Две секунды после

Ксения Ладунка (2024)

Белинда пытается жить дальше, когда в ее жизнь снова врывается Том. Он молит о помощи, ведь без нее его карьера развалится. Белинда клялась себе забыть Тома, однако старые чувства не позволяют ему отказать. Подставляя себя под удар общественности, она надеется искупить вину за прошлое… Но пока Белинда пытается во всем разобраться, судьба наносит новый удар: ее прошлое в один момент оборачивается катастрофой для всех.

Глава 4

Мне выдают новую пару белья, тапочки и халат. Я переодеваюсь в своей личной гримерке, куда позже приходит визажист. До этого момента я не знала никаких деталей, но выяснилось, что сниматься я буду в белье. В планах на обложке должен быть мой портрет, и никаких лишних деталей — в том числе и ворота футболки. Для меня не было бы никаких проблем, если бы не один нюанс.

Мои шрамы.

Толстые розовые припухлости на бедрах, которые невозможно никаким образом скрыть, если выходить на фотосессию в трусах. Руками такое не прикрыть, да и тогда я не смогу позировать. А показывать их огромной куче людей… я не готова.

Ко мне приходит гример, чтобы подготовить образ: размазывает тушь по щекам, будто я плакала. Аккуратно рисует ссадины на скулах, растушевывает малиновый тинт на губах, чтобы они выглядели опухшими. Сверху наносит блеск. Дальше на очереди плечи и ключицы — на них появляются розовато-фиолетовые потертости. Немного красной краски — и вот мои костяшки рук и колени разбиты.

Встав со стула и оглядев себя в зеркало, я вижу привлекательную, здоровую девушку с разрисованным лицом. Сидя на наркотиках, я так не выглядела. Я была ужасно худой, с серой поврежденной кожей и больными глазами. Это неправильно — делать вид, что, будучи наркоманом, можно выглядеть красиво, но… иначе это не будет продаваться. А этот альбом нужно продать.

Накинув на себя вафельный халат, я отправляюсь на площадку. Менеджер съемки указывает мне, где можно присесть, но я отказываюсь и оглядываюсь в поисках Тома. Он настоял, что должен все контролировать, и ему на несколько часов освободили плотное расписание, но он все равно не успел к началу.

Когда Том появляется, все взгляды обращаются на него. Он вместе со своим менеджером Аароном обходит каждого человека в комнате, здоровается и перебрасывается парой фраз, прежде чем подойти ко мне.

— Ну что, готова? — говорит мне Том, улыбаясь.

— Можно сказать тебе кое-что… — тихо отвечаю, потянув его в сторону подальше от всех.

— Не говори, что ты передумала…

— Нет.

Остановившись, я задираю голову, глядя на него.

— Такое дело, смотри… — я откидываю халат, демонстрируя обнаженную ногу. — Можно я надену джинсы? Просто… я не хочу их никому показывать. Надеюсь, ты понимаешь…

Том разглядывает мое бедро, а потом коротко кивает, без слов возвращаясь обратно на площадку. Он подходит к фотографу и говорит с ней, они оба улыбаются, смеются. Потом говорит что-то другим людям, и происходит странное: все находящиеся в комнате постепенно покидают ее. Я хмурюсь, делая пару шагов вперед, и замираю.

Фотограф передает Тому камеру, которую тот вешает на шею. Она показывает ему что-то в настройках, а потом тоже выходит. Мы остаемся вдвоем.

— А, то есть так можно было, да? — говорю я ему, выходя из тени.

— Можно как угодно, если очень хочется, — подмигивает Том.

— Я имею в виду… это же их работа. А ты взял и выставил их.

— Ну, им платят, а что именно они будут делать — это уже наше решение. В пределах допустимого, естественно.

Я усмехаюсь. Том смотрит в малюсенькое окошко камеры, поднеся ее к лицу и прикрыв один глаз, а я не свожу взгляд с него. С фотоаппаратом в татуированных руках он выглядит очень сексуально. Это, конечно, не сравнится с гитарой, но пока что мне хватает и этого…

— Эй, Белинда? — Том выдергивает меня из мыслей и кивает на выставленный у стены белый фон, как бы намекая мне.

