Накипь

Ксения Панова (2024)

Архипов — начинающий юрист в строительной компании. Его одолевает множество проблем: от вечной нехватки денег до сложностей в личной жизни. Он жаждет вырваться из полосы неудач, и однажды ему доверяют дело, которое может продвинуть его карьеру. Но после процесса, вместо радости, он чувствует стыд. С этого момента, пытаясь разобраться в собственных неурядицах, сталкиваясь с различными людьми, везучими и неудачниками, победителями и побежденными, он должен решить главный вопрос — вопрос о цене успеха. А, между тем, его девушка Рита уже все для себя решила… Действие романа происходит в Санкт-Петербурге, в 2019 году.

Глава 2

Деньги зрелые протягивают руку деньгам молодым

На Галерной Архипов свернул в один из дворов. Пройдя мимо притаившейся под аркой конторы нотариуса Л.Н. Сутейко, обогнув куст сирени, за которым робко прятались два местных алкоголика, и едва не наступив на метнувшуюся под ноги собачонку, он оказался перед дверью с надписью: «ООО “Добрострой”». Буква «Д» представляла собой крышу дома, и под ней рабочий-лилипут укладывал мастерком стену без начала и конца.

Дверь из непроницаемо-черного, матового стекла выделялась на фоне желтой, киснувшей от сырости стены. Казалось, что какое-то другое здание незаметно выросло за ней. Выросло и вытолкнуло на свет побег — дверь. За дверью сидел весь административный персонал компании по строительству и ремонту ООО «Добрострой».

Архипов поднялся по лестнице и вошел в кабинет юристов. Часы показывали половину второго — все разошлись на обед.

Не снимая куртку, он сел в кресло, со вздохом провел рукой ото лба до подбородка и сквозь растопыренные пальцы уставился в темный монитор. Он чувствовал омерзительную тяжесть в желудке. Предстояло объяснение с Жулиным.

Чтобы попасть в кабинет Жулина, надо было пройти весь коридор, минуя кухню. Кухня, небольшая комната за стеклом, в обед напоминала не то витрину в гастрономе, не то аквариум с безмолвно разевающими рот рыбками.

Архипов увидел, что там собралось четверо человек: Курицын, Докучаева, Печенкина и Спицына Виктория Романовна. Все они разговаривали и не обратили на него внимания. Только Виктория Романовна, которую он узнал по рыжему пучку волос на затылке, обернулась и посмотрела на него. Но он притворился, что не заметил ее взгляда.

— Пока нельзя, занят, — сказала Архипову Точина — секретарша Жулина.

Из-за двери кабинета доносился приглушенный шум голосов и смех.

— Ты попей чайку. Давно сидят, скоро, наверное, закончат. Я тебя позову, — сказала Точина.

Архипов поплелся обратно. Стараясь не задеть Курицына, стоявшего к нему спиной, он вошел в кухню.

На секунду разговор прервался. Курицын, желтоватый блондин лет тридцати-четырех, протянул Архипову руку и, отхлебнув из кружки, первым нарушил молчание.

— Видели, на чем Полежевский приехал? — слегка понизив голос, спросил он.

— Я видела, — ответила Докучаева, сидевшая перед тарелкой с печеньем.

— А я нет! — сказала Печенкина. — Что там такое? На чем он приехал? — округлила она свои прозрачные голубые глаза.

Печенкина принадлежала к тому типу женщин, которые, как мухи в смоле, навечно застывают в поре своей шестнадцатилетней юности, и до конца жизни смотрят на мир и ведут себя, как школьницы.

— Во дворе под окном стоит, — мотнул головой Курицын. — Посмотри, если интересно.

— Конечно интересно! Такая новость, все всё знают, а я нет!

Выбравшись из-за стола, она мелкими, семенящими шажками вышла в коридор и там, встав на цыпочки, стала выглядывать что-то в окне.

Виктория Романовна проводила ее едким взглядом.

— Как прошло заседание? — спросила она Архипова. — Оно ведь было сегодня?

Архипов, погруженный в свои мысли, от неожиданности вздрогнул.

— Все хорошо, — ответил он и, кашлянув, добавил, — нормально…

Спицына, конечно, знала, что заседание было назначено сегодня, потому что уже спрашивала его об этом. И сейчас ему показалось, что она нарочно подняла этот вопрос.

