Умереть за любовь, убить за любовь…

Ксения Корнилова, 2022

Считается, что в Древней Греции существовало семь видов любви: агапе, филео, эрос, сторге, людус, прагма, маниа. С тех пор, кажется, ничего не изменилось…Робин познакомилась с Габриэлем очень давно. У них было всего несколько дней на двоих, которые запечатлелись в памяти настолько, что никого другого девушка не хотела видеть и знать. Ей было достаточно чувствовать, что где-то рядом бьется его сердце. Но молодой человек вдруг погибает, и все ее существование кажется девушке бессмысленным без него.На что решится Робин? На какие поступки готова она пойти для того, чтобы вернуть Габриэля с того света? И чем закончится эта история любви? Об этом в новом фантастическом романе Ксении Корниловой.

Глава 3. Ловцы снов

Белый песок, больше похожий на пыль, висел в воздухе. Здесь, на пляже, гулял ветер, который невозможно было ощутить кожей. Только увидеть, как поднимаются вверх мелкие частички песка и качается высокий кустарник. Робин стояла и жадно всматривалась в отдыхающих, пытаясь увидеть в их силуэтах знакомую фигуру.

Тщетно.

Пляж тянулся на несколько километров, и казалось невероятным обойти его весь, даже если потратишь на это целую вечность. Кроме редких отдыхающих, здесь нашли свое успокоение музыканты, играющие на там-тамах, ритмично двигающиеся в такт их ударам молодые и совсем старые люди, бледнокожие офисные работники, которых выдавали тяжелые тома научных книг и ноутбуки, с которыми они никак не могли расстаться, пусть даже оказавшись в клетке вечной свободы. По некоторым было видно, что они тут ненадолго. А другие выглядели настолько естественно в этой среде, что казались частью пейзажа.

Чуть дальше от города, где высотки сменились небольшими зданиями, построенными всего на несколько семей, дух свободы стал таким сильным и горячим, что становилось трудно дышать. Здесь уже не было тех, кто забрел сюда случайно. Полуголые и полностью обнаженные тела без капли стеснения подставляли бесцветную, чуть сероватую кожу солнцу, которого не было, и смахивали с лица пот, который никак не мог выделиться у тех, чьи кости давно гнили под землей.

Робин не чувствовала ни жары, ни ветра, ни запаха соленого воздуха. Это была не ее среда, не ее атмосфера, и поэтому для нее все здесь было искусственным, как картонные декорации в начальной школе. Но то же самое мог сказать и тот, кто случайно оказался бы в баре, так похожем на бар у Митча, и попробовал обжигающе крепкий виски. Этот удивительный новый мир оживал только для тех, кто его еще помнил и хорошо знал.

Присев на краю пляжа прямо на песок, Робин всматривалась вдаль. Море было спокойное — слишком спокойное, чтобы привлекать в свои объятья серферов, сделавших смыслом своей жизни и смерти охоту за огромными волнами.

«Довериться чувствам», — промелькнуло в голове. Но никакого отклика девушка не услышала.

Достав из кармана платья чуть помятый снимок, с которого улыбался молодой человек с оливкового цвета глазами, Робин вдруг поймала себя на мысли, что бармен был прав, — если Габриэль сейчас там, где он был по-настоящему счастлив, а она не может уловить хоть малейшее движение души навстречу этому месту, это должно о чем-то говорить.

— Кого-то ждешь?

Робин вздрогнула. Рядом с ней незаметно опустилась высокая тощая женщина, на вид разменявшая свой восьмой десяток, прежде чем почить в бозе и оказаться здесь. Ее бледное лицо было раскрашено яркими голубыми тенями и темно-красной помадой — совсем как цвет обивки крышки гроба, — видимо, изготавливаемыми из натуральных природных компонентов, совсем как краски, которыми художники пытались разнообразить этот мир. На ее тощих плечах висела вытянутая майка, едва прикрывая обвислую грудь, а бедра обтягивали брюки, такие тонкие и узкие, что даже через них было видно торчащие тазовые кости. В худой чуть дрожащей руке она держала длинную сигарету в мундштуке, время от времени поднося к тонким сухим губам и втягивая дым с едва слышимым шипением тлеющего табака.