Скинув халат прямо на пол, я прохожу под софиты. Искоса наблюдаю за реакцией Тома — он оценивающе ведет по мне взглядом снизу вверх, от самых пяток и до макушки. Когда понимает, что я смотрю на него в ответ, просто делает вид, что ничего не было, и говорит встать в нужное место.

— А ты умеешь этим пользоваться? — я указываю на фотоаппарат.

— А ты удивлена? — подначивает он меня.

— Я просто никогда не видела, чтобы ты фотографировал.

— Это мое тайное хобби.

Он усмехается, и я не понимаю, шутка это или правда, но решаю не уточнять. Придерживая объектив, Том направляет камеру на меня. Не сдержавшись, я улыбаюсь, а потом хихикаю, закрывая лицо от внезапного смущения. Меня ослепляют вспышки, и Том тоже посмеивается.

— Детка, ты, конечно, очень красивая, когда улыбаешься, но нужно, чтобы ты была немного грустная.

Я начинаю хохотать в голос. Несмотря на мой смех, он продолжает меня фотографировать.

— Я полгода на антидепрессантах и уже разучилась быть грустной, — я вскидываю руки.

Том отворачивается от камеры.

— Давай сядем, — он указывает на пол и опускается вниз.

Я повторяю за ним, подгибая колени и опираясь на руку. Я пытаюсь быть серьезной — наклоняю голову и смотрю в камеру из-под бровей, как все те модели, записи съемок которых я видела в интернете. Том прицеливается, фотографируя. Потом смотрит на меня поверх камеры и говорит:

— Эй, не надо так делать.

— Как — так? — дурачусь я.

— Не копируй никого. Будь собой.

— А собой — это какой?

Том прикрывает глаза, делая вид, что злится, но на самом деле я вижу, что его это тоже забавляет.

— Собой. Безбашенной, бесстрашной, немного безумной.

— О, так вот, значит, какая я в твоих глазах? Безумная?

— Ты, правда, такая. Разве я не прав?

Я закусываю губу, с сожалением глядя на него. Тебя не было слишком долго, Том.

— Не прав, я не такая. Я изменилась.

— Брось, люди не меняются. Ты все та же сумасшедшая девчонка, которую я полюбил.

Моя челюсть непроизвольно сжимается. Черт, ну зачем это вспоминать? Чтобы делать мне больно?

— Это в прошлом.

Я чувствую, как Том понимает, что зашел за черту, которую переступать было нельзя. Он оставляет фотоаппарат болтаться на шее и подползает ко мне.

— Детка, послушай, — Том берет меня за руку. — Ты все та же, иначе ни за что не согласилась бы участвовать в этом дурдоме. Ты все также готова на сумасшедшие поступки, только теперь в них сомневаешься. И в себе самой тоже. Но это нормально. Я тоже смелый, только когда нетрезвый.

Ощущаю прикосновения его шершавых подушечек пальцев к моим рукам. Кто действительно остался прежним — так это Том.

— Ты долбаный манипулятор, который не может без прикосновений.

Он сжимает мою ладонь, и я вдруг вспоминаю, как мы целовались на заправке.

— Со вторым согласен, а вот с первым…

Я закатываю глаза.

— Настоящий манипулятор никогда не признает, что он манипулятор.

Том опускает глаза, смотрит на мои шрамы, я сглатываю. Это наша общая тайна и никто, кроме него, про них не знает.

— До сих пор немного болят, — вырывается у меня. — Они такие ужасные. Нет ни одной минуты, чтобы я не жалела о том дне.

Я чувствую, будто освобождаюсь от тяжелого груза. Единственный человек, который смог бы понять, о чем я говорю, — это Том. Потому что в той ситуации нас было двое.

— Я бы тоже хотел, чтобы этого не случилось, — шепчет он, касаясь одного из шрамов пальцами. — Я многое сделал неправильно. Тот день случился по моей вине.

Он встряхивает головой.

— Но не думай, что они ужасные. Это твое тело. Оно сделало это, чтобы спасти тебя. Надо его благодарить.

Я облизываю губы.

— Мне сказали, со временем они посветлеют, но все равно будут заметны.

