Волчьими тропами

Купава Огинская, 2018

Случайно можно пролить горячий кофе на новенькие брюки, выбросить вместе с мусором важный документ или разбить телефон… Я же случайно попала в другой мир. На пограничную заставу, в стаю оборотней, где лишилась привычного имени, зато обзавелась незаслуженным званием нечисти и неразрешимой проблемой, на фоне которой все мои беды кажутся просто смешными. Теперь мне придется в прямом смысле поучаствовать в спасении этого мира и рискнуть всем. Лишь тогда я смогу вернуться домой… Или нет.

Глава 3

Йола была человеческой женщиной.

Тридцать лет, ранняя седина, почти невидная в светло-русой, толстой косе, въевшийся в руки запах трав и тяжелый, холодный взгляд голубых глаз. Словно две льдинки на белом гладком лице, с единственной суровой морщинкой между прямых бровей.

— Чего тебе?

Грудной, сильный голос отдавался нервной дрожью в пальцы рук.

— Ашша послала, — стоя на крыльце ее дома, одноэтажного и маленького, находящегося на краю деревни, ближе всего к капищу, я уже жалела, что сама не послала змеевицу, когда узнала, что ей от меня надо, — за корзиной, мы в лес идем, травы собирать.

В доме Свера имелось множество корзин, разного размера и формы, но Ашше почему-то понадобилась именно корзина Йолы, будто других на свете не существовало. Это не выглядело странным, пока я не оказалась втянутой в эту подозрительную, нелогичную причинно-следственную цепочку. Но спорить с созданием, способным разорвать меня на мелкие кусочки голыми руками, было боязно, и я, без вопросов и возмущений, отправилась выполнять поручение.

Йола несколько мгновений молчала, смущая меня странным взглядом. Показалось даже, что она сейчас просто закроет дверь перед моим носом, и уйду я ни с чем, не имея понятия, как объяснять свой провал Ашше.

Но нет, знахарка отмерла и сухо велела:

— Жди здесь.

Я была рада остаться на улице, под теплыми лучами солнца, и не заходить в пропахший полынью полумрак ее домика. Это жилище, как и сама его хозяйка, вызывали безотчетный страх. Словно ничего этого на самом деле нет. Вернее, есть, но не здесь. В другом мире. За какой-то невидимой чертой. Словно что-то странное и страшное притаилось за тонкой завесой, готовое в любое мгновение атаковать, оплести липкой паутиной и утянуть за собой в холод и тьму.

Наваждение развеялось, стоило только Йоле вернуться. Помимо корзины, ручка которой была причудливо оплетена красной лентой, она протянула мне вышитую рубаху.

— Завтра Стеречень, — ответила она на незаданный вопрос, — вожак принесет жертву праматери, много духов слетится на свежую кровь, одень это, чтобы тебя не забрали с собой.

— Но…

— Ты не носишь оберегов, не заговариваешь беды и часто зовешь лихо, поднимаясь на башню, — она неодобрительно хмурилась, — удивительно как тебя до сих пор несчастья обходят стороной.

— Так я ж нечисть, — едко напомнила ей.

Йола покачала головой.

— Ты не нечисть, просто потерявшаяся девочка.

Ее слова должны были бы меня поразить — я привыкла к тому, что никто в деревне не видел во мне человека, и услышать это от знахарки было очень неожиданно — а вместо этого разозлили.

— Тогда почему вы меня в помощницы не взяли, если знали, что я человек? — жить в ее доме, выполнять поручения, терпеть этот сырой дух другого мира, тяжелый и почти невыносимый я не хотела и не считала важным знать причину, по которой она от меня отказалась, но все равно зачем-то спросила.

— В моем доме тебе не место. — грубовато отрубила она, негромко добавив: — Надень рубаху.

И эти последние слова, почти просьба, примирили меня и с непреклонностью ее заявления, и с закрытой перед самым носом дверью.

Прощаться со мной она не стала, но я не сильно опечалилась по этому поводу.

Стеречень… я толком и не знала, что это значит. Я и про мир этот почти ничего не знала. Не видела смысла спрашивать, а просто так никто не рвался меня просвещать.

