Стенание

Кристофер Джон Сэнсом, 2014

Англия, 1546 год. Последний год жизни короля Генриха VIII. Самый сложный за все время его правления. Еретический бунт, грубые нападки на королеву, коренные изменения во внешней политике, вынужденная попытка примирения с папой римским, а под конец – удар ниже пояса: переход Тайного совета под контроль реформаторов… На этом тревожном фоне сыщик-адвокат Мэтью Шардлейк расследует странное преступление, случившееся в покоях Екатерины Парр, супруги Генриха, – похищение драгоценного перстня. На самом деле (Шардлейк в этом скоро убеждается) перстень – просто обманка. Похищена рукопись королевы под названием «Стенание грешницы», и ее публикация может стоить Екатерине жизни… В мире литературных героев и в сознании сегодняшнего читателя образ Мэтью Шардлейка занимает почетное место в ряду таких известных персонажей, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Ниро Вулф и комиссар Мегрэ. Ранее книга выходила под названием «Плач».

Глава 3

Домой я вернулся в седьмом часу. В семь должен был прийти мой друг Гай — не слишком подходящее время для обеда, но он, как и я, работал допоздна. Как обычно, Мартин услышал, что я спешился, и ждал в прихожей, чтобы принять у меня мантию и головной убор. Я решил пойти в сад и немного насладиться вечерним воздухом. Недавно я оборудовал там небольшую беседку, где можно было спокойно посидеть и полюбоваться цветочными клумбами.

Тени уже удлинились, а вокруг улья все еще жужжали пчелы. На деревьях ворковали вяхири, и я блаженно откинулся на спинку стула. Я заметил, что во время разговора с миссис Слэннинг совсем забыл про казнь, на которой присутствовал утром: такова была сила ее личности. Молодой Николас задал нашей клиентке весьма неглупый вопрос о том, куда она денет картину. Ее ответ оказался еще одним доказательством того, что для этой дамы самым важным было просто выиграть тяжбу. А какое странное замечание Изабель отпустила в конце разговора: «Если бы вы только знали, какие ужасные вещи совершил мой брат…» Вообще-то, во время наших встреч она обычно только и делала, что обвиняла Эдварда во всех смертных грехах и всячески его унижала, но этот внезапный прилив страха был чем-то новеньким.

Я прикинул, не стоит ли потихоньку поговорить с Филиппом Коулсвином о наших клиентах. Но это было бы нарушением профессиональной этики. Мой долг, как и его, — всеми силами отстаивать интересы своего подопечного.

Мои мысли снова вернулись к страшным событиям нынешнего утра. Огромный помост, наверное, уже убрали вместе с обугленными столбами. Я подумал о Коулсвине, заметившем, что теперь каждого из нас может в любой момент постигнуть такая же участь, и задал себе вопрос: а нет ли у него самого опасных связей среди радикалов? После чего вспомнил, что мне нужно избавиться от запрещенных книг, пока не истек срок амнистии, и посмотрел на дом. Через окна столовой было видно, как Мартин зажигает восковые свечи в канделябрах, накрывает стол льняной скатертью и выкладывает самое лучшее серебро, тщательно выравнивая приборы.

Вернувшись в дом, я пошел на кухню. Там уже вовсю шли приготовления к обеду. Тимоти поворачивал над плитой большую курицу, Джозефина раскладывала на тарелки салаты, стараясь, чтобы все выглядело аппетитно, а Агнесса Броккет, стоявшая у другого края стола, заканчивала украшать миндальный торт марципанами. Когда я вошел, обе служанки сделали книксен. Агнесса была пухленькой женщиной лет сорока, с милым личиком и каштановыми волосами под чистым белым чепцом. Впрочем, временами она выглядела грустной. Я знал, что у Броккетов есть взрослый сын, с которым они почему-то не видятся: Мартин как-то упомянул об этом в разговоре, но в подробности не вдавался.

— Похоже, сегодня у нас будет настоящий пир, — сказал я, глядя на торт. — Должно быть, вам стоило большого труда соорудить такую красоту. Ну просто произведение искусства.

Агнесса улыбнулась:

— Мне самой приятно готовить хорошее блюдо, сэр, как, наверное, скульптору приятно доводить до совершенства статую.

— Плоды его труда живут дольше. Но ваши, возможно, приносят больше удовольствия.