— Нет, — мотнула головой Робин. — Ищу.

— Вот как. Здесь можно найти только одного человека — себя. Другие — лишь размытые бесцветные силуэты безвозвратно ушедшего прошлого.

— А как же вы? — улыбнулась девушка.

Женщина пожала костлявыми плечами и выдула дым в лицо своей собеседницы.

— И я.

— Вы хотите сказать, мы встречались когда-то… в прошлом? При жизни?

— При жизни, после смерти — какая разница? — задумчиво проговорила незнакомка и закашлялась.

— Я не понимаю вас, — слишком резко ответила Робин. Ей порядком надоела эта молодящаяся старуха — кого-то она ей напоминала…

— Подрастешь — поймешь, милочка, — ухмыльнулась в кривой улыбке женщина.

«Милочка». Стало понятно, кого так нестерпимо напоминает ей эта дама. Ее родная бабушка по отцовской линии была абсолютно такой-то: сухая черствая старуха, владеющая несколькими компаниями, но никогда не предлагающая своей помощи. Приходя к ней домой, максимум, на что могла рассчитывать единственная внучка, это старые, сто раз растаявшие и снова застывшие леденцы, настолько плотно прилипшие к фантикам, что приходилось рассасывать их прямо так, в обертке, и потом незаметно вынимать ее изо рта или проглатывать, чтобы не расстроить хозяйку.

Несколько раз, еще до возвращения отца, Робин оставалась у нее на несколько дней — когда мать находила очередного ухажера, в котором видела шанс на спасение от этой ненавистной жизни матери-одиночки, и ребенок был ни к чему. Старуха жила в хорошо обставленном коттедже на берегу моря, и внучка каждое утро убегала на пляж собирать ракушки и лепить из песка высоченные башни — строила замки, стараясь хотя бы в своих фантазиях отгородиться от этого мира. В один из таких дней на самом рассвете, когда солнце только-только занималось в волнах, окрашивая их и небо в розовый цвет, девочка зашла слишком далеко, до самого утеса, и оказалась на частной территории дорогого отеля. Она впервые видела такую роскошь и ходила, раскрыв рот, трогая маленькими пальчиками плетеные из ниток ловцы снов — занавески на беседках, расположенных прямо на пляже. Ее никто не прогонял — решили, что это ребенок одного из постояльцев. И несколько парней, устанавливающих цветочную арку с белыми кружевными лентами, позволили ей пройти за огороженную красными канатами территорию. Столы уже сервировали тончайшим фарфором, но все окружающее померкло, когда Робин прочитала табличку, установленную в самом центре. Там, где полагалось сидеть жениху и невесте.

«Робин и Габриэль».

Она впервые встречала свое имя у другой девочки, всегда считая его очень мужским и обижаясь на мать, что та позволила отцу так ее назвать в честь то ли дедушки, то ли прадедушки.

«Робин и Габриэль».

Как красиво смотрелось ее имя, тисненое золотом на белоснежной бумаге. Но еще прекраснее оно стало, когда появилась девушка в свадебном платье, сияющая от счастливой улыбки.

Робин так никто и не выгнал. Она видела церемонию, ела кремовые пирожные, поданные к утреннему чаю, и даже попала на несколько фотографий с женихом и невестой.

— Эй, уснула? — прокашляла старуха и затушила сигарету в песке.

— Задумалась, — буркнула Робин, с ненавистью посмотрев на незнакомку, прервавшую такие приятные воспоминания, о которых девушка совсем забыла. Да, она слишком была похожа на ее бабку. Та тоже приперлась в тот день на частный пляж в поисках внучки и утащила ее, верещащую, за руку, при всех обозвав ее мерзавкой и недомерком.

— Не хочешь поплавать? Слишком жарко сегодня, чтобы сидеть на берегу.

Старуха стерла с абсолютно сухого лица несуществующий пот и, шумно выдохнув смесью табака и нечищеных зубов в лицо Робин, начала стягивать с себя узкие брюки и майку, оставшись в одних трусах, таких маленьких, что они почти потонули в ее морщинистом теле.

