать! Это противоестественно…

— Это верно. Каждый строит свой дом, свой маленький мир, растит его и лелеет… Так и складывается понятие Родины. Домой не хочешь?

— Не знаю… Иногда сильно тянет. Бывает вообще все пропадает, и радуешься тому, что вокруг тебя. Человек ко всему адаптируется, если еще и нормальные условия есть… Я и тут привык! Хотя у вас здесь жара невыносимая! В Германии чудесно, но тесно. Тут ширь такая, аж голова кружится… Особенно здесь в Азии. О! Глянь, еще одно подразделение к нам прибыло. Национально-азиатское… Интересные они какие! Смотри-ка, Пашка, а что у них на рукаве за крест такой заковыристый? Я уже раньше где-то такое видел. Что-то или религиозное или оккультное…

— Свастика! Это калмыцкие части, Шорин ввел, национальный традиционный знак для боевого духа!

— И зачем так?

— Они буддисты, национальная культура. Свастика — это их символ солнца и счастья. Священное народное изображение. Как флаг армейский!

Занятно…

— В приказах она звучит как «люнгтн», или буддийская «Лунгта», означающая — «вихрь», «жизненную энергию». Бурю революционную словом! Очень даже подходит… У славян она тоже есть «Коловрат» называется. Но наша Красная Звезда лучше, в ней больше веры и смысла в борьбе за Правду и новую коммунистическую эру!

— Это точно. Лучше идти к новому, чем оглядываться на прошлое! Возводить что-то свое, чтобы потом потомки гордились. И как оно все дальше будет? Какими мы станем лет через двадцать? Интересно… Как все поменяется. А давай, Паша споем! Чтоб душа взлетела…

— Что петь то будем? Опять твои народные немецкие?

— А почему нет? Русские вчера пели… Местные тоже пробовали. Опять пробил час немецкий. Выбирай сам.

— Тогда давай «Лору»! Уж очень она у вас заводящая… «IM WALD, IM GRUENEN WALDE?» Пойдет!

— В зеленом лесу? Отлично… Лучше не придумаешь! Ну что, поехали?

И два друга бодро выдают, сотрясая горячий пустынный воздух:

«… Im Wald, im gruenen Walde,

Da steht ein Foersterhaus.

Im Wald, im gruenen Walde,

Da steht ein Foersterhaus.

Da schauet jeden Morgen,

So frisch und frei von Sorgen,

Des Foersters Toechterlein heraus,

Des Foersters Toechterlein heraus.

Ta ra la la, ta ra la la,

Des Foersters Toechetrlein so frisch heraus,

Ta ra la la, ta ra la la,

Des Foersters Toechterlein heraus.

Lore, Lore, Lore, Lore,

Schoen sind die Maedchen

Von siebzehn, ahctzehn Jahr.

Lore, Lore, Lore, Lore,

Schoene Maedchen gibt es ueberall.

Und kommt der Fruehling in das Tal,

Grues mir die Lore noch einmal,

Ade, ade, ade!

Der Foerster und die Tochter,

Die schossen beide gut.

Der Foerster und die Tochter,

Die schossen beide gut.

Der Foerster schoss das Hirschlein,

Die Tochter traf das Buerschlein

Tief in das junge Herz hinein,

Tief in das junge herz hinein.

Ta ra la la, ta ra la la,

Tief in das junge, junge Herz hinein,

Ta ra la la, ta ra la la,

Tief in das junge Herz hinein.»

(В лесу, в зелёном лесу

Там стоит домик лесника,

Оттуда выглядывает каждое утро,

Такая весёлая и свободная от забот,

Дочь лесника,

Дочь лесника, такая весёлая,

Дочь лесника.

Лора, Лора, Лора, Лора,

Прекрасны девушки

Семнадцати, восемнадцати лет.

Лора, Лора, Лора, Лора,

Везде есть прекрасные девушки;

Приходит весна в долину,

Передайте привет Лоре, прощай, прощай, прощай.

Лесник и его дочь —

Оба прекрасно стреляют.

Лесник подстрелил оленя,

Дочь затронула парнишку

Глубоко в сердце.

Глубоко в юном, юном сердце,

Глубоко в юном сердце.)

— Красиво поете юноши! — раздается с усмешкой голос словно из ниоткуда, — Только надо знать что петь, чтоб чего худого не накликать… Любое пение духов привлекает! И не всегда светлых. Осторожней нужно быть, когда свои пропасти открываешь, особенно в радости. Джины на наши чувства слетаются сразу, как стаи ворон.

Красноармейцы вертят головами и почему-то не сразу замечают странного человека в рваном полосатом халате, который пристально на них смотрит из проулка, почти сливаясь с тенью от нависшего домика.

— Это кто еще? — замирает Кетчик, невольно перехватывая оружие наизготовку, — Старец вон этот… Взгляд злобный, весь всклокоченный, поза почти боевая… Может из басмачей или сочувствующих, беситься, что мы его друзей побили?

— Нет, — тихо шепчет Ягунов, — Он здесь случайный.

— Откуда знаешь?

— Дервиш это. Странник.

— И что это значит?

— На Востоке это вроде монаха или святого по их верованиям. Дервиши ходят по всему миру, считается что обладают сверхъестественной силой, могут всякие чудеса творить… И даже объединяются в воинствующие ордена! Словом, достаточно колоритное явление Старого уходящего Востока! Ас-саляму «алейкум отец! — повышает голос Ягунов, — Что тебя привело к нам почтеннейший?

— Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, мои юные друзья! — слегка смягчается, но в глазах еще гуляет неистовое непредсказуемое пламя, — Случайных встреч не бывает! И я послан к вам высшей силой, чтобы вразумить и наставить на путь истины и правды. Для всех заблудших в темном Лабиринте жизни…

— Ну началось… Карусель затуманивания мозгов, — недовольно вздыхает Виктор, — сейчас начнет свою псевдомистическую ересь нести. Я уже этого фольклора экзотического здесь наслушался и насмотрелся досыта. Сначала высокие патетические слова о спасении души, потом деньги и продукты давай, белый солдат и даже патроны. Это одна схема. От кишлаков до базаров. Все одна пластинка крутится! Про Аллаха и воздаяние… Они кроме этого здесь что-нибудь знают?

— Подожди… Пусть скажет! Все-таки человек в летах, старость надо уважать. Тем более здесь. Может что дельное предложит. Помощь местных нам очень нужна.

— Вижу вас обоих, — с хитринкой присматривается чудной человек, — интересные пути у вас, непростые, извилистые… С одним все хорошо будет, придет куда надо. А вот второй…

— Так, Паша, с меня этого хватит, я устал, не хочу это слушать, пойду я к ребятам… Если хочешь общайся! Вкушай сказки тысячи и одной ночи! Я в другой раз…

— Да погоди, не суетись, Витя, сейчас все выясним. Человек с открытым сердцем пришел. Вероятно…

Дервиш подходит ближе и красноармейцы замечают, что он сжимает большой рваный камень в руке.

— Что это? — спрашивает Ягунов, — Зачем тебе этот камень, отец? Кинуть хочешь?

— Он не мне нужен… Это твоя судьба, юный воин! Бери и неси ее!

— Камень? Мое предназначение? Это шутка?

— Не простой камень, а сам Хаджи Мушкай — Горький камень… Древний и грозный… Необратимый. Твой путь, командир!

— Ничего не понимаю! — натянуто улыбается Ягунов, — Я уже знаю, что Восток — это язык притч, необычной поэзии, и зашифрованных смыслов. Но чтобы так! Просто булыжник под нос… и это твое будущее! Уж сильно замысловато… Тут даже не туман с намеками, а настоящая стена, где вообразить можно что угодно. Я такие ребусы решать не умею!

— Какие загадки, молодой командир? Я же тебе все предельно ясно сказал и даже показал — Камень, это самое главное и самое страшное, что будет у тебя в жизни! Чего тут неясного, неразумный юноша?

Кетчик тихо посмеивается в кулак и теребит товарища, мол пора пошли уже…

— Можно показать любой предмет, и сказать что это твое, — разочарованно вздыхает Ягунов, — вон хотя бы финик упавший, или кинжал у меня на поясе! Только никакой ясности это не добавит!

— Твоя тропа не плод и не острое лезвие! У тебя другое, особое… сейчас складывается! Ты сам эту дорогу туда прокладываешь… Человек ты хороший, светлый, справедливый… Но не туда пошел! — качает головой дервиш, — Все знаки на тебе говорят, что душу ты продал красным шайтанам! И они тебя утащат в свое подземелье… Забыл ты о Боге, небесах, о мирных делах, оружие в руки взял! И понравилось тебе это. Искусился кровью… Теперь пожинай плоды! А некоторые почтенные люди уже предупреждали тебя… Ты еще можешь этого избежать, если во время одумаешься и примешь Аллаха в свое сердце! По вашему — Бога! Повернись, и все изменится! У тебя будет другая дорога, где ты будешь жить долго, плодотворно и счастливо, о храбрый русский воин! Сделай выбор…

— Бог у нас внутри, это наши дела и поступки, наша любовь! Если уж на то пошло…

— Аллах велик! — простирает руки вверх дервиш и кланяется проводя ладонями по щекам, — К нему надо идти всеми помыслами и желаниями, нести Свет в этот мир, выполнять замысел Всевышнего! А не истреблять друг друга…

— Ты это бандитам скажи, которые твой народ узурпируют, — горячо вмешивается Кетчик, — а то они, прикрывшись святым именем Аллаха творят кровавые преступления против мира и человека, а мы атеисты, все это пытаемся предотвратить, спасти вас всех! Они убивают и грабят, не дают никому нормально жить. Ведь мы лишь людей охраняем от диких животных… от смерти закрываем. Для вас же стараемся! И мы же еще и грешники?

— Каждый ответит перед Всевышним! — спокойно отвечает странник, — Никто не уйдет от наказания. Все мы в руках высших сил!

— Эх старик! — бодро декламирует Ягунов, — Учиться бы тебе пойти! Грамоте и наукам. Влиться в современный прогресс! Книжки почитать умные. Живете тут в полном мраке! Неизвестно в каком веке застряли… Джины, драконы, колдуны, мистика всякая мутная. Ничего Советская власть выведет вас из мрака феодального Средневековья, построит новые современные города, просторные дома, обучит нужным передовым профессиям. Сразу в новую эру шагнете! Почувствуете свободу, ее вкус… Восток — это мудрость, он заслуживает новый виток развития!

— Камень… Горький камень! — странно улыбается путник, — Это твое Искупление, твоя Плаха, юный воин.

Глава 2

Южные ночи наступают внезапно. Трудно уловить момент, когда густо-синие сумерки вдруг превращаются в черноту. Словно внезапно гаснет электрическая лампочка, как по щелчку выключателя, или неуловимо падают огромные тяжелые черные шторы. Вот и сейчас, оберштурмбаннфюрер Перштерер пропустил этот призрачный отрезок времени, когда ночь безраздельно вступает в свои права, копаясь с документами на столе. За окном опускается непроглядная чернота, словно все залили вязкой смолой. Стоит глубокая тишина. Что кажется очень странным в постоянном уханье взрывов и стрекотне выстрелов на окраине Аджимушкая. Только местные трофейные часы в углу как-то непомерно громко отбивают свой монотонный бесконечный ход… Как они гремят, будто колотят заунывный набат, размышляет оберштурмбаннфюрер, как же эти русские любят беспорядочный бессмысленный шум. Во всем, даже в часах! Часы конечно интересные, фарфоровые, — восточная красавица в светло-зеленом платье, с длинной черной косой и гибким станом, держит в руках корзину в виде циферблата. Занятная вещица. Азиатско-экзотичная. Но внутри! Так и вся Россия… Вроде красивая картинка, простор, игра живых красок, а чуть не туда, или дальше вглубь — начинается подлинный ужас! Как и этих каменоломнях… Попробуй угадай, в пасторально светлой бескрайней цветущей степи целое подземное царство, кишащее безумными полумертвецами с оружием…

И это не фантазии, а самая настоящая суровая, даже жестокая реальность! И это все предстоит разгребать…

Перштерер вздохнув, возвращается к своим бумагам, но вдруг невольно вздрагивает, от хлопка входной двери. Он резко поднимает взгляд, рука почему-то инстинктивно тянется к кобуре. Хотя прекрасно знает, что во дворе только недавно проходил часовой. Нервы… Напряжение последних дней сказывается несмотря на его стальную волю. Он смотрит вперед. В проеме двери вырастает высокая темная фигура. Из-за яркого света настольной лампы и полутьмы в самой комнате не удается разглядеть кто перед ним стоит.

Перштерер хочет что-то сказать, но почему-то все слова куда-то пропадают, и к горлу подступает вязкий ком ощущения опасности.

— Кто там? — как-то хрипло неестественно выдавливает оберштурмбаннфюрер из себя, — Рабочее время закончилось. Что случилось?

В голову врывается рой нехороших мыслей. А если это партизаны? Сколько уже было случаев в соседних селах, когда подземные бандиты, под покровом ночи проникали в дома и вырезали целые подразделения. Очень тихо, без шума, без единого выстрела, уничтожали всех и исчезали как тени с восходом солнца, растворяясь в своей преисподней катакомб…

— Представьтесь, как положено! Что за цирк?

— Да я это… Что с тобой?

— Кто я? Не могу понять.

В ответ раздается смешок. Фигура чуть подается вперед. Немного крадучись, по кошачьи.

— Кто я? Смерть твоя! Или как там говорится… Доброй ночи, господин оберштурмбаннфюрер! — звучит из темноты с нотками иронии.

В темноте кажется, что-то клацает железом, доносится какая-то возня и вошедший, замирает с уверенным превосходством. Повисает тягучая напряженная пауза.

Перштерер холодеет и нащупывает рукоять пистолета. Бросает взгляд на окна. За ними подозрительно тихо, часового не слышно. Но почему вошедший говорит на чистом немецком? Впрочем, для такого матерого врага, с кем они имеют дело, это не удивительно.

— С кем имею честь? Или кто-то не понял, куда он вошел? Я могу напомнить…

— Прекрасно знаю, куда вошел! К тебе, дорогой друг! Какой неожиданной может быть встреча в полуночи!

Вылазь уже, из своей бумажной берлоги! Начинается другое время…

— Друг? Уж не из катакомб ли? Собственной персоной?

— Возможно. Мы все ими повязаны… Они сама Судьба и Неизбежность! Это тропа очень непредсказуемая.

— Еще шаг и я стреляю! Оружие на пол, лицом к стене… Быстро!

— С ума сошел? Так гостей не встречают… Ты хоть лампу сюда направь, совсем не видишь?

— Сначала оружие и руки вверх! Ты на прицеле. Никаких лишних движений. Дернешься — и ты труп! Назад, к стене живо!

— Ты явно переутомился! Я поднимаю руки, иду к тебе… В лицо посмотри, когда я выйду на свет! Ну, что?

Высокая темная фигура подходит ближе и превращается в гауптштурмфюрера Книппе.

— Черт бы тебя побрал Пауль! Что за шутки?

— Да какие шутки? Я вошел открыто, ничего лишнего вроде не сказал. Это ты устроил здесь не пойми что! Спасибо что не продырявил старого товарища! Сидишь в темноте, как монах в келье… Что стряслось, ты что, на взводе?

— Все в порядке! — убирает пистолет Перштерер, — Немного померещилось. Лишняя осторожность не помешает. Ночь — как раз время наших подземных врагов. Что так поздно?

— Работали с новой партией пленных. Я принес тебе протоколы допросов. Результат сегодняшнего кропотливого кровавого труда! — проходит Книппе, и усаживается рядом, — Я уже насквозь пропитался комиссарской кровью! Иногда становится очень противно… Рыться в их вонючих кишках! И вышибать мозги! Копаться в этой красной грязи. Мерзко… Как мясник на скотобойне! Пожалуй, надо немножко отдохнуть… Придти в себя!

— Хорошо оставь здесь! Я потом посмотрю. Я нашел вещи поинтересней сопливых красноармейских бредней. Нечто весьма захватывающее…

— Что? Бредней? Это же стратегическая информация. От этого напрямую зависит наш успех! С тобой все в порядке?

— Более чем. Я хочу знать больше, чем просто оперативные сводки! Хочу выйти за рамки войны и посмотреть на предмет со стороны, возможно даже изнутри… Понять саму суть. Изучить во всех аспектах, даже самых невероятных. Учесть все детали, и кажущиеся нелепицы. Понимаешь меня?

— Нет. Это отвлеченная софистика. С тобой явно что-то не то. Тебе нужно взять паузу. У тебя больной вид. Съезди в город, окунись в море, все пройдет! А так можно далеко зайти…

— Я в норме. Так вот послушай, во всем необходимо найти первопричину, исток открывшегося нам явления. Также как в греческой философии, когда они искали начало всего сущего — «Архэ». Мы должны выйти на первоисточник… Только тогда мы сможем понять происходящее! Другого пути нет.

— Прекрасно. То есть ты вместо добытых ценных показаний пленных решил заняться античными философскими опусами? Я вижу, у тебя на столе и книги какие-то лежат, явно не армейские папки и еще бумаги непонятные… Я полагаю, мой милый Алоиз, ты уже решил отдохнуть от будней войны?

— Ты все не так понял. Я решил дойти до сути. Понять что из себя представляет это место… Где нам пришлось воевать. Я посылал запросы. И мне пришли поразительные материалы. Это поворачивает нашу битву совершенно в другом свете.

— Хорошо, — зевает Книппе, — я готов тебя выслушать. Что может быть лучше чем местная старая добрая легенда на сон грядущий! У тебя коньяк есть?

— Да, возьми в шкафу! Мне тоже налей… Так вот. В период Боспорского царства здесь проходили так называемые Элевсинские мистерии. Которые определяли сознание здесь живущих. И оно было весьма оригинальным!

— Замечательно! За столетия тут много чего было… К нам это какое отношение имеет? У нас уже другая история пишется.

— Прямое! Это проясняет некоторые вещи, если не все! Возможно даже почему мы все здесь — и мы с тобой, и наши враги! Ответы как ни странно могут таиться в глубине веков… Мне порой вообще кажется, что время течет иначе, чем мы привыкли считать! Нет никаких далеких и близких эпох… Есть одно вращение вокруг скрытого центра, и мы линейно никуда не движемся! Мы просто сидим в кресле кинотеатра жизни и смотрим на пролетающее древней химерой Время!

— Да, ты сегодня в ударе! Только не в том месте, где нужно. Это хороший разговор для берлинского ресторана, но не для каменоломен Аджимушкая, кишащих красными чудовищами! Я пожалуй еще выпью… За твое здоровье!

— Как угодно! Итак, что дальше? Элевсинские мистерии были девятидневными и предполагали собой прохождение достаточно опасных испытаний, которые кардинально меняли сознание человека. Кандидата ставили на Грань возможного, на границу жизни и смерти, света и мрака, реального и потустороннего. Его проверяли всеми существующими стихиями — воздухом, водой и огнем. Но самое интересное еще и Подземным Лабиринтом! Как апофеозом всех мучительных преодолений! После которых он получал Благословление Света и Высших Сил!

— Ну и что? — усмехаясь смотрит в упор на оберштурмбаннфюрера, уже захмелевший Книппе, — Очень возвышенно и занятно. Не спорю. Но где тут связь? Ты уж извини, Алоиз, но я ни черта не понимаю. У меня был трудный день.

— Но как же? Какой еще может быть лабиринт, если не наши каменоломни! Возможно они возникли уже позже! Но место тоже… Здесь было культовое подземелье. Под самими штольнями. Когда я допрашивал местных, они утверждали что был даже бассейн с целебной водой для пантикапейской знати! И существовал храмовый комплекс для отправления религиозных служб, жертвоприношений и прочих прелестей ушедших эпох…

— Нам что с того? Это седая ветхая древность, и бог с ней! Мы живем в другое время! Мы не археологи, а военные!

— Пауль, ты бываешь совершенно упрям и несносен, — Перштерер откидывается в кресле, — когда не хочешь увидеть немного дальше обычных вещей! Сосредоточься и слушай дальше. На земле есть места особой Силы. Где все проявляется по-другому! Там и законы действуют не так, и пространство играет свободно, и время течет иначе. Это Двери в пока еще неведомую нам реальность. Нам посчастливилось наткнуться на одно из них. И если мы все сможем понять, мы обретем очень много.

Послушай этот любопытный текст: «…Последних же герольд заставлял клясться — под страхом смерти — не выдавать ничего из увиденного. Он прибавлял: «вот вы достигли подземного порога Персефоны. Чтобы понять будущую жизнь и условия вашего настоящего, вам нужно пройти через царство смерти; в этом состоит испытание посвященных. Необходимо преодолеть мрак, чтобы наслаждаться светом».

Затем, посвященные облекались в кожу молодого оленя, символ растерзанной души, погруженной в жизнь плоти.» Надеюсь ты не забыл символ нашей славной 46-й пехотной дивизии? Парящий в прыжке олень! Далее…

«…После этого гасились все факелы и светильники, и мисты входили в Подземный Лабиринт. Им предстояло идти ощупью в полном мраке. Вскоре начинали доноситься какие-то шумы, стоны и грозные голоса. Молнии, сопровождаемые раскатами грома, разрывали по временам глубину мрака. При этом вспыхивающем свете выступали странные видения: то чудовище химера или дракон; то человек, раздираемый когтями сфинкса, то человеческое привидение. Эти появления были так внезапны, что нельзя было уловить, как они появлялись, и полный мрак, сменявший их, удваивал впечатление. Плутарх сравнивает ужас от этих видений с состоянием человека на смертном одре.

Но самые необычайные переживания, соприкасавшиеся с истинной магией, происходили в склепе, где фригийский жрец, одетый в азиатское облачение с вертикальными красными и черными полосами, стоял перед медной жаровней, смутно освещавшей склеп колеблющимся светом. Повелительным жестом заставлял он входящих садиться у входа и бросать на жаровню горсть наркотических благовоний. Склеп начинал наполняться густыми облаками дыма, которые, клубясь и свиваясь, принимали изменчивые формы.

Иногда это были длинные змеи, то оборачивающиеся в сирен, то свертывающиеся в бесконечные кольца; иногда бюсты нимф, с страстно протянутыми руками, превращавшиеся в больших летучих мышей; очаровательные головки юношей, переходившие в собачьи морды; и все эти чудовища, то красивые, то безобразные, текучие, воздушные, обманчивые, также быстро исчезающие как и появляющиеся, кружились, переливались, вызывали головокружение, обволакивали зачарованных мистов, словно желая преградить им дорогу.»

Не напоминает наш отравляющий газ? А, Пауль?

«… Иногда жрец Кибелы простирал свой короткий жезл и тогда магнетизм его воли вызывал в многообразных облаках новые быстрые движения и тревожную жизненность. „Проходите!“ говорил Фригиец. И тогда мисты поднимались и входили в облачный круг. Большинство из них чувствовало странные прикосновения, словно невидимые руки хватали их, а некоторых даже бросали с силою на землю. Более робкие отступали в ужасе и бросались к выходу.»

— Пленные, не находишь?

«И только наиболее мужественные проходили, после снова и снова возобновляемых попыток; ибо твердая решимость преодолевает всякое волшебство.

После этого мисты входили в большую круглую залу, слабо освещенную редкими лампадами.»

Я полагаю, у них с освещением чрезвычайно плохо…

«В центре, в виде колонны, поднималось бронзовое дерево, металлическая листва которого простиралась по всему потолку. Среди этой листвы были вделаны химеры, горгоны, гарпии, совы и вампиры, символы всевозможных земных бедствий, всех демонов, преследующих человека. Эти чудовища, воспроизведенные из переливающихся металлов, переплетались с ветками дерева и, казалось, подстерегали сверху свою добычу.»

Не наше ли грозное оружие во всей красе и великолепии?

«…Под деревом восседал на великолепном троне Плутон-Аид в пурпуровой мантии. Он держал в руке трезубец, его чело было озабочено и мрачно. Рядом с царем преисподней, который никогда не улыбается, находилась его супруга, стройная Персефона. Мисты узнают в ней те же черты, которыми отличалась богиня в малых мистериях. Она по-прежнему прекрасна, может быть еще прекраснее в своей тоске, но как изменилась она под своим золотым венцом и под своей траурной одеждой, на которой сверкают серебряные слезы!»

Она — сама Жизнь?

«…Это уже не прежняя Девственница, вышивавшая покрывало Деметры в тихом гроте; теперь она знает жизнь низин и — страдает. Она царствует над низшими силами, она — властительница среди мертвецов; но все её царство — чужое для неё. Бледная улыбка освещает её лицо, потемневшее под тенью ада. Да! В этой улыбке — познание Добра и Зла, то невыразимое очарование, которое налагает пережитое немое страдание, научающее милосердию. Персефона смотрит взглядом сострадания на мистов, которые преклоняют колена и складывают к её ногам венки из белых нарциссов. И тогда в её очах вспыхивает умирающее пламя, потерянная надежда, далекое воспоминание о потерянном небе…

Внезапно, в конце поднимающейся вверх галереи, зажигаются факелы и подобно трубному звуку разносится голос: «Приходите мисты! Яккос возвратился! Деметра ожидает свою дочь! Эвохэ!!» Звучное эхо подземелья повторяет этот крик.

Персефона настораживается на своем троне, словно разбуженная после долгого сна и пронизанная сверкнувшей мыслью, восклицает: «Свет! Моя мать! Яккос!» Она хочет броситься, но Плутон удерживает ее властным жестом, и она снова падает на свой трон, словно мертвая.

В то же время лампады внезапно угасают и слышится голос: «Умереть, это — возродиться!» А мисты направляются к галерее героев и полубогов, к отверстью подземелья, где их ожидает Гермес и факелоносец. С них снимают оленью шкуру, их окропляют очистительной водой, их снова одевают в льняные одежды и ведут в ярко освещенный храм, где их принимает Иерофант, первосвященник Элевсиса, величественный старец, одетый в пурпур…»

Пурпур — запекающаяся густая жертвенная кровь…

— Весьма впечатляет. Очень красиво. Я прямо перенесся в ту замечательную эпоху чистоты и подлинного героизма. Еще пару мифов про Геракла и Персея и я буду спать как младенец!

— Ты еще не понял, Пауль?

Ничего не изменилось. Все повторяется! И люди опять проходят этот Лабиринт, а другие контролируют их движение. Это если в чистой отвлеченной схеме. Нас всех притянули сюда. Собрали! И красных «унтременшей», как расходный материал, и нас, как организаторов и руководителей этого процесса. Некий древний подземный дух играет с нами, как в шахматную партию! Я уже говорил, что мне удалось узнать, что раньше здесь был не один храм, а целая долина культовых сооружений, включая подземные… Серьезное святилище! Это находка для Аненербе. Нашей Памяти Предков. Место это требует внимательного и глубокого изучения. Наслоение эпох лишь усиливает значимость и величие этого портала. Здесь находится какой-то Забытый Механизм жизни, влияющий на события, и при правильном использовании может сделать нас еще богаче и могущественнее! Это достояние должно принадлежать Германии. А не этим грязным красным выродкам. Русские как навозные мухи, паразиты, загадят все, к чему прикоснутся. Свинья везде найдет грязь… Как они сами говорят. Посмотреть их быт — это же настоящие животные! А здесь покоится подлинное сокровище духа и беспрецедентной культуры. И оно будет веками лежать у них под ногами. А они из античного храма мудрости сделают колхозный хлев… Они не способны на другое!

— Ты неисправимый романтик, Алоиз! Я не перестаю удивляться, как в тебе сочетается холодный аналитический ум и пылкие поэтические порывы! Мне кажется, ты бы смог стать хорошим писателем… И занять достойное место в немецкой литературе.

— Это и есть настоящий германский дух! Романтизм родился в Германии. Наши мифы побуждают нас на борьбу за лучшее будущее и создание новых героических эпосов. Мы — двигатели прогресса и проводники возвышенного.

— Есть легенды и есть суровая действительность, Алоиз! Они редко соприкасаются… И надо четко понимать, где мечты и вдохновляющие образы, а где беспощадная реальность! Я не против славной старины и ее тайн. Это наше наследие и гордость. Мы должны это чтить и хранить. Но мы пребываем несколько в иной плоскости. Более практичной и приземленной.

— Пойми это уникальное произведение времени и природы. Это нужно изучать и понимать принцип действия. И делать своим орудием для движения к новым высотам!

— Так оставь это специалистам! Нам это все как поможет? Наши будни здесь гораздо проще, прозаичней и жестче! Кентавры и стимфалиды нам не помогут! Вот когда мы задавим последних красных кротов, тогда мы и будем предаваться магическому духу древних тайн! Оставим богатый материал для Аненербе. Сколько угодно… Выкапывать артефакты и помещать их в музеи. Писать книги и научные труды! А сейчас у нас другое… Нужно думать о насущном. У нас достаточно жестокая битва, которую мы должны выиграть! Разве не так?

— Одно другому не мешает. Мы не учитываем некоторые тонкие моменты переживаний, которые нам кажутся слабостью и ерундой. Но чувствуем все прекрасно на уровне психики, испытывая некий суеверный ужас перед этими катакомбами, как будто при соприкосновении с Древним Забытым Богом… А от этого ни в коем случае нельзя отворачиваться, а наоборот шагнуть навстречу, со всей решимостью!

— Не совсем понимаю, как ты хочешь общаться с подземными богами, и как их использовать в наших боях, но я сыт по горло этой проклятой землей на поверхности. И не испытываю никакого желания еще и лезть под землю…

— Это земля — исконно наша! Королевство остготов. Есть очень много исторических свидетельств, что Таврия — это наша утраченная территория. Наш долг очистить ее от паразитов и вернуть в процветающее лоно нашей Родины. Вот кстати, одна из недавних историй. Я обнаружил документы.

В 1925 год под Керчью был найден клад. Крестьянин села Марфовка, которое здесь недалеко от нас, Семён Нешев на месте распаханного кургана, нашел старинные погребения. Под плитой среди костей лежали золотые украшения.

Там были произведения изысканной работы, что самое интересное — женский головной убор, инкрустированный драгоценными камнями. Такое богатое убранство говорило о том, что погребённая женщина при жизни занимала очень высокое положение в обществе.

Это могла быть могила самой царицы Фидеи, правившей готами в первые века нашей эры. Сокровище поражало воображение — золотая диадема, украшенная зёрнами граната, большая золотая пряжка, наушные подвески, женские украшения в форме сфинксов, коллекция монет из червонного золота в количестве 112 штук, золотые бусы, маски, пояса, браслеты, кольца, древняя икона в золотом окладе и многое многое другое. Всего 719 изделий. И вес около 80 килограммов! Неплохо, правда?

Этим кладом еще стоит заняться. Успели ли его вывезти сотрудники НКВД, или он находится где-то здесь? Посмотрим…

— Ну вот это уже гораздо интересней и осязаемей, чем смутные духи подземных лабиринтов! Это реальная польза для Германии! И культурная, и экономическая. В этом направлении мы и должны идти.

— Это лишь незначительные крупицы в истории этого края. Под нашими ногами лежат несметные сокровища и золота, и духа! Нужно лишь суметь открыть их…

— Давай сначала перебьем комиссаров! — зевает Книппе, — А потом будем решать загадки древних цивилизаций. Посмотри протоколы, что я принес, хочу узнать твое мнение. Чтобы двигаться дальше.

— До завтра не подождет? Ночь уже шагает во всю, задавая абсолютно другой тон. Как у Гете, помнишь:

Душа в огне, нет силы боле, —

Скорей в седло и на простор!

Уж вечер плыл, лаская поле,

Висела ночь у края гор.

Уже стоял, одетый мраком,

Огромный дуб, встречая нас;

И тьма, гнездясь по буеракам,

Смотрела сотней чёрных глаз.

Исполнен сладостной печали,

Светился в тучах лик луны,

Крылами ветры помахали,

Зловещих шорохов полны.

Толпою чудищ ночь глядела,

Но сердце пело, нёсся конь,

Какая жизнь во мне кипела,

Какой во мне пылал огонь!

В моих мечтах лишь ты носилась,

твой взор так сладостно горел,

Что вся душа к тебе стремилась

И каждый вздох к тебе летел.

И ты, овеяна весной,

Опять со мной! Со мной! О боги!

Чем заслужил я рай земной?

Но — ах! Лишь утро засияло,

Угасли милые черты.

О, как меня ты целовала,

С какой душой смотрела ты!

Я встал, душа рвалась на части,

И ты одна осталась вновь…

И всё ж любить — какое счастье!

Какой восторг — твоя любовь!

Чудесные строки! Настоящее немецкое чувство…

— Ну ты вроде спать не собирался, поэтому удели мне немного внимания, а потом занимайся дальше своими гробницами.

— Ладно, сейчас… — Перштерер подвигает себе папки, принесенные гауптштурмфюрером «СС», — Так ну тут почти ничего нового! Ого, вот этого я помню… Как ты его разговорил? Я помню, какой был упертый большевистский фанатик. Впрочем, глупый вопрос. У тебя и камни заговорят. Редкий талант! Хорошо, что человек на своем месте и профессионал своего дела. А вот это интересно…

Интендант 2-го ранга, 529-й батальон аэродромно-технического обеспечения, тут есть нужные нам факты. Это

— С этим пришлось изрядно повозиться… Пока из него не вышибли, все что он знал, с самого рождения! — ухмыляется Книппе.

— Ты молодец, Пауль! — живо загорается оберштурмбаннфюрер, бегло прочитывая листок за листком, — Значит так… «В каменоломнях должно быть размещено около 3000 раненых.» Хорошо…

«Среди солдат гарнизона говорят, что некоторые командиры предложили эвакуировать раненых из каменоломен. Для этого у немцев следует запросить перемирие. Но штаб категорически отверг это предложение.» Ага! Значит трения в важных вопросах все-таки имеются… Замечательно! Далее.

«Колодец, стоящий перед центральным входом в каменоломни, разрушен.

Попытка прокопать туннель к колодцу потерпела неудачу.»

Они роют тоннель? Да, они там тоже не сидят сложа руки!

«Туннель был прорыт с ошибкой на 1—2 метра сбоку от скважины. Поэтому вода не может быть добыта из колодца.

Все запасы продовольствия истощены…»

Все попытки подобных действий должны быть пресечены! Нужно сообщить Фрейлиху и его саперам. Если они промахнулись один раз с тоннелем, значит второй раз выйдут на него точно! Необходимо принять все меры…

— Конечно! Кто сомневается… Наконец-то ты ожил! Узнаю прежнего боевого Алоиза! Посмотри вот это…

— Так, здесь еще лучше! «Штаб руководства включает: полковника Верушкина, полковника Ягунова, майора Панова, капитана Левицкого и батальонного комиссара Борагина…» Тут вероятно ошибка! По другим нашим сведениям это Парахин, не Борагин. Пленный видимо ослышался… Похоже по звучанию!

Что ж, идем дальше…

«…В гарнизоне уже 5 дней нет питьевой воды.

Перловые крупы, мука, сахар, сельди и конфеты имеются в достаточном количестве, однако перловые крупы и мука вследствие тотального дефицита воды не могут использоваться.» Отлично! Блокада дает о себе знать… Долго они не выдержат!

«Число раненых, колеблется от 500 до 1000 человек, причем раненые умирают каждый день из-за отсутствия достаточного количества врачей, санитарного персонала, лекарства и должного ухода за ними. Предположительно, мертвых доставляют в отдаленный уголок каменоломен. Врач-перебежчик признался, что причитания и крики раненых, которые желают быть эвакуированы из каменоломен, потрясло бы любого. Он дольше не мог вынести этого и, рискуя жизнью, покинул каменоломни.»

Великолепно! Это то, что нам надо. Мы идем правильным курсом!

А это что?

«…Планировали пройти через известный только им длинный секретный проход, длиной от 6 до 7 км.» Это серьезно. Только тайных тоннелей нам еще не хватало, еще и таких длинных — можно выйти куда угодно!

Рихтеру — следить за каждой щелью! Усилить посты, позиции дополнить снайперами, чтобы ни один крот не ушел…

— Не волнуйся, дорогой Алоиз! Полоса оборона надежна и еще ни разу не подвела! Ни одна красная тварь не выползет за линию наших окопов! Добежит только до своей смерти, от огня наших доблестных солдат!

— Прекрасно. Мы выстроили замечательный капкан. И шансов у них не будет. Возможно, все закончится значительно раньше, чем я предполагал. Что там следующее?

«…Перебежавший сегодня раненый красноармеец указывает, что в его

части лежали примерно 500 тяжелораненых. О раненых не могут

должным образом заботиться, так как отсутствуют медикаменты,

врачи и санитарный персонал. Ежедневно примерно 10 раненых

умирает. Мертвецов относят в отдаленный угол каменоломни и

закладывают там камнями. Воды больше нет в наличии. Капающая

из камней вода собирается в сосуды и пьется.

В глубине каменоломни копается колодец, однако до сих пор

без успеха. Для бурения в каменоломне нет никаких инструментов,

лишь кирки находятся в распоряжении; поэтому земляные работы

медленно продвигаются вперед.»

Колодец в глубине подземелья? А это может сильно испортить наши планы. Нужно узнать место и произвести взрывы… Иначе все наши усилия будут сведены к нулю. Не будет воды — им конец! Найдут воду — будут сопротивляться дальше! И значительно затянут выполнение нашей задачи.

«Некоторые красноармейцы и командиры неоднократно указывали

руководству на невыносимые условия, но в ответ гарнизон просят

подождать, обещают, что внешняя помощь вскоре придет в виде

высадки морского десанта и бомбардировки немцев русскими

самолетами. Согласно заявлению комиссаров, эта отвлекающая атака

произойдет не позднее 1 июня, самое позднее — 5 июня.

