Эрагон. Наследие

Кристофер Паолини, 2011

Четвертая книга «Наследие» завершает тетралогию Кристофера Паолини о приключениях Всадника Эрагона и его дракона Сапфиры. Друзья многому научились у гномов и эльфов. Вместе с варденами они бесстрашно защищали интересы народов Алагейзии. Но долгие странствия и кровавые сражения принесли героям не только победы. Эрагон и Сапфира узнали и горе, и разочарование. Между тем могущественный Гальбаторикс не намерен сдаваться. Он задумал подчинить Эрагона своей воле. Смогут ли друзья противостоять злу? Кто окажется на их стороне? Какую цену предстоит заплатить за мир в Алагейзии? И стоит ли того мир…

Трудности появления на свет…

Вопли, нечеловечески громкие и пронзительные, проникали, казалось, в самую душу.

Эрагон весь напрягся. Большую часть дня он видел, как люди умирали в бою — и сам убил немало, — и все же не мог не испытывать мучительного сострадания, слушая душераздирающие крики Илейн. Она так ужасно кричала, что он уже начал сомневаться, переживет ли она эти роды.

Рядом с тем бочонком, на котором устроился Эрагон, сидели на корточках Олбрих и Балдор, растерянно, с какой-то задумчивой методичностью теребя стебельки пожухшей травы толстыми, загрубелыми от работы пальцами. Лбы у обоих были покрыты каплями пота, в глазах застыли гнев и отчаяние. Время от времени они переглядывались и посматривали через дорогу на ту палатку, где мучилась сейчас их мать, но в основном они сидели, потупившись и ни на что не обращая внимания.

В нескольких шагах от них, тоже на бочонке, устроился Роран, только его бочонок лежал на боку и каждый раз перекатывался с места на место, стоило Рорану привстать. На обочине грязной дороги собралась целая небольшая толпа бывших обитателей Карвахолла, несколько дюжин, пожалуй; в основном это были мужчины — друзья Хорста и его сыновей, а также те, чьи жены сейчас были на подхвате у целительницы Гертруды, принимавшей у Илейн роды. А позади всей этой компании возвышалась Сапфира, изогнув шею и нервно подергивая кончиком хвоста, словно она на кого-то охотилась; она то и дело пробовала воздух своим рубиново-красным языком, пытаясь по запахам определить, как там Илейн и ее не появившийся еще на свет младенец.

Эрагон машинально потирал ушибленное плечо. Они ждали здесь уже несколько часов. Сгущались сумерки. Длинные черные тени пролегли от палаток и людей на восток, словно пытаясь дотянуться до самого горизонта. Похолодало. Комары и прочая мошка отвратительно зудели, тучами налетая с находившейся неподалеку реки Джиет.

И снова тишину разорвал пронзительный вопль Илейн.

Мужчины задвигались; даже самые опытные чувствовали себя не в своей тарелке; многие скрещивали пальцы, отгоняя беду, и перешептывались друг с другом. К сожалению, даже самый тихий шепот Эрагон слышал с удивительной ясностью. Люди шептались о том, как тяжело протекала у Илейн эта поздняя беременность, а некоторые горестно твердили, что уж если она в самое ближайшее время так и не родит сама, то будет поздно спасать и ее, и ребенка. Им поддакивали и другие, говоря: «Тяжело жену-то терять. Это и в хорошие времена нелегко, а уж здесь, в лагере, и подавно» или «Стыд-то какой, вот уж стыд! Разве ж можно в таком возрасте детей рожать?». Кое-кто винил раззаков в том, как тяжко теперь приходится бедняжке Илейн, или долгое путешествие жителей Карвахолла к варденам. И очень многие были недовольны тем, что Арье разрешили присутствовать при родах и помогать Гертруде: «Ей бы своих следовало держаться, а не совать нос, куда ее не просят! Кто ее знает, что ей на самом-то деле нужно, а?»

Все это и еще очень многое Эрагон прекрасно слышал, но делал вид, что не слышит ничего, и продолжал спокойно сидеть, понимая, что односельчане почувствуют себя не в своей тарелке, если поймут, каким острым теперь стал его слух.

