Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

8. Назар

— Гроссова не трогай, Хан!

— Назар, это самый прибыльный клуб в городе…

— Я сказал не трогать!

Еще раз цежу, сквозь зубы, но уже касаясь пальцами правой руки рукава левой, и на это движение два амбала Хана, сидящие по обе стороны от своего босса подрываются, подскакивают на ноги и хватаются за стволы.

— Сели! — смотря не на них, а в глаза партнера, хриплю я.

Идиоты все равно не успеют. Мне хватит времени достать стилет и вонзить его в горло сидящего напротив мужчины, с которым деловая беседа медленно, но верно, зашла в тупик под названием «клуб «Feelings». Для него — тупик, для меня — запретное место. Единственное в городе, к которому запрещено приближаться на пушечный выстрел. Гроссов давно вышел из дел и ушел в легальный бизнес с головой, а отец, встав у руля после резни, развязанной бывшим партнером за убийство жены, принял единственно верное решение. Дань былой дружбе и показательный пример того, что и в криминале существует понятие чести. Худой мир всегда лучше хорошей войны, а Гроссов не остановился бы до тех пор, пока не вырезал всю верхушку под корень.

— Гроссов, его сын и их дела тебя не касаются, Хан. Это решение отца и оно не обсуждается никем. Ни мной, ни тобой. Никем. В городе достаточно клубов, чтобы ты пропустил один. Мы поняли друг друга?

Хан, выдержав мой взгляд, поднимает ладонь, щелкает пальцами и показывает своим недоумкам сесть. Тянется к кружке с чаем, но не пьет из нее, а, поднеся к носу и втянув терпкий аромат, отставляет обратно с едва заметным кивком и быстрым взглядом в сторону Глока, даже не шелохнувшегося на направленные на меня стволы. Как читал свою книгу, взятую мной для него у отца, так и не оторвал от нее головы.

— Не лучшее проявление своей работы. Могу посоветовать пару ребят. Получше, — Хан криво усмехается, на что я качаю головой в ответ:

— Глок.

Он откладывает книгу с нескрываемым сожалением и поднимает правую руку. Ту, которую все время держал под столом.

— Беру свои слова обратно, — Хан смеется, увидев снятый с предохранителя «Глок» с глушителем, накрученным на ствол. — И кто стал бы первым?

— Глок, удовлетвори любопытство.

— Левый.

— Почему? — Хан с интересом смотрит на своего быка, ничем не примечательного, и улыбается шире, услышав его краткую, но достаточно точную характеристику:

— Спецура. Правый держит свою пукалку на предохранителе.

— Бай? — Хан щелкает пальцами и усмехается громче, увидев подтверждение слов Глока воочию. — Ты страшный человек, Назар. Никому не доверяешь. Даже мне.

— Я просчитываю риски, Хан, и всегда отвечаю за свои слова. Тебе ли об этом не знать.

— Но это не уберегло тебя от Жанны.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — внутри ничего не екнуло на упоминание бывшей. Ненужное уже пущено в расход, и намеки Хана — не больше, чем интерес посмотреть чем закончится попытка подергать за больное и поковыряться в ране. Заросшей и затянувшейся сразу же, как Жанна попала в категорию ненужного. Глупая и бесполезная трата времени. — Проблема решена? Решена. Дальнейшие разговоры о ней бессмысленны, и у нас есть другие, более важные, темы.

И более важных тем не одна и не две. Их в разы больше. Партнёры отца, внешне принявшие решение перепилить сферы влияния, стали упираться до победного, когда мои планы перестали быть простыми словами. Взрослые, вполне себе умные мужики превратились в стонущих малолеток, придумывающих сотни причин, чтобы не отдавать кормушки, не приносящие весомого дохода. И Хан, без пререканий передавший свои, вполне успешные, резонно хотел получить причитающиеся ему.

— Натрави на клуб Гони ментов. Как только расплатится с ними, пожарных. Дальше санэпидемку. Чтобы ни дня вздохнуть не мог. Не поймет намека, налоговиков и прокурорскую организую. Задушим одного — остальным урок будет.

— Назар, у Гони хватит связей…

— А у меня зубов! — огрызнулся я в ответ. — Его клуб существует только потому, что у меня не было на него интересов. Сейчас они появились. Отдаст сам, по хорошему, или заберу, но уже по плохому. Если через неделю клуб не поменяет владельца, поймет, что намек про пожарных ни разу не намек! Лично спалю его блядюжник! Так ему и передай.

— Хорошо. Но ему это не понравится.