Солдаты Красной Армии получают 20 граммов сухарей и небольшой

кусок сырой конины. Пищу нельзя приготовить из-за нехватки дров…»

Комиссарская пропаганда дает свои плоды! Но это не надолго. Мы им расскажем тоже о мнимом десанте, чтобы не питали никаких иллюзий.

Благодарю, Пауль! Информация действительно важная. И мы отреагируем на нее с быстротой молнии!

— Еще бы! Ни одно подразделение не сидит сложа руки. Прочитай еще это!

— У тебя тут целая библиотека полезной информации. Итак…

«Лист допроса врага №25/42

[b. 000161] Территория каменоломен около Аджимушкая.

В период с 21.5 по 30.5. в каменоломнях находилось 88 офицеров и 7409 человек… при очень ожесточенном сопротивлении, оказанном в первые дни. Из многих, весьма противоречивых высказываний перебежчика, по крайней мере очень вероятно, что в каменоломнях находится еще одна группа 1000—1500 человек под руководством двух полковников. Ядро гарнизона состоит из комиссаров, сотрудников НКВД, офицеров и молодых политруков, несмотря на то, что их теперь мало осталось, они отчаянно сопротивляются и все еще пытаются прорваться. Перебежчик упорно утверждает, что, по слухам, должен существовать длинный подземный секретный ход, но он ему неизвестен, поэтому по-прежнему требуется особая осторожность, особенно в соседних с Аджимушкаем деревнях. Продовольствия у гарнизона каменоломен очень мало, и, согласно недавним заявлениям, хватит всего лишь на 5 дней: ситуация с водой еще сложнее. Были неоднократные неудачные попытки собирать капающую воду.»

— Что скажешь, любитель старины и загадок истории?

— Превосходно! С этим можно работать… И весьма продуктивно и успешно! Мы знаем куда бить! И это главное… Давай-ка выпьем за нашу победу, здесь в этих унылых степях, которые скоро расцветут небывалым цветом!

Глава 3

— Воды нет… больше! — облизывает растресканные губы Немцов, пронзительно сверкая глазами в темноте, в отсветах чадящей коптилки, — Совсем нет. Как мы будем? Жратва понятно, тут пояса затянуть можно… И сухарь погрызть и консервой перебиться. А вот без воды, братцы, хана. Это уже не шутки! Тут край наступает.

— Почему нет? — глухо выдавливает Скибин, — А колодцы? Те, что наверху? Брали ли же… Не раз! С боем, но все-таки, набирали! И мы сколько раз ходили, еще веревкой с двумя ведрами хитро воду вытягивали? Через блочки? Набегались под пулями, как сумасшедшие…

— Да нет колодцев, Ваня! — поворачивается Волошенюк, откладывая автомат в сторону, — Можешь о них забыть… Как вчерашний день! И последний луч солнца на закате…

— Куда делись? — отзывается из мрака Чернышов, — Вот так встали и сами ушли? Ноги себе приделали? Так что ли? Такую природную систему переместить сложно. Это не дерево и не камень придорожный, чтоб взять и сдвинуть! Небылицы придумываешь, Толик!

— Один взорван, другой трупами забросали! — хмуро сообщает Волошенюк, — Фашисты, гады, туда мертвых животных набросали сначала, а потом погибших солдат и покойников из местных жителей. И в довершении всего, говорят, еще живых наших военнопленных скинули! Проволокой колючей скрутили, чтобы никто не выбрался. Сволочье бездушное! Падлы… Палачи настоящие, инквизиторы! До такого додуматься, это надо полным извращенцем конченным быть… Не от человека, а от шакала какого-то родится! Черное семя… Так что воду брать неоткуда. Все, пустыня у нас подземная раскроется во всей красе!

— Да как такое возможно? — удивлено возмущается Скибин, — Что за зверство? Это же не в какие правила войны не вписывается… Даже негласный кодекс чести насчет воды! А тут такое…

— Какой на хер кодекс? — возмущается Чернышов, — Какая честь? О чем ты, Ваня? Мы же с проклятым буржуем дело имеем, фашистского разлива! Думаешь, почему они на нас зуб точили, а потом войной пошли? Мы другой мир представляем — светлый, справедливый, счастливый для всех! У них — нажива, грабеж, угнетение. У нас — свобода, равенство и братство! И еще интернационализм! Ко всему прочему! Что их и бесит… Они нам такие человеческие простые вещи, как уважение, любовь и дружба, между народами, как основа государства, простить не могут! Не по ихнему, не по капиталистичеки-паучьи выходит! Ни жертв… ни крови! Вот и выплеснулся этот гнойник здесь, со всеми их низменными инстинктами и истинный скорпионовым ликом…

— Ужасно это все, дико! — грустно задумывается Немцов, — Ладно еще взорвать, но живых раненых военнопленных сбрасывать — это верх варварского цинизма и безумной жестокости! Даже звери так не делают… А тут… Настоящие монстры в человеческом облике. И откуда такое берется?

— Я же говорю, Коля — из капитализма! — с мрачной иронией говорит Чернышов, — Мораль денег и личных удовольствий. Ради этого перейдут все мыслимые и немыслимые границы. Мы учим чему — чувству локтя, помощи, товариществу, состраданию. А эти псы поганые, толстосумы? Там набей себе брюхо, забери у ближнего своего последний кусок, думай только о себе… Вот тебе и результат — весь мир кровью залит! Горе и разорение вокруг. Ради того, чтобы кто-то купался в золоте… Вот и вылазит из этого чрева фашистский ублюдок! И рушит все живое!

— Колодцев нет… — как в ступоре повторяет Скибин, — Воду не взять! Здесь в каменоломнях все пусто! Значит, все конец? От жажды никуда не скроешься, это не пуля! Сколько человек может продержаться без воды при самом лучшем раскладе? Дней десять максимум! Да и воевать как — стволы пулеметов охлаждать тоже нечем… Тут никак не разгуляешься! Фриц знал, куда бить!

— Небольшой запас есть, — тихо произносит Немцов, откидываясь головой на выступ скалы, — но это ненадолго! Разлетится как пух на ветру…. И моргнуть не успеешь! И останемся в пустом колодце катакомб… Как жабы в пересохшем русле! Сидеть и глаза пучить в темноте…

— Нет, ребята, не может такого быть! — рассуждает Волошенюк, — Чтобы мы так глупо сгинули. Эти каменоломни помогут, я уверен! Они нам жизнь уже не раз спасли… всем! Здесь находящимся. И в этот раз не подведут. Подземные боги, если где-то во мраке прячутся, они ведь за нас! Да и абсурдно как-то получается, я под обстрелами такими шел, что все вокруг чернотой выжигало, выжил, чтобы вот так, тупо от жажды умереть? Нет судьба, она коварна бывает, но не настолько! Главное сохранить ум ясным, не поддаваться эмоциям! Мы обязательно победим, выберемся из этой ситуации…

— Как, Толик? — гневно вздыхает Чернышов, — Нас за горло берут железной лапой. Обратный отсчет пошел на последние дни… Но даже если так, мы за это время такую феерию огненную фашистам устроим, что они еще потом в кошмарных снах это видеть будут! Хоть с водой, хоть без… я их стрелять и резать буду, пока в сознании и шевелюсь!

— Это понятно. Никто из нас сдаваться не будет! — твердо заявляет Скибин, — Будем сражаться как и раньше, еще с большим пылом! Нас такими штучкам не возьмешь… Только вот проглядели мы что-то в общей организации. Надо было участок с колодцами держать при любых обстоятельствах, или придумывать что-то насчет запасов воды на длительный срок!

— Каким образом, Ваня? — печально улыбается Немцов, — Нас с поверхности выбили, несмотря на все усилия… Перевес неимоверный. Кто знал что так все повернется? Вспомни, с каким запалом пламенным мы от переправы вернулись, вообще в надежде на Контрудар! И что мы в авангарде этого всего полетим, а не в арьергарде застрянем… под землей! Во всех вариантах длительное пребывание в катакомбах никто не рассматривал. Также и другие. Все так быстро и стихийно произошло, что никто и представить не мог, что мы все, несколько тысяч, в каменоломнях в окружении останемся! У Полковника, говорят, вообще задача стояла — отход наших войск прекрыть и сразу же до пролива! Но случилось немецкое кольцо… Вот теперь и увязли в подземной трясине…

— На прорыв надо, снова идти! — размышляет Чернышов, — Другого выхода нет! Торчать тут без воды… Какой смысл?

— Уже ходили! — скептически хмыкает Волошенюк, — И что? Только народу в степи положили немеренно, сократили наш подземный гарнизон наверно на треть точно…

— А что тогда? — горячится Чернышов, — Подыхать от жажды, как закупоренный хорек в норе… Я не хочу такой смерти! Я вообще думал, что воевать только в небе буду! И на землю спускаться только за дозаправкой. А тут мало что под землей, так и еще от засухи загибаешься! Так паскудно… Эти мрази фашистские честно воевать вообще похоже не умеют! Исключительно подлостью.

— Это надо перетерпеть, выход будет, я уверен! — упрямо повторяет Волошенюк, — Вспомни историю! Все крепости всегда брали измором — голодом и жаждой… Мы не исключение! Тоже крепость, весьма своеобразная… Так что определенная логика осады здесь есть. Что-то подобное должно было случиться! И к этому надо быть готовым. И пройти это все, и выйти победителем! И все эти действия фашистов, это тоже показатель… что противник нас воспринимает серьезно, как весьма грозную силу! Иначе все было бы по-другому!

— Все это мало утешает, если срок самой природой нам уже поставлен… Как приговор! — размышляет Скибин, — Просто так сидеть нельзя… в любом случае надо что-то делать, искать решение.

— Не боись! — пытается воодушевить товарищей Немцов, — Наш Полковник с Комиссаром обязательно что-нибудь придумают… Они у нас — таланты редкие, титаны! Все могут! Фашиста остановили, войска вокруг катакомб сковали! Уж с водой как-нибудь справятся. Нас тут целая армия скопилась. Вместе, хором, не пропадем!

— А что тут можно придумать, Коля? — наклоняется вперед к другу Скибин, — Тут хоть профессором будь, хоть головой об стену бейся… А вокруг один Камень! А наверху стволы пулеметные и минометные, плюс снайперы, как последняя изюминка! Вот и вся картинка фрицем намалеванная… Мы когда сюда, еще в начале мая попали, когда штаб охраняли, помнишь — все излазили, со скуки! И нигде и намеков на какие-нибудь водяные источники! Подземная пустыня… Одно только верблюды не ходят! Какие-нибудь мраком порожденные. И барханы этих волнистых пористых стен… Бесконечно, до темного горизонта!

— А если по близлежащим поселкам пошариться? — предлагает Волошенюк, — Тут же не один Аджимушкай рядом, населенных пунктов мелких достаточно. Может, до них прогуляться?

— Время прогулок на свежем воздухе, похоже, закончилось! Раньше еще можно было! — качает головой Чернышов, — По полям скакать, как конь резвый. Хоть под обстрелом, но шальным. А сейчас все, смерть в степи гуляет, припеваючи, простреливается каждый метр и носу лишний раз не высунешь, по малейшему движению бьют! Боеприпасов не жалеют… И вокруг территории каменоломен — видел? Колючкой несколько раз обколесили, минные поля, огневые точки по периметру! Все, запретная, опасная зона! Кто чужой — сразу огонь на поражение… Ни с той, ни с другой стороны не пройдешь. В клещи взяли… Кольцо сомкнули!

— В любой самой безупречной системе есть лазейка, а в нашей огромной запутанной паутине подземелья, тем более! — загорается новыми мыслями Немцов, — А я слышал, что эти каменоломни насколько протяженные, что даже до центра города можно по ним попасть, если знать дорогу, а некоторые ходы выходят прямо в дома поселка, к погребам и подвалам. Мы этим вполне может воспользоваться!

— Это предположение, не проверенное на практике! — хмуро замечает Скибин, — Я тоже подобное уже слышал, но по факту, мы изолированы в замкнутой системе, выходы из которой блокированы противником. Даже до соседних каменоломен добраться не можем. Что там о городе говорить?

— Если все это правда, про тоннели к домам, я думаю, фрицы уже приняли меры! — добавляет Чернышов, — Провели разведку, опросили жителей, и под угрозой расправы узнали всю нужную информацию! Ну и перекрыли все возможные подходы… Тут даже навскидку можно предположить что из такой мощной подземной системы может идти ход к ближайшей хате… Или постройки прямо над пустотами катакомб стоят. Все логично!

— А если у местных проконсультироваться, кто с нами в подземелье сидит? Все выяснить! — оглядывает товарищей Волошенюк, — Они должны знать все хитрости этой местности, и где проходы нужные и где воду можно добыть… Все ходы закупорить тоже невозможно! С такой раскинувшейся сетью каменоломен…

— Было бы у кого спрашивать… А то ведь уже никто ничего не скажет, — отмечает Чернышов, — как не ухищряйся!

— А что так? — недоумевает Волошенюк, — Тут же тьма народу сидит в северной части! Сам видел!

— Да опустело там все! — поясняет Немцов, — Разбежались они все… Бои стихли, они повыходили наружу, разбрелись по домам! Оно, может и к лучшему! Зачем им с нами тут маяться? Осталось несколько семей коммунистов и евреев, большей частью работников Военторга! Им путь наверх закрыт… Их сразу к стенке! И в плане секретов местного ландшафта они вряд ли что знают. Там больше городских, чем сельских знатоков подземелий. Так что сами выплывать в этой тьме будем! Как на боевой машине из смурных облаков!

— По камням само то! — ерничает Чернышов, — Сквозь вековые скалы и по черному лабиринту, от которого голова кругом идет, тоже… Без воды, с остатками непонятной еды, и с тремя патронами в винтовке! Просто шикарно.

— Значит… суждено нам так! — задумчиво произносит Скибин, — Просто так ничего не случается! Видимо должны мы этот путь подземный пройти! И доказать что боец Красной Армии может все!

— Все что нужно, что от нас требует долг солдата и просто советского человека, мы сделаем, сворачивать никуда не будем! — рассуждает Волошенюк, — Только вот у меня вопрос, допустим, найдем мы воду, я уверен, что-нибудь придумаем, все опять станет в обычное русло. А что потом, братва? Как все сложится в условиях блокады? Сколько нам еще здесь обитать, в этих брошенных пещерах? Десантом что-то совсем не пахнет… А фашист все изощренней и яростней становится. Дальше то, что?

Глава 4

Темнота каменоломен странно завораживает. Не отпускает, зовет в себя… Это похоже на опьянение, когда перестаешь думать и разум почти полностью вянет, теряется и исчезает… Чернота проема похожа на Запретную Дверь. Там что-то таится, и с нетерпением ждет, знакомое и грозное. Оно совсем рядом, оно манит бескрайностью пропасти и не отступит никогда. Здесь или в другом месте будет преследовать с терпением и молчаливой мощью скал.

Лейтенант штурмовой немецкой группы внимательно вглядывается в непредсказуемо колыхающийся мрак и поднимает руку. Отряд останавливается. Солдаты замирают как окружающие камни. Слышно только дыхание и биение пульса. Вокруг тихо. Кое-где в тоннелях видны просветы от взрывов в предвходовой зоне.

— Что дальше герр лейтенант? — звучит шепот тенью появившегося унтер-офицера, — Здесь похоже никого нет. И никаких баррикад и укреплений коммунистов. Дальше заряды не пробивают. Монолитная скала! Впереди черная бездна!

— Красные никуда не делись! Здесь даже трупов нет… Мы обвалили только козырьки! И они забились вглубь пещер, — скупо бросает лейтенант, — я полагаю они деморализованы. Поэтому с чутьем охотника ищем красных кротов! Фонари не включать… Света через проломы пробивается достаточно, чтобы обнаружить противника. Держимся в тени, отслеживаем каждое малейшее движение. Работаем отделениями, в случае соприкосновения, параллельными коридорами обходим с флангов, и подавляем очаг сопротивления по заданной схеме. По возможности берем в плен, как можно больше. Особенно командиров. Нужна информация об этом подземном гарнизоне. Кто они и чем располагают.

— А если они нас заманивают в ловушку? И все это хитрый маскарад?

— Тут один камень и пустота! Придумать что-то сложно… Места для маневра нет. Каменный тупик! Единственное неприятное что нас ждет, это удар из-за угла, что мы исключим и ярость загнанного раненого большевистского зверя! На что мы ответим всей огневой мощью гранат и ручных пулеметов. Шансов у них нет…

— Главное не запутаться здесь… Все так переплетено, что голова начинает кружиться! Ориентиры теряются, будто засыпаешь… Или тебя усыпляют. Нужно держаться меток. И не терять тыл из зоны внимания. Тогда мы все пройдем…. Смотрите, там огонек мелькнул! И еще раз…

— Где? Не могу разобрать… Какая-то мутная взвесь висит.

— Вон туда налево, в конце тоннеля! Видите?

— Точно! Это уже кое-что. Похоже напали на след подземного зверя! Теперь ступать бесшумно, не высовываться, оружие к бою! Выдвинуть разведку… Трое вперед, прощупать что там! Явно что-то живое скрывается. Это уже не игра света, источник изнутри идет. Сейчас подчистим эти штольни от жидовско-комиссарской заразы! Всех выведем…

Штурмовики рассыпаются по ветвистым коридорам, занимая позиции. И с ловкостью матерых охотников начинают медленно продвигаться вглубь. Пока ничего не происходит, но вот появляется еле различимый покачивающийся профиль очевидно постового передовой линии обороны. Он словно прислушивается, замирает… И тут, огненными жалами пули прошивают фуфайку и сбивают каску. Что-то грузное с тяжелым выдохом падает вниз. Немецкий отряд устремляется вперед. В боковом ответвлении вырастает еще один контур, слабо освещенный, рядом за грядой камней еще несколько… Неистовый ливень пуль обрушивается, сшибая смутные цели. Все происходит очень быстро. Сопротивления почти нет. Отдельные невнятные выстрелы и все… Становится очень тихо. Повисает обволакивающая Чернота.

— И это все? — усмехается лейтенант, — Так просто? И где хваленное упорство подземных комиссаров? Похоже, предыдущие группы были не достаточно умны и последовательны….

Солдаты возбужденно переговариваются, осторожно включая фонарики, чтобы осмотреть поле боя и забрать трофеи… Часть отряда, тем не менее, берут периметр под контроль, держа на прицеле все проходы. Лейтенант наблюдает за деятельностью подчиненных, зачарованно оглядывает величественный свод над головой, делает шаг, поворачивается, хруст камня по сапогом. И… пространство рвется! От ослепительного сплошного взбесившегося огня! Будто вырвавшегося из самых глубин этой каменной преисподней. Сумрачные скалы окрашиваются пронзительным призрачным пламенем.

Бурлящий огнем поток сносит рассеевшихся по периметру штурмовиков, бросает их на выступающие камни. Кажется вся тьма ожила и ощетинилась огненными копьями выстрелов. Фашисты пытаются дать отпор, но атака такая внезапная, что тех, кто был наготове сбивает сразу, а кто хоть чуть-чуть замешкался, им не хватает тех роковых секунд сориентироваться, определить цель и точно ответить. Красноармейцы появляются словно из ниоткуда, как призраки. Все происходит в считанные минуты, немецкий отряд оказывается в хитром капкане, в котором вязнет и теряет ориентиры. Кто-то падает сраженный шквалом обстрела. Кого-то, по углам, добивают штыками и ножами… Кому удалось вырваться из засады, путается в коридорах, как в коварной паутине, и там наткнувшись на патрули подземного гарнизона, находит свою скорую смерть.

— Отлично, братцы! Кажись всех выкосили! — Бармет вытирает нож, склонившись над трупом тучного штурмовика, — Неплохо с чучелами получилось! Клюнул фриц на наживку!

— А куда он денется, фриц этот? — из узкого тоннеля выходит политрук Горошко, — с двумя дымящимися пистолетами в руках, — — Мы еще не то придумаем! Это так, на первое время… Прелюдия, так сказать!

— Твоя идея, Николай! Ты у нас мастер на изобретения, самые невероятные! — меняет пустой диск на ручном пулемете капитан Скрыль, — Очень даже потрясающе для комиссара! Тебя бы в диверсионный отряд, а не на партийную работу! Что такое агитация по сравнению с твоими боевыми подрывными талантами. Не меньше взвода гансов уложили, и все благодаря твоему плану!

— Одно другому не мешает, — рассовывает в кобуру и за пояс пистолеты Горошко, — где слово, где дело, все должно во взаимосвязи пребывать!

— У тебя их сколько, артист? — улыбается Бармет, кивая на торчащие стволы и рукояти, — Не многовато для одного?

— Нормально. Само то… Четыре их у меня, — с гордостью произносит политрук, поглаживая оружие, — два «ТТ», один Стечкина и люггер трофейный. В тоннеле в ближнем бою самое удобное. Я с двух рук бью!

— По македонски? — спрашивает Скрыль, — Лихо однако…

— Именно так! Плотность огня высокая.

— Как приноровился? — устало облокачивается на пулемет Скрыль, — Я слышал, неудобно с двух рук сразу стрелять. Прицелиться толком не успеваешь… И в сторону ведет сильно. Теряешь контроль и точность.

— Есть такое… Но это от неопытности, в первое время случается. А если прилежно упражняться, так лучше и быть ничего не может. Особенно в таких тесных коридорах как наши! Когда враг маячит, перекрывая весь проход… Что может быть лучше? Винтовка в окопах, на открытой местности хороша. Бьет на километр и больше. А здесь что? Куда с ней? От стены к стене! Как будто в доме у себя стрелять в комнатах, бандурой такой… Тут автомата и то много. Поэтому в стычках в наших извилистых узких коридорах, пистолет наиболее оптимальный вариант.

— Ты ими увешан как пират! — замечает Бармет, — Просто Эдвард Тич, «Черная борода»! Тот тоже также ходил, только у него вроде еще больше было… Палил из них как артиллерийская батарея! Враги от одного вида разбегались.

— Видать неплохой воин был! Сорви-голова… Аристократов и прочих зажравшихся господ гонял. Это хорошо. В мире справедливость должна быть. Равенство. За это мы все и боремся, так или иначе… Вот бороду еще отпущу в этом подземелье и буду точно как этот самый флибустьер! Кошмар на фашистов наводить, — усмехается Горошко, — здесь и одного дня, в этой каменоломне хватит, чтобы измениться кардинально!

— Недолго ждать! Мы и так уже зарастаем, все в щетине, толком не побреешься тут, только клочья волос рвешь! — охает Бармет, — А рожи уже у всех черные! От грязи и копоти. Воды почти нет… Можно без оружия фрицев пугать. Выглянул из трещины в земле, зыркнул глазам и все, караульный подох тут же!

— Ничего, это временно! Отмоемся… Покантуемся еще малость в подземелье этом, и на волю! Когда наши подойдут с десантом, — с нотками мечтательности произносит Скрыль, — а что касаемо оружия, так я мелочь не люблю! Мне бы калибр побольше. Чтоб с громом и молнией! Чтоб сразу в клочья… Любую мразь! Вот он родимый, друг и товарищ на века… Пулемет — это вещь! Величайшее изобретение военной мысли. Удивительная мощь и грация, настоящее вдохновение запечатленное в металле! Сколько ума и страсти. Обожаю… Это же наследие богов-громовержцев, не иначе! Как полыхнет, как только начинает отбивать ритм, у меня внутри будто пробуждается что-то великое и необъяснимое. Сливаюсь с ним воедино. Он как живой, как воскресший зверь фантастический из мифов! Нет слов… Ну а ты, Георгий что предпочитаешь? К чему душа военная лежит?

— Нож люблю. Быстро, надежно, незаметно. И никаких осечек как в огнестреле быть не может. Все в твоих руках! А так в целом все что удобно, в зависимости от ситуации! Иногда и голыми руками задавить можно. Это уж как карта ляжет…

— Понятно, — кивает Скрыль, — бойцы вон урожай собирают, сегодня прилично! Штурмовиков снаряжают богато. От гранат до пулеметов! Даже жратвой на время задания. Поэтому куш хороший взяли!

— Будет чем воевать, — довольно качает головой Бармет, — а то с боезапасом у нас туговато… Некоторые подразделения винтовку на троих, а то и на пятерых делят. Сам видел. Так что эти проникновения в катакомбы очень кстати. Не надо под пулями к фашистским окопам ползти за добычей! Сами приходят сюда… Весьма удобно!

— А я не люблю немецкое, — поеживается от холода Скрыль, — особенно автоматы. Херня полная! Только шпану пугать! И то как повезет… Крайне неудачные виды. Есть конечно у них отдельные образцы, заслуживающие внимания, но наше родное ближе. И толковей!

— Придется осваивать все заморское, свое уже заканчивается! — отмечает Горошко, — Хотим или нет, а придется новую грамоту осваивать. Да и вообще тактику надо менять. Фашистов нужно заманивать сюда глубже, все каменоломни сделать единой Ловушкой с разными уровнями, а не держать глухую оборону на линии входов. Бить их здесь, на нашей территории, только по нашим правилам. Навязывать свою игру… А так они уже все наши посты вычислили, все огневые точки, все входы и щели. А любая статичность — это половина поражения в сражении. Принцип любой охоты — будь незаметным, перемещайся… Не дай себя обнаружить, будь неведимкой!

— Предлагаешь их и дальше сюда запускать? — изумляется Скрыль, — Не рискованно?

— Хуже сидеть закупоренным в одном месте. Да, впускать! Пусть заходят, почти свободно… Далеко не уйдут! Запутаются как рыба в сети. А невод катакомб очень огромный! Не вообразить… Я бы вообще отказался от четкого базирования, а создал бы мобильные летучие отряды как гусары Дениса Давыдова и кружил бы по темным галереям до изнеможения и полного уничтожения. Им здесь не закрепиться. Никак! Другой формат… сбивающий всю их баварскую респектабельную логику! Тут им полный конец настанет… Для гансов здесь могилу можно огромную организовать. С размахом! Весь керченский гарнизон вместить. И крест железный громадный на верху поставить… Как напоминание о всех диких и жестоких завоевателях!

— И как это все мыслишь? — озорно спрашивает Бармет, — Как это все провернуть?

— Да тут особо и стараться не надо. Все готово… Создано самой природой. Немного фантазии и все обернется фатальной западней для «непобедимого Вермахта». Массу интересного можно наделать на каждом шагу — от банальных растяжек до очень занятного минирования. Тут им на головы потолки рушить можно. В ямы сбрасывать… целыми подразделениями. Блокировать на тупиковых участках. Создать сеть различных засад, самых необъяснимых. Утягивать вглубь мрака и бить наверняка!

— Очень шатко… Я бы сказал непредсказуемо, — озирается Бармет, — куда чаша весов качнется! Тьму местную не просчитаешь… Это всегда путь по краю. Я за крепость! Нечего фашистскому отродью здесь гулять! Заманивать их малыми группами и давить здесь, это все замечательно. Но лучше фрицев снаружи из амбразур косить, да и вообще близко не подпускать! Тогда мы обретем вес и все, что здесь происходит будет надежно скрыто.

— Немцы тоже не дураки, — холодно произносит Скрыль, — Они все просчитывают тщательно. Когда начнут нести серьезные потери под землей, они сюда не будут лезть с такой прытью, как сейчас. Перейдут к другой тактике. Это очевидно.

— А что тут еще может быть кроме штурма? — поворачивается Бармет, — Им наше присутствие здесь поперек горла! Мы в тылу у них сидим, и не просто сидим, а долбим каждую ночь! Какой армии это понравится? И чем скорее они с нами разделаются, тем им лучше… Только мы им не дадим этой возможности. А дождемся наступления нашей армии, и вместе сокрушим врага лютого!

— Осада, — задумчиво выдыхает Скрыль, — когда они удостоверяться в бесполезности лобовых атак, перейдут к измору. Также как с любой крепостью. Еще в стародавние времена. Перережут все возможные пути к нам. Будут нас петлей голода и отсутствием самого насущного душить. Как это обычно бывало и раньше в истории.

— Ну у нас сейчас не Средневековье, — замечает Горошко, — такой большой район как эти каменоломни с сумасшедшим переплетением ходов, контролировать сложно. Это не замок на открытой местности осаждать. Здесь все гораздо тяжелей и непредсказуемей. Подземелье по побережью огромное, теряется на десятки километров, некоторые тоннели говорят, аж в центр города ведут. Тут весь полуостров изрыт этими хитрыми змеиными коридорами, даже старожилы за голову хватаются… Это непростая задача для фрицев! Почти не разрешимая. Так что справиться с нами осадными методами будет очень трудно. Мы везде!

— Наша система к сожалению изолирована от других, — сообщает Бармет, — мы отрезаны даже от своих ближайших соседей, что засели в Еврейских катакомбах. Там говорят морпехи и кавалеристы сражаются и 1 запасной полк Крымфронта. Так мы до сих пор с ними связь установить не можем.

— Найти проход всегда можно, хоть по поверхности, хоть снизу. Пробить часть стен на худой конец… В таком громадном сооружении старом, природы и человека, можно много чего сотворить, — стоит на своем политрук, — тут во мраке все может быть. И хорошее и плохое. Главное штурвал повернуть в правильную сторону!

— Знать бы еще где эта сторона! — с налетом грусти смотрит Скрыль в темную даль, — А то бредешь в потемках, и не угадаешь, что тебя за ближайшим поворотом ждет. То ли ангел спасения, то ли черт полной погибели. Словно играешь в какую-то дьявольскую игру! И ты в ней просто пешка…

— Насчет ангелов это вряд ли, — усмехается Бармет, — а вот бесов здесь вероятно, достаточно. Самых разных! Мрак наплодил щедро…

— Тьма наш союзник сейчас, если не самый близкий друг! — улыбается Горошко, — Да и чертей всех под ружье поставим, заставим присягу принять… Пусть повоюют за правое дело, им полезней будет.

— Нечисть за свет воевать никогда не будет, черт он и есть черт! — категорично заявляет Скрыль, — И его братья в фашистских мундирах над нами по камням скачут. Так что одни мы здесь… Кому свет и жизнь нужна!

— И мы за нее постоим! Нас много в каменоломнях, одно радует, — отмечает Бармет, — Как бы ни было, а сила в этом подземелье огромная собралась! Фашистам нас не взять. И сами катакомбы произведение удивительное, неоднозначное, Николай прав, тут вся логика ведения войны рушится.

— И если это все усилить, — добавляет Горошко, — получится настоящая гиблая топь для фрицев. Многих их утянет наша каменоломня, только немного сообразительности и все. Фокусы можно получше чем в цирке показывать! Все исходные материалы имеются.

— С чучелами ты здорово придумал, и главное места нужные выбрал, — воодушевленно произносит Бармет, — все как по нотам прошло! Ни разу не сфальшивили!

— Фрицевская щука любит блестящее, — улыбается политрук, — вот наживку и заглотила! И попалась на крючок! Мы еще много таких натаскаем. Улов будет завидный. Ловля только началась. Они думают, что нас в угол загнали и охотятся, но пусть тешатся этой мыслью, на самом деле все наоборот…

— А у меня чего-то совсем ничего не придумывается, фантазия истощилась, — откровенничает Скрыль, — все напротив доходит до предельной простоты и ясности. Упал за камни, выбрал наилучший сектор обстрела и молоти от всего сердца! Пока последняя черная гадюка не издохнет… пока патроны не кончатся. А там уже и в рукопашную можно!

— А я все еще не могу привыкнуть к этому подземелью, — делится Бармет, — путается все. Весь этот масштаб конструкции каменной, утопающей во мраке, в уме не вмещается. Я привык картинку видеть целиком. Поэтому в разведке на поверхности, мне проще. Для того чтобы оценить ситуацию, мне нужен все охватить взглядом со стороны. И тогда просчитав все варианты, выносить верное решение. А эти катакомбы словно играют с тобой в черной каменной маске, усмехаются… Как увидишь эту завесу тьмы колыхающуюся, как заводь мутную, так и думаешь что хочешь, что там может случиться и как все повернется.

— Да, они далеко не просты, камешки все эти вокруг, — кидает короткий взгляд на нависшую скалу Скрыль, — иногда такое чувство охватывает, будто смотрят они на тебя, как живые! И очень не по себе становится. Кто это может быть? Зачем следит? И главное невидимый совсем. Или мы уже себя так здесь накручиваем?

— Чем запутанней и сложней, тем лучше, — не унимается в своих идеях Горошко, — если нам трудно, каково противнику придется! Они же теряются здесь с первых метров… А дальше и говорить не надо, собьются с курса и пойдут вглубь этой пропасти! Навеки…

— Если захотят они еще сюда спуститься, — скептически бросает Скрыль, — после таких расстрелов в упор, как сегодня. Им солдат терять в таких количествах ежедневно не резон, они прагматичны до каждой мелочи. Уверен, что они пойдут на что-то другое.

— Заставим! — твердо чеканит Бармет, — Куда денутся! И наверху шороху наведем ночью и здесь в пограничной зоне покрошим. Но пускать дальше все-таки их нельзя! Таково мое мнение. В кошки-мышки здесь с врагом играть нельзя. Эта территория должна быть для противника закрытой.

— Нельзя нам наружу особо высовываться, — наставляет Горошко, — они уже огневых точек накрутили по периметру, носа не высунешь. Снайперы во всю орудуют. Погодите еще минами все обнесут. Тогда шагу не ступишь! Пусть лучше к нам заявляются. Мы встретим со всей широтой русской души… Тьма и лабиринт брошенный — наши козыри! Считай, дополнительное оружие. Здесь нужно сражения основные вести. Ловить врага, накидывать черное покрывало и бить безжалостно! Изводить заразу фашистскую в этой Глубине…

— Обратная сторона всего этого тоже есть, — напоминает Бармет, — мы не пауки и не летучие мыши, чтобы во мраке подземном жить. Постоянный холод могильный, согреться не можем, и полное отсутствие дневного света. Долго здесь сидеть нельзя. Люди начнут чахнуть и вянуть, как цветы без солнца и воздуха. Да и вообще пребывание в таком подземелье как колебание маятника на краю — туда-сюда! Как качнется, как повезет…

— Кто интересно всю эту махину раскачивает? — поднимает взор вверх, к темному изломанному своду Скрыль, — Такую махину громадную? И судьбы все наши? Как нас вообще угораздило здесь очутиться? Я даже и не понял… Будто ветром шальным занесло! И попробуй теперь отсюда выпутайся, как в трясину черную угодили. И чем все это закончиться, неизвестно.

— Все наладится, мы живы и с оружием в руках, — ободряет Бармет, — а это уже не мало! И нас тысячи, подземелье как улей гудит, и когда мы…

Внезапно по застывшим галереям прокатывает странный рокот, будто что-то летит, не то живое, не то механическое. Надсадно ухая или утробно завывая…

— Что это? — оглядывается Горошко, — Такое чувство что со всех сторон идет.

— Ветер? — предполагает Бармет, — Мы же в предвходовой части каменоломен, может сквозняки свои песни играют. Бывает тут такое!

— Не похоже, больно звук громкий и разнородный, с переливами, — оценивает политрук, — ветер даже самый сильный так выть не будет. Тут непонятное что-то. Вроде что-то животное напоминает, и в тоже время как треск какой-то… Весьма странное сочетание.

— Тогда что? — вглядывается в непробиваемую стену темноты Бармет, — Явно не голос и не сигнал акустический. На шелест или шепот похоже…

— Хрен знает, чего это стонет в штольнях, — щелкает затвором капитан Скрыль, — тут чего только в этой темени не роится, если копнуть этот мертвый ворох подземелья! Какая угодно сатана приблудилась тут, окромя нас… Вот и живем вместе, бок о бок! В затылок друг другу дышим. И кто жив останется, только скалы эти нависшие и узнают…

Глава 5

В полутьме штабного помещения высокая фигура Ягунова в отсветах светильников кажется мистическим явлением подземного великана, только что вышедшего, отделившегося от камня. В зыбкой феерии тьмы живое обретает совсем другие краски и значения. Будто пробудившееся давно дремавшее…

— Итак, товарищи! Мы собрались, чтобы найти решение из сложившегося тяжелого положения с водоснабжения полка. Присутствуют не все, в связи со срочными задачами, требующими немедленного решения. Перейдем к делу! Ситуация критическая.

Противник уничтожил наши колодцы, лишив нас единственных источников воды, — полковник Ягунов обводит собравшихся командиров суровым взглядом, — Нет воды — нет жизни. Под угрозой существование всего гарнизона.

Обстановка усугубляется еще и не стихающими газовыми атаками. И хотя основную угрозу мы сняли, положение остается тревожным. Химические атаки идут практически весь день с 10 утра и до 4—6 вечера. Это подрывает и моральное состояние, и маневренность и боеспособность гарнизона, так как во время закачки газа в катакомбы, большая часть личного состава вынуждена сидеть в газоубежищах, тем самым лишая наш полк каких-либо действий. Какие будут предложения, мысли, варианты выхода из этого тяжелого положения, в котором мы все оказались?

— Может с боем брать воду, у немцев? — предлагает комиссар Парахин, — Когда были колодцы, фактически так и было. Каждое ведро с кровью пополам… Ничего другого не остается! Проводить регулярные вылазки, отбивать запас воды у фашистов. А что еще может быть?

— Это еще большие потери! Это раз… А два — немцы тоже не идиоты, — возражает капитан Левицкий, — Если они колодцы уничтожили, и знают наше нынешнее положение, то сделают все, чтобы вода была от нас как можно дальше.

— Что тогда? — строго и пронзительно блестят стекла пенсне полковника, — Вы говорили с местными? Из тех, кто остался в каменоломнях? Они могут нам чем-то помочь?

— Беседовали и не раз… Но увы! — постукивает пальцами по столу Парахин, — Безрезультатно. Дело в том, что в катакомбах остались семьи коммунистов, работников военторга, еврейские фамилии и они почти все из самого города. И их немного. А коренные аджимушкайцы, которые и могли что-то знать, ушли наверх, домой в поселок. Да и сомнительно это насчет их содействия. Все, с кем я успел поговорить еще в мае, единодушно твердили, что в каменоломнях воды нет и искать там нечего. И наш проводник Данченко стоит на этом же… Никаких источников воды в Скале никогда не было!