Бочонок под Рораном заскрипел, когда он наклонился к Эрагону.

— Тебе не кажется, что нам стоило бы…

— Нет, — сказал Олбрих.

Эрагон плотнее завернулся в плащ. Холод уже пробирал его до костей. Но уходить он и не собирался — во всяком случае пока не закончатся мучения Илейн.

— Смотри! — вдруг воскликнул Роран.

Олбрих и Балдор тут же одновременно вздернули вверх головы.

На той стороне дороги из палатки показалась Катрина с грудой окровавленных тряпок. И прежде чем вновь успел опуститься полог палатки, Эрагон мельком увидел Хорста и какую-то женщину из Карвахолла — он не сумел разглядеть, кто это, — стоявших в изножии кровати, на которой лежала Илейн.

Искоса глянув на ожидающих в сторонке мужчин, Катрина чуть ли не бегом устремилась к костру, где Нолла и Изольда, жена Фиска, кипятили уже использованные и выстиранные тряпки.

Бочонок Рорана еще два раза скрипнул, и Эрагон почти уже не сомневался, что сейчас его брат вскочит и бросится следом за Катриной, но Роран остался сидеть рядом с Олбрихом и Балдором. Они, как и все остальные, следили за каждым движением Катрины, почти не мигая.

Эрагон поморщился, когда очередной вопль Илейн разорвал вечернюю тишину, столько боли было в этом крике.

Затем полог палатки вновь приподнялся, и оттуда вихрем вылетела растрепанная Арья с обнаженными руками. Волосы, как крылья, летели за нею, когда она подбежала к троим эльфам из числа стражей Эрагона, стоявшим в тени за ближайшей палаткой. Несколько мгновений она что-то настойчиво втолковывала одному из них — точнее, одной, ибо это была эльфийка с тонким лицом по имени Инвидия, — а потом поспешила обратно в палатку, но Эрагон успел перехватить ее.

— Как там дела? — спросил он взволнованно.

— Плохо, — честно ответила Арья.

— Но почему это продолжается так долго? Ты не могла бы как-то помочь ей?

Лицо Арьи, и без того чрезвычайно напряженное, стало прямо-таки свирепым.

— Могла бы. Я могла бы сделать это еще в первые полчаса, но Гертруда и другие женщины грудью заслоняют роженицу от меня, не позволяя применить даже самые простейшие заклинания.

— Но это же глупо! Почему?

— Потому что магия их пугает. И я их пугаю.

— Так скажи им, что не желаешь ей ничего плохого. Скажи им это на древнем языке — они просто вынуждены будут тебе поверить.

Арья покачала головой:

— Так будет только хуже. Они подумают, что я пытаюсь применить магию помимо их воли, и вовсе меня оттуда отошлют.

— Но Катрина, конечно же…

— Только благодаря ей я и смогла кое-чем воспользоваться.

Илейн снова пронзительно закричала.

— Неужели они не позволяют тебе хотя бы немного облегчить ее страдания?

— Не больше, чем я уже сделала.

Эрагон, прорычав сквозь стиснутые зубы:

— Неужели это правда? Ну, я им покажу! — попытался было прорваться в палатку, но чья-то рука крепко схватила его за левое плечо.

Озадаченный, он оглянулся и вопросительно посмотрел на Арью, но она, качая головой, сказала:

— Нет. Не надо вмешиваться. Это их обычаи, и они, по-моему, древнее, чем само время. Не лезь туда, иначе рассердишь и смутишь Гертруду, а большую часть женщин и вовсе против себя настроишь.

— Да плевать мне на них!

— Я знаю, но поверь, сейчас самое мудрое — это просто ждать вместе со всеми остальными. — И, словно подчеркивая смысл сказанного, она отпустила его плечо.

— Но я не могу просто так ждать, если Илейн так мучается!

— Послушай меня. Будет лучше, если ты останешься здесь. А я постараюсь непременно как-нибудь помочь Илейн, обещаю тебе. Но сам туда не входи. Ты вызовешь только возмущение и гнев, а там ни то ни другое совершенно не требуется… Пожалуйста, Эрагон!

Эрагон колебался. Потом, всхрапнув от возмущения, резко воздел к небесам руки, потому что Илейн снова страшно закричала.