Том кладет ладонь мне на бедро и осторожно поглаживает.

— Они тебя не портят.

— Я знаю. Но мне будет стыдно, если кто-то увидит их. Я не хочу этого. Они будто говорят обо мне то, что люди не должны знать.

— Это нормально, если ты хочешь оставить личное при себе.

Я перевожу взгляд с его руки на моем бедре на лицо. Том так близко, словно испытывает мои чувства на прочность. Влюблюсь снова или нет? Наверное, ему невдомек, что моя любовь и не проходила.

— Позволь кое-что сделать… — он достает тюбик из заднего кармана.

— Что это?

— Бутафорская кровь. Взял у гримера, когда пришел.

Том тянется ко мне и проводит кровавым пальцем по губам. Внимательно смотрит, как бы оценивая образ.

— Начинаем? — спрашивает он, показывая на фотоаппарат.

Я молча киваю.

Этот разговор будто бы отправляет меня в прошлое. В ту жизнь, полную драмы, трагизма и надрыва. Вечных эмоциональных качелей, наших ссор и моих срывов.

На время съемки я снова становлюсь той девушкой, которой, кроме Тома и очередного кайфа, ничего не было нужно. Той, которая была на всех обижена и плевала на нормы морали. Той, которую он полюбил…

Повернув голову в камеру и выставляя на передний план плечо, я бросаю в объектив безразличный, но вызывающий взгляд.

Том улыбается, глядя на меня, и начинает снимать.

Развернувшись к нему корпусом, я смотрю сверху вниз и расслабляю плечи. И тут я чувствую — это оно. А Том, ползающий по полу с полусогнутой спиной и старающийся не упустить ни одного моего движения, — тому подтверждение.

Потом я сажусь боком и обнимаю колени. Подпираю голову рукой, запуская пальцы в волосы. Я меняю позы, взгляды, настроения. Становлюсь собой, какой была полгода назад. Это странно, но я чувствую, что те времена начинают обретать смысл.

— Белинда, это нечто, — восхищается Том.

Его слова зажигают меня и окрыляют. Я ощущаю прилив вдохновения и удовлетворения и продолжаю работать.

То́му нравится. Мы с ним словно сливаемся в единое целое, понимаем друг друга с полуслова.

Он предлагает мне позы, и я слушаю его, при этом привнося что-то свое. В какой-то момент расстояние между нами сокращается.

— Позволь я… — Том касается моего плеча, а потом спускает с него лямку лифа. — Мешает кадру.

Я усмехаюсь, но ничего не говорю. Долбанный провокатор. Не дожидаясь его дальнейших действий, снимаю вторую бретельку сама.

Целый час пролетает, как десять минут. Под конец съемки мы с Томом теряем рабочий настрой, смеемся и шутим, валяем дурака, совсем не обращая внимания на камеру. Потом я накидываю на себя халат, а Том зовет съемочную группу обратно. Пообещав показать мне снимки позже, он отправляет меня смывать макияж, чтобы не терять время, пока сам будет обсуждать что-то с фотографом. Я повинуюсь и ухожу в гримерку.

* * *

«Я в шоке, что он выбрал это».

«Ужас, одни кости. Обглодыши».

«Глупенькая, по взгляду видно».

> Это еще раз доказывает, что всем этим известным мужикам не важен интеллект, им лишь бы было что еб*ть:)»

Склонившись над телефоном, я провожу пальцем по экрану, пролистывая комментарии под нашими снимками.

«Да она ни черта не понимает. Она слишком глупа, чтобы понять».

«Из умений явно только брать в рот».

«На лицо дебилизм в прогрессирующей форме».

«Что у нее с лицом?? ЖЕСТЬ».

«Лучше закрывать рот хоть иногда, Белинда, а то мало ли, что туда может залететь:)»

> Ей-то член, например, хотя мы знаем, чей, хах».

«Тупица».

— Ты готова? — слышу я неподалеку и вздрагиваю.

Подняв глаза, вижу в дверном проеме Тома. Я резко блокирую телефон, чтобы он ничего не увидел. Хотя что я скрываю? Как будто он не знает, что происходит в интернете, и все называют меня тупой.

