Долгово

Лариса Автухова

Их реальность – иллюзия, а сами они – участники научного эксперимента, однако они не знают об этом. Они заперты в местечке, откуда, как им кажется, нет выхода. Выжить здесь непросто. Но однажды происходит непредвиденное событие, чары развеиваются и становится понятно, что их привычная действительность – совсем не та, какую они видели каждый день.

© Лариса Автухова, 2022

ISBN 978-5-0059-3072-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лариса Автухова

Долгово

I

1.

— А я тебе говорю, что отсюда не уйдешь, — тихонько сказал один парнишка другому, не сводившему глаз с темных силуэтов стражей на стене.

— Вот еще! — возразил тот. — Уйти можно хоть откуда. Понял?

— Они не выпустят.

— А кто их будет спрашивать? Я знаю одну лазейку в стене. К ней надо только подобраться и всё, мы тю-тю.

Парнишки неотрывно следили за мерными шагами стражей. Какая-то сила сковвала их и не давала двинуться с места. Они зябко ежились на холодном ветру, утыкали покрасневшие носы с ворота латаных курток и грели дыханием руки, но теплее им не становилось. И можно было бы уйти, да вот заветная стена манила, навевала мысли о свободе и другой жизни.

— Ну что, идем? — сказал тот, что был смелее.

— Не-е-е, — с сомнением ответил другой.

— Как хочешь. А я пойду. Не буду сидеть в этой чертовой яме. Не хочу и не буду. Понял? Я пойду. Там свобода.

— А вдруг убьют…

— Не увидят, темно же.

Смелый решился. Тело его напряглось, как перед прыжком. Второй почувствовал это и схватил его за рукав.

— Не надо, лучше потом. Еще придем сюда, посмотрим, как здесь и что. Не надо. А?

— Нет, я все решил. Не хочу идти назад в свою халупу, где и пожрать-то нечего. Мать с утра до вечера пилит и пилит. Нет, я пойду.

Он пополз. Второй тревожно следил за ним. Он думал, может, надо и ему туда на стену, за которой свобода и хорошая жизнь. Душа его рвалась туда, но тело оцепенело, и он не двигался.

Шуршанье пожухлой травы становилось все тише. Он тревожно вслушивался, но ему мерещилась тишина. Как вдруг все вокруг озарилось ярким светом и раздался вой тревожных сигналов. Стена осветилась, на ней замелькали темные фигуры. Воздух наполнился их гортанными голосами. Парнишка поглубже забился в свой ворот и сухую траву, но с места не двинулся. Его глаза беспокойно искали своего дружка там на стене. Но он его не видел, темные фигуры стражей закрывали собой какое-то место на стене. По отрывистым движениям он понял, что кого-то схватили, затем толпа затопотала куда-то вбок, видимо, утаскивая с собой свою добычу.

Парнишка уткнулся в холодную траву и заревел.

2.

Солнце вставало тусклое и блеклое, как всегда в этих краях. Начинался новый день. Как и многие дни до него, он не сулил ничего хорошего и потому никто из людей не был рад ни этому новому дню, ни только что проснувшемуся солнцу. Не мог радоваться этому новому дню и сам городишко Долгово: пыльные и грязные улицы, заваленные мусором и подсвеченные утренним солнцем, в этот ранний час пробуждения всего живого и новых надежд выглядели еще более неприглядно и уныло, чем обычно.

Джон, только-только продрав глаза, полез в шкаф за куревом. Под его грузным телом заскрипел прогнивший пол, что-то с грохотом упало.

— Да чтоб тебя, — пробормотал Джон.

Лера с раздражением повернулась на другой бок. Она закрыла глаза, стараясь уснуть. Но сон все не шел, она невольно прислушивалась к тому, что делает Джон, куда он еще полез и что еще может разбить или сломать. Но Джон затих. Должно быть, курит, высунувшись в окно, подумалось ей. Она представила себе, как он лежит на подоконнике и пускает дым, глядя задумчиво вдаль, и ей захотелось неслышно подойти сзади и разбить об его голову стул или что-то другое, что подвернется под руку. Глухая ярость клокотала в ней и так и подмывала ее поставить точку в этом тягостном совместном существовании.

Она поймала себя на мысли, что уже не первый раз думает об этом. Она все чаще осмысливала план своего освобождения: это приносило ей успокоение и душевное равновесие. Она представляла, как ночью закапывает в землю ненавистное тело, как уходит, не оглядываясь и не ставя меток на его могиле, как входит в освободившийся дом и облегченно садится на стул, чтобы перевести дыхание. А потом она достает еду из своего тайника… Нет, не так. Сначала всё же она должна вымыть руки после этой пропастины. Да, она моет руки, с удовольствием их трет полотенцем, чтобы не осталось и пятнышка от этой грязи, а потом достает еду, которая теперь только ее и Макса. Лера сглотнула слюну и почувствовала, что у нее разыгрался аппетит. Сон окончательно покинул ее, и она спустила ноги на холодный пол.

— Проклятье, как же холодно, — пробурчала она и добавила громко для Джона: — Говорю, холод собачий. Огонь-то разжечь некому. Всё мне надо одной. Всё я должна делать сама. А кто еще? Мужика ведь в доме нет.

Лера чувствовала, как она закипает и что прямо сейчас выполнит свой план, если Джон что-нибудь ей скажет, но он молчал. Она вышла из спальни и увидела его лежащим на подоконнике. Он уже выкурил свой единственную за этот день сигарету и просто смотрел на что-то из окна. Весь его вид говорил о том, что он ждет от этой жизни уже только одного — спокойствия и тишины.

— Ты можешь хотя бы огонь развести? — мрачно спросила Лера.

— Зачем? — отозвался Джон.

— Затем, что холодно.

— Солнце уже высоко.

— Оно нас не согреет. Неужели не ясно?

— Дай поесть.

— А у нас есть, что поесть? — язвительно спросила она. — Ты же не нашел работу ни вчера, ни позавчера. Да ты вообще, по-моему, не собираешься ее искать, как я погляжу.

— Я найду. Я ищу. Дай поесть.

— Разведи огонь сначала.

— Сейчас, — неохотно согласился Джон.

Они оба не двинулись с места, ожидая, кто первым покинет свою позицию. Не выдержали нервы у Джона: он слез с подоконника и ушел за хворостом. Лера с победоносным видом направилась в кухню, чтобы там из тайника в подвале достать немного черствого хлеба и крупы, из которой она сварит кашу.

— Господи, помоги, — сказала она и сняла с шеи почерневшую цепочку с ключом.

Она вооружилась тяжелой палкой, стоящей тут же неподалеку от двери и дрожащей рукой повернула ключ в замке. Шагнув в темноту и сырость, она быстро захлопнула за собой дверь и сразу же уловила это отвратительное шуршание, которого боялась до дрожи, до нервных мурашек. Лера нащупала выключатель слева от двери и щелкнула им. Запыленная лампа на витом шнуре под потолком осветила маленькое пропахшее сыростью и тлеющей кожей помещение, заполненное крысами. Как обычно, она содрогнулась от увиденного. Превозмогая отвращение и страх, она стала спускаться вниз по шаткой лестнице. Ее цель была неподалеку. На треножном старом столе стояла металлическая емкость с тяжелой крышкой, где Лера хранила свои запасы. Она испытывала неимоверные мучения, всякий раз спускаясь сюда за продуктами, но хранить их в доме она не решалась, иначе Джон уничтожил бы все продукты и им нечего было бы есть.

— Прочь!.. Пошли прочь! — кричала она крысам и била их палкой, что было сил, пробиваясь к своему сокровищу.

Крысы неохотно отступали и, казалось, ждали момента, чтобы напасть на нее и поглотить ее живую плоть. Она быстрыми движениями убрала крышку, достала порцию хлеба и крупы и тот час вернула крышку на место. Прижимая к груди свое достояние, она двинулась в обратный путь среди обезумевших от запаха еды крыс.

Лера перевела дух только, когда снова оказалась в своей кухне и разложила еду на столе. Там в подвале она успела еще заглянуть в тайник и теперь она ясно поняла, что запасов у нее только на два-три дня, а потом придется идти на свалку. Ее охватывала глухая ярость, когда она представляла себе, как там в грязи и вони она будет искать то, что можно положить себе в рот. Она знала, что некоторые их соседи добывали там себе пропитание, но она еще там не была ни разу. Они жили за счет пожертвований из мэрии и работы, которую находил Джон. Но с каждой работы его рано или поздно выгоняли за лень, а мэрия временно перестала выдавать жителям городка продуктовые наборы и им пришлось затянуть пояса.

Вернулся Джон с охапкой хвороста. Лера не повернулась, ей не хотелось говорить. Он загремел заслонкой. Она молча поставила на плиту закопченную кастрюлю с водой и вышла из кухни.

— Черт! А где Макс? — через некоторое время донесся до Джона ее встревоженный голос. — Ты не видел его, Джон?

— Нет, не видел, — отозвался тот. — Впервой что ли.

Лера грозно возникла в проеме двери.

— О чем это ты? Не пойму я что-то. Хочешь сказать, что наш сын постоянно не ночует дома? Да? Ты это хочешь сказать? Или ты намекаешь на то, что он тот еще оболтус? Ну, давай, выкладывай, чем тебе не угодил Макс.

— Ничем, — пробурчал Джон, разжигая огонь в печи. — Мало что ли, что он болтается по округе неизвестно с кем.

— А что ему тут с тобой сидеть? На тебя любоваться?

Они оба замолчали. Лера прислонилась к косяку двери. Ее терзал страх за сына. Мало ли что могло случиться.

— А если он, — начала говорить она, но в это время стукнула входная дверь.

Лера бросилась на этот звук и облегченно вздохнула: это был Макс, растроенный, с покрасневшими глазами, но живой.

— Ты где был? Где ты был всю ночь? Ты пил? Ты пьяный?

Макс поднял на мать глаза, полные страдания и боли. И она резко замолчала, будто наткнулась на стену.

— Я не пьяный. Я был с ребятами. Мы играли в карты.

Лера чувствовала, что он врет. Она увязалась за ним следом в его комнатенку в надежде узнать правду. Но парень не хотел говорить. Он стащил с постели покрывало и, как был в запыленной одежде, улегся в постель. Лера только всплеснула руками.

— Ты бы хоть разделся, — только и смогла вымолвить она.