— Скверно обстоит дело, товарищи, очень скверно! — хмуро произносит Ягунов, — Так мы совсем в тупике окажемся… А это недопустимо, у нас большие военные задачи, которые мы обязаны выполнить! А что у нас с запасами воды?

— Кое-что есть, но ненадолго, — докладывает интендант Желтовский, — Растянем на неделю в лучшем случае, при самых строгих нормах. Надо что-то придумывать. Все скоро закончится!

— Делайте самое невозможное, — вздыхает Ягунов, — тяните до самых предельных граммов, самые минимальные порции, нам необходимо продержаться, пока не найдем постоянный надежный источник для гарнизона. Мы не должны проиграть и погибнуть! Наш путь — жизнь и победа!

— Есть, товарищ комполка! — отзывается из темноты Желтовский, — Поставленную задачу выполним.

— Экономия и так уже дошла до немыслимых размеров. Это тоже не выход. Может обследовать каменоломни еще раз на предмет водных источников, — предлагает Парахин, — может где-то хоть какой-то ручеек пробивается?

— Сколько мы уже по этому лабиринту рыскали? Взад-вперед! Бесполезно… Камни одни непрошибаемые! — констатирует Левицкий, — Смысл еще раз шататься по бесконечным штольням, только время зря потеряем… И силы. Ничего тут нет! Ни капли…

— Не совсем так, товарищ капитан! — неожиданно выкрикивает сидящий далеко в углу, занятый своими бумажными делами лейтенант Ефремов, — Прошу прощения, разрешите доложить?

— Докладывай, что у тебя есть, Коля! — оглядывается Ягунов и все присутствующие слегка ошеломленно поворачиваются к молодому лейтенанту, — Чем ты нас хочешь удивить?

— Как там звучат наши пионерские речевки — «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» и «Кто ищет, тот всегда найдет!» — бодро заявляет, довольно улыбаясь Ефремов, — Так вот это тот самый случай…

— Давай уже ближе к делу Николай! — торопит Парахин, — Лозунги и песни потом будем петь… Не тот момент! Излагай что там у тебя…

— Да, очень даже интересно, что ты там нашел в глубине катакомб, такое замечательное, — ерзает Желтовский, — вместе с тобой ходили, что-то я ничего не припомню!

— Не все всегда заметишь! Особенно в нашем мраке каменоломен. Когда я был в дальних штольнях, я заметил, что потолок и стены влажные, даже очень, — обводит всех по-детски «заговорщически-тайным» взором Ефремов, — Камень пористый. Если припасть губами, всосать… капли влаги попадают в рот. Я попробовал, втянул в себя вместе с воздухом, получается немного напиться. Очень медленно, но можно. Кое-где после дождя, вода сама сочится с потолка, капает. Если подставить тару, что-то наберется.

— Ну ты просто Колумб, первооткрыватель, Коля! — восхищается Желтовский, — путеводная звезда, шаман подземный, призвавший дождь сквозь толщи камня…

— Это уже кое-что… Определенный прорыв! Хоть какая-то помощь, — размышляет Ягунов, — Молодец лейтенант! И какова эффективность этого метода?

— Трудно сказать, я долго не высасывал, губы режет… Ну, может за час — два кружка наберется… Фляжка побольше конечно, — сообщает Ефремов, — смотря как работать. И насколько проворен человек.

— Маловато это все, — трет подбородок Парахин, — у нас хоть и численность заметно сократилась после газовых атак, но гарнизон по-прежнему исчисляется тысячами. Сосать сутками надо всем, а воевать когда?

— Каждый сможет так воду высасывать? — скептически произносит Левицкий, — Технология больно специфическая. Из камня воду сосать! Что-то фантастическое… Или совсем сумасшедшее!

— Я думаю нет! Ее с потолка и стен преимущественно на верхних участках собирать нужно, это извернуться надо и силы иметь недюжинные… — поясняет Ефремов, — Здесь не всякий боец справится, а раненый и больной тем более. Тут и голова кружится, и стойкость и терпение особые нужны.

— Другого пока не имеем, — задумывается Ягунов, — необходимо создать специальные команды из молодых здоровых бойцов, которые будут добывать воду из скал. В первую очередь для раненых, потом для остальных.

Учет воды строго проследить, все злоупотребления карать по закону военного времени. Каждый глоток воды — это глоток жизни для всего гарнизона. Это теперь наша точка отсчета. От которой мы должны развернуть полномасштабные действия.

— По каплям вытягивать влагу из скалы? Это не выход… Действительно капли в людском море, добытые неимоверно тяжкими и опасными усилиями! — категорично заявляет Левицкий, — К тому же, сколько протянут солдаты такой команды? Вместе с водой в горло, а затем в легкие полетит известковая крошка… Нам мало газовых отравлений? Теперь еще и новые болезни добавятся. А лечить у нас сами знаете нечем… Госпиталь — это одно название! Любая царапина уже создает проблемы, не заживает ничего!

— Это лучше чем ничего! У нас хоть что-то будет, товарищ капитан! — замечает Желтовский, — По-моему идея товарища Ефремова не так уж плоха… И весьма перспективна!

— У Вас есть, что предложить Виктор Митрофанович? — внимательно смотрит Ягунов, — Что-то иное и более результативное?

— Да, и гораздо лучший вариант, — неожиданно заявляет Левицкий, — который кардинально решит нашу проблему!

— Ну, у нас сегодня вечер сюрпризов, — улыбается Желтовский, — у всех козырь в рукаве, ушастый белый кролик в фуражке! Полеты мысли на трапеции… чем все это закончится?

— Итак, значит есть еще предложение, — задумывается Парахин, — и в чем оно состоит? Чем ты там богат товарищ капитан?

— У меня есть кое-что… Вернее кое-кто. И я думаю, он нам может помочь, — вдруг хитро улыбается Левицкий, — Можно попробовать!

— Так, это уже интересно, — наклоняется ближе Яугнов, — и что это за таинственное явление подземному народу? Кто это?

— У меня в батальоне есть человек. Который способен решить эту проблему! И возможно очень быстро. Разрешите пригласить?

— Что за кудесник, который все сможет разом на свои места поставить? — скептически-шутливо спрашивает Парахин, — Ну ты даешь, Виктор Митрофанович, Что ж ты его, так долго скрывал? От людских глаз… Мы тут все мучаемся, а ты там магов в батальоне прячешь?

— Не все так просто. Искал, советовался, проверял, спорил. Прежде чем-то предлагать, все необходимо проверить, чтобы не отвлекать лишними пустыми разговорами. В общем он результат длительного процесса ковки металла, который сейчас и остывает в готовой форме… Готовый к выполнению боевой задачи!

— И кто он? — уточняет Ягунов.

— Мой начштаба батальона.

— Ну так веди его уже, поглядим на твоего Спасителя, Мессию подземного! — поглаживает отросшую густую бороду Парахин, — Может и вправду он пригодится и что-то сделать сможет.

— Есть! — Левицкий растворяется в темноте.

— Что думаешь, Иван Павлович? — поворачивается Ягунов, — Удастся нам и из этой пропасти выбраться? Переиграть тьму фашистскую? Что это может быть? Опять призрачный образ или улыбка судьбы? Что еще нам тьма катакомб готовит?

— Занятно конечно, но если честно, как-то сомнительно. Мы столько бились, изворачивались как могли всем нашим пестрым воинством и все без толку! И вдруг появляется загадочный человек, даже не из местных, который может

— Товарищ Левицкий воду зря баламутить не будет, — добавляет Желтовский, — он десять раз на себе проверит, прежде чем что-то скажет. Я с ним больше года служу. Все надежно и крепко. Во всяком случае мы должны отработать все возможные варианты. Упускать ничего нельзя! Даже малейшую надежду и возможность.

— Согласен. Будем использовать, все что можно, — кивает полковник, — глядишь и из этого необычного предложения что-то выгорит…

Полог брезента на двери штаба поднимается и на пороге вместе с капитаном Левицким появляется статный крепко сложенный человек около 30 лет в чине капитана. Он внимательно оглядывает собравшихся.

— Здравия желаю, товарищ комполка! Воентехник 1 ранга Трубилин по вашему приказанию прибыл!

— Здравствуйте капитан, вольно! Проходите… Мне доложили у Вас есть интересное стоящее предложение насчет воды.

— Так точно, есть! — бодро рапортует вошедший.

— Как Вас по имени отчеству?

— Григорий Федорович!

— Хорошо, Григорий Федорович, присаживайтесь и излагайте Ваш план. Что можете нам сообщить?

— Подкоп! — горячо выпаливает и обводит всех изучающим веселым взглядом воентехник.

— Куда? — удивленно сдвигает фуражку на затылок Парахин, — Куда Вы собрались копать?

— К Соленому колодцу.

— Чем он отличается от Сладкого? Они завалены одинаково. В одном трупы, в другом — железо и рухлядь от поселка, — пожимает плечами комиссар, в чем разница? Зачем нам это?

— Отличия есть и весьма кардинальные. Если внимательно присмотреться. Со Сладким понятно, воду брать нельзя. А вот с Соленым очень интересно получилось. Фашисты, как выяснилось, забросали колодец только наполовину. Телеги, доски и поломанные механизмы застряли где-то посередине и образовалась пустота, между торчащим мусором и гладью воды! Если выйти в этот проем, мы получим воду… Сколько угодно, в неограниченном количестве. И сможем ее брать втайне от немцев, собьем врага с толку. И одержим очередную победу! — улыбается Трубилин.

— Это чрезвычайно сложно в наших условиях, Вы это понимаете? — пристально смотрит на воентехника Ягунов, — Это как выстрел снайпера, только в инженерном смысле. А в нашем случае еще и с завязанными глазами. Один промах и все полетит к черту! Цена тысяч жизней всех, кто сейчас находится под землей…

— А разве раньше было иначе? Когда фриц газ пустил? — напоминает Трубилин, — Будем целиться как ворошиловские стрелки, товарищ комполка! Не допустим промаха! Будем бить только в яблочко… И никак иначе!

— И как осуществлять этот подкоп? — уточняет Желтовский, — Что потребуется?

— Пробить тоннель. Я прикинул метров 20 выходит. При слаженной работе мы сможем скалу одолеть и воду добыть. Я все продумал. Не один день на это ушел… Я осматривал участок со всех возможных сторон. Нашел оптимальное направление. Не прогадаем!

— За сколько сможете пробить? — уже вдумчиво и участливо спрашивает Парахин, — Для нас вопрос времени в приоритете.

Трубилин задумывается. Смотрит в темноту. Зачем-то достает из кармана часы на цепочке, слегка улыбается, потом четко выдает:

— 36 часов.

— Лихо! — потирает подбородок Ягунов, — Это то, что нам надо. Сроки впечатляют. Уверены в успехе предприятия и таких цифрах?

— Так точно! Двое суток максимум, но я думаю, управимся раньше…

— Там слой большой, — сомневаясь, качает головой Парахин, — это я вижу и чую по опыту прошлой шахтерской жизни. И фриц шалит в том месте… Покоя не дает!

— Да, Вы правы товарищ комиссар, слой приличный и сверху и сбоку! Порода на пути к колодцу достаточно плотная. И что самое трудное разнородная, нестабильная. Я смотрел, там и почва рыхлая и скала монолитная, все вперемежку! Легко не будет… Но мы на курортную прогулку и не надеемся! Когда нас трудности пугали? Грунт сложный. Но мы хитро под углом пойдем, я все рассчитал. И там прослойка обычной земли есть, постараемся держаться ее. Так быстрее будет. Не волнуйтесь, справимся! Вот глядите… — Трубилин раскладывает помятые бумаги, исчерченные карандашом., — Начнем отсюда, из района 5-го поста. И дальше в этом направлении… Выходим прямо сюда, как удар казацкой пики! Быстро и дерзко…

— Что дерзко это да! — соглашается Левицкий, — Немчура точно такого не ожидает. Вот это будет сюрприз для них. Они уже в полной уверенности, что извели нас жаждой…

— С курса не собьетесь? — переживает Ягунов, — А тут такое дело, чуть не туда… и пошла сплошная каменная пропасть… Малейшая ошибка, сами понимаете! Это людские ресурсы и судьба всего гарнизона.

— Я все понимаю, товарищ полковник! На кону самое дорогое — жизнь всех наших товарищей. И военных, и гражданских. Степень ответственности осознаю целиком и полностью.

— В любом случае, пока других вариантов у нас нет, — вздыхает Ягунов, — А предложение товарища Трубилина самое лучшее, что мы имеем сейчас. Просто луч спасительного света среди всей этой нависшей тьмы. Значит так, капитан! Берите людей сколько нужно и приступайте немедленно! У нас каждая минута равносильна человеческой жизни… Кого хотите взять?

— Самых сильных, молодых и выносливых. Работа тяжелая предстоит. И опасная. Хотя у нас тут каждый шаг опасный в этих катакомбах… Курсантов у нас навалом. И летчиков и связистов. Но в первую очередь буду брать железнодорожников, 65 батальон. Это мастера своего дела. У них и взгляд наметанный, технический, мы поймем друг друга с полуслова. Я с лейтенантом Велигоновым уже беседовал. Они готовы выступить хоть сейчас…

— Замечательно, — довольно произносит Ягунов, — Ну, вот что-то уже складывается в нашу пользу! Если с водой вопрос решится положительно, отсчет другой пойдет, и люди духом воспрянут! Тогда фашиста вновь начнем бить на полных оборотах… Давить эту ядовитую мерзость!

— Мы и так особо темпа не сбавляли! — замечает Парахин, — Хоть и в газовом тумане, и без капли воды, а в бой идем! И также тевтонскую мразь каждую ночь долбим.

— Будь острожен, Гриша! — напутствует Левицкий, — Фашист не дремлет и глыбы камнями вокруг нас весьма коварные… Похуже чем любая болотная топь! Чуть не туда ступил — и назад уже не вернешься. Поэтому гляди во все стороны с предельным вниманием, как никогда!

— Все будет нормально. Тут в катакомбах, все разворачивается в каком-то другом темном измерении. Почти потустороннем. — улыбается Трубилин, — А наш тоннель — это будет как плавание сквозь камень, сквозь бурное море разбушевавшихся гибелью скал, только корабли это видимо мы сами…

Глава 6

…В глухой штольне нервными пляшущими языками бледного пламени горит костер, отчаянно сопротивляясь разлившейся пучине могучего мрака. У костра сидят, укутавшись в шинели, греясь, курсанты-летчики.

— Вот огонь… Что это? — зачаровано глядя на взмывающее пламя, произносит Чернышов, — Танцует перед нами, изгибается, жаром обдает… Как живой! Появляется из ниоткуда и уходит в никуда! Где он прячется? Когда мы его не видим? Сколько мы его наблюдаем, используем, и не знаем до сих пор толком, что это за явление такое. Зачем он рядом с нами? Может сказать нам что-то должен?

— Огонь и огонь, стихия природная, чего не понятно? — скептически хмыкает Немцов, — Интенсивный процесс окисления, то бишь горения, сопровождающийся излучением в видимом диапазоне и выделением тепловой энергии. В научном смысле — совокупность раскалённых газов, выделяющихся в результате химической реакции. Цитата — учебник физики! Все ясно и понятно.

— Древний жрец… Посредник между мирами. Если говорить языком поэтов! — усмехается Волошенюк, — Посланник богов! Или течение полыхающих душ героев, которые указывают нам правильный курс…

— Насчет жрецов и богов это уже слишком, — замечает Чернышов, — а вот как необъяснимый феномен, который мы знаем очень плохо, это да! Что за ним стоит?

— На тебя катакомбы тоже начинают влиять, Лешка! — замечает Немцов, — Скоро шайтанов видеть начнешь! Или еще каких кикимор подземных… Удивляться нечему, Тьма тут всем рассудок мутит, вползает змеей и травит ядом своим все что в нас есть светлого и хорошего. Я слышал на многих мрак действует не лучшим образом! Настоящие психозы начинаются…

— Ну да! Еще не хватало… Чтоб я до такого докатился? — усмехается Чернышов, — Да не за что! Я пытаюсь понять процесс, ищу варианты разгадки, анализирую ситуацию! Ничего тут потустороннего нет. Это мысли просто… А они тоже сумбурными бывают, но внутри сохраняют здравое ядро логики!

— С этого все и начинается! — улыбается Волошенюк, — С мыслей и смутных чувств… А потом пошло поехало! Моргнуть не успеешь — и дядюшка Люцифер перед тобой! Во всей красе и сиянии инфернального пламени! И все это становится единственной реальностью.

— Мне это не грозит! — твердо заверяет Чернышов, — Я меру знаю… во всем! Меня за угол в темноту не утянешь! Я — борец, а это как минимум характер! И я готов сражаться всегда со всеми — хоть с плотскими врагами, хоть с духами незримыми!

— Ну с привидением ты в партере не сойдешься! — шутливо отмечает Волошенюк, — Захват, болевой не проведешь! Там другие категории… Вся физическая мощь просто мимо! В пустоту просто провалишься и все! И неизвестно как на тебя будет воздействовать противник.

— А это уже сфера воли и стойкости разума, Толик! — ворошит дрова в костре Немцов, взмывая в темноту ворох искр, — Это поле боя психологическое! Более тонкое… И та скрытая от глаз, область откуда может выйти и страх и отвага! И только наша вера, наше сердце, и выберет правильное направление и не даст упасть…

— Хорошо если так и случится! — подмигивает Волошенюк, — А то ведь все эти странные феномены другим законам подчиняются, и человек элементарно не может понять, что происходит, и его сносит как штормовой волной! Бьет, выворачивает путает… Проносится стремительно, ошеломляя рассудок и чувства… Что это было?

— Да что бы ни было, а с нами лучше не связываться! — грозно предупреждает Чернышов, — Если мы прямо в рыло не дадим, так хоть за хвост поймаем! И отхлещем так, что мало не покажется! К нам только с миром ходить можно… Разве не так?

— А если ему вообще фиолетово на твои понятия вражды и дружбы? — внимательно смотрит на друга Волошенюк, — И живет он по своим правилам, и ты для него просто чудо невиданное?

— Ну агрессия и мир… это же у всех есть! — восклицает Немцов, — Тут сразу понятны намерения — или тебя сожрать хотят или искалечить, или любовью одарить! Обычные вещи.

— Вот ты, Коля, капусту или яблоко жуешь, — поясняет Волошенюк, — ты задумываешься о страданиях этого живого проявления природы? О его страхах и прочих чувствах? Просто ешь и все… Так и здесь. Какое-нибудь существо могущественней нас пролетело, съело и не заметило.

— Ну ты сравнил! — усмехается Чернышов, — Человека, самое сложное и разумное создание и какой-то неприметный фрукт! Природа все создала согласно предназначению. Кто слаб, кто силен, есть эволюция развития — дерзай, совершенствуйся! Мы ведь как племя, вышли из обезьянней формы и каких высот достигли!

— Может мы такие же плоды для кого-то, как и обыкновенные овощи и прочая растительность для нас, — сообщает Волошенюк, вглядываясь куда-то в темноту, — что такое смерть, так никто и не ответил еще… И что за ней может быть!

— Ну так мы с тобой скатимся в религию! — подсмеивается Немцов, — И понесется там все ангелы и демоны, мрак и свет, рай и ад, грех и наказание. Удобные формы управления людьми в обществе!

— Так разобраться, — рассуждает Чернышов, — Свет и Тьма — две составляющие мира, от которых все и исходит. Образно. По сути, два бойца на ринге, два непримиримых противника, которые молотят друг друга испокон веков… И никто никак верх не возьмет!

— Более оформлено, это Бог и Дьявол, — потягивается Волошенюк, — если все-таки брать религиозные учения. Две силы, благая и разрушительная. Это даже с физикой пересекается… Есть в мире процессы созидания и процессы распада. Цветения и гниения. Рождения и гибели… Духа и плоти!

— Все это символика, как на маскараде! — зевает Немцов, — В каждую эпоху придумывают какой-нибудь новый фетиш и ему поклоняются… Игра человеческая в собственные фантазии. Сами себя развлекаем от скуки существования. Удивительное и странное создание — человек! Чего в нас только не намешано, как в хорошо приготовленном борще!

— Тогда получается мы что-то далеко вторичное, производное, искусственное? Просто случайные формы, куклы? Марионетки на ниточках в театре… — размышляет Чернышов, не отрывая взгляда от разошедшегося огня, — Нет, как-то совсем убого, абсурдно и жестоко по отношению к нам. Ведь у нас есть осознание себя, воля, чувства, любовь… Ведь в нас сила заключена великая! Каждый ее чувствует…

— Да, только слепы мы все живущие! — неожиданно заявляет Волошенюк, — Одна Тьма вокруг нас и есть… Бредем по черным тоннелям неизвестно куда. И пришли откуда, тоже не знаем. Помрем и не поймем что это все было.

— А мы как звезды красные, пылающие! — вдохновенно бросает Чернышов, — И должны рассеять этот старый гнетущий мрак! И вывести все живущее к свету! Чтоб уже гармония восторжествовала!

— Ну и как Лешка? — саркастически произносит Волошенюк, — Что-то получается? Особенно в нашем подземелье? Я к чему… Тьма — штука совершенно не изученная. Что в ней скрывается на самом деле? Что это за загадочная ширма? Мы привыкли бежать от нее, а может наоборот, сделать шаг навстречу? Погрузиться в самую жуткую пугающую Пропасть, пройти это все… Понять весь ее тайный механизм? И стать еще сильнее и обрести новое знание? И эти катакомбы — предоставленный шанс?

— Ты о чем Толик? — поворачивается Немцов, — Тут же смерть кругом! Дохнем как мухи, от газа, обстрелов и голода! И холода могильного… Тоннели в трупах, а ты про какие-то откровения свыше вещаешь! Что-то я тебя совсем не пойму!

— Люди везде гибнут! Везде и всегда… И в мирное время тоже! Умирают… опадают как осенние листья каждый день. С начала появления этого мира! — парирует Волошенюк, — Гаснут как задутые свечи. И поболее чем здесь в подземелье… Вспомни сколько погибло наверху! В степи… Не соотносимо. Я пока к этим каменоломням шел такого насмотрелся, что на всю жизнь хватит! А здесь, как бы это странно не звучало — жизнь! Еще есть… пока держится! Забитая черными силами в подземный угол. А эти пещеры хранят нас, как могут… И тьма нас от пуль скрывает! Был бы свет кругом, открытое пространство, мы бы уже сейчас не беседовали, сидя под надежной броней камня! Разлагались бы мертвой плотью по выжженным сопкам. Перепахали бы нас с землей… Смекаете? Мы живы, благодаря этой Тьме! Она наша спасительница, можно поэтически сказать — богиня! И чего-то она от нас хочет… Я это чувствую!

— И что именно? — иронично вздыхает Чернышов, — Поклонения? Еще больших жертв? Свежей крови…

— Если бы так было, нас бы уже здесь не было, — взволнованно произносит Волошенюк, — это избитые представления о том, что представители ночного непризнаваемого отверженного мира заставляют себе кланяться! Церковниками наверно придуманные, чтобы людям мозги пудрить… Как раз наоборот! Я слышал Темные, Древние, Первые создания не требуют к себе поклонения, а приветствуют силу свободы в человеке, его неординарность и независимость. Некое товарищество могучих личностей, способных к вольному творчеству и проживанию!

— Очередные легенды, Толик! Таких много у разных народов, читай не перечитаешь, — отмахивается Немцов, — одно и тоже склоняется на разный лад! Все это область мифов и прочих сказок… Если идти куда-то вперед, нужно отбросить этот старорежимный хлам, ну в крайнем случае поставить в библиотеке на пыльную книжную полку… Всем этим учениям мистическим и красивым историям там и место!

— Я так не думаю! — упрямо заявляет Волошенюк, — Все что нас касается, имеет смысл… В каждом эпосе народном, каким бы фантастическим не выглядел, есть рациональное зерно. И информация, заслуживающая внимания. Просто нужно видеть ядро и шелуху… Как скульптор в камне видит будущую статую.

— И что твоя богиня? Церера? — усмехается Чернышов, — Геката? Или кто там еще был? Что она тебе шепчет, по ночам? Что-то нежное, страстное? Пылкое? Она вообще хороша собой? Любая богиня прекрасна… Телом точно! И как у вас с ней все происходит? Уж рассказывай…

— У тебя только амуры на уме! — улыбается Волошенюк, — Есть вещи поважнее всех этих поцелуев и томных вздохов полуночных… То, что касается духа и силы нашей!

— Ну так и что ты там уже вкусил, от угощений темной дамы? — подмигивает Немцов, — Есть что изящное, незабываемое? От чего не оторваться?

— Словами сложно передать, — задумчиво произносит Волошенюк, — все на уровне смутных чувств и непонятных мыслей… Но через этом невнятный туман переживания явственно проступает непреклонный Зов! Тянет что-то глубинное подземное к себе, в запретные чертоги! Туда, где еще может и человек то не был никогда! И мы должны быть первыми?

— Чего-то мне не особо хочется дальше в пропасть проваливаться! — восклицает Немцов, — Итак залезли в самый Мрак! Перешли границу света и темноты, и вязнем как в болоте… Расползаемся, сидим на камнях как жуки потерянные. Порой сам себя забываешь!

— Не наше это пространство! — неожиданно заявляет Чернышов, — Совсем чужая природа! Мы сотканы из света… Из голубизны неба, дыхания облаков! Нас всегда ввысь тянет! Тем более нас, летчиков! Мы летать должны, а не по тоннелям брошенным ползать, Колян прав!

— В нас и мрака предостаточно! — хмуро усмехается Волошенюк, — Возможно еще побольше, чем света… И чем мы изначально были заполнены.

— Ну вот когда чернота берет верх, — рассуждает Немцов, — фашист и получается!

— Или что похуже… — добавляет Чернышов, — Из темноты только чудовища и могут родится! Нет, Толик, как бы Тьма нас не соблазняла, какие прелести не показывала, не наше это! Мы — дети Солнца! И бескрайнего горизонта, свободного парения в опьяняющей высоте… Это наш путь! И никакой другой…

— А ты на себя посмотри Леха! Ты похож на безупречного совершенного ангела? — загадочная улыбка скользит по лицу Волошенюка, — Земля, тело, прах… Физическая мощь, насущные плотские желания, злость, готовность убить, змеиная изворотливость разума. Это не мы? Если это все убрать, что останется? Кем мы будем? Из тьмы выходит Жизнь, какой мы ее знаем. Из почвы вырастает цветок, из яйца пролупляется птенец, даже Солнце является из черноты космоса! Каким оно было раньше? Тьма — материнское лоно, вынашивающее любой плод от растения до животного и человека! Это таинство Рождения… Врата через которые приходят все яркие и прекрасные образы этого мира! А какими они были до этого?

— Может и до Тьмы и до Света что-то еще было? — размышляет Чернышов, — Кто знает каким было начало всего? И как проходил процесс становления Вселенной, и что будем в будущем?

— Все может быть! Природа как поле хлебное! Что посеешь, то пожнешь… — мечтательно вздыхает Немцов, — Вот закончится война! Построим ракеты, как завещал нам Константин Циолковский и полетим к звездам… Там все и увидим своими глазами, все узнаем! Может мы еще и будем первыми космическими пилотами! Наша эскадрилья ЯВАШ! А что? Будем закладывать красивые виражи в сиянии громадных светил. Но то что первым в космосе будет летчик из СССР, я твердо верю! Мы — передовая страна, и первыми полетим к далеким планетам… Будем осваивать космические просторы, строить коммунизм на всех ближайших планетах.

— Ага! Еще братьев по разуму найдем, — подхватывает Волошенюк — создадим симбиоз невиданных цивилизаций! Под знаменем марксизма-ленинизма… свободного творчества и прогресса! Жизнь развивается от низшего к высшему! Вот и мы выстроим головокружительную невиданную конструкцию, которая расцветет ошеломительным бутоном!

— Тут на своей планете надо порядок навести и мир установить! — усмехается Чернышов, — Чтобы все братьями по разуму на земле сначала стали! А потом уже на другие галактики замахиваться. А то вот прилетят какие-нибудь фашистские капиталисты, буржуи проклятые на тихую чудесную планету с добропорядочными жителями и начнут все жечь и колючей проволокой обматывать, газом травить лишних и ненужных… Остальных в шахты загонять на рабский труд. Чтобы себе выгоду извлечь! Прибыль… Этакие пришельцы-паразиты, захватчики! Кому это надо?

— С этим мы разберемся и уже скоро! — твердо чеканит Немцов, — Этой коричневой гадости больше не будет! Никогда… И капиталисты вымрут как динозавры, останутся в исторических хрониках, на страницах как реликтовые ископаемые! Ошибка природы… Заболевание, холера мерзкая! Случилось же такое. Теперь все маются…

— Чем мрачнее ночь, тем прекрасней рассвет! — улыбается Волошенюк, — Разобьем врагов, пройдем все испытания на нашу долю выпавшие, обретем опыт бесценный, сильнее будем!

— Нам бы еще выйти из этого проклятого подземелья! — озирается Чернышов, — А то все дальше от дома и света в какую-то трясину проваливаемся! Начинаешь забывать прежнюю человеческую жизнь… Со всеми ее радостями и горестями. Одни скалы эти угрюмые внутри и остаются… Будто сам постепенно каменеешь!

— Тихо, пацаны! — приподнимается Немцов, — Свистит что-то… Вон там, в коридоре!

— Газ? Опять курвы пускают? — перекидывает автомат вперед Волошенюк, — Так на этом участке проблематично. Глубоко мы сидим нынче…

— Нет, Толя! Это не фашистская вонючка ядовитая, — принюхивается Чернышов, — Газ шипит как гадюка, уже все выучили этот звук, не спутаешь! Тут что-то другое…

— Что еще может быть? — крутит головой по сторонам Немцов, — Тем более на нашей территории, далеко от входов?

— Может что-то новенькое гансы придумали! — передергивает затвор винтовки Чернышов, — Будем разбираться…

— Скребется кто-то, словно когтями и холодом подуло… Как зимой, в стужу! — сообщает Волошенюк, — Только как такое возможно, у нас температура на всех уровнях примерно одинаковая. А тут такой сильный перепад.

— Да тут всегда холод собачий! Удивил… — хмыкает Чернышов, — Сквозняк наверно… как обычно!

— Нет, правда, — подтверждает Немцов, — чем-то ледяным обжигающим дохнуло, да так, что сосульки того и гляди на ушах повиснут…

— Там кто-то есть… По-моему, — замерев, всматривается Волошенюк, — даже тень легла, по потолку пошла. Огромная! Что это?

— И впрямь что-то движется! Большое… Ни чета нам! С нами не сравнить, — ахает Немцов, — По размерам как танк! Не меньше… Ну-ка что у нас из оружия еще есть?

— Я ничего пока экстраординарного, враждебного не вижу! — успокаивается Чернышов, — Вроде что-то шабаркается, но тень большая она и от клопа тут может увеличиться до слоновьих размеров, если попадет под нужный угол освещения. Так что ни кипишите раньше времени. Может из наших кто шарашится… Сейчас пароль спросим!

— Боюсь, что это бесполезно будет! — взволнованно произносит Немцов, — Вряд ли это нам ответит. Оно из камня! Но живое… И явно не человек! Я это как-то понимаю.

— А что тогда? — поворачивается Волошенюк, — И как ты мог…

Слова зависают в воздухе, цепенея…

Привычное полотно тьмы трескается… Идет по швам, словно рвущаяся ткань плотной сакральной завесы… Из темной глубины тянутся какие-то щупальца и степенно переваливается что-то громоздкое. Оно будто продирается через тернии чужого мира, рождается, обретает формы. Вспыхивают фосфорицирующие глаза, горящие запредельным огнем. Ближе и явственней начинают проступать контуры странного темного и грозного существа. Оно крутится, перекатывается, словно примеряет новую одежду поразительного образа. Потом проворно и даже как-то изящно поднимается и оглядывается покачиваясь и замирая, осознавая себя в подобном виде. Многочисленные конечности и крылышки колышутся в завораживающем танце. Оно похоже на огромную креветку и не лишено определенной чудовищной грации. Оно смотрит на ошеломленных людей не человеческими, но умными и проницательными глазами. Будто гипнотизирует и пытается подчинить своей воле. Затем начинает медленно приближаться…

— Вот это да! Это как такое может быть? Откуда?

— Твою мать, что это?

— А я почем знаю? Такое и в страшном сне не привидится!

— Это призрак? Или что-то другое?

— Он не прозрачный,

— Жук подземный? Они здесь живут, такие?

— Таких размеров? Не бывает…

— Не бывает? А что стоит перед нами?

— Хрен знает… На нас зырит, чего-то хочет… Глазищи так и сверкают! Облизывается поди, еду нашел!

— Сейчас нападет. Мы за выступом скалы, но настигнет быстро. От такого хищника не скроешься, и мы в его владениях.

— Выжидает чего-то присматривается. Выбирает позицию для атаки наверно. Сумеем дать отпор?

— Накликали, сука беду! Все тьма ваша — ох, какая она распрекрасная! Вот и явилась… Теперь эта Тварь не отвяжется… просто так!

— Что делать будем?

— Я сплю или это на самом деле? Бред какой-то…

— Гаси ее из автомата. Пока не поздно! А то сейчас прыгнет, сожрет нас на хрен!

— Да погоди ты стрелять! Понять надо что это…

— Ты чего понимать собрался? Поговорить хочешь? Вперед… Только тут все быстро и просто будет… Когда тебя пережевывать начнет!

— Подожди кидаться! Может это все кажется… Проекция темная катакомб! Явление какое-то местное экзотическое!

— Ни хера себе проекция! Кино по заявкам трудящихся. Ты гляди как все натурально. И запах чуешь? Резкий, с гнилью, разложения какого-то! Невыносимо… Как сотня гниющих мертвецов перед нами кишки наружу выпустили! Какое может быть видение?

Вспыхнувшая огненная автоматная очередь вспарывает тьму! За ней вслед громыхают другие выстрелы, раскалывая явившуюся фантастическую картину. Существо будто уходит в тень… Описывает круги, словно вальсируя, и почти незаметно продвигается вперед, тянется к людям. Многочисленные конечности рисуют замысловатые фигуры, не то принимая бойцовские стойки, не то заклиная противников. Огонь усиливается… Пули неистово секут по скалам вышибая ливни осколков. Оно то ли как-то уворачивается, то ли выстрелы не достигают цели, потому как порождение тьмы продолжает свое торжествующее ужасающее шествие. Курсанты отступают дальше за скалы, не прекращая яростный огонь. В какой-то момент противостояние уже кажется смешным и дитя мрака, словно насмехается над ними в своем превосходстве… Летчики меняют тактики и вот из «подземного насекомого» вылетает подобие стона, а потом повисают необычные звуки, похожие на звучание странной музыки…

Облако вязкой пыли оседает и из проема появляется голова комиссара Парахина.

— Это что такое? — отплевывается от известковой крошки комиссар, выбираясь в коридор, — Вы, что за стрельбу устроили? Срекошетит всем башку снесет… Что происходит товарищи летчики?

— Виноваты товарищ комиссар полка! — вытягивается в струнку Волошенюк, — Открыли огонь по крайней необходимости. Возникла угроза личному составу.

— Какого характера?

— Враг привиделся, — сообщает Немцов, — смутный, непонятный. Мы приняли меры…

— Привиделся? Это как? — строго с усмешкой спрашивает Парахин, — А святая Тереза к вам на облаке не спускалась?

— Никак нет! — Чернышов, — Вот Терезы не было, а было другое…

— Что именно?

— Подозрительная фигура никак не похожая на бойца нашего гарнизона, — выкручивается Чернышов, — Пароль отказалась сообщать. Был открыт огонь…

— И где труп врага?

— Будем искать… — вступает Волошенюк, — Может, упал, закатился куда-нибудь! Или получив смертельное ранение, уходит по тоннелям. Будем преследовать и обязательно настигнем. От нас не уйдет!

— Промахнулись, значит? — прищуривается Парахин, — А я наслышан о вас как об отменных стрелках, особенно пулеметном расчете Немцова! Что ж вы так? Обмишурились… Не порядок, товарищи авиаторы! Вы — авангард армии, ее будущее, даже здесь в подземелье. А устраиваете черт знает что… Значит так, приказ — проверить всех проходы, на предмет чужеродных элементов, доложить на другие участки о возможном проникновении противника. Смотреть в оба!

— Есть!

— Ох, смотрите у меня ребятки! Чтоб больше такого я не видел. Иначе трибунал, сами понимаете… Такое устроили, я уж думал, фриц у нас в галереях гуляет… Хотел резервную роту поднимать! Ну вы артисты…

— Разрешите выполнять? — поднимает подбородок выше Волошенюк.

— Выполняйте! И аккуратней там… Друг друга не постреляйте, или случайных солдат в тоннелях…

— Поставленную задачу выполним! — выпаливает Немцов, — Ошибок больше не будет. Об исполнении доложим.

— Вот и отлично! — улыбается Парахин, — Ну все, бывайте! Удачи вам…

Комиссар растворяется во мгле также неожиданно как появился.

— Ну блин влипли! — выдыхает Немцов, — Чуть комиссара нашего не положили сдуру! Это ж надо так…

— А может он тоже, того… привиделся нам? — не то шутит, не то всерьез говорит Чернышов, — И мы уже с ума сходим? Откуда он взялся так внезапно? Может это дух катакомб шалит, превращается в людей и чудовищ?