Это была высокая, худощавая молодая женщина около тридцати, с бледным лицом, покрытым маленькими йодистыми веснушками, с водянисто-голубыми глазами навыкат. Она никогда не пользовалась косметикой, а волосы, крашенные хной, носила сколотыми в пучок на затылке. По стечению обстоятельств, которые редко встретишь в маленьких городах, но в избытке — в больших, она жила в той же коммуналке, что и Архипов.

— Костик усердно готовился, — Курицын хлопнул его по плечу. — Целую неделю засиживался допоздна.

Архипов видел, что все они, переглядываясь, как будто прячут усмешку.

— А правда, что Полежевский отвозил туда? — спросила Виктория Романовна, лукаво глядя на Курицына.

Тот так же лукаво дернул бровями и ртом, легкий румянец удовольствия проступил на его щеках. И он, и Спицына, и Докучаева обменялись многозначительными улыбками, которые уже не сходили с их лиц.

Вернулась Печенкина. Глаза ее, опушенные длинными ресницами, были широко открыты, а ротик перекосило вниз.

— Ну что? — спросила ее Виктория Романовна. — Посмотрела?

— Это же очень дорогая машина, да?

Курицын наклонился к ней и что-то зашептал на ухо.

— Правда?.. — переспросила Печенкина, и глаза ее расширились еще сильнее.

Курицын кивнул.

— А помните, как начинал? Всего четыре года назад…

Но закончить он не успел. Дверь распахнулась, и внутрь просунулась очень круглая и очень красная физиономия с усами-щеткой и черными подпалинами волос вокруг абсолютно голого темени. Голова принадлежала ведущему инженеру Петухову Сергей Сергеичу.

Он обвел глазами присутствующих, увидел Викторию Романовну, щеки его надулись, ноздри шумно выдохнули. Он тут же хотел уйти, но Виктория Романовна остановила его:

— Сергей Сергеич, заходите, места всем хватит.

Петухов выдохнул еще громче и, бодливо наклонив голову, шагнул внутрь. Печенкина при виде его намеренно отвернулась, и перекос ее ротика стал заметнее.

Петухов был известен тем, что вел постоянную и непримиримую войну со всем коллективом. Он легко раздражался, выходил из себя, свирепел, лопался от злости. Многие сотрудники «Добростроя» боялись его как огня. Его глаза с красными прожилками, устав вылезать из орбит, раз и навсегда застыли в вытаращенном состоянии.

Как сотрудник технического отдела он работал на Петроградской стороне, но часто захаживал в офис на Галерной. Говоря прямо, ведущий инженер, Петухов Сергей Сергеевич, таскался на ковер к Жулину чаще, чем его начальник — главный инженер Слепнин. И там он сидел красный, как рак, и надутый, как жаба.

— Видел новую машину Полежевского? — сходу спросил его Курицын.

— Еще бы! — ответил Петухов, быстрым взглядом окинув стол со всеми принадлежностями чаепития, — такой бегемот!

— А ты слышал?.. — Курицын попытался так же интимно, как прежде Печенкиной, поведать ему что-то на ухо.

Не обращая на него внимание, Петухов сгреб с тарелки большую часть печенья и отправил в рот. Докучаева заерзала.

— Может быть, еще кто-то хочет?.. Валера, будешь?.. — спросила она Курицына.

Но тот отказался, мельком взглянув на маленькое, мягкое брюшко под джемпером.

— Все на кефире? — спросил Петухов, отряхивая руку о штанину.

Курицын неловко хохотнул и попытался продолжить прерванный разговор:

— Так вот, Полежевский…

Петухов, между тем, заметил Архипова. Развернувшись к нему всем корпусом и глубоко втянув носом воздух, он качнулся с пятки на носок и хмуро уставился на него исподлобья.

— Здравствуйте, — робко произнес Архипов.

— Ну? — с нажимом спросил Петухов.

Архипов молчал, не понимая, что от него хотят.

— Ну?! — повторил Петухов.

И не дождавшись ответа, он громко засопел и продолжал:

— Ну, говорил я, что так строить нельзя? Говорил я, что может рухнуть? Говорил! Ну вот и не удивляйтесь, что рухнуло! — с удовольствием закончил он, как будто видел перед собой не просто Архипова, а Архипова, раздавленного тем, что рухнуло.