Он ничего не ответил. Лера постояла в раздумье, надо ли все-таки устроить ему взбучку, но что-то ее удерживало от этого. Она вышла из комнаты, притворив дверь, успокаивая себя тем, что по крайней мере он живой и он дома.

***

— Какая же вонючая дыра! — воскликнул Майкл, отрывая глаза от монитора и принимаясь за отчет.

— Да, не сладко жить в таком местечке, — поддержал его Петр, молодой аспирант, только-только осваивающийся в исследовательской группе. — Ты видел, сколько там крыс у нее в подвале? Ужас! Я бы умер со страху.

— Я бы тоже. Но, боюсь, ей ничего другого не остается.

— Да, жесть.

— Знаешь, думаю, что в следующий раз ты будешь писать отчет, — сказал Майкл.

— Я? — спросил Петр.

В отличие от Майкла, с первого дня работающего в проекте, да и вообще имеющего опыт собственных успешных исследовательских работ, Петр чувствовал себя неуверенно среди новых коллег.

— Думаешь, это плохая мысль? — вопросом на вопрос ответил Майкл.

Петр пожал плечами.

— Да ерунда, справишься, — уверенно продолжил он. — Главное, не запутайся с датами. Ну и за терминами, само собой, следи. Наш главный смотрит за этим в оба.. А в остальном — рутина. Привыкнешь потом, сам поймешь.

— Ну ладно, раз так. Напишу. Попробую.

— Я сегодня уйду пораньше, — сказал Майкл. — А ты не забудь выключить освещение. А то, как в прошлый раз. Ну и отследи картинки в других местах, разумеется.

— Ладно-ладно, не забуду и отслежу.

— Ну, я пошел.

— Хорошо, иди.

Майкл допил остывший кофе, забросил сумку на плечо и ушел. А Петр, развалившись в кресле, уже смотрел в монитор.

3.

Господин Левентис раздраженно гремел связкой ключей. Он с самого утра пытался попасть в часовню, но замок заело и никакие его манипуляции не помогали. Да к тому же еще и ключ намертво засел в замке.

В молодости высокий и статный мужчина, господин Левентис и к старости сохранил свою силу. Его спину не согнули годы, он ходил прямо и никогда не хватался за поясницу, да и другие хвори его не мучили. Каждый день уже с раннего утра был на ногах. Он любил порядок, и потому, как курьерский поезд, он точно следовал по расписаниям каждого своего дня. Начиная с утреннего чая и поливки цветов, которых здесь было в избытке, и заканчивая вечерним душем и чтением книги перед сном. Каждое действие имело для него свой час. Строгое следование правилам помогало ему быть собранным и он успевал сделать очень много.

Смотритель музея не терпел беспорядка, грязи и пыли. Небольшой музей с экспонатами, описывающими нехитрую жизнь городка, часовню, сами часы, а также крохотную квартирку, отданную в его распоряжение, когда он заступил на эту должность еще в молодости, он после смерти жены вот уже более десяти лет сам содержал в стерильной чистоте. Только единожды в месяц сюда наведывалась женщина с окраины, чтобы помыть окна и пол, в остальное время сам господин Левентис следил здесь за чистотой.

Утренний же инцидент с замком срывал все планы господина Левентиса на этот день, и он чувствовал наступление хаоса на свою жизнь. Он досадовал на себя, что не выпил чая, а сразу заспешил сделать важную работу. Сейчас же ему было явно не до чая: распивать чай, когда не выполнено такое важное дело, было не в характере смотрителя музея.

— Ну что же это такое, — бормотал он себе под нос, — какое невезение, скажите на милость.

Он изрядно намучился с замком и решил оставить, наконец, эту затею попасть в часовню. Хотя попасть туда ему надо было неотложно. Раз в месяц он смазывал механизм городских часов Долгово, что входило в его обязанности смотрителя музея. И сейчас он нервничал, потому что, если не приведи создатель, встанут часы, ему не сдобровать. Это точно.

Он смахнул платком пот со лба и уставился на замок. Сколько работал здесь господин Левентис, замок не давал сбоев, и сейчас он даже не представлял, где он будет искать слесаря в этом городе бездельников, как иногда про себя смотритель музея ворчливо называл это местечко. А самое главное, где ему взять другой замок, если этот починить будет уже невозможно.

Как и все пожилые одинокие люди, господин Левентис часто рассуждал сам с собою вслух.

— Пойду искать слесаря или кого-то еще с нужным инструментом, — сказал себе он. — Ну а что еще делать? Замок надо срочно починить. Срочно. Безотлагательно.

Он отворил дверь музея и оказался на единственной площади Долгово, в противоположном конце которой располагалась мэрия. Площадь была пуста. Хмурое небо низко висело над ней, того и гляди пойдет дождь, в это время года уже холодный и промозглый. Ветер студил лицо, и смотритель накинул капюшон куртки.

Господин Левентис свернул на ближайшую улицу и побрел, поглядывая по сторонам. Он испытывал чувство, будто попал в другой мир: чистенькую городскую площадь с опрятными и выкрашенными зданиями мэрии, музея, часовой башни и социального приюта сменило нагромождение ветхих домишек, тесно жавшихся друг к другу и щедро утопавших в горах мусора. Он редко покидал свой музей еще и по этой причине. Вся его сущность, привыкшая к идеальному порядку и чистоте, вопила и протестовала против этого, она не понимала и не хотела понимать, как живые существа могли существовать среди хаоса и вони.

Около одного из домов ему встретился седой старик с деревянным протезом вместо ноги. Он с любопытством смотрел на незнакомого человека, во всем облике которого чувствовалось что-то таинственное и чужое, не враждебное, отнюдь, но далекое, непонятное. Господин Левентис заговорил со стариком. Как он и ожидал, тот не знал никого, кто мог бы ему помочь.

— Знаете, у нас тут и замков-то нет, мы не запираем ничего, — недоумевал старик.

— Совсем не запираете? — удивился смотритель.

— А у нас нечего красть. Нет никаких ценностей. Денег — крохи. Так что замки нам без надобности.

— Но могут же чужие войти в дом, например, ночью.

— Так есть засов. Да, засов. Хорошая вещь, надежная, не сломается, — старик явно соскучился по общению с людьми и настроен был на беседу. — А вы откуда будете? Не из наших краев?

Вопрос немного смутил смотрителя, ведь он жил здесь очень давно, а вот местные жители его даже и в лицо не знают. Неужели он так плох для этого места?

— Нет, я здесь живу уже давно. Я смотритель музея.

— Нашего?

Смотритель кивнул.

— Не бывали там никогда?

— Так мы люди простые, увечные вот, — он указал на свой протез, — где нам по музеям-то ходить.

— Ну так что же? А вы приходите. Я покажу вам музей, наши экспонаты, мы побеседуем.

Старик был явно польщен тем, что его пригласили лично, и обещал зайти, коль можно.

На соседней улице ему повезло больше: молодая женщина сказала, что здесь неподалеку, третий дом от поворота, живет мужчина, который что-то чинит.

— Он все время ходит с каким-то инструментом, — пояснила она. — Может, и вам пригодится. Люди к нему разные захаживают. Спросите.

Смотритель бодро зашагал к указанному дому. Ворота были новые и ровные, не то что у других домов и это давало надежду, что здесь живет нужный человек. Пробираться к заветным воротам пришлось через завалы мусора и обувь теперь нуждалась в настоящей чистке, но это неважно, если он сможет решить свою проблему и, наконец-то, выпьет сегодня чая.

На его стук появился заспанный худой мужчина в линялой майке. Он не удивился гостю, равнодушно выслушал и зевнул.

— Нет, замки я не чиню, — сказал он, подтягивая брюки. — Только тазы и ванны.

Господин Левентис возвращался обратно в плачевном настроении. Он чувствовал себя в западне: сломавшийся замок прочно отделял его от часов, которые нуждались в смазке, а как попасть в часовню, он не представлял.

Около мэрии охранники разгружали грузовик с продуктовыми наборами для нуждающихся и он решил спросить у них.

— А вы поинтересуйтесь у господина Пьера, — посоветовал один из них, переводя дух и смахивая пот со лба рукой.

— У мэра? — удивился смотритель.

— Ну а что такого? К нему многие ходят за советом.

Охранники принялись снова таскать коробки, а господин Левентис, немного подумав, направился к мэрии.

— Вы напрасно так волнуетесь, господин Левентис, — сказал ему мэр, когда смотритель, сидя в его кабинете, изложил ему суть своего дела.

— Да как же напрасно? Я вот исходил город вдоль и поперек и никого не нашел. Никого, представляете, — горячился смотритель. — Они говорят, у нас нет замков. Зачем, говорят, они нам.

— Ну вы же знаете, что это особенное место и люди здесь особенные в каком-то смысле.

— Да, но как же без замков? Я уж не говорю о безопасности.

— Послушайте, господин Левентис, сейчас я возьму инструменты, и мы с вами починим этот замок.

— Вы? — поразился смотритель. — Вы чините замки?

— Ну я же как никак мужчина, — рассмеялся мэр. — По крайней мере, мы попробуем. А если уж не получится, тогда будем думать, что нам еще предпринять.

Мэр достал из шкафа кожаный футляр с инструментами и накинул куртку. Теперь, когда он встал из-за стола, было заметно, что он невысок ростом, но широк в плечах. Смотритель не мог определить возраст господина Пьера, но он ему бы дал не меньше пятидесяти.

— В любом случае мы не оставим наши часы без смазки, — улыбнулся мэр, закрывая дверь кабинета.

Ключ застрял в замке прочно. В этом мэр убедился собственноручно. Он крутил его во все стороны, но тот так и не сдвинулся.

— Ну что же, будем разбирать, — сказал мэр и сбросил куртку.

— Разбирать, значит, — печально ответил смотритель.

— Да, только так. А вы не могли бы мне дать спецодежду?

— Конечно-конечно, вы же испачкаете костюм, — заторопился господин Левентис. — Сейчас. Минуточку, я принесу рабочую куртку. Она чистая, вы не подумайте.

— Я и не сомневаюсь, что она чистая, — опять улыбнулся мэр и добавил сам себе: — Здесь всё очень чистое. И это похвально. Уж я-то знаю этому цену.

Замок, судя по его громоздкости и цвету металла, был старинным. Господин Пьер, разбирая замок, шутил без устали, но когда он разложил на полу на куске хозяйственной ткани все его составные части, он явно озадачился этой мудреной конструкцией.

— Да-а-а, — сказал он.

— Не справиться нам с этим, господин Пьер, — печально произнес смотритель, — ни за что не справиться.