— Ладно, я тебя послушаюсь, — сказал он, придвинувшись к Арье почти вплотную, — но что бы там ни случилось, не дай ей или ребенку умереть. Прошу тебя! Мне все равно, что ты для этого сделаешь, только не дай им умереть!

Арья серьезно и внимательно на него посмотрела.

— Я никогда не позволю, чтобы с ребенком случилась беда, — сказала она и исчезла в палатке.

Эрагон вернулся к Рорану, Олбриху и Балдору и снова плюхнулся на свой бочонок.

— Ну? — спросил Роран.

Эрагон пожал плечами:

— Арья сказала, что они делают все, что в их силах. Нам просто нужно набраться терпения… Вот, собственно, и все.

— Похоже, она сказала намного больше, — заметил Балдор.

— Все равно смысл тот же.

На небе сменились краски заката, став оранжево-алыми, словно близился конец света. Немногочисленные рваные облачка, что еще оставались на западном краю неба после пролетевшей накануне бури, приобрели те же кровавые оттенки. Стаи ласточек летали над головой — ужинали, охотясь на ночных бабочек, мух и прочих насекомых, сновавших в воздухе.

Через некоторое время крики Илейн стали тише; теперь из ее груди все чаще вырывались лишь тихие, надломленные стоны, от которых у Эрагона по спине ползли мурашки. Более всего на свете ему хотелось избавить ее от мучений, но он не мог пренебречь просьбой Арьи и продолжал торчать на своем бочонке, безжалостно грызя и без того истерзанные ногти да время от времени обмениваясь короткими мыслями с Сапфирой.

Когда солнце коснулось края земли и как бы растеклось вдоль линии горизонта, точно огромный желток на сковороде, среди припозднившихся ласточек стали появляться и летучие мыши, легко и быстро шнырявшие в воздухе на широких кожистых крыльях; их пронзительные, почти недоступные восприятию обычных людей визги казались Эрагону болезненно невыносимыми.

И тут Илейн закричала так, что заглушила все прочие звуки. Господи, подумал Эрагон, хорошо бы никогда в жизни больше не слышать таких криков.

Но после этого неожиданно наступила мертвящая тишина.

И через минуту в этой тишине послышался громкий, дрожащий плач новорожденного. Он прозвучал, точно пение старинных фанфар, возвещая прибытие в этот мир нового человека. Олбрих и Балдор сразу заулыбались, как, впрочем, и Эрагон с Рораном, а кое-кто из мужчин, не сдержавшись, даже громко заорал от радости.

Но ликовали они недолго. Едва затих последний радостный вопль, как из палатки донесся жалобный плач женщин, пронзительный, рвущий сердце, и Эрагон прямо-таки похолодел от ужаса. Он знал, что означает этот женский плач: случилось самое страшное, что только может случиться…

— Нет! — громко воскликнул Эрагон и даже подскочил на своем бочонке: «Она не может быть мертва! Не может!.. Арья обещала…»

И словно в ответ на его мысли Арья, вынырнув из палатки, бросилась к нему, пересекая грязную дорогу какими-то невероятно длинными и легкими прыжками.

— Что случилось? — тут же ринулся к ней Балдор.

Арья, словно не слыша его вопроса, сказала:

— Эрагон, идем скорей!

— Что случилось? — снова гневно воскликнул Балдор и попытался схватить Арью за плечо. Мимолетным движением, практически незаметным глазу, она поймала его за запястье и так завернула руку ему за спину, что он согнулся пополам, точно калека, с искаженным от боли лицом.

— Если ты хочешь, чтобы твоя новорожденная сестренка осталась жива, стой спокойно и не лезь не в свои дела! — Арья отпустила Балдора и слегка оттолкнула его от себя, отчего он упал прямо в объятия Олбриха; сама же эльфийка резко развернулась и помчалась обратно.

— Так что же все-таки случилось? — спросил Эрагон, нагоняя ее.

Арья повернулась к нему; глаза ее горели.

— Девочка здорова, но родилась с «волчьей пастью», кажется так у вас называют незаращение нёба?