Почему-то казалось, что чем больше я узнаю об этом мире, тем призрачнее становится возможность вернуться домой.

К маме, к проблемам с высшей математикой, которая мне совсем не нужна, но в учебном плане почему-то есть, к мечтам о великом будущем, к любимым книгам, фильмам, музыке. К своей скучной, совершенно обычной, тихой жизни. Без оборотней, без других миров, без всей этой никому ненужной сверхъестественности.

Ашша жила в доме Свера, через три двери от комнаты, что занимала я, рядом с дальней лестницей, ведущей не в общий зал, а сразу в ванную, что по умолчанию считалась женской.

И она очень удивилась, когда вместе с корзиной, я принесла кое-что еще.

— Йола правда велела тебе ее надеть завтра? — змеевица крутила рубаху в руках, гладила пальцами яркую вышивку, состоящую из геометрических фигур, в которые то там, то здесь были вплетены руны.

— Зачем бы мне врать?

— Не обижайся, — примирительно улыбаясь, она протянула мне рубаху, бережно удерживая ее двумя руками, — я просто удивилась. Йола никогда ничего не дает просто так.

— И это значит, что мне ее завтра придется надеть?

Ашша кивнула, мелодично звякнув вплетенными в темные волосы бусинами. Она, как и большинство оборотниц в деревне, украшала свои волосы, вплетая в косицы подвески и бусины, мягко позвякивающие в распущенных волосах при каждом резком повороте головы. В отличие от человеческих девушек, предпочитавших удобные косы, оборотницы выглядели особенно нарядными и очень красивыми каждый день.

В моей комнате, в плетеной шкатулке на столе уже лежало несколько бусин, что притащила Ашша, чтобы сделать меня красивее.

Я упрямо предпочитала косу, по неизвестным даже мне самой причинам, стремясь быть похожей на обычного человека.

— А может мне лучше вообще завтра на вашем этом празднике не присутствовать?

Мне с негодованием вручили лукошко, ощутимо ткнув его краем в грудь:

— Даже не думай, — подняв корзину, что я принесла от Йолы, Ашша подхватила меня под руку, и потащила в коридор, — ты теперь одна из нас. Должна просить праматерь о защите и поднести ей дар.

— И что я ей поднесу? Свой неугасимый оптимизм и веру в лучшее?

— Венок, — буднично сообщила она, проигнорировав мой выпад и не обратив внимания на девушку, поднимающуюся нам на встречу по лестнице. Если бы та не вжалась в стену, они бы столкнулись, — а этой ночью будем печь пироги для праздника.

— А спать когда?

— Яра, — вздохнула Ашша, и в этом вздохе слышалось все, что она обо мне думала. Ничего хорошего, — завтра Стеречень, самый главный праздник в году. Как ты можешь думать о такой мелочи, как сон?

Я благоразумно промолчала, решив не заострять внимание на том, что я из другого мира и для меня этот их самый главный праздник ничего не значит.

— Каждый год, на шестую ночь после летнего солнцестояния, вожак приносит Мано-Аль жертву и просит о защите для ее детей. Если что-то пойдет не так, если жертва будет не принята, а волчица отвернется от нас, пограничье, как и все земли за нами, будет ждать беда. — Ашша была предельно серьезна, затаенная тревога слышалась в ее голосе, и мне отчего-то нестерпимо захотелось вернуться в комнату и прямо сейчас надеть забытую на кровати рубаху.

— Я поняла, это ответственное мероприятие, дурить не буду и сделаю все как ты скажешь.

Но Ашшу моя покорность не удовлетворила:

— Тебе стоит помнить, что это не твой бог, Волчица следит за своими детьми, а ты теперь часть стаи.

— Это довольно странно слышать, если учесть, что меня добрая половина деревни сторонится, — на первом этаже было тихо. Днем все бродили где-то по своим делам, озабоченные стайными проблемами, но вот вечером здесь было очень тесно и громко, — не приняли они меня в свою стаю.

Ашша фыркнула.