— Спасибо, сэр, — ответила она. Миссис Броккет ценила комплименты. — Джозефина очень мне помогла. Правда, дорогая?

Вторая служанка кивнула, неуверенно улыбнувшись мне. Я посмотрел на девушку. Ее приемный отец, жестокий мерзавец, раньше служил у меня экономом, и, когда я буквально прогнал его из дома год назад, Джозефина осталась. Отец много лет запугивал и всячески шпынял бедняжку, но, когда он исчез, дочь постепенно перестала быть робкой и запуганной. Она также начала следить за своей внешностью: теперь ее распущенные светлые волосы блестели, а личико округлилось. Словом, моя служанка стала хорошенькой молодой женщиной. Проследив за моим взглядом, Агнесса снова улыбнулась.

— Наша Джозефина ждет не дождется воскресенья, — лукаво проговорила она.

— Вот как? Почему же? — поинтересовался я.

— Одна маленькая птичка нащебетала мне, что после церковной службы она пойдет гулять с молодым мастером Брауном, который, между прочим, тоже работает в Линкольнс-Инн.

Я посмотрел на Джозефину:

— Да ну? И у кого же?

— У мастера Хеннинга, — краснея, ответила девушка. — Он живет при его конторе.

— А, как же, я знаю мастера Хеннинга, он прекрасный юрист. — Я снова повернулся к Агнессе. — Мне нужно сходить умыться, прежде чем придет гость.

При всем своем добродушии Агнесса не отличалась особой тактичностью, а я не хотел и дальше смущать Джозефину. Но я был рад за девушку: ей давно уже пора было завести молодого человека.

Когда я вышел из кухни, вернулся Мартин. Он поклонился:

— Стол накрыт, сэр.

— Хорошо. Спасибо.

На секунду я поймал взгляд Джозефины, брошенный на эконома: в нем отчетливо читалась неприязнь. Я и раньше пару раз замечал подобное и, признаться, был немало озадачен этим, поскольку Броккет всегда казался мне хорошим управляющим, который вряд ли обижает слуг.

Гай Малтон пришел в начале восьмого. Мой старый друг был медиком, а до ликвидации монастырей — бенедиктинским монахом. Он имел мавританские корни. Сейчас ему было уже за шестьдесят, его смуглое лицо покрывали морщины, а волосы совсем поседели. Когда Малтон вошел, я заметил, что он сильно сутулится, что иногда бывает с людьми высокого роста в старости. Гай выглядел усталым. Несколько месяцев назад я намекнул ему, что, возможно, пора подумать об уходе на покой, но он ответил, что еще вполне крепок и, кроме того, не знает, чем заняться, кроме работы.

В столовой мы вымыли руки, поливая друг другу из кувшина, заткнули за воротники салфетки и уселись за трапезу. Гай восхищенно обозрел стол.

— Твое серебро так весело блестит при свечах! — заметил он. — Нынче все у тебя в доме выглядит прекрасно.

Предварительно постучав в дверь, вошел Мартин. Эконом расставил тарелки с салатом, зеленью и тонко нарезанными кусочками свежего лосося из Темзы, а когда он удалился, я сказал своему гостю:

— Ты был прав, они с Агнессой оказались просто находкой. Прежний наниматель Броккета дал ему прекрасную рекомендацию. Но знаешь, я всегда чувствую себя с ним неловко. Мартин вечно хранит такой непроницаемый вид…

Гай грустно улыбнулся:

— Помню, в монастыре у нас был такой же эконом. Совершенно замечательный человек. Просто он считал, что никогда не следует фамильярничать с вышестоящими.

— Как дела в больнице Святого Варфоломея? — спросил я.

Старая лечебница для бедных, одна из немногих в Лондоне, закрылась, когда король ликвидировал монастыри, но несколько добровольцев вновь открыли ее, чтобы обеспечить хоть какой-то уход за больными. Одним из этих добровольцев был Гай. Я невольно испытал угрызения совести, вспомнив, что, когда три года назад умер мой друг Роджер Эллиард, я пообещал его вдове Дороти продолжить работу покойного мужа по открытию новой больницы и организовать сбор средств. Но потом началась война, все страдали от непомерных налогов и обесценивания денег, которое так и продолжалось с тех пор, и никто не хотел жертвовать на больницу.