Только тут Эрагон понял, почему женщины так горько рыдали. Дети, родившиеся с таким проклятием, редко получали возможность остаться в живых; их было трудно выкормить, и даже если родители ухитрялись это сделать, судьба таких малышей все равно ждала незавидная: в детстве сверстники толкали бы их и высмеивали, а став взрослыми, они никогда не смогли бы найти себе пару и жениться или выйти замуж. Чаще всего про таких детей говорили, что лучше бы они родились мертвыми.

— Ты должен ее исцелить, Эрагон, — решительно заявила Арья.

— Я? Но я же никогда… А почему не ты? Ведь ты куда больше знаешь о целительстве, чем я.

— Если я изменю внешность этого ребенка, люди скажут, что я ее украла, а им оставила эльфа-подменыша. Я ведь прекрасно знаю, какие отвратительные истории рассказывают у вас о моем народе. Я знаю это даже слишком хорошо, Эрагон. Но я, конечно, сделаю это в случае крайней необходимости, только девочка потом всю жизнь будет из-за этого страдать. Только ты можешь спасти ее от такой незавидной судьбы.

Эрагона охватила паника. Ему не хотелось отвечать за жизнь новорожденной малышки; он уже и так невольно оказался ответственным за жизнь слишком многих. И об Эльве он тоже никогда не забывал.

— Ты должен исцелить ее! — снова потребовала Арья. Эрагон знал, как трепетно относятся эльфы к своим детям, ценя их выше любых драгоценностей и богатств на свете; так же они, впрочем, относились и к детям всех прочих рас и народов.

— А ты мне поможешь, если что?

— Конечно помогу.

«И я помогу, — услышал он голос Сапфиры. — Зачем ты об этом спрашиваешь?»

— Вы обе правы, — сказал Эрагон, стискивая рукоять Брисингра. — Хорошо, я попробую это сделать.

Вместе с Арьей, державшейся чуть позади, он прошел прямиком к палатке роженицы и решительно нырнул внутрь, отодвинув входной полог. Дым от свечей щипал глаза. Пять женщин из Карвахолла, сгорбившись, притулились у стенки и тихо причитали. Этот тихий похоронный плач ударил Эрагона в самое сердце. Женщины покачивались, точно в каком-то трансе, и методично рвали на себе одежду и волосы. Хорст стоял в изножии постели и спорил с Гертрудой, лицо его покраснело, но выглядел он совершенно измученным. Целительница прижимала к груди какой-то ворох тряпья. Эрагон догадался, что это пеленки, в которые завернут новорожденный младенец. Личика ребенка ему так и не удалось разглядеть, но тот шевелился и попискивал, внося свою долю в общий шум. Румяные круглые щеки Гертруды лоснились от пота, пряди волос прилипли к влажному лбу, ее обнаженные до локтей руки покрывали неприятного цвета потеки. В изголовье кровати на круглой подушечке стояла на коленях Катрина и обтирала лоб Илейн влажной тряпицей.

Эрагон еле узнал Илейн, таким измученным было ее осунувшееся лицо; под блуждающими, неспособными сосредоточиться на чем-то одном глазами пролегли темные тени, а из уголков глаз тянулись две дорожки слез, которые, скатываясь, исчезали в ее густых спутанных волосах. Время от времени она приоткрывала рот, и оттуда вместе с негромкими стонами доносились какие-то невнятные слова. Все простыни под нею были в крови.

Ни Хорст, ни Гертруда не замечали Эрагона, пока он не подошел к ним вплотную. Эрагон, разумеется, сильно вырос с тех пор, как покинул Карвахолл, и все же Хорст оказался по-прежнему выше его по крайней мере на голову. Оба изумленно посмотрели на юношу, и в потухших глазах кузнеца блеснула искра надежды.

— Эрагон! — Он хлопнул Эрагона по плечу своей тяжелой рукой, обнял его и даже слегка к нему прислонился, словно после всех этих событий не в силах был стоять на ногах. — Ты слышал? — Это был даже не совсем вопрос, так что Эрагон просто кивнул. Хорст метнул на Гертруду острый, пронзительный взгляд, и его огромная борода лопатой заходила из стороны в сторону, так сильно он стискивал челюсти, пытаясь сдержаться. Потом, облизнув губы, спросил: — А ты не мог бы… не мог бы что-нибудь сделать для нее?

