Графиня

Лана Фоксс, 2022

События иронической сказки «Графиня» развиваются на протяжении нескольких десятилетий, растянувшихся между эпохами радикальных перемен, стагнации и начинающейся глобальной трансформации социума, сформировавшими свои характерные картинки, которые, как фотографии, отпечатались в воображении экзальтированной особы, верившей в искренние чувства и безоблачное завтра. Эта история повествуют о любви, одиночестве и разочаровании героини, уверенной в существовании романтического идеала и сталкивающейся в реальной жизни с банальностью и обыденностью во взаимоотношениях с противоположным полом.Пытаясь воссоздать розовый кокон доброты и теплоты детства, героиня, ведомая шлейфом Пиковой дамы, вступает в противоречие с собственной судьбой, упрямо строящей козни своей хозяйке и с завидным постоянством разрушающей её женское счастье, кем бы ни был избранник: спортсменом или профессором, программистом или даже князем.Но! Это же сказка. А в сказках всегда случаются чудеса.

Jingle bells, jingle bells

Jingle all the way,

Oh, what fun it is to ride

In a one horse open sleigh

Джеймс Лорд Пьерпонт

Ностальгия

Ностальгия возвращала меня в шестидесятые годы прошлого века. Лето было жарким и душным. Светило яркое солнце. Пышная зелень вековых дубов слегка колыхалась на ветру. Дорожки в парке были посыпаны песком, на клумбах цвели красные настурции, а вокруг небольшого прудика стояли свежевыкрашенные скамейки.

Главной достопримечательностью этого пейзажа была гипсовая скульптура красивого, белого оленя с огромными рогами. Олень смотрел с высоты холмистых гор на текущую внизу реку.

В беседке-ротонде с зеленой крышей и массивными колоннами, расположенной на месте бывшей усадьбы графини Голицыной, сидела пожилая особа и читала книгу. На ней была темная юбка и светлая блузка с рюшами, седые волосы были забраны в пучок, а на кончике носа сидели круглые очки. Маленькая девочка прыгала вокруг беседки с тряпочным сачком, наблюдая, как бабочки перелетают с одного цветка на другой.

Пробегая по песчаной дорожке, мимо заворожившего меня оленя, я услышала фразу: «Тата! Тата! Иди скорей ко мне!», и маленькая девочка с сачком направилась в сторону ротонды.

Мне было лет пять, наверно столько же, сколько взбегающей по каменным ступенькам Тате в голубом платье, белых носочках и панаме.

— Смотрите, какой красивый Олень. Прямо, как настоящий, — сказала я, повернувшись в сторону беседки.

— Он лучше. Он фундаментальный. Идеальный. Как — Герой романа, — произнесла пожилая особа, посмотрев на величественное животное.

— Герой романа… — повторила я, не понимая, что это означает, раскрыв рот от удивления, наблюдая за потоком разноцветных бабочек, вылетавших из-за гипсовой скульптуры, которых, как мне казалось, выпускала появившаяся внезапно и растаявшая потом в воздухе прекрасная дама в кринолиновом платье, взмахивая белой розой в руке, как волшебной палочкой.

Было светло и безоблачно, фонари были круглыми, по Арбату ходили круглые троллейбусы, женщины носили круглые прически с названием «хала», Большой театр казался большим, а в Цирке на Цветном бульваре клоуны смешили всех до слёз. Телевизора в доме ещё не было, но были любимые родные, и оставшаяся где-то там теплота.

Ах! Моя тётя! Какой она готовила борщ с пампушками. А её муж — Лев Петрович, со звучной фамилией Ревва. Тучный, но импозантный, всегда надушенный и гладко выбритый. Чудные люди, невероятной доброты, проявившие заботу о многих нуждающихся. Но, увы, они были бездетны. Поэтому трепетно относились к нашей семье, оберегая моё сверхмерное любопытство от вторжения безнравственности. Им были чужды алчность и чёрствость. Они запускали в мой формировавшийся ум мощные заряды благородства, чести и достоинства. Это не всегда вызывало у меня нужные реакции. Временами мне казалось, что яркая вспышка моих положительных эмоций, прежде всего, исходила из моих внутренних потребностей, а не в результате положительного влияния любимых мною родственников.

Меня всегда радовало, но одновременно возникало недоумение, когда отец вдруг произносил:

— Сегодня приедут Реввы, — выговаривая букву «е» с легким акцентом, отчего получался финно-эстонский звук «йоэ»; и завязывал на моей голове огромный бант.

Я смотрела на него и думала: «Почему же они рёвы? Разве они всё время плачут? Ну, это же не так».

В компании этих филантропов мой твёрдый и крепкий, как скала, розовый кокон детства возрастал до невероятных размеров. Он блестел, как начищенный самовар, и блестки разлетались в стороны, зажигая яркие звезды на небе. Тетя пахла вкусными сладкими пирогами, и ваниль летала по воздуху, вызывая головокружение от счастья.

