Учитель драмы

Корен Зайлцкас, 2018

Грейси Мюллер – гордая мать двоих детей и преданная жена, живущая в северной части штата Нью-Йорк. Ее рутина – маленькие дети, брак и финансовое благополучие. По крайней мере так гласит легенда. Образ «обыкновенной женщины» всегда удавался Грейси на славу: скрывая свое прошлое, она никого не подпускала слишком близко. Даже собственного мужа Рэнди, который ежегодно поздравлял ее с вымышленным днем рождения. Говорят, что человек приспосабливается ко всему, и Корен Зайлцкас демонстрирует эту способность во всех красках, рассказывая историю Грейс Мюллер. Женщина, которая была вынуждена бежать от собственного прошлого, постоянно трансформироваться и примерять чужие личины, не может вечно притворяться. Или может? Читайте «Учителя драмы» – роман о предательствах, мести, обезличивании и поиске себя от автора бестселлеров New Your Times «Завораживающе… Очарованные читатели будут продолжать перелистывать страницы». – Publishers Weekly «Необычная женская точка зрения бросает вызов ожиданиям». – Kirkus «Корен Зайльцкас написала захватывающий психологический триллер, в центре которого – тонко чувствующая аферистка. Она знает, как использовать социальную стратификацию в своих интересах, но обнаруживает ужасающую правду, способную разрушить тщательно выстроенную жизнь. Мрачно-забавный роман с сюрпризами на каждой странице „Учитель драмы“ – это великолепная история о скрытых личностях и разрушающих семейных тайнах». – Блер Херли, писатель

Koren Zailckas

The Drama Teacher

Copyright © 2018 by Koren Zailckas

© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

Всем учителям, которые в каком-то смысле — семья, и тем, кто стал ею для меня: Дональд Дарр, Дэвид Гейтс, Уильям Глэвин, Карл Хаарманн, Мэри Карр, Донаа Ланца, Джудит Манделбаум-Шмидт, Чарли Миллер и Эмбер Смит

Хорошо обладать чувством правды, но также надо иметь и чувство лжи.

Константин Станиславский, Работа актера над собой

Грейси Мюллер

Тебе, наверное, интересно, кто я такой, но я из тех людей, у кого нет обычного имени. Моё имя зависит от тебя.

Ричард Бротиган, В арбузном сахаре^[1]

Глава один

Менеджер с ресепшен с решительным видом шел за мной, поправляя бейджик на груди.

«Так себе подбор персонала», — подумала я, увидев его отражение в зеркальной нише. Видимо, он хотел выглядеть сурово и непреклонно, но из-за прыщавого подбородка казался обиженным подростком. Если бы я увидела этого раздосадованного парнишку в любом другом месте, а не в курортном спа-комплексе «Оделл», который «Форбс» назвал «современным шато, уютно расположившимся у самого подножия Катскилльских гор», я бы решила, что он завалил математику или девушка сказала ему, что они «просто друзья».

— Здравствуйте. Мэм?

Какой он официальный, правильный, как квадрат — хоть сейчас шахматы расставляй и играй. Наверняка сын представителей богемы, каких в округе полно. У этих детей просто не остается других способов бунтовать против давящего авторитета семьи. Когда секс, наркотики и вегетарианство — норма жизни, стабильная работа — вот настоящий вызов.

— Что-то ищете?

— Мама-а-а-а. — Китти потянула меня за пояс белого хлопкового халата. Волосы я зачесала на левую сторону, и они закрывали логотип отеля на груди.

— Милая, не дергай меня, пожалуйста.

Этот халат, подарок от моего первого мужа Оза, — остатки былой роскоши. Он подарил мне его на Рождество несколько лет назад. Его последний подарок, а потом его обвинили в мошенничестве.

Фитц, которому было пять, но ума — на все тридцать, повторил вслед за мной:

— Китти. Мама сказала не дергать ее.

Этот день я хотела полностью посвятить Фитцу. Первый раз в жизни он купался в Каннах, среди дорогих суперъяхт, но потом, к сожалению, пристрастился к общественному Катскилльскому бассейну с обгаженными птицами шезлонгами.

— Вы так любезны, — сказала я менеджеру. — Мы здесь встречаемся с друзьями.

Я могла рассчитывать только на акцент, придающий мне утонченность.

В родной Великобритании люди, услышав, как я говорю, испытывали когнитивный диссонанс: моя выверенная, правильная речь вызывала такое чувство, будто я зарываюсь, или, как еще иногда говорят, задираю нос. Меня воспитывали так, как положено в высшем обществе: с правильными «эйч» и «ти», но чтобы слиться с рабочим классом, пришлось выработать привычку растягивать гласные.

А в Штатах существовала только одна разновидность британского акцента. В самых престижных районах Нью-Йорка все искренне полагали, что я лучше образованна, лучше воспитанна и более развита, чем остальные. Продавцы в магазинах восхищались моим произношением («витамины» или «орегано»), словно я была необыкновенной певицей из экзотической страны. Другие мамочки из драмкружка, куда ходил Фитц, относились к нам так, будто мы каждый день ели сэндвичи с огурцом и хранили деньги в офшорах.

Но этого молодого человека, кажется, не впечатлил мой би-би-сишный английский.

— Если вы пройдете со мной к стойке регистрации, я смогу узнать, где ваши друзья.

Я провела пальцем по пустому экрану своего телефона, будто только что получила сообщение.

— Ах вот что. Оказывается, они уже полчаса как ждут у бассейна. Ну что, пойдем к ним, Кит? Фитц?

В этот самый момент телефон завибрировал на самом деле. Из Флориды звонил мой нынешний «муж», Рэнди.

Я кивнула менеджеру: Одну минутку, извините.

— Приветики, Рэнди, все хорошо?

–…си. Привет. Ты меня… шишь? — Голос прерывался. То ли из-за нависающих над нами гор, то ли из-за толстых стен отеля.

Вместе с детьми я остановилась у углового столика из черного дерева, наблюдая, как быстро они перемешивают в одну кучу туристические брошюры, — а потом я в два раза дольше раскладывала их по местам.

— Слышу. Но сейчас не очень удобно. Мы к друзьям опаздываем.

— Где? — спросил он. Краткая версия вопроса: «Сколько это будет стоить?»

Я повернулась спиной к Фитцу.

— ИМКА^[2], — сказала я тихо.

— И как это возможно с твоей страховкой?

Этот вопрос для меня всегда был как удар в солнечное сплетение.

— Мама, смотри! Паровозик! — воскликнула Китти. Буклеты музея железнодорожного транспорта разлетелись по сверкающему холлу гостиницы, как пропагандистские листовки во время войны.

— Вполне возможно. — Я положила руку на плечо Фитца за секунду до того, как он вытер нос о шелковый подлокотник дивана.

— То есть ты ее получила? — спросил Рэнди.

— Получаю.

— Просто я не понимаю, почему все так долго. И почему ты не подала заявку на страховку, когда оформляла визу.

— Проглядела.

Два года назад я обратилась за получением грин-карты, которая автоматически предполагала и страховку, но из Министерства внутренней безопасности сообщили, что в представленных документах есть ошибки. Но я не вернулась в Англию, а выдумала иммиграционное интервью в Федерал-Плаза в тот самый день, когда Рэнди закрывал крупную сделку по недвижимости. Я доехала на автобусе до Манхэттена, побаловала себя стейком у Марка Джозефа^[3] и через шесть часов вернулась в Катскилл. Рассказала правдоподобную историю, которая успокоила Рэнди на какое-то время. А потом пришла моя карточка резидента с веб-сайта, где можно заказать поддельные документы.

Только наутро после мальчишника я показала ему эту карточку — надеялась, что не заметит смазанный шрифт из-за похмелья.

Липовое удостоверение — далеко не самое большое вранье в нашем браке. Официально я все еще была замужем за Озом. Потому что заявление на развод и неизбежная бумажная волокита привели бы ко мне полицию, которую все еще интересовала моя роль в финансовых махинациях супруга.

Рэнди тем временем перешел в режим агента по недвижимости:

— Грейси, тебе нужно получить свою кредитную линию. Сейчас. И если понадобятся деньги, никто не узнает о паре пропущенных выплат по ипотеке.

— Паре? Ты говорил, что в прошлом месяце был первый раз!

— Мне надо идти. — Он понизил голос. — Главный только что пришел.

Я повесила трубку, провела детей через стеклянные вращающиеся двери, и мы с головой нырнули в невыносимую полуденную духоту. Это был 2010 год, самое жаркое лето в Нью-Йорке за всю историю наблюдений. Серое, но неожиданно светлое небо слепило глаза, волны горячих выхлопов плавили воздух на парковке.

Фитц уговорил Китти уцепиться за него и побежать вместе.

— Давай! Будешь моим реактивным ранцем!

— Осторожнее, — предупредила я, потому что эта игра почти всегда заканчивалась ободранными коленками.

— Мы очень осторожно, — сказал Фитц, осуждающе глядя на меня с явным намеком, что я зря драматизирую.

Петли ведущих в бассейн дверей скрипнули, несколько женских голов повернулись в нашу сторону.

Я никогда не была особо тщеславной, но мне стало интересно, что же при взгляде на меня видят эти дамы, только что после полной эпиляции и грязевой ванны.

Если бы мы встретились в Гилдхолле, где я училась драматическому искусству, они бы увидели дерзкую девицу с растрепанным гнездом рыжих кудряшек, считающую, что сидеть на мокрой траве и пить сидр — это такая же важная часть образования, как и декламировать Шекспира. Я тогда пела в тви-поп^[4] группе, скручивала идеальные косяки, одевалась весьма экстравагантно, да и компания была под стать: помню, как я разгуливала в коротеньких шортиках и кимоно под руку с неряшливым бисексуалом из Королевского колледжа. Не то чтобы все тут же оборачивались, стоило мне войти в комнату, но в юности мне определенно сопутствовало триединство успеха: амбиции, харизма и немного удачи.

В тридцать с хвостиком у меня уже был Фитц, которого я таскала с собой в модном тогда слинге, а мечты об актерской карьере на подмостках Вест-Энда стали далеким воспоминанием. Но даже тогда я сохраняла дух изысканного бунтарства. Я носила воротнички, как у Питера Пэна, с закругленными краешками, вместе с черными кожаными мини-юбками. Приправляла речь французскими словечками и ругательствами. Я прекрасно себя чувствовала в загородных домах с пятнадцатью спальнями и даже помогала Озу обхаживать инвесторов, чтобы те вкладывали деньги в турецкие кондоминиумы.

Потом, конечно, против него выдвинули обвинения, мы разъехались, и я, в свои тридцать с небольшим, оказалась в Америке «замужем» за успешным риелтором, Рэнди. Староватая для инженю, я примерила роль избалованной домохозяйки. Полностью полагалась на «мужа», который занимался перепродажей домов, зарабатывал на субаренде и закрывал по две-три сделки в неделю. Мой образ жизни можно было назвать праздным: организовывала вечеринки и составляла меню, коллекционировала посуду от Ле Крейзе и духи от Джо Малон. А еще я забеременела Китти. Когда, казалось, у меня было все, рынок недвижимости обвалился и настали времена, требующие отчаянных мер.

Если бы кто-то увидел меня в тот день в Оделл, то испытал бы скорее жалость, а не благоговение. Без регулярных посещений салона рыжие волосы потускнели. Лишившись членства в фитнес-клубе, я раздалась в области талии и бедер, и тело стало похоже на подсдутый батут.

Бассейн был средненький, если учитывать количество шезлонгов. Никто нас здесь, конечно, не ждал. Я не хотела, чтобы Фитц сильно расстроился, поэтому планировала невинную ложь: проблемы с машиной, испорченный фруктовый сок и больной живот или травма из-за навязчивого желания поковыряться в носу — «Мама Калеба тут только что написала…».

К тому же я совсем забыла упаковать нам обед, поэтому в моих интересах было проявить максимум дружелюбия.

Рядом с неглубокой частью бассейна сидела пенсионерка одинокого вида. Она попивала огуречную воду, замотанная в огромный индийский платок, дупатту, и ее богатство бросалось в глаза так же, как шрамы от подтяжек возле ушей. Я остановилась напротив нее, зевнула, демонстрируя скуку, и она рефлекторно меня отзеркалила. Но потом она посмотрела на Фитца и Китти с выражением явного детоненавистничества, и я продолжила поиски, двинувшись вдоль ряда шезлонгов.

Мы прошли мимо малышки, которая сжимала в руках теннисный мячик и цеплялась за свою няню:

— Хочешь посидеть в теньке? — спросила женщина с карибским акцентом, шумно передвигая стульчик.

Обошли стороной молодую содержанку, которая в красках описывала подружке свой ланч:

— Я взяла китайскую лапшу, и она была ну пр-о-осто потрясающая. Только я попросила свинину заменить на яйцо и овощи.

«А вот и оно», — подумала я.

На дальнем конце лягушатника сидели две молодые мамочки и обсуждали переход своих детишек в следующий класс, а расположившаяся чуть в стороне от них третья изо всех сил делала вид, что не подслушивает.

— Так кто будет у Иззи, говоришь? — спросила одна из женщин. — О, ясно. Ну, в третьих классах все учителя отличные. Я слышала, Лейла тоже будет там учиться. И Уиллоу. О, и Олли Гуэрра. Его родители недавно купили дом Диланов.

Когда телефон пассивной наблюдательницы зазвонил, она прекратила шпионить и стала рыться в своей жуткой дешевой сумочке с надписью «Доброта всегда в моде».

Я подтолкнула детей поближе и села рядом с этой женщиной, но так, чтобы не показаться навязчивой. Оставила свободным соседний лежак и начала наблюдать: она пыталась одновременно разговаривать по телефону и присматривать за девочкой-азиаткой в розовых очках под цвет майки с ананасами. Сама женщина была в брендовой панаме — такую жители Манхэттена обычно выбирают для поездок за город. Но наивную провинциальность все равно было не скрыть: ее оттенок кожи явно намекал на увлечение автозагаром, а здешние мамочки предпочитали аристократическую бледность.

Она недовольно, но спокойно распутывала прядь волос своей дочери.

— Мне кажется, это неподходящие сережки для бассейна. Это же бабушкин жемчуг, понимаешь?

Я аккуратно начала снимать платье с Китти — никаких резких движений, ничего, что могло бы привлечь лишнее внимание. Нужно было только заявить о своем существовании женщине рядом.

С водяными очками, болтающимися в руках, Фитц рванул к бассейну.

— Шагом, пожалуйста! — крикнула я ему вслед и обратилась к Китти: — Давай-ка наденем эту шляпку, чтобы твое милое личико не сгорело.

— Не хочу шляпу!

Краем глаза я заметила телефон той женщины — ее палец с ярким ногтем замер на экране. Я вздохнула чуть громче, чем нужно.

— Когда мы в прошлый раз сюда приходили, ты вся обгорела, Сосисочка. Я тогда почувствовала себя худшей мамой на свете!

Женщина подняла голову — интересно, что именно из сказанного ее привлекло? Наверное, дело было в чувстве превосходства. Женщины слетаются на чужие неудачи как мотыльки на пламя.

— Твоя мамочка права, — сказала она Китти. — В прошлом году мы были на Лонг-Бич, я отправила свою Габи на пляж с хвостиками и не стала мазать пробор солнцезащитным кремом. У нее вся кожа покрылась волдырями! Как будто ей волосы пересаживали.

— Не против, если я подвинусь? — Я уже перекладывала сумку на соседний шезлонг.

— Конечно, — сказала она приятным звонким фальцетом. В нем не было повелительной интонации, только девичий энтузиазм.

— Супер! Это марево просто сводит с ума.

Придвинувшись, я смогла рассмотреть ее дизайнерский купальник. С глубоким декольте и замысловатыми вырезами по бокам, он подчеркивал ее чрезмерную худобу. Руки были костлявыми, мышц не видно. Наверняка она — одна из тех девушек с дисморфофобией, которые считают себя коровами, хотя сами как перышко.

Я сняла платье, даже не пытаясь втянуть живот. Никаких кубиков там уже не было — один большой шарик.

— Летом у меня всегда появляется ностальгия по двадцатым, — сказала я.

— Предложи мне кучу денег, и я все равно не соглашусь снова стать двадцатилетней. — Она нахмурилась, а потом поспешно попыталась сменить мрачное выражение на неловкую улыбку.

— Я имею в виду двадцатые годы. Тогда женщины прикрывали почти все тело — сейчас я бы сделала это с радостью.

— Ой, брось… — она начала возражать, но быстро растеряла уверенность.

Я прихлопнула невидимого комара.

— Так много мошкары! — сказала я с намеренно выразительным британским акцентом.

Улыбнувшись, она назвала мне какой-то бренд органических средств от насекомых на основе гвоздики и мяты.

— А в Британии с насекомыми борются джином с тоником перед ужином.

— Поняла. Ты англичанка, — по ее лицу пробежала тень раздражения. — Могла бы и догадаться по акценту. Да уж! Видимо, у меня совсем мозг разжижился после массажа.

Подбежала ее дочка, вся мокрая, и начала канючить:

— А теперь мы можем поесть мороженого?

— Мы сначала закажем обед. Договорились? — Она съежилась, будто ее мнение на этот счет не имело никакого значения.

Про себя я подумала, тяжелее ли отказывать приемным детям. Ее девочка была китаянкой. Сама она выглядела как еврейка или итальянка.

— Как вам удается попадать на массаж с этой очаровашкой? — спросила я.

— Это еженедельная традиция. Мы приезжаем из Вудстока с моей подругой Эбигейл…

— О, Эбигейл Браун?

— Нет, она Эбигейл Уиллер. Вы знакомы?

Я покачала головой. В Вудстоке я не знала ни души. Мне просто захотелось заставить ее думать, что мы вращаемся в одних кругах.

— Каждый год мы с Эбигейл покупаем абонементы на целый сезон. Она присматривает за девочками у бассейна, когда я иду на массаж или к косметологу. А потом моя очередь следить за ее малышкой, Хлоей. Это помогает не свихнуться.

— А сейчас она в спа?

— Была, чуть пораньше. Сегодня ей пришлось уйти пораньше.

— Замечательная у вас система. Кажется, мой последний массаж был еще до родов. — Я указала рукой в сторону детского бассейна: Фитц с упоением нырял, а Китти плескалась, держась за металлический поручень. — Вот это моя. Китти. Ей два. А рядом с ней Фитц, ему пять.

— Нечасто услышишь такие имена.

— Китти — это сокращенное от Кэтрин.

— Китти. Очень мило. — Она издала странный урчащий звук и потянулась за своим пикнувшим телефоном.

— Я Грейси. Мюллер. Кстати.

Теперь за ее внимание приходилось бороться с гаджетом: она полностью погрузилась в какое-то приложение или, может, в просмотр видео с котиками.

— Трейси Бьюллер? Приятно познакомиться, — проведя последний раз по экрану, она протянула руку и пожала кончики моих пальцев. С ее костлявого запястья свисали тяжелые платиновые часы, костяшки казались неестественно большими, как и ее огромное бриллиантовое кольцо.