Отвернувшись, девушка хотела отказать — ей не было жарко, ее не манила прохладная вода, да и вообще, она не любила море. Но когда незнакомка вдруг в очередной раз закашлялась, почему-то подумала, как было бы здорово, если б она захлебнулась собственными слюнями, разлетающимися во все стороны… Ну, или соленой водой. Быстро стянув с себя платье, Робин поспешила за ней, боясь передумать, и вошла в теплые еле колышущиеся волны.

Она ничего не почувствовала. Как будто все рецепторы на коже выключились и невозможно было ощутить ни температуру воды, ни даже ее прикосновение. Старуха уже развалилась на воде, подставив под одной ей видное солнце свою обвислую грудь и морщинистое лицо. Глаза, жирно намазанные голубыми тенями, были закрыты, а темно-красные губы причмокивали, словно искали ставший родным мундштук. Несколько минут Робин просто стояла рядом и смотрела на эту усохшую версию человека, словно ожидая, что сейчас тело напитается водой, складки разгладятся, и перед ней предстанет красивая молодая девушка.

Но чуда не случилось. Незнакомка все так же была очень стара и еще сильнее напоминала ненавистную Робин бабку. Сама не понимая, что делает, девушка схватилась руками за дряблую шею и с силой надавила, заставляя голову опуститься ниже, ниже, под воду.

Она ждала сопротивления, и когда старуха открыла глаза, вместо того, чтобы отбиваться и бороться за свою вечную жизнь, удивилась. Глядя в бесцветные глаза, отгороженные от нее всего несколькими сантиметрами воды, в расплывшиеся в улыбке губы, Робин не могла остановиться, не могла отпустить сжатые нервно пальцы. Она задержала дыхание, словно желая продлить хоть на секунду жизнь этой незнакомки, но та и не думала этого делать. Пузыри, вырываясь из ее горла, лопались о поверхность моря и источали запах табака.

Минута, две, три. Никакого сопротивления, никакого движения. Глаза старухи закатились, но девушка могла поклясться, что чувствует биение уставшего сердца.

Или ей только казалось? Какое сердце, когда они все давно перешагнули порог вечности, где земные законы жизни не работали, а тела были лишь привычными оболочками, без которых человек себя не мыслил?

Пальцы разжались, руки безвольно повисли. Наконец выдохнув, Робин развернулась и медленно, еле волоча ноги, пошла на берег. Она чувствовала себя опустошенной, словно забитые гноем лобные пазухи прочистили, снизив давление на глаза. И зрение как будто прояснилось, и зудящая, ставшая привычной головная боль больше не беспокоила. Добравшись до пляжа, девушка упала без сил и тут же провалилась в сон.

***

— Горазда ты спать, милочка.

Знакомый уже кашель сталь первым, что услышала Робин, придя в себя. Ненавистная старуха не только была жива, но и имела наглость опять подсесть к ней со своими разговорами. Но на удивление, ее общество больше не вызывало у девушки никаких эмоций, словно там, в морской соленой воде, утонула пусть не она, но та, которую так хотелось держать под водой, пока не задохнется.

— Чего вам нужно от меня? — простонала Робин и села, прижав колени к груди. Ее платье валялось чуть в стороне, и надо было бы пойти и одеться, но двигаться не хотелось.

— Вам! Эка ты заговорила, — хрипло засмеялась старуха. — Еще недавно ты держала меня за горло под водой, а сейчас выкаешь?

— Привычка, — сама не зная почему, улыбнулась ей Робин. — Зачем вы возитесь со мной?

— Я не вожусь. Я здесь живу. А ты, сразу видно, новенькая в нашем мире — еще цветная. Мне стало интересно, зачем ты здесь, раз не чувствуешь солнца и воду.

— Что? Как вы догадались? — вздрогнула девушка.

— Я тут не первый день, милочка. Кое-что понимаю. Это не твое место. Так зачем ты здесь?

Робин опять улыбнулась, смотря за горизонт, туда, где гладь моря встречалась с небом, поднялась и пошла к своему платью, чтобы одеться. Вернувшись, она протянула старухе фотографию и снова села рядом, вытянув ноги перед собой. Хотелось помыться, переодеться, привести себя в порядок и пойти в бар выпить стаканчик-другой виски.