— Вряд ли… Там все по-другому происходит. Изнутри! А вот воображение от голода и темноты возможно разыгралось! — сообщает Волошенюк, — И дало нам интригующую картинку! Для размышлений…

— Что у всех одно видение? — сомневается Немцов, — Так не может быть! Противоречит медицинской науке. Все галлюцинации индивидуальны.

— А ты откуда знаешь? — оборачивается Чернышов, — Может у нас в подземелье эти правила не работают? Своя специфика.

— У нас действительно все что угодно может случиться! — отмечает Волошенюк, проверяя автомат, — просто Зазеркалье подземное… И не знаешь кто еще из темноты на тебя выскочит, какое пугало!

— Да, Тьма хитра! — потирает щеку Немцов, — Похоже играть с нами начала, интересно ей стало кто мы и зачем. Прощупывает… ведет разведку, проверяет нашу оборону психическую! Теперь надо быть крайне бдительными. По отношению к себе!

— Так что это было? — внимательно смотрит на друзей Чернышов, — Версии есть, братва?

— Поживем, увидим… Нам тут долго еще обитать! — напряженно глядит в колыхающуюся темноту Волошенюк, — Это не первая и не последняя встреча… Он еще к нам явится, я уверен! Только вот в какой форме и с какими намерениями?

Глава 7

В глухих мрачных низких извилистых дальних штольнях два солдата, увешанные бутылками и фляжками, припадая губами то к стене, то к потолку, высасывают воду из камня и сплевывают в принесенную тару.

— Сколько у тебя набралось, Петро? — спрашивает товарища лейтенант Ефремов.

— Полфляжки… — гулко отзывается Мишустин.

— Уже час прошел!

— Ничего к вечеру наберем достаточно. Раненым точно хватит.

— Губы трескаются! — облизывает кровь Ефремов, — Скалы острые оказались на вкус! Так и режет, будто бритвой…

— Я вроде привык, только горло жжет от каменной крошки… Наелся известняка до конца жизни, — гремит тарой Мишустин, — От одного запаха буду шарахаться.

— Так живешь и не замечаешь, насколько вода важна. Еда черт с ней,

Можно перетерпеть. А без воды дуреешь… Натурально. Бред начинается, даже видения всякие. Будто проваливаешься в темную пропасть, безысходную… Все заканчивается!

— Прорвемся! Скоро к Соленому колодцу ход пробьем. Жизнь наладится.

— Фашиста хочу поймать, сюда затолкать в катакомбы, — в сердцах заявляет Ефремов, — чтоб понял гад, как это ползать здесь… в холоде, в темноте без еды и воды, вообще без каких — либо средств к существованию! Поменять местами. Им здесь место, не нам!

— Это точно, — горячо поддерживает Мишустин, — всех крыс надо вернуть в их норы. Чтоб не мешали всем нормальным людям жить.

— Странное это место…

— Именно это? Что с ним не так?

— Нет, сами каменоломни.

— В каком смысле?

— Что-то тут есть… — озирается Ефремов, — Непонятное, Живое какое-то. Особенно здесь чувствуется, в отдаленной дикой части.

— Да брось ты… Жутковато бывает, да. Но живое? Вряд ли. Каменюки одни старые. Старый карьер!

— Я тоже так раньше думал! А нынче словно почувствовал что-то… Они будто человек. Кажется, что кто-то говорит с тобой. Или смотрит пристально насквозь, мысли твои читает, сам пытается что-то сказать.

— Это у тебя, Коля, с голодухи, недосыпа да жажды, чудится всякое! У многих подобные настроения. Некоторые даже всяких химер, чудищ в тоннелях видеть стали. И говорить с ними. Все это расстройство рассудка, не более! Просто нужно внимательней к себе быть, бдительней!

— Вряд ли это обман чувств… Я даже взгляд часто чувствую за спиной, кто-то из темноты смотрит, словно спросить чего то хочет. И идет за тобой неотступно.

— И кто же это?

— Я почем знаю. Попробуй, разбери, кто это, что это… Мрак кругом!

— Так наш или чужой?

— Не знаю… Жесткий он, требовательный. Прямо как наши командиры. И как будто Ждет что-то от нас. А иногда, кажется, прямо просит.

— Да ну! Белиберда какая-то! Чего от нас ждать-то?

Ползаем здесь в туннелях измученные, всеми забытые, на последней черте…

— Может в этом и смысл.

— Смысл чего?

— Преодоления себя. «Как закалялась сталь» помнишь, Островского? Может, мы выйдем к чему-то новому. Чего еще никто не мог!

— Честно я ни о каких подвигах и не думал. Просто делаю, что должен, по чести, по совести. Хорошо бы не сгинуть здесь… И этого уже будет достаточно. Живем как в могиле.

— Зато немца бьем так, что до сих пор придти в себя не может, — воодушевляется Ефремов, — Сил то они, сколько вокруг нас стянули! Кого только нет — и саперы какие-то непростые, и артиллерия, и танки, и «СС», даже самолеты иногда летают. Весь цвет Вермахта собрали! А мы, с винтовками да ножами, их ночами по степи гоняем…

— Это да. Покой мы им изрядно испортили. Особенно сон. Весь их «новый порядок» сломали. Земля у них горит пламенем гнева народного!

Смотри! Пойдем как сюда, здесь влаги больше, а вон там сама потихоньку каплет…

— Ага, здорово! Давай попробуем.

— Каменная мать! — неожиданно усмехается Мишустин, — Кто бы мог подумать…

— Чего? — удивленно поворачивается Ефремов.

— Как молоко матери, источник жизни, сосем! — улыбается Мишустин.

— Ну теперь, у тебя, на почве голода, фантазии разыгрались?

— Это суровая реальность. Берем воду из огромного каменного тела. Подземная мать природная о нас заботится…

Все достоверно, логично, научно. Без всякой мистики!

— Тогда вкус подземного «молока» до конца дней своих запомню, — усмехается Ефремов, — наглотаемся пещерных прелестей с лихвой, через край! Тьфу! — кашляет лейтенант, — крошка опять в горле застряла…

— Держись Колян! Подыши глубоко, провентилируй органы! Нам еще работать и работать сегодня.

— Да все нормально. Пройдет…

— Ничего… все будет отлично! Назло фашистской гадине выстоим и выживем! Победим! Рано или поздно одолеем коричневую нечисть. Перебьем хребет нацистскому монстру!

— Это точно! Газы выстояли… И с жаждой справимся! Дело на лад пошло… — замечает Ефремов, ощупывая острые выступы каменной плоти катакомб, — Чтобы они не делали, как бы не изощрялись в жестокости своей, наша вахта останется несокрушимой!

— Да попробуй нас сокруши, в этой ошеломительной глубине! — восклицает Мишустин, — Это место подстраивается под ситуацию, меняет диспозицию, открывает новые грани, и все у нас будет хорошо, и воду добудем в нормальных количествах, и врага будем бить с еще большей силой! Это подземелье нас сохранит! Я уверен…

— Я тоже верю в эти сумрачные скалы! Непростые они… Много в них сил скрытых! Они наш — союзник и боевой товарищ! Который никогда не бросит…

— Все верно. Камень он наверно, понадежнее человека будет, — усмехается Мишустин, — не отвернется, не продаст, не кинет… Как наше командование Крымфронтом!

— Черт! Лицо трется… Все уже в кровоподтеках и ссадинах! Так и кожи не останется… Один череп торчать будет, скалиться! Вот зрелище то! Только добрых людей пугать.

— Отрастет новая, не дрейфь! Наш организм способен на такое, чего мы и не подозреваем…

— Вот когда вылезем из этих катакомб, представляешь, на кого похожи будем, Петро? Не описать! От нас же все шарахаться будут, как от чумы!

— Хорошая баня и свежий воздух воскресят нас из подземных мертвецов… И женское внимание! Сразу вернешься в привычное русло. И забудешь про все наши катакомбные кошмары.

— Такое вряд ли забудется! Столько всего уже случилось… Столько погибло! Столько страданий. Это уже все въелось в мозг. Не выкинешь! Как ни старайся… Это теперь часть нашей жизни. Так и останется в нас жить подземелье это до конца дней наших.

— Посмотрим. Время все лечит! И с этими тяжкими воспоминаниями как-нибудь справимся. Перебьет другими, более светлыми переживаниями. После войны столько дел будет! Не до печали…

— А если мы останемся здесь? Погибнем… как наши товарищи, что теперь в скалы эти ушли?

— Нет, Коля! Выйдем мы отсюда… Обязательно! Я почему-то знаю это… Чувствую! Вся эта подземная эпопея пройдет как мрачный сон. И солнце будущей жизни нас встретит своими горячими объятиями!

— Когда же уже это настанет? — вздыхает Ефремов, — Мы уже так привыкли к мраку, что свет становится болезненно ослепительным, чуждым. Потом точно потребуется адаптация. Хотим или нет, а тьма вливается в нас, как горькое вино в бутыль… И к чему все это приведет?

Глава 8

— Сколько еще? — внимательно вглядывается Валя Кохан в трепещущую от тревожного пламени полутьму, — Для такого котла маловато получается…

— Еще три килограмма крупы накинем, — чешет заросшую щеку интендант Желтовский, что-то записывая в блокнот, — и пожалуй на сегодня хватит.

— Жидковато получается… Почти одна вода! — восклицает Кохан, — Как такое кушать можно? Баланда какая-то выходит! Разве солдат таким варевом наестся? Может еще ломоть от своего складского пирога, а Володя?

— Мы не в ресторане подземном, Валя! Стол заказов временно не работает… Если ты заметила! И я не хозяин наших запасов. У меня приказ! Сколько нам еще в этом Тартаре сидеть никому неизвестно… я так полагаю, даже самому Господу Богу! А золотые пшеничные поля здесь не колосятся и стада тучных коров не пасутся! Один несъедобный камень вокруг. Так что будем растягивать, что есть, как можем… Иначе в три дня все слопаем и останется только скалы грызть от крайнего отчаяния! А они, сама понимаешь, не совсем подходят для нашего пищеварения! Поэтому сейчас даже королевский обед готовится, по нашим насущным меркам. Так-то вот!

В небольшом и даже тесноватом приземистом помещении коптит полевая кухня, вокруг наставлены ящики, тюки, хозяйская утварь. Несколько разделочных столов поставлены в ряд. Среди всего этого суетится несколько человек, в основном женщины из гражданского населения.

— Но после газовых атак численность гарнизона значительно уменьшилась, — допытывается Кохан, — почему не добавили паек?

— Анализ обстановки… я думаю! Взвесили все за и против… Как мы норму на день на весах! И пришли к заключению… Что лучше поэкономить для пользы дела!

— На таком меню мы долго не протянем! Это для монаха-отшельника, святого и то неприемлимо! А мы ведь, выходит люди военные, нам не до чтения молитв и созерцания, нам сражаться нужно! Для этого силы нужны, в первую очередь физические…

— Еще не было случая, чтобы у нас в бою кого-нибудь голод подвел. Мы только злее становимся, как собаки уличные, полуголодные! Терять нечего…

— Ну это пока… А пройдет неделя-другая? При такой скудной пище тело откажется просто элементарно шагать. А там еще болезни навалятся… И бойцы начнут умирать не в бою, а в штольнях… Понимаешь?

— Ты к чему это все мне рассказываешь? — откладывает блокнот Желтовский, — Я это все вижу и знаю… И я не индийский бог Брахма, дарующий урожай… От меня мало что зависит!

— Я к тому, что надо что-то делать, а не растягивать сухари и консервы, комбижир на неопределенный срок. Это не решение проблемы…

— Работа ведется в разных направлениях. Штаб занимается не только военными операциями. Вопросы воды и снабжения продукты одни из самых первоочередных! Никто не сидит сложа руки… уж поверь!

— И что же конкретно предпринято в этом направлении? Что-то ничего не видно…

— А тебе и не нужно видеть, Валя! Уж прости… Мы все-таки армейская организация, а в них не принято судачить о важных решениях, как во дворе на лавочке с подругами! Мы на войне… И враг может быть где угодно, хоть вот за этим углом сидеть и слушать! Плакаты помнишь довоенные? Не болтай!

— Секретность значит? — поджимает губы Кохан, — Что ж понятно… Зачем такой дурехе с кухни что-то знать даже о том, чем она каждый день занимается. Скажут — пойдешь вперед в полной темноте, куда нужно… А что завтра будет — лучше не спрашивай! Армия называется…

— А ты как хотела? — улыбается интендант, — Вот будешь генералом или хотя бы полковником тебе и карты в руки и все тайны бургундского двора… А пока каждый должен знать свое место, и в этом нет ничего обидного. У всех своя роль, которую они должны играть достойно. В твои женские секреты никто не лезет, не пытается выведать самое сокровенное. Соблюдает дистанцию и границы. Так и везде…

— Да тут другое! Наша общая подземная судьба… И желание знать хоть что-то светлое и понятное в этом гнетущем мраке! Что нас ждет и как мы дальше существовать будем.

— Все придет само собой, Валя! Нужно просто исполнять свой долг, текущие обязанности и будет и свет, и победа! Как бы нам тут в этом подземелье не пришлось, прорвемся… Ладно, не дуйся, давай я тебе анекдот расскажу, оживешь немного… Короче, заказ в ресторане:

— Мне, пожалуйста, стакан воды и кусочек хлеба…

— Ну что вы! Разве так можно?! Сегодня ведь праздник — погуляйте от души!

–… Э-эх! Ладно — гулять, так гулять — ведро воды, буханку хлеба!

— Прямо про нас! — грустно улыбается Кохан, — Только у нас и ведра не наберется! А с хлебом вообще беда… Как мы живы еще на таких подземных харчах?

— Все будет хорошо, Валюша! Слушай дальше! Посетитель кафе обpащается к официанту:

— Почему кофе совсем не сладкий?

— Веpоятно, вы pазмешивали сахаp не в ту стоpону.

Или этот. В ресторане посетитель спрашивает официанта:

— Скажите, у вас в меню дикая утка?

— Нет, но для вас мы можем раздразнить домашнюю утку.

— У тебя все анекдоты про еду! Другого нет?

— Есть… Но просто об этом сейчас все думают. Надо же чтоб это как-то позитивно зазвучало. Да и вообще я бы хотел в будущем устроиться шеф-поваром в какой-нибудь новый ресторан в Одессе, такой во французском стиле, с красивыми модными витринами. Я бы придумывал новые блюда. Вот! А потом собрал бы всех, кто воевал с нами. Отпраздновали бы Победу громко, шумно, незабываемо. С теми, кто останется… Аджимушкайское братство!

— Я думаю, останется немного, — печально качает головой Кохан, — после химических атак сколько народу полегло… А у нас впереди еще столько боев, неизвестно каких!

— Сколько бы не осталось, все равно кто-то выживет, не могут погибнуть все из нашего Гарнизона. У нас особый Дух. Такого нигде нет.

— Это точно. Может мы подобрались здесь Особые или избранные специально судьбой. Бьют нас день и ночь, а мы все живем и боремся. Другие может быть уже и умерли, или в плен сдались. А мы все держимся!

— Место, конечно, это необычное. Может оно и помогает. Как будто оно Живое, иногда чувствуешь что-то такое, чего в жизни никогда не встретишь… Что-то непонятное, запредельное, первозданное. И по-другому начинаешь себя ощущать.

— Да, старожилы много чего говорят про нашу «Скалу»… Что на месте каменоломен раньше святилище было, еще с незапамятных древних времен. Всякие жуткие истории рассказывают про обитателей этих подземелий… Одна страшней другой. И самое главное, что эти катакомбы сами выбирают, кому здесь быть… Ты же из Одессы?

— Да, откуда я еще могу быть? — удивлено сверкает глазами в темноте Желтовский.

— Там ведь тоже катакомбы! И как они? Похожи на наши?

— Ничего подобного! Все совершенно другое. Хотя они гораздо больше, глубже и запутанней. Но намного веселее, чем здесь… Тут что-то грозное, непредсказуемое обитает, витает в воздухе! А у нас камень радостный, солнечный, как только что остывшее золото! Там мрак как-то даже не ощущается особо… Ходишь как будто по жилому помещению, напоминает брошенный дворец какого-то сказочного существа. Знаешь кстати, как раньше Одессу звали?

— Нет. Как?

— «Желтым городом»! По цвету добываемому из катакомб камня. Он действительно насыщенный яркой желтизной, будто там солнце подземное сияет… А из него, ракушечника нашего, все дома и строили, также как в Керчи! Только здесь он бледнее, большего серого скорбного оттенка…

— Интересно. И часто ты там бывал, под землей?

— Случалось! Но определенной надобности не было. Что там делать? Отдыхать? Море есть… Работать? Нельзя… У нас же там любимое место контрабандистов, бандюгов и прочего криминального элемента. Там же при желании можно целый город укрыть, тысячи километров немыслимо переплетенных галерей, не то что украденное добро с кораблей… Для преступников — подземный рай! Можно годами жить, никто не найдет! Делать что хочешь…

— Я припоминаю ты мне уже про встречу с тремя уголовниками рассказывал! — улыбается Кохан, — Как ты их лихо раскидал. И вышел гордым победителем!

— Одесса — город интересных и темпераментных людей! Не заскучаешь… Было дело! Не то что бы прямо так сразу и разбросал. Повозиться пришлось, и мне порядком досталось. Но лавровый венок остался за мной!

— Ты что боксер или борец?

— Всего понемногу! Я перед войной работал председателем Оргеевского уездного комитета по делам физкультуры и спорта в Молдавии, пришлось на какое-то время покинуть родную Одессу! Потом война началась, вернулся.

— И сразу попал в хозяина армейских припасов? — лукаво щурится Кохан.

— Нет. Авиационный полк, служба воздушного наблюдения.

— Так ты еще и летчик? — широко распахнутыми глазами смотрит Валя, — И как там за облаками? Ангелов видел?

— Не доводилось пока. А насчет летчика… Ну как тебе сказать… Не совсем… В душе, да! Крылья горящие страстью свершений так могут распахнуться, что несут выше облаков, к самым звездам! Чтобы летать и стальная машина не нужна. Было бы желание…

— А как на склады попал? Проштрафился, набедокурил чего? А то ты фрукт такой, видно, что на месте усидеть не можешь… Больно нрав горячий!

— Фрукт? Да… Еще какой! Экзотический, тропический, южный… Очень приятный на вкус, не оторвешься!

— Ага! Оно и видно…

— Долго я небо глядел, выискивая вражеские самолеты, да потом, в интенданты перевели, отметив мои организаторские способности и невероятную аккуратность.

— Шалопай ты, Володька! Какая аккуратность? Тебе бы только клоуном в цирке отжигать! Я не знаю как ты вообще в армию попал. Только по зову сердца! Комедийные пьесы по тебе плачут… Большим артистом можешь стать, после войны, подумай! У тебя талант редкий, людей из пропасти уныния беспросветного на свет вытягивать! Зажигать пламенем жизни. Бросай потом свои кастрюли и ящики, и двигай на большую сцену! Будем на твои концерты ходить… Гордиться, что тебя знаем! Представляешь афиша: « Сегодня в нашем городе выступает великий Желтовский! Поэт, комик, эксцентрик… Продажа билетов ограничена в связи с большими предзаказами. Спешите увидеть. Сегодня в 7 вечера в Доме Культуры Горняков»… Так и будет!

— Ну и фантазия у тебя однако! Вот кому в искусство нужно подаваться… А насчет армии — одно другому не мешает… Юмор в окопе тоже необходим! Без него никуда! Это может спасти не хуже удачного патрона.

— Согласна. Без тебя бы туго пришлось. Ты в нужный момент появляешься со своим искрометным юмором. И люди на глазах меняются! Будто заново оживают… Это многого стоит. Тут во мраке этом только оступись хоть раз и покатишься в пропасть безвозвратную!

— Каждый делает что может! От каждого по способностям — как при коммунизме будет… Вместе мы сила! Нет ничего сильнее человека! Мы можем все…

— Да, границ для нас, по сути нет! Мы постоянно их переходим… И в состоянии творить что угодно. Только хитрые темные стихии путают нас и сталкивают в пропасть гибели…

— Любая тьма, самая коварная к утру рассеивается… И наша тоже сгинет когда-нибудь! Мы разгоним ее, своей волей, мыслями, желаниями. Будет финальная битва и свет восторжествует… Обязательно! И мы поможем этому.

— Свет — удивительное создание! С одной стороны очень хрупок, даже нежен, с другой нет ничего могучее его, ибо он властвует над всем и является источником всякой жизни, даже самой хищной и черной… Как все чудно устроено в мире!

— Да, вокруг много двойственности, сочетаемости непримиримых противоположностей. Может это все не случайно? И из этого должно вырасти что-то новое? И мы — это шанс, для всех других?

— Мы, что как семена в подземелье брошенные? — озирается Кохан, — Ты к этому ведешь?

— Вроде того… Не просто так мы здесь оказались. Что-то нас Ждет… И какое оно, как повернется, как гранью, наверно от нас зависит. Как мы себя покажем! Так что похоже, Валя, тут еще одна война разгорается…

Глава 9

— Солнце… Как оно восхитительно и грандиозно! — вдохновенно произносит и поднимает голову вверх оберштурмбаннфюрер Перштерер, прикрывая ладонью козырек фуражки, — Оно как древний забытый бог! Могучее и беспредельное в своей силе. Это Жизнь! Наша Апполоническая культура. Это все…

— Да ты прав, уникальное создание природы, — рассеянно отвечает гауптштурмфюрер Книппе, глядя в сторону моря, — светило небесное! Дарующее благодать существования.

— А эти красные крысы в подземелье его лишены… И в этом наше преимущество! Мы пьем от источника жизни, наполняемся его сиянием и расцветом, и всеми вытекающими безграничными возможностями, а они питаются Тьмой и Смертью! Таков расклад. Сама судьба распределила наши роли по справедливости.

— Как они вообще там выживают? Я иногда думаю и не перестаю удивляться этому редкому безумию. По всем законам они уже должны разложиться и сгинуть во мраке!

— Они это заслужили. Им там и место… Сами пришли туда, куда нужно. Всех «унтерменшей», всю заразу мира надо загонять в подобные катакомбы и там замуровать и захоронить навеки! Как вредные отходы… Установить карантин! И очистить свет от мерзости.

Офицеры «СС» стоят на сопках, в районе передовых позиций у оцепленной территории каменоломен.

— И каковы их шансы? Нулевые… Брошенное подземелье, абсолютная темнота, жесточайший холод и невыносимая жажда убьют их! До последнего красного фанатика… — продолжает Перштерер, — Особенно жажда! Без воды в нашем мире никто не может жить. Ни человек, ни зверь, ни насекомое, ни растение. Да и без света тоже…

— Да, с колодцами ты замечательно придумал. Уничтожив их, ты перерезал красным горло… Еще и таким экзотическим способом! Великолепно… Забросать трупами и живыми, это поразительный эффект! С глубоким смыслом, достойным немецкой философии!

— После войны надо будет обратиться к философской античной и нашей национальной мудрости, — улыбается оберштурмбаннфюрер, — укрепить дух! Наверстать упущенное…

А тут, в наших полевых буднях, нужно идти не на один шаг вперед, опережая врага, а как минимум на десять! Путать его до оцепенения и ужаса! Тогда можно победить! А честная шахматная возня по правилам — это тупиковый путь. Бой должен быть непредсказуемым для противника. Тем более здесь, в этих катакомбах, где все колышется на грани сумасшествия! Здесь мы должны писать свои законы войны. Быть всемогущими богами!

— Думаешь блокада в первую очередь жаждой, поставит точку в этой упрямой комиссарской обороне?

— По данным разведки, ситуация с водой у большевиков все хуже. Колодцы взорваны. В самих каменоломнях никаких источников воды нет… Все, конец! Любой, даже самый больной и одержимый фанатизм когда-нибудь заканчивается. И этот тоже скоро затухнет…

— Но они по-прежнему упорно сопротивляются! И пулеметы из подземных амбразур все еще стреляют… А значит, есть чем охлаждать стволы! Выходит, вода у них откуда-то еще есть!

— У них оставались кое-какие запасы. Это последние. Скоро все закончится! Мы ударили в самое уязвимое место. И это уже скоро принесет самые спелые плоды! — улыбается Перштерер.

— Да, ты прав, Алоиз! Этот блестящий выпад немецкого клинка изумительной и стальной мысли, будет фатальным для упрямых комиссаров. Подземной орде Ягунова придет конец. Они действительно безумцы! Стоило так мучиться и огрызаться, в заведомо обреченном положении. Чтобы все равно умереть или выйти с поднятыми руками. Жажда, как Смерть, косит всех, не выбирая…

— Это точно. Если просто хорошо знать механизмы природы, как наши древние ученые и алхимики, можно играть с врагом как кошка с мышью… Нужно изучить всю анатомию материи и скрытые процессы, которые управляют всеми нами и встать выше их… Вознестись подлинным сверхчеловеком! Установить Новый Порядок! Природа в целом — это тоже обыкновенная машина, нужно лишь выучить как она работает, и уметь ею управлять. Видишь, дорогой Пауль, автомеханик во мне так и не умер, перешел на новый уровень… И каждый из нас в силу своих талантов будет писать новую историю!

А это что такое? Что за явление?

Из-за сопки, по едва видимой дороге, среди опаленной травы, покачивающейся под ветром, выруливает подвода, запряженная резвой лошадью, которую понукает мужичок зрелого возраста около сорока лет.

Перштерер с немым вопросом на лице поворачивается к Книппе.

— Один из местных. Что не так? — невозмутимо поясняет гауптштурмфюрер.

— Я это понял, что это не солдат Вермахта и не арабский принц. Но почему на запретной территории, фактически на позициях, в зоне боевых действий? — черты оберштурмбаннфюрера темнеют, становятся похожими на хищный профиль коршуна, перед роковым броском, — Может еще большевиков с Тамани пригласим?

— Не заводись, Алоиз! Здесь трудятся рабочие команды из гражданского населения. Они заняты на хозяйственных работах. Все в порядке!

— Кто разрешил?

— Рихтер. По объективным причинам, они нам нужны. Эти животные используются на самой грязной и трудоемкой работе. Должна же быть от них хоть какая-то польза…

— Он болван. Здесь из жителей не должно быть никого! Это армейская зона, фронт! По-другому быть не может… Иначе все наши операции проваляться.

— Мы не справляемся с объемом свалившихся земляных и прочих работ в каменоломнях. Пионерам, саперам необходима помощь. Военнопленные не так многочисленны. И толку от них мало. Они измотаны и большей частью больны, еле ноги передвигают. А здесь простой расчет.

Местные, что нам симпатизируют, полны сил и желания работать за еду и прочие блага. Во всем готовы услужить… К тому же очень изобретательны. И это один из них. Очень толковый малый. Исполнительный, трудолюбивый, выносливый. Настоящий бауэр! Хоть и русский…

— Доннер вертер! Что вы тут развели без меня? Стоит только уехать в город на несколько дней, все уже трещит по швам… Партизаны гуляют где хотят. Ну-ка, гони его сюда, сейчас разберемся!

— Эй! — кричит Книппе с акцентом, — Русишь! Давай сюда! Ком! Бистро! Сюда-сюда! Вот так!

Груженная подвода резко останавливается и поворачивается к офицерам. Вскоре перед ними предстает крепкий смуглый мужчина, возможно греческой крови, или чистой или смешанной с другим народом. Скинув картуз и слегка поклонившись, улыбаясь, он смотрит на «эсесовцев» даже с некоторым подобострастием.

— Добрый денек, господа офицеры! Гутен таг! Глюк фюа Зи… Чем могу служить?

— Кто такой? Зачем здесь? — всаживает испепеляющий взгляд Перштерер, — Как ты тут оказался? Твое место как минимум, в 300-х метрах отсюда, за ограждением!

— Так работаю я здесь… — делает удивленно округлые глаза мужик, — Вон и господин Книппе меня знает. Я уж давно здесь. Как вы пришли, освободили нас от коммунистического гнета, я сразу к вам поступил на службу! Все исправно выполняю.

— Как звать?

— Тарасенко Александр, — слегка вытягивается как солдат, мужичок, — рад стараться для Великой Германии!

— Почему не в Красной Армии? — хитро прищуривается оберштурмбаннфюрер.

— И остался в тылу?

— Так возраст уже… Господин офицер! Какой из меня воин? Уж старость на пороге! Силы не те. Да и не люблю я особо Советскую власть! Чтобы за нее кровь проливать…

— Возраст? — усмехается Перштерер, — У них и постарше воюют! Деды с опытом первых еврейских революций. Это не аргумент. Годы самые подходящие, зрелые, с закалкой Гражданской войны, как раз… Самое лучшее для профессионального шпиона и диверсанта. Alte Krähen sind schwer zu fangen! (Старых ворон трудно поймать).Так что скажешь, товарищ?

— Я мирный человек… Герр офицер! — конфузится Тарасенко, переминая картуз в руках, — К тому же болен я! Не годен к военной службе. Почти инвалид. И документы все имеются….

— Что-то по тебе не скажешь, здоров как бык! — улыбается оберштурмбаннфюрер, оценивающе разглядывая мужика.

— Да какой бык!? Шутить изволите, господин офицер! Дас ист айн гуте Витц, так сказать… Это я с виду, может быть, и крупный… А внутри все стонет и чахнет. Распухший я просто, от болезни меня съедающей!

— Что везешь? — хмуро нависает Перштерер.

— Кабы я знал… Груз дали, унтер-офицер Фойгт! Вот и доставляю, значит до означенного пункта! Вот документы смотрите, все с подписями и печатями, все как полагается!

— Не надо. К Рихтеру Берия придет, он его на работу примет! Еще и при себе поставит. Типичный армейский дуб! Крепкий, добротный, и без лишних мыслей. Можно делать отличную мебель… для любого интерьера!

— Да что случилось, герр офицер? Что я не так сделал? — разводит руками Тарасенко, — Я все делаю, что скажут… Рад работать на благородное немецкое командование. Мне и добавку к жалованию обещали, за прилежный труд. Я от зари до зари здесь… Готов и ночью, если потребуется!

Книппе кивает:

— Хороший работник. Гут! Видимо славянской крови мало. Ведь так?

— Правда ваша, господин Книппе! — кланяется Александр, — Я больше грек, чем русский… Тем и горжусь! Наш народ древний и великий, не то что славянские дикие варварские орды! И эта земля Крыма, на которой мы стоим, исконно никогда не была русской! Здесь изначально наши греческие города-колонии были — Феодосия, Херсонес, Тиритака, Нимфей, Гераклий, Парфений ну и конечно жемчужина всего — Пантикапей, наша Керчь… Вот если бы все это вернуть под немецким флагом, было бы замечательно! Возродить растоптанную культуру античности…

— Хорошо мыслишь, Александр! — по лицу Перштерера скользит легкая едва заметная улыбка, — Древняя Греция — это уникальная цивилизация! Колыбель европейской культуры! А сейчас здесь все загажено славянскими нечистотами…

Ничего! Очистим порушенные храмы, восстановим все руины, вдохнем в них новую жизнь и новую мудрость! Златокудрый солнечный Аполлон вновь засияет над этой многострадальной землей… И прольет на нее свой живительный свет. А мы поможем ему! Освободим ее от жидо-большевистских тиранов, от всей этой дикой монгольской тьмы! И снова зацветут сады забытых богов!

— Когда всю мерзость коммунистическую сожжем! До тла… — добавляет гауптштурмфюрер, — И с ней все темное и уродливое в этом мире! Вернем Золотой Век… Ты ведь хочешь жить в счастливом, справедливом мире, Александр! Гордиться своими предками? И продолжить их дело? И имя то у тебя, как у Великого Завоевателя — Македонского! Это сама судьба…

— Конечно, господин Книппе! Когда не будет евреев и комиссаров, мир вздохнет свободно! Все чистые народы получат по праву своему! И займут достойное место в Новом Порядке мира! Так говорит Фюрер… Я слежу за политикой, и его речи нам читали, когда вы пришли.

— Да, не зря ты его нахваливал! — улыбается оберштурмбаннфюрер, — Один из немногих, у кого светлая голова и крепкая трудовая рука! Нам такие нужны!

— Рад стараться, господин офицер! Я прямо ожил в последние дни. Когда зашли немецкие войска, все изменилось… Наконец-то почувствовал себя человеком. А это самое важное. Поэтому и счастлив служить вам. Вы платите достойно. Есть смысл… И ощущение своей значимости и нужности.

— Я же говорил! — одобряюще произносит Книппе, — Это пример наших верных союзников. У таких как Александр, есть будущее! И весьма перспективное. Во благо Великого Нового мира!

— Не сомневаюсь, — уже как-то отрешенно озирается вокруг Перштерер, — главное усердие и чистота помыслов! Преданность нашему делу… Хороший день сегодня, тепло и не жарко, ветер прохладный с моря, не такой бешенный, как обычно, прямо гармония парит над всей этой степью! Значит хозяйственные работы?

— Так точно, господин офицер! Я все исполняю добросовестно, четко и в срок! Никаких замечаний никогда не было…

— А если Вас задействовать на военной службе, — легкая улыбка играет на лице оберштурмбаннфюрера, — скажем, в диверсионной школе? Вы — «свой», знаете все повадки и слабости советских людей, один из них, вас никто не заподозрит. Вы бы нам очень помогли! Что скажете, герр Александр?

— Я даже не знаю… — переминается Тарасенко, — Я вообще-то с оружием не очень. Даже из ружья плохо стреляю. Не военный я… Сугубо мирный человек! Простой труженик. Но такое предложение… Как же быть-то! Я мог бы попробовать. Но не уверен, что смогу!

— Там всему обучат, — доверительно уверенным тоном произносит Перштерер, — особых талантов не нужно. Чтобы заложить самую примитивную мину в тылу противника и уничтожить объект. Железнодорожное полотно или склад… Убивать проще, чем созидать! Хотя это две стороны одной медали. Но это уже иная плоскость, философская. Нам не до этого сейчас… В конце концов можно просто собирать сведения о противнике. Мирно наблюдать и сообщать связному! Ничего сложного… Обычная жизнь. С некоторой долей внимания. Так как?

— Мне нужно подумать… Боюсь не оправдать ваше доверие. Какой из меня шпион? Я обычный крестьянин. Открыт для всех, душа нараспашку! Притворяться не умею… Не обучен всем премудростям тайным разведчиков и других подобных секретных солдат. Для меня эта китайская грамота!

— В этом и вся соль, так у вас говорят? — почти смеется оберштурмбаннфюрер, — Чем обычней, натуральней, тем лучше! Меньше подозрений. Покажите себя, пойдете вверх по службе. Получите очень много. О чем не мечтаете! Вы уже знаете, мы можем быть очень щедрыми. Ну как?

— Захватывает дух, господин офицер! Я готов служить вам, но может не так, как Вы предлагаете. Мне нужно все взвесить, чтобы не подвести вас.

— Что ж, думайте, — рассеянно произносит оберштурмбанфюрер, — ваши предки в Греции тоже много думали и создали философию, как отдельное предметное знание. Хорошая привычка! Полезная… Если что надумаете, сообщите в полевую жандармерию, или прямо на имя гауптштурмфюрера Книппе, и мы начнем с Вами работать. А сейчас можете продолжать свой путь. Опаздывать нельзя! Вы и так потратили время на эту остановку… А Вы должны доставить груз в срок! Никаких сбоев быть не должно. Порядок — это все!

— Благодарю, господин офицер! Груз привезу, как нужно. Я нагоню в дороге. Тут ведь близко… Так мне уже ехать?

— Езжайте, — машет перчаткой Перштерер, — возможно скоро увидимся! Уже совершенно в другой обстановке…

— Буду рад встрече с Вами, герр офицер! Всего Вам доброго!

— И Вам… того же, — странно цедит сквозь зубы оберштурмбаннфюрер.

Тарасенко лихо вскакивает на повозку и присвистнув, тянет вожжи, понукает и пускает лошадь резвой рысью. Груженный транспорт, покачнувшись, на кочках, быстро устремляется вперед, взбивая густые облака пыли.

— А ты полон сюрпризов, как всегда, — с ухмылкой замечает Книппе, — и меняешься как местная морская погода. Даже не ожидал…

— Ты о чем? — задумчиво произносит Перштерер, — Не понял тебя, Пауль!

— Ну об этом мужике, то ты накинулся на него, теперь предлагаешь служить в наших рядах. Я порой не успеваю за тобой.

— Я ему не верю, — с холодной сталью в голосе произносит Перштерер, глядя вслед удаляющейся повозке, — очень неприятный персонаж.

— Тогда ты просто сфинкс египетский и разгадать загадки твоего настроения не смог бы даже Эдип!. Что сейчас не так?

— Сильно исполнительный тип. Без изъянов. Очень гладко, как по маслу! Много рвения. Это не присуще местным племенам. Никаким! Они все делают из-под палки и требуют постоянного контроля. Доверить ничего нельзя. И широкий доступ даже на обычные работы может стать хорошим проникновением для целой диверсионной группы… Преступная халатность! Мне еще за этим следить? — морщится обрештурмбаннфюрер, — Вы набираете черт знает кого, толком не разобравшись! И руководствуясь только горячим желанием работать на благо Рейха. Будь я шпионом, я бы уже сделал у Рихтера головокружительную карьеру!

— Услужливый пыл понятен. Он пытается выжить в сложившихся условиях, строить свою маленькую судьбу при новой власти. Все логично и объяснимо.

— Как-то очень артистично строит. Легко. Будто все заранее уже продумано и расписано.

— Да кем он может быть? Агентом НКВД? Смешно. Мы проверяли… Все чисто, так как он и говорит. Обычный рядовой работник. К тому же он возит хозяйственные грузы и вывозит мусор. Без доступа к военным объектам. Мелковат для советской разведки. Знать что-либо важное он просто не может. Видит только то, что любой житель окрестных поселков. Он даже не полицай. Если уж внедрять своего человека, то хотя бы на полицейскую службу! Там хоть что-то можно выведать… А этот — простой трудяга. Без особых талантов и амбиций.