— Это до первой атаки, а там все успокоятся, и ты станешь своей, — толкнув дверь, она первой шагнула на улице.

— Как-то меня это не утешает, — протянула я, щурясь на солнце. На небе не облачка, только бескрайняя яркость синевы. Солнце почти доползло в самую высшую точку небосвода, воздух дрожал от зноя, а этой чешуйчатой хоть бы что, встала на дороге, закинув волосы за спину, и щурится на меня, нетерпеливо дожидаясь, когда я уже выйду в этот огненный ад.

Полдень, самое пекло, зачем она так со мной?

— Яра?

— А может вечером сходим? — неуверенно протянула я, подумывая о том, чтобы малодушно предложить ей вместо леса пойти на речку.

— Вожак велел за тобой приглядывать, — она нехорошо улыбнулась, во всей красе демонстрируя свою змеиную натуру, — и либо ты идешь со мной в лес, либо я иду одна, а тебя отвожу к Сверу.

Показательно призадумавшись, она добавила:

— Или к Берну.

Это был чистой воды шантаж, и я это прекрасно понимала. А самым обидным в этой ситуации было то, что она знала, что я все понимаю, но ей было все равно.

— Ты должна обо мне кое-что знать, — мечтая о баночке солнцезащитного крема, я медленно выползала на солнце, — я верю в карму, и она тебе за меня еще отомстит.

Насмешливо приподняв темную бровь, Ашша бесстрашно пожала плечами. Она понятия не имела, что такое карма, и ничего не боялась.

Я обгорела. Это было обидно, больно и не удивительно. Предсказуемо и неизбежно. Возненавидев летние платья, особенно это без рукавов, но с красивыми вышитыми по подолу цветами, одолженное Ашшей, я с грустью рассматривала красные плечи, чувствовала, как горит лицо, и не без содрогания думала о том, как же сильно мне напекло голову. Ощущение было такое, словно у меня жар.

Три часа на поляне за рекой, под палящим солнцем, среди стрекота кузнечиков, запаха трав и неумолимого пекла.

Ашше нужны были разогретые на солнце травы, как она утверждала, в таком виде они особенно полезны. Мне не помешало бы пару килограмм льда.

Едва переставляя ноги, я с трудом брела за ней и злорадно гадала, что она будет делать с разогретой мной. Я в таком виде уж точно совсем не полезна.

Лукошко, полное прострелом и растением, отдаленно похожим на зверобой, только с белыми цветками, которое Ашша назвала лиянкой, оттягивало руку.

До деревни я добралась с трудом, и очень надеялась на сочувствие, раскаяние и посильную помощь, но получила лишь насмешливый взгляд.

Как оказалось, кружиться вокруг меня, мазать плечики сметаной и сочувственно вздыхать ей запрещала ее змеиная природа. Зато не запрещала ехидно улыбаться, наблюдая за тем, как я, тихо охая и постанывая, пробую на себе самый традиционный метод лечения — сметанные обтирания. Был вариант, как она утверждала, попросить кого-нибудь из оборотней зализать мне ожоги, для скорейшей регенерации, но от одной мысли о том, что кто-то будет своим горячим языком тревожить мои раны, становилось неприятно и раза в два больнее.

Веселье ее быстро сменилось возмущенным ворчанием, когда я в порыве самый разных, но исключительно мстительных чувств, обняла ее, оставляя на смуглых, голых руках сметанные следы, но не попыталась вырваться и даже обняла в ответ, задумчиво шепнув над моим ухом:

— От тебя пахнет медом.

Я в этом была не уверена. Запах моего шампуня уже не раз был смыт с волос и даже ее острый нюх едва ли смог бы почуять ароматы моей прошлой, беззаботной жизни.

— Иногда мне кажется, что ты и правда нечисть, — добавила Ашша, аккуратно высвобождаясь из моих рук, чтобы страдальчески закатывая глаза, осмотреть загубленное платье. Белый лен с красными маками по подолу. Тонкая вышивка, тонкая ткань, белые разводы сметаны на серовато-белой ткани не так уж и заметны, но когда я заикнулась об этом, то поняла, как же сильно рискую получить по шее, и поспешно сбежала прочь из ее комнаты.