— Кто он? — незнакомка водила крючковатым пальцем по глянцевой бумаге, повторяя силуэт молодого человека, сидящего рядом со своей желтой доской для серфинга. Изображение начало тускнеть, и ей приходилось по привычке напрягать свои старые глаза, чтобы что-то рассмотреть.

— Я люблю его, — просто ответила Робин и почему-то засмущалась. Она так редко говорила эти слова.

— Любишь, говоришь? Но не можешь найти? — старуха прищурилась, недоверчиво оглядывая девушку, сидящую рядом. Сейчас в ее взгляде читалась настороженность и легкая нотка отвращения, какая появляется, если вдруг разочаровываешься в человеке.

— Не могу, — Робин пожала плечами. — Я начинаю думать, что это была глупая затея — умирать за кого-то, кто выбрал провести свою вечность с волнами…

— Ты могла бы жить без него?

— Конечно. Дышать, ходить, работать, напиваться в местном баре. Может, заводить интрижки. Или даже роман. Может, и семью бы… — девушка поморщилась от одной только мысли об этом. Жизнь без Габриэля. Скорее, жалкое существование.

Старуха разглядывала ее с интересом, не произнося ни слова. Что-то неуловимо знакомое было в ее бесцветных глазах, но теперь совершенно точно это не имело никакого отношения к бабке Робин. Может, она видела в них саму себя? Именно так она сама в ее годы смотрела бы на молодых, полных надежды и веры в будущее девчонок, точно зная, что ни одной из них не суждено их оправдать.

— Розалин. Мое имя, — наконец прервала молчание незнакомка.

— Робин, — улыбнулась краешком губ девушка и запустила руки в просоленные волосы.

— Робин? — прошептала старуха. — Мою дочь звали Робин. Точнее — зовут Робин.

— Правда? — удивилась девушка. — Кроме себя самой, я знала лишь одну Робин… Это было так давно.

— Редкое имя для девочки, я знаю. — Розалин прикрыла глаза, словно пытаясь унять внутри себя какую-то бурю. — Она чудесная девочка, моя Робин. Мы никогда не были дружны, кроме одного дня, и… Не хочешь зайти ко мне в гости? У меня бунгало прямо тут, на берегу.

Розалин так быстро сменила тему, что Робин замешкалась, а когда, наконец, решила отказать, поняла, что ее ведут за руку через пляж в сторону простой деревянной хижины, на веранде которой трепетали на ветру сплетенные из нитей ловцы снов. Совсем как тогда, в тот день на пляже… Когда позвякивал тончайший фарфор, одуряюще пахло белыми лилиями, сплетенными в свадебную арку, и блестели на солнце золотые тисненые буквы:

«Робин и Габриэль».

***

Запах рома пронизывал все пространство небольшой хижины. Здесь едва хватало места для узкой односпальной кровати и небольшого плетеного дивана, обращенного к распахнутым стеклянным дверям на веранду с видом на море. В углу ютился небольшой письменный стол с допотопной печатной машинкой, скорее играющей роль реквизита, судя по слою жирной пыли, эпично растекшемуся на клавишах.

Робин приняла душ в установленной на заднем дворе кабинке, огражденной лишь тонкой ширмой из плотной бумаги, надела предложенное хозяйкой дома слишком короткое для ее престарелого возраста платье. Белое, полупрозрачное, оно едва держалось на мокрых плечах, норовя соскользнуть каждый раз, когда девушка теряла бдительность.

— Тебе идет. — Розалин сидела на плетеном диване, поджав под себя тощие ноги, все так же затянутые в брюки, смаковала тягучий ром, закуривая его длинной сигаретой.

Робин огляделась по сторонам в поисках подходящего места, чтобы сесть. Ее не прельщала мысль садиться рядом со старухой, но и кровать выглядела не очень подходяще. В конце концов, она опустилась прямо на деревянный пол, прислонившись к стене, и прикрыла глаза.

— Налить тебе рома? Ничего другого я не пью, так что предложить больше нечего.

— Сойдет, — кивнула Робин и не глядя протянула руку, ожидая приятную тяжесть стакана, наполненного крепкой темной жидкостью.