— Это может быть очень хитрым Началом. Все начинается с малого и неприметного, Пауль! Самое маленькое и незаметное насекомое заползает куда угодно, в отличие от внушительного грозного слона. И нанесет вред гораздо больший, чем громадный мастодонт! Одна инфицированная бактерия может выкосить целую армию! Как это было в старину. Помнишь эпидемии в истории? Ну вот и здесь что-то подобное…

— Мне кажется, ты просто сегодня не в духе, Алоиз! Вот и цепляешься за первого попавшегося крестьянина. И срываешься на нем. Пройди тут старая русская баба с ребенком, ты и их запишешь в красных разведчиков! Чем ты подтвердишь свои подозрения?

— Чутье… Нюх профессионального пса нашего ордена «СС»! Когда еще разум спит, а внутренняя оптика уже определяет кто перед тобой. И в каком обличье он не был — я не верю никому в этой варварской стране! Ни услужливым крестьянам, ни бабам, ни детям. Все они ведут войну против нас! И подлежат самой тщательной проверке! Понимаешь?

— Примерно. Но я все-таки за прямую доказательную базу. Только факты. Интуиция хороша с набором неопровержимых улик. Ну, хорошо, ты в нем неуверен. Пойдем от этого… Зачем ты ему предложил службу у нас и даже не «хиви», а диверсионную школу?

— Это крючок… Посмотреть его реакцию! На предложение залезть к нам поглубже… Такой шанс для красного крота, потрясающая удача! Открытые ворота… Где его ждет либо победа, либо провал.

— И что? Твои выводы?

— Посмотрим. Где и как он проклюнется. А если честно, вообще не до этой мелкой рыбы. Хватает других, более важных дел. Такими «Тарасенками» должны заниматься люди рангом пониже. Я лишь даю ориентировку. Во всяком случае, дай распоряжение полевой жандармерии, чтобы приглядывали за ним, и за всеми, кого там набрал Рихтер, добрая душа! Включая пленных… Советы будут стремиться пролезть сквозь кольцо нашей блокады и установить связь с подземным гарнизоном. И пойдут на все… Использовать местных — самый лучший вариант. Мы обязаны создать тут непробиваемую стену!

Глава 10

Темноты больше нет… Незыблимое пространство величавых титанических скал вдруг трескается, покачивается и разлетается изнутри ошеломительным огнем… Будто лопнувший пузырь с ослепительными брызгами! Каменный панцирь вскрывается неистовой могучей силой, и острые осколки летят во все стороны, прошивая спертый воздух, и снося все на своем пути. Склеп окружающего осыпается как осенний листопад. Только не невесомыми листьями, а вековыми глыбами и перекошенными стенами…

Старшего лейтенанта Петра Мишустина подхватывает мощнейший поток будто штормовая волна и бросает в темноту… Заваливает обломками породы. Вокруг стоит темный звенящий гул. Мишустин начинает осторожно выбираться… Как проклюнувшийся новорожденный он пробивает прочную скорлупу упавших скал, выкарабкивается из завала и озирается вокруг. Разобрать толком ничего невозможно. В предвходовой зоне каменоломен, где он оказался со своим подразделением, огненными молниями мечутся трассы выстрелов, прорезая медленно оседающую известковую взвесь… Кто где и куда стреляет непонятно. Пламя стрельбы полыхает по кругу, в каком-то завораживающем бешенном плясе. Часть потолка рухнула, образовав большие и малые отверстия, и создав причудливые рваные руины, в которых и разворачивается упорное отчаянное сражение. С края провалов немцы ведут плотный огонь, бросают гранаты… А также напирают со стороны развороченного входа, пытаясь закрепиться и проникнуть внутрь катакомб.

Откуда-то сверху ослепительно бьет поток света, режет глаза и заставляет уползать дальше в темноту… На границе света и мрака, все путается, вызывая почти полную дезориентацию. Раскаленный свинец хлещет над головой. Бешенный рикошет не позволяет даже толком приподняться. Мишустин кое-как оглядывает поле боя, пытается оценить обстановку… Все залегли кто где. Кто уцелел. Часть отряда погребена под рухнувшими глыбами, часть расстреляна, чернеет размытыми пятнами на вывороченных скалах… Даже на первый сырой взгляд картина складывается невеселая. Преимущество явно у фашистов. И хотя они поливают огнем сверху и спереди бестолково и почти наугад, плохо различая цели в темноте, эта схватка ненадолго. Мишустин пытается организовать прочную оборону, командует, кричит, но никто не откликается — все разбросаны взрывами по углам, или не слышат в грохоте, или в ступоре, или увлечены в горячке боя… Получается каждый сам за себя.

— Твою мать! — переворачивается старший лейтенант, занимая более удобную позицию, осматривая свой ППШ-а, и выставляя ствол между камней, — Что за хрень такая?

Он трет глаза, засыпанные известковой крошкой и ищет цели. Висящий призрачный туман едкой пыли мешает что-либо четко разглядеть. Все смазано Одни какие-то мелькающие тенями смутные контуры. Тогда Мишустин начинает бить короткими очередями по вспышкам, и видимо не без успеха… Так как в определенных местах стрельба стихает. Но в других разгорается с новой силой. Поединок идет почти вслепую. Кого зацепит сплошным потоком горящего металла, и кто окажется изворотливей и ловчее…

Где-то сзади кто-то ворочается. Мишустин смещается и быстро наводит оружие на источник шума. Вдруг фриц сверху рухнул? Такое бывает и часто во время боя… В скалу рядом вгрызается несколько пуль, выбивая фонтанчики каменной крошки… Командир невольно пригибается, но держит шевелящиеся камни на прицеле.. Из груды обломков показывается сначала расцарапанная рука, потом голова с кровоподтеками, рядом по склону скатывается помятая каска, потом из колыхающегося сумрака проступает перепачканное и засыпанное белой изестью лицо, с густыми отвисшими усами… И советская зеленая форма.

— Ты кто? — сипло выдыхает старший лейтенант.

— Комбат Золкин… Не признал что ли?

— Федор Михайлович? Это ты? Ну и дела! Повезло, что живой… Попробуй тут разбери, в этой свистопляске, кто есть кто. Себя не узнаешь… Ты как здесь?

— Шли на строительство заградительных стенок, согласно плану… укрепления линии обороны, — отплевывается от каменной крошки комбат, — Потом шибануло! Разметало всех… Ничего не разобрать. Камень валунами сверху сыплется, как град огроменный, а ты как лилипут под ним бежишь… Пытаешься куда-то в сторону увернуться! Меня тоже шарахнуло… Хорошо еще вскользь, по каске! Потом еще… Я думал, все кранты! Ну и ожил вроде, выбрался!

— Это хорошо, значит будем вместе дальше продвигаться. Выпутываться из этой каменной сетки… С оружием как?

— Черт! — сжимает виски Золкин, — Голова разламывается… Будто на сотню полыхающих кусков. Что же это такое? Автомат у меня был. Только сейчас его уже точно не найдешь. Но кое-то осталось. Припасы всегда найдутся. На войне все может сгодиться. И большое, и малое.

Комбат достает из кобуры револьвер:

— Ничего отобьемся! Мы железнодорожники и кайлом можем… И голыми руками! — внушительная фигура вырастает из под земли и грузно перекатывается за выступ скалы, — С нами лучше в ближнем бою дело не иметь! Сломаем враз… Мне только до горла дотянуться! У меня хват железный… Мои то, где?

— А поди разбери! Все вперемешку! — выпускает длинную очередь Мишустин, — По всему изуродованному тоннелю раскиданы, по ямам и завалам. Отбиваются, кто как может… Что вообще произошло? Как они сумели здесь камень обвалить?

— Саперная команда поработала. Взрывчатку видимо по квадрату заложили по длине козырька и разом рванули… Вот и результат! Где выдержало, где обвалилось… И получилась весьма замысловатая позиция. Для нас не очень удачная, с такой вон вентиляцией обширной. Теперь через эти прорехи они и пытаются сунуться… Твари ползучие!

— Мы кружимся на месте… Увязли в этих развалинах! Вокруг ничего не видно. Куда не ткнись — везде стена и проломы в потолке. Почему мы застряли? Где выход? Куда идти?

— Только туда! — кивает в сторону прямого светящегося прохода Золкин, — Наружу! Наверх и в степь… И как повезет!

— Это почему? А назад, в катакомбы? Вглубь штолен? Немца сдержать и отступить? А там глядишь, и подкрепление подойдет…

— Не получится! Нас отрезало взрывами! — поясняет Золкин, — Мы прижаты к стене! Загнаны в угол…

— Вот так, так! Надо как-то выбираться! Что-то придумать!

— Тут особо думать и нечего, — стреляет из револьвера комбат, — наверху фашисты не меньше роты, а нас около двадцати, как я вижу, если еще наберется, а сзади за нами монолитная скала возвышается! Такой распрекрасный расклад! Сидим в изорванном коридоре под прицелом врага… Еще как-то огрызаемся! И даже держим врага на расстоянии. А по сути, мы как мыши в коробке мечемся, кусаемся, царапаемся, ругаемся пока нас не передавят.

— Ну это мы еще посмотрим! Кто кого… Нас так просто тоже не взять в этих скалах! Попробуем фрицев отогнать, они нас все равно плохо видят, судя по характеру огня! И не догадываются сколько нас… Держат дистанцию! Это можно использовать. Или хотя бы не пускать их сюда. Тянуть время, а там наши должны на выручку подойти! У нас система взаимовыручки для таких случаев отлажена.

— Если есть, кому поблизости выручать! — сомневается Золкин, перезаряжая оружие, — Там наверху нечто невообразимое творится. Громыхает по всем полю! Атака массированная, по всем направлениям линии входов каменоломен. Серьезно гансы подготовились! Налетели как черная буря…

Какое-то время мы, конечно, здесь еще побарахтаемся в пыли и свалке камней! Но потом нас просто огнем выжгут. Других вариантов быть не может. Глянь сколько дыр много, щелей и трещин — еще серия взрывов и остальная часть рухнет! Там вон вообще кусок неба просматривается, облака видно проплывают… Пролом величиной с грузовик! И скалы сдавливают со всех сторон, после взрывом перепутанные. Особо не разгуляешься!

— Нужна слаженная оборона! Давай-ка так, товарищ капитан! Я пойду вдоль этой рухнувшей стены, а ты вон туда в нависшую арку, там скопление наших бойцов. Постараемся из этой кутерьмы наладить четкую систему боя. Чтобы это была не пальба как на свадьбе у басмачей, а скоординированные действия — кто прощупывает врага, кто снимает основные цели, кто прикрывает. И необходимо рассредоточиться грамотно, чтобы перекрыть периметр и контролировать все подходы к нам!

— Понял. Тактика — твой конек! Так что, Петро, командуй! Я весь в твоем распоряжении. Что делать конкретно? Говори уже…

— Добро! Когда доберешься до солдат, Федор Михайлович, займите позиции дугой у той выступающей гряды, так вы перекроете возможный доступ в катакомбы и уйдете с линии огня сверху! А я вон там у завалов поколдую… Не суетитесь, делайте все вдумчиво и аккуратно. Как на обычной работе. И еще… Экономьте боеприпасы! Неизвестно сколько нам тут отбиваться придется!

— Ясно, прорвемся! Проделаем сей кульбит! Схему я понял. А ты со своими главное держись ближе к стенам, больше шансов выжить при обвале, и когда…

Внезапно сверху падают продолговатые деревянные и металлические ящики, с шумом ударяясь о камни…

— Что за чертовщина? — поднимает взгляд Мишустин, — Это что за хрень, посылки из Германии? Почта прямо от Гитлера?

— Точно не с конфетами! Все гораздо хуже… Это саперные премудрости мы с таким знакомы. Адские штучки — фугасы! Сейчас здесь настоящий смерч плясать будет… Ну-ка, Петро, пригнись! И поглубже…

Мишустин и Золкин вжимаются в скалы. И во время! Тугой удар о перекрытия, гром разрываемого пространства, полыхнувший жар и ливень осколков — железных и остро отточенных каменных….

Стены качаются, где-то опять рушится свод. Темные столбы взмывают к потолку, и пронзительный грохот гулко бьет по сплетению тоннелей отражаясь от преград, значительно протяжно увеличивается как в гитарной деке, безжалостно разрывая слух… Вслед сразу же секут очереди автоматического оружия, пробивая квадрат за квадратом, метр за метром… Вязкий туман поднявшейся известковой пыли ковром застилает вздыбленные скалы, где засели красноармейцы. Видимость падает до нулевой. Сквозь едкую мглу прорезаются отдельные выкрики и невнятные фразы… Кто-то инстинктивно пытается отвечать, стреляя наугад. Но различить цель в ползущей хищно-смутной массе, трудно и почти не реально, и мистерия смерти продолжается…

Вырастающие словно из ниоткуда, хищные сумасшедшие фонтаны огня, железа и камня разносят попавшиеся маленькие группы красноармейцев буквально в клочья… Куски ракушечника вместе с расплавленным металлом и окровавленной человеческой плотью хлещут по насупленным стенам каменоломен…

В водовороте пляшущего разрушения всего и вся, мелькают резко очерченные тени, слышатся редкие возгласы, угадывается непонятное скрытное движение. Бой переходит в какую-то новую, непредсказуемую стадию… И тут неожиданно бурлящую обрывками действительности темноту взрывает настоящее огненное безумие, как извержение мифического чудовища — черноту режет густая струя клокочущего, завивающегося огня. Это в дело уничтожения блокированных красноармейцев включаются фашистские огнеметчики. С разных точек, как лучи прожекторов, гуляют, перекрещиваясь шипящие струи подлинно адского пламени! Несколько солдат вспыхивают живыми факелами, бегут, катаются по земле, бьются о скалы… Истошный крик последней агонии взмывает, бьется о своды подземелья… Немцы методично продолжают свою черную работу, методично заливая пространство ревущим огнем, обугливая камни и сжигая живое человеческое как ворох соломы! Огонь льется лавиной, как в металлургическом цеху! Кто-то не выдерживает, вскакивает, бежит и тут же попадает под пули. Кто-то пытается забиться в какую-нибудь расщелину потемней и поглубже…

— Ах вы, суки! — зло сплевывает старший лейтенант Мишустин, поправляя съехавшую каску, — Сейчас я с вами разберусь! Поговорим тет-а-тет…

Он перебегает вперед, падает за грудой обломков и дальше ползет с гранатой, выбирая наилучшую позицию. Замирает, выжидает момент и кидает, сразу уходя в сторону! Оглушающий грохот, вспышка пламени, визг осколков, сдавленные вскрики, возня, стелющийся темный дым. Старший лейтенант приподнимается и простреливает длинными очередями. Кажется, на мгновение все останавливается. Несколько смертоносных лучей пропадает….

— Ловко ты их! — гремит сбоку Золкин, — А я вон пулеметчика снял и карабином разжился!

— Отлично! Федор Михайлович, идем дальше. И быстро… Очень быстро! Медлить нельзя. Нужно перехватить инициативу! А то они нас по стенам красными помидорами размажут и зажарят как куропаток в печи! Держимся плана, пробиваемся к своим. Сцепляемся в единый кулак!

Все расходимся!

Золкин молча кивает и исчезает в курящейся серой мгле…

Мишустин тенью скользит вдоль разрушенных, искореженных стен. Отслеживает ситуацию. Прикидывает оптимальный вариант прохода. Старается быть всегда в непроницаемой темноте. Попадается не в меру любопытный улыбающийся немец, свесившийся в проем и разглядывающий, очевидно обугленные трупы… Довольный работой своих сослуживцев. Что-то бормочет под нос и смачно прицокивает языком. Зовет кого-то еще…

Старший лейтенант передергивает затвор, целится и дает короткую очередь. Тучным мешком фашист летит вниз на острые камни…

— Вот так! — чеканит Мишустин, лихо вскидывая автомат, — Всех уделаем… До одного! Здесь вам могила и приготовлена. Только крестов и отпевания не будет!

Красный командир, осмотрев боекомплект, ныряет дальше в темноту, умело маневрирует между искрошенных пулями и осколками валунов. Проносится темным порывом ветра меж ощерившихся обломков скал, как челюстями разъяренного чудовища… Повсюду огненными росчерками визгливо рикошетят пули. До сидящих в завалах впереди красноармейцев остается уже не более десяти метров, они уже ободряюще машут, приветствуя, как раздается то ли один сильный взрыв, то ли несколько разом, смешавшись в единое рвущее апокалиптическое неистовство, земля раскачивается, как палуба корабля, ходит вниз… Старшего лейтенанта беснующимся вихрем припечатывает к стене. Обдает удушающей режущей гарью. Перехватывает дыхание, и кажется, плавит кожу….

Мишустин сползает как можно ниже, осматривается, немного приходит в себя и по-охотничьи выглядывает из-за расколотых валунов.

Участок Золкина дымится страшным угарным пепелищем… Бурые клубы смога поднимаются к потолку, и сквозь них проступают размытые очертания переплавленого камня, людской плоти и крови, спекшиеся в единый страшный мертвый организм, напоминающий огромного темного червя. Через чернеющие бугры вылившихся мертвых форм белеют куски разломанных скелетов… По всей площади огорают куски разбросанного взрывами обмундирования. Золкина не видно нигде. Или убит или, что маловероятно, но возможно, для инженера, интуитивно нашел спасительный проход в каком-нибудь проломе. На выжженном оголенном пространстве даже кто-то еще шевелится и ворочается — полуживые и обреченные.

Вокруг пляшет дикий огонь сквозных прострелов… добивая всех кто только чуть приподнимется…

Мишустин стискивает зубы и бросается вперед. Паленый ветер в лицо. Скошенный угол, поворот… Причудливый пролом. Призрачные фигуры в дымке. Мира нет — теперь есть сосредоточенно стальной слитый глаз — прицел. Ошалевшая вспышка пламени, отдача в плечо. Темнота, низкий проход, зыбкий просвет, змеящийся тесный коридор…

Неожиданно из отверстий доносятся смешанные звуки расходящегося боя. Там, наверху! Мишустин улыбается… Значит наши! Уже на подходе… Ура! Товарищи рядом, отгонят проклятого фрица от их разнесенных позиций. Надо только продержаться чуть-чуть… Или лучше помочь своим! Старший лейтенант ползет ближе… В проемах качаются смутные контуры немецкой пехоты. Мишустин меняет диск, оттягивает затвор, стреляет…. Нависшие тени исчезают. Ага! Не нравится… Получай еще! Красного свинца на всех хватит… Не ваша это земля, и никогда вам здесь не быть!

И тут, откуда-то сзади ухает взрыв, прижимает неведомой мощнейшей силой к груде переломанного бута. И обломки плит, как потерявшие каркас строительные блоки, шквалом засыпают старшего лейтенанта, давят к земле, распахнувшиеся пораженные глаза тухнут от навалившейся пропасти, как задутые свечи, тело крутит и ломает в бешенном каменном омуте, где верх, где низ, понять уже невозможно, из стиснутой глыбами груди вырывается потерянно удивленный вздох, разум сжимается, и его обволакивает саваном, коконом непробиваемая тьма…

Глава 11

В старой каменоломне безысходно темно и сыро… Особая тишина сковывает крепче беспредельно раскинувшегося камня. Тягучий смоляной мрак заполняет коридоры и все ответвления громадного подземного узора древней таинственной системы… Неотступно, кажется что на тебя кто-то смотрит из черноты провала, пронзая огненным потусторонним взглядом. И что сейчас произойдет такое, чего уже не поправить, никогда. Сверху доносится канонада. Взрывы сотрясают каменную плоть катакомб. Стены слегка покачиваются… Комиссары Храмов и Парахин осматривают небольшой отсек каменоломен, шаря лучами фонарей по изогнутой поверхности скал, как по коже давно умершего окаменевшего монстра.

— Мрачное место мы выбрали для базирования наших войск, — замечает Храмов, ощупывая одну из выбоин в стене, — но другого выхода у нас просто нет! В другой ситуации я бы сюда точно не полез… Посмотришь вокруг, аж мурашки по всему телу! Хотя вроде и нет никого… А изнутри что-то так и точит…

— А ты, Федор, особо на себя не засматривайся, — устало выдыхает Парахин, — как барышня перед зеркалом! Много не вертись… не до этого сейчас! У нас дел, как у Геркулеса… Только мы не в Греции, и боги нам не помогают! Рассчитывать можем только на себя!

— Может и подсобит кто, из забытых брошенных божеств, что обитает в этом мраке катакомб? — лукаво улыбается Храмов, — Кто тоже, по крайней необходимости, вынужден был сюда уйти? А? Как думаешь, Иван Павлович? Выйдет на связь… Прикроет нас сила тайная подземных глубин? Или что там может еще быть?

— Я вижу, у тебя развеселое настроение, Федор Иванович! Только не в ту сторону… Ты бы лучше о деле думал и не отвлекался на фантазии бесполезные. Масса вопросов требующих самого скорейшего решения, а ты ударяешься в ветхую мифологию, которую лучше на досуге вспоминать, а не в момент важной работы… Нам еще несколько залов проверить надо и не ошибиться!

— И что тебя совсем окружающая мистическая темень не трогает? Все ее ужасающие прелести… Дыхание подземной глубины? Зачаровывающая скованность пространства? Бескрайнее море колышущегося, словно что-то нашептывающего мрака?

— Абсолютно. Мне это все, извини, до одного места… Я шахтер бывший, к темноте подземной привыкший! Здесь она конечно отличается от обычной шахты… Но принцип тот же! Так что оставь томные грезы и сосредоточься на главном. У нас другие задачи!

— Заботы наши текущие некуда не денутся! Волей неволей справляться придется. А вот, понять характер этого места я полагаю, стоит. И выйти с ним на одну волну, это, пожалуй, лишним не будет! Мы как никак на неизвестной территории с ее законами и укладом столетним… Это как в чужой дом войти. И вести себя соответственно. Или поклон хозяевам или ноги на стол…

— На своей территории, товарищ комиссар! — строго чеканит Парахин, — Прошу не забывать… Это наша земля и ничья больше! И мы будем ее отстаивать от всех недругов и супостатов, кто на нее посягнет!

— Да не совсем тут наше… Ну да ладно, я тебя понял! Только наше, я считаю там, наверху осталось! А здесь все иное… Как в проклятый забытый мир провалились!

— Если нет привычного для нас света, это не значит, что мы в потоке темноты оказались, кишащей химерами и драконами! Ты ведь к этому примерно ведешь? Выбрось из головы! Это обыкновенная старая выработка камня! Брошенная и остывшая от времени. Своего рода пустошь. Не более…

— Что ж, поглядим, Иван Павлович! Как оно тут все повернется… И с чем мы еще столкнемся! И кто прав окажется…

— Как ни гляди, Федя, один сырой камень вокруг! И куча фашистов наверху… Над нами, в полном вооружении сидит! Вот и вся схема нашего бытия здесь. Без всяких романтических мрачных штучек…

— Во всем есть романтика, Иван Павлович! Даже в войне… Несмотря на ее жестокость и звериный лик. Когда защищаешь и спасаешь. И несешь знамя Правды несмотря ни на что, сквозь все яростные темные бури! И побеждаешь. И начинаешь ценить Жизнь…

— За нее мы и боремся! Именно за жизнь, простую нормальную, людскую! Естественную… Чтобы не превратилось все в фашистский концлагерь и тотальную фабрику смерти! Чтобы Солнце Свободы не заходило никогда…

— Ну этого мы не допустим. Чего бы это не стоило! Если надо, сами сгорим, но власти черной чумы не будет, никогда! Из земли встанем…

— Для победы мы должны сделать все, что в наших силах! И гораздо больше… А вот умирать нам нельзя! У нас перед страной еще много задач нерешенных! Нам еще Будущее проектировать и по кирпичикам строить! Война явление временное, закончится, а впереди у нас — огромная жизнь с трудовыми свершениями! И теперь самое главное, что касается нынешнего положения дел — что перед нами партийными руководителями, самыми близкими представителями партии Ленина стоит! Наша непосредственная работа. Необходим стержень нашего полка. Стальной! Самого высшего качества… То, что нельзя будет сломить никаким оружием. А это понятно советский дух наш. Дух он, крепче и сильнее любого танка и самолета! Вот этот клинок, Федор, мы должны ковать ежедневно и ежечасно… Во всех солдатах без исключения! От рядового до комбата! Комсомольские и партийные собрания увеличить в несколько раз… Проводить ежедневно. По всей установленной форме. Разъяснять обстановку и важность нашей борьбы здесь, в подземелье Аджимушкая. Опираться на героические примеры прошлых лет, на героев Гражданской войны! Показывать суть наследия Великого Октября… Сплотить всех воедино! И идеологически всех укреплять. Без этого все разлетится в прах! В наших специфических условиях нельзя допустить слабости и шаткости, опасного брожения в умах… Необходимо мобилизовать все лучшее и мужественное в человеке! И пройти достойно этот этап нашей борьбы…

— Все уже идет… Механизм запустили! Все работает, как поршень паровоза! Даже молодежь, замполитруков подключили — Свердловский политбатальон. Выпускники Высшего политического училища, толковые ребята, грамотные, подкованные, с огоньком! Можно доверить любое дело…

— Все равно проконтролируй! Проследи за всем… Постарайся по максимуму присутствовать сам. Выявлять и исправлять все недочеты. Следить за настроением масс. Чтоб трещин в обшивке нашего корабля не было… Ни одной! И мы могли с честью и славой завершить этот бой!

Где-то наверху опять ухают взрывы, и тут же дрожью прокатывается ударная волна, покачивая переборки отсеков.

— Мне все кажется, что она рухнет, — поглядывает на нависший свод волнами рвано-застывшего камня, Храмов, — катакомба наша! От таких бомбардировок… Похоже тяжелую артиллерию подключили!

— Мы близко к выходам! — успокаивает Парахин, — Поэтому обстрел так остро ощущается… А дальше вглубь спуститься — там ничего этого нет! Полный покой и безмятежность бесконечного Камня! Чем не надежное укрытие подземной крепости? Лучше не придумаешь…

— Здравия желаю, товарищ старший батальонный комиссар! — неожиданно гремит голос в темноте, — Разрешите обратиться?

— Тьфу ты, пропасть… кто там? — невольно вздрагивает Парахин, — Обращайся уже… Я думал, камень обвалился, как твой зычный бас сорвался. Выходи ближе к свету! Не видно тебя не черта! Кто здесь?

— Старший лейтенант Бармет… Я Вас искал! Сказали Вы тут.

— Что у тебя, Георгий? Что-то срочное? — подается ближе, всматриваясь Парахин, — Докладывай…

— Сначала о текущей обстановке. За последние сутки враг предпринимал неоднократные попытки штурма каменоломни, но был отброшен, понеся большие потери. Были зафиксированы новые огневые точки по периметру внешней поверхности каменных выработок. А также прибытие нового артиллерийского парка орудий, размещенных юго-восточнее наших центральных выходов…

— Ну ты и время выбрал, товарищ начальник разведки! — слабо улыбается Парахин, — На ходу, и в коридоре практически… У нас для этого специальные штабные собрания отведены, так вопросы не обсуждаются! Стратегическая информация предоставляется всем участников совещания. И выносится на обсуждение и голосование. Как-то так…

— Может у тебя, что другое есть? — проницательно предполагает Храмов, — Чего ты не хочешь на общее обсуждение выносить, Георгий?

— Ну да… Так точно! Вопрос тонкий, я бы сказал, пикантный, — переминается старший лейтенант, — требующий специального подхода и верной оценки. Поэтому и пришел к Вам, товарищ старший батальонный комиссар, чтобы сначала с человеческим подходом начать…

— У нас институт благородных девиц или армия? — усмехаясь вздыхает Парахин, — Один от богов подземных млеет, у другого ситуации какие-то деликатного свойства. Впору всем стыдливо зардеться наверно. Ну давай, выкладывай уже… Что там у тебя?

Бармет поворачивается и свистит в темноту:

— Эй, братва аджимушкайская, давай сюда! Все…

Раздается шелестящий шорох. Из темноты выступают три пацана. Двое лет 15—16, один маленький, лет 10—12… Они внимательно, прозорливо сверлят сверкающими взглядами стоящих комиссаров.

— Это что еще за явление святых отроков во тьме вавилонской, что за гвардия? — строго осматривает мальчишек Парахин, — И почему здесь, в расположении армейских частей? Гражданские у нас на другом участке закреплены! Что за самодеятельность?

— Это мои новые бойцы! Разведчики…

— Ну, вот, Иван Павлович! А ты говоришь я тут один шутник, — улыбается Храмов, — а меня вон видишь, в два счета обскакали! С моими химерами не сравнить…

— Так, я не понял товарищ старший лейтенант, у нас, что бойцов опытных не хватает для разведки? — сверлит суровым взором Парахин, — Вы решили пионерскую дружину организовать? Или это правда, как заметил товарищ комиссар, шутка такая?

— Да какие уж в нашем подземелье шутки… — поправляет портупею Бармет, собираясь с мыслями, — Все очень даже серьезно!

— Хм… серьезно говоришь! — изучающе смотрит Парахин, — То есть ты планируешь поставить этих сорванцов в свои ряды, наравне со всеми?

— Хочу! Наравне с другими бойцами. Они показали уже себя в деле. Вот пришел за вашим, так сказать, благословлением… Зная вашу редкую проницательность и индивидуальную работу с людьми.

— Ну да! Все правильно. Чтоб не вызывать бурю эмоций в штабе! — размышляет Парахин, — Чтобы я тут перекипел, выпустил весь пар и согласился, хитрый ход… Недаром тебя в разведку определили Георгий Иосифович! Ты и черта проведешь… Второй Никифоров… Подобрали кадры на свою голову, один другого краше! Для дела замечательно, но со всеми вашими сюрпризами, не соскучишься…

— Детей? Еще и в разведку? — возмущается Храмов, — Мы уже вроде касались этого вопроса вскользь, и не одобрили… Мы советских граждан должны защищать, а не под пули подставлять. Тем более столь юный возраст… У нас не всякий солдат проходит проверку для разведывательных операций, а тут ребята, совсем еще маленькие… Для того, что у нас здесь творится!

— Мы уже не дети, — гордо вскидывает голову подросток лет 15, — мы с Колей и стрелять умеем. Довольно метко! И еще много чего можем…

— Где то я вас видел, соколы ясные, вот вас, что постарше! — лукаво прищуривается Парахин, — Ну-ка представьтесь, как положено…

— Конечно, видели! — оживляется второй мальчишка, — Наши отцы вам помогают в обустройстве гарнизона! Они проводники и консультанты в каменоломнях! Всю жизнь в «Скале» отпахали… Каждый поворот, каждый камешек знают. Я — Проценко Коля, это мой друг Коля Данченко, а это наш юный братец по оружию, Миха Разогреев. Мы все — одно боевое звено, готовое выполнять любые Ваши приказы… Хоть куда пойдем!

— Этого еще не хватало, — отворачивается Храмов, прикрывая удивленно — недовольно прикрывая лицо ладонью, потирая лоб, — к семьям назад отправить! И чтоб не шалили больше…

— Погоди, Федор Иванович! — одергивает Парахин, — Не горячись… Сейчас во всем разберемся. Аркадий Гайдар, как известно, в 16 лет полком командовал, почему им себя не проявить? Пусть сразу героями растут. Война всех касается… Местность хорошо знаете?

— Да это дом наш… — усмехается Данченко, — каждый кустик, каждый камешек у дороги как родственник близкий! Мы же выросли здесь…

— Смекаешь, товарищ комиссар? — подмигивает Парахин, — Чем это для нашего полка подземного, блокированного на поверхности, обернуться может? Это дорожка наверх… И весьма верная!

— Именно, товарищи комиссары! Это будет новое боевое подразделение, которое принесет нам бесценную пользу, — подхватывает Бармет, — Эти юные орлята сделают то, чего любой из нас не сможет никогда! Быть везде… дойти туда, куда ни я, ни кто другой пробраться не в состоянии… Проникнуть в самое логово врага и добыть такую информацию, к которой мы и близко не подберемся из этих подземных щелей… Это — передовой отряд нашего гарнизона. Глаза и уши подземелья! И головы весьма сообразительные… Так что прошу зачислить этих юных бойцов в мою разведроту! Не подведут!

— Я согласен, мне это по душе, возражать не буду, дело стоящее и нужное. И для врага это будет незаметный и неординарный и сильный ход, — в глазах Парахина загорается озорной огонь, — но все должно проходить под бдительным надзором и опекой взрослых бойцов! После тщательной разъяснительной работы! И подробного инструктажа…

— Само собой разумеется! — воодушевленно произносит Бармет, — Я их всему обучу! Всем премудростям… Да и мы всегда будем рядом. Прикроем если что, в нужный момент. Не беспокойтесь!

— Не нравится мне эта затея, — хмурится Храмов, — я категорически против! И настаиваю на возвращении детей в свои семьи, на хозяйственные работы под присмотром своих отцов, пусть трудятся, там пользу приносят! Но не под фугасами немецкими им носиться, в нашей сваре дикой и жестокой участвовать. Это война, а не игрушки… Забавы кончились! Этот вон Миша ваш, совсем малой… Как можно его на опасные задания отправлять? Какая может быть разведка? Его бы наоборот, вглубь, в дальние штольни, подальше от взрывов и осколков… Ну эти ладно, старшеклассники, вымахали уже. Но этот… «мальчик-с-пальчик»! Куда? Вы о чем вообще, товарищи?

— А Вы сказку про «Мальчика — с — пальчика» до конца читали? — поднимает упрямый взор Разогреев, — помните, что там было, дядя командир? Чем там все закончилось? И что с великанами, которые так похожи на фашистов, стало?

— Вот так вот, товарищ комиссар! Что скажете? Есть что возразить? — смеется Парахин, — Все будет нормально, отличные ребята, по-моему! Таких так просто не возьмешь…

— Заигрались мы все похоже… тьма все-таки на нас действует! Хотим мы этого или нет, — качает головой Храмов, — мало нам горя… Мы еще глубже лезем. Туда, где все стирается в слепой сумрачный омут. Что от нас останется?

— Зря Вы так волнуетесь, Федор Иванович! — успокаивает Бармет, — Мы ведь не изверги, что пацанов на пулеметы, на растерзание фашистам бросим. При любой акции будет обеспечено надежное прикрытие.

— А если они в лапы к фашистам попадут? — расходится Храмов, — Об этом не думали? Что тогда будет?

— Даже если такое случится, чего я допустить не могу, — поясняет Бармет, — в силу надежно разработанных планов операций, какой с них спрос? Пацаны, забегались… Случайно оказались. Ничего не знают! С перепугу забрели на запретную территорию! Виноваты, больше не будут… Спешат домой!

— Вы недооцениваете фашистов! — не мигая сурово смотрит Храмов, — Там ни о какой гуманности речи быть не может… Это звери! Они и грудных младенцев зарежут, как поросят на завтрак, глазом не моргнут, тем более таких красавцев рослых! Опасно все это и безответственно… Жизнями нельзя так играть! Это не шахматы. И не бывалые солдаты, а дети!

— Не сгущайте краски, товарищ комиссар! — спокойно и холодно произносит Парахин, — Не нагоняйте жути! Итак темно у нас… А тут луч света наверх появился, все под контролем! Новые возможности открываются…

— Мы ведь тоже не дурачки безмозглые! И не рохли сопливые, — включается Данченко, — Мы все осторожно делать будем. Зря рисковать не станем. Самое важное — выполнение задания, результат. Нам товарищ старший лейтенант уже много объяснил и показал.

— Да и поймать нас нереально! — замечает Проценко, — Тут каждая яма, каждая расщелина, как свой родной подвал. Если что шмыгнем в такую трещину в земле, что и полевая мышь не поймет. Или в степи растворимся, как тени полуночные, ищи свищи! Вместе с ветром упорхнем…

— А меня вообще никто не заметит! Я хоть где пролезу… — улыбается Разогреев, — сами сказали, я самый маленький. Так вот это мой конек! Попробуй меня найди, даже здесь…

— Парни не простые! Их голыми руками не схватишь, обожжешься сразу! Я в них уверен. И задачу поставленную выполнят, и урожай хороший принесут с полей, и лишнего ничего не натворят! — одобрительно кивает Бармет, — Нам такие в гарнизоне нужны! Они и кадровым бойцам фору дадут!

— Лучше бы они со всеми гражданскими вышли… Еще тогда! — сокрушается Храмов, — Да переждали это неспокойное время. А чтобы проявить себя у них еще целая жизнь впереди. А здесь она в любой момент оборваться может…

— Негоже советскому человеку в оккупации сидеть! Тем более парню уже почти призывного возраста! — возражает Парахин, — Если есть возможность помочь нашему общему делу, почему нет? Молодое поколение должно расти на живых примерах, закаляться в огне настоящих сражений, чтобы потом мощными титанами защищать рубежи нашей Родины и идти дальше, к новым победам!

Глава 12

Тяжелые удары кирки вгрызаются в темную поверхность отвала, слитую с мраком, откалывают часть скалы из под которой струйкой просыпается песок… Упорный бой с камнем только разгорается… По стенам и потолку пляшут причудливые раскинувшиеся шальные тени. Сзади раздаются приглушенные голоса.

Лейтенант Велигонов приглядывается, потом снова вонзает кирку в упрямый неподатливый камень…

Рядом воентехник Трубилин бьет молотком и зубилом, надсекает породу, выгребает осколки саперной лопаткой… В узком проходе назойливым покровом мутной взвеси, висит едкая известковая пыль.

— Видно плохо, даже в упор, — трет глаза Велигонов, — у меня уже крошка не только на зубах, уже и на веках хрустит… Так скоро из человека в подземное существо превратишься! Жизни в теле все меньше, камня и тьмы все больше!