— Посмотрим. Ну и что ж, что сложный конструктив, но ведь это всего-навсего замок, а не автомобиль, например.

— Тоже верно.

— Думаю, в смазке нуждались не только часы, но наш старинный знакомый. Видите, какой он ржавый. Давненько никто его не подкармливал.

Господин Левентис озадаченно крякнул, это была большая оплошность с его стороны.

— Вот не подумал старый дурак, — пробормотал он.

— Ничего, мы его сейчас подмажем и он забегает, как новый. Где там у вас масло?

— Да вот оно тут так и стоит, — смотритель взял с пола замасленную бутылку с острым концом. — Приготовил часы смазывать.

— Отлично.

Оба мужчины принялись неторопливо и основательно смазывать каждую часть замка.

— Знаете, какая здесь главная сложность? — спросил мэр.

— Какая?

— Я вам скажу, только не пугайтесь. Главная сложность — это собрать все детали в единое целое. Да, знаете, иногда остаются лишние.

Смотритель весело рассмеялся, обнажив ровные, как у молодого человека, зубы.

— Да, бывает такое, господин Левентис, — продолжал мэр, улыбаясь. — Ох как бывает.

Отсмеявшись, мужчины принялись собирать замок. И хотя ключ все еще торчал в замочной скважине, появилась надежда, что так будет не всегда. Так и вышло. Когда замок был собран без единой оставленной детали, ключ легко повернулся в замке. Смотритель облегченно вздохнул. Теперь оставалось только вставить его на место.

— Вы мастер, господин мэр, — восхищенно сказал смотритель. — Ну что бы я делал? Представить даже не могу. Прошу вас, проходите, я покажу вам часы. Вы бывали здесь раньше?

— Нет, никогда.

— Осторожно, здесь одна ступенька неровная.

— Да, я вижу. Спасибо.

Наконец, смотритель вошел в часовню. Он выглядел совершенно счастливым, в душе его царила благодать, ибо не было ничего хуже для него, чем невыполненный долг. Мэр с интересом огляделся вокруг.

Часовня располагалась в самом верху круглой башни, которая величественно возвышалась над городской площадью. Да и не только над ней. Это было единственное высотное сооружение во всем Долгово, поэтому башню с часами можно было видеть из любой точки. На все стороны света было повернуто по одному часовому табло с множеством ячеек. Табло это было заполнено цифрами, идущими ровным рядом после первой ячейки с перечеркивающей ее посередине чертой, дающей выведенному в ячейках числу отрицательное значение.

— Знаете, я иногда смотрю на эти часы, когда иду куда-нибудь или из окна своей квартиры, — сказал мэр, разглядывая вблизи цифры табло, которые были видны и изнутри. — И я не пойму. Мне кажется, цифры все время одни и те же. Или нет? Они вообще, работают, эти часы?

— Они работают. Думаете, зачем же я их смазываю.

— Ну мало ли. Может, это ритуал у вас такой.

— Нет, это ритуал, конечно, но ритуал необходимости. Они работают, как и раньше, как много веков назад. Они живы, если так можно выразиться. Просто их ход не очень заметен для наблюдателя, если такой вдруг появится. Знаете, как идет жизнь: заботы, хлопоты, болячки, не до часов. Они мало инерционны. Пока не накопится определенный заряд энергии в них, значительный заряд энергии, скажу я вам, они не меняют своего значения.

— Мне стыдно такое спрашивать у вас, ведь я же мэр, должен знать историю места, где работаю. Но все же, пусть в ваших глазах я выставлю себя идиотом, и все же спрошу. Что показывают эти часы? Ведь это же не время? Правильно? Нет, это точно не время. Даже странно, как же я раньше-то не озадачился этим вопросом.

Лицо смотрителя приобрело сосредоточенное выражение. Вопрос мэра застал его врасплох, никто и никогда не спрашивал его об этом. Он долгое время ждал, что его об этом спросят, но никто не спрашивал и он перестал ждать. И вот теперь, когда этот вопрос прозвучал, он растерялся и, зная ответ, с трудом подбирал слова, как бы лучше объяснить, в чем суть этих часов.

— Видите ли, — собрался с духом смотритель.

Но в это время снизу до них донесся голос:

— Господин мэр!.. Господин мэр!.. Вы здесь?..

— О, уже ищут меня. Что же, господин Левентис, оставим наш разговор до другого раза.

— Я вас провожу. Осторожнее, здесь ступенька.

— Да-да, я помню. Благодарю вас. Если позволите, я к вам как-нибудь загляну, мне хочется побольше узнать о вашем подопечном.

— Конечно, господин мэр. Сочту за честь. Расскажу вам все, что мне известно об этом предмете.

Еще какое-то время господин Левентис находился под впечатлением от общения с мэром. Давно ему уже не было так легко и просто говорить с человеком. Он вел очень замкнутый образ жизни, к нему никто не заглядывал, и он никому не навязывал своего общества. Если и доводилось с кем-то перемолвиться по какому-то делу, было у него ощущение, что его не слышат и он не обременял людей своим присутствием, старался уйти и скрыться в своем мире. Иногда он укорял себя за то, что ему надо больше бывать на людях, рассказывать то, что ему известно об этом непростом месте, да вот хотя бы о тех же часах, но что-то удерживало его от этого, что-то говорило, что это — вода в песок, пустая затея, никому это не надо, а кому нужно, тот и сам постучит в его дверь и задаст свои вопросы, а уж он-то постарается как можно лучше на них ответить и все рассказать.

Он волновался и мысленно выстраивал будущий разговор с мэром, чтобы суметь объяснить всё то важное, что знал сам. Успокоился лишь он, когда, наконец-то, смог приготовить себе чай — первый за этот день, хотя дело шло уже к вечеру. Он покрыл стол белой салфеткой и поставил чайную пару с блестящей крохотной ложечкой, чайник с душистым напитком и подсушенный хлеб с джемом. То, что обычно он подавал себе на завтрак. Смотритель покачал головой, вспомнив опять, что текущий час — время далеко не завтрака, но взгляд его упал на связку ключей, лежащую на комоде, и он улыбнулся. День выдался хлопотный и беспокойный, но очень необычный и интересный, принесший пищу для его души и уверенность в том, что он все-таки исправно выполняет свой долг. Да и чай сегодня ему показался особенно вкусным и ароматным.

4.

Едва выйдя из музея от господина Левентиса, мэр увидел на площади несколько десятков человек. Это были просители, даже нет, скорее, уже требователи пособий, продуктовых наборов, мест в социальном приюте или еще чего-нибудь. Мэр тяжело вздохнул, ему предстоял непростой разговор с недовольными жителями Долгово.

Как только толпа увидела мэра, все сразу бросились к нему. На господина Пьера обрушился вал гневных криков и злобных взглядов.

— Почему задерживаете пособия?

— Где наши продукты?

— Нам нечем кормить детей!

— Что нам делать?

— Мы что, ваши заложники? Так и скажите!

Толпа напирала, охранник пытался оттеснить людей от мэра, чем вызвал новую бурю возмущения.

— Холуев своих кормите!

— От кого защищаетесь? От простого народа?

— Охрана вон какие морды наела!

— Да, что там, не наше горе.

Мэр сделал предостерегающий знак охраннику.

— Я отвечу на ваши вопросы, — сказал мэр спокойным голосом. — Давайте поговорим.

— Да что нам эти разговоры, нам помощь нужна, — раздался голос из толпы.

— Всё, что положено, мэрия выполняет.

— Да уж выполняет! Как же! Замучились ждать уже!

— К сожалению, продукты подвозятся нерегулярно, это так, — продолжил мэр, — но что же сделаешь, как привозят, так мы сразу и раздаем.

— А мы не знаем, сразу вы их раздаете или нет!

— Да, ждем неделями!

— Да что там неделями, а то и месяцами!

— Я все-таки продолжу свою мысль, — сказал мэр. — Так вот, сегодня поступили продуктовые наборы, и завтра утром начнем их раздавать. Приходите, пожалуйста.

Толпа загудела вразнобой: кто-то был обнадежен этим сообщением и понемногу успокаивался, кто-то наоборот еще больше ругался, потому что пришел сюда именно затем, чтобы выплеснуть гнев и недовольство. И этих последних спокойствие мэра выводило из себя, им хотелось, чтобы он сорвался на крик и тогда бы и они дали волю чувствам, но спокойствие мэра студило и расхолаживало толпу.

— А деньги! Когда начнете выдавать пособие?

— С деньгами хуже, — признался мэр. — Деньги поступают к нам с задержками. Вы сами знаете, что у нас в городе нет своих предприятий, торговля развита слабо, фермерство малочисленное. Откуда же взяться деньгам? Сами мы их не зарабатываем, мы живем на дотациях.

— Так надо это… предприятия эти… открывать.

— Открывайте предприятия!

— Это непросто. Деньги нужны огромные, нам их не дадут. Своих денег у нас нет. Но можно заниматься фермерством. Предлагаю вам подумать над этим. Земля она всегда под рукой и бесплатная, только семена купить, но с этим мы бы помогли на первых порах. Вы бы могли и себя прокормить, и продать излишки. Некоторые фермеры продают свой урожай за пределы города. Подумайте об этом.

— Как же, фермерство! Я вот, например, инвалид, какое мне фермерство!

— Ну не все ведь инвалиды, есть и здоровые люди, — возразил мэр. — Можно было хотя бы подсобное свое хозяйство содержать. Те же овощи выращивать для себя.

— Да где их вырастишь, господин мэр, земля гнилая, да и холодно, не вырастет ничего.

— Некоторые же выращивают, — стоял на своем мэр.

— Знамо дело, выращивают. Так они, чай, умеют с землей-то. Да и что они там выращивают. Больше беготни.

Из толпы выдвинулась дородная женщина в куртке, из-под которой торчал засаленный кухонный фартук.

— Вопрос у меня такой, господин мэр. Почему нас не выпускают? Почему охрана на стенах? Зачем такое? Почему?

— Да! Мы бы уехали отсель, да поискали бы себе местечко другое, хлебное. А вы нас кормить не хотите, да еще и заперли в этом гнилом городишке.

Мэр нахмурился. Эти вопросы не входили в его компетенцию, и он не любил, когда об этом заходила речь, а заходила она постоянно время от времени.

— К сожалению, это закрытый город, — заговорил мэр, немного помолчав, — так сложилось. Здесь живут люди, которым… э-э… которым пока надо жить здесь. Когда придет время, вам сообщат о том, что можно уехать. Вы получите открытку и уедите, куда захотите.