Я уже собралась что-то сказать, но прошла секунда, потом две.

И вместо того, чтобы четко и ясно произнести свое настоящее имя — Грейси — и пошутить про то, что орущие дети вызывают глухоту, я кивнула и улыбнулась. Разумнее было использовать выдуманное имя, учитывая то, что я собиралась провернуть.

— Мелани, — сказала она, все еще не отрывая глаз от смартфона. И после этих трех слогов для недосказанности места не осталось. Полуденное солнце вышло из-за облаков, и момент, когда можно было что-то исправить, оказался упущен.

Глава два

Следующие двадцать минут я слушала непрерывный звон телефона Мелани. Каждое новое сообщение было для нее дозой дофамина. Наконец я сказала:

— Солнце просто невыносимое. Не хочешь чего-нибудь выпить?

На самом деле у меня не было денег на это предложение, но я помнила, как отец демонстрировал превосходство и заставлял всех смотреть на себя, как на хозяина любого отеля, ресторана или вечеринки. Становясь в центр комнаты, он представлял друг другу и угощал едой «своих» гостей. Когда особенно расходился, благодарил людей за то, что пришли.

— А вы сейчас идете в кафе? — спросила она.

Я кивнула.

— Тогда мы тоже пойдем. Я бы не отказалась от лимонада. А еще лучше коктейля… Габи! — крикнула она. — Габи, ты готова обедать?

Подошла ее дочка, что-то лопоча себе под нос.

— Да. Хочу есть. Можно мне пинини?

— Может, лучше рис с овощами? И салат с яблочком и сельдереем? Как тебе такое? — Говорить нет, пускай даже с помощью эвфемизмов, моя новая подруга явно не любила.

— Я хочу пинини!

— Панини. Почему бы и нет! — Мелани достала из сумочки кошелек от Феррагамо размером с роман Кена Фоллетта. В нем был целый набор золотых и черных кредиток. — Со шпинатом и фетой?

— Просто с сыром, — сказал ребенок. — Обычным сыром.

— Мы пытаемся работать над здоровым питанием. — Она прошептала это очень театрально, как будто девочка не смотрела прямо на нас своими черными, глубокими глазками.

— По-моему, это отличный обед, — сказала я, произнеся последнее слово слегка нараспев. В следующую секунду вечно голодная Китти уже дергала меня за купальник, тоже требуя угощения.

Я усадила ее себе на колено и принюхалась.

— О боже, — сказала я, оттягивая резинку ее купальника, который она называла своим «комбинезончиком», — ладно хоть не в бассейне!

— У нее авария? — прошептала Мелани, смутившись вместо Китти. — Я могу как-то помочь?

— О нет. Мы будем через минуту. Идите пока без нас.

— Хотите я и вам закажу? Кухня тут может работать медленно.

— Ты что, не утруждайся!

— Это не проблема. Твои дети любят панини?

Я кивнула. Китти, у которой слово «сэндвич» ассоциировалось с дешевым арахисовым маслом, исподлобья посмотрела на меня, явно не понимая, зачем я на такое соглашаюсь.

— А тебе что взять?

— Я бы съела китайской лапши. Но я обычно прошу заменить свинину на яйцо и овощи. Это так мило с твоей стороны, спасибо!

Я вела Фитца за руку и прикрывала абсолютно чистую Китти своим халатом на пути к выходу, когда увидела сотрудницу отеля с длинными блондинистыми волосами, напоминавшими лапшу.

— О, кто это у нас здесь! — сказал она Китти с такой интонацией, будто у нее напрочь отсутствовало умение общаться с детьми. — Весело поплавали?

Китти посмотрела на нее пустым взглядом.

Я попыталась обойти эту женщину, но она сделала шаг в ту же сторону, чуть не столкнув меня в горшок с папоротником.

— Извините. У нас тут небольшая неприятность.

— Конечно. Мне просто нужно поставить штамп на ваших гостевых пропусках.

— Отлично. Мы буквально на минутку отойдем, чтобы со всем разобраться. — И, уже с нажимом: — Дочке нужно в туалет.

— Просто управляющий сказал…

— Извините, я могу узнать ваше имя? — Я растянула губы в улыбке, давая ей понять, что мое терпение скоро лопнет.

— Аманда.

— Аманда, я Трейси Бьюллер.

Фитц приподнял бровь, но я сурово посмотрела, предупреждая: не вмешивайся.

— Трейси, — подтвердила она, потянувшись к рации на поясе.

— Верно. Трейси Бьюллер. Мы гости Эбигейл Уиллер. Сегодня ей пришлось уйти пораньше. У ее ребенка сильно заложило уши.

Когда мы вернулись, Мелани у бассейна не было. А у Китти уже был стеклянный взгляд ребенка, которому очень хочется вздремнуть. Так что я уселась обратно на наш лежак, прижала ее к груди и стала вдыхать тяжелый аромат крема от солнца, исходящий от нее.

Фитц рухнул в бассейн прямо с металлической лестницы, расставив в стороны руки в надувных нарукавниках. Его лицо, обычно такое озабоченное, в эту секунду выражало полное самозабвение. Он нырнул, чтобы достать со дна игрушечную подводную лодку, которую уронил мальчик помладше. Когда всплыл, волосы блестели, как шерстка тюленя, а глаза покраснели от хлорки.

Я сделала глубокий вдох, наполняя диафрагму. Горный воздух был гораздо свежее, чем в Катскилле. Там все время пахло выдержанным сыром, и каждое лето на протяжении трех лет, что мы там жили, плесени становилось все больше.

На кофейном столике лежала стопка, содержавшая все, что читала Мелани: помятый экземпляр мемуаров очередной счастливой разведенки, под ним — «Селестинские пророчества»^[5] — символ стремления к высокому. Еще я обнаружила глянцевую брошюру для женщин «60 секс-советов» (Мелани, видимо, очень старалась угодить) и номер кулинарного журнала Марты Стюарт (для поддержания образа хорошей хозяйки).

На ярлычке было написано: Мелани Эшворт.

Я забрала телефон у спящей Китти и вбила имя Мелани в поисковую строку.

К счастью для меня, Мел была интернетным эксгибиционистом. Нулевой уровень приватности, так что любой человек на этой планете мог восхититься салатом эскариоль, который она ела на ужин, или почитать о том, что ее муж постоянно надевает на дочку одежду задом наперед, «ЛОЛ». Я нашла фото, где она демонстрирует браслет с бриллиантами, а муж целует ее ключицы. Подпись была еще отвратительней, чем изображение: «Подарок на Рождество от Виктора, который сумел заработать во время худшего экономического кризиса за последние семьдесят лет! #счастливчики #спасиботебе #блестяшки»

Я набрала в поисковике «Виктор Эшворт» и нашла резюме #любимогомужа. Он работал в компании «АКА Файненшл Гаранти Корпорейшн» в Нью-Джерси, которая занималась чем-то, что называлось «страхование муниципальных облигаций». До этого — в «АКА Менеджмент ЛЛСи». Еще раньше — в «АКА Кэпитал Холдингс».

Мелани вернулась, еле-еле волоча ноги в своих золотых блестящих мокасинах.

— Это было о-о-очень медленно, — сказала она так громко, чтобы работник отеля, шедший за ней с подносом, точно услышал. — О нет, вы так долго ждали, что она заснула!

Мы обе посмотрели на Китти. Она тихонько посапывала, держа во рту большой палец.

— Так мило, — проворковала Мелани. Она прижала руку к сердцу. Жест был выверенный, но не вполне искренний.

Я поставила сумку на шезлонг и стала рыться в ней в поисках кошелька.

— Сколько там вышло?

В ее глазах появилась растерянность. Я чувствовала, что она пытается все взвесить: просчитать примерную стоимость транзакции и решить, может ли этот обмен денежными средствами скомпрометировать нашу зарождающуюся дружбу.

Следующую минуту мы провели, соревнуясь в учтивости, — мы обе «настаивали» и били себя кулаками в грудь, демонстрируя серьезность намерений — но Мелани была бескомпромиссна. Она передала мне запотевший бокал с маргаритой и сказала, что я достаточно компенсировала расходы, согласившись выпить с ней средь бела дня.

Я убрала кошелек и продолжила блефовать, удваивая ставки.

— Ну, тогда ты должна позволить мне угостить Габриэллу мороженым.

Туча, закрывавшая собой солнце, притягивала все больше облаков. Небо стало похоже на бетонный пол в бассейне.

— Нравится книга? — спросила я, указывая на потрепанные «Селестинские пророчества».

Мелани смущенно поправила волосы.

— Я пока только начала. Сложно найти время на чтение, когда у тебя дети.

На этот случай у меня были слова поддержки — сказала, что сама не читала ничего длиннее «Трех поросят» уже пару лет. В это время я упорно старалась не смотреть на лежащий рядом смартфон: вот что действительно занимало все ее время.

Я решила сказать ей ни в коем случае не бросать. Может, повторить пару фразочек из рецензий, которые я прочла в интернете, когда она отходила. Вот только не была уверена, что смогу составить длинную речь из этих трюизмов нью-эйджа. «Знай свои слабые стороны», — всегда говорили в университете.

Она подняла обе руки, как будто защищаясь.

— Я знаю, что ты собираешься сказать. «Это изменит твою жизнь». Я знаю. Я ее читаю. Когда могу… Когда есть время.

— Боже. Почему ты решила, что я так скажу?

Мелани стерла невидимую капельку солнцезащитного крема со своей руки.

— Это одна из тех книг, про которые все всегда спрашивают, читала ли ты ее.

— Обычное дело, — сказала я. — Это как «Клан Пещерного Медведя»^[6]. Или «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»^[7].

Мелани на секунду замолкла, а потом посмотрела на меня: сама понимаешь.

— Так, значит, ты тоже из Вудстока? — спросила она.

— Катскилл. Ну и как он на твой вкус — этот список чтения?

Мелани заерзала в кресле. Она выглядела как человек, который скорее умрет, чем выскажет «неправильное» мнение.

— Мне просто не нравится, что эти книги стали чем-то типа…

Я почувствовала, что она колеблется.

— Секретного рукопожатия? — предположила я.

— Или теста, который обязательно надо пройти. Пока ты не делаешь постоянные отсылки к этим книгам, никто не захочет тебя по-настоящему узнать.

— Казалось бы, Вудсток! Все должны быть такими открытыми…

— Да! — воскликнула она. — Петь вместе «Кумбайя» и все такое.

— Ага-ага, «почувствуй ритм, сверни косячок».

— Ха-ха. Но нет. Тут совсем не как в Нью-Джерси. Когда мы с Виктором переехали в Саммит, весь район пришел познакомиться. Нам принесли столько комнатных растений и пирогов, что мы не знали, куда их девать. Здесь все совершенно иначе. Я даже своих соседей не знаю.

— Наверное, слишком заняты детоксом и заглядыванием друг другу в третий глаз. Вы тут давно живете?

— Мы переехали сюда насовсем, кажется… Год назад? У Виктора в компании была реструктуризация. Я и подумать не могла, что в Вудстоке все будет как в подростковой драме восьмидесятых.

— Типа фильмов Джона Хьюза?^[8]

— Да! В детстве думаешь, что все ярлыки испарятся, когда станешь взрослым.

Я догадалась, что она имеет в виду, но все же спросила:

— Ярлыки?

— Ну, признаков, по которым мы категоризируем людей… «Крутой», «не крутой». — В этот момент Мелани показалась по-настоящему уязвимой. — А когда заводишь детей, это снова всплывает.

— И кого в Вудстоке можно назвать крутым?

— Ой, знаешь… Модных фотографов. Режиссеров. Нескольких жен известных музыкантов. Их дети ходят в ту же частную школу, что и Габриэлла. Но не горят желанием знакомиться ни с ней, ни со мной.

Я сочувственно посмотрела на нее, как бы говоря: всему свое время.

— У нас в Катскилле тоже встречаются провинциальные замашки. Кошмар. Я не понимаю женщин, которые сторонятся новых людей, не приемлют новые идеи.

Крупинка соли с бокала прилипла к ее блеску для губ.

— Любопытство, — произнесла она. — Вот что делает нас молодыми.

— Согласна. Когда я была маленькой девочкой, папа всегда говорил мне: «Трейси, чтобы увидеть что-то новое, не надо никуда ехать. Каждый человек — это своего рода путешествие. Относись к любому, кого ты встречаешь, как к новому приключению».

— Я тоже так считаю. Мне в «Селестинских пророчествах» понравился отрывок…

Я подняла брови.

— Единственное, что мне там понравилось. Мысль о том, что каждая встреча не случайна. Все, с кем у нас пересекаются пути, — это часть нашей судьбы. Например, сегодня! Жалко, что тебя не было здесь на прошлой неделе. Эбигейл тогда принесла гигантский надувной матрас в виде единорога. Их производит одна калифорнийская компания. Неприлично дорогие. Но ты никогда в жизни не видела ничего милее!

— Да уж, наши дети точно поладят, — сказала я и добавила, что нужно обязательно сходить вместе на детскую площадку, хотя прекрасно знала, что мы исчезнем из ее жизни, как только Фитц, мой послушный мальчик, доест купленный Мелани сэндвич.

Я внимательно посмотрела на сына — глаза полуприкрыты, тонкая нить горячей моцареллы прилипла к подбородку. Хорошо, что мне удалось накормить его чем-то приличным. Хотя бы один день не был похож на мое детство с фасолевыми сэндвичами, от которых только больше хотелось есть.

Глава три

Дети после целого дня в бассейне были слишком измотаны для ванной. Поэтому они отправились в страну снов, пахнущие хлоркой и алоэ.

Я тоже была выжата как лимон. Но это была не будничная изможденность, а приятная усталость, всегда сопутствующая полезной деятельности. Я гордилась собой. Мы с детьми куда-то выбрались. Мы были бок о бок с людьми, которые не прокалывают дочкам уши в младенчестве и не закупаются в оптовых магазинах. Бесплатный обед доказал, что я еще умею находить выход из сложных ситуаций. Так же как и список гостиничных номеров у меня в смартфоне.

Я решила лечь попозже и поработать над сайтом, который обещала сделать местному таксидермисту, но вскоре обезвоживание организма сморило меня как опиум. Еле доковыляв до постели, рухнула и уснула на восемь часов, даже не просыпалась от кошмаров или — каким-то чудом — детских воплей.

В пять часов утра я встала по будильнику. Пролистала фотографии в галерее мобильного и набрала номер.

— Спасибо за ваш звонок в «Оделл Резорт», — сказал чопорный электронный голос. — Нажмите «1», чтобы забронировать номер или столик в нашем ресторане…

Когда ответил человек, похожий больше на живого, чем на электронного, я попросила соединить меня с гостями из номера 210. Хорошо было бы назвать хоть пару имен, но, по всей видимости, я имела дело с совсем молодым ночным дежурным, который изнывал от одиночества и не видел никого с часа ночи. Скорее всего, он до сих пор функционировал только благодаря бесконечным кружкам кофе и был рад даже нашему краткому общению.

— Одну секунду, — сказал он, соединяя меня.

— Алло? Сейчас сколько времени? — Голос человека из 210 звучал ожидаемо сонно.

— Здравствуйте! — бойко сказала я, имитируя американский акцент. — Это Аманда со стойки регистрации. Мне та-а-ак жаль, что я потревожила ваш сон. Просто тут экстренная ситуация…

— Что? — Это прозвучало несколько истерично, как будто он ожидал услышать от меня, что на его арендованную машину упало дерево.

— У нас возникли трудности с кредитной картой, которую вы предоставили, когда въезжали.

— Моя Чейз Виза? — В его голосе промелькнуло смущение. Может быть, он думал, что с него собираются взять плату за просмотр фильмов для взрослых?

— Да, сэр. Ваша Чейз Виза. Менеджер, который вас заселял, забыл ввести в компьютер некоторые данные.

— Нужно, чтобы я спустился к стойке?

— О нет, сейчас так рано. Я и так уже вас разбудила, тем более, как я уже сказала, это наша ошибка. Если вы продиктуете мне нужные цифры, я смогу вас зарегистрировать по телефону.

Последовала пауза, и я испугалась, что он меня раскусил. Но выяснилось, что он просто пытался нащупать в темноте свой бумажник. После того как он назвал мне номер карты, дату истечения срока действия, защитный код из трех цифр и полное имя держателя карты — Майкл П. Рондо, — я рассыпалась в благодарностях и снова извинилась.

— Мы хотели бы предоставить вам скидку за причиненные неудобства, — сказала я. — Я вычту сто долларов из вашего счета.

Когда дети проснулись, я включила им их любимую передачу — с дилетантской анимацией и жуткой музыкальной заставкой. Они почти не двигались во время просмотра, пока не началась реклама игрушек, а потом и крики: «Мама! Смотри! А можно мне такую?» И тогда мне пришлось произносить очередную душераздирающую речь про то, что нам надо экономить. Я чувствовала себя виноватой из-за этих ограничений. Мои дети не должны были вырасти избалованными и грубыми, с неоправданным чувством вседозволенности, но в то же время мне не хотелось, чтобы роскошь они видели только на страницах журналов.

— А можно мне мороженого? — спросил Фитц.

Я оторвала взгляд от телефона.

— На завтрак?

— Он еще слишком горячий.

— Ну ладно, — сказала я, роясь в морозилке. — Вот. Возьми и сестре одно.

Когда он ускакал в комнату с двумя порциями кислотно-голубого фруктового льда, я вернулась к изучению возможностей своего нового приложения для изменения голоса (Эффект: Человек, Мужчина; Звонок из: Офиса). Затем я набрала номер.

Голос ответил:

— Доброе утро. «Оделл Резорт энд Спа».

— Доброе утро, — сказала я, но звук шел совершенно не тот.

— Алло? — проговорил в трубку клерк, пока я переключала настройки. — Вы еще здесь?

Я ответила, используя свой лучший американский акцент:

— Я пытаюсь связаться с Майклом Рондо.

— Одну минуту.

На другом конце линии прозвучал знакомый голос.

— Алло.

— Алло, мистер Рондо? Я звоню из Чейз Виза.

— Что теперь? — В его голосе было больше раздражения, чем час назад, но все же он не стал интересоваться, почему я звоню в отель, а не на мобильный телефон.

— Я вынужден вам сообщить, что по вашей карте наблюдается подозрительная активность. В последнее время вы не совершали крупных покупок в интернете?

— В начале этого месяца…

— Дорогостоящие покупки в последние несколько часов?

— Нет. Нет, не совершал… — я представила, как он нервно вытирает покрывшийся испариной лоб и хлопает глазами, опухшими после ночных походов к мини-бару. — Я дал кому-то номер своей кредитной карты прошлой ночью. Кому-то из отеля.