Голова болела, впервые мне казалось, что она и правда в огне, и это не красные волосы выбились из косы, и щекочут шею, а самый настоящие языки пламени.

А в коридоре, разумеется, оказавшись здесь в самый ненужный момент, но с очень важным делом, Свер удивленно застыл, разглядывая мой непривычный вид.

После нашего небольшого путешествия по волчьей тропе я ни разу не поднималась на башню. Три дня я вела себя как послушная девочка и старательно его избегала. Мне казалось, что после того, как ему пришлось тащить меня на себе через весь лес, а потом еще и по деревне немного пронести, его ко мне отношение станет только хуже. И проверять это не было никакого желания.

— Что с тобой случилось? — спросил Свер.

— Ашша, — кисло призналась я, машинально растерев правый локоть. Сметана была везде.

Наверное, меня ждала бы расплата за столь бездарную растрату такого замечательного продукта, но в начале лестницы показался Берн, и я поспешила скрыться в своей комнате, чтобы избежать наказания и выбрать из своего гардероба вещи на вечер. Выбирать, конечно, было особенно не из чего. Либо штаны и белая рубаха — вышитая так и осталась лежать у Ашши — либо выделенная мне ночнушка, в которой я впервые очнулась в этом месте.

Потом была предпринята короткая вылазка на кухню, где под любопытными взглядами кухонных девок, как звал их Берн, я жадно влила в себя почти литр холодной сводящей зубы воды, мечтая залить этот нездоровый пожар, разожженный солнцем.

Я все еще не верила, что застряла здесь навсегда, но наконец-то смирилась с мыслью, что если не навсегда, то, кажется, довольно надолго. Столько загубленных нервов, кошмаров по ночам, а все что мне было нужно, чтобы окончательно смириться с происходящим — небольшой солнечный удар.

Мне все еще было жарко, сметана подсыхала на руках и привлекала слишком много внимания, но смывать ее было рано.

***

Ткань натирала плечи. Слишком чувствительная, энергично шелушащаяся кожа реагировала на любое, даже самое легкое прикосновение злобными, острыми вспышками боли. После вчерашнего неравномерного прожаривания это было ожидаемо, но все равно обидно. Мой личный подлый дискомфорт мешал наслаждаться волшебством летней ночи.

Такую же нереальную красоту с кострами, радостной толпой, одна половина которой уже ходит в пушистых венках, а вторая в ускоренном темпе их себе плетет, и предчувствием какого-то чуда, я наблюдала лишь два раза за всю свою жизнь. И оба эти раза приходились на Купальскую ночь.

То, что все происходило на берегу реки, лишь подстегивало воспоминания. И если бы не обгоревшие плечи, я бы сидела, ностальгировала и зверски тосковала по своему миру.

Но мне было больно, плохо и обидно, и хватило меня лишь на едкое:

— И что, венки на воду в дар Волчице пускать будем?

— Венки по весне пускают, — охотно ответила Ашша, при свете огромного костра выплетавшая свой мохнатый венок. Огромная пушистая конструкция выглядела величественно, а куцый полувенок, лежавший на моих коленях, на фоне этого великолепия рисковал обрасти комплексами вместо положенных цветов, — а сейчас их в костер кидать будем, для очищения.

Самый большой костер разожгли у условных северных ворот капища, представлявших собой два украшенных обережными знаками столба с перекладиной по верху, которые охраняло сразу два стража — вогнанные под острым углом в землю, деревянные столбы, с вырезанными на вершине оскаленными волчьими мордами, и выжженными у основания рунами.

Мы сидели слишком близко к воротам, но беспокоило это лишь меня. Ашша чувствовала себя спокойной и умиротворенной, как и все вокруг. Хотя стражи на всех скалились одинаково недружелюбно, не по себе было только мне.

Будто я в чем-то виновата и мне есть чего опасаться.

Голую ногу по достоинству оценил какой-то очень тихий ниндзя-комар.