Малтон развел руками:

— Каждый делает что может, хотя, видит Бог, этого мало. Говорят, что городские власти собираются поддержать наше начинание. Они получили деньги от короля, однако пока еще эти бюрократы раскачаются…

— Я смотрю, в городе с каждым днем все больше нищих.

— Нищих и больных, — ответил медик.

Мы немного помолчали, а потом, чтобы поднять другу настроение, я сказал:

— У меня хорошая новость: Тамазин снова беременна. Ребенок должен родиться в январе.

Малтон широко улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами:

— Слава богу! Передай ей, что я буду рад снова наблюдать ее.

— Нас обоих приглашают на первый день рождения Джорджа. Двадцать седьмого числа.

— С радостью приду. Это, стало быть, через десять дней. — Гай снова взглянул на меня. — А на следующей неделе, в понедельник, будет… — Он некоторое время помолчал в нерешительности. — Годовщина печального события…

— Да, помню, ровно год, как затонула «Мэри Роуз». Сколько же людей тогда погибло, я и сам чуть не пошел на дно вместе с остальными. — Я понурился и печально покачал головой. — Кажется, мирный договор подписан. Наконец-то.

— Да. Говорят, король сохранит за собой Булонь или то, что от нее осталось, еще на десять лет.

— Небольшое достижение, если учесть, какую цену пришлось заплатить за это: сколько народу зря угробили, я уж не говорю про крушение денежной системы.

— Да уж, это верно, — согласился Гай. — А как у тебя, возникает еще чувство, что земля внезапно уходит из-под ног, как бывало после гибели корабля?

Я поколебался, вспомнив, что испытал нынче на казни:

— Бывает иногда, но теперь уже очень редко.

Доктор Малтон пристально посмотрел на меня, а потом произнес более веселым тоном:

— Маленький Джордж — восхитительный сорванец. Полагаю, что, когда у него появится братишка или сестренка, он начнет ревновать родителей, обижаться, что теперь ему уделяют меньше внимания.

Я криво усмехнулся:

— Братья и сестры… Да уж, они не всегда ладят между собой.

И, не называя имен, я рассказал Гаю кое-что про тяжбу миссис Слэннинг. Он внимательно слушал, и в сгущающихся сумерках его темные глаза блестели в свете свечей.

— Я считал, что эта женщина просто злобная карга, которая получает удовольствие, всячески понося родного брата, но после того, что она сказала сегодня, заподозрил, что на самом деле тут может крыться нечто большее.

Гай задумался и печально произнес:

— Похоже, эта ссора имеет давнюю историю.

— Думаю, да. Я даже хотел потолковать об этом со своим коллегой-оппонентом, он человек здравомыслящий, — посмотреть, не сможем ли мы их примирить. Но, строго говоря, это станет нарушением профессиональной этики.

— Да и вряд ли поможет. Некоторые ссоры зашли так далеко, что их не уладишь миром. — Лицо Малтона стало еще более печальным.

Мартин и Агнесса принесли очередную перемену блюд — тарелки с курицей и беконом и миски с разнообразными овощами.

— Ты сегодня как-то непривычно пессимистичен, — сказал я Гаю. — А в жизни порой случаются чудеса. Вот, например, один человек, от которого я меньше всего этого ожидал, принес мне оливковую ветвь мира.

И я рассказал ему о записке от Билкнэпа и деньгах, которые он вернул спустя несколько лет.

Мой друг изумленно посмотрел мне в глаза:

— И ты поверил ему, Мэтью? Вспомни обо всем, что он сделал в прошлом!

— Похоже, он при смерти. Но… — Я пожал плечами. — Нет, даже теперь я не могу заставить себя поверить Билкнэпу.

— И умирающий зверь может укусить.

— Ты определенно нынче в мрачном настроении.

— Да, — кивнул врач. — В мрачном, это правда. Я все думаю о том, что произошло сегодня утром на Смитфилдской площади.

Я положил нож. В последние месяцы гонений я избегал обсуждать с Гаем религиозные вопросы, так как знал, что он всегда оставался убежденным католиком. Но, чуть поколебавшись, все-таки сказал:

— Я был там. Они сделали из этого целое представление — епископ Гардинер и половина Тайного совета смотрели на сожжение с большого крытого помоста. Меня заставил пойти туда казначей Роуленд: Пейджет, личный секретарь короля, потребовал непременно прислать представителей от каждого инна. И вот я сидел на лошади и смотрел, как четыре человека сгорают в муках на костре, потому что не верят в то, во что велит король Генрих. Правда, каждому из них повесили по мешочку с порохом на шею, и в итоге несчастным разнесло головы. Да, когда я был там, земля снова заколебалась у меня под ногами, как палуба того тонущего корабля. — Приложив руку ко лбу, я заметил, что она слегка дрожит.