— Сергей Сергеич, вы про Малую Посадскую? — мягко перебила его Виктория Романовна.

Петухов посмотрел на нее, но не удостоил ответом и снова вцепился в Архипова.

— Ну что там? Большой ущерб вкатали? — нетерпеливо и радостно спросил он. — Тысяч триста хоть будет?

— Суд не удовлетворил требования истцов, — ответил Архипов, смущаясь под его взглядом.

— Ааа… Вот оно что… — разочарованно протянул Петухов. — Ну да ладно! Мы еще посмотрим! Вы еще вляпаетесь — это я вам обещаю!

— Так ты же тогда премию не получишь, — посмеиваясь, сказал Курицын.

— А когда я ее получал? Вот когда нужно чей-то лоб под шишки подставить, Петухов годится. Когда нужно чужие, пардон, задницы прикрыть — Петухов тут как тут. А премии получать другие горазды, Полежевский, какой-нибудь, например…

— Вот про Полежевского кстати…

— Да взять хотя бы тебя. Вот что ты делаешь? Ты же присоска, дармоед, всю задницу себе отсидел, бока, вон, выкормил — диеты не помогают… Объясни мне, для чего ты нужен?

Курицын, не ожидавший такого выпада, только косо улыбался и краснел.

— И Полежевский тот же, еще четыре года назад в таком задрипанном пиджачишке ходил, и голосок был — в пору на хорах петь…

— Вот-вот! И я о том же! — обрадовался Курицын.

— А теперь поздороваться забывает! «Вы у нас — ценный кадр» — это он мне говорит, и по плечу хлопает… Я-то ценный, а вы…

— Не знаю, как с кем, а со мной он всегда здоровается, — не глядя на Петухова, сказала Печенкина.

— И со мной, — добавила Докучаева.

— Он вообще очень приятный молодой человек. Всегда вежливый, внимательный, аккуратный, говорит так хорошо, я и слов-то таких половину не знаю… А те, кто завидуют, сами бы хоть раз женщинам на восьмое марта цветочек подарили…

Петухов замолчал, на мгновение сбитый с толку. Затем жадно обвел глазами комнату и, наткнувшись взглядом на Докучаеву, вцепился в нее.

— Я сразу сказал, что это халтура. Но разве меня слушают?

— Ваше предложение в два раза превышало смету, — кисло ответила та.

Маленькое, невзрачное и почти незаметное существо, она обладала одним единственным талантом — крепко сидеть на своем месте.

Петухов наклонился к ней, словно собираясь вылезти из собственной шкуры:

— Голубушка моя. Мне ли не знать, что там у вас на смету легло, а что на крышу.

Докучаева не ответила и, поджав губы, сделала маленький глоточек чаю.

Курицын попытался сменить тему.

— Кто идет на корпоратив? — спросил он.

— Все идут! — за всех ответила Печенкина, и личико ее сразу просветлело от приятных мыслей. — Сергей Сергеич, вы идете?

— Да! — отмахнулся от нее Петухов и снова нашел взглядом Докучаеву. — Вот я бы посмотрел, если бы на вас или вашего Никиту крыша рухнула!

Докучаева так и подпрыгнула. Пятнадцатилетний олимпиадник Никита был отрадой и гордостью материнского сердца.

— Да оставьте меня в покое! — возмутилась она. — При чем тут я или мой сын?

— Просто так, для примера…

— Для примера возьмите сына какого-нибудь Иван Иваныча! Среди нас такого, хотя бы, нет. А моего Никиту не троньте! Зачем вообще приплетать кого-то из нас? Это просто неприятно!

— В самом деле, — вмешался Курицын, — это уже перебор.

И, не дав Петухову опомниться, он спросил:

— А что, «крестный ход» был в этом году?

— Конечно, — ответила Печенкина. — Отец Афанасий приходил, все кабинеты обошел, все освятил. Молитву о коммерческом успехе прочитал…

— Отец Афанасий — это мастер заговаривать ячмени и чирьи? — перебил Петухов.

— Чирьи?.. — брезгливо переспросила Печенкина. — Нет, никакие чирьи он не заговаривает. Он только заговорил пальчик Лампушке.