Первый глоток дался с трудом. Прокашлявшись, девушка, наконец, открыла глаза и устало обвела взглядом скромно обставленное жилище, словно видела его впервые. Сложно было себе представить, что кто-то захочет провести здесь остаток вечности, когда имеет безграничные возможности выбора.

Сильно запахло апельсинами и корицей — Розалин брала кое-как нарезанные кружочки, щедро приправленные коричневым порошком, и отправляла в рот прямо с кожурой.

— Почему вы выбрали провести свою… новую жизнь здесь? — решилась спросить Робин.

— Мы ничего не выбираем, милочка, — брызжа слюной, ответила старуха. — Как тот красавчик с твоей фотографии — не выбирал. Как ты — не выбираешь. Иначе уже была бы с ним. Так?

— Наверное, — пожала плечами девушка, лишь на секунду задумавшись. — Но я ищу его. И… кажется, могу выбирать, куда мне идти. Я просто… просто не знаю — куда.

— Это все иллюзия. Каждый новичок, попадая сюда… А, впрочем, лучше тебе разобраться во всем самой. Что же касается меня — я живу в своем самом счастливом дне.

Робин недоверчиво посмотрела на морщинистую кожу, на обвислую грудь, едва прикрытую растянутой майкой, на скрюченные пальцы, держащие мундштук с сигаретой. Невозможно было представить, что кто-то из всей долгой жизни способен выбрать день почти у самого порога смерти.

— Ты удивлена, что кто-то может быть счастлив в такие годы? Мне было едва за восемьдесят, когда этот день наконец настал. Представляешь? Я ждала его целых восемьдесят лет… Но это лучше, чем никогда не дождаться и довольствоваться тем, что на фоне говна будет казаться конфеткой, — так у большинства из местных и происходит. Потому и пускаются в разные крайности и никогда не знают успокоения.

— И… что это за день? — спросила Робин, больше из желания скоротать время, пока она не получит очередную подсказку, чем из интереса.

— Я тебе уже говорила, что не была дружна с дочерью. Меня больше заботила моя жизнь, и маленький пищащий сверток, очень быстро переросший в юную девушку, не входил никогда в мои планы и только мешал. Отец ее — святой человек — взял на себя все заботы о малышке и… В общем, я ушла от них, когда не могла больше выносить молодость и красоту Робин. А она была по-настоящему красива — вся в меня. — Старуха закашлялась и затолкнула в рот очередной кружок апельсина, просыпав корицу себе на грудь. — Потом мы виделись лишь пару раз. В день ее свадьбы и на похоронах ее отца. Оба события проводили на море — жили там и не представляли другого, лучшего места.

— То есть ваш счастливый день — когда вы похоронили бывшего мужа? — удивленно переспросила Робин.

— Он никогда не был бывшим. Мы не развелись. Мне это было не нужно, а ему хотелось сохранять видимость семьи. Такой был человек — святой, говорю же.

— Вы не отвечаете на вопрос, — возразила девушка, повертела опустевший стакан в руке и поставила его рядом на пол.

— Не думаю, что такие вещи приятно произносить вслух или даже думать об этом. Но да, ты права. Тот день стал для меня самым счастливым. Но не потому, что не стало единственного человека, с кем я могла быть по-настоящему счастлива, если б имела хоть немного мужества признать себе, что покорить мир с моими внешними данными не получится. И что никто и никогда не полюбит меня так, как он… Ты поэтому здесь? Ты чувствуешь то же самое? Этот… молодой человек — твой последний шанс?

Робин удивленно уставилась на старуху. Из ее тонких морщинистых губ это звучало нелепо и смешно, особенно учитывая, что перед Робин была вся жизнь и куча возможностей, пока она добровольно не решила, что с нее хватит поисков. Был ли Габриэль ее последним шансом? Последним шансом на что? На счастливую жизнь?

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты, должно быть, жалеешь, что решилась отправиться сюда за человеком, кто решил скоротать вечность там, где и в помине ничего не напоминало бы о тебе.

— Я ни о чем не жалею, — огрызнулась девушка, поискав глазами бутылку с ромом и облизнув сухие губы. — Возможно, у нас просто было слишком мало времени вместе, чтобы прожить тот самый счастливый день…

Розалин легко, словно ей было снова пятнадцать, поднялась с дивана и налила в одиноко стоящий на полу стакан порцию рома.