— А кто это так решил? Чье это решение?

— Это не мое решение. Я на службе и исполняю волю тех, кто меня сюда назначил.

— Мы не на службе, но тоже выполняем их волю.

Мэр неопределенно пожал плечами.

— Такой порядок. Стражи на стенах не подчиняются мне. И если я захочу уехать, они также попросят меня показать разрешение. Так что я не могу приказать им. Ничего не поделаешь, друзья, надо жить, терпеть и приспосабливаться к тому месту, где вы сейчас находитесь. Другого варианта нет.

Толпа притихла. Люди помрачнели.

— Я не знаю никого, кто бы получил такую открытку, — сказал кто-то из толпы. — А вы?

— И я не знаю.

— Да не было такого на моей памяти.

— Никто из моих соседей не уехал.

— Вы нам сказки рассказываете, господин мэр, — грозно сказал пожилой мужчина в сером залатанном плаще. — Хотите успокоить нас? Чтобы не бузили и поскорее разошлись по своим норам. Вот, значит, как, не было такого никогда. И не будет! Сгниете здесь все и дети ваши сгниют, у кого они есть!

— Нет было!

В центр толпы, которая окружила мэра плотным кольцом, пробиралась какая-то женщина в пальто и в сандалиях на босу ногу.

— Было! — заявила она.

— Врешь!

— Нет, я не вру!

— Скажи тогда, кто!

— Булочница Марта! Вот кто! — прокричала раскрасневшаяся от обиды женщина. — Она получила такую открытку и уехала! Ясно?

— Булочница Марта? — недоверчиво переспросил кто-то. — Какая это Марта?

— Откуда она?

— Мы не знаем такой!

— Была такая Марта, — сказала женщина в кухонном фартуке. — Жила она на Восточной улице. Держала пекарню крохотную, правда. Я лично у нее покупала хлеб. Да и в долг она давала. Хорошая была эта Марта, добрая. А потом не стало ее, уехала она, ее выпустили. Всё так, как говорит господин Пьер.

Толпа пристыженно замолчала. Люди потекли прочь, начиная с краев. Остальные еще толпились вокруг мэра, но уже не так скученно и густо.

— Еще небольшие деньги мы можем выделить за уборку мусора с городских улиц, — говорил мэр с теми, кто еще оставался. — Подавайте заявления в мэрию, и мы назначим участки для уборки. Эта работа будет оплачиваться. Это работа для вас. Подумайте!

— Мусор этот, — разочарованно выдохнул мужчина в плаще. — Кому это надо…

— Нам надо, всем нам, — уверял мэр. — Жить в чистом месте приятнее. Да и крыс не будет на улицах.

Люди кивали головами и поспешно расходились, будто боясь, как бы мэр не придумал еще, чем бы их занять. Мэр и охранник остались на площади одни. Господин Пьер провожал взглядом людей, словно ждал, что кто-нибудь еще вернется и согласится взяться за работу, но все разошлись. Площадь опустела.

— Никто ничего не хочет, — уверенно сказал охранник.

— Эх, да что там, — огорченно махнул рукой господин Пьер и направился к мэрии.

На крыльце, кутаясь в платок, топталась помощница мэра — Эльза. Она чутко следила за ходом беседы и была готова в любой момент позвать охрану, которая тоже была уже наготове. Сильная и статная Эльза и сама не задумываясь, бросилась бы на выручку господину Пьеру и собственными неслабыми руками поколотила бы пару-тройку горлопаев.

— Ничего страшного, Эльза, — сказал мэр, проходя мимо нее к двери, — мы просто пообщались с нашим населением.

Мэр выглядел расстроенным, и это не укрылось от внимания его помощницы.

— Господин мэр, вам сделать чай? — предложила она немного погодя, входя к нему в кабинет.

— Да, пожалуй. Спасибо. Может, и вы мне составите компанию?

Эльза с улыбкой кивнула.

— Думаете, они придут снова? — осторожно спросила она мэра за чаем.

— Конечно, придут, — вздохнул мэр. — Ну а, с другой-то стороны, куда им еще идти? К кому? В городе нет другой власти, кроме нас. Что ж, будем договариваться.

— Да как же, с ними договоришься, — усмехнулась Эльза. — Знаю я этих горлопаев. Среди таких и живу.

— Обижают?

— Да постоянно. Хорошо у меня муж такой представительный, в общем поддаст, мало не покажется, так и не суются, так только шипят в спину.

— Понимаю, неприятно.

— Да я уж привыкла. Они ведь, что думают, что мы тут припеваючи живем.

— Ну знаете, по сути, так оно и есть, если сравнивать, так сказать, с общей массой.

— Ну да. Они так и говорят, вот у тебя есть работа, а у нас нет. Поэтому я для них враг.

— Да, работа — это больная тема. Я их понимаю. Нет, серьезно, Эльза. Вы ходите на работу, вам платят какие-никакие деньги, вы можете покупать себе какую-то еду или одежду, а они нет. И я бы завидовал и сердился на вас.

— Ну, скажете тоже, — недоверчиво подняла белесую бровь Эльза.

— Точно, я вам говорю. Когда у тебя нет, а у кого-то есть, сложно относиться к этому с пониманием. Просто мы — люди, и в нашей природе много есть чего, и хорошего, и скверного, жестокого. Смотря в каких условиях ты живешь.

Мэр нередко задерживался в своем кабинете допоздна. На этой должности его преследовали бумажные дела, разные отчеты, докладные, планы развития этого захудалого местечка. Он иногда спрашивал сам себя: можно ли тут вообще что-то развить, если повсюду разруха и упадок. И как что-то развивать, если работать, засучив рукава, желающих немного? Он мучился этими вопросами, потому что ему хотелось попытаться обустроить этот городишко хотя бы немного. Но городишко всеми силами сопротивлялся энтузиазму мэра, который, надо сказать, тоже уже пошел на спад.

Он прокручивал в голове сегодняшний разговор у мэрии, как он предлагал людям заниматься фермерством и уборкой мусора (предлагал уже не первый десяток раз) и он поймал себя на мысли, что он делал это механически, по привычке, сам не веря в то, что он говорит. А если он и сам не верит в свои слова, то с чего другим верить ему. Эта мысль удивила его. Так, может, только он один и виноват в этой стагнации? Потому что он не убедителен, не умеет увлечь, зажечь, повести за собой. Почему он на своем собственном опыте не показывает другим пример? Надо встать, выйти из кабинета, отправиться на одну из этих страшных, заваленных мусором улиц и начать разгребать. Лопата за лопатой и зловонные отходы окажутся в кузове грузовика. А это значит, что маленький клочок земли очистится, вздохнет, зазеленеет. Глядишь, за ним потянутся и другие. И станет чище, уютнее, свободнее.

Господин Пьер допускал возможность того, что этот его поступок мог бы дать толчок к переменам в настроениях и укладе жизни людей. Но что-то внутри него сопротивлялось этой дикой мысли идти работать мусорщиком, что-то твердило: свой мусор ты убираешь сам, а не бросаешь его рядом с мэрией, ты убираешь сам в своей квартире, заботишься об облике мэрии, социальных учреждений и городской площади, так почему же именно тебе надо идти и убирать за всеми этими людьми, которые никак не уяснят для себя, что жить в грязи могут только свиньи. Разве нет у них сил и времени озаботиться наведением порядка у своих домов? Разве для этого нужен большой ум или чей-то пример?

— Но ты ведь мэр, Пьер, ты здесь главный, ты должен показать всем пример. Покажи пример.

Ему въявь послышался голос Мэри, и он испуганно бросил взгляд в кресло, стоящее в темном углу его кабинета. Ему казалось, что сейчас он увидит ее, сидящую в кресле, небрежно забросив ногу на ногу, увидит ее насмешливую улыбку. Холодный пот прошиб его, до того реальным был возникший перед его мысленным взором образ жены. Но в кресле никого не было. Он облегченно вздохнул. Не хватало еще ему начать видеть призраков и потихоньку сходить с ума.

Господи, ну к чему все это? Зачем она опять пришла на ум и напомнила о себе? Он так старательно обходил в своих мыслях опасную тему, потому что знал, начни он копаться в этих воспоминаниях, и уже не обрести ему душевного покоя. Он думал, что похоронил, предал забвению эту женщину и свою вину перед ней, но вот она опять рядом, пусть не живая, а только воображаемая, но ведь рядом же. И это значит, что сегодня он весь вечер опять будет вспоминать о том, что он сделал тогда ей и сна уже не дождаться.

— Ты думаешь, я была виновата перед тобой, — сказала она, мерно покачивая носком туфли, — нет, мой дорогой, это ты виноват передо мной, а не я. И не надо на меня взваливать свою ответственность. Я ни в чем не виновата. Ты все придумал тогда себе.

Иногда, когда его принималась терзать совесть, он так и думал: а что, если он ошибся, и не было никакой измены, ничего не было такого, за что надо было так ее наказать. Но в памяти опять всплывали мельком донесшие странные фразы, адресованные не ему. Но кому? Этого он не знал. Он не поймал ее на месте преступления. Если не считать разобранной и смятой постели, в которой он нашел ее посреди дня, вернувшись домой за сменой белья.

В тот день неожиданно он должен был по делам уехать из города. И он отправился домой, чтобы взять белье, туалетные принадлежности и предупредить Мэри, что он будет отсутствовать пару дней. Подходя к дому, он увидел идущего навстречу высокого мужчину с довольной физиономией, он шел, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Ну чисто кот, объевшийся сметаны. Он вспомнил, как отчего-то больно сжалось его сердце при виде этого беспечного, явно довольного своей жизнью человека. Что за глупости, подумал он тогда? Кто этот человек и какое отношение он имеет к нему, Пьеру? Этого он не знал, но ту боль он помнит до сих пор. Потом он часто вспоминал эту встречу, и какой-то внутренний голос подсказывал ему, что этот человек имеет некое отношение к Мэри, что эта встреча и, главное, его реакция не были случайными. Спустя несколько минут он явственно почувствовал, что этот довольный мужчина только что вышел из его спальни, и он потерял контроль над собой.