— А мне плевать. Я не собираюсь нравиться. Отец поставил у руля меня, а не Гоню. Значит ему придется считаться с моим решением и засунуть свое мнение по этому поводу в задницу! — посмотрев на Хана и его быков, медленно произношу то, что уже и так должно быть понятно каждому в этом городе. — Счетоводу не понравится, что кто-то пошел против его воли, и тогда начнется война. Хотят вспомнить Гроссова и посмотреть как город начнет тонуть в крови? Тогда я утоплю его, Хан. Без сожаления. И начну с Гони.

Крайности — не лучший способ решать конфликты, но всегда найдется паршивая овца, которая понимает, что запахло жареным, только почувствовав запах своей палёной шкуры. И Гоняев, похоже, думал, что отец застопорит меня когда придет его очередь. О, нет. Отпустив меня осматривать новую территорию, отец прекрасно понимал, что я начну все перестраивать под себя. Не мог не понимать. Предполагать, что Счетовод не просчитал последствия своего решения, — глупость. А она не свойственна ни моему отцу, ни человеку, получившему крайне точное прозвище Счетовод. Он поднял покосившуюся после мести Гроссова империю с колен. Сам дочистил тех, кто имел отношение к заказухе, а потом превратил империю в Империю. И я не собирался ни в чем ему уступать и тем более давать малейший повод усомниться в своих словах. «Правая рука» всегда работает в плюс голове. Она может как строить, выкладывая кирпичи стен, так и рубить головы, поменяв мастерок на меч. Или стилет. Кому что больше нравится.

— Чего-то я не понял, Босс, — Глок выдергивает меня из размышлений, и пальцем показывает на страницу раскрытой книги, когда я перевожу взгляд с проспекта, проносящегося за окном, на него. — Коффи, ну негр этот, маг что ли? Или типа экстрасенс из телека?

— Вроде того.

— А чего он тогда не свалит?

— Читай дальше, поймёшь, — усмехаюсь, неподдельному, чуть ли не детскому, разочарованию на лице охранника из-за отсутствия исчерпывающего ответа, и спрашиваю, — Понравилась книга?

— Ну да.

— «Зелёная миля»? — Гёте поворачивается, поднимает книгу, чтобы посмотреть обложку, и, хмыкнув, советует. — Фильм не смотри, пока не прочитаешь.

— Говно?

— Сам ты говно! — ржет любитель почитать немецкую классику. — Наоборот, советую посмотреть. Но только после книги, чтобы по полной накрыло. И «Шоушенк» тогда ещё в догонку найди. Там тоже про тюрягу. Подтянем тебе айкью.

— Гёте, завязывай забивать Глоку башку. Пусть сперва одно прочитает, а там сам посмотрит и решит подтягивать или нет.

Не могу сдержать улыбки, ведь по глазам Глока видно, что он не понял куда его собрались тянуть, но руки чешутся врезать Гёте за «по любой оскорбление», а потом ещё разок — со мной закусываться не станет из принципа, что Босса бить — себе дороже. Только все же, побуравив «умника» тяжёлым колючим взглядом, демонстративно открывает «Милю» и начинает читать, водя пальцем по строчкам и шевеля губами. Кто-то, увидев это со стороны, может сказать, что в охране у меня тупица, но лучше иметь дело с верным и не особо умным Глоком, чем ждать подлянки от таких, как Рыба.

— Стоять! — рявкаю раньше, чем понимаю, что привлекло мое внимание в проносящемся за стеклом пейзаже.

Боск давит на тормоза в пол, наплевав на то, что сзади могут не успеть оттормозиться, отвернуть и объехать, Глок всей своей тушей впечатывается в спинку сидения и шипит, что надо предупреждать о таких маневрах заранее. Не потому, что сам вхерачился, а из-за порвавшейся страницы.

— А ты пристегивайся! — кашляет Гете, которого придавило ремнем безопасности спереди, а сзади до полноты картины припечатало Глоком.

— Тихо все!

Я кручу головой, всматриваясь в людей, идущих по обеим сторонам улицы — мимо, скольжу взглядом по фасадам и вывескам и застываю, прикипаю к афише, на которой Эвридика замерла, смотря вверх. Прогнувшись вперед с широко разведенными руками, будто это и не руки вовсе, а крылья, и она сама — птица, поймавшая набегающий поток ветра, который поднимет ее в ту самую высь, куда направлен ее взор.

— Сидите тут, я быстро.

— Босс? — Глок выскакивает из машины следом за мной, но остается у дверей, услышав мой рык:

— Я сказал все остались в тачке!