— Уй! — потерев место укуса, я громко и очень жалобно вздохнула. Рубаха, что мне преподнесла Йола, была достаточно длинной, чтобы Ашша запретила надевать под нее штаны, стараясь вдохновить меня своим примеров. Вот только ее голые ноги комаров почему-то не интересовали, в отличие от моих. И такое внимание со стороны кровососущих совсем не льстило.

Свой венок змеевица закончила как раз к появлению Свера, мой продолжал выглядеть жалко и прямо просился в костер. Смех и разговоры прекратились, все поднялись, медленно окружили капище, не заходя за границу и благоразумно замерев в шаге от невидимой черты. Ашша протолкалась в первый ряд, протянув меня за собой, чтобы и я смогла полюбоваться, как Свер медленно прошел в ворота, пугая мрачным, разрисованным углем и, судя по всему, кровью, лицом — мне очень хотелось верить, что это кровь зарубленной на ужин курицы. Берн, разукрашенный не хуже вожака, торжественно провел вслед за Свером молодого бычка. Его тоже не пожалели и хорошенечко изрисовали, к счастью, просто красной краской.

Я уже понимала, что произойдет дальше, и не хотела на это смотреть. Я, блин, нежное создание, впервые за свою жизнь увидела, как убивают курицу, только в этом мире, в возрасте двадцати лет, и еще не была готова наблюдать за тем, как забивают бычка.

Но кому бы были интересны терзания какой-то девицы, которую и человеком-то не считали. Наверное, мне никто не поверил бы, скажи я сейчас, что бычка очень жалко. В представлении жителей деревни нечисти жалко могло быть только себя.

Берн умело и жестко зафиксировал жертву перед алтарем — черным от пролитой на него крови большим камнем, с горящими словно угольки рунами по сколотым краям.

Красные глаза волчицы, казалось, горели тем же тлеющим красным огнем, что и символы. Ее голодный и жадный взгляд был устремлен куда-то вперед, но мне почему-то казалось, что в данный момент, в эту самую минуту, именно этой ночью, она видит нас всех.

Сильный голос вожака рычанием разнесся по капищу. Бычок, жалобно мычавший до этого, замолк и с удвоенной силой забился в удерживающих руках. Берн напрягся, расставил пошире ноги, но не сдвинулся и на шаг.

Я вздрогнула от внезапного, слаженного до жути, грохота. Все как по команде, не сговариваясь, в едином порыве, ударили пятками в землю. Я не успела понять, что происходит и нужно ли мне делать так же, как все замычали. Ровное, глухое мычание, удары левой рукой в грудь и вбивание пяток в землю.

Это было похоже на анонимное собрание кружка сатанистов. И самым невыносимым было то, что Ашша так же самозабвенно, с ненормальным огоньком в глазах, мычала, топала и колотила себя в грудь.

Вожак продолжал что-то рычать, огонь, под резким порывом ветра, пригнуло к земле, на одно короткое мгновение ночь накрыла нас тяжелым покрывалом, я чувствовала, как у меня дрожат колени, от опустившейся на плечи тяжести.

Мычание не замолкало ни на секунду. Языки пламени выровнялись, поднялись и вновь потянулись в небо, прожигая темноту горячими искрами.

Зажмурившись, когда Свер занес нож над несчастным животным, я пообещала себе не ходить больше ни на какие их дебильные праздники. И пускай Волчица обижается на меня сколько угодно.

Когда все закончилось, а я забросила свой венок в огонь, зачем-то попросив у праматери сил справиться со всем этим, Ашша потащила меня к реке. Туда, где были разложены костры чуть меньше тех, что окружали капище, и установлены столы с едой.

После того, что я увидела, мне кусок в горло не лез, зато змеевица ела за двоих, и была очень возбуждена:

— Ты видела? — с трудом пережевывая слишком большой кусок пирога, она не могла усидеть на месте. — Она же приняла жертву. Видела, как ее глаза загорелись, когда кровь пролилась на алтарь? Видела?

Я молчала, царапая стол ногтем и не спеша сознаваться, что в тот страшный миг закрыла глаза. Кто знает, вдруг нельзя так делать, и меня теперь вслед за бычком на этом алтаре зарежут.