Он открыл дверь своим ключом и неслышно вошел в дом. Пересек холл, надеясь увидеть Мэри в кухне или в гостиной, но ее не было. Тогда он поднялся на второй этаж. Дверь в спальню была открыта. Он осторожно подошел и заглянул в комнату. Мэри лежала почти голая в разобранной постели и грызла яблоко. Он мог бы поклясться, что на ее лице было то же выражение, что и на лице незнакомца. Это выражение сладострастия и только что испытанного сексуального удовлетворения. Он понял все. И тогда он шагнул на порог.

В первый момент она испугалась, но потом взяла себя в руки. Она увидела его лицо и поняла, что надо быть естественной и непринужденной, чтобы попытаться все скрыть.

— А ты что так рано? — спросила она, сделав невинные глаза.

Он не ответил, только подошел ближе к постели.

— А я вот решила прилечь, знаешь, у меня что-то так страшно разболелась голова.

Он, не говоря ни слова, сорвал с нее покрывало. Простыня под ним была вся смятая. Кровь бросилась ему в голову.

— Я вижу, тебе очень не здоровилось, — мрачно сказал он. — У тебя был припадок или лихорадка? А? Что тебя так возило по этой постели? Или кто?

Он угрожающе навис над нею. Одна его рука упиралась в спинку кровати, другая лежала рядом с ней на смятой постели. Мэри испуганно сжалась.

— Ты что, Пьер… Ты что, я была одна. Клянусь тебе. Клянусь!

— Так, значит, ты принимаешь здесь мужчин, пока я работаю? И много их у тебя? Одного я только что встретил на улице. Это был он? Он только что вышел из моей спальни, ведь так? Говори!

Он вырвал из ее руки яблоко, которое она судорожно сжимала, и швырнул его об стену. Мимолетное касание ее руки привело его в бешенство. Мысль о том, что эта рука только что ласкала здесь другого мужчину, была невыносимой. Горькая обида и отчаяние захлестнули его. Он сжал зубы, ему захотелось ей сделать во сто крат больнее того, что он испытывал сейчас сам. Он схватил ее за руки и принялся трясти ее, как куклу.

— Пьер!.. Пьер!.. Я не виновата!..

И тогда он руками впился ей в горло. Он давил его так, насколько хватало ярости и сил. Она отбивалась, хрипела, раздирала ногтями его лицо, но он не придавал этому значения: одно лишь желание рассчитаться с нею полностью завладело им. Он не знал, хотел ли он ее убить или только заставить страдать, он ничего не помнил и не видел кроме этой смятой постели и ее полуголого тела в ней.

Она затихла и он понял, что она мертва. Тогда он отпустил ее и вышел из комнаты.

— Так вы застали вашу жену с другим мужчиной? — спросил его худой, заросший щетиной инспектор после того, как его дом наполнился полицией.

Он покачал головой.

— Ну тогда с чего вы взяли, что была измена?

— В этой комнате многое указывает на это, — устало ответил он.

Тогда он еще не знал, сколько раз ему придется отвечать на этот вопрос.

— Что, например? — поинтересовался инспектор.

— Что? — растерянно спросил Пьер, вытаскивая из кармана пальто сигареты. — Смятая постель, ее вид. Она была практически голая.

— Этого мало. Может, вашей жене не здоровилось и она прилегла. Ну а голая, так и что с того. У вас хорошее отопление. Вот если бы вы застали ее с другим мужчиной…

— Я встретил его на улице, — сказал он после недолгого раздумья.

Инспектор удивился.

— Мужчину? Вы с ним знакомы?

— Нет.

— Ваша жена с ним знакома?

— Возможно. Я почти уверен в этом.

— Как вы это поняли? Вы увидели у него какую-то вещь вашей жены?

— Нет.

— Тогда как? — инспектор терял терпение.

— Я это почувствовал.

— Ну, это… слишком неопределенно.

Инспектор помолчал, рассматривая смятую постель. Тело Мэри уже увезли к тому времени.

— И еще один вопрос. У вас были разногласия с вашей женой?

— Нет, — ответил Пьер.

Инспектор только скривился в усмешке.

Жалел ли он о том, что сделал? Об этом его спрашивали на суде, да и сам он себя спрашивал об этом в разное время. Нет, скорее, он не жалел. Он понимал, что не мог бы поступить иначе в той ситуации. Ее измену он простить бы не смог. Она была для него больше, чем жена, она была частью его самого, и он всегда считал, что ей он может доверять. Никогда он не ставил под сомнение ее верность и честность с ним. Это было само собой разумеющимися вещами, как воздух и вода, о которых даже особенно-то и не задумываешься, они есть, без них нельзя, и это непреложная истина. Поэтому ее измена, а она была для него, практически, доказанным фактом, была несовместима с жизнью. С ее жизнью. Он не смог бы просто так выйти из спальни, узнав о таком, в их случае это было невозможно.

Однако суд не признал факта измены и лишил его смягчающих обстоятельств. Ни на теле Мэри, ни в нем не нашли следов недавнего присутствия мужчины. Это могло означать, что он обвинял ее зря. И это было главным мучением для его совести. Получалось, что своей совести он не мог сказать: молчи, она подлая изменница! Совесть говорила на это: нет доказательств, может, она и не виновата, по крайней мере, ты не знаешь этого наверняка, ты не застал соперника в своей постели, а раз так, то это только твои домыслы.

После этого он оказался в Долгово. И здесь он будет жить теперь до тех пор, пока не получит открытку. Если получит.

Господин Пьер тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Он ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки и открыл окно. Ему не хватало воздуха. За окном стояла темнота, только фонарь освещал часть площади. Он решил выкурить сигарету и вернулся к столу за ней. И в это время раздался страшный грохот. Огромный камень с улицы ударился об стену и упал на пол. Мэр замер от неожиданности. Он растерянно созерцал эту странную картину. Грязный булыжник на полу его кабинета выглядел устрашающе. Он ждал, что будут и другие. Но стояла тишина. И тогда он погасил лампу и осторожно закрыл окно. Этот вечер ему предстояло провести в тревоге и размышлениях отнюдь не о своей печальной истории. Теперь он понимал, что недовольство толпы может принимать разные формы.

5.

Хмурые Ада и Лиза молча сидели за столом. Утреннее солнце едва пробивалось сквозь единственное мутное оконце, скупо освещая темную комнату с разбросанными ломаными игрушками и старым тряпьем. Лиза неохотно ковыряла вилкой вареную капусту. Ада с раздражением смотрела на дочь, которая своим упрямством то и дело выводила ее из себя. Каждый новый день был похож на предыдущий и начинался он одинаково: с плача Лизы и криков Ады, пытавшейся поднять дочь с постели.

— Я не пойду… Я не хочу, — хныкала Лиза, натягивая на себя одеяло.

— Не хочет она! — кричала Ада. — А что ты есть будешь? Кто тебя кормить станет? Думаешь, ты самая умная? Не пойдет она… Вставай сейчас же! Кому я сказала? Ты слышишь меня?

Но Лиза всё ныла и ныла. Ада потеряла терпение и накинулась на дочь. Не помня себя от бешенства, она с силой схватила дочь за руки, стараясь стащить с постели, и тут ее пронзил взгляд Лизы, полный беспомощности и страха. Она отпустила ее и направилась к выходу.

— Чтобы сейчас же была за столом, — бросила она дочери, не оборачиваясь.

Сейчас, сидя вместе за одним столом, мать и дочь украдкой бросали друг на друга испытывающие взгляды. Ада старалась определить настроение дочери и понять, будет ли продолжение бунта, Лиза — насколько агрессивно настроена мать.

— Сегодня мы пойдем к мэрии, — примирительно сказала Ада.

— Оттуда гонит охрана, — отозвалась Лиза.

— Однако это лучшее место. Там всегда подают. Ну ладно, ешь.

— У тебя есть яблочко?

Ада нерешительно посмотрела на дочь, раздумывая, стоит ли так баловать Лизу, но потом вспоминала свою вспышку ярости и решила дать лакомство, чтобы примириться с малышкой. Лиза, хотя и была девочкой всего лишь шести лет от роду, она могла и заупрямиться, как ослик, и тогда ее невозможно было сдвинуть с места. Только, если убить. Ада это знала и иногда держала свою ярость в узде. Но не сегодня. Вот и приходится теперь платить.

Лизино лицо просияло, когда мать принесла ей из кухни яблоко. Оно было сморщенное и зеленое, но она с восторгом откусила кусочек и крепко зажмурилась от терпкого с кислинкой сока.

— Мама, не кричи больше на меня.

Кровь бросилась в лицо Ады и она замерла от неожиданности.

— Я всегда буду вставать с постели, когда ты попросишь. Ты только попроси. Ладно?

— Ладно, — выдавила из себя Ада.

Они молчали, пока Лиза ела свое яблоко.

— Ну, идем одеваться, — сказала Ада и протянула руку дочери. Та взглянула на мать и крепко ухватилась за ее руку.

Когда они вышли на улицу, солнце уже стояло высоко. Воздух немного прогрелся и Ада разрешила Лизе расстегнуть кофту. Они зашагали по длинной пыльной улице с рядами домов со слепыми, как в их домишке, окнами. Обочины был доверху забиты мусором, среди которого шныряли крысы.

— Почему так много мусора? — спросила Лиза.

— Потому что его никто не убирает, — ответила Ада.

— А почему его никто не убирает? — допытывалась малышка.

— Понимаешь, здесь так было всегда. Ну кто будет его убирать? Некому. Да и все равно он снова накопится. Так что это пустое дело.

— Но тогда его будут горы, прямо до неба, — глаза у Лизы стали испуганными и круглыми.

Девочка помолчала, некоторое время созерцая горы мусора, мимо которых они шли.

— А давай мы с тобой будем убирать мусор, — предложила она.

— Мы? — рассмеялась Ада. — С чего это вдруг я буду таскать весь этот мусор?

— Чтобы было чисто. Чтобы его здесь не было.

— Это слишком сложно для нас с тобой убрать мусор за всеми, кто его навалил.

— Ну, они нам помогут.

— Кто?

— Кто его навалил.

Ада невесело рассмеялась.

— Дурочка, — сказала она.

Несколько крыс перебежали им дорогу и Лиза тонко пискнула. Она очень боялась крыс и не могла привыкнуть к их присутствию, хотя сколько себя помнила они здесь были повсюду.

До мэрии, которая находилась в самом центре городишка, они добрались только через час. Уставшие и запыленные они несмело приближались к опрятному и чистенькому зданию, стоящему посреди площади с разбитым, изъеденным временем каменным покрытием. Никто отродясь не ремонтировал его, потому что не принято было в Долгово что-то обновлять и переделывать.