— Как знаешь. Я же просто спросила. Мне кажется, в диалоге всегда важнее не ответы, которые мы получаем, а вопросы, которые нам задают. Ты же заметила, что я так и не ответила на твой?

Ром обжег горло и разлился приятным теплом по пищеводу. Единственные настоящие живые чувства здесь, в этом мире. Где не ощущаешь прикосновение солнца или ветра. Где, входя в воду, не можешь избавиться от впечатления, что ты в плотном водолазном костюме — ни прохлады воды, ни трепета волн на коже.

— И что, вы все-таки ответите?

— Моя дочь неудачно вышла замуж. Так красиво начавшаяся история окончилась почти трагедией. Детей у них не было. Он изменял ей, бил, часто выпивал, а потом и вовсе скатился до наркотиков. Она любила его, как последняя идиотка, все прощая, но не вылезая от психоаналитиков, лишь тянувших последние деньги. Ты знала, что изливать свои душевные помои — дорогое удовольствие? В итоге Робин сорвалась. Не сразу. Этому подонку сначала надо было сломать ей несколько костей, оставить жуткий шрам на лице, а потом сдохнуть в пьяном угаре, чтобы она наконец прозрела. Прозрела и начала пить, литрами глотая чистый ром бутылку за бутылкой, закусывая его нарезанными кружочками апельсинами, посыпанными корицей. В тот день, когда умер ее отец, она позвала меня к себе. Вот в такую хижину, украшенную ловцами снов с ее свадьбы. Мы пили ром, ели дурацкие апельсины и много говорили. Обо всем.

Повисла тишина. Лишь отдаленный рокот вдруг поднявшихся волн на спокойной глади моря докатывался до ушей и обволакивал сознание. Шипение сигареты, стук стакана о деревянный пол. И снова тишина.

— Вы думаете, вы встретитесь здесь с ней? Когда она умрет?

— Я думаю, она проведет свою вечность с мужем-алкоголиком, если, конечно, посчастливится, и его самый лучший день в жизни совпадет с тем временем, когда они были вместе. Я была бы рада, если бы это был день их свадьбы, — честно. Но что-то подсказывает мне, что этому никогда не бывать. Тот день, такой счастливый, красивый… Просто сказка, которой не суждено было стать былью.

— Я была однажды на свадьбе. Мне было лет, наверно, десять… «Робин и Габриэль» — было так красиво…

— Габриэль? И Робин? — старуха засмеялась, роняя пепел с сигареты прямо на диван. Из морщинистых глаз под нависшими веками потекли слезы, черные подтеки туши раскрасили щеки. — Мы были на одной свадьбе, милочка.

— Мужа вашей дочери звали Габриэль? — глаза Робин расширились от удивления. — Это… этого не может быть! Как… Как можно было встретиться на огромном пляже с матерью той… Кто, возможно, был тем, кем хотела быть и я? Габриэль и Робин… Вы думаете, я поэтому выбрала именно его?

— Что? О чем ты, милочка?

— Тот парень на фото — его тоже зовут Габриэль, и…

— Думаешь, ты не стала бы умирать за человека, которого бы звали, скажем, Гевин?

— Гевин? — засмеялась Робин. — Что это еще за имя такое?

— Имя моего мужа, — улыбнулась старуха. — Гевин и Розалин. Мы когда-то тоже были отличной парой. Но, видит Бог, я бы не хотела, чтобы какая-нибудь дурочка с моим именем восприняла, возможно, единственный хороший день как прообраз счастливой жизни. Она такой не была.

— Кроме этого самого дня…

— Кроме этого самого дня, — кивнула Розалин. — Но счастливым его сделал отнюдь не мужчина, милочка. И даже не его скоропостижная смерть.

***

Мелкий песок, прибитый волнами, приятно холодил голые стопы. Погрузившись в свои мысли, Робин медленно брела по пляжу, наконец-то ощущая и тепло солнца, и дуновение ветра, и даже неприкрытые ласки волн, изредка дотягивающихся до ее ног своими настойчивыми языками, норовящими заманить на глубину.

Хотелось думать о Габриэле, но все мысли почему-то были о матери и о том разговоре, который между ними так и не состоялся.