Кто-то пробежал за моей спиной, ощутимо хлопнув по плечу:

— Не грусти, огневица! — крикнул весельчак и скрылся среди бродивших между столами нелюдей.

— Огневица? — я почему-то думала, что «змеевица» это очень оригинально и необычно, и страшно гордилась своей креативностью, и сильно удивилась, когда услышала что-то похожее из уст какого-то оборотня.

— У тебя красные волосы, — проглотив пирог, Ашша запила его молоком, и блаженно улыбаясь, рукавом вытерла губы, — в деревне некоторые считают, что ты не просто нечисть, а душа лесных пожаров.

Очень интересная, а главное, такая жизнеутверждающая новость.

В лесу внезапно случился пожар? Так у нас же в деревне живет Огневица, а давайте ее сожжем, чтобы больше не было пожаров?

А давайте!

Хотя нет, не так, меня скорее утопят, а то вдруг я в огне не горю?

После такого известия ощущение праздника окончательно сдохло, хотя после жертвоприношения еще пыталось подавать признаки жизни.

— В какое интересное место я вляпалась, — мой тихий шепот утонул во взрыве искреннего смеха, раздавшегося от соседнего стола. Некоторые, не прельстившись едой, прыгали через костер, другие бегали по берегу реки, поднимая тучу брызг и сопровождая все это звонким визгом.

Нелюди веселились, а я мечтала оказаться в своей комнате.

В ночь на стеречень к капищу шли только взрослые, молодые и сильные жители деревни, больные, старики и дети оставались в домах, чтобы не оскорблять праматерь своей слабостью. И я бы тоже, с удовольствием осталась в доме Свера. Этот их праздник мне пришелся совсем не по вкусу.

Рядом с Ашшей, сверкая улыбкой обколотого наркомана, присела рыжеватая блондинка. Ничего хорошего от ее появления я не ждала. И была права.

Оказалось, что такой себе пикничок на берегу реки — это еще не конец, и нас впереди ждали бесполезные и бессмысленные брождения по лесу, в поисках волчьего глаза — беленьких, мелких цветков, расцветавших только раз в году.

Когда-то я по лесам искала цветок папоротника, и это казалось веселым и очень интересным занятием, а теперь высматривая в темноте какие-то мифические волчьи глаза, совсем не чувствовала никакого веселья.

Как утверждала Ашша, тот, кто сможет найти распустившийся цветок, весь следующий год будет защищен от всяких бед и неудач. Мол, праматерь лично будет за ним присматривать.

Вот только волчий глаз представлял собой зеленоватую шишечку на тонком стебле, рос в труднодоступных местах, и едва ли вообще когда-то цвел.

— Кто вообще это все придумал? Какому идиоту могло только прийти в голову, — гневно шипела я, продираясь сквозь кусты, — бродить ночью по лесу?

Мне было страшно и одиноко, и все что я могла — злиться. Улыбчивая блондинка, что увела нас в лес на поиски волчьего глаза, давно затерялась в темноте среди деревьев, Ашша пропала еще раньше, других наивных искателей чуда я не видела и даже не знала, кто еще осмелился пойти в лес. Конечно, это был не жуткий сосняк, что находился за каменными стенами, а вполне дружелюбный березняк, но чем дальше я забиралась, тем меньше встречалось берез, чаще под руку попадались колючие еловые лапы, потянуло сыростью.

Невдалеке, между деревьями, тусклой зеленью что-то светилось.

Я недолго топталась на месте, решаясь пойти на свет. Даже воспоминания обо всех просмотренных за мою жизнь фильмах ужасов не заставили меня повернуть назад. Пути назад у меня все равно не было.

Заблудилась я сразу же, как потеряла из виду блондинку, и теперь просто бродила по лесу, надеясь выйти если не к деревне, то хотя бы к кому-нибудь из нелюдей.

Желание мое исполнилось, но как-то неправильно. С опаской прокравшись сквозь густой папоротник — без единого цветка — я притаилась за орешником. И с запозданием пожалела, что зажмурилась во время жертвоприношения. Волчица, кажется, на меня за это и правда обиделась.