— Ох, что же. Сейчас такие схемы очень распространены. Значит, я отменяю эти транзакции и возвращаю средства на ваш счет. Также нам нужно будет заблокировать вашу карту. Мы сразу же ее перевыпустим и отправим вам.

— Спасибо. Я такой идиот, даже не подумал.

— Такое происходит очень часто. И это совсем несложно исправить. А теперь, чтобы мы были уверены, что вы действительно Майкл Рондо, не могли бы вы подтвердить номер вашего Социального Страхования? Замечательно. Я ненадолго поставлю вас на удержание.

В ту субботу Рэнди вернулся в Катскилл к моему так называемому тридцать второму дню рождения. Дата была выдуманная, как и возраст. Отвертеться не получилось — Рэнди увидел мои фальшивые документы еще на одном из первых свиданий. Он тогда сказал: «Грейси! Нам нужно шампанское! Тебе ровно столько лет, на сколько ты себя чувствуешь!»

Так что каждый год мне приходилось торжественно задувать на две свечи меньше, чем следовало. На самом деле меня это не сильно волновало. Если бы вранье о своем возрасте считалось преступлением, то половина Голливуда сидела бы за решеткой.

Фитц нарисовал мне открытку, а Китти собрала букет ромашек. Как только Рэнди удалось оторваться от своих каталогов флоридской недвижимости, он начал бегать с детьми по жухлому газону, а я наблюдала за ними со своего приземистого садового лежака.

— Грейси! — крикнул Рэнди. — Ты это слышала? Китти, спой нам про буквы!

Наша дочь улыбнулась своей почти беззубой улыбкой и пропела алфавит, немножко проглотив середину:

— Эйч-ай-джей-кей-ам-ням-ням-пи…

— Рэнди? — Фитц дернул отчима за карман брюк.

— Да, дружок?

— Тебя зовут Рэнди, да? А маму — Грейси?

Время на секунду остановилось. Я не рассказывала Рэнди про Мелани. Я даже не упоминала Оделл. Дети были такими маленькими, всегда действовали импульсивно и не задерживали внимание на чем-то одном подолгу, так что в основном говорили о мультяшных осьминогах или о том, что произошло за последние пятнадцать минут. Никогда не произносили: «А помнишь, как…», ведь были слишком заняты клянченьем печенья.

Рэнди положил руку Фитцу на плечо.

— Все правильно. Полное имя твоей мамы — Грейс.

Я одобрительно кивнула.

Фитц уже снова открыл рот, но Рэнди поднял его, перевернул вверх ногами и издал вопль гладиатора, который развеселил их обоих.

— Я рада, что ты дома, — крикнула я. — Недавно читала исследование о пользе активных игр! Намного лучше телевизора или приставки!

Китти и Фитц уснули к семи вечера, и тогда Рэнди пожарил нам стейки. Мы ужинали в патио, болтая о детях и стараясь заполнить тишину, которая изредка нарушалась шорохом от почесывания комариных укусов.

— Не хочешь открыть подарки? — спросил Рэнди.

— О, не стоило! Мы же должны экономить деньги.

— Там ничего особенного.

Я приняла из его рук коробку с плохо скрываемым восторгом. Рэнди всегда подбирал безупречные подарки. Разорвав упаковочную бумагу, я увидела электронную пилку для ног, но не это было самое худшее. На ней все еще висел ценник из сувенирного магазина какого-то аэропорта.

— Спасибо? — Я задумчиво крутила подарок в руках, а Рэнди начал рассказывать о кубинской еде во Флориде.

— Там есть такая штука. Мохо и рельена. Или рельена и мохо? Короче, это лучше, чем секс, ничего подобного я в жизни не ел!

Я отрезала себе еще кусочек остывшего стейка, когда разговор сошел на нет.

— О, чуть не забыла, — сказала я, доставая из своего кармана номер социального страхования Майкла Рондо. — Вот. Карта еще не пришла, но это моя страховка.

Рэнди почесал гладковыбритую щеку. Флорида сделала его лучше. После обвала рынка недвижимости он прилично набрал в весе. Зато теперь он посвящал время, свободное от жены и детей, пробежкам, отчего его подбородок лишился своего сиамского близнеца.

— Спасибо, Грейси, — сказал он своим «искренним» тоном, который звучал на удивление формально.

— Не за что. А что у тебя по той сделке в Коконат Гроув?

— Все еще уточняем детали.

— Но оно продвигается?

— Кажется, да.

— Ох, слава богу. Когда ты сказал, что мы пропустили ту последнюю выплату…

Он произнес свою обычную речь про то, что не хотел делить шкуру неубитого медведя, потом извинился и ушел якобы в туалет, захватив с собой пустой бокал.

Когда его не было, я старалась не слишком внимательно рассматривать наш дом с подгнившей крышей и водостоками. Когда мы его купили, Рэнди был уверен, что косметический ремонт сможет удвоить его стоимость. Я поверила. Он знал местный рынок. Только в 2008 году, в тот самый момент, когда мы беседовали с генеральными подрядчиками и вели жестокие споры по поводу строительных материалов, кредитный кризис — безудержный пир человеческой глупости, импульсивности и жадности — взорвал мировую экономику. Наш ипотечный кредит растворился в воздухе, и нам пришлось отказаться от реновации кухни и ванной.

После того как дом потерял в цене, банки начали отказывать нам в каких-либо денежных ссудах. Это было неприятно. Но, что гораздо хуже, они перестали выдавать деньги и всем остальным — настоящая катастрофа для бизнеса Рэнди. Его покупатели не могли платить по счетам, а собственники перепугались и поубирали вывески «Продается» со своих лужаек.

Рэнди вернулся, на лбу появилась испарина.

— На чем мы остановились? — спросил он.

— Мы говорили о деньгах, которые ты получишь с той сделки. Мы сможем закрыть просроченную выплату? И отдать деньги за этот месяц?

Он почесал кончик носа.

— Не уверен, что денег хватит на все.

— Ну, тогда та квартира во Флориде, которую ты хочешь снимать, пока подождет. Живи пока в мотеле. Мы не можем позволить себе новые расходы, пока не отдадим долги. Что насчет нашей арендуемой недвижимости? Ты следишь за всеми ежемесячными выплатами?

Рэнди затряс ногой под столешницей.

— Рэнди?

— Я ее заложил, нашу арендуемую недвижимость.

— Что? Когда? Господи, Рэнди, — сказала я, яростно сминая салфетку. — Когда речь идет о наших деньгах, ты постоянно увиливаешь!

— Я просто не хотел сбивать тебя с толку. Обсуждать каждую мелочь — не лучшая стратегия принятия правильных решений.

— Как и держать все в секрете! Полагаю, теперь это чертовски очевидно. И что мы будем делать? Мы не можем потерять это место.

— Почему нет? — Вопрос показался мне настолько идиотским, что я решила даже на него не отвечать.

— Почему не лишить наших детей права на имущество?

Он все еще отбивал ногой мелкую дробь и смотрел как-то встревоженно.

— Это называется банкротство.

— Как ни называй полную катастрофу, менее дерьмовой она от этого не станет.

Я бросила салфетку в тарелку и начала отодвигать стул, когда Рэнди схватил меня за руку.

— Посмотри на это как на изменение условий ипотеки, которое сводит наши выплаты к нулю. Конфискация — это долгий процесс. Люди, бывает, годами живут в своих домах, причем без ежемесячных ипотечных платежей.

— Это не обсуждается.

— Но подумай о деньгах, которые мы сэкономим! Черт, да мы уедем отсюда с неплохой заначкой в кармане! Сможем вложиться в дом во Флориде поприличнее. Там куча предложений.

— Ты действительно считаешь, что кто-то даст нам кредит после такого? Наши счета окажутся во всех черных списках.

— Мои — да. Но не твой, — он мягко погладил рукой карман рубашки, где лежал номер страховки Майкла Рондо.

— А что насчет ценностей? Как мы будем учить детей выполнять обязанности?

— У нас есть полное моральное право не платить. Кредитор соглашается на определенные риски, когда предоставляет ипотеку.

— Что за бред…

— Оглянись, Грейси. Компании объявляют себя банкротами каждый день. «Кмарт»^[9]. «Юнайтед»^[10]. Иногда это единственное разумное решение для бизнеса.

— Мы не «Юнайтед»! Никому нет дела до того, что мы облажались.

— Тогда просто не будем говорить детям об этом.

— Блестящий план. А если в один прекрасный день мы придем к опечатанной двери? Что тогда? Как ты им это объяснишь? Пусть лучше конфискуют арендуемую недвижимость. Этот дом нам нужно сохранить.

— Этот дом был залогом для арендованных.

— Господи, Рэнди! Ты не думал хотя бы поговорить со мной, прежде чем заложить место, где мы живем?

Он сжал челюсть.

— Слушай, ты же никогда на самом деле не хотела знать, что происходит. Тебе подавай безделушки и деньги на расходы. Ты как ребенок!

Чуть позже, после того как мы разошлись по разным углам, я мыла посуду. Рэнди подошел, развернул меня и поцеловал — этого, как он считал, достаточно, чтобы сгладить конфликт. В этот момент я успела заметить маленькую белую каплю, свисающую с его носа.

— Не хочешь немного эхинацеи, милый? — спросила я, отстраняясь от него. — У тебя, кажется, началась хроническая простуда.

— Да ладно, Грейси. У тебя день рождения. Не будь такой.

— Какой?

— Мы не одни такие. Половина ипотек в стране не выплачивается.

— А я вот одна, если уж зашла об этом речь. Ведь пока я сижу здесь как на иголках, ты уезжаешь во Флориду. Если дела правда так плохи, мы должны поехать с тобой.

— Нет. Нет, вам лучше остаться здесь и начать собираться. Знаешь, обрубить все концы.

— А ты что будешь делать?

— Ну, зарабатывать нам на жизнь для начала.

— На жизнь? Ха! Так ты это называешь?

— То есть ты хочешь сказать, что я там чем-то другим занимаюсь?

— Вообще-то это был намек на то, что ты зарабатываешь мало, но теперь у меня появились сомнения. Есть что-то, о чем ты хочешь мне рассказать?

— Тьфу ты. Просто признай это, Грейси! Признай, что ты считаешь каждую грязную пеленку, чтобы потом попрекнуть меня ею. Большинство женщин сказало бы: «Ой, Рэнди, наверное, так скучает по детям! Ему должно быть так одиноко!» Но ты думаешь просто: «Рэнди — самовлюбленная сволочь».

— Мама? — раздался голос с лестницы.

Когда я обернулась, увидела слезы в глазах Фитца. В руках он держал пустой стакан.

— Вы ругаетесь. Опять! Вы обещали, что не будете, но снова ругаетесь!

— Мы просто разговариваем, — соврал Рэнди. — Я говорю твоей маме, что из-за некоторых вещей не стоит ссориться. Нужно просто отпустить.

Глава четыре

Любовь к сцене я унаследовала не от матери.

Это совсем не означает, что у нее не было сценического таланта. Моя мама могла захватить внимание аудитории одним своим видом. У нее были скулы, как у Одри Хепберн, белоснежная кожа и голубые глаза настоящей ирландки, и чем дольше ты в них смотрел, тем глубже они казались. Если бы я унаследовала ее внешность, не пришлось бы учиться умасливать людей с помощью слов.

Как и все бесспорные красавицы, моя мама хотела, чтобы ее ценили за другое. Будучи девочкой, она жутко обижалась, что никто не считал ее умной. Став женщиной, она злилась, когда другие матери воспевали ее изящную фигуру. Она хотела, чтобы ее уважали как порядочную протестантку.

Умела ли она смеяться? Когда-то точно умела, иначе она не вышла бы замуж за паяца вроде моего отца. Но к тому времени, как я пошла в школу, она явно устала от его шутовского обаяния. Ей перестало нравиться, как он вынимал катушку из ее швейной машинки и лез целоваться. Она закатывала глаза, когда он изображал Чарли Чаплина, размахивая ее скалкой и расхаживая вокруг нее в своих огромных рабочих ботинках.

Может, отец пытался удержать маму, изображая ребячливость, искренность и спонтанность, а когда в семье действительно появился ребенок, она все поняла? Хотя, возможно, ей просто не хватало энергии, чтобы обучать хорошим манерам нас обоих. И только мне доставался «кнут».

«Вам обязательно лежать бревнами в постели?» — спрашивала она, или: «Кто из вас двоих включил отопление?»

Мама на всем пыталась экономить, и ее прагматические идеалы передалась мне. Я храню упаковки от масла и собираю резинки для денег. Пью слабый черный чай, потому что до сих пор помню бесконечные ссоры родителей из-за сахара. Появление сладостей в доме вообще было дурным знамением.

По поводу сахара они ругались каждую субботу. Это входило в расписание недели — на них я могла рассчитывать так же, как на воскресный просмотр мультиков или на свежую школьную форму в понедельник. И они всегда начинались с того, что моя мама говорила об ограничении потребления сахара, а папа сыпал в свой чай столько, что в нем ложка стояла.

Спустя столько лет я все еще помнила те «сахарные споры» слово в слово. Я могла рассказывать их наизусть с той же безупречной точностью, с какой пела свои детские дорожные песенки: «День за днем, милый Иисус…» и «Мы все поедем в Дублин, где зелено…».

— Ты добавил три ложки сахара? — спрашивала моя мама.

— Я хочу, чтобы мой чай был таким же сладким, как ты, — отвечал папа.

— Это у тебя уже будет не чай. Это сироп.

Но отец был невосприимчив к маминым присказкам: «Береженая вещь два века живет» или «Бережливость лучше богатства».

Он думал, что может рассчитывать хотя бы на крохи роскоши за то, что отказался от творческой работы в пользу тяжелого, но более доходного физического труда. Когда они с мамой познакомились, он писал стихи, ходил в летнюю школу Йейтса в Слайго и местный профессор сравнивал его с Полом Дюрканом^[11]. А теперь он рыл тоннели с работягами, едва умевшими писать собственные имена, и все из-за мамы. Папа всегда говорил, что без своих приятелей и честно заработанной вкусной еды он бы просто гулял по полю с ослами, изнывая от скуки.

— Мы могли бы обходиться и меньшими тратами. Просто не нужно сорить деньгами. Мелочи имеют значение. — А потом она поворачивалась ко мне. — Тебя это тоже касается. Теперь доедай все, что у тебя в тарелке. Если бы ты жила в стране Третьего мира, ты была бы благодарна.

В этот момент папа обычно совал мне в руку несколько банкнот, а мама бледнела и почти что с ужасом ожидала моей реакции.

— Нам еще надо заплатить за воду…

Но папа продолжал гнуть свою линию:

— Беги и купи себе новую книжку, мое сокровище. Да что уж там, купи себе платье, как у принцессы Дианы!

Настоящим облегчением был побег оттуда — вниз по дороге, через стадо овец и прямо к Фрэнку Клири, соседскому мальчишке, единственным занятием которого была игра в мяч с каменной стенкой.

Последняя ссора из-за сахара произошла после того, как мы с Клири поцеловались на спор в школе. Он избегал моего взгляда: либо волновался, что я захочу повторить, либо застенчиво опасался, что не захочу.

— Идешь в город? — Он остановил мяч ногой, резко повернулся ко мне, и по его футболке с эмблемой ГАА^[12] пошли длинные складки.

— Ага.

Мяч ударился о стену.

— Снова из-за денег?

Я кивнула.

— И кто виноват?

Клири тоже был единственным ребенком, и мы одинаково судили родителей. В деревне наши семьи были исключением — к остальным аист прилетал по четыре или пять раз.

Я пожала плечами, не зная, что сказать. Без отца не было бы веселья. Без мамы — стабильности.

— Можешь взять, — сказал он, доставая плеер из своего кармана. — Тут для ссор предков специальное колесико — выкручиваешь громкость на максимум.

— Спасибо. Пойду дальше, — сказала я, разматывая шнур.

— Удачи.

Я надела наушники, нажала кнопку воспроизведения и пошла вниз по улице под песни Джоан Арматрейдинг^[13]. Но, несмотря на ее хриплый громкий голос и пульсирующие ударные, я все еще слышала в голове голос отца: «Ты же сама постоянно жалуешься, что мы живем как нищие!»

Но я также чувствовала и мамин праведный гнев: «Мне не нужен муж с состоянием, мне нужен муж с принципами! Нам еще жить в этой деревне! Забытый долг — не значит выплаченный. Ты задолжал этим людям! А что будет, если все они однажды захотят получить свое?!»

— Я сматываю удочки, — сказал мне отец.

Это было 7 июня 1986 года. За две недели до того, как Гэльская Трудовая Партия собралась выдвинуть на обсуждение вопрос о запрете разводов в Ирландии. Мы были в парке развлечений, со всех сторон виднелись ларьки с мороженым в рожках и семейные автомобили. Тут и там вились очереди на аттракционы. Дети стреляли в тире за жетоны и милые безделушки.

Моя голова гудела из-за шума автоматов, а желудок все еще крутило после того, как я повисела вверх ногами на одной из горок.

— Я ухожу, — повторил он. — Если ты не поедешь со мной, то больше никогда меня не увидишь.

Видимо, слово, которое я не смогла из себя выдавить, было написано на моем лице: Почему?

— Ой, да брось. Ты же понимаешь, почему. Ты умная девочка. Газеты ты уж точно видела

В моем взгляде остался знак вопроса. Отец всегда общался со мной, как с другом, — то есть как с равной, — но это иногда приводило к недопониманию. Например, он ошибочно предполагал, что десятилетние девочки читают новости.

— Будет референдум по разводам и голосование. Если этот закон пройдет, то твоя мать сразу же запустит процесс. Вряд ли мы сможем договориться на разумных основаниях…

Мама. Сейчас она была дома, выглаживала папины рубашки с оголтелым упорством.

Он продолжал, но я перестала его слушать. Я вспоминала «сахарные споры» и думала: «Бог ты мой и ангелы небесные. Неужели это все из-за идиотского сахара?»

— Но она не может. Неважно — ты мой отец…

— Она ясно дала понять, что будет делать все, что захочет.

Мне стало настолько тошно, что я даже не смогла доесть свой пломбир. Я возненавидела мать так, что это было почти невыносимо. Я возненавидела ее упертость и бережливость. Была сыта по горло бесконечными дешевыми аналогами, ее «заменами» в оригинальных рецептах: маргарин вместо масла, субпродукты вместо говядины. Мама вместо папы. Да как она может вычеркнуть отца из моей жизни?

Когда папа получил ответ, он сел в свою бежевую «Тойоту» и направился на север, прямиком в Белфаст. Кажется, мы полдня ехали по бескрайним зеленым лугам, от которых меня страшно мутило. Я рассматривала тени от облаков. Я считала радуги.

Повзрослев, я с шоком осознала, что та поездка не могла занять больше часа.

Я часто вспоминала об этом, пытаясь воспроизвести события. Как это так получилось: вот мы с папой на ярмарке, мое платье все еще испачкано шоколадным соусом от мороженого, а в следующую минуту я уже изучаю потрепанную карту в его машине? Когда папа слушал трансляцию ирландского чемпионата по гольфу, я держала руль.