Единственным исключением из общего правила был мэр городишка — господин Пьер. Его привычки и взгляды были мало понятны обитателям городка. Сам он, опрятный, всегда чисто выбритый и пахнущий какой-то особой для здешних мест свежестью, вызывал недоверие, а порой, и злобу.

— Конечно, можно чипуриться, когда ты сидишь в таком теплом местечке, — судачили люди. — Пожил бы он как мы небось не так бы запел.

Не находило понимания и стремление мэра содержать здание мэрии в чистоте, придавая ему невиданный здесь лоск покраской стен и мытьем окон. Когда господин Пьер нанимал для этих работ пару-тройку местных жителей, злословию не было конца. И долго еще после окончания работы люди перемывали кости мэру, который не знает, куда деть деньги вместо того, чтобы помочь им выжить.

На упреки жителей, порой, открыто высказываемые мэру, он отвечал им просто:

— У меня есть и для вас работа, но вы ведь ее не хотите.

— Работа? Мусор убирать? — фыркали они.

— А разве это не работа? За нее вам заплатят деньги, и вы сможете купить себе еды, одежды.

— Нет уж, нам такая работа не подходит.

— Что же, ваше право. Но просто так я не могу вам дать деньги, их надо заработать.

На том и заканчивались эти разговоры.

Ада и Лиза подошли к мэрии и остановились у крыльца. Ада с беспокойством беспрестанно оглядывалась в поисках охранника Петра с тяжелым, свирепым взглядом, не жалующего их своим участием, но его не было. Должно быть, на их счастье куда-то услал его господин Пьер.

— Стой здесь, — сказала Ада дочери, — да сделай лицо поплаксивее. Вот так. Молодец. Ну, ты знаешь, что надо делать. Я буду поблизости, если что.

Лиза присела на ступеньку и принялась ждать кого-нибудь, кто может ей подать милостыню. По опыту она знала, что дело это непростое, потому что компанию ей здесь мог легко составить любой из жителей городишка. Поэтому охранник всегда без церемоний выталкивал ее и ей подобных с площади, чтобы другим неповадно было наведываться сюда. Но иногда выдавались дни, как сегодняшний, когда его не было и можно было надеяться встретить кого-то, кто сжалится над нею.

Девочка вооружилась веточкой и принялась рисовать в пыли какие-то одной ей ведомые картинки, коротая так свое время.

— Ты что здесь делаешь? — раздался голос над ее головой. — Кого-то ждешь?

Лиза подняла голову и увидела невысокого господина, стоящего на крыльце. Первое, что бросилось в глаза малышке, это сверкающие чистотой штиблеты, а потом она разглядела костюм, белую рубашку и шарф на шее с каким-то блестящим украшением.

— Я? — от неожиданности растерялась она. — Я… Подайте денюжку, если можете.

— Хорошо. А где твоя мама?

— Она скоро придет.

— Я приглашаю тебя в гости. Зайдешь ко мне в гости?

— А куда?

— В мэрию.

— В мэрию? — испуганно переспросила Лиза.

— Да, в мэрию. Я угощу тебя чаем.

Лиза застыла в нерешительности, озираясь по сторонам. Она не знала, как поступить, и не разозлится ли мать, если не найдет ее на месте. Но ей было любопытно побывать в мэрии и она решилась.

— Ну, идем? — господин протянул ей руку и она, подумав, подала ему свою.

То, что Лиза увидела внутри мэрии, ее поразило. Это не было похоже ни на что из ее жизни. Здесь было много дверей и больших окон, растений с сочными желтыми цветами, ползающих по стенам. Пол блестел и в нем отражались ее ноги в старых запыленных башмаках и дырявых чулках. Ей хотелось остановиться и хорошенько все здесь рассмотреть, потрогать, а самое главное, запомнить, ведь вряд ли ее сюда еще раз позовут. Но господин уверенно шагал по коридору и ее рука лежала в его.

— Ну вот мы и пришли, — сказал он, открывая большую блестящую дверь. — Проходи.

Господин закрыл дверь, а Лиза так и осталась стоять у двери: ей неловко было здесь и весь ее вид, и эти рваные чулки, и грязные башмаки даже ей, маленькой девочке, казались неуместными. В ее доме, на улице, где она жила, на пыльных дорогах, по которым она ходила, это было нормой, но только не здесь.

— Что же ты не проходишь? Проходи. Садись, куда хочешь, где тебе будет удобно. Да, кстати, как тебя зовут?

— Лиза. А вас?

— Я — Пьер. Ну, пожалуй, господин Пьер. Здесь все так меня зовут.

Лиза удивленно вскинула глаза:

— Вы — мэр?

— А ты знаешь, как зовут мэра?

— Да. Но вы, наверное, думаете, что я еще очень маленькая, чтобы что-то знать?

— Нет, что ты. Я вижу, ты очень умная и развитая девочка.

Так они и беседовали, стоя напротив друг друга, как старые знакомые.

— Может, ты все-таки присядешь? — спросил господин Пьер.

Лиза кивнула. Она уселась на краешек кожаного кресла рядом с дверью. Господин Пьер куда-то ненадолго вышел, а затем он вернулся вместе с молодой женщиной, такой же опрятной и красивой, как сам мэр. Она улыбнулась Лизе и поставила на стол рядом с креслом поднос, на котором уместились чайник, две чашки и какая-то еда, при виде которой у Лизы загорелись глаза.

— Я принесла чай и печенье. Ты любишь печенье?

Лиза смутилась, потому что она не знала, что это такое. Она не заметила, как господин Пьер досадливо поморщился от бестолковости своей служащей, он понимал, что Лиза, скорее всего, никогда не ела печенья.

— Спасибо, Эльза, — сказал господин Пьер. — Дальше мы уж сами. Можете идти.

— Так, значит, ты живешь с мамой? — спросил мэр, наливая чай Лизе и себе и подвигая к ней поближе печенье.

Лиза кивнула и положила в рот печенье. Оно было немного жестковатое, но очень вкусное. Ей хотелось есть и есть это печенье бесконечно.

— Тебе нравится наш город?

— Не особенно.

— Да? А почему?

— Здесь очень грязно и много крыс. Я их боюсь. Их очень много.

— Это так. Но, понимаешь, там, где мусор, там всегда живут крысы.

— А разве нельзя убрать мусор? — спросила Лиза, поедая печенье.

— Можно, — улыбнулся мэр. — Но для этого надо, чтобы кто-то согласился пойти на эту работу.

— Никто не соглашается?

— Никто. Пока никто.

— Я бы согласилась.

Мэр рассмеялся.

— Да, но ты еще очень маленькая.

— Я предлагала маме убирать мусор, но она не соглашается.

— Как убирать? — не понял мэр.

— Руками брать и убирать, — пояснила Лиза. — Но его так много, что не получится, наверное.

— Да, так не получится. Надо, чтобы каждый захотел навести порядок около своего дома. И тогда приедут специальные машины и все увезут. Но пока никто не хочет этим заниматься. Но мы разберемся с этим. Скоро разберемся.

Снова появилась Эльза. Она протянула Лизе бумажный пакет. Лиза несмело взяла.

— Ну, что же, Лиза, — сказал мэр, поднимаясь, — меня ждут дела. Я очень рад был с тобой познакомиться. Ты на какой улице живешь?

— На Южной.

— Хорошо. Мы с тобой еще обязательно встретимся и побеседуем о разных важных вещах. А сейчас Эльза тебя проводит.

Лиза направилась к двери.

— И еще. Если тебе нужна будет помощь, ты можешь ко мне обратиться.

— Спасибо, господин Пьер, — улыбнулась Лиза и скрылась за дверью.

Она попрощалась с Эльзой и вышла на крыльцо. Там уже металась бледная Ада, не зная, куда делась ее дочь.

— Ты где была, Лиза? — бросилась к дочери Ада.

— Я была в мэрии.

— Господи, как же я испугалась. Думала, куда ты пропала. В мэрии?! — дошел, наконец, до Ады смысл Лизиных слов. — Что ты там делала? Тебя туда затащила охрана? Они что-то сделали с тобой? Тебя били?

— Нет, ты что. Я пила чай с господином Пьером. Он меня пригласил. И вот что он мне дал. Смотри.

Лиза протянула матери бумажный пакет. Она с недоверием взяла его в руки и заглянула внутрь. В пакете было печенье, консервы и несколько денежных купюр. Ада ошеломленно смотрела на дочь, не веря в реальность происходящего.

6.

Фермерша Лиона, в простонародье толстуха Ли, подперев бока руками, с гордостью осматривала свое поле. Ее сердце пело: урожай овощей выдался на славу. Развесистые кусты картофеля с мощными сочными ветками обещали не меньше десятка увесистых плодов под кустом. Капуста трескалась от бурлившего в ней сока и так и просилась в пирог или в бочку для засолки. А еще были здесь томаты, баклажаны и кукуруза. Ничего не скажешь, год удался.

Это поле должно принести Лионе немало звонких монет, а что некому будет продать (будь неладно это нищебродское место), придется раздать. Она никогда не жадничала и щедрою рукой отдавала соседям, а также и другим людям, которые обычно просят подаяние, овощи для пропитания. Конечно, не бог весть какая еда, а все-таки еда, и в голодное время спасает.

По краю поля, подтягивая искалеченную в уличных разборках ногу, шел старый сосед толстухи Ли, Иван. Она его заприметила еще издалека, но виду не подала: не след ей, почтенной женщине, орать на всю округу.

— Матушка Ли, приветствую тебя, — сказал мужчина, приблизившись.

— И тебе здравствовать, сосед, — ответила Лиона.

— Вижу, работы тебе привалило, — Иван кивнул на поле.

— Да, привалило и слава создателю.

— А то, — согласился сосед Лионы. — Могу помочь.

— Давай, и банду свою веди.

— Какая там банда, — махнул рукой Иван. — Всего-то и осталось три калеки. Никого уж нет. Жизнь тяжелая, работы нет.

— Да, пожалуй, что так. Жизнь тяжелая, соглашусь. Но работа есть. Например, у меня всегда есть работа.

— Ну это не для каждого. С землей надо особый язык знать. Не умеем мы.

— А я бы научила, — улыбнулась Ли. — Но, как говорят, хозяин — барин.

Они помолчали, не отводя взглядов от поля.

— Ну так, значит, поможешь? — спросила Ли.

Иван кивнул.