— Я попробую, — сказал Эрагон. — Может, и получится.

Он вытянул перед собой руки. Гертруда после минутного колебания положила ему на руки теплый сверток и отступила назад; лицо у нее было встревоженное и обиженное.

В складках простыни Эрагон разглядел крошечное морщинистое личико девочки. Кожа у нее была темно-красная, припухшие глазки закрыты, и казалось, что она строит неприятные гримасы, словно сердится на тех, кто только что так плохо с нею обошелся. Эрагон решил, что ей действительно есть на что сердиться. На крошечном личике от левой ноздри до середины верхней губы зиял глубокий провал, в котором виднелся крошечный розовый язычок, похожий на влажную улитку; язычок слегка шевелился.

— Пожалуйста, — взмолился Хорст, — если только возможно, попытайся…

Эрагон поморщился, потому что женщины у стены взвыли как-то особенно пронзительно, и сказал:

— Я не могу здесь работать!

Он уже повернулся, чтобы вместе с новорожденной выйти из палатки, когда за спиной у него послышался голос Гертруды:

— Я пойду с тобой. Кто-то из женщин, умеющих обращаться с новорожденными, должен быть при девочке.

Эрагону вовсе не хотелось, чтобы Гертруда суетилась возле него, пока он будет пытаться составить исцеляющее заклятие, и он уже готов был сказать ей об этом, но вспомнил, что Арья говорила ему насчет подменышей. Ладно, пусть кто-то из жителей Карвахолла — а Гертруде многие в деревне доверяют — будет свидетелем тех перемен, которые произойдут в облике девочки, чтобы впоследствии подтвердить, что это тот же самый ребенок.

— Как хочешь, — бросил он Гертруде, подавив желание отправить ее обратно.

Малышка завозилась у него на руках и жалобно заплакала. Стоявшие по ту сторону дороги жители деревни указывали на них пальцами, а Олбрих и Балдор уже направились к Эрагону, но он покачал головой, и братья послушно замерли на месте, беспомощно глядя ему вслед.

Арья и Гертруда шли по обе стороны от него, и все то время, пока они добирались до его палатки, земля под ними дрожала от поступи тащившейся следом Сапфиры. Вардены спешно расступались, пропуская эту странную процессию. Эрагон очень старался идти плавно, чтобы не тревожить девочку. От нее исходил сильный мускусный запах, похожий на запах лесной земли в теплый летний день.

Возле своей палатки Эрагон увидел Эльву. Девочка-ведьма не пряталась и стояла в проходе между двумя рядами палаток с торжественно-строгим выражением лица; огромные ярко-синие глаза ее так и сияли. На ней было мрачноватое платье черно-пурпурных оттенков, голова прикрыта длинным кружевным шарфом, но на лбу был отчетливо виден тот серебристый знак в форме звезды, который так походил на его, Эрагона, гёдвей игнасия.

Эльва не сказала ему ни слова, не сделала ни малейшей попытки остановить его или хотя бы замедлить его ход. И тем не менее Эрагон понял ее предупреждение, ибо уже одно ее присутствие всегда служило ему упреком. Лишь однажды он попытался изменить судьбу младенца к лучшему, и последствия этого оказались поистине ужасны. И теперь ему ни в коем случае нельзя было снова совершить подобную ошибку, и не только из-за того, какие это принесет беды новорожденной девочке, но и потому, что тогда Эльва наверняка станет его заклятым врагом. А Эрагон, несмотря на все свое могущество, боялся Эльвы. Ее способность заглядывать в глубины человеческих душ и узнавать все то, что этих людей тревожит и причиняет им боль, а также предвидеть их будущие несчастья и знать их причины — все это делало ее, девочку-ведьму, одним из самых опасных существ в Алагейзии.

«Что бы ни случилось, — думал Эрагон, — я не хочу вредить этой девочке, я хочу дать ей шанс выжить».

И он ощутил новый прилив решимости, надеясь, что сумеет помочь малышке прожить хорошую жизнь, хотя обстоятельства ее рождения уже отказали ей в этом.