Он один раз потерял самообладание из-за другого водителя, и я сочувственно покачала головой.

— Твою мать, ты едешь или паркуешься?

Я улыбнулась, и он извинился за ругань.

— Ничего страшного, — сказала я.

— Ничего ведь, правда? Ты же не какой-то безмозглый попугай, который все повторяет. Тебе нужно изучать язык во всем его разнообразии. Ругань помогает выпустить пар. И успокоиться.

Даже когда мы садились на паром, который должен был проплыть через пористое бетонное сооружение, которое в середине 80-х служило границей между Ирландией и британским островом Мэн, меня не оставляло странное ощущение забытья, оставшееся после ярмарки. Метафорически выражаясь, ноги уже зафиксированы металлическим креплением, вагонетка тронулась. Теперь мне оставалось либо поднять руки и кричать от восторга, либо блевать. В любом случае, отступать было поздно.

Все это казалось абсолютно спонтанным. У меня и мысли не было, что дело обстоит несколько иначе, пока папа не передал наши паспорта сотруднику иммиграционной службы. Тот не поставил штамп, а отдал обратно, хитро улыбнувшись и подмигнув.

Мы оказались на острове только ночью. Отец припарковал машину на обочине и повел меня пешком по узкой извилистой тропинке к скалам, где обычно сидели рыбаки. В тенистой роще стоял коттедж, и его окна почти полностью скрывал разросшийся папоротник. Вдалеке мы увидели лучик света, а потом и фигуру, держащую фонарик.

— Это, должно быть, хозяйка, — сказал отец.

Опустив голову, я заметила, что он держит в руках две дорожные сумки. Не такая уж и внезапная поездка, как оказалось. Отец все спланировал. Он собирался. Но где-то глубоко внутри я понимала, что нужно дальше играть свою роль.

Я вошла в дом и отправилась искать пижамы для нас с папой, пока они с хозяйкой договаривались об условиях аренды в соседней комнате. В сумке пижам не оказалось — только несколько старых свитеров, уже не подходящих по размеру. Папа перепутал мои вещи с одеждой, которую мама отложила на благотворительность.

Так что я легла в постель в своем платье с пятном от мороженого и стала всматриваться в темное полотно незнакомого пейзажа. Я скучала по своему ночнику. Мне не хватало беспокойного вечернего блеянья наших овец. Я потянулась в карман своего пальто за плеером Клири и включила кассету, которую он сам записал. Голос Джулиана Леннона^[14] полился мне в уши. «Слишком поздно прощаться»^[15].

«Мы были вместе так давно,

Мы начали друг другу врать».

Я быстро перемотала вперед на Talking heads, «И была она»^[16].

«Она была довольна… Это точно».

Даже через толстые стены дома я чувствовала порывы ветра — это странное дыхание сельской местности. Все вокруг продолжало жить, а я парила в воздухе. Я оказалась в мире исчезнувших детей, и уже не было времени на мысли о том, что без мамы мы совершенно не сможем существовать на острове Мэн.

Когда я вспоминаю те первые недели, то понимаю, что чувствовала не обездоленность или растерянность, а трепет.

Отец меня избаловал, поскольку ему больше не надо было отчитываться перед мамой. В торговом центре он купил мне штаны с подтяжками, которые мама отвергла бы как очередную причуду. Еще он разрешил мне проколоть уши, и даже пошутил, сказав: «А проколи себе еще что-нибудь». Он не ограничивал просмотр телевизора (что было большой удачей, потому что телевизор у нас в коттедже в Куайн Хилл только «нагревался» двадцать минут). А в газетных киосках он всегда покупал мне «ерундовины» — конвертики с сюрпризами, содержание которых я быстро разгадывала. Почти в каждом был жалкий набор алюминиевых колечек, дешевых конфет и миниатюрных деревянных чашечек — кукол у меня не было, так что и чашечки были ни к чему.

Но, видимо, деньги, с которыми мы приехали из Ирландии, скоро кончились, потому что папа начал пропадать целыми днями в поисках работы, оставляя меня совсем одну.

Я пялилась в потолок.

Я думала о Клири, расчесывая воспалившиеся мочки ушей.

Я обещала папе не выходить из дома. Он говорил, что остров совсем не похож на Ирландию — здесь было больше похитителей и извращенцев. Даже почтальона впускать нельзя.

Однажды я решилась с ним это обсудить:

— Пап, я все знаю. Если незнакомец попытается меня куда-то увести, нужно кричать во все горло и звать полицейских.

— Боже, кто тебе это сказал?

— Мама.

Но разговоры о маме все еще не приветствовались.

— Не надо так делать, — сказал папа. — Если с тобой заговорит незнакомец, просто скажи мне.

Но не только чрезмерная отцовская опека была причиной моего уединения. Я ведь была приезжей, поэтому все равно не знала, где собираются местные дети. На острове ходил рейсовый автобус, но его расписание, кажется, менялось как раз в тот момент, когда я начинала в нем разбираться.

В итоге большую часть времени я просто сидела на диване, переключая каналы или слушая музыку, и старалась игнорировать урчание живота под дорогими шмотками.

Изнывая от одиночества, я стала в красках фантазировать о маминой солонине и сэндвичах с беконом. Потом в своих мечтах я переходила к английскому завтраку — скрэмблу на поджаренных тостах из содового хлеба. Я, как ни странно, вспоминала даже ее рагу со свининой и почками, хотя раньше от одного вида крутило живот.

Приливная тоска по дому уносила меня от мыслей о еде к воспоминаниям о маминых ежедневных домашних ритуалах: как по утрам она ставила чайник, спрашивала, сколько я буду сосисок, и включала «большой свет» на потолочном вентиляторе. Я почти что надеялась, что сейчас поверну голову, и она будет стоять в самом темном углу и скажет что-нибудь, вроде: «Иди поиграй с Клири, пока я мою полы» или «Ты будешь мороженое так или с вафлей?» или «У тебя чашка стоит слишком близко к краю».

Я скучала даже по тому, как она на меня ругалась. Как только остров потерял все очарование новизны, меня начало раздражать, что папа совсем не делает мне замечаний, когда я разношу грязь с улицы по всему дому или выскакиваю под ледяной дождь без плаща. Хоть бы раз что-нибудь сказал, и мне сразу полегчало бы! Что-нибудь в духе маминых причитаний: «Ты себе почки отморозишь, если так пойдешь на улицу». Или спросил бы: «И сколько ты еще собираешься смотреть телевизор?» Или потрепал бы за плечо, одновременно нежно и осуждающе: «Ты такая непутевая. В могилу меня сведешь».

Всякий раз, когда желание вернуться к маме достигало пика, папа приходил домой и разговаривал со мной в той неподражаемой взрослой манере, которая заставляла меня самой себе дивиться: что я, с ума сошла — скучать по маминым покровительственным проповедям о третьем мире?

— Ты когда-нибудь замечала, что девяносто процентов людей поливают грязью тех, с кем работают? — спрашивал он.

— Замечала, — врала я.

— Ну конечно. Все постоянно жалуются: «Не могу поверить, что ее повысили» или «Такой-то такой-то из моего отдела с самого начала меня невзлюбил». Неудивительно, что экономика в заднице. Никто не работает, все собачатся с коллегами!

Я сочувственно цокала языком, потому что понимала: это способ сказать, что он снова просидел весь вечер в пабе и никуда не устроился. Потом я обязательно делала комплимент его «костюму для собеседований»: деловой рубашке с засученными рукавами, как у политика во время кризиса.

— Спасибо, — говорил мне папа, становясь одновременно серьезным и нежным. — Только навсегда запомни: встречают по одежке, а провожают по уму. Будь начеку, никогда не упускай возможности и оставайся энергичной! — Он потянулся за пустым пакетом чипсов. — Давай представим, что я провожу собеседование на должность Главы Отдела Поедателей Чипсов.

— Там ничего нет, — произнесла я скорбно, потому что таким образом уже я признавалась, что вылизала упаковку, когда его не было дома.

Папины глаза светились.

— Неважно! Давай, убеди меня, что ты создана для этой работы.

— Ну…

— Давай! Я видел уже кучу кандидатов. Тебе нужно вбить мне в голову мысль, что ты лучше всех.

— У меня большой опыт поедания чипсов.

— Нет, не то. Когда ты прямо говоришь о своих достоинствах, ты навязываешься. Надо помягче. Относись к каждому человеку так, будто он — это отдельная страна со своей культурой. Нельзя ко всем применять одну и ту же методику.

Когда папе в очередной раз не удалось устроиться на работу, мы переехали к нашей хозяйке, Маргейд, и ее бесхвостым котам, чтобы сэкономить на арендной плате.

С тех пор как мы покинули дом, я ни разу не плакала из-за мамы, но я ревела белугой, когда папа сообщил: «Уже некоторое время мы с Маргейд состоим в определенного рода „отношениях“. И теперь, как выразился бы Филип Ларкин^[17], „пора пустить лодку нашей любви по волнам сурового быта“». Несколько дней подряд я ходила с опухшими от слез глазами и вся в соплях.

Даже будучи ребенком, я понимала, что это просто мера по сокращению расходов, которая никак не связана с романтикой. Мой отец на самом деле не любил Маргейд. Она была морщинистой вдовой, пахнущей мокрой шерстью и копченой рыбой. Ее покойный муж был бухгалтером и зарабатывал на жизнь тем, что помогал многочисленным островитянам, уклоняющимся от налогов. С тех пор как он умер, она в основном пила джин, вышивала на гобеленах мэнские пословицы. Самый устрашающий висел в гостевой комнате, где я спала: «Nee yn irrynys ta cummal ayndiu, soilshean magh ayns nyn mea». Это означало: «Свет правды внутри тебя озаряет всю твою жизнь».

Несмотря ни на что, меня все еще волновало, что из-за этой папиной измены нам будет сложнее вернуться в Ирландию. Что, если мама не сможет простить ему интрижку с другой женщиной? До появления Маргейд я по-детски надеялась, что расставание разожжет в их сердцах новую любовь. Я представляла, как мы втроем воссоединимся в канун Рождества. Фантазии были яркими и детализированными: я почти что видела перед собой рождественский пудинг под взбитыми сливками. Но Маргейд посмела покуситься на святое.

Обычная десятилетняя девочка исчезла, когда мы переехали к Мардж.

В первую очередь я стала выглядеть совсем по-другому. Отец попросил Маргейд подстричь мне волосы. Наблюдая за приземлением моих кудряшек на кухонный линолеум, я готовилась к радикальным изменениям. Когда она подняла зеркальце, я встретилась лицом к лицу с кучерявой Жанной д’Арк. В тот момент я подумала, как же хорошо, что мы не собирались сразу возвращаться в Ирландию. Я ни за что на свете не решилась бы предстать перед мамой со стрижкой «под горшок».

Но это была только первая трансформация.

Накануне переезда мы с папой решили пройтись по ближайшим магазинам и выбрать подарки для фей^[18]. Тогда он сказал, что собрался постоянно использовать американский акцент.

— Зачем? — спросила я, когда мы остались в овощной лавке одни.

— Я снял коттедж на выходные, прикинувшись американцем, — сказал отец.

Тогда я поняла, что и раньше это замечала, но не обращала внимания: с Маргейд отец иногда разговаривал как карикатурный Роберт де Ниро.

— Зачем? — повторила я так нелепо, будто пыталась вывернуть себе локти.

— Слишком рискованно быть ирландцем.

— Потому что мама может приехать нас искать? И засадить тебя в тюрьму за похищение ребенка?

Прямолинейность его обескуражила. Мы практически никогда не разговаривали о том, как именно он увез меня из дома. Три месяца мы прикидывались, что «развлекаемся», будто это были просто веселые каникулы, полностью санкционированные мамой.

— Да.

— Но тебе придется разговаривать гораздо больше, если мы будем жить с Маргейд. Думаешь, она не поймет, что ты не американец?

Папа с сомнением покачал головой.

— Люди типа Мардж, которые не ездили никуда дальше «Теско»^[19], не смогут отличить парня из Дублина в Ирландии от парня из Дублина в Огайо. Ирландский акцент звучит как британский для американцев и как американский для англичан.

Я на секунду задумалась. Мардж говорила на двух языках: англо-мэнском, потомке средневекового ливерпульского, и мэнском гэльском, который она использовала только со своими галдящими стареющими подружками, когда я могла услышать. Другие диалекты, казалось, ее утомляли.

— Хорошо, а что насчет меня? — спросила я, чувствуя, как во мне поднимается паника. Было похоже на то, что папа спрятался в укрытии, а меня оставил на линии огня.

Он потер кончик носа и задумался.

— Ну, у тебя два варианта. Первый: ты начинаешь работать над своим американским акцентом. И второй: помалкиваешь.

Я посмотрела на него с таким ужасом, будто уже онемела.

— Только не начинай. Детям постоянно говорят, чтоб были тише воды, ниже травы. Можешь книжки читать. Книга — лучшая маска, проверено. Спрячься за ней, и никто даже предположить не сможет, что ты из себя представляешь. Попробуй «Удивительный волшебник из страны Оз». Она американская.

Не считая пабов, самой любимой вещью моего отца, оставшейся в Ирландии, был старинный справочник под названием «Универсальный самоучитель», пожелтевший от сигаретного дыма. Папа курил беспрерывно, когда читал. Наполовину энциклопедия, наполовину руководство по этикету, этот фолиант содержал краткую информацию практически обо всем: основы юриспруденции, история современных государств, известные театральные деятели. В нем были инструкции по наложению гипса на сломанную ногу, чистке винтовки, найму архитектора и работе с ним («большинство архитекторов ставят перед собой задачи либо слишком творческие, либо слишком утилитарные…»). Отец всегда говорил, что человек может быстро стать экспертом в чем угодно, нужно только выбрать что-то непопулярное или сложно доказуемое.

— У Маргейд дома только кулинарные книги, — сказала я.

— Я попробую добыть тебе абонемент в библиотеку.

Подул холодный ветер, — если бы у меня были длинные волосы, он бы их взъерошил, — и я впервые осознала, что было уже позднее лето, почти осень. Я не заглядывала в календарь с нашего отъезда из Ирландии.

Я почувствовала внезапный приступ беспокойства при мысли о том, что могла пропустить первый день в школе. До этого я хорошо училась, и совсем не хотелось остаться на второй год, когда Клири перейдет в следующий класс.

— Референдум по разводам, — сказала я.

— Что с ним?

— Закон прошел?

— Нет. Большинство проголосовало против.

— И?

Папа сделал злое лицо.

— У меня перед глазами твоя мать встает, когда ты так на меня смотришь!

По крайней мере папа сдержал свое слово по поводу библиотеки. Он убедил не особо обремененную интеллектом Маргейд завести читательский билет. А потом, пофлиртовав с главной библиотекаршей с помощью томных взглядов и стихов елизаветинских времен, уговорил ее позволить мне брать книги домой по билету Мардж.

Неделями напролет я читала, лежа в кровати под лоскутным одеялом, сшитым из одежды покойного мужа Маргейд, и старалась развиваться в двух направлениях. В первую очередь я внимательно изучала то, что обычно интересует десятилеток — путешествия во времени, верховая езда и тому подобное, так что, если бы мне довелось снова увидеться с матерью, она не заподозрила бы отца в том, что он забивает мне голову всякими непотребствами. А помимо этого, я старалась запоминать выражения и пословицы, которые, как мне казалось, были американскими:

«Извините, я не хотела» (Дороти, «Удивительный волшебник из страны Оз», стр. 122)

«Ух ты! Ну и улов!» (Фрэнк, «Братья Харди и Башня сокровищ»^[20], стр. 52)

«Как пить дать» (Дядя Рэндольф, «Школа прерий»^[21], стр. 79)

«Зима будет — первый класс!» (Даррелл, «Школа прерий», стр. 87)

«Батюшки светы!.. Чтобы мне провалиться на этом месте!» (Даррелл, «Школа прерий», стр. 170)

Но самой полезной для меня оказалась «Элоиза»^[22].

Сначала я отмахнулась от нее, решив, что это будет слишком простое чтение, ведь Элоиза из книжки была на целых четыре года младше меня. Но после книг о прериях я постоянно видела кошмары, в которых меня похищали «краснокожие», а сама тема «слишком быстро повзрослевших детей» затрагивала душевные струны: как будто, покинув Ирландию, я потеряла часть своей невинности.

В Элоизе меня сразу подкупило то, что без матери ей было вполне неплохо. А еще ее сила: она превратила заточение в свободу, забрав то, что ей полагалось по праву. Она прерывала чужие телефонные разговоры. Вскрывала чужие посылки. Расстраивала свадьбы. Элоиза научила меня, что надо говорить на одном дыхании, чтобы звучать по-американски: фразы должны литься рекой, пунктуацией можно пренебречь. Помимо этого, она заставила меня на всю оставшуюся жизнь полюбить Нью-Йорк и отели. Они стали казаться мне свободными от моральных условностей площадками для игр, где обычная вежливость и рассудительность уже не работали.

Но самое главное, я позаимствовала у Элоизы кредо, которое помогало мне справляться со всеми проблемами на свете: «Вот что я люблю делать: притворяться».

Глава пять

Несмотря на все разговоры о мистических совпадениях и новых друзьях, я не собиралась продолжать общение с Мелани Эшворт после того дня в бассейне. Не потому, что у нас не было ничего общего. И уж точно не потому, что ко мне выстроилась очередь знакомых из Катскилла. На горизонте маячила угроза конфискации жилья и переезда во Флориду, и последнее, что мне было нужно, — еще одно прощание. Особенно с женщиной, которой я представилась вымышленным именем ради бесплатного обеда.

Но когда она попросила в «Оделле» мой номер, я поступила порядочно и продиктовала ей правильные цифры, не проронив ни слова, когда она забивала в свой телефон неверное «Т-Р-Е-Й…».

Тем же вечером я получила от нее первое сообщение. Я рылась в ванном шкафчике Рэнди после того, как он отправился обратно во Флориду бюджетным рейсом. За средствами для волос от Kiehl’s^[23], которые Рэнди покупал за бешеные деньги и никогда не использовал, я нашла пустую жестянку от мятных конфет. Я провела влажным пальцем по стенкам, собирая жалкие остатки белого порошка и пытаясь понять, была это крошка от леденцов или следы наркотиков.

Первое ее сообщение я проигнорировала: «Привет, Трейси! Я загуглила „джин как средство от насекомых“, и ты оказалась права!»

Но когда спустя двадцать минут пришло второе, мне пришлось оторваться от своих дел: «Я искала тебя в Фейсбуке, но не смогла найти. Ты в Сети? Хочу кинуть тебе ссылку на кантри-вечеринку, которую организовывает местный худсовет».

Я, как незаконный иммигрант, не особо-то пользовалась соцсетями.

«Извини! — ответила я. — Удалила свой аккаунт в прошлом году».