— Тогда начнем с утречка завтра, — сказала она. — Приводи, кого найдешь. И я тоже поспрашиваю. Всем скопом и управимся.

Толстуха Ли засучила рукава и потянула могучими руками куст картофеля.

— Ты, я вижу, решила начать прямо сейчас, — заметил он.

— Покопаюсь немного, обещала на пару-тройку дворов забросить картошки.

— Заказ, значит.

— Вроде того. Да еще надо подкинуть пропитания Еве, она уже совсем дошла до ручки.

— Да, мэрия совсем редко стала давать пайки.

— Вроде снова начинают, я слышала.

— А тебе не жалко просто так раздавать-то свое?

— Нет, не жалко. Мне бог посылает. А потом, где оно свое-то. Нет здесь ничего своего в этом мире, всё чужое. Всё оставим когда-то и уйдем.

Иван молча кивнул головой.

— Если хочешь, можешь взять себе овощей сейчас.

— Нет, спасибо. У меня еще есть еда.

— Ну как знаешь.

Лиона принялась проворно рыть картошку, мурлыча себе под нос какую-то песенку. Надо сказать, Лиона часто пребывала в хорошем настроении, когда была занята работой на своем поле. Она, одна из немногих в городишке, знала другие места и жила раньше в теплом южном крае, где и научилась земледелию. Как ее занесло сюда, Лиона никому не рассказывала, вместо этого она обожала вспоминать те места, где жила в прежние более счастливые времена. В зимние вечера, когда работы для фермера нет, любила Лиона устроить посиделки в своем доме, угостить своих приятелей — стариков, с кем она водила дружбу, и попотчевать их байками о своей родине. Долговчане, никогда не знавшие других мест, открыв рты, слушали о чистых и красивых землях, где ласковое солнце согревает щедрые пашни, а плодородная почва и волшебная вода растят столько всякой всячины, что ее и девать-то некуда.

— У нас были огромные плантации винограда. Сортов куча. Такие большущие гроздья на ветках. Черные и зеленые крупнющие ягоды. Мне даже снится этот виноград. Часто снится. И этот запах. Я даже во сне чую этот запах. Потом не хочется и просыпаться.

— Ты хотела бы вернуться туда? — спросил ее однажды Иван, и сразу как-то сникла Лиона, в глазах появилась печаль, как у бездомного пса.

— А кто бы не хотел, — тяжело вздохнула Лиона, — а только не знаю, будет ли это.

— Да-а-а, отсюда не вырваться, — поддержала разговор полуслепая Елена, соседка Лионы из домишка напротив.

— Посмотрим, — сказала толстуха Ли и почувствовали все в ее голосе не то решимость добиться своего, не то скрытую угрозу кому-то, кто смеет ее здесь держать.

— Не знаю никого, кто уехал отсюда на моей памяти, — сказала Елена. — Все сидят по своим крысиным норам.

— А никто и не пробовал, — отрезала Лиона.

— Да как же попробуешь тут, если чуть что сразу охрана появляется и того гляди ребра тебе пересчитает, — заметил Иван.

— Посмотрим, — упрямо сказала Лиона.

— Да что тут смотреть, — тянула Елена. — Никуда тебе не деться отсюда, матушка ты наша.

— Посмотрим, — сверкнула глазами Лиона. — Ты лучше ешь пирог с капустой. Еще чая, сердешная ты моя?

— А как же, еще-еще, — закивала седой головой Елена. — Где такого чайку еще-то попьем, только у тебя, матушка ты наша, благодетельница.

— Ну уж так и благодетельница, — смутилась Лиона. — Скажешь тоже.

Лиона рыла картошку и удивлялась урожаю: руки находили и находили в земле всё новые крупные в пупырышках плоды, когда казалось, что уже всё вычищено и вынуто. Она смахивала пот со лба тыльной стороной руки, разгибалась ненадолго, чтобы перевести дух и снова запускала руки во влажную почву. Не прошла она и трех шагов, как лоток уже был полон до краев и ей пришлось таскать свою добычу во двор, чтобы освободить место под новую порцию даров.

На стук Лионы заскрипел колесами инвалидного кресла Том, когда она привезла ему в тачке картошку. Он широко распахнул скрипучую калитку, отъехав чуть в сторону, и скупо улыбнулся.

— Я тебе буду должен, Лиона, — виновато сказал он. — Пособие обещали, но еще не дали.

— Ладно, не бери в голову.

— Вижу, ты еще кому-то везешь? — кивнул Том на остатки плодов в ее тачке.

— Это Еве. Не видал ее? Как она?

— Третьего дня выползала на улицу, видел, постояла чуток, да поковыляла обратно к себе.

— Да, болезнь, — тяжело вздохнула Лиона. — Замучилась она совсем. И помочь некому.

— Это так. Кто поможет? Только, если люди добрые сыщутся. Как ты, Лиона. Спасибо тебе. Выручаешь нас.

— Ой, да что я там выручаю, — махнула рукой она. — Картошкой да овощами когда, так они, чай, сами растут.

Лиона с трудом отворила тяжелую дверь в дом Евы. От сырых толстых досок шел запах гнили.

— Ева, это я, Лиона, — сказала фермерша, переступив порог дома.

Тяжелый запах гнили ощущался и здесь, только он имел другую природу: то гнило не дерево, но человеческая плоть.

— Я тут, — раздался голос Евы откуда-то из дальнего угла единственной комнаты, темной, с почерневшими от времени стенами.

Ева сидела в разобранной постели и заматывала распухшие ноги какими-то тряпками. Ее седые волосы выбились из-под платка и липли к мокрому от пота лицу. Перевязка давалась Еве с большим трудом. Она прикрыла ноги какой-то тряпкой, чтобы Лиона не видела ее гниющих язв.

— Болит? — спросила Лиона.

— Спасу нет, как болит, — Ева попыталась улыбнуться, как можно бодрее, но из этого ничего не вышло, испытываемое каждый миг страдание исказило ее лицо и оно уже не могло приобрести прежнего выражения, когда болезнь не была еще так жестока.

— Я слышала, отвары трав помогают, очищают и заживляют.

Ева горестно покачала головой.

— Уж все перепробовала. Что только ни делала, толку нет. Только хуже. Уже и боюсь лишний раз трогать. Вот только повязки меняю.

— Ну а к лекарю ходила?

— Эх, да что там, куда без денег.

— Бесплатный фельдшер при мэрии. Сходила бы.

— Там таких много, как я, не попасть к нему.

— А ты пробовала? — стояла на своем Лиона. — Не ходила ведь ты, Ева. Ну, верно же. Не ходила?

— Так куда же я пойду? Сама видишь, как оно.

— Ну да, — со вздохом согласилась фермерша, но не удержалась, попеняла: — Раньше надо было все же сходить тебе, Ева. Что же ты?

— Не думала я, что станет так-то худо. Ох, не думала.

— Я тебе картошки привезла. Сможешь приготовить?

— Ох, спасибо тебе, добрая душа. Что бы я без тебя делала, не знаю. А приготовить, приготовлю. Я ползаю немного по конуре своей. Наружу мне тяжело, далеко куда, а тут я ползаю, делаю мало-помалу себе, что нужно.

Лиону душил этот едкий, тошнотворный запах, бывший здесь повсюду, но она не спешила уходить. Она, превозмогая свое желание сбежать на свежий воздух, уселась на шаткий стул и продолжала говорить с Евой, понимая, что той не с кем перекинуться словом и она рада живой душе, оказавшейся в ее мрачном мирке. Она видела, как оживает, светлеет лицо Евы, да и ей самой становилось легче дышать в этом смраде. Как будто слова, обычные слова, произнесенные людьми, что-то меняли и в них самих, и в окружающем их неприглядном, гнетущем пространстве.

Фермерша толкала перед собой пустую тачку по пыльной дороге и все думала о Еве. С некоторых пор ей становилось страшно от мысли, что и она вот так же может, дожив до какого-то возраста, умирать в своей халупе всеми забытая и никому не нужная, без помощи и практически без средств к существованию. То пособие, которое платила мэрия особо нуждающимся, Лиона никак не могла считать средствами для жизни. Это были жалкие, ничтожные крохи, на которые можно только лишь волочить одну ногу в то время, как другая находится уже в могиле. И вот такого исхода для себя боялась толстуха Ли, боялась, что уйдет с годами ее сила, не сможет она работать от зари до темна на своем поле и попадет она в ту же колею, что и Ева. Чем дольше она жила и больше было насчитано ею собственных лет, тем крепче гнездился в ней этот страх. Не потому ли она, как будто откупаясь от ужасной этой участи, всегда, сколько живет она в Долгово, помогала таким, как Ева. Боялась быть такой, как они. А может быть рассчитывала, что придет время и кто-нибудь и ей вот так же привезет картошки в своей тачке.

На повороте к ее улице толпилось несколько женщин в линялых халатах и куртках поверх них. Невесть откуда налетевший холодный ветер задувал немилосердно, да и дождь накрапывал уже вовсю, а они продолжали судачить о чем-то. Они заметили толстуху Ли еще издали, в их глазах сверкнули неодобрение и враждебность.

— А вот мы сейчас и спросим у фермера нашего уважаемого, — с иронией и нарочито громко сказала одна из них.

Лиона сдержанно поздоровалась и остановилась посреди дороги.

— Как урожай нынче, Лиона? — спросила одна из них, не двигаясь с места, как бы показывая, что никто из них не считает предприимчивую фермершу за свою.

— Ничего, бог дал, — сдержанно ответила Ли.

Она уже давно приучила себя не обращать внимание на то, что многие демонстрируют ей здесь свою враждебность. Она знала, что всем хорошей не будешь, и потому смотрела на такое отношение сквозь пальцы.

— А мы вот обсуждаем совет нашего мэра, — продолжила та же женщина, поглубже запахнув куртку. — Он велит нам всем идти в фермеры. Говорит, нет денег вас всех кормить просто так. Что скажешь? Выгодное это дело?

— Дело как дело, — сказала Лиона. — Себя прокормить можно.

— Ну так не выгодное, значит? — настаивала собеседница фермерши.

— Я не жалуюсь. То, что здесь не продать, можно отправить в другие места. Кое-какие деньги дают за овощи.

— Вот, значит, как, — со скрытой издевкой сказала другая, стоящая боком к Лионе. — И здесь продается, и еще куда-то можно отправить.

— Знать, выгодное это дело, — подхватила третья. — Слышь, девки, пойдем и мы в фермерши. Будем, как Лиона, всем благодетелями. Все нам будут в ножки кланяться и ручки целовать.