Лампушкой — Евлампией — звали дочь Жулина. О неприятности с ее пальчиком так или иначе знал весь офис. Шестилетняя Евлампия прищемила мизинчик на левой руке, и хоть палец своевременно обработали и перевязали, ранка загнила. Отрастающий ноготок пришлось дважды снимать и чистить гной. Дело пошло на лад только, когда отец Афанасий обрызгал палец святой водой и пошептал молитвы.

Все знали, что Жулин Петр Петрович человек набожный. В дни поста сотрудники, питавшиеся в офисе, получали на выбор, помимо обычного меню, гречневую кашу с грибами, морковные котлеты, овощное рагу и прочую постную пищу. Говорили, что он выстроил на свои деньги храм на севере города. Короткая иконописная бородка очень шла к его лицу.

Ежегодно, прямо перед Пасхой, Жулин на свой счет устраивал торжественное освящение офиса, в народе получившее название «крестный ход». Каждую последнюю пятницу апреля поп в рясе, густо чадя кадилом и брызгая кропилом, проходился по всем помещениям, не пропуская ни кухню, ни кладовку, ни клозет.

Дверь приоткрылась, и внутрь заглянула Точина.

— Константин, можешь идти, — бросила она и снова исчезла.

Архипов вскочил и, спотыкаясь о стулья, подвернувшиеся на пути, выбрался в коридор.

Когда он вошел, Полежевский все еще сидел у Жулина. Видимо, речь между ними шла о чем-то приятном. Обрывки смеха, как крошки после вкусного обеда, висели у них на губах, оба улыбались лоснящимися ртами.

Хоть Архипову и разрешили войти, ему все равно показалось, будто он помешал, вторгся некстати и пришелся не к месту. Неловкость, которая и так всегда охватывала его в присутствии начальства, только усилилась. При этом Полежевский заставлял его чувствовать себя не менее принужденно, чем Жулин, хоть и был старше Архипова всего на пять лет. Причиной тому служила самоуверенная манера Полежевского держаться и то, что Архипов не вполне понимал его статус и роль в делах Жулина. По слухам он догадывался, что Полежевский при Жулине — что-то вроде адъютанта при генерале. Неясным оставалось, до какой степени Полежевский обладал влиянием, на которое намекали все его повадки.

На столе между Жулиным и Полежевским стоял графин с коньяком, заткнутый хрустальной пробкой, и два пустых бокала, на блюдечке лежали прозрачные дольки лимона.

— А, ты… — сказал Жулин, мельком взглянув на Архипова. — Подожди минутку. С этим делом точно все? — обратился он к Полежевскому.

Полежевский покосился на Архипова и ответил:

— Да. И я думаю, уже окончательно.

— А передумать они не могут?

— Не передумают. Как я уже сказал, мы тамобо всем договорились. Проект наш.

— Ну, ладно-ладно… — перебил его Жулин. — Тогда я тебя больше не держу.

Полежевский зашевелился, неспешно встал, придержав белой, мягкой рукой галстук, и оправил пиджак. Жулин, продолжая сидеть, протянул ему ладонь. Полежевский взял ее и крепко потряс над столом.

— Сумма не изменилась? — окликнул его Жулин у дверей.

— Еще пять процентов сверху, — энергично отозвался Полежевский, уже держась за ручку. — Говорят, стало сложнее.

И видя, что Жулин не отвечает, задумчиво барабаня пальцами по столу, Полежевский добавил:

— Это вместе с приемкой.

— Попробуй уменьшить, — сказал Жулин.

Полежевский отворил дверь.

— Павел! Стой! — окликнул его Жулин.

Полежевский обернулся. Жулин задержал на нем взгляд, один из тех острых, смущающих взглядов, на которые он был так горазд. Но Полежевский ответил ему выражением доброжелательной и энергичной готовности на лице.

— Иди, — наконец отпустил его Жулин.

Архипов посторонился, дав пройти Полежевскому. Жулин поднял на него глаза, какое-то время думая о своем.

Жулину Петру Петровичу было сорок восемь лет. То есть ровно столько, чтобы считаться мужчиной в самом соку. Его крепкое, быстрое и бодрое рукопожатие как бы подтверждало собой этот факт. Он знал, что выглядит моложаво, и всякий раз, когда утром подходил к зеркалу, маленькое тщеславие улыбалось в его глазах.