«Ух ты! Нонконформистка! Так держать!»

Я опустила глаза на картонную коробку, наполовину заполненную вещами для переезда, и она напомнила мне обо всех ужасах, поджидающих во Флориде. Рэнди будет глазеть на девиц в белых джинсах. Фитц обязательно захочет посетить нелегальный зоопарк с аллигаторами. В прошлом каждый шаг приближал меня к вершине. А в тот момент я шла даже не по прямой. Что могла предложить мне Флорида, кроме картин с пеликанами и солнечных ожогов?

Я открыла браузер на компьютере и начала создавать новый почтовый ящик. Адрес БьюллерТрейси был еще не занят.

«Не совсем! — написала я Мелани. — Просто я стала немного одержима. Вот моя почта. Скинешь ссылку туда?»

Назначать личную встречу — это дело ответственное и деликатное. Почти как превращаться из друзей в любовников — и Мелани явно не терпелось «прыгнуть ко мне в постель». Она прислала мне онлайн-приглашение на фестиваль капкейков (#нямнямням #нездоровоепитание) через несколько минут.

Через три дня мы уже были там. Я устроила целое представление, организовав ее дочери бесплатную прогулку на пони, пока Мелани, стоя вдалеке и разговаривая с мужем по телефону, улыбалась, как Чеширский кот, и повторяла: «Я по тебе скучаю». После этого разговора она была настолько благодарна, что купила на всех две дюжины капкейков по четыре доллара каждый, чтобы мы могли попробовать все вкусы. Мы так хорошо провели время, что я пренебрегла рациональностью и пригласила их с дочкой в Катскилл поиграть на нашей площадке с ржавыми качелями.

Пригласить Мелани было оправданным риском. Перед ее приходом я спрятала каждую мелочь, которая могла бы выстрелить в нее именем «Грейс» как заряженное ружье: от наклеек на конверты с обратным адресом до настенного календаря с ярко выделенными напоминаниями («Грейси: ярмарка с выпечкой!»).

Как оказалось, не только я нервничала.

«Осторожнее, Габриэлла…» — не переставала повторять Мелани после того, как они пришли. Это было что-то вроде материнского нервного тика. Осторожнее, муравьи кусаются. Осторожнее, не подверни лодыжку в этих сандалиях. Осторожно, не порань Фитца, ты большая девочка, ты намного тяжелее. И, в конце концов: «Осторожнее, не кидай грязь Китти в глаза…»

Габриэлла всего лишь играла с экскаватором Фитца с гаражной распродажи, пытаясь собрать раскрошенный бетон в кучку.

Ничто так не помогает посмотреть на свой дом свежим взглядом, как новый друг, пришедший в гости. Сидя в своем складном стуле, я увидела, насколько все запущено. Взгляд остановился на оконной раме с черной плесенью. Как бы я хотела, чтобы у нас была настоящая песочница или хотя бы несколько неискалеченных кукол — с обеими руками и ногами и с различимыми лицами.

Если бы Мел была кем-то другим, я могла бы сказать, что мы приобрели очень большой участок, и из-за новых неподъемных налогов на землю все так убого и неказисто. Но потом я подумала, что Мелани будет приятно иметь ручную нищую подружку, обитающую за пределами пузыря благополучия, — ведь можно сравнивать жизни и чувствовать себя #счастливицей.

— Все нормально, — сказала я в защиту Габриэллы. — Ты просто роешь землю, да? Закладываешь фундамент? Ты хочешь построить мамочке новый дом, по соседству с моим?

Габриэлла улыбнулась.

— Мама, я строю тебе дом!

Мелани отмахнулась от стаи мошкары у своего лица.

— Ка-а-ак бы я хотела новый дом. Мы рассматривали этот вариант, но…

— Ты хотела построить дом?

Она кивнула.

— Это всегда была моя мечта. Но Виктор на целый год уехал в Лондон. Это слишком серьезный проект. Вместо этого сделаем пристройку к нашему дому здесь. Я очень хочу большую гостиную с видом. Что-нибудь посовременнее. Все экологичное, разумеется. Здесь это серьезно влияет на цену.

— Твой муж переехал в Лондон? — Тот факт, что она ни разу не упоминала об этом, был свидетельством не такой уж и близкой дружбы.

— Уехал в понедельник.

У меня отвисла челюсть. А где же новости об этом в соцсетях?

— Он ездил туда и обратно месяцами. Так проще. Это же временно… — Фразы звучали монотонно, и у меня возникло впечатление, что она повторяла их уже много раз.

Я посмотрела на нее с теплотой:

— Ну, значит, совсем ненадолго.

— Только если ты считаешь, что год — это не долго. Но что здесь можно сказать? У него там работа.

— Он занимается финансами?

Она кивнула.

— Он работал в управлении ОДО…

— ОДО? — Тут мне даже не пришлось прикидываться дурочкой.

— Не спрашивай. Не уверена, что до конца понимаю, что это вообще такое. Как бы там ни было, это перестало быть актуально, когда экономика накрылась. Он поехал в Лондон работать в дочерней фирме своей компании.

Словно плохой танцор в попытках попасть в ритм, Мелани постоянно пожимала плечами. Она сделала глоток шорле^[24].

— Значит, мы в одной лодке.

— Ах да. Я помню, что ты недавно что-то упоминала, но я подумала, что Рэнди уехал только на неделю. Вы теперь тоже живете врозь?

— Он риелтор. В этих краях стало сложно хоть что-то заработать после краха субстандартных кредитов. Он приезжает на выходные, когда может. А сейчас это означает раз в месяц — авиаперелеты чудовищно дорогие.

— Он уехал обратно в Великобританию?

Боже! Я чуть не расхохоталась. Мелани подумала, что Рэнди был англичанином. Рэнди — в стране, где его имя обозначало «озабоченный»^[25].

Но уже второй раз я не стала разубеждать ее.

— Да, так и есть.

И — вот оно: улыбка и вздох облегчения. Глаза Мелани засияли, и взгляд зацвел.

— Оба наших мужа за границей! Что за безумное совпадение!

— Не то слово.

— Просто я обожаю совпадения. А ты?

— Я тоже.

Секунду мы смотрели на лица друг друга, блестящие от пота, и даже не мигали, ошарашенные этой ситуацией.

А потом Мелани сказала:

— Когда случаются совпадения, у меня появляется чувство, что… Даже не знаю… Что я на правильном пути? Это как судьба. Так, значит, твой муж скоро возвращается? Или вы с детьми переедете к нему в Великобританию?

— Мы скоро поедем к нему. — Я понизила голос, чтобы Фитц и Китти не услышали меня из-за скрипа качелей с лошадками. — Этот дом должны конфисковать, что сильно все усложняет.

Ее глаза округлялись все сильнее, пока я расписывала ей, насколько Рэнди, привыкший к невероятному темпу продаж, был потрясен, когда банки начали отказывать в кредитовании.

— Я даже представить себе не могу, что это был за стресс. И что вы сделали?

— Ну, что все делают. Затянули пояса — во всяком случае, я — и отдали свои сбережения.

Мелани ахнула.

— Все сбережения?

— Испарились, — сказала я, изобразив жест фокусника. — Но тяжелее всего было справляться с тем эмоциональным грузом, что упал на Рэнди. Ему не хватало драйва. Знаешь, того возбуждения, когда ведешь борьбу за очередной дом. Переговоров каждый день. Без всего этого он стал как депрессивный подросток.

— О, Трейси. Сколько у вас осталось времени?

— На самом деле уведомление о выселении может появиться в любой момент.

Тогда мой голос надломился из-за искренних чувств. Было больно вспоминать, с какой дотошностью я выбирала обои в этот дом всего два года назад. Я еще покупала яркие толстые журналы с дизайнами интерьера и думала, как бы «добавить перчинки» и «придать характер» своему «пространству».

— Как Рэнди справляется?

Легкий, тихий смешок.

— О, он не справляется. Это делаю я. Поэтому обычно по вечерам я занимаюсь тем, что заворачиваю хрупкие предметы в газеты.

Каждое утро Фитц приходит ко мне с новыми вопросами: «Мама, а где зеркало?», «Мама, что случилось с книгами?». Это как рождественское утро, только наоборот.

— Пожалуйста, не говори никому, — добавила я. Старая фраза, сама слетевшая с моего языка. — Это так стыдно…

— Да уж, хорошего мало. Ох, Трейси. Я понимаю, что ты чувствуешь. — Мелани всматривалась в мое лицо, и из-за жалобного выражения на ее лбу появилась складка.

— Спасибо, — сказала я. — Я рада, что хоть кто-то понимает. Потому что в последнее время я сама как будто оцепенела.

Мелани уронила свой стакан в грязь, даже не обратив внимания, когда ей на ноги просыпались кубики льда, и подалась вперед, чтобы обнять меня. Она была такой худой, будто на ней не было защитного слоя. Прижавшись к ней, я отчетливо ощутила, что она не носит лифчик.

Когда она отстранилась, ее лицо горело от вина, а глаза были на мокром месте. С начала разговора о Лондоне они все наполнялись слезами.

— О, ну ничего, я уверена, что с нами все будет в порядке! — От ее взгляда «Ну ты и жалкая!» хотелось ножовкой отпилить себе голову, как и от настойчивости в желании узнать все непрезентабельные подробности.

Хорошо скрываемая ярость разгоралась и начинала подогревать безрассудное желание пойти на авантюру. Я была на грани, почти готова себя закопать, и даже не переживала по этому поводу. Отец научил меня, что искусно вызванная жалость не должна пропадать зря. Плюс за годы работы с Озом я выучила свой сценарий наизусть.

— На самом деле я думала, что этим летом смогу наконец найти время для самой себя. Когда нет Рэнди, мне особо не на что отвлекаться. Может, тебе стоит сделать то же самое. Найди для себя какой-нибудь проект. Например, что-то типа твоей пристройки.

— О нет, я никогда не смогла бы сделать что-то настолько масштабное одна.

— Я могу давать тебе советы. Я работала архитектором в Британии. До Фитца и Китти.

— Правда? Ты шутишь! Какая же я была идиотка, решив, что мы обе просто домашние курицы-наседки. Ха-ха. А ведь у тебя была карьера!

Напускной скромностью я старалась показать, как мало значила эта «разница» между нами.

— Была карьера. Уже много времени прошло. С тех пор как у Рэнди начались проблемы с работой, я пытаюсь вернуться в профессию. Несколько раз работала с пристройками к жилым домам.

— Не может быть!

— Мне сразу вспомнился загородный дом в Уорикшире. Было похоже на то, о чем ты говорила. Я потом пришлю тебе свой сайт. Можешь посмотреть фотографии. Вдруг тебя что-нибудь вдохновит.

— Ой, конечно! Пожалуйста, присылай, я так хочу посмотреть!

Я взяла в руки телефон и увидела, что Рэнди не ответил ни на одно мое сообщение. С искренним раздражением я солгала:

— Черт, интернет не работает весь день. Я пришлю потом. Обещаю.

— Хорошо, ну расскажи мне, каково это — быть архитектором? Ты работала в Лондоне, не иначе.

— Все как в браке. Тратишь много времени. И эмоций. Когда проект идет хорошо, ты в восторге. А когда нет, начинаешь злиться и чувствовать, что попала в ловушку.

— Ты работала в большой компании?

— Не, это была маленькая частная фирма. Преимущественно занималась дизайном гостевых домиков за границей.

— Где?

— На побережье в Турции, которое еще называют Турецкой Ривьерой. Знаешь это место?

— Нет, но звучит очень элитно! Должно быть, ты была хороша в своем деле.

— Ну, этого я не знаю. Все архитекторы настроены либо слишком творчески, либо слишком практически. Я пыталась занять срединную позицию. Моей настоящей слабостью были технические дисциплины. У меня никогда не было особого таланта к созданию моделей.

— О, я тебя умоляю! — воскликнула Мелани так, будто я напрашивалась на комплименты. — Наверняка ты все делала замечательно. Только посмотри на это место! И, могу поспорить, бюджет у тебя был ограничен.

Я заставила себя улыбнуться в ответ на этот неоднозначный комплимент.

— Да, — сказала я, — я могу многого достичь малыми средствами. В этом смысле я весьма изобретательна.

После ухода Эшвортов дети были без сил. Фитц отрубился к семи, заснув над своим блокнотом с кучей каракулей. Китти долго возилась с подушкой, у которой, по ее убеждению, была сторона для плохих снов и сторона для хороших — перевернешь, и кошмар сменится сладкой грезой, — но в итоге уснула лицом вниз.

Выходя на цыпочках из их комнаты, я заглянула в телефон. Рэнди все еще не написал. Так что я решила позвонить.

Сев у реки с телефоном в руке, я в темноте прислушивалась к течению. Здесь легче вспоминалось, как мы с Рэнди часами болтали, опустив ноги в воду, и смеялись, будто парящие над нами чайки.

Я соблазнила Рэнди сознательно, почти так же, как я сейчас очаровывала Мелани: просто определяя и удовлетворяя его скрытые потребности. Он рос без отца, а его мать умерла от рака в год нашего знакомства, так что я выпячивала свой материнский инстинкт, используя как козырь уже готового однолетку. У него также была определенная склонность к самокритичности, так что я помогала ему стать более уверенным в себе, чрезмерно восхищаясь и интересуясь всем американским. «Почему американцы кладут яйца в холодильник?» — спрашивала я. Или: «А кто такая Хелен Келлер? Что в ней такого особенного?» Тогда Рэнди раздувал грудь и начинал с умным видом и чувством собственного превосходства распинаться о сальмонелле или триумфальной силе духа Келлер перед лицом недуга.

— Алло? — прозвучал голос Рэнди поверх разговоров и гула басов.

— Привет, дорогой. У тебя все в порядке?

— О, Грейси. Привет. Да. Просто я сейчас работаю со своим онлайн-курсом по лицензированию.

— Интересная тема? — Я стиснула зубы.

За этим вопросом последовала пауза. Я прямо-таки видела перед глазами, как он пробирается к выходу через толпу, пришедшую на «счастливый час». В трубке стал слышен ветер, когда он добрался до двери.

— А… да, в общем-то. Я изучаю жалобы о незаконном задержании имущества — как можно выселить коммерческих арендаторов.

Ага, а я набиваю пухом одеяла для сирот.

Но наш брак бы не удался, если бы мы были более строги в отношении подобных вещей. У нас было молчаливое соглашение: я притворяюсь, что похмелья Рэнди — это простые пищевые отравления, а он соглашается, что «проще» хранить наши налоговые декларации отдельно и «более безопасно» держать наше свидетельство о браке в банковской ячейке, которую он никогда не видел.

— Звучит занудно.

— Так и есть, — подтвердил он, перекрикивая женский смех.

— Я писала тебе весь день. Нашу карту «АмЭкс»^[26] не приняли, когда я попыталась расплатиться ею в супермаркете. Я им позвонила, и мне сказали, что баланс на ней достиг критической суммы в четыре тысячи…

— Да, я знаю. Я просто жду чека по тому кондоминиуму на Южном Бискейне, чтобы завтра им заплатить. Извини, Грейс, у меня тут появилась возможность посмотреть на угловой особняк на Фишер Айленде…

— Поняла. Хорошо. Иди. Лови волну.

— В буквальном смысле! Ты бы видела яхту этого парня.

Мы распрощались. Чашка чая восстановила мои силы, и я уселась за компьютер. Пароль от аккаунта Рэнди в Фейсбуке я знала всегда, но не совалась туда уже сто лет, потому что меня настолько утомили его рассказы о Флориде, что даже под пытками я не стала бы рассматривать фото с мохито и пальмами еще и онлайн.

Но во время своего последнего визита Рэнди сам постирал свою одежду — впервые за всю историю наблюдений. Не придав этому особого значения, я предположила, что таким образом он просто оказал мне услугу в день рождения. Но в свете сегодняшнего разговора я начала предполагать что-то пострашнее. Что-то с участием девочек в мини-юбках из Майами.

В аккаунте Рэнди я не нашла сообщений в папках «Входящие» и «Исходящие» — что-то новенькое. С каких это пор и почему, интересно, он начал их удалять?

Я проверила заархивированные сообщения. Среди бесконечных переписок Рэнди с его флоридским товарищем по работе — то-се, «беда с жилищным фондом», пятое-десятое, «цены ползут вверх семимильными шагами» — я нашла ветку сообщений, где участвовал сам Рэнди и женщина по имени Ванесса.

Прежде чем сердце остановилось, я успокоила себя мыслью, что Ванесса может быть клиенткой.

Я нажала на ее профиль: младший агент в фирме недвижимости, где Рэнди оплачивал себе рабочее место нашими последними деньгами. Не замужем. Только исполнилось тридцать. На три размера стройнее меня, с сиськами навыкат и насквозь фальшивая. Фотографии — сплошь с похожими на паучьи лапки ресницами и чудовищным слоем тональника, который соскрести можно только наждачкой.

Одна из картинок на ее странице — с надписью «Я с Кубы, сучечки» — заставила меня вспомнить ужин в день моего рождения.

Как тогда Рэнди сказал? «Там есть такая штука. Мохо и рельена… Это лучше, чем секс! Ничего подобного в жизни не ел!»

Я вернулась к переписке.

Она: «Спасибо за все. Мне теперь гораздо лучше».

Он: «Да, мне тоже. Мы могли бы встретиться в среду, чтобы продолжить, если это поможет».

Она: «А что я еще могу для тебя сделать?»

Он, с подмигивающим смайликом: «Я уверен, что-нибудь найдется».

Она: «Как твои ноги с коленями?»

Он: «Ну, следов от ковра не осталось! А ты как? Мы тут о тебе вспоминаем»

«Мы» — это Рэнди и его член? А ободранные коленки были последствием перепиха на ковре?

Где-то во вселенной раздался крик Вильгельма^[27].

Я понимала, почему Рэнди мог на это решиться: возраст, проблемы с деньгами, неприятности на работе. Но Оз хотя бы предложил разъехаться, прежде чем спать с другой женщиной.

Рэнди понадобилось расстояние в половину Восточного побережья и работа в придачу, чтобы оправдать возникшую между нами эмоциональную пропасть. Он действовал исподтишка, полагая, что я слишком занята детьми, чтобы беспокоиться об этом или просто заметить.

Мне пришло в голову, что я могла бы позвонить Рэнди сразу и спросить его в лоб: «Кто такая Ванесса?» Начала бы угрожать, что, если он соврет, я уйду от него и добьюсь полной опеки над Кит.

Но в конце концов это был бы блеф. У меня были, мягко выражаясь, «проблемы с подтверждением личности». Плюс просроченная виза. Если бы я пожелала встретиться с Рэнди у адвоката, высока вероятность, что я потеряла бы обоих детей и попала в американскую тюрьму. Остаток своего детства Фитц и Китти видели бы меня только в оранжевой форме, а я бы коротала свой срок за мошенничество с личными данными, поедая булочки с майонезом, которые американцы называют «печенье с подливой».