Как-то я спросила:

— Лев Петрович, а почему Вы — рёва? Я ни разу не видела, чтобы Вы плакали, — обратившись к нему на «Вы». В нашей семье было принято обращаться друг к другу на «Вы».

Он засмеялся заливисто, положил, по обыкновению, одну ногу на другую, задумался, поворошил рукой по лысеющей голове, обрамленной тонким ободком редко растущих седых волос, и ответил басом, обращаясь ко мне поэтично:

— Мой милый друг, Вы очаровательное дитя. Я Вами любуюсь. Вы так грациозны и непосредственны, и у Вас такой красивый бант! Наверно мне придется рассказать Вам всю правду.

Я затаила дыхание от этих слов, понимая всю ответственность за оказанное мне доверие услышать какую-то удивительную историю.

Он размешал сахар в стакане с серебряным подстаканником, стоящем на столе, накрытом вышитой гладью скатертью с бахромой, и потянулся за вишнёвым вареньем в маленькой вазочке из богемского стекла. Проглотив вишенку, он запил её теплым чаем и сказал:

— Только обещайте мне, что пока Вы не станете взрослой, Вы никому не расскажите мой секрет.

Я ужасно волновалась и в то же время чувствовала восторг от такого откровения взрослого и дорогого мне человека.

— Я никому не скажу. Честное слово, — оттарабанила я. Но мне было совсем мало лет, чтобы давать оценки событиям и словам. Мне было достаточно того, что я нахожусь в чудесной скорлупе, непробиваемого негативными разрядами жизненного существования, уютного ореха, — я даже могу Вам написать это «честное слово» в тетрадке. Я уже умею писать, — похвасталась я.

— Я верю Вам, милое дитя. Но помните «Verba volant. Skripta manent» (лат., Слова летят, написанное остается). Не торопитесь писать, то, что навсегда оставляет на Вас печать обещания. Пусть Ангел хранит Вас, — произнес он, посмотрел, задумавшись, вдаль и приложил скрещенные между собой пальцы к моему лбу, — Итак, я поведаю Вам о том, почему я Ревва.

Не догадываясь о смысле незнакомых моему слуху иностранных слов, я подумала, что дядя произнес какие-то волшебные заклинания, вроде «снип-снап-снуре-буре-вазилюре» из сказки Андерсена, и мгновенно вспорхнула на диван, устроившись на его коленях, растопырила уши, приготовившись услышать самую захватывающую историю о первой в моей жизни трансформации.

— Когда я был маленьким, кудрявым и рыжим, ко мне прилетел белый конь с огромными крыльями, и звали его Пегас, — улыбнувшись начал рассказывать дядя, — Он поведал мне о необычном крае и пригласил меня с собой. Мы полетели по небу с быстротой ветра на гору Геликон. Целый день я гулял по древней и самой незабываемой стране в моей жизни. А называлась эта страна «Литература». Вернувшись домой, я понял, что не смогу жить без возможности вернуться вновь в сказочное царство и начал плакать. Пегас загоготал: «Что же ты плачешь? Ты же Лев. Если уж ревёшь, так реви громко, ты же царь зверей. Посмотри, какая у тебя рыжая грива. Ну-ка покажи, как ревут Львы. Где же твой грозный РЁВ ЛЬВА!»

Я хотел повторить его слова, но слёзы по-прежнему лились из моих глаз, а язык не слушался, к тому же букву «Л» я не умел ещё выговаривать, поэтому начал кричать. И в результате получилось вместо слов «Рёв Льва» вот что: «РЕВ-ВА! РЕВ-ВА!»

— Теперь ты настоящий Лев, — заржал Пегас. Я назову тебя — РЕВВА, а в награду за усердие передаю тебе самый чудесный подарок в твоей жизни — искорку вселенского огня — Вдохновение, которое всегда поможет тебе оказаться в моей стране.

И вот, милое дитя, я живу в стране с названием «Литература» и дарю моим догорим маленьким друзьям сказки.

— Вот здорово, дядя Ревва! А почему я должна хранить этот секрет пока не стану взрослой? — осведомилась я.

— О! — протяжно произнес дядя, — Вам, моя, догорая, ещё придется столкнуться с Вашей Судьбой, которая окутана тайной покровительствующей Вам Пиковой дамы. И знайте, чтобы заслужить её благосклонность Вам предстоит не мало потрудиться. А далеко не все Судьбы любят, когда их хозяйки встречаются с Добрыми сказочниками, которые дружат с Ангелами.

Я сидела, затаив дыхание, вслушиваясь в каждое слово, представляя в своем воображении мою Судьбу, таинственную Пиковую даму и светлого Ангела.

— А кто такая Пиковая дама? — спросила я у доброго сказочника.