— Да смилостивится Господь над их душами, — тихо произнес мой собеседник.

Я пристально посмотрел на него:

— Как это понимать, Гай? Ты думаешь, этим людям нужна милость Божья, что они нуждаются в снисхождении за то, что просто говорили то, во что верили? За то, что утверждали, будто священники не могут превратить кусок хлеба в тело Христово?

— Да, — тихо проговорил Малтон. — Я верю, что эти несчастные заблуждались, отрицая таинство мессы — ту правду, которой Бог и Церковь учили нас веками. И это опасно для наших душ. А ведь они заполонили весь Лондон, скрываясь в своих собачьих норах, эти протестанты, и даже хуже — анабаптисты, которые не только отрицают мессу, но и верят, что традиционное общество должно быть разрушено до основания, а все богатства надо разделить между людьми поровну.

— У нас в Англии за все время было только несколько анабаптистов, лишь горстка отступников-голландцев. Они воспитывались во зле. — Я сам услышал раздражение в своем голосе.

Гай гневно возразил:

— А эта женщина, Аскью? Она хвалилась своим отрицанием мессы. А ведь, между прочим, Аскью — это ее девичья фамилия, по мужу она Кайм, но эта особа бросила законного супруга и двоих малых детей, чтобы пойти в Лондон и произносить речи перед здешними жителями! Так ли должна вести себя женщина?

Я уставился на своего старого друга, чье величайшее достоинство заключалось в неизменной мягкости и доброте. Он поднял руку:

— Мэтью, это не значит, что их нужно убивать таким страшным образом. Нет, не подумай, я вовсе так не считаю. Тем не менее эти люди были еретиками, и их следовало… заставить молчать. А если ты хочешь поговорить о жестокости, вспомни, что творила другая сторона, радикалы. Вспомни, что делал Кромвель с теми, кто отказывался принять верховенство короля десять лет назад, вспомни монахов, выпотрошенных заживо в Тайберне^[7]. — Его лицо пылало от возмущения.

— Если сложить два заблуждения вместе, они не составят истину.

— Да, согласен. Мэтью, мне, как и тебе, противна жестокость с обеих сторон. И я бы хотел увидеть, что этому пришел конец. Но, увы, ничего подобного не вижу. Вот что я имел в виду, говоря, что некоторые ссоры зашли так далеко, что их не уладишь миром. — Он посмотрел мне в глаза. — Но я не жалею, что король вновь обратил свой взгляд к Риму и поддерживает традиционную доктрину о таинстве мессы. Я мечтаю, чтобы он полностью вернул нас в лоно Рима, — продолжал мой гость, все более пылко и страстно, — а старые обиды, нанесенные католической церковью, сейчас заглаживаются, недаром же папа Павел Третий созвал Тридентский собор. В Ватикане есть люди, которые обратятся к протестантам и найдут способ наставить заблудшие души на путь истинный. — Он вздохнул. — Все говорят, что здоровье Генриха неуклонно ухудшается. А принцу Эдуарду еще нет и девяти. Я считаю глубоко неправильным, когда монарх провозглашает себя главой христианской церкви, объявляет, что он, а не папа является гласом Божьим в претворении церковной политики. Как же, скажи на милость, маленький мальчик будет осуществлять подобное главенство? Нет уж, Англии лучше воспользоваться возможностью вернуться в лоно святой Церкви.

— Церкви, которая почем зря сжигает людей во Франции и в Испании? А ведь святая инквизиция творит это там с намного большим размахом, чем здесь. Да еще вдобавок император Священной Римской империи развязывает новую войну против своих подданных-протестантов.

— Ты никак опять стал радикалом? — спросил Гай.