Я сжала губы. У меня были дела. Я переключилась на Систему Библиотеки Мид-Хастон и заказала с аккаунта Рэнди несколько книг, в том числе «Путеводитель по американским домам».

У меня уже был готовый скелет сайта архитектурного агентства, который я создала много лет назад, когда помогала Озу с несуществующими гостевыми домами, и я даже помнила многие свои реплики:

«Гостиные должны быть размещены в скошенных углах».

«Я все-таки виню Пьера Шаро за эту чертову придумку со стеклянными стенами».

Помимо всего прочего, мне нужно было купить домен АрхитектураБьюллер. ком. Потом дело дошло до вырезания и вставки картинок, которые должны были сделать сайт более актуальным. Последний раз, когда я использовала эту штуку, Фитц был в утробе, размером не больше гусеницы, а колонны еще считались модными.

Самым презентабельным из стандартных шрифтов я напечатала: «Моя цель — внести свежесть в образы моих зданий и пристроек. Я гарантирую своим клиентам добросовестное отношение к выбору дизайна и полное соблюдение его целостности…»

Пришло время воспользоваться страховкой.

Глава шесть

«Я в восторге от твоего сайта!» — написала мне Мелани.

Очередной невыносимо жаркий день. Я стояла в почтовом отделении, чтобы купить марки и написать Озу в тюрьму.

Всю корреспонденцию я высылала через мою подругу-британку Симу, которая заняла муниципальную квартиру в Лондоне, где раньше жили мы с Фитцем. В то время она была единственным человеком, который знал, что я переехала в Штаты. Сохранять мое местонахождение в секрете было превентивной мерой. Таким образом Оз не смог бы меня сдать, чтоб ему скостили срок, как бы сильно он ни страшился местных преступных группировок и ледяного душа.

Само письмо было коротенькое. В основном я делилась небольшими новостями о Фитце: «У него начал шататься первый зуб. Он произносит „сосновые шишки“ как „сосновые сиськи“. Ему очень нравятся география и Гарри Поттер. Мы тут недавно выяснили, что на гугл-картах дом 10 по Даунинг Стрит выглядит размытым, поэтому, по заверениям Фитца, невидим для магглов».

«Ты где?» — снова написала Мелани, не получив мгновенный ответ.

Я попыталась ответить, но Китти стала дергать меня за брюки, а автозамена на телефоне раз за разом исправляла «архитектура» на «архипелаг». Помимо всего прочего, я не могла выкинуть из головы образ, как Ванесса «курит кубинскую сигару» Рэнди, — от этого к горлу подступала желчь.

Работник почты посмотрел на меня с неодобрением.

— Я хочу квадратик! — крикнула Китти. А потом завыла, как сирена: — Квадра-а-атик!

До меня дошло, что она имеет в виду конверт для Симы, и я подняла ее вверх, чтобы она могла сунуть письмо в прорезь.

Потом я дала ей ключ от своего почтового ящика и позволила забрать стопку конвертов. Среди различных предложений по реструктуризации долга я нашла новое письмо по поводу конфискации — на тот момент наиболее устрашающее.

У ВАС ИМЕЕТСЯ ДВАДЦАТЬ КАЛЕНДАРНЫХ ДНЕЙ, ЧТОБЫ ПРИСЛАТЬ ПИСЬМЕННЫЙ ОТВЕТ НА ЖАЛОБУ, ИЗЛОЖЕННУЮ В ТЕКСТЕ ПРИЛОЖЕНИЯ. ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК В КАЧЕСТВЕ ОТВЕТА ПРИНЯТ НЕ БУДЕТ. ЕСЛИ ВЫ НЕ ПРИШЛЕТЕ ОТВЕТ ВОВРЕМЯ, ВАША ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА, ВСЕ ДЕНЕЖНЫЕ СРЕДСТВА И СОБСТВЕННОСТЬ МОГУТ БЫТЬ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ИЗЪЯТЫ БЕЗ ПОВТОРНЫХ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЙ СО СТОРОНЫ СУДА.

Заголовок: «БАНК АМЕРИКИ, Истец (истцы), РЭНДАЛЛ МЮЛЛЕР, Ответчик» заставил почувствовать запах конского волоса, пропитавший все британские суды.

Я пихнула конверт под мышку. Злоба разгоралась с новой силой. Неудивительно, что Рэнди не особо паниковал по поводу конфискации. У него был мяч-антистресс. Даже два — оба в татуировках, где-то в районе груди Ванессы.

Яростно стуча пальцами по экрану, я написала Мелани: «Ты слишком добра! Сайт сейчас на реконструкции. Это просто чтобы ты получила представление».

Сразу после просроченного счета за кабельное телевидение мне в руки попал конверт с перевыпущенной кредиткой Майкла Рондо.

Бодрый сотрудник отдела по работе с клиентами сразу помог, когда я позвонила. Используя приложение по изменению голоса, я сильно понизила тембр, стараясь дышать через диафрагму, и чисто «по-мужски» повозмущалась слишком долгим ожиданием ответа. Потом я сообщила об «утере карты» и изменила свой платежный адрес.

Прямо на почте я оторвала карточку от конверта, сняла липкую клеевую каплю и прочувствовала всю триумфальность момента.

Зазвонил телефон. Мелани.

Я ответила.

— Мел, подружка!

Использование слова на букву «П» было стратегическим ходом. Дни напролет я бомбардировала Мелани «подружкой». А потом внезапно переставала. Подсознательно это должно было напоминать ей, что мое расположение — вещь непостоянная.

— Привет, Трейси! Извини, что звоню. Сейчас неудобно говорить?

— Очень удобно.

— Я в полном восторге от твоего сайта. Вот только некоторые ссылки не открываются.

— Правда? Какие?

— Дай посмотреть… Сайт главного подрядчика по пристройке в Кокадилли. О, и еще по проекту «Сад Хейнса».

Значит, она заметила. Я планировала сделать сайты липовых подрядчиков позже.

— Проклятье. Видимо, битые ссылки. Я начинаю терять веру в женщину, которая переделывает мой сайт. Попробуй вбить в поиске Грин-Оак-Аркитектс-Точка-Ко-точка-Юкей. Я работала у них, прежде чем начать собственное дело.

Я представила, как она склоняется над клавиатурой и нажимает на клавиши своими худющими старческими пальцами.

— Нажми на реновацию особняка, — сказала я. — Это одна из моих работ.

— Вау, Трейси! Так красиво! Серьезно! Я бы не стала это просто так говорить. Мне нравится, что тут два яруса. Столько окон! Что у тебя сегодня? Не хочешь с детьми зайти на ланч, поговорить про встроенные элементы? Я тут думала над цветовой схемой…

— Звучит замечательно. Просто мы сейчас на почте. Я не знаю, когда приходит следующий автобус в Вудсток.

— Не говори ерунды! Мы заедем за вами.

— У меня нет с собой детских кресел.

— Я возьму запасное из машины Виктора. Фитц может сесть в кресло Габи.

— А Габи?

— Один раз она может обойтись.

* * *

— Так почему ты не водишь? — спросила Мелани, когда мы усадили детей в ее плюшевые кресла. Она водила внедорожник «Мерседес», который выглядел почти как бронированный «Лэнд Ровер». В океане «Субару» и пикапов космический корабль смотрелся бы неприметнее.

— Я знаю: человек, который не водит машину… — я выдавила смешок. — В Америке кажется дикостью, да?

Обернувшись через плечо, я увидела, что Фитц смотрит на меня очень внимательно. Он ничего не говорил по поводу моего имени с последнего визита Рэнди, но каждый раз, когда Мелани называла меня Трейси, он смаргивал.

— У мамы нет прав, — сказал он.

— Да, — засмеялась я. — И это тоже, конечно.

«Селестинские пророчества» торчали из встроенного между нашими креслами подстаканника. Самодовольно заметила, что закладка почти в начале. То, что она бросила ее — по всей видимости, вместе с попытками подружиться с прожженными жителями Вудстока, — означало, что она делала большую ставку на нашу новую дружбу.

— Правда? — сказала Мелани. — У тебя нет прав?

— Еще нет. Американские дороги… — Я убедительно содрогнулась.

— Они тебя пугают? Правда?

Я кивнула и рассказала о том, как меня пугает отсутствие кругового движения: «Боюсь, что привычка возьмет верх и я поверну налево».

— Это дурацкое оправдание, да? — сказала я самоуничижительным тоном. — Звучит так по-детски.

— Да ладно тебе, — Мелани махнула рукой.

— Рэнди всегда так говорил.

Вспомнила тогда его лицемерие: говорил, что я «слишком сильно от него завишу», с самодовольным видом листая спортивные каналы и посматривая, как я складываю его трусы.

Не обращая внимания на писк индикатора, Мелани спросила:

— Как вы с ним встретились?

Через лобовое стекло я увидела изящный бронзовый почтовый ящик с надписью «Эшворт» большими буквами под адресом. За ним виднелся результат тяжелой работы ландшафтного дизайнера — превращенная в вельветовый лоскут следами от газонокосилки лужайка. Мы проехали через ворота — вся территория была огорожена высоким забором — и завернули на подъездную дорогу, с которой открывался вид на горы — за такое обычно приходится серьезно переплатить. Сквозь зеленые насаждения проглядывал большой и невыразительный дом.

Она думала, что Рэнди британец, поэтому я не могла сказать ей правду: что мы познакомились на сайте для интернациональных знакомств.

— Вообще мы познакомились на побережье Испании.

— О-о-о, а ты видела этот сериал с Гвинет Пелтроу и Марио Батали?

Я задумалась, поладили бы мы с Рэнди так же быстро, если бы встретились в реальной жизни. Почему-то я в этом сомневалась. Интернет — место, где мужчины остаются мужчинами, женщины становятся мужчинами, а маленькие девочки оказываются агентами ФБР — был идеальной площадкой для нашей легкомысленной игры в правду.

Меня раздражало, что каждые «отношения» в интернете воспринимались как транзакция: большинство мужчин не искали что-то длительное, вне зависимости от их описаний в профиле. По иронии судьбы я зашла на тот сайт, чтобы удалить аккаунт, когда увидела сообщение от Рэнди. В отличие от остальных онлайн-ухажеров, он не пользовался идиотским сленгом и тем более не присылал фотографии своего одноглазого дружка. Более того, у его фирмы по недвижимости было отделение на Манхэттене, а это место манило меня с самого детства.

В качестве дополнительного бонуса Рэнди был по-своему милый с этим его аляповатым стилем: при выборе рубашки он каждый раз шел на авантюру. Его подержанный «Ягуар» намекал на свободу и приключения. Плюс довольно несложно было понять, что я действительно произвела на него впечатление: «Я был на яхте миллионера из Форбс прошлым вечером и без конца всем рассказывал о бесподобной женщине, которую встретил онлайн…» Его американская откровенность хорошо сочеталась с моей британской загадочностью.

— Удивительно, но мы с Фитцем тем вечером должны были улетать из Испании, но у него начался насморк, и я решила отложить вылет. Интересно, что бы случилось, если бы мы тогда не изменили наши планы? Теперь мы уже никогда этого не узнаем. Женщины еще не научились путешествовать во времени — только в книжках про наглых шотландцев.

— О-о-о, если бы ты улетела, ты бы не влюбилась!

— Да, но еще я никогда бы не получила вот это.

Я потянулась за сумкой и вытащила оттуда письмо о конфискации имущества. Это было рискованно, но зато неожиданно. Правильный градус радикальности, который должен был удержать Мелани на крючке. Как будто бы пряча от нее текст письма, я начала читать глухим шепотом: «БАНК АМЕРИКИ, Истец, дает РЭНДАЛЛУ МЮЛЛЕРУ, Ответчику, двадцать календарных дней на то, чтобы прислать письменный ответ на жалобу, изложенную в тексте приложения…»

— О, Трейси, — произнесла она срывающимся голосом. — Дай мне взглянуть.

Я обернулась на Фитца и запихнула письмо обратно в сумку.

— Извини. Я не должна была доставать его при сама-знаешь-ком.

— Что доставать? — спросил, как по команде, Фитц.

На девственно-белой кухне Мелани наблюдала, как их домохозяйка, Джаниса, подает детям безглютеновые равиоли и пюре из капусты кейл, гордо названное смузи. Китти и Фитц, давно пристрастившиеся к магазинным полуфабрикатам, смотрели с немым вопросом: это нужно съесть или можно кинуть обратно в компостную кучу?

Я сыграла роль благодарной гостьи, вымыв детские тарелки. Проверяя поочередно все ящики, чтобы куда-то поставить посуду, нашла десяток штопоров, а потом Джаниса выгнала меня с кухни.

Несколько пристыженная, я вошла в идеально обставленную гостиную, где Мелани вставляла в видеопроигрыватель диск с китайским детским фильмом под названием «Мэй Мэй».

— Звучит как психоз, знаю, — сказала она, — но я даю Габи смотреть телевизор только на китайском или испанском.

На восьмидесятидюймовом экране появилась панда в комбинезоне и начала заразительно хлопать в ладоши.

— Хочешь экскурсию? — спросила Мелани, когда дети расселись.

— Безусловно.

Следующую четверть часа я восхищалась мебелью из искусственной кожи и истертыми конопляными коврами. Стиль был не выдержан, а некоторые комнаты смотрелись просто ужасно. Ее дом — дикая мешанина из классической американской мечты и позолоченного индийского ширпотреба, обожаемого местными хиппи. Но я была искренне впечатлена абсолютной новизной всего, что было вокруг. У Габи в комнате была плюшевая лошадь размером с настоящую и массивная фреска на стене с цитатой Майи Энджелоу^[28]: «Будь радугой среди туч». Спальня Мелани была заставлена коробками из онлайн-магазинов, а под потолком висел гамак для йоги, который наверняка выполнял и функцию секс-качелей.

— Ты была в Индии? — спросила я, увидев секретер — этнический акцент в эклектичном стиле Мелани. Прекрасная старинная вещь, расписанная изображениями Кришны и Радхи.

— Нет, — она явно не понимала, с чего я решила спросить.

— О, тебе нужно съездить. Тебе понравится.

— А ты была?

— Да, лет в восемнадцать-девятнадцать. С рюкзаком и томиком «Сиддхартхи». Очередная юношеская попытка отыскать истину.

Эта книга до сих пор была для меня важной и значительной — особенно момент про ненадежность языка: то, что произнесено вслух, неизбежно становится ложью.

Вернувшись в гостиную, я осмотрела южную стену. Медленно ходила взад и вперед, делая вид, что не замечаю, как Мелани наблюдает за мной, крепко сжав губы. Со знающим видом покачала головой, постучала по стенке костяшками пальцев.

В конце концов, когда Мелани, казалось, готова была силой вытряхивать из меня хоть какие-то комментарии, я объявила, что стена не несущая. И сказала — да, конечно, с моей профессиональной точки зрения, стену можно «выносить» и расширить дом в сторону сада.

Она чуть ли не скакала на месте с девичьим задором.

— Ты уже думала о том, куда будут падать прямые солнечные лучи? — спросила я. — Нужно какое-то место для накапливания тепла, откуда вечером оно будет распространяться по всему дому.

— Что-то типа террасы? Да уж, стоило бы знать, как это называется…

— Мне не кажется, что нужно делать отдельное помещение. Представляются какие-нибудь большие окна со специальными стеклами, — я вставила несколько терминов, вроде «теплопотеря» и «зимнее время», которые вселяли ужас в сердца даже прожженных домовладельцев.

— Да. Конечно. Гармония с природой, — пробормотала она, но, кажется, ее голова уже была занята выбором «того самого» оттенка краски для стен.

* * *

— Пошли, — сказала мне Мелани, когда мы с детьми снова пришли в гости, — ребята с Эйр-би-эн-би^[29] только уехали. Хочу показать тебе гостевой домик.

Она провела нас по засаженному деревьями склону. Дорожка была тенистой от лапистых елей и синеватой чемерицы.

— Здесь как в Понивилле!^[30] — восторженно воскликнула Китти, когда мы подошли к домику.

Открыв дверь толчком, Мелани провела нас внутрь. Интерьер времен Маргарет Тэтчер немного выбил меня из колеи. Тот же цветочный узор на стенах был и у Маргейд дома. Зеленые лампы были один в один.

— Та-да!

Я почувствовала аромат «Шалимар» — но не от Мелани — и подумала, не пользовалась ли таким парфюмом ее покойная мать.

— Это была одна из причин, почему мы купили дом, — проговорила Мелани, когда дети вскарабкались по деревянной лестнице на чердак. — Моя мама в то время была уже совсем плоха. Нам не везло с домами престарелых. Теперь ее уже нет.

— Мне очень жаль.

— Совсем плоха, — повторила Мелани, как будто это в корне меняло дело. — Здесь все еще полно ее вещей. Тут только одна спальня. Но на втором этаже есть диван.

— Ты и здесь хочешь сделать пристройку?

Мелани покачала головой. Она взяла кухонный стул, и ножка неприятно скрипнула по половой плитке.

— Нет, здесь не надо ничего делать. Он не очень современный, я знаю… Но зато удобный. И я подумала, вы с детьми могли бы пожить здесь, пока Рэнди ищет подходящее место в Англии, — и она начала тараторить со страшной скоростью, фонтанируя планами и идеями. Она сказала, что мы могли бы помогать друг другу с детьми, если бы я осталась (хотя без проблем могла позволить себе няню, но не доверяла местным). Плюс я могла бы присматривать за домом в Катскилле, и мне не пришлось бы переживать, что, вернувшись однажды, дети наткнутся на уведомление о выселении.

И все-таки одно дело — представиться человеку другим именем, но совсем другое — переезжать к нему в дом, прикинувшись безработным архитектором с мужем за океаном.

— О, Мелани. Ты такой замечательный друг. И твое предложение очень щедрое. Я же понимаю, что все это тебе далось не просто так.

— Ерунда! Все уже было устроено за меня.

Дети скатились по перилам вниз.

— А можно мы сегодня пойдем поплаваем? — спросил Фитц.

— Конечно! — сказала Мелани, оставив свой стул и сев на корточки перед моим сыном. — На самом деле сейчас я уговариваю вашу маму остаться жить в этом домике. И тогда вы сможете ходить купаться на реку каждый день! Было бы здорово, правда?

Фитц просиял.

— Да! Мама, можно? Пожалуйста!

— Я подумаю об этом. Но сейчас нам надо возвращаться домой и готовить ужин. Почему бы вам не сходить по своим делам, пока мы не ушли? Туалет прямо здесь, за вами.

Когда он закрыл дверь, Мелани задержала на мне свой взгляд.

— Трейси, просто подумай, разве так не проще будет подготовить детей к переезду из Катскилла в Лондон? Чтобы перемена была не такой резкой?

В ее идеально прорисованных острых бровях читалась настойчивость.

— Я бы с удовольствием приняла твое предложение, — сказала я. — Но мы становимся уж совсем как нахлебники. Плюс я никак не смогу тебе за это отплатить.