— Пробьем ход, вылезем, отряхнемся… Заодно и умоемся! — подбадривает Трубилин, выискивая очередной квадрат для отбоя, — Напьемся всласть! Нас ждет целый фонтан божественного изобилия влаги! Вот оно настоящее богатство жизни! Ни деньги, ни вещи… Только сейчас и понимаешь, насколько ценны самые простые вещи.

— Соленый колодец, насколько я помню, фашисты разным строительным мусором и железом закидали, а если это все нагромождение в срубе покачнется и рухнет, и все наши усилия окажутся напрасными?

— Исключено! Разведка проверяла, все надежно. Там двигатель автомобильный сел плотно, хоть прыгай на нем… И переплетение из разбитых телег и балок. Получился как каркас сверху… Фашист думает что сверху воду уже никак не взять, ведро естественно не проскочит. Они даже внимание к колодцам ослабили. Часть огневых точек убрали, перенесли. Полностью уверены в своем успехе….

— А мы значит, снизу под завалом должны выйти?

— Точно… И возьмем все то, что нам причитается! Напоим всех, и раненых, и гражданских! Всех, кто от нестерпимой жажды мучается….

— Дорога жизни у нас сквозь камень получается? Прорубим скалу, вдохнем живое начало в гарнизон?

— Да, скорее тоннель жизни! Хорошо, что у вас железнодорожников нужный инструмент оказался. И кайло, и молоты и ломики, и прочие важные в катакомбах предметы. Повезло, что вы их с собой принесли и не выбросили во время наружной обороны за ненадобностью… С молотом против танка ведь не пойдешь! А лишнее в окопах тоже не к месту. Вот вы нас и осчастливили. А то бы мы куковали здесь, хоть руками скребись, хоть зубами камень грызи… Штыком и лопаткой саперской тоже много не нароешь!

— Это наше оружие… Другого у нас и не было. Винтовок в руках не держали. Мы ведь дороги прокладываем, соединяем, а не разрушаем! Залатываем раны, как доктора. Все что враг искромсал и разорвал, нам заново восстанавливать приходится, возрождать к нормальному функционированию всех процессов. У нас и батальон так и называется — железнодорожно-восстановительный!

— На войне все специальности важны. Без тыла и хорошо налаженных коммуникаций ни одна армия далеко не продвинется. И мы вот здесь пригодились, более чем где-либо. Сейчас от нас жизнь всего гарнизона зависит. Буквально. Без еды еще можно перекантоваться, а вот без воды сразу хана…

— Сколько у нас времени?

— Чем скорее тем лучше. Сутки с небольшим… По моим расчетам, при интенсивной работе и 4-х часовой смене бригад потребуется около 30 часов непрерывной работы. Если будем выкладываться по полной и не собьемся с курса…

— Такую скалу неприступную за полтора суток прошибить? На нее глянешь и начнешь рубить — так кажется и месяца не хватит! Громада неимоверная…

— Нет у нас месяца, Николай! Счет на часы идет… С каждой минутой кто-то в госпитале умирает… Или на посту! Такой у нас хронометраж — из жизни и смерти. Через месяц, если мы не сумеем к колодцу выйти, сами скелетами здесь лежать будем.

— А если проскочим? Тут ведь и малого отклонения хватит, чтобы уйти не туда… Тогда что? Здесь ведь темень сплошная и каменоломни эти непредсказуемы, порода далеко не однородная… Малейшая ошибка обернется полным провалом, уведет не туда, куда угодно в этом коварном массиве!

— Я все рассчитывал и проверял по нескольку раз! При прохождении будем крайне внимательны, через каждый метр корректировка… Ну и в голове у меня уже компас высветился, достаточно четкий. Никогда не подводил! А тут не такая уж запутанная шарада, бывало посложней…

— Трудно приходится, долбишь камень как дятел дерево. Кажется на месте стоишь, ни на сантиметр не продвинулся! Руки опускаются… Мечешься, бьешься как слепой мотыль о стену. И не видишь выхода!

— Понято. Это иллюзия подземелья… Темноты и замкнутого пространства. Мы считай в глубокой норе сидим. Никогда не думал, что вот так ползать и на четвереньках и на брюхе придется… Инженер, твою мать!

— Никто не думал, товарищ капитан! Из всех кто здесь находится… И не хотел и не предполагал. Переучиваться на ходу приходится! Заниматься тем, о чем и представить не мог! Тут ведь совсем другое измерение… И окружающие формы, и звуки, и время, все течет как ему вздумается! С нашим фокусом настройки абсолютно не совпадает! Аидово царство…

— Да, есть тут что-то такое забытое, древнее и словно живое. Камень мертвым не ощущается — он будто кожа какого-то гигантского живого существа. Невообразимый тайный исполин, пробудившийся из пропасти. Иногда подумаешь, как можно всю эту массу камня одолеть? — оглядывается тяжело дыша в тесном тоннеле Трубилин, — Просто бурлящее море вокруг а мы как обломки корабля, кружимся в темном вихре!

— Ага! Будто утонули в этом зачарованном камне, — кивает Велигонов, — в головокружительном плавании…. И несет нас все дальше во мрак! Что нас там ждет?

— От нас зависит. Кто мы, что из себя представляем, чего хотим и на что способны… А там уже не важно — свет или тьма! Мы все равно на высоте будем…

Сзади по тоннелю смутными угрюмыми фигурами в бледном свете фонарей, работают солдаты, пробивая породу. Они почти сливаются со своими тенями, будто утопают в них… Кажутся потусторонними подземными жителями, вдруг восставшими из старинных легенд… Большие, непреклонные как замурованные титаны, разгоряченные, и грязные, они неистово рубят неприступную скалу, вытаскивают обломки, откатывают целые валуны или ведрами вычерпывают попавшийся слой рыхлой земли, Работа кипит… Люди продолжают сражение с необъятным нависшим Камнем — полноправным хозяином этих мест…

— Твои богатыри стараются? Камень ворочают? Крепкие парни… — кивает Трубилин, — Из железнодорожников?

— Так точно. Мои, родные. У нас батальон дружный, как одна семья. И у нас дохляков нет по определению. Для нас физическая сила, и смекалка — основа всего! Так как часто бывает в сложнейшей местности в кратчайшие сроки нужно возвести все необходимые коммуникации, как дворец в сказке, за ночь! Привыкли уже… Все делать быстро и соображать на месте. Сейчас наша бригада идет, через пару часов курсанты должны подойти… Сменят. Мои передохнут и по новой! Вальс со скалой кружить…

— С такой барышней надо быть осторожней! — смеется Трубилин, — Так в вихре подхватит, что не успеешь глазом моргнуть, как в пропасти окажешься, или под глыбами…

— Странный камень здесь… Вроде мягкий на вид, порой в руке крошится, а бывает спрессован так, что тверже стали. Как заколдованный какой-то! — изумляется Велигонов, очищая кирку, — Снаряды в нем вязнут как в болотной трясине. Когда на поверхности немцы в упор стреляли, так снаряды некоторые застревают внутри. Чудеса!

— Здесь все неоднозначно. С самого ракушечника, камня этого, все и начинается. Он основа всего и сила этих катакомб! В нем и память веков и будущее изящество построенных зданий. Может быть хрупок и гибок, а может свернуться крепче гранита. Его можно и пилить и рубить. Камень оборотень, в хорошем смысле… И сами каменоломни эти такие же! С виду все проще простого — обычная каменная выработка, выпил блоков, оставшиеся пустоты, а как глубже зайдешь, так все нутром чуешь такое, что и не описать словесно… Другой, не наш, подземный мир со своими законами. Ну как у тебя?

— Еще один слой прошел. Немного мягче, чем вначале.

— Земля должна быть… Ближе к поверхности. Там уже полегче будет!

— Поскорее бы! А то стучишь по скале, как лбом о фонарный столб… Ее крошишь, и кажется она еще больше становится! Растет как клякса на бумаге, и тянет как трясина. И ты погружаешься в нее все глубже.

— Вот именно! Потому что мы вперед в узком пространстве идем, а она над нами виснет и за спиной громадным шлейфом остается. И видится что мы не расширяем проход, а в ней просто вязнем… Вот и весь психологический и оптический эффект! Эти катакомбы любят играть с сознанием…

— Когда перед глазами горизонта нет, вся система восприятия летит к черту! Все сворачивается в моллюска кого-то… И ты уже смотришь куда-то не в даль и в стороны, а словно внутрь сквозь себя! И всякая белиберда лезет… Неопределимо дурацкого свойства!

— Ничего, привыкнем! Разум он быстро под новые условия подстраивается… В этом и состоит сила человека, что он везде жить может, в отличие от всех прочих земных тварей. Хоть в знойной пустыне, хоть на Северном полюсе, хоть на горных вершинах, хоть на дне морском… Или как мы в подземелье ползать! Мы все можем…

— Это верно. В человеке великая сила заключена! Только не все ее во благо используют…. Да что же это такое? Опять тьфу, зараза! Порода идет слоями как бутерброд! То песок, то монолит непрошибаемый… Я уж думал, все, основной панцирь пробили, ближе к поверхности ракушечник пористей будет и пустоты пойдут… А мы снова наткнулись на твердый пласт, где хоть взрывай! Кирка чиркает как спичка о коробок… Только искры летят!

— Взрывать нельзя! Я осматривал участок. Любой взрыв, даже самый малый, может спровоцировать обрушение, пласт здесь очень неустойчивый, расшатанный многочисленными обстрелами. Да и немцы могут услышать и обо всем догадаться. Тогда прощай вся наша затея… Будем без воды сидеть! Вернее погибать…

— Ну вот пророем мы путь к колодцу, что дальше? Сколько нам еще здесь быть?

— С чего вдруг такой вопрос? Командование гарнизоном разъясняло же ситуацию и не раз… В чем сомнения, Николай?

— Что-то не то у нас происходит… Либо всего недоговаривают! Несоответствие планов и реальных будней.

— Что именно? Поясни…

— В принципе все лежит на поверхности. Только глянь повнимательней. Наш батальон занят везде — и на укреплениях линии обороны, и в строительстве заградительных стенок, и казарм, и среди всей этой бурной деятельности я подмечаю странную тенденцию, все обустраивается так основательно, как будто мы здесь зимовать собираемся…

— Любая крепость требует прочности и надежности взаимодействия всех служб! А подземная тем более… Что тут удивительного?

— Для временного обитания сильно все серьезно и обстоятельно… Как будто мы корни пускаем в эту каменную почву! Особенно хозяйственная часть — склады, кухня, лазарет, помещения для собраний и занятий по тактике. Прямо полный набор для длительного пребывания, а не армейского подразделения, которое ждет со дня на день, десантную операцию!

— У нас, Коля, не диверсионный отряд и не партизанская база, а боевая часть РККА! Полк обороны Аджимушкайских каменоломен имени товарища Сталина! С официальным приказом, уставом и знаменем… Это не шутки, не шальное подполье из-за угла, а грозная боевая единица в несколько тысяч человек, практически всех родов войск! Это Крымский фронт восстал из под земли! Который продолжает сражаться, несмотря ни на что! Даже в недрах забытых скал! Все как всегда, только в глубине катакомб… Ягунов в этом плане молодец, он не дал никому расслабиться под анархический партизанский формат. И требует даже больше, чем в обычных полевых условиях. Дисциплина суровая. Уже работает особый отдел… Так что все идет правильным курсом! По-другому никак нельзя…

— Может быть, может быть… Только мы все больше всего перестраиваем и укрепляем, особенно дальние штольни.

— Брось, Николай! Ты хочешь на голых камнях сидеть, есть и спать? Вернуться к первобытному состоянию? Мы и так с факелами по пещерам этим бегаем… Куда больше? Место это особенное для обитания. Тут даже на день надо сделать хоть что-то, хотя бы нары деревянные сколотить, разве не так?

— Да я не об этом… Мы когда сюда зашли, часть каменоломен уже была оборудована и обжита, даже свет… А сейчас мы еще больше все увеличиваем, надстраиваем, продумываем до каждой мелочи… С чего бы это? Как думаешь, сколько здесь человек протянуть сможет?

— Ну, месяц-два… Максимум! Это если условия еще годные. Еда нормальная, свет, воды вдоволь. И тепло — прогрев отсеков… Специально оборудованным образом! Тогда еще можно. А у нас этого нет. Так что в любом случае, десантная операция нас вызволит отсюда! Так долго мы здесь точно не пробудем…

— Все равно чувство гнетущее гложет… Мы словно все дальше вниз, от своей человеческой природы уходим, погружаемся в море мрака! И причем, как-то сознательно. Прощаемся со всем, что было и растворяемся во тьме навсегда.

— Это на тебя катакомбы давят… У многих такие настроения случаются! Пройдет… Нам только десанта дождаться! Вся наша крепость на поверхность выйдет, такое закатит! Фриц в панике до самого Севастополя бежать будет! Не оглядываясь! У нас мощь и воинский потенциал на таком уровне, что мы и не такое сможем…

— Все это имеется, без сомнения! Быстрей бы этот момент уже настал! А то мы слабеем с каждым днем, если не часом… И весь наш боевой пыл да жар уйдет в болотную темноту! Живое пламя не может гореть во мраке бесконечно… А любая жизнь без солнца умирает!

— Не успеет! Мы еще много чего сможем, даже если задержимся здесь…

— Силы еще есть! Но оставаться надолго здесь нельзя… С каждым часом нас словно гипнотизирует здесь кто-то! У меня такое чувство, что тьма нас опутывает незаметной паутиной, мягко обволакивает, усыпляет… А потом вонзит смертоносное ядовитое жало сначала в разум, потом в сердце! Но мы все равно не сдадимся! — подмигивает Велигонов, — Ведь так, товарищ капитан? Мы — воины Красной Армии, и если надо любую пропасть гибели одолеем!

Черный клюв кирки вновь с полыхающей силой вонзается в скалу. Камень трескается, расходится трещинами, соскальзывает вниз, обнажая трепещущую плоть катакомб…

Глава 13

У одного из изолированных складов в дальних штольнях, в темном коридоре начинают плясать огни факелов… Шумная процессия доходит до каменного перекрытия защитной оборонительной загородки, как от боковой стены отделяется тень и перекрывает дорогу.

— Стой! Кто идет?

— Свои…

— Как будто кто-то чужим назовется! — усмехается голос, — Пароль?

— 35—16. Отзыв?

— 82—13… Проходи! Ефремов, Колька, ты что ли? Да с тобой целый табор… — смеется Желтовский, появляясь из темноты с фонарем в руке, с автоматом наперевес, в распахнутой шинели, под которой выступает неизменный кабардиновый жилет, — Что там у тебя?

— Да всего помаленьку! Здравия желаю… товарищ Владимир! — приятельски улыбается Ефремов, — Со мной всего то шесть человек. Как поживаешь?

— Пойдет… Что приволок? — оглядывает Желтовский тюки и ящики, — Есть что путное?

— У нас все в дело пойдет! В нашей каменной пустыне… Сегодня — каски, ремни, шинели, сапоги, противогазы, аккумуляторы и фонарики, немецкая продукция высшей пробы! Будем выдавать по предписанию штаба, где нужнее…

— Не густо, — оценивает интендант, деловито подперев бок рукой, — у нас подобного добра еще хватает с залежей военторга — и шинели, и лопаты! И прочее обмундирование! На несколько магазинов хватит… Только в сырости наше портится все быстро. А продуктов нет?

— Так по мелочи, печенье немецкое и галеты. Они сейчас все полевые кухни в тыл угоняют, а в солдатских ранцах особого ничего и нет… Здесь только шоколад, пару коробок. Но это исключительно для разведки, по особому приказу!

— Где добро взяли? Вылазка приличная была?

— Не сказать чтоб большая, но впечатление на фрицев опять произвели! Батальон Левицкого прошелся с гастролями по линии гансовских окопов, отоварились слегка…

— А где оружие?

— А оружие все только через штаб идет… Как обычно. Или оттуда распределять будут или позже до тебя дойдет.

— Понятно. Что еще слышно?

— Ничего особенного… Наблюдаем, приглядываемся! Снайперы Бармета часовых постреляли на западном участке. Крупных операций нет, в основном позиционные бои. Фоминых своей батареей из минометов фашиста дразнит. Пограничники небольшой рейд провели… Панов с морпехами блиндаж немецкий разоворотил. Да вот Левицкий пришел. У тебя как?

— Да что у меня? — закатывает глаза Желтовский, — Сижу как жаба на болоте, глаза таращу в темноту! В надежде хоть на что-то… Да с местными привидениями в прятки играем. Тьма щедра на всякие такие потусторонние штучки! Чего только в ней не живет… Всякая херь в коридорах мерещится! Хорошо, что вы пришли! Хоть какое-то оживление в этом мертвом царстве. Здесь мой пост номер один. Конечно не один я здесь бдею… Меня сменяют. Еще за кухней надо следить. Но большую часть времени я тут в своей коморке оборудованной сижу, караулю. Мало ли кто… позарится! На наши подземные богатства! Там все, что у нас есть… Объект один из самых важных. Там и продукты, и весь наш хозяйственный скарб!

— Да кто ж из наших полезет? Не представляю!

— Представь себе, лезли. В начале еще, даже нападали!

— Да ну! Ни разу не слышал…

— А мы о таких вещах сильно не распространяемся.

— И что было?

— Самое интересное, помню, нарисовались трое… Все злые, взъерошенные, на взводе. Как охотящиеся бродячие собаки. Но подошли как надо! Даже бумаги какие-то суют, явно липовые. Открывай, говорят, ворота! Да побыстрее… Мол торопимся, братва ждет.

Я им — стоп, ребята! Вы точно что-то темните… Печатей нормальных, подписей нет, какая-то дребедень намалевана, как у нас в Одессе дворовые пацаны дурью маются! Они давай кипятится, путаться, кто послал и откуда. Кто старший командир и так далее… Ничего вразумительного сказать не могут! Только шипят злобно — открывай, хавка нужна! Тут вся хитрость и слетела, как карнавальная маска… И они уже на прямые угрозы перешли! Отворяй, говорят, свой огромный склад, мы жрать хотим! Ни крохи и объедки с офицерского стола, а чтоб все как положено… Или кончим тебя здесь, никто и не вспомнит и ни хватится — подземелье глухое, следов не сыщешь… Мы мол, хоть как, в любом случае прорвемся! За нами говорят, еще с несколько десятков оголодавших и отчаявшихся бойцов сюда идет! Так что не дури и снимай все замки, распахивай двери! Все равно возьмем что хотим, никто не остановит!

Я их успокаиваю, хорошо, сейчас все будет, ведь я один. А сам в тень отхожу, у меня там, в углу автомат стоит, припасенный. Ну и усыпляю их, говорю, сейчас, ключи откопаю… Они в надежном месте спрятаны. Потерпите пару минут, я уже весь ваш! Они расслабляются… Даже закуривают, в мечтах о скорой добыче порхают. А я в нужный момент вскидываю ствол и кричу чтоб образумились и шли восвояси. Пока я добрый… Ну мало ли у кого и как крышу сорвет в этом подземелье!

Они напирают… Ощетиниваются, как настоящие псы! Прут на меня… Я очередь в потолок, их аж крошкой засыпало! Они мигом за скалы и стрелять.

Ну и начали мы дуэль, только камень в стороны летит… И пули визжат рикошетом по всему подземелью! Ну и свара дикая началась! Настоящий бой…

— И чем закончилось?

— Ну чем, видишь перед тобой стою! — улыбается Желтовский, — Дырок нет, не убит! А может и наоборот… И я уже призрак — проверь! У нас ведь все может быть, в катакомбе этой…

— А серьезно?

— Никифоров их скрутил. Со своими архангелами! Он как черт — везде… где ему нужно, выпрыгивает. Одно слово, НКВД! В общем взяли их — то ли следили за ними, и они уже на подозрении были, то ли еще что… Мутные они какие-то оказались. Только гвардия Никифорова одного на месте ухлопала с дырой в башке, а двоих повязали! Так и прошел штурм склада. Без потерь с нашей стороны… Еще объявили благодарность от командования.

— Да, тебе тоже тут скучать не приходится! — сдвигает фуражку Ефремов, вытирая лоб, — Когда свои в спину стреляют, хуже некуда! Такое и не предугадаешь…

— С тех пор я всех вот с этим стальным трофейным другом встречаю! — похлопывает по литому черному корпусу МП-40 интендант, — Еще «люгер» за поясом и гранаты. И это не все, кое-какие секреты на непредвиденный случай тоже имеются!

— Да… с таким грозным подходом, кто ж на тебя полезет? Зная твой вспыльчивый южный темперамент… Самоубийство! Так что склад у нас в надежных руках.

— Наш главный враг — Тьма! Этот темный хитрый бес… И может появиться в любых обличиях, хоть закоренелого врага, хоть самого близкого друга. Никогда не увидишь, что в ней скрывается! Огонь и свет выхватывает уже готовые представленные нам формы. А что в действительности там живет и копошится, нам не разглядеть никогда… Это совершенно иное измерение! Она осторожна и могущественна. Ее не предугадаешь… И она еще может проникать в нас, как болезнь и инфекция, и отравлять все живое. Но несмотря на все это, мы должны отстоять Свет и Жизнь! Даже здесь…

— Так и есть…

Каждый шаг неизвестно чем обернется! Мы как слепые, в этом лабиринте пробираемся. И к чему придем, никто не знает… Нам и досталось во Тьме этой подземной варится, в черном котле живыми кипеть! Тут она как одежда… Тебя облепляет, на тебе висит, внутрь протекает. Ее кожей чувствуешь, мозгами, чувствами! Как в топь провалился и она тебя засасывает… Сколько наших товарищей уже во мрак нескончаемый сгинуло! Для скольких еще капканы коварные приготовлены? Не счесть…

— Это необычная жестокая битва! И мы в ней обязаны победить… Также как раньше наши славные предки Тьму побеждали! Теперь мы это знамя подхватили… И должны пронести достойно. В этом яростном сражении!

— И когда же это все кончится? Все эти войны и кровь, горящие города и поля… Столько веков одно и тоже!

— Кто знает, Коля… Свет с Тьмой испокон веков бьются и все никто из них окончательно верх взять не может. Возможно скоро, а может и никогда…

Глава 14

Иевлева закрывает глаза, откидывается на выступ скалы, кутаясь в шинель. И погружается в вязкую дрему… Мысли и образы путаются как в нелепом сне, проскальзывают картины воспоминаний, случайные переживания, обрывки девичьих грез… одно наскакивает на другое, причудливо переплетается, рассыпается и собирается вновь. И так эта утомленная карусель кружится, как в детстве, шаловливо и беззаботно… Вера погружается все глубже в игру красок и форм, по лицу пробегает теплая улыбка. Она почти счастливо вздыхает и склоняет голову на бок…

— Чего задумалась? — резко раздается из темноты.

Голос не то мужской, не то женский, в каменоломне трудно разобрать, у всех стал высоко свистящий пищащий, одинаковый и надломленный…

Военфельдшер встрепенувшись, поворачивается.

Рядом в густой топи мрака, вроде кто-то сидит, но темнота надежно его скрывает, лишь намекая на чье-то присутствие. Встать и переместить коптилку из снарядной гильзы не дает усталость прошедшего тяжелого и суматошного дня в госпитале, сковывает все тело словно параличом.

— Да так… Я больше дремлю, чем думаю о чем-то! Сил уже даже на мысли нет, — слабо произносит Иевлева, — а тебе чего не спится?

— Я давно уже спать не могу! — пробивается из мрака надтреснутый голос, — Стоило очутиться здесь, слиться с этой чернотой, и все… Все сны словно исчезли! Только одна Темная Реальность и боль внутри. Вот и вся Жизнь… Порхаешь тут по пустынным холодным галереям, никому не нужным сгустком живого, виснешь над Черной Бездной и никак это не кончается!

— Собственно у нас и так как во Сне! — кивает Иевлева, зевая, — Все нелепо перепутано, лишено привычного хода вещей, вся логика нарушена, как будто все, что есть, сбросили в коробку, перетрясли и высыпали в случайном сочетании… И так это движется даже, как ужасная карикатура на обычную жизнь! И реальность, да, действительно другая наступила — померкшая и жуткая. И мы уже привыкли к ней, что самое страшное. Срослись с Гибелью и Пустотой. Сами как привидения становимся.

— Все мы — Призраки! — вздыхает в топи темени голос, — Все кто есть тут… Кто родился и умер, все в одном Колесе вращаются! Одни ярче, другие тускнее… А суть одна! Слепота… Путь в Черном Лабиринте, где с тобой может приключиться все что угодно. И потерять самого себя, так легко… И потом уже ничего не вспомнишь! Все уйдет в Камень существования.

— Может что-то от нас остается? Должно… по крайней мере, хоть немного. Не может все взять и в раз вот так исчезнуть! Столько всего пережитого и достигнутого! Противоестественно как-то то…

— А ты вокруг оглянись и на себя посмотри! Вот тебе и ответ…

— Тогда все очень кошмарно в этом Мире! И безнадежно… Я вот все думаю сейчас, в последнее время. Вот я есть и один миг — и меня не будет! Вообще никак… Черная Пустота, каменная! И тебя ни частички! Разве это возможно, разве это правильно? Нельзя так… Не должно так быть!

— А нас кто-то спрашивает? Рождаться, умирать? Делать какой-то выбор… Мы как чьи-то куклы, игрушки, забава! Нарезвились и выбросили нас в темный чулан или черное подземелье! Вот и вся судьба, дорогая! Промелькнули фрагменты непонятной карусели — и нет тебя больше…

— Досадно, если все оно так и есть! Но мне все-таки кажется, что по-другому все устроено. Не так мрачно. Что это только туман коварный… И жизнь наша не так бесполезно и трагично движется. Гораздо значимей.

— И как же?

— Не знаю… Просто в груди, в душе чувствую, что есть какая-то Светлая сила, которая нам благоволит и помогает. И выведет нас из этого подземелья… И вернет все, что раньше было!

— Мечтательница! Одно слово — барышня юная… Еще веришь в прекрасно-счастливый расклад! Может так и надо. Но…

В черноте коридора раздается режущий шум… Как будто кто-то проламывается через преграду, или запутался в чем-то.

— Что там? — подается вперед Иевлева.

— Да ничего… Камень осыпался. Еще бы! Вся плоть катакомб стонет от взрывов! Разворошили их ироды иноземные, разорвали, изуродовали. Раньше, говорят здесь священное место было. Люди исцеляться приходили, а сейчас умирают… Плохо это!

— Да, бомбят нас сильно… Как еще эти своды выдерживают! Удивительно. Просто как землетрясение не стихающее. Все дрожит, как от холода или страха… стены постоянно качаются, песок сыплется. Особенно мешает во время операций. Рука со скальпелем чуть не туда, дернется и все — человека нет! И кто виноват? Что за вероломство? Почему именно так случается?

— Никто в этом мире не виноват! Я же говорю — все мы марионетки раскрашенные! Никому по-настоящему не нужные… Немного дешевой игры и на свалку! А виновники всего — те, которых мы не видим, и не имеем о них представления. Хозяева этого всего балагана! Они нами забавляются — нашими мыслями и чувствами, нашей мукой и радостью. Уж кто они такие — и за столетия не поймешь! Надежно замаскировались, не подберешься… Коварные правители!

— Не понимаю о чем ты… В нас очень много Силы и Света! И не можем мы быть никакими игрушками! Это унижение нашей природы гнетущим Мраком! Мы не такие…

— А какие, красавица? Что ты знаешь о себе, о том, что вокруг?

— Что надо, то и знаю… Достаточно, чтобы понимать, что делать и куда идти! Все в норме. А лишнего и не надо!

— Вот именно… Вся ваша беда в том, что боитесь границы перейти. Сидите как тряпочный паяц в коробке, улыбаясь намалеванной улыбкой, и ничего кроме затхлых стен не нужно!

— Странные вещи ты говоришь… Будто болеешь! Ты кто вообще? Как зовут тебя?

— Ааа… не важно.

— А из какого батальона?

— А какая разница? Что это изменит?

— Многое… Вдруг ты шпион или диверсант, или ведешь опасные разговоры упаднические, распускаешь пораженческие настроения! А это друг мой сердечный — трибунал… У нас только так! Или не друг, а подруга и не поймешь в темени смоляной этой. Ты хоть покажись, а то разговариваю с мраком, будто с пустотой, как дура! Так кто ты?

— Я не враг, и не предатель… Из своих, верно ты сказала — друг! Который появляется в самый нужный момент. А смотреть на меня и не за чем. Покорежило тут меня малость… Хорошего мало! Тут конечно народ ко всему привычный, но лучше не надо. Кошмаров и уродства здесь итак хватает… Так что давай, посидим, поговорим, и я дальше пойду!

— Ладно, будь по-твоему! Почему то я тебе верю… Ты давно здесь сидишь. Я твое дыхание сразу учуяла, все рядом копошилась! И вот вырвалась из своей тоски… Не хочешь говорить о себе, не надо! Здесь все устали и от происходящего, и от самих себя истерзанных… Трудно удержаться в этом Темном Потоке!

— А ты выпрыгни из себя! Закрой глаза внутри себя… И опустись глубже. И увидишь такое, что и не вообразить! Попробуй, все получится… Я же не зря здесь! Пора тебе вернуться туда, где тебя давно ждут. Хватит уже всего этого! Твой настоящий дом совсем рядом. Нужно лишь шагнуть…

— Что за бред? С тобой явно что-то не так… Или контуженный или расстройство психики, что вполне вероятно в нашем подземном обиталище. Я в госпитале уже подобной ахинеи наслушалась, теперь здесь еще! Давай о другом или прекратим наши трогательные беседы. Я тепла хочу и доверия, а не отвлеченных опусов мистического толка. Решай уже…

— Да понятно, — хитро посмеивается тонкий голосок во мраке, — что ж, давай на привычные темы! Можно даже полюбовные… Парень у тебя есть? Суженый? А?

Вера неопределенно мотает головой.

— Возможно. Так. Знакомый, ничего особенного пока. Там поглядим… Как далеко это все!

— Что-то ты расстроилась? Аж встрепенулась вся… Значит любишь! Меня не обманешь в таких вопросах. Я сразу чую, как сердце стонет… Это ни с чем не спутать! Пульс самой Жизни!

— Дело не только в этом, дом вспомнила, маму! Как она там одна?

— Скучаешь?

— Конечно… Дом есть дом! Это все что у нас есть, самое дорогое и незаменимое ни чем!

— А ты откуда?

— Из Инзы…

— Где это? Название чудное какое… Как звон стекла разбитого или клинка о клинок — бзынь! И искры полетели!

— Это районный центр, Среднее Поволжье, Ульяновская область, недалеко от города Владимира Ильича Ленина, между прочим… А назвали наш рабочий поселок по реке Инзе там протекающей.

— Звучит странно — Инза! И что она значит?

— В переводе со старых диалектов — «малиновая». Так у нас говорят…

— Забавно… Малиновая значит! Красиво… Прямо как песня. Такой созревший плод представляется.

— И чем еще примечателен ваш поселок?

— В Гражданскую, по-моему, в 1918 году у нас была сформирована 1-я революционная армия Восточного фронта под командованием Тухачевского, и еще первая в армии Инзенская революционная дивизия, а начальником был сам Лацис! И воевали они славно — у станции Базарная белогвардейцев остановили! Так что места у нас славные, можно сказать, героические! Сейчас вот наш 65 батальон там формировался и еще много маршевых рот, которые на фронт ушли…

— В какое поле семя попадет, то и вырастет! Вот и ты здесь, потому что из такой земли пришла, славу умножаешь! По-другому и быть наверно не могло.

— Да какая тут слава в подземелье брошенном этом? Одна скорбь и маета…

— Я могу тебя увести туда, где нет ни страха, ни печалей! Ни слез, ни утрат.

— Это где еще такое? Наверху что ли?

— Внизу…

— Мы и так на дне самом. Куда еще глубже?

— Есть еще обители, скрытые камнем и мраком надежно от посторонних глаз. И не каждому дано войти туда, только Избранным! Тем, кого призвали сюда…

— И где же они? — усмехается Иевлева, — Что-то никто их за это время не обнаружил… Все излазили, еще когда воду в мае искали! Каждый угол, каждую трещину обшарили — и ничего! Опять сказки заводишь? Знаем, слыхали…. Нас всех в армию призвали! Других призывов не знаю… И не хочу знать! Я — лейтенант медицинской службы! Здесь мой пост. Как бы трудно ни было!

— Так ты не хочешь прекратить все это? Все эти страдания и лишения? Не надоело?

— Я на войне! Я — солдат… Это мой подземный окоп. И я ни за что, без приказа не покину это место! Что за разговоры опять начались? Ты куда меня соблазняешь опять? Что за территории, о которых ты говоришь? Ты, что-то знаешь о других тоннелях в катакомбах? Это информация очень важна для штаба гарнизона…

— Сейчас о тебе речь. А не о штабах и других странных вещах. Это твой выбор… И я предлагаю тебе коснуться такого, чего ты и не предполагаешь!

— И что там? Райские кущи подземные… Или полный оздоровительный пансион?

— Пошли со мной, покажу!

— Что-то мне подсказывает, что здесь какой-то подвох… Я пожалуй воздержусь! Опять околесица нездоровая началась. Всех нас качает в стороны… Удержаться сложно!

— Что страшного посмотреть?

— Дело не в страхе… А в осторожности и бдительности. И в потакании больным фантазиям, уже извини! Здесь у всех уже расстройство имеется, в той или иной степени. Тьма грызет изнутри! Темные будни… Поэтому гулять по катакомбам в поисках ангелов или демонов, или эдемских садов, у меня желания нет! Тут бы отдохнуть хоть немного… От всех кошмаров госпиталя!

— Там и отдохнешь… Тебе понравится. Это то, что ты всегда ждала и желала! Это твое Настоящее! От которого тебя оторвали очень давно… Твое счастье и твоя жизнь! И все твои проблемы решатся, сами собой! Ты сама не захочешь возвращаться!

— Прямо сказка приторная! Явно за этим ничего нет… В свои грезы хочешь меня втянуть? Зачем? Мне и своих хватает.

— Мое это мое! И туда доступа никому нет… Я о тебе пекусь! Чтоб тебе хорошо было. Надо же помогать друг другу!

— Спасибо за заботу! Но я о себе подумаю сама. Раньше справлялась и сейчас обойдусь… Так что не пытайся!

— Ты все равно придешь к нам! Как бы не сопротивлялась… Иного пути у тебя нет. Это твоя судьба! Ты здесь и это уже вспять не повернуть!

— К кому это к вам? Что за…

Вопрос повисает в темноте, потому что снова слышится крадущийся шум и осыпь породы. Кто-то или проходит мимо, или приближается… Разобрать в темноте не представляется возможным.

Неожиданно вспыхивает пламя и на пороге появляется лейтенант Николай Велигонов. Вокруг бешено пляшут тени потревоженного спящего Мрака. Изломы стен кажется недовольно тяжко вздыхают…

— Ты с кем разговариваешь? — спрашивает Велигонов, водя факелом по сторонам, — Иду, слышу, голосок твой чудесный мелодичный льется. Дай думаю гляну! С кем ты время коротаешь.

— Так вот здесь кто-то рядом со мной! — суетится Вера, — Эй, ты где? Товарищ из темноты? Только что трещал без умолку! В угол спрятался что ли… Тут он!

— Где? — всматривается Николай, — Я никого не вижу!

— Да тут же… Буквально под боком был! В ухо дышал… Тарахтел как трактор забуксовавший. Все звал куда-то… Посмотри лучше!

— Нет тут никого, Вера! Да и не могло быть… Отсек узкий. Выскользнуть незаметно никто не мог. А я твой голос издалека услышал. Тихо подошел… Ты все журчишь, как ручеек, бойко так… Сразу зашел. А ты одна! Что же здесь у тебя было? Заснула? Во сне разговаривала?

— Да не спала, я Коля! Говорю же беседовала с человеком… Кто-то из наших видимо. Он много чего тут наговорил. И смешного и страшного!

— И где же он? Куда делся? — присаживается рядом Велигонов.

— Почем я знаю? Здесь был… Сама понять не могу! Вот также близко был… Или она эта была, не разберешь! И пропал в мгновение. Что за ерунда здесь творится?

— Может переутомилась ты? Привиделось чего?

— Устала… Но не до такой степени, чтобы со стенами разговаривать! Я еще себя контролирую…

— Всем, даже безумцам кажется, что они в норме находятся. А со стороны все не так… Мы не замечаем, как с рельсов сходим. А потом — все! Грохот и катастрофа! Поэтому лучше полагаться на мнение со стороны.

— Да говорю же, был здесь кто-то! Я себя знаю… Когда я в истерике смутной, когда в ясном сознании пребываю! Уж как-то выучила себя с рождения. А здесь все предельно достоверно было, ярче чем сейчас с тобой.

— Хорошо, пусть будет так! Видела что-то так видела, не вопрос! Темнота она вообще будто живая, постоянно сюрпризы подкидывает!

— Ты мне не веришь? Думаешь, я с ума сошла?

— Да ничего я не думаю! Тут странностей в этих катакомбах, с лихвой, больше чем камней! Я сам с чем только не сталкивался… Ничего особенного в этом нет. Свыклись уже…

— Вот именно! Привыкаем, срастаемся не пойми с чем! Впускаем Тьму внутрь, она и веселится, как может! Погружаемся все глубже в Пропасть. Себя забываем… Меняемся! Куда нас всех затаскивает? В какую скрытую Бездну?