— Нет! — Я повысил голос. — Когда-то я надеялся, что новая вера, основанная на Библии, ясно покажет людям мир Божий. Но мне ненавистна последовавшая за этим пустопорожняя болтовня, ненавистны все эти радикалы, использующие выдержки из Библии как приговор, как гвозди в крышке гроба, подобно папистам, настаивая на том, что только они одни правы. Но когда молодую женщину вынесли к столбу на стуле, потому что перед этим ее жестоко пытали, а потом сожгли заживо перед высокими лицами государства, поверь мне, я смотрел на это без всякой тоски по старой религии. Я помню Томаса Мора, этого несгибаемого паписта, и тех людей, которых он уничтожил за ересь.

— Если бы мы только могли постичь суть истинного благочестия, которое заключается в жалости, милосердии, единстве… — печально проговорил Малтон.

— С таким же успехом можно желать получить луну с неба, — ответил я. — Что ж, значит, в одном мы согласны: наше общество так разделилось, что это уже не прекратить, пока одна сторона полностью не раздавит другую. И сегодня мне тошно было видеть людей, которых возвысил Томас Кромвель, полагая, что они будут продвигать реформы, и которые теперь переметнулись обратно, чтобы продвигать свою карьеру: Пейджета, Ризли, Ричарда Рича… Епископ Гардинер тоже был там, взирал на происходящее с властным и грозным видом. — Я горько рассмеялся. — Я слышал, радикалы прозвали его надутым поросенком папы римского.

— Пожалуй, нам не стоит больше обсуждать такие темы, — негромко сказал мой друг.

— Пожалуй. В конце концов, в наши дни небезопасно говорить свободно — не безопаснее, чем читать что хочешь.

Раздался тихий стук в дверь. Я решил, что это Мартин: он должен был принести торт. Мне теперь уже не хотелось сладкого. Я надеялся, что управляющий не слышал наш спор.

— Войдите, — сказал я.

Это и в самом деле был Мартин, но десерт он не принес. На его лице, всегда таком бесстрастном, теперь проглядывало возмущение.

— Мастер Шардлейк, к вам пришли. Какой-то юрист. Сказал, что ему срочно нужно с вами поговорить. Я ответил, что вы ужинаете, но он настаивает, — сообщил эконом.

— Как его имя? — спросил я.

— Простите, но он не говорит. Заявил, что ему необходимо побеседовать с вами с глазу на глаз. Я провел его в кабинет.

Я взглянул на Гая. Он все еще выглядел расстроенным после нашего спора и мрачно ковырял вилкой в тарелке, но заставил себя улыбнуться и произнес:

— Тебе непременно нужно увидеться с этим джентльменом, Мэтью. Я могу подождать.

— Хорошо. Спасибо.

Я встал из-за стола и вышел в коридор. Может, и неплохо сделать перерыв, — по крайней мере, это даст моим чувствам остыть. Уже стемнело. Кого могло принести в такой час? Через окно в прихожей я увидел двух молодых парней с факелами, — по-видимому, они сопровождали таинственного посетителя и освещали ему дорогу. С ними был также и третий — слуга в темном платье и опоясанный мечом. Значит, ко мне пришел не простой человек, а некая важная персона.

Я отворил дверь и, к своему удивлению, увидел того самого молодого человека, который пристально смотрел на меня днем, во время казни: он был по-прежнему в своем скромном длинном одеянии юриста. При ближайшем рассмотрении его лицо, хотя и не красивое, обезображенное родинками на одной щеке, выражало силу характера, несмотря на молодость, а голубые глаза навыкате смотрели остро и внимательно, словно бы прощупывая меня. Он поклонился:

— Добрый вечер, сержант Шардлейк. Прошу прощения, что побеспокоил вас за ужином, но, боюсь, вопрос срочный и не терпит отлагательств.

— О чем речь? Какое-то из моих дел?

— Нет, сэр. — Незваный гость закашлялся, и я с удивлением понял, что он нервничает. — Я прибыл из Уайтхолла, от ее величества королевы Екатерины. Она просит вас о встрече.

— Просит? — удивленно переспросил я. Королевы, вообще-то, не просят, а приказывают.

— Да, сэр. Королева велела мне передать, что попала в большую беду, и умоляет вас о помощи. Она отправила меня к вам лично, не желая доверять свою просьбу бумаге. Извините, не представился. Меня зовут Уильям Сесил. Я служу на небольшой должности в Ученом совете ее величества. Так вот, сэр, вы очень нужны королеве.

Примечания

7

Тайберн — с 1196 по 1783 г. место публичной казни в Лондоне.