— Но ты отплатишь!

Кажется, я ее слишком очаровала.

— Не представляю, как.

— Пойдем за мной, — она отвела меня наверх, где под витражным окном стоял огромный рабочий стол. — Ну? Что думаешь?

— Это для меня?

Массивный дубовый стол так и кричал мне: «не упускай возможность!» Совершенно точно Мелани купила его после того, как мы с ней познакомились, вероятно в одном из антикварных магазинов в Хадсоне, где ценники заставляют надеяться, что оплату принимают в иенах.

— О, Мелани, — звонко воскликнула я, подыгрывая ей, — я как будто снова в университете! Все эти дурацкие конфликты в общежитиях… А если станет похоже на приживальничество? Ведь тебе может надоесть — почувствуешь, что я тебя использую, и сразу захочешь меня вышвырнуть.

— Не захочу, — сказала она с наивной убежденностью и острым страхом одиночества. — Кроме того, это будет ваше личное пространство. Джаниса будет здесь убираться, но в остальном можете делать все, что угодно. Ты можешь оставаться совершенно бесплатно и работать над чертежами пристройки.

Об этом действительно стоило подумать. Последние пару недель я прикидывалась архитектором в надежде заработать хотя бы пару тысяч на жизнь после расставания с Рэнди. Но переезд к Мелани позволил бы бросить его даже раньше. Чувствовала я себя так, словно все это время копала тоннель для побега пластиковой ложкой, а Мелани протянула мне кирку.

— А что насчет школы? Фитц должен был пойти в детский сад этой осенью.

— А что? Мы можем устроить его в общеобразовательную школу Вудстока. Я была бы рада, если бы он ходил туда с Габриэллой. Но, скорее всего, я пока оставлю ее в частной школе.

— Нет, — сказала я. — Категорическое нет. Ты слишком спокойна по поводу всего. Приглашать людей жить в собственный дом — это серьезно!

Она расправила плечи и откинула волосы, явно наслаждаясь восхищением в моем взгляде и новоприобретенным статусом «Богини-матери».

— Не вижу в этом ничего такого. Если у меня что-то есть — я это отдаю, вот и все.

— Ты обещаешь, что мы сразу проговорим все вопросы? Конфликты будем обсуждать открыто.

— Обещаю, — быстро сказала она, пожав плечами. — Абсолютная честность. Если что-то неприятное всплывет, будем разбираться.

Я выдержала театральную паузу, а потом радостно воскликнула:

— Ладно! Давай сделаем это! Будем соседями!

— Ура! — Она захлопала в ладоши. — Хочешь сегодня съездить к себе, захватить какие-то коробки?

— Нам нужно всего несколько мелочей, — сказала я. — Ночные рубашки. Зубные щетки. Ты оставайся дома с Габи. Я возьму такси.

— Можешь взять машину Виктора, — сказала она на автомате. Она действовала импульсивно, без размышлений. Только через пару секунд сообразила: — Ой, извини, пожалуйста… У меня совершенно вылетело из головы… у тебя же нет прав.

— Тут недалеко. Глупо, конечно, что мне смелости не хватает.

— Но тебя же так это пугает…

Не уверена, что она сама осознавала, что качает головой, соглашаясь со мной.

Я пообещала, что все получится. Если буду слишком волноваться, то приторможу.

Неловко сжав мои руки, почти обняв их своими, она смотрела на меня, как на перепуганного птенчика.

— Ты со всем справишься… ты и Рэнди. Я знаю это.

Я стоически кивнула головой.

— Я принесу ключи Виктора. Сейчас на дорогах полиции быть не должно.

В Катскилле я собрала ванные принадлежности, подгузники, детские одеяльца, компьютер — который был предметом первой необходимости для меня — и все содержимое забитой до предела корзины для грязного белья. То ли моя игра в архитектора заставила меня начисто забыть о стирке, то ли одежда сама размножалась по ночам.

У меня во рту не было ни капли алкоголя за весь день, что редко для наших встреч с Мелани, но мне все равно понадобился отрезвляющий стакан воды. Я слонялась без дела и пыталась понять, это безумие — переехать в дом, который пахнет чужой мертвой матерью, или скорее классический женский побег к родителям от трещащего по швам брака?

В помятый пакет из супермаркета я сложила перекусы для Китти: пакетики с соком, печенье с цветной посыпкой и химозную фруктовую пастилу — все то, что никогда не оказалось бы в списке покупок Мелани, где не было ограничений ни по цене, ни по качеству.

Я изорвала в клочки все счета, адресованные Грейси Мюллер.

Размышляла над уничтожением семейных фотографий. Если бы я привезла их все в дом Эшвортов, Мелани смогла бы подметить несоответствия в истории. А если бы оставила — потеряла бы навсегда после конфискации дома.

Я стала просматривать снимки: Фитц с картиной Джексона Поллока^[31] из томатного соуса на лице; восьминедельная Китти свернулась как многоножка на подушке для кормления грудью. Бросить их в камин было так же больно, как броситься туда самой. Так что я упаковала их в коробку от ботинок «Гуччи», оставшуюся от Рэнди, кинула ее в багажник и понадеялась, что в коттедже Эшвортов найдется какой-нибудь надежный тайник.

Заполнив несколько сумок всем необходимым, я активировала новую кредитную карту Майкла Рондо, зашла в приложение, изменяющее голос, и связалась с несколькими своими банками.

— Здравствуйте, это Хадсон Сэйвинг Банк! Чем я могу вам помочь?

— Здравствуйте, — сказала я суровым мужским голосом. — Мое имя Рэндалл Мюллер. Я звоню уже второй или третий раз. Фамилия моей жены в данных о совместном счете указана неверно. Правильно не Мюллер, а Мюллен. М-Ю-Л-Л-Е-Н.

По этой же схеме я сработала еще с несколькими кредитными компаниями, где никто не требовал от меня номера социального страхования, чтобы разделить с Рэнди его космические долги. Единственное, что я не могла делать, — вносить изменения в личные данные, так как я не была основным владельцем карты. «Фамилия моей жены — Маллиган».

При работе с карточками я всегда пользовалась фальшивым адресом — приют для женщин, подвергшихся насилию. Даже в случае со скидочной картой местного супермаркета. Об этой хитрости отец узнал из дешевых детективных романов, которые читал пачками, и прибегал к ней часто — чтобы обманутые арендодатели не пытались выбить задолженность. «Когда на бумаге числится приют или что еще, — говорил он, — у детектива появляется повод с подозрением смотреть на заявление».

Глава семь

Во вранье, как и в сексе, излишняя самонадеянность может привести к катастрофе. Если что-то и может угрожать разоблачением бессовестному лжецу, так это избыток самоуверенности — и именно это случилось со мной на Острове Мэн.

Внимательно изучив каждый американский роман, я чувствовала спокойствие по поводу словарного запаса и интонаций. Конечно, мой акцент даже близко не был таким безупречным, как у отца (его примерами для подражания были персонажи из «МЭШ»^[32] и «Убрать Картера»^[33]), но все же мой говор звучал вполне аутентично. Казалось. По крайней мере, до того момента, пока я как-то не присоединилась к папе и Маргейд в местном пабе, где бармен представил нас паре американских туристов.

Они сидели прямо рядом с нами за стойкой, жалуясь на дым и требуя «холодного» пива.

Мой отец оттянул пальцем свой воротник. Впервые со времен отъезда из Ирландии мы встретили настоящих янки в штанах цвета хаки, которые искренне не понимали, что же такое «восемнадцать часов».

— Здарова, ребята. Хорошая поездочка? — спросил он.

— Черт бы меня побрал, да! — ответила женщина, неестественно широко улыбнувшись и тряхнув копной волос. Конечно, ее акцент не мог быть таким нарочито американским. Но, по моим воспоминаниям, она говорила, как Кэтрин Бах из «Придурков из Хаззарда»^[34].

— Очень приятно познакомиться, — сказал ее муж. — И откуда же вы будете?

— Калифорния, — обычной папиной разговорчивости и след простыл.

— Далеко же вы забрались! — сказала американская женщина. — Сами мы из Теннесси. О, посмотрите-ка, какая у вас очаровательная дочурка!

Отец сидел неподвижно, словно сфинкс.

Женщина наклонилась ко мне. Вокруг рта у нее были розовые пятна, как будто из-за болтовни у нее размазалась помада.

— Скажи мне, родная, скучаешь по дому?

Папа кивнул — давай, отвечай. Он всегда пытался убедить меня в том, что я «притягиваю людей». Говаривал, что все дети по природе очаровательны из-за непропорционально больших голов.

Я запаниковала так, что меня чуть не стошнило. С пустым взглядом и мыслями об «Элоизе» я выдавила из себя что-то о том, как «Мы с папочкой» скучаем по «Хауди-Дуди»^[35] и вращающимся дверям отеля, где мы жили. Но в моем вязком акценте не было совершенно ничего калифорнийского.

Американец удивленно замотал головой, разлив при этом свое пиво.

— Но «Хауди-Дуди» не крутили по телевизору уже лет двадцать пять!

— Оставь девочку в покое, Фил, — сказала его жена. — Наверное, они у нее на кассете записаны.

Я пыталась сказать «да», потому что так оно и было. Но произнесла я это то ли как американская набожная старушка, то ли как ирландская деревенщина. Глаза налились слезами.

— О, несчастный ребенок, — сказала женщина.

Ее муж что-то пробормотал про бармена, который над ними «потешается». Они застегнули свои поясные сумки и ушли.

Мой отец попытался исправить ситуацию, рассыпавшись в ругательствах, — как же он ненавидел встречаться с американцами за пределами Штатов. Если люди их не понимали, те просто начинали орать во всю глотку. Зная, что весь остальной мир их терпеть не мог, они лепили себе на рюкзаки кленовый листок в попытках сойти за канадцев.

Но Маргейд сидела молча, сложив руки на груди. Когда бармен отдал нам счет за выпивку, она впервые за все время заставила отца расплатиться.

Мы прожили у Маргейд еще несколько недель после происшествия в пабе. Но теперь вместо того, чтобы затаскивать друг друга в спальню за пряжки ремней, вечерами они сидели на кухне, обсуждая цены на газ, счета за телевизор, налоги и тому подобное.

Самозванцем отца она не называла, но встреча с американцами как будто заронила зерно сомнения. Став жестче, Маргейд поняла, что папа злоупотребляет своим положением любовника.

Немая от чувства вины, я целыми днями просиживала в библиотеке.

— Пойдем, — сказал он мне как-то, отыскав меня среди стеллажей. — Нам надо убираться, пока Маргейд навещает свою сестру в Порт-Сент-Мэри.

«Наконец-то», — подумала я. Папа все-таки устал от рыбного душка Маргейд и от острова в целом. Он готов поменять Мэн на «Мам».

Я со всех ног бежала за отцом, пытаясь не отставать на пути к дому Маргейд. Там он начал шарить по ее шкафам и полкам.

— Что ты делаешь? — спросила я, пока он разглядывал ее тусклое обручальное кольцо.

Папа пожал плечами.

— Это я ей подарил. Теперь, когда мы расходимся, надо забрать.

Почуяв ложь, не подала виду — было уже все равно. Я застилала наши постели и упаковывала вещи, дрожа от волнения.

Хотелось верить, что по приезде домой мама сварит яйца всмятку и приготовит хрустящие палочки, чтобы макать в желток. Хотелось верить, что у Клири еще не было подружки. Хотелось верить, что мои друзья все так же играют во дворе в мяч или пинают консервную банку. И еще хотелось верить, что никто из них не будет издеваться над моей короткой стрижкой.

Перед уходом я как следует прибралась в доме, понадеявшись, что свежие простыни умилостивят Маргейд и она не начнет сразу звонить в полицию. Теперь, когда возвращение домой маячило на горизонте, последнее, чего я хотела, — чтобы все испортили копы.

Пил — рыболовецкий портовый городок на западной стороне острова. Там мы заселились в скромный отель. Мой отец любил их за недорогие ужины, в которые всегда входила бутылка вина. Я ненавидела их за то, что вода в душе всегда была либо обжигающей, либо ледяной.

— Выглядишь уставшей, — сказал мне отец.

— Правда?

Я наконец-то возвращалась домой, и внутри было ощущение, как перед Рождеством, — странный маниакальный трепет.

— Ага. Тебя как будто пыльным мешком по голове ударили. Маргейд у нас знатно крови попила, да?

И вдруг, из ниоткуда, появилась жуткая усталость. Возможно, это была сила внушения. Или, может, папа лучше меня знал, как я себя чувствую. Я повозилась со шнурками, заползла в кровать прямо в своей помятой одежде и проспала добрую половину следующих суток.

Во сне я попала в какие-то бесконечные каникулы — сидела под бумажными листьями пальмы. Проснувшись, я ожидала увидеть навесы, отбрасывающие полосатые тени, и почувствовать запах морской воды, но вместо этого был папа. Он прикладывал к моему лбу влажное полотенце.

— Что ты делаешь? — подпрыгнула я.

Отец нахмурился.

— Ты вся горела. Я решил, что должен сделать хоть что-то. Еще я принес тебе лимонад без газиков. Твоя мама тебе ведь его давала, верно?

Я взяла бутылку и выпила чуть ли не все целиком.

— Когда мы поедем в Дуглас? — Не хотелось откладывать путешествие ни на минуту, даже из-за болезни. Я не могла дождаться, когда уже оставлю позади эти ужасные флаги с трискелионом^[36], похожим на свастику.

— В эту дыру? Зачем, ради всего святого, нам туда возвращаться?

— Чтобы сесть на паром.

Он посмотрел на меня исподлобья.

— В Белфаст, — уточнила я.

— О… Ну, иди ко мне. Смотри, какое дело. Маргейд могла заявить на нас в полицию из-за долгов по аренде. Да из-за чего угодно, на самом деле…

Я пыталась настоять, что это еще одна причина поскорее убираться отсюда, но болезнь не давала сосредоточиться, и речь выходила бессвязной.

Отец начал нервничать. Ходил туда-сюда по комнате и ужасно шумел, перебирая счета и то и дело спотыкаясь о свою обувь.

Во рту пересохло, язык — будто подошва. Я хотела извиниться за то, что упомянула Ирландию, но, прежде чем я успела что-то сказать, отец вылетел из комнаты.

Его не было всю ночь. Температура не спадала, а еще я начала волноваться, что папа ушел насовсем. Утром мне стало гораздо лучше, и я решила заняться самообразованием.

Я села так близко к крошечному телевизору, что мои короткие волосы встали дыбом от статического электричества. Пока позднее утро медленно перетекало в полдень, я посмотрела «Время вопросов» и «Охоту за антиквариатом»^[37]. Старая-добрая катодно-лучевая трубка придавала мне уверенность в том, что я не зря трачу время. В смысл не вникала: не смотрела телевизор настолько внимательно, чтобы он меня действительно заинтересовал, а просто позволяла устойчивым выражениям и повторяющимся интонациям заполнять пустоту в голове. Я привыка-а-ла растягивать гласные и училась произносить «дом» с громкой и отрывистой «о» — «до-м-м».

Когда я, кажется, в сотый раз повторила слово «смех», до предела укорачивая «е» — «смх» — папа наконец-таки вернулся.

— Прости меня, — сказала я. — За то, что я вспомнила… Ну, за то, что я не поняла, в чем план. Еще я серьезно подумала над своим акцентом. Может, я смогу сойти за англичанку?

— Давай послушаем, — сказал он.

Я начала изображать ведущего из «Голубого Питера»^[38]:

— «А теперь займемся кое-чем другим. Попроси у своего учителя или родителей клейкий картон и ножницы с закругленными кончиками».

Он внимательно посмотрел на меня, а потом сунул два пальца в рот и громко свистнул.

— Красота!

— Правда? Хорошо получилось?

— Как никогда! Вот, пообедай.

Он принес с собой огромное количество коробок с едой навынос и начал их открывать. Были и бургеры с говядиной, и чипсы, и бобовое пюре, а еще куча лотков с коричневым и другими соусами. Это был пир, разложенный на отдельные составляющие. Даже у булочек для бургеров были свои маленькие гробики из пенопласта.

— Откуда у тебя на это деньги? — Как только я произнесла эти слова, я сразу зажала рот руками, потому что побоялась, что говорю, как мама.

Но на этот раз папа не испугался финансового вопроса.

— Сложные заказы, — сказал он, открывая бутылку вина с откручивающейся крышкой. — Проверяешь в спешке за стойкой, и потом просишь кухню пересобрать. Когда ты отдаешь им деньги, они уже слишком измучены, чтобы все пересчитывать. Уже готовы сами тебе заплатить, лишь бы ты взял свою еду и убрался. Озадачь человека как следует — разбей простую вещь на мелкие составляющие и заставь упаковать их по второму кругу — и никто никогда не заподозрит, что ты ограбил его средь бела дня.

Так мы жили несколько недель. У отца было не много способов раздобыть наличные. Самый любимый — воровать ведерки с макрелью у рыбаков-любителей и перепродавать их рыботорговцам. Кажется, никому на острове не было дела до этого мошенничества, во всяком случае пока его жертвами становились только приезжие с Большой земли.

В пабах отец изображал из себя Гудини, развлекая туристов на мотоциклах, которые взамен угощали его выпивкой. Он умел делать трюк со скачущей зубочисткой. Или он спорил с кем-нибудь, что прикончит три пинты пива быстрее, чем оппонент — три рюмки. Больше всего впечатляло его умение дымить пальцами — секрет заключался в том, что он сжигал боковину спичечного коробка и втирал остатки в большой палец.

Для магазинов у нас с папой была выработана целая схема грабежа. Он заполнял рюкзак продуктами и оставлял его где-то в дальнем безлюдном проходе. Потом в магазине появлялась я, подбирала рюкзак и через главный вход давала стрекача до самого отеля, где мы встречались после того, как папа пропустит пару стаканчиков.

В Пиле не было плохо — лучшие закаты на острове и самое вкусное мороженое. Здесь был форт под уморительным названием «Магнус Бэрфут»^[39]. Отец захотел посмотреть на водопад в Глен Мэй, так что мы помочили руки в его мощном потоке. Отец захотел сходить в музей Мананнана^[40], так что мы узнали миф о волшебной чаше этого морского божества, которая раскалывалась каждый раз, когда кто-то три раза произносил над ней ложь.

— Ну все, нам крышка! — пошутил папа.

Я хитро прищурилась и улыбнулась. Чем дольше отец держал меня вдали от других детей, тем сильнее я путалась, где кончаются его преступления и начинаются мои. По-воровски пробираясь по улицам, с тоской смотрела на школьниц в форме и на девчонок с велосипедами, которые вставляли игральные карты в спицы.

— Давай, попросись к ним, — сказал мне отец, заметив, как я разглядываю группу детей. Они разрисовывали репу, готовясь к чему-то под названием Hop tu naa (только в двенадцать лет, когда я уже год жила на острове, до меня наконец дошло, что так они называли Хэллоуин).