— Да, — говорю я. — Жду тебя.

Том проходит в комнату и падает на диван рядом со мной.

— Фотографии просто космические, — его глаза горят, на лице улыбка. — Всем очень понравились.

Почувствовав радость от его восторга, я тоже улыбаюсь и прошу показать их мне. Том достает айфон и листает снимки. На секунду у меня перехватывает дыхание. Я красивая. Я никогда не видела себя такой красивой. Это, правда, я? Их точно никто не ретушировал?

Обработать столько кадров за такое количество времени невозможно. Я нравлюсь себе, и это настолько забытое чувство, что хочется плакать. Я абсолютно всем довольна и ничего не хочу менять в этих фотографиях. Том останавливается на одной:

— Думаю, вот эта будет смотреться на обложке лучше всего.

Я забираю из его рук телефон, чтобы рассмотреть снимок. Это один из тех кадров, где я сижу полубоком с выставленным на передний план плечом. Мои волосы пышные, с выгоревшими прядями, светлые на фоне загорелой кожи. Они лежат немного хаотично и по бокам прикрывают лицо — будто я отправилась на фотосессию сразу после хорошей взбучки, но все равно осталась красивой по всем голливудским канонам. Искусственная кровь, оставленная Томом у меня на губах, как бы говорит: «Я, конечно, бедовая девчонка, но все равно кинозвезда».

Мои глаза на снимке блестят, а выражение лица такое трагичное, будто через секунду после вспышки я бросилась в слезы. Я безоговорочно верю себе на этой фотографии: несчастная девушка сломлена, живет только ради дозы и смертельно от этого устала. Я верю, что она пережила многое.

Это словно весь мой полученный опыт и все воспоминания, показанные в одной фотографии. Это искусство. И теперь я понимаю, почему оно так ценно.

Медленно подняв глаза на Тома, я вижу, что он в абсолютном нетерпении и жаждет моей реакции.

— Это… очень красиво. Ты прав, она идеальна для обложки.

Он широко улыбается, забирая у меня телефон.

— Ты красива, — говорит Том, наклоняясь надо мной. — Прекрасная получилась фотография.

От стеснения я опускаю взгляд в пол.

— Ты тоже неплохо поработал.

Том ухмыляется и начинает рассказывать, как он хочет обработать эту фотографию и как видит обложку в целом. Я же погружаюсь в свои мысли: если я такая красивая, почему столько людей пишет, что я тупая? А если их настолько много, значит, они правы? Я, правда, глупая? Если нет, то почему мое лицо так выглядит?

— Эй, Белинда? — зовет Том. — Ты чем-то обеспокоена?

Посмотрев на него, я задумываюсь и понимаю, что, действительно, переживаю.

— Слушай… — я поворачиваюсь к нему всем телом, — я выгляжу глупо?

Том улыбается, но в то же время хмурится.

— Что? Нет, ты хорошо выглядишь.

— Я имею в виду, я глупая? У меня тупое лицо?

На секунду он зависает, а потом поджимает губы, слегка опуская голову.

— Ты это в интернете прочитала?

Я горько улыбаюсь, перебирая край рукава. Сложно было не прочитать, когда это валится на тебя со всех сторон. Скользнув пальцами по моему предплечью, Том берет меня за руку:

— У тебя красивое лицо. Никто не будет этого отрицать, у всех есть глаза.

— Красивое не значит не тупое.

— Я не собираюсь убеждать тебя в обратном, как ребенка.

Я вздыхаю, понимая, что это глупо: зачем ему спорить со мной и что-то доказывать.

Том переплетает наши пальцы, а я сжимаю его ладонь.

— Я просто начинаю задумываться, что не так с моим лицом, — я вздыхаю, — может, я что-то о себе не знаю? Мне стоит выглядеть как-то по-другому? Я хожу с открытом ртом?

Том заливается смехом.

— Что? Ходишь с открытым ртом? Ну, не знаю… когда ты говоришь, ты его открываешь. А так я не смотрю на твой рот, смотрю на тебя в целом.