— Да ты чего разошлась то? Все нормально. Нет ничего! Привиделось и ушло — радуйся! Руки ноги целы, голова на месте… А это в нашей катакомбе уже удача! Если смог сохранить за день! Мало ли что было… Выбрось и забудь! Лови настоящий момент. И гляди только вперед! Пусть тени всегда за спиной пляшут…

Вера порывисто откидывает выбившуюся челку, с присвистом…

— Короче ясно! С мертвяком я говорила… Или с темным гостем из самых подземных Глубин, не иначе! Приехали. Что ж тут, в этом каменном лабиринте творится? Видимо грань между нашим миром и тем, потусторонним, стирается здесь… Или в нашем измученном сознании! Какие-то запретные двери отворяются… И в них начинают выскакивать разные фантастические жуткие персонажи.

— Шутишь что ли? Какие еще мертвецы? Кто умер, тот в земле лежит… И вернуться к нам уже не может.

— Да тут не до шуток! Меня только сейчас трясти начинает от осознания случившегося… Тьфу ты пропасть! — Иевлева наклоняется и сжимается в комок, — Вот так запросто мертвец пришел, покурлыкал и исчез… Замечательно! Лучше не бывает… Живи Вера дальше! Спасибо… Мали ли еще кто зайдет, посудачить о том, о сем, кто сгинул из мира живых лет этак сто-двести назад! Чего уж, обычное дело! Все хорошо…

— Да успокойся ты! Чтобы не произошло, этого уже нет… Жизнь колесом дальше покатилась! Все в порядке. Я рядом. Больше к тебе никого не допущу! Ни врага плотского, ни духа темного! Все под контролем. Можешь спокойно отдыхать…

— Спасибо, Коля! Только времени на сон мало уже осталось. Скоро опять смена. Медиков не хватает, сам знаешь… Крутимся как можем. Не до сна бывает. Просто посидеть и то радость. Ничего, работа хоть отвлекает от мыслей тягостных и визитов странных из черных провалов. Когда люди кругом, спокойней. А как наедине с собой окажешься, всякая галиматья темная начинается… Аж от себя противно становится! И никуда от этого не денешься! Так как плаваем нелепыми слепыми рыбами в море мрака каменного!

— А ты все равно поспи, я покараулю! Потом вместе по своим постам пойдем. Будем дальше с тьмой бороться и свет жизни отстаивать! Мы еще много чего сможем… Нас победить нельзя! Мы дорогу к небесам будет налаживать, из рельсов и шпал нашей Воли непреклонной, как и раньше…

— Или уходить все дальше в неведомые темные области, где еще не был никто! Ценой немыслимой боли и утрат, открывать новые пространства для жизни? Может в этом и есть наше Предназначение?

Глава 15

Закамуфлированная машина радиоразведки «зондеркоманды 10 Б» чуть покосившись набок замерла под одной из сопок аджимушкайской степи. Внутри расположился, согнувшись над приборной доской, оберштурбаннфюрер Перштерер, вслушиваясь вместе с радистом в завывания радиоэфира.

— Ну что там? — нетерпеливо мнет перчатку в руке Перштерер, — Сегодня получится что-нибудь?

— Сейчас они должны выйти на связь, — отвечает радист в звании штурмшарфюрера СС, переключая тумблеры и плавно, даже как-то грациозно водя ручкой настройки как музыкант играющий на рояле, — мы уже выучили время их сеансов. Не всегда точно, но основные промежутки известны. Сейчас как раз такой…

— Как хорошо вы контролируете русскую подземную радиостанцию? И как мы может это использовать?

— Почти полностью. Всех их сообщения мы перехватываем. Один раз попытались на них накинуть сеть, втянуть в долгосрочную радиоигру… Но они нас раскусили.

— Каким образом? Почему так произошло?

— Все было нормально, мы вошли с ними в контакт. Перебросились парой незначительных фраз, у Беккера вообще русский язык без какого-либо акцента. На родном говорит хуже… — шутит радист, — Поинтересовались как у них обстоят дела с продовольствием и оружием и нужна ли помощь. Повисла пауза и мы оплошали. В конце сообщения перешли на прием не по-военному! Маленький штрих, но они заметили.

— Черт, Олберих! Я тебя отправлю в окопы, в полевую армию! Как так было можно? Я всегда говорю всем вам — что мелочи это самое важное! На них строится вся оперативная работа. По одному маленькому неприметному следу можно раскрутить весь хитросплетенный огромный клубок… Что ты творишь? Рассеянные увальни в моей команде не нужны. Как можно было сорвать рыбу с крючка? Такие промахи непростительны! Можно было их заманить на наше поле и вести куда угодно… Теперь они знают что мы их пасем и не на какие уловки не поддадутся! Остается только открытая игра.

— Виноват господин оберштурмбаннфюрер! Я искуплю свою вину… Это была только одна ошибка, и та совершенно случайная, простая оговорка в речи!

— Надо быть внимательней и собранней, Олберих! Мы не на тыловом складе в охранении сидим, разглядывая облака. А на такой передовой, которая и не снилась полевой армии. Это ни с чем не сравнимая, жестокая охота, где выживают самые сильные и одаренные… Ладно. С этим потом. Сосредоточимся на текущем моменте. Можно ли выйти на связь с ними, и даже поговорить?

— Конечно. Мы все наладили. Поймали их частоту… Это не сложно!

— Молодцы! Тогда попробуем побеседовать. Даже по незначительному разговору можно будет понять характер врага. Если уметь слушать! И делать выводы.

— Они в основном передают одно и тоже. За редким исключением. Шифровками или открытым текстом, чередуют…

— И что там? Каков характер сообщений?

— Стандартный запрос на связь. Ничего особенного! Просят, чтобы их услышали…

— Есть что-нибудь о намерениях, о состоянии гарнизона, какие-то намеки на дальнейшие действия? Упоминания подполья или городских названий? Что-то совсем странное? За что можно зацепиться? Какая-то полезная нам информация? То, с чем можно работать?

— К сожалению ничего подобного, господин оберштурмбанфюрер! Вряд ли они станут передавать что-то важное таким способом. Даже вскользь! Они осторожны и понимают, что мы их может прослушивать.

В динамике что-то хрипит… раздается электрический треск.. сквозь смутные обрывки каких-то передач, случайные позывные и музыкальные фрагменты, немецкую декламацию, начинает пробиваться русская речь отдельными рваными фразами.

— Это они? — наклоняется Перштерер, — Не Тамань? Не что-то еще случайное?

— Они, это их волна, мы ее уже находим, определяем сразу! Сейчас настрою, пойдет лучше, как трансляция в Берлине! Звук будет как в «Концертхаусе»…

— «Дрозд» это «Чайка», 9 квадрат… Мы на позиции! Ждем… 77… Это Аджимушкайский гарнизон… Здесь полковник Ягунов… контролируем участок каменоломен… можем передать сведения о противнике… ведем бои… Мы блокированы… возможен…. Ответьте! Перехожу на прием…

— Это старые позывные, — объясняет радист, — они до сих пор работают по ним, но у красных на Тамани уже все сменилось. Их не слышат, или не хотят… По сути они бьются в непрошибаемую стену! Все это бесполезно… По иронии судьбы, их слышим только мы! Их мольбы и надежды…

— А если это отвлекающий прием? И есть еще один тайный передатчик? Наложение уровней, переходы с одного диапазона на другой? Может они нас дурят… И уже тесно общаются с регулярной армией, выставив нам ряженое чучело? Такое вполне возможно. Эти подземные кроты очень хитры… Нельзя их недооценивать.

— Исключено. Мы работаем сутками! Наш радиоперехват, как и пеленг Абвера не зафиксировал ничего на этом участке! Мы прощупываем эфир как доктор проблемного пациента, каждое шевеление, каждый импульс, малейший всплеск и шорох…. Мимо нас ничто не проскользнет. С ними все оказалось просто… У них одна рация и мы ее сразу запеленговали! Больше ничего нет.

— Отлично! Я могу им ответить? Прямо сейчас… Побеседовать с этими неуловимыми призраками подземелья? Хоть чуть-чуть вытащить их на свет…

— Конечно, господин оберштурмбаннфюрер! Прием пошел четкий, можно разговаривать как мы с вами! — радист щелкает тумблером, — будете говорить?

— Да, давай… Обожаю когда враг оказывается так близко! — берет микрофон в руки Перштерер, — Просто кровь закипает…

— Все, можно! — поднимает голову радист и откидывается на стуле, — Дверь в подземелье красных открыта…

— Эй там, в штольнях? Слышите меня? Ягунов, где ты? Я хочу с тобой поговорить… — оберштурмбаннфюрер даже встает, вытягиваясь и расправляя плечи, — Господа красные кроты! Ответьте уже… Или вы забились в свои глубокие дальние норки? И не осмеливаетесь даже отозваться?

— Здесь комиссар Парахин! Сам ты крот, мы тебе еще покажем, кто есть кто… крыса нацистская! С кем я говорю?

— Ты много хочешь знать комиссар! В начале игры я карты не раскрываю… Скажем я представитель германского командования, уполномоченный вести переговоры. Этого достаточно?

— Нет… Боишься? Даже имя назвать… Все правильно — бойся! Только мы все равно тебя найдем. Не скроешься!

— Очень прыткий ты Парахин. Это тебя погубит. Мое имя? Узнаешь в свое время! И очень удивишься. Какую честь тебе оказали…

В ответ летит что-то неразборчивое… Накатывает волна помех.

— Эй, где ты там, комиссар? Еще не убежал? Послушай что говорю…

— Да здесь я, куда ж я от тебя теперь денусь? Больно ты мне приглянулся, так и хочется в глаза взглянуть, оценить выправку, на эполеты твои фашистские висящие до пупа посмотреть, узнать вблизи чего ты стоишь!

— Взаимно, — продолжает в ироничном тоне Перштерер, — не переживай, скоро встретимся Парахин! В моих роскошных апартаментах, для такого комиссара я постараюсь устроить самый пышный прием… Ты не пожалеешь!

— Обязательно. — смеется голос в темноте динамика, сквозь треск разрядов, — вечером могу придти… Хочешь? С гостинцами! Или ты заходи, хоть сейчас, ворота у нас парадные со стороны старого карьера…. Сам знаешь! Скажешь ко мне, тебя пропустят, там и потолкуем.

— Всему свой срок! Мы еще с тобой наговоримся, Парахин! Ты только береги себя, чтобы тебя случайной пулей не задело… Уж сильно я хочу тебя живьем увидеть и буду очень расстроен, если с тобой что-то случится!

— А че тянуть? К нам не хочешь, назови адресок в поселке, я мигом нарисуюсь! За рюмкой шнапса и решим все наши проблемы… Может у меня предложение есть? Взаимовыгодное и стоящее? А?

— Говори, я слушаю! Вам давно предлагали решить этот конфликт мирным путем.

— Тут дело такое, деликатное… Лишних ушей не любит! Нам бы пошептаться. А ты даже имени не хочешь называть, как можно вести переговоры? Что-то обсуждать… Как довериться? Странный ты человек, господин радиофашист!

— Хватит поясничать, Парахин! Давай по делу! В случае добровольной сдачи всего вашего гарнизона, я готов пойти не большие уступки, даже в отношении комиссаров. Я могу закрыть глаза на приказ о расстреле комиссаров. Сохранить вам всем жизнь. Слово офицера. Можете быть уверены.

— Офицера? Это уже кое-что… Традиции, честь Великой Германии! Как благородно и возвышенно. Слушай, а ты один на один не хочешь сойтись? Я чую, ты птица важная. Давай дуэль? А? По-рыцарски! Выбор оружия за тобой… Схлестнемся? Так романтично будет в духе всей вашей глянцевой культуры. Хотя у вас псов поганых понятие о чести отсутствует напрочь. Только одна видимость и раздутый больной пафос.

— Кто бы говорил. Вы под землю залезли, как скрывающиеся последние преступники. В спину по ночам стреляете, как самые гнусные бандиты! Запугали своих солдат, под страхом расстрела держите в этом ужасающем подземелье… Что вы творите вообще? Это не вписывается не в один армейский канон! Полное безумие…

— У нас все добровольцы, придурок! И будут здесь сражаться хоть до скончания века! И вас шакалов фашистских в клочья рвать… Каждую ночь! Ты там статистику не заполняешь, сколько ваших погибает к рассвету? То-то же… Так что, пока не поздно, беги в свою сраную Баварию, псина нацистская! Отсрочь немного свой конец. А то зайдет солнце и получишь штык в задницу!

Через трескотню слабых помех доносится дружный смех…

— Я слышу ты там не один? Весело вам? Хохотать с петлей на шее?

— А с чего нам грустить, безымянный фриц? У нас все есть! И оружие и еда, и вода уже тоже! Нас много… Все как один встаем одной яростной бурей! Вас мразей бьем, Родину спасаем, каждый день праздник! Тебе печалиться надо, что ты с нами все это время справиться не можешь… Начальство поди уже взгрело не один раз? Привыкай, теперь так и будет…

— Глупый вы все-таки народ, русские! Есть у вас сильные стороны… Но ваша животная тупость все перечеркивает. Иногда бывает вас просто жаль!

— Себя пожалей, уебище фашистское! Мы — великий советский народ! И вам до нас как до луны! Будущее только за нами! А вы все скоро падете в прах! Ну так как насчет дуэли, мистер «Х»… Херр… («Herr» — немецкое господин) Не хочешь называться по-другому, будешь «Хером» тогда, очень емко и по смыслу, как раз для тебя!

Слышишь меня, «Хер»? Или уже обомлел от нового имени? Ты поди непростой хер, какой-нибудь эсесовский… Высокого ранга! Армейские долгих речей не разводят, там все по делу! А ты все выгибаешься, как сучка перед случкой! Это же сразу видно…

Опять на заднем плане раздается раскатистый хохот.

— Как от вас всех грязью несет даже в радиоэфире! — восклицает Перштерер, — Пахнуло как от свиного хлева… Скоро вы займете свое место! В стойле… И то кому повезет, остальных выжжем как мусор, выльем все нечистоты. Очистим землю от всей вашей заразы.

А пока покричи еще комиссар, тебе уже недолго осталось, часы тикают неумолимо!

Это ты кривляешься там, как паяц перед своими подчиненными, важный и смелый, потому что за толщей камня сидишь? А когда окажешься у меня в кабинете, там по-другому запоешь! Пластинка сразу сменится. В ногах ползать будешь молить о пощаде…

— Пошел ты на хуй! Знаешь что это такое? По-русски? Больше с тобой и говорить не о чем… Надоел ты уже!

— Хурен зон! Фердаммтэ шайсе… Хальт ди фотце! Роттен шайскерль… Такое тебе известно? — улыбается Перштерер, — Понимаешь немного немецкий?

— Ваш собачий язык мне до одного места… Я признаю только наш, великорусский! Могучий и светлый… Хотя, если собаку заведу, тогда с ней буду на немецком разговаривать! Только на «Феликом германском» диалекте! Она будет на нем все сложные команды исполнять… Как все ваши обалваненные солдаты.

— Собаку? У нас много собак, Парахин! Они тебе понравятся. Когда мы тебя из этого подземелья вытащим, ты с ними познакомишься очень близко… Пожалуй, будешь жить с ними! Свои последние дни. И они тебя воспитают в своей стае! Как надо… Главное, гавкать ты уже научился, осталось выучить палку и понимать желания своего хозяина. Я думаю, ты это быстро усвоишь… Старший батальный комиссар!

— Да ты мой дорогой «Хер», просто Романтик! Все вы там, в своей Дойчляндии нездоровые мечтатели! Грезите о том, чего и близко быть не может… «Голубые цветки», Крысоловы, Лорелеи, прекрасные утопии, безумные фантазии, Тысячилетний Рейх, новый порядок! Вот и в своем Третьем Рейхе замечтались опасно. Сами себя загнали в западню. Пришли сюда умирать! Странные создания… Вы погубили свою стану больными фантазиями об избранной расе! Змея кусающая свой хвост…

— Это говорит человек, сидящий замурованным в подземелье? Которому осталось жить считанные дни? Удивительно! У тебя отличное чувство юмора, Парахин, хоть и весьма извращенное…

— А что ж я до сих пор живой, а, «Хер» высокопоставленный офицер? И я с тобой до сих пор разговариваю? Иди возьми меня… Со всей своей хваленой армией! Че, не получается? Жидковаты вы с нами воевать. Мы вас начиная с Чудского озера били и до самой Первой мировой и Революции! Да вам все мало… Мы даже из-под земли вас бьем! Из живой могилы, как вы считаете… Почему вы с нами справиться не можете? Мы сильнее, чем вы предполагаете, и в этом ваша главная ошибка. Пиздец вам всем!

— Ваша смерть это вопрос времени. Вы обречены. Вас мало… У вас даже нет нормального оружия чтобы противостоять нам. Вопрос в гуманности и здравом смысле, комиссар! А не в оголтелом фанатизме… Зачем это кровавая бессмыслица? Умейте проигрывать достойно. Мы все равно вас всех выловим, как диких зверей… Сегодня, завтра, через месяц. Это не важно. Важна конечная цель. Не губите напрасно себя и своих солдат. У вас есть шанс сохранить очень много жизней!

— Нас тысячи! Если ты еще умеешь считать, ученый «Хер»… И каждый, если убьет даже одного вашего солдата, какая сумма получится? А мы косим вас значительно больше… Вот и прикинь, кто в проигрыше! Мы защищенные скалами или ты в открытой степи? Вот такой простой урок арифметики, мой юный «шюле». Наша крепость вам не по зубам, вы ничего сделать не можете — оттого и беситесь! Уже и упрашивать стали, лезть с дьявольской лестью и предложениями милости. Хрен вам! Пощады не будет… Не нам, а вам стоит побеспокоиться за свои никчемные жизни. И улепетывать отсюда, пока не поздно! Скоро ночь, и опять твои соратники будут умирать и ты готовься…

— А где твой командир, Парахин? Где Ягунов? Прячется в тени?

— Отошел покурить… Твое счастье! Если подойдет, рация заискрит! Изойдет пламенем… Так что наслаждайся моментом, пока я тоже добрый! А то долбанем по сопкам для профилактики, глядишь, твоя карета с накрученными антеннами взлетит на воздух, разлетится в клочья вместе с тобой, есть у нас умельцы, еще не такое могут! Говорилки ваши брешущие палим одну за другой… Можем и тебя поджарить, прямо сейчас! Запечешься как жирный баварский гусь, с хрустящей фашистской корочкой…

— Что ж может и хорошо, что Ягунова нет, ты зверек позабавней… И мне нравишься, я потом еще подержу тебя какое-то время в своей клетке! Довольно редкий экземпляр, чувствуется… Ты будешь меня развлекать, Парахин! А я буду тебя дрессировать. Вообще неплохо было бы после войны открыть зоопарк с такими вот видами животных! Вырождающимися… Был бы большой успех у почтенной публики!

— Ты безнадежно болен, многопочитаемый «Хер»! Нет такого лекарства, что тебе поможет… Только пуля! Или клинок. Твои рога не отпилить! Ты рожден мраком и туда и уйдешь…

— Возможно. Но я по крайней мере думаю о своих близких и проявляю о них заботу, а не веду слепо к пропасти… Не забываю о своей жене и своих детях! А ты, комиссар помнишь о своих детях? О том, что они могут остаться без отца? Что вообще для тебя дороже? Жидовские идеи коммунизма или собственная семья? Ты вообще способен что-то любить, а не тупо поклоняться новым еврейским идолам? Что самое ценное для нас? Любовь и тепло близких или отвлеченные политические идеи? Для тебя что-то значит понятие «дом»?

— Я его защищаю, конченный идиот! От таких бешенных зверей как ты… Которые все сжигают и рушат. И нет любви сильней, чем сражаться в этом подземелье! Ты так точно не сможешь… Больно хлипок! Вы вообще к настоящей войне не приспособлены.

— Это точно. Для немецкой армии это немыслимо. Мы воюем как люди, а не как подземные звери! И это очень большая разница. Каждому свое! Так и должно быть.

— Это для тебя должно… А мы все поменяем! Всех упырей изгоним…. Все свободны будут и никто не посмеет… — вторгается резкий треск, отдельные пробивающиеся слова тонут в топи электрических разрядов, сеанс обрывается…

— Отключились! — выдыхает радист, — Вероятно у них аккумуляторы сели, их у красных надолго не хватает… Мы и так достаточно долго продержались в контакте с ними. Обычно все предельно кратко. А тут чуть ли не пресс-конференция получилась!

— Да, неплохо… Продолжайте следить за ними! Держите мертвой хваткой, не выпускайте! Все что они будет транслировать… Все записывать до каждой буквы и передавать лично мне. Вы поняли, Олберих?

— Так точно. Все сделаем. Ну и как вам сеанс? — любопытствует радист, — Вы что-то смогли понять господин оберштурбаннфюрер? Осмелюсь спросить, зачем была нужна эта изнурительная беседа, полная оскорблений и ничего не значащих слов?

В ответ Перштерер изящным жестом одевает фуражку и загадочно улыбается:

Я узнал то, что мне было нужно…

Глава 16

Сержант Лавреньев пробирается по низким дальним тоннелям, метущееся от холодного сквозняка пламя факела выхватывает гротескные изломы камня… кажущиеся плотью забытого окоченевшего мифического существа. По пути попадаются разрозненные группы солдат, с которыми сержант обменивается короткими, подчас ободряюще шутливыми репликами, цепко внимательно наблюдая и не пропуская ни одной мелочи….Сворачивая в один из глухих отсеков он замечает красноармейца сидящего в оцепенении, засунувшего ствол трофейного автомата себе в рот… Еще секунда и мозги с кровью окрасят мрачные скалы.

— Эй, ты что? — осторожно наклоняется Лаврентьев, — С тобой все в порядке?

Солдат, навалившись спиной на гладкую скалу, молчит как мумия, не мигая, глядя в каменную пустоту.

— Ты что браток стреляться собрался? — плавно обходит сидящего сержант, — Так погоди, давай поговорим, хоть напоследок, пару слов!

— Не мешай! — наконец бросает, — иди своей дорогой!

— Да я сюда и шел… Возможно к тебе. Брось! Не дело это… Я скажу тебе кое-что, ты только ствол изо рта вытащи и на меня посмотри.

— Да некогда мне на тебя глядеть! — бурчит боец, не вынимая оружие из растресканного рта, — Чай не красна девица… Не видишь я занят! Ни какой-нибудь там ерундой. А самым главным, что нам предстоит.

— Дело важное, не спорю! Как никак вопрос жизни и смерти. Меня не посвятишь, может я тоже… кое-что пойму!

— Все правильно! Самый важный вопрос… в процессе! И ты тут, свалился на голову! Как черт из пропасти мрака выскочил! Катакомбы огромные, а захочешь уединиться, обязательно кто-нибудь припрется… Не спрячешься никуда, как на хуторе!

— Так я ненадолго. Мимо проходил. Смотрю ты тут, вот решил поздороваться, да новостями перекинуться…

— А какие у нас новости могут быть? Одна чернота и холод вокруг… Сидим, чахнем, вянем как трава в мрак и стужу! Срастаемся с камнем. И выхода нет. Кроме…

Невдалеке раздается непонятный звук. Солдаты резко поворачиваются. Но тьма лишь слабо колышется, будто вальсируя и насмехаясь…

— Опять они! — странно улыбается красноармеец, — Так близко… ходят вокруг нас! Ждут, когда мы придем. Присоединимся к ним, уже скоро…

— Кто?

— Те, кто во Тьме теперь живет… И те, что раньше здесь были, и наши товарищи павшие! Все здесь! До единого…

— Да брось, это наши патрули бродят, или порода проседает от обстрелов.

— Нет! — категорично, даже с нотками фанатизма заявляет солдат, — Я знаю… Я их видел! Также как тебя.

— И какие они?

— Разные… Есть как люди, а есть как чудовища немыслимые, не описать! Смерть и тьма меняет человека, раскрашивает на свой лад. Не узнаешь… Интересно какие мы будем?

— Ну я пока туда не собираюсь! И тебе не советую… Все наладится. Даже у нас!

— А здесь что? Идти то не куда, дружище! Вокруг камни непрошибаемые. Мы уже в Могиле. Затянуло нас в страшную глубину. В капкане сидим. Беспросветном. Наверх хода нет! Мы брошены, забыты… всеми! А жить здесь невозможно, пока мы этом человеческом теле. Для нас остается одна дверь — Смерть! И рано или поздно, все через нее пойдем.

— Каждому суждено умереть… Это понятно. Но есть разница — минута или десятилетия. А тяготы существования они везде есть, если уже в корне разобраться…

— Но не такие как у нас, в катакомбе проклятой этой! — глаза красноармейца вспыхивают полубезумным огнем, — Здесь кошмар полный! Непредставимый. Хоронят нас заживо, медленно… Мучительно! Зачем? Тут все по-другому! Это мир Гибели… Зря мы сюда спустились! Воевать будем конечно, сколько сможем… Но не выйдем отсюда точно. Все останемся здесь. Присоединимся к подземным Теням! Навеки…

— Ну нет… Чего ты такое говоришь? Я домой хочу! И не рассчитываю на долгий пансион в этих каменоломнях. И обязательно вернусь!

— Забудь! — диковато смеется красноармеец, — Это место пропащее! Как заколдованное. Если вцепилось в тебя — все, прощай! Оно огромно и хитро. Отсюда нет выхода! Кто попал — уйдет на каменное дно и дальше во тьму… Как в трясину!

— Не думаю! Если иметь сильную волю и разум, из любой западни можно выбраться! Только приложить должные усилия…

— Ну приложи, давай! Как у тебя получается, уже сейчас? Что ж ты здесь до сих пор? Пройдет еще месяц, другой… год! А ты так и будешь здесь бродить, пока не помрешь в каком-нибудь глухом дальнем закутке… Безыменный, никому не нужный! Вот такая у нас судьба, братец! Забвение мрака.

— Как себя настроишь, как музыкальный инструмент, так и зазвучишь! — улыбается сержант, — Если ноты перепутать, ясно какофония начнется по всем уровням организма. А если соблюдать нужный строй, в любых обстоятельствах будешь отличной мелодией жизни. Во всем должен быть порядок!

— А здесь тебя спрашивать никто не будет… Будешь звучать как хотят эти катакомбы! И кто в них живет. Они в нас уже давно дуют, как в трубы, в наш рассудок и чувства… Такое в башке творится, не описать! Хаос полный, бешенный… Абсурд какой-то! Чужой, как вирус… И ничего с этим не поделаешь!

— У меня все в порядке! Никто ко мне не лезет… Никаких расстройств и отклонений. Тем более всяких призраков!

— А ты какой-то странноватый. Будто чужой! Не наш… Что-то в тебе есть ненатуральное. Сразу чувствуется… Словно пришлый какой-то! Не наше племя… Ну ничего, подземелье и тебя заберет. Печать на тебе уже есть…. Видно! Останешься здесь.

— Посмотрим, кто где останется, и кто куда придет. Лабиринт один, а коридоров много и каждый что-то несет… Только нужно уметь видеть, что во мраке срыто!

— Сколько бы ни было тоннелей здесь, а все одинаково! — пылко заявляет красноармеец, — Ходи, не ходи, исход один…

— Если так разбираться, в принципе в любом случае, при самой разной жизни — да один! Все мы умираем… Вопрос в качестве, насыщенности, и сроках! Это и есть самое главное! Сколько сможешь успеть.

— А мы то, что успели с тобой? Тебе я вижу около тридцати, мне двадцать три на прошлой неделе стукнуло… Здесь отметил свой день рождения! Очень «романтично»! В каменном погребе… Под обстрелами фрицами и газовыми атаками! Вместо праздничного пирога и бокала вина домашнего, порцию фосгена и пороха… Замечательно! И что дальше? Есть выход? Жизнь наша закончилась в этом подземелье. Больше ничего не будет! Открой глаза, парень! Все кончилось… для нас!

— Если ты так для себя решил, то да! Можешь ложиться в гроб сразу… при таких мыслях! А я еще повоюю! Во мне и сила, и злость на врага есть. Я сдаваться не собираюсь!

— А кто говорит о сдаче? Я говорю в целом, для всего гарнизона! Не выбраться нам из этого каменного мешка. Ошибкой было лезть в эти каменоломни. Небольшая отсрочка, а финал такой же как и для тех, кто в степи остался… Все погибнем!

— Ты бы по осторожней с такими мыслями! Комиссары услышат… Так тебя быстро к стенке поставят за пораженческие настроения.

— Ну и пусть… Терять нечего! Ничего уже не хочу… До края дошли! Я и сам могу уйти, если надо. Опостылело это уже все. Это не война, а пытка изощренная какая-то! Напугал смертью, она вон вокруг, висит над тобой как глыбы эти…

— А что в плен не ушел? Немцы же каждый день каркают в репродукторы… Мол выходите, гарантируем жизнь и достойное обращение. Я слышал, некоторые убегают. И вроде все в порядке у них…

— Да ты что, ополоумел? Сдаться фашистам? Никогда! Уж лучше сдохну… Но Родину не предам. Сломаюсь, умру здесь в темноте, но с чистой совестью! Иудой не стану… Как бы мучительно не было.

— Кому она нужна, твоя совесть? Кто ее тут увидит? Никому до нас дела нет, в этом ты прав! Но выйти из всего этого нужно победителем… Живым! Смекаешь?

— Нет! Жизнь может стать бессмысленной. И есть вещи выше ее… Долг, честь, правда! Любовь, друзья… дом! Где он родимый?

— А ты что вернуться домой не хочешь? Решил тут во мраке сгинуть?

— Если потребуется, то да! Загнусь как последний ишак здесь… Но черту святую не переступлю… Во имя своего же дома! Как жить потом с клеймом предательства?

— Все относительно. Границы людьми очерчены! Все это политика… Есть Жизнь, ради нее и стоит что-то делать. А она у всех одна! А потом что, мрак, Пропасть? И нет тебя… Зачем?

— Ты к чему клонишь? А? Хочешь меня к позорной сдаче склонить? Ты что удумал? А то я тебя первого пристрелю…. А потом уж собой заниматься буду!

— Да ты что! Нет, конечно… Каждый сам выбирает свой путь. И сражается, по сути за себя!

— Чего-то я тебя совсем понять не могу! Мутный ты какой-то… Ходишь кругами вокруг да около. Словно выискиваешь что… Кто ты?

— Ладно, не можешь понять, на важно. Мы не научном диспуте, истины доказывать… Я такой же как ты! Солдат подземелья… Мы тут теперь все одинаковы! Один народ каменоломный. А слова они как сети — что-то не так понял и запутался… Лучше вообще молчать!

— Верно. Как эти скалы! Они никогда ничего лишнего не говорят. Только показывают… Вот сейчас, лицо на стене видишь?

— Какое еще лицо? — оборачивается сержант.

— Да вон, сквозь камни проступает… Такое суровое, но справедливое. Аж до печенок взгляд продирает!

— С тобой все в порядке? — присматривается Лаврентьев к бойцу, — Может ты малость заболел рассудком! Такое уже часто случается у нас. То видят кого-то в коридоре вроде темных тварей, то слышат невесть что… Одним словом безумие как эпидемия начинается в этом подземелье. Что в принципе вполне объяснимо. И вытащи ствол уже из глотки своей! Бубнишь не все разобрать можно… Я уйду, делай потом что хочешь. А сейчас изволь говорить нормально.

— Я занят! Я тебе уже говорил. Ты создаешь большие помехи. Как посторонний шум в радиоэфире. Я кстати, радист по специальности. И ты как туча, мешаешь прохождению сигнала. Иди уже своей дорожкой, без обид!

— Решил все-таки уйти к своим мертвым темным друзьям? Покончить со всеми страданиями подземными. В каком-то смысле тебя понять можно… В античном мире самоубийство считалось мужественным поступком. Но не рановато ли? У тебя все еще впереди. Такой молодой!

— С чего ты взял? — смеется боец, — Что я собрался себя черепушку сносить?

— А что тогда? — в недоумении замирает Лаврентьев.

— Пью я! Неужели не видно?

— Точно, браток, ты свихнулся от тягот подземных! Пьешь? Из автомата? Это твоя бутыль? Кружка? Источник воды? Из такого сосуда только смертью напиться можно… Это ты малость спутал! Другое надо было в руки брать. Но похоже ты уже в своем уникальном мире пребываешь… И я на него не претендую! Сейчас уйду.

— И жизнью тоже… Ты будто не знаешь! Я же говорю странный ты какой-то, как не наш!

— Ну и как? Много в тебе жизни прибавилось?

— Чутка есть… По крайней мере на языке влажно становится и внутрь немного попадает. А это уже не мало! Когда колодцы уничтожены… И воды нигде нет!

— Так подожди… Начинаю понимать. Ствол холодный, сырой, и… влажный!

— Именно. Охлаждение металла что вызывает?

— Влагу?

— Точно. Конденсат… Вот его я пью! Сосу, как младенец соску! Хоть чуть-чуть но помогает утолить жажду горящую… И с ума не сойти! А ты попробуй, у нас многие сейчас так делают. Поэтому еще и живы… Тут от пересохшей глотки мозги спекаются, готов на стены лезть как дикий зверь, не то что железо облизывать!

— Значит, немецкий автомат обсасываешь? Что ж, оригинально… Продукт врага для насущных целей!

— Так он весь металлический! Влаги больше… А у других что? Винтовки деревянные, одно дуло торчит и все! А мне считай повезло, я его в бою взял! Теперь он не только как оружие служит. Вот ведь как еще все поворачивается!

— Да, жизнь штука многогранная, не предугадаешь, какой стороной обернется. А наше подземелье так вообще полно чудес, правда большей частью мрачных! На то оно и подземелье наверно. Что такое Свет здесь вообще неизвестно. На хлебни! — протягивает фляжку сержант, — Не мучайся! У меня немного, но несколько глотков тебе помогут, чтобы стволы оружия не лизать! Сразу полегчает…

— Благодарю! Ты сам-то как будешь? Пополнять запас нечем…

— Обойдусь! Я к армейским испытаниям привычный, много чего повидать пришлось! За меня не переживай… Пей давай!

— Ну спасибо, не забуду! Как звать то тебя, браток?

— Сержант Лаврентьев! Я к тебе еще загляну! Понравился ты мне чем-то… Может искренностью своей, не знаю… Поговорим о жизни и о смерти, о долге и будущей судьбе, ты радист, это хорошо… У нас как раз интересная операция намечается, и специалисты в этой области нам позарез нужны. А ты — просто находка. Не прощаемся! Я тебя найду.

— Понял. Буду ждать…

— Вот и славно! Бывай, дружок! До скорого!

Глава 17

— Ну и что тут особенного? — поднимает факел выше к потолку полковник Ягунов, — Зачем мы здесь?

— Есть тут кое-что, что может нам пригодится… — отвечает лейтенант Ефремов, сосредоточенно выискивая что-то взглядом, — Весьма любопытное, Павел Максимович!

Они уже точно как полчаса колесят по узким проходам, сжатым как склепы монахов-схимников или извилистые норы маленьких подземных животных.

— И что там такого необычного? — сурово поблескивают стекла пенсне полковника, — Ради чего мы ползаем здесь уйму времени уже, все в белой извести, как привидения?

— Я, как посыльный штаба, бегаю сутками по всему гарнизону, изучил все, и людей, и камни! Все что можно увидеть, уже примелькалось до тоски смертной. А тут нечто новое нарисовалось, такого еще не было.

— Коля! Ты меня загадками не корми… Сразу ничего не сказал — куда конкретно идем, зачем? Мол сами все увидите и поймете. Что за детские игры?

— Это надо увидеть, сразу… Без лишних бесполезных слов! Иначе все впечатление испортится!

— Так, лейтенант Ефремов! Красивыми потрясающими впечатлениями будешь барышень на свидании удивлять. У нас на это времени нет. Давай докладывай, что нашел и покончим с этим. Я устал тут круги наматывать по этим паучьим тропам. Нам еще операцию готовить. Совещание на 6 вечера назначено.

— Есть, товарищ командир полка! При несении патрульной службы, мной был обнаружен странный проход, похоже выходящий в другую подземную систему!

— Так-то лучше. Это интересно. Как смог найти?

— Случайно. Как и всегда в таких обстоятельствах бывает. Шел и наткнулся.

— И что там?

— Свет пробивающийся! Льющийся… Притягивающий и странный.

— Удивил, Коля! У нас по периметру все кому не лень костры жгут и лучины…

— Там другой был… Не как у нас!

— Дневной что ли? Как при провале?

— Нет. Близко не похожий!

— Тогда какой еще может быть?

— Незнакомый! Золотой густой как на закате. И на душе так спокойно стало и благостно. Как в детстве…

— Что еще за мистификация? А почему только мне сказал? Как великий секрет? Взял бы ребят, разведчиков, все бы сами проверили. Зачем меня по пустым выселкам таскать? Другие заботы есть…

— Не знаю… Мне кажется, тут что-то очень важное. И лучше сохранить в тайне. До поры! Это что-то из ряда вон… Мне кажется! Даже к войне не относящееся. Что-то другое!

— Эх, молодые романтики! Все что невиданное и чудесно ищите! Сам таким был когда-то… Искал неведомые миры. Ладно, пошли! Искать твое Эльдорадо… Может и вправду попадется что-то стоящее! Что нам поможет! В нашей каменной пустыне любая находка — праздник!

— Вот сюда вроде… Тут еще пролом был. И типа надписей каких-то. Вон там за угол скорее всего. Эти каменоломни словно меняются! Как хитрая головоломка! Кажется уже каждый камень как человека в лицо знаешь, а оно раз и другим ликом оборачивается… Просто какие-то потусторонние штучки творятся!

— Ничего сверхъестественного! — пожимает плечами полковник, — Однообразная крутящаяся панорама действует на разум как гипноз. Заставляет поверить в то, чего нет! Обычный фокус! Покрути перед глазами туда-сюда блестящий предмет достаточно долго и провалишься в пространство, полное чудес и лишенное какой-либо логики. Все это лишь скрытые свойства нашей природы, Коля! Не более…

— Отчасти я согласен. Все имеет научную основу! Но порой случается такое, что прямо все жилы цепенеют… Теперь вот сюда! Ага, уже что-то вырисовывается… Понятно что мы дуреем от длительного пребывания под землей! Без света, еды и воздуха! Но не настолько! Домой бы уже скорей, или наверх… Увидеть кусочек нормальной жизни!