— История Пиковой дамы уходит в далекие времена, когда наша страна еще называлась империей. Империей правил Царь, а окружали его дворяне, князья, графы и бароны. Они возводили великолепные замки и дворцы, катались в каретах и носили изысканные одежды. Была среди них небывалой красоты фрейлина, статс-дама, известная в обществе как графиня Голицына. Её жизнь оберегала сама Фортуна — Богиня Удачи. А когда графини не стало, то её дух всегда приходил к тем, кто был незаслуженно обделён вниманием Богов великого Олимпа, чтобы поделиться совей удачей. И самый известный русский сказочник, гений и хранитель Вселенского огня великой страны «Литературы» — Пушкин назвал её Пиковой дамой.

Я слушала, как завороженная, и думала, что так будет всегда. Всегда будет дядя Ревва; пахнущая сдобой и ванилью тётя; мама, читающая мне любимые книги Маршака и Андерсена; отец, достающий шахматную доску для интеллектуального сражения с Львом Петровичем; прекрасная страна «Литература» и идеал романтического героя в облике благородного Оленя.

Но Время тикало на настенных ходиках, отсчитывая секунды, минуты и часы, собирая за новогодним столом родных и отбивая боем Курантов несущиеся с огромной скоростью года.

И вот, середина осени, вторая половина двухтысячных. Идёт мелкий холодный дождь. Мне уже не двадцать пять и, даже, не тридцать пять лет. Розовый защитный кокон беззаботного детства давно разбит. Я шагаю по мокрому, серому асфальту в надежде не подхватить грипп.

Оптимизм не покидал. Я пыталась изо всех сил верить в добро. Встречалась с друзьями, устраивала всем праздники, дарила подарки, придумывала мероприятия, несущие позитив и радость окружающим. Но Судьба, выглядывала из-за поворота не в лучшем своем обличии.

Устало шаркая в промокших ботинках по лужам, я ощущала её холодное безразличие к моим бесконечным потерям и неудачам. Казалось, что ей доставляло удовольствие бросать в меня новые и новые булыжники испытаний и собирать потом последние кусочки розовых осколков сияющего когда-то радужными огоньками защитного кокона.

Когда Судьба в первый раз поставила мне «под ножку», я ещё была полна сил и не придавала значения её далеко идущим намерениям. Я и понятия не имела, что моя собственная Судьба может мне изменить.

Из всего, что произошло за последние семь лет между мной и Васей, я сделала вывод, что всегда приходится выбирать. Даже тогда, когда совсем не хочется, и, что парадоксально, когда от тебя вообще ничего не зависит.

Детские воспоминания о Герое романа, будоражили воображение много лет, представляя его непременное сходство с идолом в виде гипсового благородного Оленя, гордо смотрящего с высока в далекое светлое Будущее.

Моя очередная попытка: найти идеального мужчину, не увенчалась успехом. Василий не тянул на Героя, несмотря на великолепные внешние данные. Он был высоким шатеном атлетического телосложения, с длинными ногами, седеющими висками и пронзительным взглядом, как у больной собаки. Однако, меня всегда поражала его серая мешковатость и обреченная опустошенность. Наши пути разошлись. Мы выбрали разные дороги. Я выбрала дорогу свободы, он — дорогу долга. И нам друг друга не понять.

За время нашего романа я докатилась до психотерапевта. Ну, и неудивительно, Вася был женат. И психотерапевт тоже был женат. Поэтому, на приёме доктор меня очень квалифицированно проконсультировал, сообщив, что ждать нечего.

–Идите, — говорит, — поищите кого-нибудь Другого.

— А как же любовь? Как же семь лет роковой страсти? — наивно спрашивала я.

Но, доктор был мужчиной здравомыслящим и хорошо обученным. Поэтому понятие «любовь» для него было термином обыденным, не более, чем для механика болт или гайка. Доктор чётко определил, что голову мне надо бы полечить, прописал полвагона пилюль и выставил меня за дверь с диагнозом — «комплекс неполноценности».

Оптимизм по-прежнему не покидал, я надеялась, что моего природного благоразумия и терпения хватит на перекрашивание серого и вялого Василия хотя бы в васильковый цвет, однако, с основательно прилипшим ко мне комплексом неполноценности ваять из рассыпающейся глины недосягаемый идеал оказалось невозможно. Это было третьим ударом и метким попаданием изменившей мне Судьбы в остатки слегка ещё нависавшего надо мной розового купола, последние стеклышки которого были скинуты ею в мерцающую вечерними огнями дрейфующих яхт морскую волну романтического острова Искья, запечатлевшего на фото два, стоящих ещё рядом, бокала красного и белого вина.

Предшественник Василия, настойчиво добивавшийся статуса главы базовой ячейки общества и моей руки, но так и не сумевший вывести меня на дорогу в светлое Будущее, исчез из моей жизни также внезапно, как и появился, в период бурной смены общественно-экономической формации постперестроечных времён, оставив в моей душе легкий след, подобный мягкому вязанному пуловеру и стойкие ощущения какой-то незаконченности.