Рабыня по имени Бенун

Лана Эскр (2023)

Бенун родилась свободной, думая, что весь мир создан для радости. Природа наградила ее особенной красотой. За этот дар ей пришлось расплачиваться своими прекрасными иллюзиями о счастье. Но Бенун не стала заложницей судьбы. Вопреки всему она смогла подняться с колен и открыла источник силы, который помог ей начать новую жизнь, познать любовь и оказаться у последней черты, чтобы утолить свою жажду мести.

Глава 9.

Итак, будущее Бенун начало понемногу проясняться. Скорее всего, она не будет гнуть спину на плантациях — ее будут использовать в качестве «производительницы рабов» или для борделя. Других вариантов, казалось, и не предполагалось.

В свободной Америке нашли способ снизить издержки рабовладения за счет высокой смертности невольников при транспортировке: плантаторы помимо принудительного спаривания рабов, подключились к процессу воспроизводства сами. Нововведение было одобрено властями. Плантаторы немедленно приступили к реализации предложенного плана. Спрос на рабов начал понемногу снижаться. Но о том, чтобы невольничий рынок прекратил свое существование не могло быть и речи. Иначе Бенун здесь бы не оказалась.

Бенун снова оказалась в своей комнате-клетке и даже была рада этому — не могла дождаться, когда ей помогут снять с себя всю эту нелепость. Она и не представляла, что ей перед этим придется пережить едва ли не самые ужасные минуты после того, что она испытала на корабле в каюте капитала Мерча.

Она так и не успела переодеться в свое привычное, за ней пришли.

***

Пальцы Бенун судорожно сжимались, предвкушая, как она берется за рукоять и ждет подходящего момента, который, судя по наглой ухмылке Дика Трейси, неумолимо приближался. Он видел волнение девушки и получал удовольствие от ее растерянности, страха и ненависти к нему — Дик отлично понимал, что творится в душе девушки, у него уже был опыт общения с такими строптивыми рабынями из вновьприбывших. Этот независимый взгляд, достоинство, с каким она держалась, несмотря ни на что, заводило его сверх меры. Плоть уже рвалась наружу и он предвкушал, как будет втаптывать в грязь, превращая в ничто гордость этой невероятной чернокожей красавицы. Через пол часа она уже стояла посреди спальни хозяина и не знала куда деть свои руки, перебирала оборки платья, касалась шеи, потом снова что-то искала в кружевах и не находила.

— «Если бы у меня был мой нож!»

Садистские наклонности в себе Дик Трейси заметил с тех пор, как понял, что ему нравится наказывать рабов. Еще лучше если ему доводилось видеть, как они умирают.

Дик не мог отвести восхищенного и сладострастного взгляда от Бенун, которую назвал Жозефиной в честь одной проститутки, обучившей его всяким забористым штучкам и шалостям. Теперь он будет делиться своим опытом и научит эту обсидиановую королеву всему, что знал сам. Трейси ловил себя на мысли, что он даже немного оробел в присутствии этой невольницы. Чтобы избавиться от этого наваждения, которое унижало и пугало, решил прибегнуть к испытанному способу — жестокости.

Изначально он вовсе не собирался убивать своюновую"игрушку", «Жозефину». Уилкинсон все уши прожужжал, что одна эта рабыня стоит двух десятков рабов, а то и больше. Трейси разрывался между желанием подзаработать на ней и оставить девушку себе. Его тянуло к ней неведомой силой, которая брала свои истоки из ада, не иначе.

— «Продать всегда успею, — успокоил себя Трейси. — Сначала надо поучить и стереть с ее прекрасного лица эту гордость. Иначе я не Дик Трейси, а дерьмо койота».

«Учение» в понимании Дика Трейси включало в себя два обязательных мероприятия. Первое — его ложе. Второе — «исправительный» столб, к которому привязывали таких же, с характером, рабов, как «эта смазливая обезьяна». Первую часть он оставлял за собой. Вторую перепоручал своим помощникам.

У большинства плантаторов для этого имелись подручные, набираемые из числа все тех же рабов, которые таким образом надеялись попасть в число приближенных. Лучше бить самому, чем их. На такую работу соглашались не все. Были случаи, когда приходилось подыскивать исполнителя неделю. За это время привязанный к столбу раб умирал от обезвоживания и солнечных ожогов. Трейси в таких случаях сокрушался, что «каналья, сбежал, не получив сполна».

Дик Трейси угадывал нужного раба сразу — в глазах такого было что-то особенное, мрачное и липкое, как у него самого, когда он рассматривал себя в зеркале, пытаясь понять, почему в обществе его все сторонятся, как прокаженного.

Рабы не имели права на сострадание. Они стояли во время пыток"провинившихся"с подчеркнуто тупыми выражениями лиц — знали, что за ними следят и вычисляют потенциальных бунтовщиков.

Рабы становились рабами не сразу. На это требовалось время, мучения и боль.Некоторые со временем сами охотно хватались за палку и с остервенением накидывались на соплеменников, вымещая на них свою собственную боль. В"палачи"годились далеко не все. Требовался талант особого рода — знать особенности физиологии человека вообще и своих соплеменников в частности. Болевой порог, как и понятие красоты, существенно отличался и сакральными считались другие, чем у белых, части тела.

Например, для привезенных из Африки рабов или местных индейцев было важно не то, как из убьют, а то, как их похоронят. К физическим страданиям и те и другие относились почти равнодушно. Но похоронить не по правилам, без нужного ритуала, значило обречь душу на скитания. Этого на плантациях боялись больше всего, и плантаторы часто оставляли тела замученных не захороненными вовсе.

Словом, в Новом Свете, созданном и обустроенном белыми, рабы-палачи были незаменимыми помощниками. Плантаторы их ценили, и, если перепродавали, то в редких случаях и за хорошие деньги. Выявить или"взрастить"своего палача считалось делом первостепенной важности, не меньше, чем собрать хороший урожай.

Другие рабы их сторонились, но ненависти к ним не испытывали. В прошлом о многих можно было сказать, что они хорошие люди, во всяком случае, не хуже других. Рабство выдавливало из каждого не только достоинство и самоуважение — память о своем прошлом, о заветах предков становились ненужной, непозволительной роскошью. Воля белого человека, если у него в руках плеть или ружье, становилась единственным законом, обязательным к исполнению. Взывать к состраданию было бесполезно, рабы не знали, что это такое — забыли.

Бенун стоила больших, очень больших денег, которых всегда недоставало. В другой раз Трейси поступился бы своими дурными наклонностями и поручил бы Уилкинсону «избавить его от никчемной рабыни». Сейчас предвкушал, как накажет рабыню сам.

Ее стоимость в настоящем и в будущем, если продаст, пробуждала в нем демона. Будь его воля, он бы запер ее в своей спальне и сжег вместе с домом, слушая вопли отчаяния, когда она будет гореть там заживо. По сути это уже была вполне определенная форма безумия, но в его кругу и в его стране такое отношение к рабам считалось нормой. К тому же сжигать свой дом Дик Трейси не собирался — хватит с нее и столба.

Никогда раньше на плантациях никого не сжигали, наказание «Жозефины» должно было стать первым. Демон сводил его с ума, распаляя в нем вожделение, закрепляя в сознании Трейси мысль — отдать Бенун на растерзание ее соплеменникам.

— Чувствую, что ты меня порадуешь, — произнес он с улыбкой, от которой Бенун сжалась, а сердце забилось, как у пойманной в силки птицы, обреченной, как и она, на смерть или рабство в клетке, тоже — человеческом изобретении.