Обиделась, и в лучших традициях обиженной женщины, будь она хоть трижды мохнатой, низко и жестоко отомстила.

На старом, поваленном дереве, плотно заросшем гнилушками, на свечение которых я и пришла, сидело три тощих, странных создания.

Где-то в половину среднего человеческого роста, они были грязными, худыми, укутанными в какие-то ветхие обноски.

Сердце, взбрыкивая через удар, скоренько паковало чемоданы, мечась по грудной клетке и расшвыривая внутренние органы в разные стороны. По ощущениям, весь мой внутренний мир скрутился в тугой комок и продирался вниз по кишечнику, желая камнем осесть в желудке.

Они смотрели на меня, прямо на меня, своими страшными, бликующими, звериными глазами. Самым диким и неправильным было даже не то, что они, казалось, вполне спокойно могли разглядеть меня в темноте, за густой листвой, а этот нечеловеческий голод на бледных, по детскому круглых и нежных лицах.

Они были очень похожи на потерявшихся детей, но я чувствовала, что у каждого из этих созданий с нечистью больше общего, чем у меня.

— Ауууу! — тоненько аукнул один из них, пока двое других медленно и слаженно, пугающе бесшумно, сползали со ствола в траву. Было в их движениях что-то дерганное, неестественное, заставляющее волосы на голове шевелиться.

Все происходящее очень походило на дурацкий кошмар.

— Ауууу!

Я медленно отступила на шаг назад, стараясь сделать это как можно тише. Сквозь бьющийся в ушах пульс было сложно понять насколько бесшумно я ступаю, но, если судить по ускорившимся созданиям, я была совсем не тихой.

— Аууу! — в последний раз провыл тот, что продолжал сидеть на поваленном дереве, и скатился в траву. В этот момент самообладание покинуло меня.

Паника накрыла с головой, и я побежала. Это была самая страшная, самая опасная и самая ужасная ночь в моей жизни. И никакого праздничного настроения.

Я бежала среди деревьев, в этой своей дурацкой белой рубахе с вышивкой, почти светясь в темноте, а по моим следам, не так чтобы не догоняя, а скорее загоняя, исключительно из охотничьего азарта, неслось три кошмарных создания с детскими личиками, но далеко не детскими клыкастыми пастями.

Я сдавала все сильнее, погоня наша с каждой секундой все больше походила на забаву, только вот забавлялись три твари, а меня в любом случае ждала печальная участь загнанной жертвы, но что-то пошло не так.

Существа заволновались, ускорились, стремясь перехватить меня раньше, чем мы выскочим на видневшуюся впереди, залитую лунным светом, поляну. Я тоже прибавила газу, открыв не только второе, но и третье дыхание. Впереди замаячило спасение, я чувствовала это, и бежала к нему, едва касаясь ногами земли и стараясь не думать о том, что на поляне меня может ждать проблема страшнее троицы аукающих чудовищ.

Поляна была небольшой, круглой и как будто волшебной. Нечисть, по крайней мере, за мной не последовала, замерев в тени на краю поляны. Они тихо вздыхали, жалобно аукали и делали все, чтобы я ни за что на свете не зашла в густую тень деревьев.

Расположившись по центру поляны, я попыталась укрыться среди травы, но периодическое, тоскливое ауканье оповещало, что меня очень хорошо видят, и сильно возмущены моим коварством и нежеланием принять свою судьбу.

Я бы, наверное, нервничала, вздрагивала от каждого тонкоголосого «аууу» и боялась, если бы ни одна маленькая, можно сказать, не особо значительная деталь — кольцо, подарок светлячка, о котором я периодически забывала, мягко сияло. Камень, что я приняла за малахит, будто бы впитывал лунный свет и был этим крайне доволен.

После первой и единственной попытки снять кольцо, увенчавшейся позорной неудачей, я больше не пробовала избавиться от подозрительного подарка и уже даже успела забыть о нем. Легкое и тонкое, колечко не раздражало и почти не ощущалось на пальце, про него было легко забыть. И я забыла, а теперь вот вспомнила.