Щеки вспыхнули от неловкости. Я покачала головой — безнадежна.

— Что не так?

— Я не такая, как они.

— Почему?

Можно было выделить три причины, не отдавая ни одной особого приоритета:

1. Ни денег.

2. Ни школы.

3. Ни мамы.

Эта триада сводила меня с ума. Мои мысли носились по бесконечному кругу: деньги-школа-мама.

— Давай, рассказывай, — настаивал папа. Он был навеселе и пах послеполуденным пивом, так что поведать ему о печалях можно было без опасений.

— И это все? — он рассмеялся. — Да мы на раз-два с этим разберемся, как думаешь?

Я кивнула и просияла, подумав, что мы наконец вернемся обратно в Ирландию.

— Так чего же мы ждем? — спросил он, доставая пачку сигарет. — Приступим!

Замечтавшись о вексфордской клубнике, виклоуском ягненке и указателях на ирландском языке, я даже не заметила, как мы вошли в здание Гленмейской Начальной Школы. Папа облокотился на стойку регистрации и выразительно продекламировал свой любимый монолог: что он «американец» по происхождению; что я англичанка (как и моя «покойная» мать) и что мы переехали на остров из-за налогов (он полагал, что так мы кажемся «солиднее»).

— Мне только понадобится свидетельство о рождении, — сказала секретарь.

— Мы отправили его почтой на прошлой неделе, — сказал мой отец, глазом не моргнув.

— Боже, — пропыхтела женщина, перерыв все ящики с файлами. — Я прошу прощения. Я совсем недавно здесь сижу. Оно найдется, я уверена. — Она передала моему отцу лист бумаги. — Вот адрес местного магазина, где продается школьная форма. Вам нужно взять зеленый килт, не синий! Потому что вы в начальной школе.

— Голубой килт. Понял.

Она расхохоталась так, что ее грудь затряслась. Протянув руку и «неформальным» жестом коснувшись руки отца, она повторила:

— Я сказала зеленый.

— Точно. Прошу прощения. Мы, отцы-одиночки, просто безнадежны. Не могли бы вы, пожалуйста, написать ваш телефон на обратной стороне? Просто на тот случай, если я решу купить ей бронзовый кардиган.

В моей памяти все девочки из Гленмейской Начальной Школы слились в одну составную мэнскую школьницу. Она была блондинкой в зеленом кардигане с пухлыми щеками от маминых ужинов и аккуратной прической, потому что заплетал ее кто-то трезвый.

Мои одноклассницы считали меня «чудилой», и не только из-за моего «английского» акцента (хотя вместо того, чтобы стать Генри Хиггинсом, я так и осталась Элизой Дулитл^[41]). Я стала общепризнанным изгоем, потому что мы с папой начали ходить в Кафедральный собор Пила, а католиков на острове было примерно столько же, сколько и солнечных дней.

После опыта с Маргейд мой отец осознал, что женщин, склонных к самопожертвованию, лучше искать там, где на стене висит изображение Мессии. Как и большинство идей папы, это сработало. Католические мессы — источник массы женщин, изголодавшихся по вере хоть во что-нибудь. Можно даже сказать, что именно религия приводила их к отцу: ведь в ней вера всегда главенствует над разумом. Как только мы начали посещать службы, проблемы с провизией и перемещением по городу исчезли. Женщины из церкви обеспечивали нас домашней едой и возили отца по городу, словно он Герцог Эдинбургский. Они даже организовали приходской вечер одиноких сердец специально для папы, где он встретил женщину по имени Ниниан (за глаза папа называл ее «Нюней»).

Они сходили на несколько свиданий — сначала одни, а потом со мной на буксире. Как-то мы пошли в паб, я пила колу, а папа обхаживал Нюню, делая вид, что уже все про нее знает.

— Могу поспорить, тебе нравятся детишки, — сказал он.

— Конечно! Особенно твоя девочка, — Нюня повернулась ко мне. — Я так рада, что ты смогла к нам сегодня присоединиться. — Потом снова обратилась к отцу: — Она такая взрослая. Прямо настоящая маленькая леди.

Я жевала свои чипсы и искоса поглядывала на нее.

— Могу поспорить, тебе нравится пить красное вино на пляже, — сказал папа.

Нюня рассмеялась и поправила его:

— Вообще-то белое.

— И еще я могу поспорить, что тебе нравятся симпатичные голубоглазые американцы. Уж здесь я точно не ошибаюсь!

— Ха-ха. Ты прав!

— Что же, кажется, у нас есть план. Пляж, белое вино и игры в угадайку с голубоглазым американцем и его прелестной дочерью.

А потом, когда мы вместе сидели у моря, папа обнял Нюню за талию:

— Если мы хотим стать чем-то особенным друг для друга, ты должна знать… Есть одно правило.

— Какое?

— Вернее, два правила.

— Ну, какие же? — воскликнула Нюня с девичьей непосредственностью, для которой у нее было слишком много лишнего веса и мимических морщин. Она была «симпатичной» женщиной, что в моем понимании почти всегда приравнивалось к «высокой». Ее ноги напоминали немецкую архитектуру — так говорил папа.

— Правило первое — поцелуев будет столько, сколько только возможно.

Нюня сразу подчинилась, подавшись вперед, чтобы коснуться губами его уха.

Я стояла неподалеку, швыряла камни в воду и притворялась, что не слушаю.

— Во-вторых, мы не можем съехаться… Но вторым правилом можно поступиться, если для тебя это важно.

Реверсивная психология сработала идеально, и в мгновение ока мы уже переехали в Нюнин недешевый коттедж в деревушке под весьма ироничным названием Портаун^[42].

Ироничным, очевидно, потому, что бедной Нюня не была. Развод и последовавшие за ним выплаты алиментов позволили ей наполнить свой дом шиком восьмидесятых. У нее было несколько телефонов, клюшки для гольфа и современная мебель с белоснежными пластиковыми панелями. Даже была микроволновка — немыслимая роскошь — и каждое утро она ею пользовалась, чтобы мгновенно подогреть запеченный картофель, завернуть в фольгу и уложить в мой ланчбокс. Казалось, что я предала мамины сэндвичи с ветчиной и сливочным маслом, так что каждый день я запихивала картошку в школьную парту и оставляла гнить.

Как я теперь вспоминаю, характеристики из школы сообщали по большей части о моем «нежелании» вписываться и адаптироваться. Думаю, доля правды в этом была. Отъезд из Ирландии вселил в меня чувство обособленности, скрывать которое я не умела. Вместо того чтобы все-таки попытаться, я начала строить из себя отщепенку, жутковатую рыжую девчонку, которая на всех странно пялится и предпочитает одиночество. Я вела себя эксцентрично: например, демонстративно читала книги с папиными стихами или поджигала пластиковые спинки сидений в школьном автобусе. У меня всегда были сальные волосы, а кардиган так лип к ребрам, что всем было понятно, что я не ем целыми днями.

Еда ассоциировалась у меня с домом и заставляла сильнее всего скучать по маме, поэтому я выживала на жвачках и воздухе. Чем голоднее я становилась, тем больше забывала — и тем яростнее мой недокормленный мозг пожирал себя. Я не могла вспомнить звук маминого голоса или ее подарок на последний день рождения. Из-за всего этого казалось, что как-нибудь я проснусь и не вспомню, как с ней связаться, если вдруг решусь.

Так что однажды я подняла крышку своей школьной парты и циркулем нацарапала свой старый телефонный номер, и как только все цифры обрели понятные очертания на школьной собственности, я почувствовала себя лучше. Моя история больше не была лунным бликом на воде. У нее была своя сила и форма.

Тем вечером телефон прозвонил как-то иначе. Рационально я понимала, что такого быть не могло, но, клянусь богом, будучи в каком-то кристально-чистом всеведенье, я поняла: это звонит учитель.

При общении с власть имущими мой отец пользовался гримасой изумления. Точно такая у него была на случай, когда кто-то убирает за своей собакой на пляже. Казалось, рассказ учителя о моем нарушении его больше развлек, нежели разозлил. По крайней мере, так было, пока он не спросил:

— Просто любопытно, а что это был за номер? Который она нацарапала на своем столе, полном мусора?

Последовала долгая тишина — вероятно, учитель зачитывал цифры вслух — и он уже с выражением беспокойства опустил глаза на мой табель. Почти сразу он бросил трубку и позвал меня наверх, подальше от обеспокоенного лица Нюни, которое так и просило кирпича.

Когда дверь за мной закрылась, я ожидала, что отец меня выпорет. Вместо этого он сел на кровать и оперся локтем на одно колено. Вся злость куда-то испарилась, и он бережно — очень бережно — со мной заговорил.

— Ты была такой хорошей девочкой с тех пор, как мы уехали от Мардж. Я знаю, этот год был непростым. — Он притянул меня к себе, чтобы я могла устроиться у него под боком.

Его внешность сильно поменялась после того, как мы приехали на остров: лицо потускнело и стало более одутловатым. Но, положив голову ему на грудь, я почувствовала, что в нем самом только кожа да кости. Тогда во мне зародился новый страх: а что, если я тоже теперь выгляжу иначе? В тот момент я твердо решила оставаться настолько собой, насколько это возможно, чтобы мама смогла меня узнать.

— Ты превратилась в английскую девочку прямо у меня на глазах, — продолжил папа. — Ты вложила в это всю душу. Ты заставила меня тобой гордиться. И я не хотел все портить разговорами о маме. Но теперь ничего другого не остается из-за этого «акта вандализма», как выразился твой учитель.

Я хотела что-то сказать, но слова застряли у меня в горле.

— Ты не сможешь ей позвонить, — сказал он. — Ее нет.

Первая мысль: «А где она?» Я не могла придумать ни единого способа найти маму, если она переехала. Хотя можно было попробовать поискать на острове ирландский телефонный справочник…

Я не понимала, сколько мы молчим — время будто перематывали, как кассету. Меня охватил страх. Лицо отца казалось чужим.

— Ты меня понимаешь? — он помахал рукой у меня перед глазами. — Твоя мать мертва.

Затошнило. Под тонкой тканью кардигана выступил пот.

— Как? — сумела я произнести.

Он выглядел потерянным, его тоже захлестнули эмоции.

— Она покончила с собой. Утопилась. Понимаешь?

— Где? Когда?

Он помолчал, зная, что эти детали сделают мне только хуже.

— Уотерфорд. Несколько недель назад.

Напоминало чувство вины: мы часто выбирались туда на каникулы всей семьей. Неожиданно мне захотелось, чтобы у Нюни было пианино. Я извлекла бы из него такую мелодию, которая обратила бы все остальное в белый шум.

— Как ты узнал? — спросила я, дрожа всем телом.

— Ты помнишь Джеймса? Мы поддерживали связь.

Я помнила Джеймса. Самый толстый, самый противный отцовский приятель со стройки. Мама презирала его. Отец же относился к нему с антропологической привязанностью — как Джейн Гудолл^[43] любила своих шимпанзе, но никогда не считала себя одной из них. Если бы мама узнала, что новость о ее смерти сообщил Джеймс, она бы еще раз умерла.

— Нам нужно вернуться на ее похороны.

— Они уже были.

— Нет.

— Да. Мне очень жаль, малышка. Они были в прошлую субботу. Джеймс сказал, что все было так, как она сама бы хотела. Везде стояли вазы с желтым зеленчуком, священник спел псалом, который ей нравился. Помнишь, тот, который начинается с «Рассуди меня, Господи»?

Я вынырнула из-под папиной руки и спряталась под одеяло. Закрыв глаза, я надеялась, что шок и тошнота уйдут. Не спала, а пребывала скорее в вегетативном, обморочном состоянии: глаза были закрыты, а мир вокруг шумел и бил тяжелыми волнами.

Сон не смог выжечь сидящее глубоко ощущение, что виновата я. На следующее утро, проснувшись в той же позе, в какой уснула, я нашла на подушке подарок от Нюни. Молитвенная карточка. На картинке была изображена святая в голубой накидке с удивленным, растерянным лицом ребенка: Мариана, святая покровительница потерянных родителей.

Все стало понятно.

Я таращилась на святую сироту и осознавала, что было слишком поздно каяться в своих грехах. День ярмарки — не единственный раз, когда я бросила маму. Каждый раз, когда видела полицейского и не обращалась к нему, каждый раз, когда преклоняла колени на исповеди и говорила, что мой самый тяжкий грех — помянуть имя Господа всуе, я отказывалась от своей матери. Ее смерть — наказание мне, и приговор соответствовал преступлению. Покинув маму, я заслужила ее потерять.

Примечания

1

Бротиган Ричард. В арбузном сахаре. Азбука, 2010. Пер. Фаина Гуревич. (Прим. пер.)

2

ИМКА (YMCA, Young Men’s Christian Association) — молодежная волонтерская организация. Известна благодаря организации детских лагерей… (Прим. пер.)

3

Известный стейк-хаус в Нью-Йорке. (Прим. ред.)

4

Поджанр инди-попа, для представителей которого характерна примитивная простота звучания. (Прим. ред.)

5

«Селестинские пророчества» («The Celestine Prophecy») — роман Джеймса Рэдфилда 1993 года, в котором поднимаются различные психологические и духовные темы в контексте древних восточных традиций и течения нью-эйдж (new-age). (Прим. пер.)

6

«Клан Пещерного Медведя» — роман Джин Ауэл, ставший одним из самых читаемых произведений современности. (Прим. ред.)

7

«Дзен и искусство ухода за мотоциклом» — бестселлер американского писателя Роберта Персига. (Прим. ред.)

8

Джон Хьюз — американский кинорежиссёр, сценарист и кинопродюсер. Среди его работ такие фильмы, как «16 свечей», «Клуб „Завтрак“», «Феррис Бьюллер берет выходной» и многие другие. (Прим. ред.)

9

Kmart — сеть розничных магазинов в США. (Прим. ред.)

10

United Airlines — американская авиакомпания, одна из крупнейших в США и в мире. (Прим. ред.)

11

Пол Дюркан (Paul Durcan, род. в 1944 г.) — современный ирландский поэт. (Прим. пер.)

12

Гэльская атлетическая ассоциация, или ГАА — ирландская международная общественная организация, действующая в сфере культуры и спорта и вовлекающая спортсменов-любителей. (Прим. ред.)

13

Джоан Арматрейдинг — британская вокалистка, гитаристка, пианистка, композитор, автор текстов, продюсер, выступающая в жанрах поп и рок. (Прим. ред).

14

Джон Чарльз Джулиан Леннон — британский рок-музыкант, певец, первый сын основателя группы The Beatles Джона Леннона. (Прим. ред.)

15

«Too Late for Goodbyes».

16

«And She Was»

17

Филип Артур Ларкин (англ. Philip Arthur Larkin, 1922–1985 гг.) — британский поэт, писатель и музыкальный критик. (Прим. пер.)

18

Делать подношения феям и лепреконам, обосновавшись на новом месте, — старинная ирландская традиция. (Прим. пер.)

19

Tesco — британская транснациональная корпорация, крупнейшая розничная сеть в Великобритании. (Прим. ред.)

20

Братья Харди (The Hardy Boys) — серия книг детских детективов, написанных различными литературными призраками под псевдонимом Франклин У. Диксон. В США выходит с 1927 года. (Прим. пер.)

21

Школа прерий (Prairie school) — восьмая книга в серии писательницы Лоис Ленски «Американская региональная серия», вышедшая в 1951 году. (Прим. пер.)

22

Элоиза (англ. Eloise) — серия детских книг, написанных американской писательницей Кей Томпсон в 1950 году. (Прим. пер.)

23

Kiehl’s LLC — американская сеть магазинов косметики, специализирующаяся на средствах по уходу за волосами и телом. (Прим. ред.)

24

Шорле — коктейль из вина с минеральной водой или с лимонадом. (Прим. ред.)

25

Randy (англ.) — в британском сленге означает «перевозбужденный», «озабоченный», «похотливый». (Прим. ред.)

26

American Express Credit Cards — американская финансовая компания, занимающаяся выпуском кредитных карт. (Прим. ред.).

27

«Крик Вильгельма» — звуковой эффект предсмертного вопля, часто используемый в кинематографе. (Прим. ред.)

28

Майя Энджелоу — американская писательница и поэтесса, удостоенная Пулитцеровской премии. (Прим. ред.)

29

Эйр-би-эн-би (англ. Airbnb) — онлайн-платформа для размещения и поиска объявлений о краткосрочной аренде частного жилья по всему миру. (Прим. пер.)

30

Понивилль (англ. Ponyville) — вымышленный город из вселенной сериала «Дружба — это чудо». (Прим. ред.)

31

Джексон Поллок (англ. Jackson Pollock) — американский художник, работавший в жанре абстрактного экспрессионизма. (Прим. ред.)

32

МЭШ (англ. M*A*S*H) — американский телесериал, выходивший в эфир на канале CBS с 1972 по 1983 год, о жизни военного передвижного хирургического госпиталя во время Корейской войны. (Прим. пер.)

33

Убрать Картера (англ. Get Carter) — американский художественный фильм 1971 года в жанре криминального триллера с Сильвестром Сталлоне. (Прим. пер.)

34

Придурки из Хаззарда (англ. The Dukes of Hazzard) — американский телесериал, выходивший в эфир на канале CBS с 1979 по 1985 год. (Прим. пер.)

35

Хауди-Дуди (англ. Howdy Doody) — американская детская телепередача с цирковыми элементами и номерами на тему американского Запада, которая транслировалась по телеканалу NBC в 1947–1960 годы. (Прим. пер.)

36

Флаг острова Мэн представляет собой красное полотнище, в центре которого расположен трискелион — соединенные вместе три бегущие ноги (мэнск. ny tree cassyn — «три ноги»). (Прим. ред.)

37

Время Вопросов, Охота за антиквариатом (англ. «Question Time», «Antiques Roadshow») — британские телевизионные передачи. (Прим. пер.)

38

Голубой Питер (англ. Blue Peter) — британская детская телевизионная передача. (Прим. пер.)

39

Магнус Бэрфут (англ. Magnus Barefoot) — Магнус Голоногий, или Босоногий; король Норвегии (1093–1103). (Прим. ред.)

40

Мананнан Мак Лир — в ирландской мифологии владыка моря, живущий в Эмайн Аблах (в переводе — Яблоневый Эмайн, Яблочное имение), Стране Вечной Юности. (Прим. пер.)

41

Персонажи пьесы британского драматурга Бернарда Шоу «Пигмалион» (1912 г.), в которой лондонский профессор пытается обучить уличную цветочницу языку и правилам поведения, принятым в высшем обществе. (Прим. пер.)

42

Игра слов: Портаун (англ. Poortown) в буквальном переводе с английского — «Бедный город». (Прим. пер.)

43

Джейн Моррис Гудолл (англ. Jane Morris Goodall) — британский приматолог, этолог и антрополог, посол мира ООН. Широко известна благодаря изучению социальной жизни и интеллекта шимпанзе. (Прим. пер.)