— Да, хотелось бы родных повидать! Хоть мельком… Тут и недалеко. Тебе правда через всю страну добираться! Как Ташкент? Давно я там не был. После победы обязательно съезжу. Зайду к своим, в училище. Славные были годы! Я там многому научился.

— Жемчужина Востока! Благоухающий цветок среди гор и равнин! Самый прекрасный город на земле! Мне кроме него никаких иных современных красот не надо. Обожаю его и Восток в целом. Вернусь, женюсь на узбечке! Есть у меня одна на примете… Шахерезада, иначе не назовешь. Ох, какие они прелестные дочери славного Узбекистана, с ума сводят — глаза большущие карие, распахиваются как цветочные лепестки, гибкая талия, сочные губы как поспевшие ягоды, грация такая, что когда идет, будто танцует… А только взглянут — огнем обжигает! Эх, сейчас представил и в жар бросило! Сейчас бы на ковре-самолете туда, хоть на часок… Вот было бы счастье!

— Хороший выбор! Девушки там действительно изумительные. Когда учился, тоже мне голову кружили! Красавицы писаные. Глаз не оторвешь…

— Во-во! Я и говорю — как из сказки, со страниц книг сошли! Просто «Тысяча и одна ночь»! Вся магия и волшебство во плоти! Люблю я Восток! И глубину, и мудрость, и красоту! А вообще я призывался в армию в 1939 году из Самарканда… Еще один Минарет изящества и духа! Один из древнейших городов мира… Где душа расцветает как изумительный цветок. Нигде больше жить не хочу! Только сиющее восточное небо и солнце, цветущие сады, неприступные горы и загадочные пустыни. И семью там создавать буду!

— Это дело стоящее! Семья — основа всего нашего социалистического строя! Наше будущее… Как вырастим и воспитаем детей, такой страна и будет! А что до браков разных национальностей — так это вещь очень даже замечательная и важная. У меня первая жена полячка, жили прекрасно… В нашем государстве на этот счет никаких предрассудков нет! Такие вещи только приветствуются. Чем больше мы станем смешиваться, тем крепче мы будем! Одной большой дружной семьей всех народов! В СССР национальностей скоро не будет… Советский человек прежде всего — а потом как хочешь называйся — белорус, азербайджанец, русский, латыш, таджик, как тебе понравится! Мы создаем свободное общество от всех старых пережитков. Смело шагаем в новое будущее!

— На национальной почве много войн случается… У нас такого уже не будет! Мы все равны. И действительно живем как братья и сестры, и даже возлюбленные! Отличная у нас страна… Другой такой нигде нет!

— Поэтому весь капиталистический мир на нас и ополчился! Вот и фашистов на нас натравили, как цепных псов! Гитлер не сам по себе, диктатор-одиночка… За ним стоит весь Запад! Они его на нас как взращенного дикого зверя и натравили! И ждут… Что будет! Но мы их всех одолеем, по очереди! И поднимем знамя Коммунизма над всем миром!

— И за это приходится бороться, сидя в недрах земных! — усмехается Ефремов, — За высокое небо и живительное солнце! За родимый дом и глаза прелестных девушек… За наши мечты и свершения.

— А как иначе? Война не выбирает курортные условия — куда бросит, там и будешь… Меня помотало по свету — от Ташкента до Дальнего Востока и Каспия. Где только не был! И везде условия суровые были… Так и надо! Так советская сталь и закаляется! Интересно, что Ташкент переводится как «Каменный город», прямо как у нас сейчас, какая-то судьбоносная преемственность прослеживается… От Средней Азии до Крымских подземелий… Что-то в этом есть! Некий скрытый смысл. А если так, значит мы на своем месте в Аджимушкае!

— То есть, хотите сказать, мы сюда не случайно попали? Что так и должно было все сложиться?

— Случайностей вообще не бывает, Коля! На мой взгляд. За каждым явлением стоит очень сложный причинно-следственный процесс. Возьмем грубый пример. Прямо из жизни… Вот едет по городу автомобиль! Откуда он появился? Просто так, по мановению волшебной палочки? Сам по себе? Нет… За этим стоит долгий и тяжелый труд многих людей от добычи и обработки руды до заводского производства. И дальше это явления зависит от умения водителя, его квалификации… Что за шум впереди? Николай… Ты где? Что случилось? Я тебя не вижу…

Ягунов озирается… Его окружает полный непроницаемый мрак. Лейтенанта Ефремова как ни бывало! Только типичная нависшая гнетущая тишина подземелья…

— Этого еще не хватало… Что за фокусы? Коля? Ты здесь? С тобой все в порядке?

Налетевший сквозняк обдает колючим холодом. В темноте как будто что-то копошится. Ягунов расстегивает кобуру и осторожно направляется туда… Все смолкает. Опять тягучий мрак и усмехающийся лабиринт тусклых проходов. Каменная сеть всегда поджидающая… Что-то напоминающее шаги, раздается сзади. Полковник резко оборачивается.

— Кто там? Ефремов ты? Ты куда провалился? Голос подай… Что с тобой?

Массивное колыхание тьмы как накатившиеся волны прибоя. Знакомая пустота тоннелей. И путь утопающий в непредсказуемой темноте.

— Что за дьявольщина? Человек не может так в секунды исчезнуть… Такого еще не было!

Ягунов делает несколько глотков из фляжки, и что-то прикинув в уме, начинает уходить вбок от намеченного маршрута, огибая строптивую систему… Но здесь ничего нет. Ни признаков чего-то живого, ни намеков на чье-нибудь присутствие, ни остатков прежней хозяйской утвари камнерезчиков, ни вообще следов какой-либо деятельности. Стены и пол безупречно чисты от чьего-либо вторжения. Просто уголок нетронутой природы каменоломен с давних времен. Полковник проходит несколько маленьких «комнат», минует непонятный вытянутый узкий коридор, почти правильной формы, высокое помещение с круглыми углублениями, вроде засыпанных колодцев. Плиты расходящиеся в виде арки. И уже стандартные бесконечные повороты старых выработок. И останавливается, услышав какой-то неопределимый шум. Похожий на журчание воды. И вроде даже замечает пробивающийся бледный свет… Или это все обычная галлюцинация? Подземный мираж в каменной пустыне?

Полковник осмотрев все внимательно, протискивается в тесный лаз круто, под острым углом, уходящий вниз… Почти разрывая шинель и местами серьезно застревая, Ягунов прорывается через тиски сжимающих камней, достигая конца этого невероятно узкого тоннеля, скатываясь куда-то в уже расступающийся мрак и неожиданно попадает в просторный подземный зал. Пройдя несколько метров, полковник видит маленькое озеро, поблескивающее зеркальной гладью. Он с интересом разглядывает удивительный уголок заповедного подземного мира. И не сразу замечает что он здесь не один.

На берегу сидит человеческая фигура. Почти неподвижно. То ли кого-то ждет, то ли что-то напряженно ищет блуждающим взглядом. Ягунов подходит ближе и с любопытством рассматривает нежданного путника. Он прост, но весьма странен. Преклонных лет, одет в раскидистую одежду, напоминающую что-то античное. Усмехающееся лицо, но глаза пронзительные и суровые. Ниспадает длинная окладистая светлая борода, то ли седая, то ли естественного цвета. Он пристально наблюдает за полковником.

Откуда-то исходит едва уловимое золотистое сияние. Атмосфера наполнена какой-то томной усыпляющей благодатью. Где-то журчит водопад, утопая во мраке…

— Кто ты? — строго спрашивает Ягунов, — И что здесь делаешь?

— Почти тоже что и ты… — улыбается незнакомец, — Наши деяния очень схожи!

— Занятно. И что же?

— Охраняю это место…

— Один?

— Не совсем.

— Я больше никого не вижу! Или твои солдаты скрываются в темноте за камнями?

— У меня нет собственной армии. Но есть ты… Твои соратники! Вместе мы и сдерживаем мрак!

— Забавно. То есть не я командую гарнизоном, а ты? — усмехается полковник, — И как это происходит?

— Обыкновенно, изо дня в день! — вздыхает таинственный подземный житель, — чувство за чувством, шаг за шагом, бой за боем, чувство за чувством, шаг за шагом, рана за раной, рубеж за рубежом… Так мы и движемся! Всем подземным фронтом. И побеждаем…

— Занятная мысль! Я думал я один здесь с ума схожу! Оказывается, есть еще… Друзья по несчастью. Как тут все перепутано в этих вроде пустых каменоломнях. Постоянно что-то появляется, как из ящика фокусника выскакивает — что внутри себя, что вовне… Такое что не сразу поддается осмыслению. И сейчас тоже…

А это тот самый знаменитый бассейн из легенд? Где лечилась пантикапейская знать?

— Да, ему уже много лет. И он не иссякает…

— Сколько воды… Дух захватывает. Это же находка! А мы долбим колодцы… Умираем от жажды! Где ж ты раньше был? Почему не помог? Нам бы она ох как пригодилась! Столько бы жизней спасли… Это же настоящий подарок! Невообразимо…

— Не все так просто… То, что предстает взгляду, может быть совершенно иным. Вы не сможете ее пить!

— Почему?

— Этот источник целительной влаги не совсем в твоем времени. У вас не получится к нему прикоснуться! Даже если твои товарищи его узрят. Он не целиком находится здесь… Привидение тоже можно увидеть, но каково его полное существование — это всегда скрыто мраком!

— Но мы же здесь! Я трогаю камни, зачерпываю воду, пью… Я тебя вижу, или ты тоже нереальный?

— Сейчас мы реальны… Вполне осязаемы и полны жизни! Все как положено. Но ты в данный момент ты очень далеко от своего гарнизона. Иначе мы бы не встретились!

— Где я? Если я уже оторван от своих? И как это может быть?

— В моих чертогах. Их достичь очень трудно.

— Наверно, если мы заполонив все галереи катакомб, не смогли найти и намека на это место… Ты здесь живешь? В этом гроте?

— Я здесь бываю… Я живу везде. В этих древних окрестностях. В завораживаеющем закате, в потерянном камне, в призывном крике птицы, в шальном ветре! И в вас тоже… В вашем сердце, в вашем мужестве, в вашей любви… Все в нашем мире кровно связно, переплетено настолько безумно близко, что лучше не думать!

— Тебя послушать, ты просто господь бог подземный! Все видишь, все знаешь, всем управляешь…

— Все мы боги в каком-то смысле. Если пойти до конца! И забыть о себе нынешнем. К сожалению в вашей реальности люди почти все ослеплены. И до прозрения доходят только единицы, Избранные!

— Зачем я здесь? Я так понимаю, я не просто так сюда попал.

— А как сам думаешь?

— Ты меня заманил? С какой-то тайной целью…

— Пригласил. Для разговора. И понимания кое-каких жизненоважных вещей.

— Ты хочешь мне что-то предложить?

— Правильно. Мы должны кое-что обсудить. Я привел тебя сюда, как и многих из вас! Но с тобой я хочу побеседовать лично.

— Почему я?

— Твое сердце…

— Что в нем такого?

— Оно способно на многое.

— Таких много. Даже в нашем гарнизоне. Все как один!

— В тебе есть особая сила! И она не должна распылиться на бесполезные мелочи. Должна вернуться туда, где ей суждено быть.

— Это я сам решу! Где мне быть и как собой распоряжаться.

— А как же долг? Обязательства перед другими?

— Мой долг — бороться с врагами и заботиться о людях, попавших под мое начало.

— Вот именно. Мы подходим к главному!

— И что оно представляет? Что ты хочешь сказать?

— Вы шли правильной дорогой. Но сейчас многое должно измениться! Ты тут чтобы прочертить дальнейший курс. И укрепить позиции.

— В чем суть? Мы и так держим оборону из последних сил. Что не так?

— Речь в первую очередь о тебе. Ты же сейчас здесь передо мной. С другими пообщаемся после. Ты сумел возглавить брошенных, отчаявшихся людей, в критической ситуации, сплотить их в грозную силу! Дать Веру в Свет и силы для Победы!

— Не я один. Я только занимаю должность. Мы идем все вместе!

— Нет! Есть лидеры, без которых рассыплется все. Ты — центр вихря, воскресающий огонь! Ты — окрыляющее знамя, сияющее будущее! В тебя верят, почти как в древнее божество. Я не преувеличиваю! Ты и сам это знаешь или догадываешься… Каждый солдат этого подземелья хранит в сердце твой образ с надеждой на спасение и успех! Разве не так?

— Я просто командир… И вполне естественно, что подчиненный все важные вопросы связывает со своим старшим звеном. Ничего необычного в этом нет! Это стандартная система любой поведенческой психологии в замкнутой группе.

— Нельзя полагаться только на внешние феномены. В тебе есть такое, чего ты знаешь сам. Это нужно раскрыть! И я тебе помогу!

— В чем подвох?

— Ты должен остаться здесь… В этих каменоломнях!

— Не понял. Я и так тут уже столько времени. По-моему вполне достаточно для такого подземелья, чтобы что-то решить и сделать.

— Тебе придется остаться еще дольше. Пройти глубинные уровни. И сделать то, что другим не под силу! Тебя ждут… Ты должен идти дальше. Забыть про свой человеческий мир! Уйти в другие области, которые располагаются За этими каменоломнями! И продолжить бой, но уже с другими воинами. И оберегать место которое, как крепостной стеной защищают эти катакомбы…

— Что за фантазии? Я не верю ни в какие потусторонние миры! Я думал ты что-то дельное предложишь…

— Ты знаешь что это за место? Оно священно… Раньше здесь был храм. Свершались великие Элевсинские мистерии! Путь сквозь грозные опасные стихии и подземный Лабиринт! Для единения с богами и обретения бессмертия! Ничего не поменялось… Что-то конечно ушло, что-то приняло другой вид, но основа осталась прежней. Время — ничто, жалкая иллюзия! Нет разницы между одним днем и целым тысячелетием.

И это место продолжает жить, работать и воевать! Против сил Хаоса и Тьмы!

— Зачем защищать пустые камни? Где нет ничего живого?

— Это не так. Они не пустые. В них больше жизни, чем в любом человеческом существе. Жизни сакральной, скрытой чистой и незамутненной!

Ты не понимаешь зачем вы все на самом деле здесь… Я вас привел! Каждого… Война это лишь — призрачный занавес! Вы идете по очень сложному, важному и заповедно-тайному пути! Сами о том не догадываясь. Который выходит за рамки обычных битв! Здесь идет жестокое и беспощадное сражение Духа — Света и Тьмы, Смерти и Жизни! Цветения и Пустоты… И только вы способны переломить ход этой ужасной схватки! Длящейся не одно столетие.

— Мне кажется ты не в себе, путаешь правду с вымыслом, — улыбается Ягунов, — от длительного пребывания здесь под землей, как и все мы, потихоньку сходим с ума, извини, друг! Я догадываюсь кто ты — Старый отшельник, который смешал свои фантазии с грозными реалиями происходящего. Ты мне очень симпатичен, в тебе нет злобы и коварства, ты искренен в своей странной мистической вере! Но я — другой! Я живу здесь и сейчас! В своей пусть и не такой сказочной, но вполне настоящей реальности, разумом и чувствами.

— А где ты сейчас? — хитро улыбается обитатель пещеры, — В катакомбах? Может их еще нет… И там за камнями в нескольких метрах светит солнце, благоухают цветы и рокочет морской прибой? А у пристани стоят совсем незнакомые тебе корабли? И никаких огромных выработок еще нет и в помине? А это маленькое подземелье, крипта, с внутренним колодцем? Для нужд и лечения страждущих? Может это воспоминание? Рисунок из старой книги Природы?

— Не думаю! Там же где и вчера, и позавчера… И недели назад! В аджимушкайских катакомбах! И еще предстоит очень повозиться, чтобы отсюда выйти!

— Зачем? Что ты там хочешь вернуть? А если там наверху уже больше ничего нет? Достойного и нужного? А здесь — дорога к истинному Спасению!

— У каждого свои взгляды насчет спасения и смысла. Я не хочу ни в чем тебя переубеждать. Все останутся при своем.

— Поздно…

— Что значит поздно?

— Хочешь ты или нет, но должен тебя огорчить или обрадовать. Тебе на выйти из этих каменоломен. Никогда! Заповедные скрытые механизмы уже пришли в действие. Это твоя Судьба! Ты шел сюда долго тернистыми военными дорогами и теперь ты на пороге Заветного Сада. Прими это как новую Данность!

— Я сам себе хозяин! И только моя воля определяет где мне быть! Никакие смутные призраки! Так было и так будет… Я должен спасти людей! Разбить врагов и вывести всех отсюда. Вот мое ближайшие задачи и главное предназначение.

— Попробуй меня услышать, товарищ полковник! У вас всех нет обратного пути! Вам к людям больше не вернуться! Вас ждут другие грандиозные свершения. Пойми это… Вы — лучшие! И оставлять вас в человеческом болоте, просто преступно.

— Странные рассуждения! Мы — люди и ими останемся всегда! Разве может быть по-другому?

Отшельник катакомб смеется, поглаживая бороду.

— В природе ничто не стоит на месте! Жизнь — это ошеломительный поток самых фантастических превращений! В этом ее суть… И прелесть! Наше «Я» — только отдельный фрагмент потрясающей мозаики!

— Возможно. Но наше сознание — это нечто неизменное! Я считаю так… Мы можем многое потерять, поменять взгляды, обрести новый опыт, но мы всегда остаемся сами собой! Мы — это мы… И здесь ничего не попишешь!

— Это заблуждение. Так называемое сознание — пустой сосуд, в который можно налить все что угодно. И стать кем угодно! Барьеров нет…

— Интересная теория, когда-нибудь стоит ее проверить. Но сейчас не до философских диспутов. Война в самом разгаре…

— Любая война обнажает самые важные вопросы. Срывает покров фальши! В каком-то смысле войны необходимы. Чтобы снести старое и закостеневшее, и дать расти новому! Наказать зло в конце концов…

— Здесь уж я точно с тобой не соглашусь! Война — это боль и утраты. И самое страшное — смерть! Люди, да вообще все живые существа должны жить и радоваться в этом мире, а не страдать и умирать!

— Как много тебе еще предстоит узнать! Чтобы понять суть происходящих вокруг процессов. Вы люди переворачиваете все с ног на голову… Путаете белое с черным, радость с мучением. Смерти нет как таковой! Это просто старая скрипучая дверь из этого мира в другой. Не более!

— Так может говорить только тот, кто не любит жизнь, и не боится утратить то, что ему дорого! Мы отворачиваемся от смерти, потому что она перечеркивает все, что мы любим, чего достигли и построили, и потому что она перечеркивает самих нас! Яростно и безвозвратно…

— Смерть не делает ничего! Она бесстрастна и пассивна как вот этот черный сводчатый проем. Настоящий хищник — это то, что вы зовете Жизнью, она всегда голодна и агрессивна. И растет за счет поглощения других. В ней и заключено Уничтожение как методика Умножения себя самой! Она очень противоречивая Дама…

— Спорно. Но твои размышления весьма интригующи, в них есть что-то притягательное и незнакомое. Беседа с тобой, несмотря на ее сумбурно-потусторонний оттенок доставляет мне удовольствие. Может я просто устал от последних разрывающих мыслей о боевых буднях. А это что-то иное.

— У нас еще будет время поговорить. Обо всем. И о том, о чем ты не имеешь представления.

— Ты надеешься что я останусь с тобой? Здесь? Нет, исключено…

— У тебя уже нет выбора. Просто я хотел сгладить некоторые острые углы и подготовить тебя…

— Я ко всему готов! Еще со времен пионерии! А будучи коммунистом, тем более… Мы солдаты партии Ленина ничего и никого не боимся — ни бога, ни черта, ни фашиста, ни любой грозной стихии земной!

— Ты готов к тому, что ты знаешь! А здесь обитает совсем другое…

— Какое бы ни было! Мы справимся со всем… Дорога у нас и вправду, длинная! И боев впереди не счесть! Но мы все пройдем, все осилим. Как тебя звать?

— За столько веков у меня было много имен. Менялись образы, эпохи, чувства… Сейчас не определить, какое лучше подходит. Если хочешь, зови меня Аджимушкаем — как это место. Так наверно будет точнее… Я ведь Хранитель этих глубин.

— Хорошо. Я запомню, как к тебе обращаться… Кем ты был раньше? Человеком? Или чем-то иным?

— Все мы проходим человеческую форму, как фазу детства… И двигаемся дальше. А ты помнишь кем ты был раньше?

— Разве я мог быть до самого себя?

— Почему нет? В театре же играют разные роли!

— Я сплю? Может быть так? Тут ведь бывает такое приснится, ни чета древним хранителям руин… И все гораздо проще! Сейчас меня растормошит Парахин, и скажет что где-то в обороне прорыв, или немцы опять пустили газ… И вся наша душевная беседа закончится?

— Вся жизнь это сон. Границы условны в этом карнавале безумных проекций! Расцветающие сны во сне! И так до бесконечности. И иногда мы можем выбирать видение поприятней… Где правда, а где фантазия никто не знает. Может мы оба снимся кому-то? О ком не имеем ни малейшего представления?

Главное ты услышал меня… Все остальное не важно!

— Да, интересно. Не каждый день услышишь про магию древних цивилизаций, как на экскурсию в музей сходил! Голова яснее стала, и на душе как-то легче… Ты будто свежим светом зажег! Может ты и правда колдун какой-нибудь? Место вполне располагает для таких вещей…

— Все может быть… Однако наше время исходит… Иди, тебя лейтенант уже ждет… Носится как ошалелый, винит себя в пропаже любимого командира!

— Тогда надо идти. Успокоить бойца… У нас и так тревог и переживания хватает… Через край! Может, еще свидимся! Хотя я не уверен…

— Увидимся, Павел Максимович! И раньше, чем ты думаешь…

Глава 18

— Звук странный, словно птица поет где-то, — останавливается Немцов, — чудно как… Так звонко с переливами, только очень тихо, слышишь? Что это может быть?

— Да откуда тут птицы, Коля? Если только мыши летучие, так те пищат едва разберешь… Постараться надо и только вблизи. Или это химеры местные. Опять нас куда-то зовут. Ни хрена я не слышу! — тяжело выдыхает Чернышов, — Кроме ударов собственного сердца, воздух здесь почему-то спертый до невозможности, как будто землю глотаешь… Каждых вдох в глотке застревает… Хотя мы недалеко от выходов! Что за фокусы от этих паяцев-катакомб?

— Тупиковая ветка, замкнутая, как витиеватый узор, — поясняет Скибин, перехватывая винтовку, — Мы тут ходили в мае, забыл? Воздух застаивается как вода в бочке, основные потоки проходят мимо, не вентилируют это место… Дальше уже лучше пойдет, еще немного и напьемся настоящего свежего ветра! С морским вкусом…

— Что нас вообще сюда понесло? Участок, по-моему, безнадежный, что вы хотите здесь найти, юные следопыты? — иронизирует идущий сзади Волошенюк, — Тут еще хуже, чем где-либо…

— Это пещера Али-Бабы, Толик! — смеется Скибин, — Здесь много чего прячется… Если знающим взглядом пройтись, да все знаки выплывающие во мраке понять, то чего только здесь не откроется. А нам любые припасы нужны! А у нас все по нулям… Одни кожа и кости остались! Одежонка и та от сырости по швам расходится. Скоро голышом ходить будем, как древние люди. Все к тому и идет…

— А именно? Где ваши подземные сокровища? Пока даже разбитой склянки и помятого котелка не попалось! — замечает Волошенюк, оглядывая и тропу, и стены, и зависший косой свод, — Никаких следов какой-либо жизнедеятельности, абсолютная черная пустыня… Каракумы только каменные!

— Склады тут были! — сообщает Чернышов, поправляя ремень на шинели, — только разбомбило их, когда фрицевские саперы стали кровлю авиабомбами рвать! Основную часть завалило. Но по теоретическим предположениям, должно было что-то и остаться, надо проверить…

— Может, удастся кое-что откопать! — предполагает Немцов, — если только тырсой присыпало… Каменоломни они неровно обваливаются, как змейкой — где-то продавливает до самого пола, а где-то полости образуются… А бывает еще по центру монолит лежит, а по краям все чисто. Просто пласт уходит вниз, а вокруг все как было раньше… Так что надежда есть!

Курсанты идут небольшим отрядом человек 10—15, освещая путь факелами, и контуры маленькой шеренги утопают в густой топкой темноте… Над ними нависают хищно осклабившиеся массивные камни, словно затаившиеся хищники перед роковым прыжком. И окутывающий мрак усыпляет рассудок и чувства, заманивая в свою Пропасть…

— Так вот подумаешь, где мы находимся? Что это за чрево? — засматривается на потолок Чернышов, — Как все перепутано и не понятно, при всей казалось бы примитивной простоте. Удивительно! Все вроде крайне наглядно и очевидно, лбом в стену упираешься, а на самом деле как хитрый камуфляж, попробуй пойми, что за этими стенами кроется… И коридоры эти… словно змеюка гигантская здесь проползла… И может еще в глубине где-то сидит!

— Все это дело рук человеческих! Просто добыча камня… — оглядывается вокруг Волошенюк, — столетиями камень резали, вот и осталась пропасть брошенная активной людской деятельности. Получилось что-то между светом и мраком, пограничное, как огромная печать былых времен. Громадный каменный иероглиф… Бесконечный карьер добычи жизни. Только вот теперь для чего?

— Видать для таких как мы, неприкаянных! — улыбается Скибин, — Кто на краю оказался и податься уж точно некуда… Со всех сторон Смерть напирает! Последнее убежище и полыхающая Надежда.

— А вот здесь был выход, помните? — светит факелом Немцов, выхватывая из мрак гротескные наваленные глыбы, — А сейчас все завалено… Фрицы постарались! Когда хотели нас в мае окончательно замуровать… Только ни хрена у них не вышло.

— Значит нам надо свернуть направо, чтобы к тем складам выйти! — озирается Чернышов, — А то в западную систему заскочим, будем блуждать… Придется крюк порядочный делать!

— Да, здесь надо быть предельно внимательным, — кивает Скибин, — чуть не туда ступил и приключения на целый день обеспечены. Ходи потом где только мертвяки и привидения обитают… Смотри в их черные глазницы!

— Что-то не нравится мне здесь! — хмурится Волошенюк, — Участок какой-то покоцанный, ненадежный, кровля, я так понимаю над нами тонкая… Немцы случайно наверху ничего не затевают?

— Мы проверяли! Дозорные докладывали, что саперные работы ведутся севернее… — успокаивает Немцов, — Здесь обычные патрули и так отряды по мелочи, ничего подозрительного! Можно спокойно продолжать путь…

— Как бы то ни было, мы все равно глубоко, — поддерживает Чернышов, — от обычных атак, да и от всяких козней фашистский, толщей каменного панциря защищены… И степень погружения нашего ощущается, и тучами нависшими этих камней и прожигающим нечеловеческим холодом.

— Да, сверху наверно градусов 25—30 точно, жара! — мечтательно вздыхает Скибин, — Лето… в самом разгаре! Благодать… Солнышко палит во всю! Эх, прожариться бы сейчас светом и огоньком до самых косточек. Уже который месяц холод зубодробильный и лихорадка промерзлая по всему телу! Ничем не согреешься…

— Что остается — помолиться Аиду! — иронизирует Волошенюк, — Авось и поможет…

— А если услышит? — мрачно усмехается Немцов, — Накатит огоньку из преисподней! Темные боги они такие, непредсказуемые…

— Да нет тут никого! Кроме нас… — неожиданно заявляет Чернышов, — Если честно. Придумываем на ходу всякие жуткие байки, как в детстве. Чтоб не так уныло и одиноко было! А вокруг один забытый угрюмый камень… Никому не нужный. И мы здесь еще тенями бродим.

— А правильно ли мы идем, ребята? — вдруг сбавляет шаг Скибин, — Что-то тут не так. Я здесь недавно проходил! Пусто здесь все…

— Наше подземелье неоднозначно, — замечает Волошенюк, — при всей его монументальной статичности, самая неуловимая запутанная структура. Каменоломни меняются, словно живые от событий и от настроения… Не угадаешь! Можно запросто проскочить самое знакомое место и кружить на пятачке часами. Будто сам темный дух тебя кружит, как леший в лесу… Куда мы вообще попали?

— Да брось ты, Толик! Туману нагонять, — отмахивается Чернышов, — Все до тупости просто… Это мы тут от такого долгого пребывания в замкнутом мире, с ума сходим! Старые выработки, сами заваливающиеся от времени, без намека на что-либо живое… Одни холодные скорбные стены и бездонная чернота! Мы хотим тут что-то найти во мраке, рассудок цепляется за все, что ни попадя — случайно промелькнувшую тень, порыв сквозняка, причудливый утес или особенности акустики штолен и создает все эти болезненные видения. Мы сами рисуем все наши неожиданные кошмары. Это не более чем…

В темноте откуда-то раздается едва слышное шипение и потом ослепительная вспышка разрезает глаза… Столб извивающегося пламени, действительно как мифический подземный змей, вырастает во мраке и впереди идущий курсант пронзительно кричит и превращается в рвущийся живой факел… Тех, кто рядом с ним, разбрасывает в разные стороны.

На несколько секунд все замирают, пораженные внезапным зрелищем. Потом разбегаются по углам, вскидывая оружие…

— Огонь по периметру! Всем укрыться! Не высовываться…

— Где здесь укроешься? Стены голые и тоннель почти ровный, квадратом…

— Откуда били? Кто-то что-то видел?

— Помогите горящему! Тушите его тырсой! Уносите раненых!

— Погасить факела, иначе нас всех здесь перестреляют! — гулко разносится по затаившимся тоннелям.

— Что это? — успевает выдохнуть Чернышов, оставаясь зачарованно стоять почти посередине коридора, — Как такое может быть?

Волошенюк, сгребает его в сторону, оттаскивает в безопасное место. Вокруг в свете ужасно горящего живым костром курсанта мелькают размытые тени, доносятся несвязные голоса:

— Что происходит? На нас напали?

— Немцы! Смотреть внимательно.

— Где? Я ничего не вижу!

— Вон тени мелькают… Мы в засаду попали!

— Занять оборону! Держать периметр. Врага не пропускать!

— Да нет здесь никого! Пусто кругом. С чего взяли?

— Тогда откуда огонь? Сам что ли загорелся? Это как?

— Взрыв! Не иначе…

— Какой на хер взрыв? Беззвучный что ли?

— Фашисты проникли, точно! Все проходы на прицел!

В темноте начинается беспорядочная стрельба…

Посередине мечется воспламененный курсант надрывно крича, и отчаянно тычась от стены к стене… Товарищи гоняются за ним, пытаясь помочь, кто-то на ходу кидает на него песок, другой старается накинуть шинель, но все безрезультатно, он ловко увиливает от своих спасителей, подчиняясь движениям страшного танца собственной боли и вскоре падает у зависшей скалы и затихает, какое-то время корчится в последних судорогах и замирает. Яркое пламя жадно пожирает останки молодого летчика. Немного в стороне упав и забившись в угол, стонут несколько курсантов от полученных ожогов, еще один извивается в конвульсиях с истошным криками, с полностью сожженным лицом…

— Что это блять такое? — вытирается пилоткой Чернышов, оцепенело глядя куда-то в темноту, — Где фрицы? Что вообще творится?

— Нет никаких фрицев! — констатирует Немцов, — В смысле в коридорах точно.

— А как ты это все объяснишь? Несчастным случаем? — поворачивается к товарищу Чернышов, — Самовозгоранием? Или что это, мина? Так они так не взрываются! Или чудо ваше катакомбное, богов темных каменных? А?

— Нет никаких чудес, все до ужаса просто, — мрачно чеканит Волошенюк, — а что немцы, это точно! Коля прав, не здесь они…

Пламя еще несколько раз, почти в одном и том же месте, чуть ли ни мистическим образом вырастает от пола до потолка, выжигая застоявшийся воздух и задевая нескольких летчиков, на них загораются шинели, но сырость и расстояние от центра прохода на этот раз спасают курсантов.

— А где тогда? — прикрывает глаза от слепящего яркого света Чернышов, — В стенах сидят, как мертвецы? Или порхают как привидения? Опять ваши мистические опусы. Только это уже перебор, дорогие мои!

— Я кажется, тоже понял, — печально усмехается Скибин, — это же надо до чего уже гансы дошли!

— Так до чего? — горячится Чернышов, — Я один здесь что-то не понимаю, или еще есть? Что это за херня такая?

— Огнемет! — спокойно и бесстрастно отвечает Волошенюк, — Обычный немецкий «Flammenwerfer 35». И ничего больше и не может быть. Значит они и это применять стали, помимо газов…

— А немцы где? — не унимается Чернышов, — Они тогда где-то рядом, здесь должны быть…

— Наверху, где же еще? — разъясняет Волошенюк, — В катакомбы они бы сами не полезли…

— Да как возможно чтобы они такую кровлю пробили? — озадаченно вертит головой Чернышов, — Я понимаю, дот выжечь на поверхности, в обычных условиях, еще что-нибудь, подвал там, но чтобы в каменоломнях, на глубине достать? Что за бред? Невозможно это…

— Щель видишь? — показывает на потолок Немцов, — Вон она родимая. Через нее огнесмесь и полилась смертельной красной лавой! Выжигая все на своем пути….

— Даже если так и это огнемет, у него что дуло, как хобот у слона? И еще длинее? Над нами не один метр камня!

— Щель хитрая, едва заметная, но позволяет не только дуло огнемета засунуть… И связку гранат свободно сбросить, она чуть с откосом идет, потому света почти не видно. А немецкий огнемет бьет на 45 метров… — поясняет Скибин, глядя вверх, — Наши «пламяметы» — «РОКСы» примерно также, чуть поменьше, до 40-ка, а здесь, где мы сейчас кровля метров десять, не больше! Так что все сходится… Гансы нас решили теперь сверху огнем поджарить! Как в огромной печке каменоломен!

— Хрен им, а не жаровня! — вскипает Чернышов, — Я не допущу чтоб нас тут как гусей жарили! Дай гранату! Я этих скотов мюнхенских сейчас рвану!

— Остынь Лешка! — останавливает Волошенюк, — Граната тут не поможет… Только нас всех засыпишь, свод над нами шаткий, трещины по все потолку и стенам идут! Это не вариант…

— Может очередь из автомата дать? — предлагает Немцов, — Может, кого из фрицев зацепит, или отпугнет хотя бы…

— Отверстие для боя больно узкое, еще и изогнутое, — всматривается Скибин, — Начнем палить, только срикошетит!

— А че делать то тогда? — почти выкрикивает Чернышов, — Просто так сидеть и ждать, когда они нас снова где-нибудь здесь или в другом месте подпалят и испепелят? Вот так сложить руки и все?

— Для начала это место отметить и потом дыру заделать! — внимательно смотрит во мрак Волошенюк, — Предупредить штаб, доложить Левицкому! А сейчас ближайшим выходом идти на поверхность и попробовать ликвидировать этих обнаглевших саперов.

— Это дело! — воодушевляется Чернышов, — За такие гнусности, надо сразу на куски рвать! Правило еще Первой мировой войны — огнеметчиков в плен не брать! А тут вообще беспредел… Этого так просто оставлять нельзя! Значит наверх… Тогда чего ждем?

— Но для начала надо все-таки проверить все близлежащие закоулки! — добавляет Волошенюк, — Мало ли… Фашист коварен и диверсионной группы в тылу нам совсем не нужно.

— Да, удостовериться не помешает! — соглашается Немцов, проверяя свой «МП-40», — Эти крысы нацистские везде заползти могут…

Крупная фигура Волошенюка, в отсветах огней вырастает посередине прохода внушительной темной нависшей статуей… Все взоры мгновенно обращаются к нему.

— Отставить панику! — гремит эхом Волошенюк, — Слушай меня… Против нас работает огнемет сверху! Все внимание на потолок! При обнаружении больших трещин и щелей обходить стороной, желательно прикрывшись шинелью… Разойтись от центра, держаться вдоль стен… Осмотреть участок! По два человека во все направления! Следить за всем предельно внимательно, двигаться осторожно… Не исключено наличие противника в штольнях!

— Да никто и не паникует, Толя! — несется в ответ, — Мы фашиста ищем, где он затаился, и как бы ему рыло расквасить! За такие вещи разговор один — пуля или нож в пузо!

— Вот и хорошо… — улыбается Волошенюк, закидывая автомат за плечо, — Тогда за дело, ребята!

— Думаешь, попал? — спрашивает капитан Фрейлих, командир 88-го саперного батальона, стоя у расщелины с несколькими подчиненными, — Удалось?

— Конечно, господин капитан! — отвечает крепкий приземистый фельдфебель около 30 лет, — У меня не бывает промахов…

— Толща камня большая! — замечает молодой обер-ефрейтор Бернгардт Браун, — Как такое возможно?

— Ты будто первый день в саперных войсках, Берн! — усмехается бывалый фельдфебель, отводя дуло поблескивающего брандспойта в сторону, — когда ты выжигаешь доты и подвалы зданий, и иные фортификационные укрепления в составе штурмовой группы, тебя ничего не смущает?

— Но там все понятно, — отвечает юный обер-ефрейтор с белесой короткой стрижкой, и в расстегнутом от жары кителе, — Четко по схеме, согласно всем характеристикам! А здесь глубина в десяток метров, если не больше… Получается своего рода эксперимент, почти наугад! Только каковы шансы?

— Я ничего не делаю наугад! — сурово замечает фельдфебель, подбирая шланг огнемета и проверяя вентиль, — Точный расчет и выдержка…

Конец ознакомительного фрагмента.