Четыре полосы в обе стороны. Вечером. И я, идиот, выставляющий ладонь навстречу летящим машинам, будто так смогу их остановить и не оказаться под колесами или на капоте. Гудки, маты, моргающие дальним светом фары — все фон. Все это ненужное, рассыпанное чьей-то щедрой рукой, чтобы отвлекся. Только я иду, вклиниваясь в поток машин, останавливая их буквально в миллиметрах от собственных ног. Важное впереди. Нужное впереди, и вокруг него требуха обыденности.

«Лебединое озеро»

Лебедь! Лебедушка с фиалковыми глазами! Вот, кто она! Вот почему не смог проехать мимо и не остановиться! Хлопаю себя по карманам, достаю кошелек и иду к окошку кассы. Выкупить ложу. Чтобы рядом никого. Чтобы никто не отвлекал своим шушуканьем, скрипом кресел и шуршанием либретто. На билетах снова она, как на афише. А внутри меня — захлестывающее с головой пожарище. Гудящее и опаляющее нервы. Снова иду к афише с мыслью: «Украсть! Повесить дома! Смотреть одному!» Сумасшествие, шкалящее по максимуму. Превращающее меня в Голлума, любующегося кольцом Всевластия в своей пещере. И ведь украл бы, если бы не распахнулись двери и на крыльцо не высыпали смеющиеся девушки, среди которых взгляд моментально нашел ту, чьи глаза подобны звёздам в ночном небе. Два фиалковых озера красоты, а вокруг минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту.

Шагаю к ней навстречу, но она, увлеченная своими мыслями и болтовней подружек, не смотрит под ноги и врезается в мое плечо, морщась, хотя я стараюсь смягчить нашу встречу, притормаживая ее движение рукой.

— Простите, пожалуйста!

— Ничего страшного… Эвридика.

Не удержался. Не смог не произнести ее имя, а она… Замерла, так и не сделав шаг, будто нас связали упругой лентой, и Эвридика уже выбрала всю ее длину с лихвой.

— Ты не ушиблась, Эвридика?

Удовольствие от возможности ещё раз произнести это заклинание. Ведь после него тысячи иголочек закололи подушечки пальцев и понеслись жалить руки, плечи, спину… И она обернулась…

Распахнувшиеся от удивления глаза. Я ныряю в них с разбега, делая крохотный шаг навстречу. Ноздри щекочет аромат цветов. Яркий, насыщенный. Такой обыкновенно у шампуней или гелей для душа. Улыбаюсь, заметив ещё влажные, темно-медные корни волос — точно, из душа! И давлю в зародыше голодную, взбунтовавшуюся фантазию, решившую дорисовать то, что не смог, но хотел бы увидеть. Никакой пошлости! Мне бы хватило и силуэта за матовым, запотевшим стеклом… Эстетичная красота. Будоражащая, дергающая за нервы недосказанностью.

— Назар!? Что вы здесь делаете?

— Стою. А ты?

— Я? — делает шаг, улыбается и оборачивается на окрик:

— Симонова! В десять у клуба! И не забудь надеть чёрное, если не хочешь платить две тысячи за вход!

— Я подумаю.

— Нечего думать, Симонова! — отрезала обладательница каре, явная самопровозглашенная королева с амбициями, в глазах которой, после оценивающего взгляда на меня, отчётливо вспыхнули значки вечно зелёных купюр. — Лучше пригласи своего знакомого. Вряд ли у него ладони похожи на Вовины.

Шутка, понятная только девчонкам, и они на нее взорвались дружным хохотом, а Эвридика густо покраснела, стесняясь того, что я услышал это сравнение с каким-то Вовой Липкоруким, судя по едким уточнениям из хохочущей толпы, разбежавшейся в разные стороны после быстрых «пока, до вечера, встретимся в клубе».

— Тоже балерины? — спросил я, пытаясь увести мысли Эвридики в другое русло, и она кивнула, краснея сильнее. — А я думал, что в обычной жизни они не такие.

— В смысле, не такие? — Эвридика подняла на меня глаза, а я пожал плечами и произнес первую пришедшую в голову чушь:

— Думал, они и в обычной жизни ходят в пачке и пуантах.

Робкая улыбка на губах в ответ. Прячет глаза. Поправляет лямку сумки на плече.

— Я провожу?

Помня про отказ на предложение подвезти и трёх свидетелей в машине, спрашиваю, но больше утверждаю. Вопросительная интонация — фикция. Я все равно провожу, это не обсуждается и решено с момента столкновения. Тот же Боск уже догадался, что стоит доехать до перекрестка и развернуться — припарковал машину поближе, чтобы я не повторял прогулку суицидника. Только Эвридика не отвечает, жмёт плечами, оставляя решение за мной. Я вижу это именно так. И делаю то, что хочу и должен сделать — забираю сумку и движением головы отдаю приказ Боску ехать следом.