От его смешков мне становится легче. И правда, какая глупость. Открытый рот… Люди ищут причины придраться. Мы долго смотрим друг на друга, но эту идиллию разрушает звонящий телефон. Том отвечает, а потом говорит, что наша машина приехала, и мы можем отправляться в отель.

Направляясь по коридору к выходу, я говорю:

— Моя мать говорила мне, что я тупая. Наверное, поэтому комментарии меня так задевают.

Том становится серьезным.

— Бельчонок… — говорит он, и в моем животе взлетают бабочки. — Во-первых, не читай это. Если будешь слушать каждого, сойдешь с ума. Во-вторых, ты — это не то, что кто-то пишет, ты — это твоя воля, твои решения и твой выбор. Черт возьми, ты — человек, а не комментарий в интернете. Знай о себе правду и никогда в ней не сомневайся. Ты красивая. Ты не глупая. Может, бесшабашная, но им-то откуда об этом знать? Они с тобой не знакомы.

Я улыбаюсь, толкаю дверь, ведущую на улицу, и делаю шаг вперед, собираясь ответить, но вдруг спотыкаюсь. Меня оглушают крики людей и ослепляют миллионы вспышек так, что я теряюсь в пространстве. Прикрывшись рукой, я понимаю — это папарацци, и они обступили меня со всех сторон. Паника подскакивает до критического уровня, и, если бы не рука Тома, затянувшая меня обратно в здание, я бы, наверное, упала замертво. Второй рукой он с силой захлопывает дверь и замирает.

Я тяжело дышу.

— Черт… — громко выдыхаю я.

Развернувшись к Тому, я замираю от его растерянности.

— Вы говорили, они будут снимать нас только по договоренности! Что мы будем заранее знать, когда они рядом!

Он мотает головой.

— Я понятия не имею, что они здесь делают.

Поморгав, я кладу руку на грудь, пытаясь успокоить сердце. Том, аккуратно подступивший к двери, прислушивается.

— Кажется, нам нужна круглосуточная охрана, — говорит он.

— Мне страшно, как мы пойдем туда?

Паника поглощает, я начинаю метаться из стороны в сторону и задыхаться. Том останавливает меня и кладет руки на плечи.

— Так, успокойся, — он смотрит мне в глаза. — Там до машины десять метров. Спокойно пройдем, я тебя защищу.

Мое лицо горит, и я кладу на щеки ледяные руки, пытаясь себя отрезвить. Я не накрашена, у меня красные глаза и несколько прыщей на подбородке — меня бросает в дрожь от того, что такие фотографии разойдутся по всему интернету.

— Слушай, — Том привлекает мое внимание. — Ничего им не говори, на вопросы не отвечай, на провокации не реагируй. Если вдруг кто-то дотронется до тебя, не делай ничего в ответ.

Я судорожно киваю.

— И не отходи от меня.

Он обнимает меня за плечи, прижимая к груди. Резко дергает дверь и ступает на улицу.

Я прикрываю глаза ладонью, защищаясь от вспышек. Нам не дают пройти — и Том буквально раздвигает людей рукой и своим телом. Я не понимаю, как он идет, потому что не вижу вообще ничего. Меня слепит так, что слезятся глаза. Люди кричат прямо в уши, что-то спрашивают, но их голоса сливаются в один сплошной шум, и я не могу разобрать ни слова. Различаю только, как Том говорит «расступитесь» и «дайте пройти». Люди так близко, что я касаюсь их одежды, фотоаппаратов, рук, волос.

Кажется, будто это никогда не закончится, но вдруг мы во что-то упираемся — машина. Том с усилием открывает дверь, расталкивая репортеров в стороны — и я без промедления оказываюсь внутри. Он забирается следом, и фотографы едва не засовывают руки с камерами к нам в салон. С трудом закрывшись, мы медленно выезжаем на дорогу, пока нас пытаются снять сквозь окна автомобиля.

Я стираю слезы с глаз, Том видит это и явно пугается. Я не хочу ничего говорить в свое оправдание, у меня до сих пор сердце бьется так, будто сейчас выпрыгнет из груди. Потянувшись, Том находит мою руку на сиденье и сжимает ее, как бы говоря: «Я с тобой».