Старый камердинер

К. В. Лукашевич

«В имении Иванкове все боялись старого господского парка. Заглохший, запущенный, он тянулся от господского дома почти на две версты и терялся где-то далеко в полях и лесах. Прежде, еще не так давно, он был дивное произведение искусства. Редкостные экземпляры деревьев и кустарников окружали светлые, зеркальные пруды и росли по берегу быстрой реки. По реке, с берега на берег были перекинуты затейливые мостики. В прудах водились золотистые караси, а по водам плавали белоснежные лебеди. Весь сад утопал в душистых цветах; над клумбами возвышались прекрасные статуи; таинственные гроты, изящные беседки красовались в самых живописных уголках. Здесь часто давались роскошные пиры, по вечерам зажигались фейерверки, которые в то время назывались потешными огнями; гремела музыка, а по аллеям разгуливали веселые, нарядные кавалеры и дамы…»

II

В то время было еще крепостное право, хотя уже слышались глухие толки о воле. Помещики покидали свои усадьбы и хозяйства приходили в упадок.

Иванково было старинное большое поместье. Белый каменный дом с высокой башней стоял на горе и виден был издали; направо от дома, окруженные каменной оградой, шли постройки, или угодья: сараи, амбары, ледники, разные семейные и другие избы. Все постройки были сложены даровыми руками из красного кирпича прочно и красиво; с левой стороны от господского дома тянулся по берегу реки огромный парк. Местность была очень живописная.

На большом дворе, в стороне от других построек, за густой оградой из акаций приютилась небольшая хатка. Это был укромный уголок. Там жила старуха, жена Осипа Ильича, с их единственной внучкой Дуней.

Несколько раз в день можно было видеть, как по двору к этой хатке степенной походкой направлялся старый камердинер.

Когда он подходил к забору из акаций, черты его прояснялись, морщины разглаживались. Там, в укромном уголке, он отдыхал от всех невзгод, там скрывались все счастие, вся радость его жизни. Этим счастием были старая, древняя старушка, с которой он прожил долгую жизнь, и маленькая девочка, озарявшая ласками, веселым смехом и нежной любовью закат дней стариков.

Навстречу старику всегда выбегала, выпархивая, как вольная птичка из гнезда, маленькая, белокурая девочка в русском сарафане и кидалась ему на шею.

— Деда, дединька!.. Я ждала тебя. Говорю бабушке, что наш деда долго не идет…

Осип Ильич никогда не мог видеть без умиленных слез эту девочку. Дрожащими руками он прижимал к своей груди беленькую головку, гладил ее и расспрашивал с глубоким интересом.

— Ты слушалась, Дунюшка, бабушку?

— Слушалась, деда… Чулок вязала и полотенце шила.

— Ай, умница! Вот тебе конфетинка.

В кармане старика всегда находился какой-нибудь гостинец для девочки.

— А в парк господский, к розовой беседке не бегала, лапушка?

— Не бегала, деда… Меня ребята звали, я не пошла… Говорю, там леший сидцт…

— Ох, разумница ты, девонька!.. Пойдем-ка азы потвердим!

Охая и крехтя, навстречу Осипу Ильичу выползала сгорбленная старушка и тоже хвалила и ласкала девочку: «Она-де и послушная, и заботливая, и работница».

Оба эти старика жили и дышали внучкой. Над их седыми головами стряслось неожиданно страшное несчастие: их единственную дочь, мать Дуни, убило грозой во время покоса, — отец её, столяр, умер в тот же год.

Дуне в то время исполнилось 8 лет. Это была прехорошенькая, живая, веселая девочка, носившаяся по усадьбе как ураган. Ей — внучке такого важного человека, как «господский камердинер», как называли Осипа дворовые, жилось хорошо. Никто не смел ее обидеть или сказать ей грубое слово, — оттого и девочка росла доброй и ласковой.

Осип Ильич учил Дуню грамоте: и ежедневно часок-другой они твердили азы по засаленным старинным святцам. По тогдашним временам это было для всех в диковину. Тогда грамоте знали немногие и мужчины, а о грамотных девушках и не слыхивали.

Конец ознакомительного фрагмента.