— Ну и что ты такое? — тихо спросила я у кольца, чувствуя себя очень глупо в своей странной надежде, что эта безделушка мне ответит.

Кольцо хранило молчание.

И это было ожидаемо, неудивительно… и вообще в жизни и без того было много странных и непонятных вещей, например, бледные морды всяких злющих вожаков, которым на моей уютной поляне было совсем не место.

— А ну пррросыпайся! — прорычал мой кошмар, пытаясь встряхнуть меня за плечи. Я не тряслась, потому что была хорошенечко оплетена гибкими корнями, пахнущими сырой землей и почему-то имбирем. — Немедленно!

Я с трудом разлепила глаза и сразу же залепила их обратно, не желая видеть оскаленную жуткую волчью пасть. Это точно был Свер, но какой-то не такой.

Вялый, одурманенный странными запахами мозг с трудом продирался сквозь серую сонную муть. Я осознавала, что, кажется, уснула прямо на поляне, общаясь с колечком под отчаянное ауканье, но не могла понять откуда здесь взялось это страшилище, и зачем меня спеленали.

— А глазки-то жеееелтенькие, — пробормотала я, самоотверженно пытаясь поднять веки. Проблемы Вия в это мгновения мне были как никогда понятны и близки, глаза открывались с трудом, зато очень легко закрывались. Меня упрямо утягивало в сонное беспамятство, — а рожа-то страаашненькая…

— Яррра! — он был почти пушистеньким, совсем зубастеньким и бешенным до невменяемого состояния. Лапки уже были мохнатые, с запоминающимися когтями, но лицо ещё было человеческое и очень злое.

— Не рычи на меня, страшнорылый кошмар адекватного человека! — взвизгнула я, отшатнувшись назад и врезавшись затылком в землю. — Уйди!

Кошмар столь лестной характеристике не обрадовался и качнулся вслед за мной, а я просто вырубилась.

Того, как Свер рыча и ругаясь, обещая мне сразу все кары небесные и земные, рвал корни, выковыривая мое тело из кокона, и старательно тряс страшнючей башкой, отгоняя сонливость и желание прилечь со мной рядышком, я уже не видела.

Зато все это видела и слышала Ашша, топтавшаяся во время спасательной операции на границе вредной поляны, и с удовольствием пересказавшая мне, на следующий вечер, когда я наконец проснулась, все пожелания недолгой и мучительной жизни, на какие у Свера хватило фантазии.

Как выяснилось, поляна эта была не спасением, а очень даже наоборот, и если бы Ашша вовремя не заметила, что я пропала, и не рассказала об этом Сверу, то мое одурманенное тело, опутанное корнями, утащили бы под землю, где я несколько недель медленно разлагалась, питая растения на поляне.

— Ума не приложу, как ты смогла так далеко пройти, — призналась она после того, как окончательно меня запугала, — всех еще на краю поляны клонит в сон. Редко кто может больше пяти шагов сделать.

— Но Свер-то не просто пару шагов сделал, он меня оттуда еще и вытащил, — напомнила чуть нервно, не рискнув признаться, что я не только до середины поляны дошла, но и посидела там немножечко, вполне себе бодрая.

— Он наш вожак, сильный зверь, он и не на такое способен, — в голосе змеевицы послышались благоговейные нотки, перекрытые ехидностью следующего замечания, — а ты его совершенно непочтительно страшнорылым назвала.

— Извинюсь, — неуверенно пообещала я, слабо представляя, как именно мне нужно извиниться, чтобы он меня простил, — если голову не откусит при первой же встрече, точно извинюсь.

— Извинись, — серьезно кивнула Ашша, — он тебя спас от страшной участи быть похороненной заживо.

Вот так вот жила я двадцать лет, жила и не знала, что настанет тот день, когда ночью в лесу можно будет встретить кого-то страшнее маньяка, а вполне безобидная на вид полянка окажется смертельной ловушкой.

И очень интересно, почему в этом поехавшем мире, с мозговыворачивающей логикой, «страшнорылый» — это не комплимент?