К тому же это был очень ухоженный мужчина. Костюм безупречно сидел на нем, дорогая обувь блестела, тщательно выбритые щеки пахли утренним бризом. Руки Петра Петровича с коротко стриженными, полированными ногтями говорили о регулярных визитах в маникюрный салон. Размышляя, он держал эти безупречные руки перед собой, сложив пальцы домиком.

Помимо чрезвычайно ухоженных рук, он имел чрезвычайно ухоженные усы. Может быть, на любом другом лице такие усы и смотрелись бы нелепо, но на лице Петра Петровича они выглядели по-настоящему благородно, и содержались с тем же тщанием, что и руки.

Завершая набрасывать портрет Петра Петровича, скажем, что у него были голубые широко расставленные глаза. И когда этот человек, сидел, погрузившись в раздумье, и механически пощипывал великолепный ус, его лицо приобретало выражение кошачьей морды, обращенной к мышиной норе.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Жулин. — Ты про Посадскую?

— Да, я только что из суда…

— Что там?

— Суд не удовлетворил требования.

— В самом деле? Даже так? — Жулин перестал вертеть в пальцах ручку и с проснувшимся интересом взглянул на Архипова.

— Они отказались от замены ответчика.

— Почему? Они что идиоты? — усмехнулся Жулин.

Видя его улыбку, Архипов тоже нерешительно улыбнулся и начал пересказывать детали слушания. Сначала Жулин просто смотрел на него своими длинными глазами, вникая в суть, но стоило Архипову дойти до момента, когда Вера Андроновна отказалась от замены ответчика, лицо его сморщилось, собралось в складки, и он засмеялся.

Он хотел сказать что-то, но не мог, смех тряс его, и он только махнул рукой. Отсмеявшись, он вытер слезу, глубоко вдохнул, и его снова разобрало.

Все это время Архипов стоял, недоверчиво улыбаясь и чувствуя, как у него горит лицо.

Проморгавшись и все еще посмеиваясь в кулак, Жулин сказал:

— Молодец, в конце месяца получишь премию.

Архипов понял, что разговор окончен, но все еще нерешительно мялся в дверях.

— Петр Петрович, — выдавил он, — есть еще кое-что… В общем, Петр Петрович, тут такое дело… Документы… Я их случайно потерял… то есть уронил… я уже звонил нотариусу, это займет время… И…

Жулин, смотревший на него покрасневшими от смеха глазами, держа кулак у рта, вдруг снова засмеялся. Продолжая смеяться, он отпустил Архипова, крикнув ему вдогонку:

— Закажи дубликаты!

Архипов выскочил за дверь в состоянии непонятного лихорадочного возбуждения, с бессознательной улыбкой на губах и красными, еще не остывшими пятнами на щеках. У лифта он налетел на главу договорного отдела — Павла Полежевского. Полежевский охорашивался перед зеркальной поверхностью лифта.

Самой заметной чертой в лице Полежевского была его мясистая нижняя губа. Губа-сластена, говорившая о хорошем аппетите, красная, веселая и блестящая. Ростом он не отличался, зато под одеждой уже наметилось небольшое самодовольное брюшко. Так как Полежевский был еще молодым человеком, то и брюшко было молодое, но все говорило о том, что со временем оно превратиться в настоящее поместительное брюхо.

Обернувшись и узнав Архипова, он неожиданно обратился к нему:

— Ну что, с Посадской улажено?

В другой раз Полежевский, наверняка, не заговорил бы с ним, даже не заметил бы его. Но им как будто тоже владело какое-то приятное, радостное чувство. Он улыбался тайной улыбкой, больше обращенной к себе самому, чем к Архипову. И заговорил, просто чтобы дать выход радости.

— Да, — ответил Архипов, чувствуя, как его собственное воодушевление тает, оставляя привкус кислятины.

— Еще бы! — усмехнулся Полежевский и скрылся за дверцами лифта.

Воодушевление Архипова окончательно пропало, и теперь он даже не понимал, почему испытывал его, а гадкий вкус — вкус всего, что случилось с ним за день — сделался сильнее.

Он спустился на лестничный пролет и, присев на подоконник, набрал Риту. Рита молчала. На улице начинал накрапывать дождик, и все вокруг становилось беспросветным и серым.