— Эва?

«Даже не думай!» — взглядом прижигаю застывшего в дверях рыбоглазого парня с жиденькими желто-белыми волосенками. Внутрянка рычит, вмиг оскаливаясь, и он догадывается нырнуть обратно, за дверь, раньше, чем Эвридика обернется, а я сделаю что-нибудь более действенное, чем просто посмотрю.

Мягко подталкиваю Эвридику в сторону спуска с лестницы. Хочется подставить локоть, чтобы она взялась за него, но все же благоразумно давлю свое желание, радуясь ее неторопливому шагу. Не бежит — уже хорошо. Стесняется — чушь в помощь.

— Ты знала, что горгульи — символ целеустремленности и силы? Они защищают от злых духов.

— Кто? — спрашивает, смотрит на несколько фигур, украшающих здание, где находится ее балетная школа, и передёргивает плечами. — Они же страшные.

— Страшные, — киваю, соглашаясь, — но этим и отпугивают зло. В готической архитектуре ими украшали храмы.

— Хм… странная логика, — задумчиво смотрит на соседнее здание и пальцем показывает на василиска. — Эта страшилка тоже защищает?

— Да. В архитектуре часто используются мифические существа, кажущиеся на первый взгляд простой декорацией. В Питере, особенно в старой его части, можно устраивать целые экскурсии. Там есть дворики, в которых страшилки могут рассказать истории о домах и тех, кто их строил, больше, чем документы.

— Ты был в Питере?

Первое «ты», и меня распирает от него, будто по венам курсирует не кровь, а чистый эндорфин.

— Был. А ты?

— Нет.

— Съезди обязательно. Там красиво.

— А в Москве?

— Тоже был. Учился и по работе. Питер лучше.

— Горгульями? — улыбается, а я мотаю головой:

— Не только.

Странная, неловкая пауза. Эвридика чаще смотрит себе под ноги, чем на дорогу, но мне приятно с ней молчать. Иногда тишина говорит больше, чем слова.

— А что лучше? Мальдивы или Гоа?

— В архитектуре?

— Нет, вообще. У нас девчонки говорят, что там лучше.

— Чем? Статусом и фотографиями в Инстаграме¹? — мне смешно, но интересно, что вызвало такой странный вопрос. — А ты сама как считаешь?

— Не знаю. Мне кажется, что море везде одинаковое. Нет, конечно, если только ради фотографий, то там лучше, но на море ведь едут купаться и отдыхать.

— Не все. Кто-то едет туда за другим.

— За чем?

— Статус, фотографии в Инстаграме, — повторяю я, улыбаясь шире.

Она смеётся. Мотает головой и вздыхает.

— А ты бы куда хотела? На Мальдивы или Гоа?

— Будешь смеяться, но хотя бы в Крым.

— Не буду. В Крыму тоже хорошо. Важно не где, важно с кем.

Неопределенно жмёт плечами, будто и согласилась, и нет одновременно, но мне кажется, что все же согласилась. Просто не смотрела на этот вопрос в таком ключе.

— Забыла сказать спасибо за пирожные. Манька правда ими налопалась до больного живота.

— Тебе хоть что-то досталось?

— Немного.

— Что-нибудь понравилось?

— Мусс, и эклеры. Они были похожи на пуанты.

— Я так же подумал, когда на них смотрел.

Мне нравится ее удивление. Неподдельное и искреннее. Подкупающее говорить правду, раскрывать карты, совершать безрассудные поступки… Хочется прямо сейчас сорваться в аэропорт, взять билеты в тот же Крым и посмотреть, как она улыбается, смотря на море. Она улыбнется. Чувствую. Всем телом чувствую.

— Кайф, у тебя двадцать минут найти клуб, в котором сегодня для девушек в черном бесплатный вход!

— Сейчас найдем, босс.

Мысли летят вприпрыжку. Приглашения не было, но мне оно и не нужно — приду сам. Отдых мне никто не может запретить, а случайность совпадения выбранного мной для этих целей клуба только сыграет на руку. Она удивится, и мне нравится, хочется ее удивлять. Искренность я чувствую кожей. Ее практически не осталось в людях, она исчезает, утекает водой сквозь пальцы, уступая место меркантильности и расчету. И чем меньше ее становится вокруг, тем острее бьёт по мозгам чистая, неиспорченная похабщиной денег искренность.

— «Feelings», босс! Вечеринка «Черная пятница».

— За-ме-ча-тель-но! Я люблю черный цвет.

Примечания

1

Здесь и далее организация запрещенная на территории РФ