— Кого это я облагодетельствовала? — с вызовом вздернула подбородок Лиона. — Стариков, которым картошки привезла пару раз?

— Ну, а хотя бы и их. Им вот никто ничего не привозит, а ты тащишь. Благодетельница!

— Это мое дело, кому мне что тащить, а кому не тащить, — отрезала фермерша и сдвинула с места свою тачку. — Что мне, у вас разрешения спрашивать? Ступайте в поле, растите там, что хотите, и распоряжайтесь потом всем этим, как бог на душу положит.

При этих словах поднялся галдеж.

— Вона, слыхали, как заговорила?

— Ну чисто мэр наш!

— А ей прямая дорога в мэры!

— А то как же! Назначат!

Лиона печально покачала головой и отправилась дальше. Вслед ей неслись их злые слова, но она не слушала, шла и не оборачивалась. Горечь хлынула в душу: кого она трогала, кому дорогу перешла, чтобы вот так ее сквернить языками прямо в глаза.

— Не слушай ты их, — раздался голос откуда-то из-за горы мусора и появился дряхлый старик с бельмом на глазу.

— Да я и не слушаю.

— Они это со зла говорят. А еще от жизни своей черной. Всё от этого.

— Да, — вздохнула Лиона. — Только я-то при чем? Я что ли им эту жизнь испоганила?

— Так, кто же станет разбираться в этом. У одной вот парнишку забрала охрана на стене третьего дня. У другой болячка какая-то приключилась. Умрет, знать. Кто же будет ее лечить без денег-то?.. Вот и кусают, как собаки. Злые от жизни этой своей. Не суди их.

— Да что там, — махнула рукой Лиона, снова трогая в путь свою тачку. — Бог им судья.

Как бы ни хорохорилась Лиона, а ей было очень неприятно это столкновение с соседями. Она, как человек миролюбивый, хотела бы добрых отношений с окружающими. Не в ее характере были склоки и сплетни, но то и дело приходилось ей сталкиваться с этим. Не любят люди тех, кто отличен от них. Она это давно поняла. А она, конечно, была отлична от них, тем, что работала на своей земле, растила горы овощей, кормила себя и стариков в округе, а не стояла, как они, в очереди за продуктовыми наборами у мэрии. Они всегда были единым целым, объединенные схожими взглядами и запросами. Было ощущение, что по одиночке они и не бывают. Всегда и всюду кучей, как стая собак, одинаково злых и облезлых они шли по жизни. Разве могла она рассчитывать на понимание и участие с их стороны? Разве могла она допустить такую мысль, что когда-то она подойдет к ним, войдет в их круг и начнет судачить о том и о сем. Просто, как соседка, живущая неподалеку. Нет, это было невозможно. Ее обществом были старики или инвалиды, которым она помогала пропитанием, остальные, среднего, одного с Лионой возраста или сторонились ее или проявляли откровенную враждебность.

Она старалась не судить их, говорила себе, что сама, наверное, будь она на их месте, вела бы себя так же по отношению к более удачливому и обеспеченному соседу, но обида с годами копилась. Что такого она сделала? Просто работала и ничего ни у кого не просила. Неужели это такое большое преступление, за которое надо карать презрением?

Как обычно, ответов на свои вопросы она не находила и мысленно отстранялась, прогоняла неприятные картины, занимая себя работой, которой у нее всегда было в избытке.

День уже близился к вечеру и можно было бы отдохнуть, но она решила продолжить уборку урожая. Тем более, что неожиданно холодало, а это значит, что скоро, видимо, зарядят дожди и, значит, надо было спешить. Она сделала несколько подкопов и запустила руки в землю. Холод потек по коже. Это было плохим знаком, значит, холода уже не за горами. Она рыла картошку и корила себя за то, что упустила столько времени, не заметила, как небо затягивается плотной хмарью, которая принесет много нудных и затяжных дождей.

Боковым зрением она увидела Ивана с лопатой на плече, шедшего к ее полю.

— Ты тоже заметила? — спросил он, подходя.

— Что?

— Да холод этот.

— Да, — сказала она, не переставая доставать плоды из земли. — Ругаю вот себя почем зря. Хожу себе, беседы веду, будто тепло еще будет. А где оно будет-то, тепло это?

— И не говори. Ну давай вместе копать, пока не стемнело. Где у тебя еще гурток?

— Во дворе. Там увидишь.

— Найду.

Лиона, несмотря на холод и тяжелое настроение, почувствовала тепло в груди. Не то от того, что она слишком быстро шевелила руками, не то от того, что коснулось ее теплое участие другого человека, так необходимое ей в этот мрачный и холодный день.

7.

— И не смей больше приходить так поздно, — прокричала Максу вдогонку Лера. — Ишь взял моду по ночам…

Он убегал из дома стремительно, не слушая мать. Громко хлопнула дверь и ее голос затих. Макс вздохнул с облегчением. Была бы его воля, он вообще бы никогда больше не вернулся в эту халупу с ее вечным запахом печной гари и крыс, плодящихся в подвале. Хотя по меркам отдельных его друзей, которые жили еще в более худших условиях, его жизнь, наверное, казалась им сносной. По крайней мере, мать находила чем накормить их и еда до последнего времени была в доме, хотя и не вдоволь. Отцу перепадала иногда работа и они кое-как перебивались. В общем, жизнь теплилась в их домишке.

Впрочем, Макс не особенно-то ценил то, что имелось у него. Ему было этого мало, слишком мало. Его душа постоянно пребывала в какой-то смуте, что-то там внутри него звало его неведомо куда, туда, где жизнь была устроена как-то иначе, не так безрадостно и тоскливо, как здесь. Он не знал, откуда в нем появились эти мысли об ином существовании, кто их посеял, но он точно был уверен, что нигде не живут так плохо, как в Долгово. И ему думалось, что вот если бы вырваться отсюда, как-то ускользнуть, исчезнуть из этого гнилого и поганого места, то началась бы у него совсем иная жизнь с другими возможностями, а главное, с другим настроением.

Но беда заключалась в том, что вырваться отсюда было никак нельзя. После того, как его дружка, драчуна и забияку Стаса, почти что на его глазах схватила охрана на стене, это стало особенно ясно. Иногда он жалел, что остался тогда там, в сырой и холодной траве, а не пошел со Стасом: уж лучше сгинуть где-то в каземате, чем тащить ноги каждый день в родной дом с его крысами и вопросами матери, что да как. Правда, Макс не был уверен, что Стаса держат в каземате или какой-нибудь железной клетке среди диких зверей (с них станется!), а не прибили просто там на месте. Да и никто не мог этого знать наверняка, все только гадали и судачили, не имея возможности понять, как там было на самом деле. Но все равно, думал Макс, если прибили, так даже еще и лучше: разом долой все проблемы с этой мучительной жизнью. И в такие минуты он особенно остро жалел, что не разделил он со Стасом его участь.

Для всей их ватаги, в которую входили они со Стасом, его потеря стала каким-то мучительным откровением, которое толкало их к действиям, смысл которых понять они еще пока не могли. Все свое время они проводили, сбившись в стаю где-нибудь на задах за горами мусора, разжигая костры из грязных коробок, валявшихся повсюду. Они понимали, что должны что-то предпринять и изменить свою жизнь, уж коль их заперли здесь. Прозябать в ветхих халупах и перебиваться крохами, как их матери и отцы, у кого они, конечно, были, они не хотели. Представить себя такими же жалкими неудачниками они не могли, уж лучше тогда смерть. Что-то они должны сделать и вырваться из этого болота, почувствовать себя людьми. Но что именно им следовало сделать, они не знали. Но наверняка она знали только одно, что не станут больше мириться с тем существованием, что было у них прежде.

День за днем они собирались в своем насиженном местечке и ломали голову над будущим планом своей жизни.

— Может, все-таки проверить хорошенько, нет ли проломов каких в этой стене, — сказал в один из дней Мишаня, толстый увалень с железной хваткой могучих рук.

— Да откуда они там? Сам-то подумай, — отмахнулся Гарик, худосочный паренек с торчащими из-под кепки ушами.

— Думаешь, ты один такой умный, — поддержал его румяный весельчак Ник. — Много нашлось бы охочих до такой дырочки.

— Они, наверное, все дырки там на учете держат, — кивнул в сторону стены Макс. — Мы искали со Стасом, не нашли. Нет их там. Точно вам говорю.

— А вот интересно мне, почему это вы все тайком сделали? Никому ничего не сказали. А? — в голосе верзилы Мустафы прозвучала скрытая угроза.

Стая насторожилась. Все глаза повернулись в сторону Макса. В некоторых вспыхнули огоньки недоверия. Он почувствовал, как холодок потек по спине. Он знал, что могут побить, налетят кучей и потом оправдываться будет поздно. Надо было срочно что-то сказать, усыпить их появившееся враждебное отношение, как к чужаку.

— Ну, мы не хотели… не хотели вас всех подставлять, — Макс старался говорить уверенно и спокойно, чтобы они не учуяли его страх. — Стас меня убедил, что так будет лучше. Что если мы все туда придем кучей, то это будет заметно и все спалимся.

— Ну да, а так вы вдвоем тихонечко ускользнете и поминай вас, как звали, — иронично заметил Гарик.

Стая одобрительно загудела..

— Он только и должен был идти. Стас.

— Как это? — спросил Ник.

— Типа, эксперимент такой что ли? — уточнил Гарик.

— Ну да. Я и не должен был с ним идти, — врал Макс, честно глядя в глаза своим дружкам. — Если бы у Стаса все получилось, можно было втихую и другим так же переправиться на ту сторону.

— Да? — с недоверием спросил Мустафа. — А не врешь, братан?

— Ну а что бы я тогда не пошел? — вопросом ответил Макс.

— Ну мало ли, может, ты в штаны наложил, — предположил Мустафа.

Стая опять одобрительно заворчала. Но Макса уже было не остановить, он знал, что ему говорить.

— Так я бы тогда и вам ничего не рассказал, — уверенно говорил Макс, в душе проклиная себя за то, что он так не сделал. — Как бы вы узнали, что я там был? А? Как? Стаса-то нет.

— Ну да, — поддержали его пацаны.

— Вот, а так я здесь и говорю вам, что нечего туда соваться. Проверено.

Стая закивала. Недоверие потихоньку угасло и разговор вошел в прежнее русло. Макс почувствовал, как с его плеч свалилась гора.

— Надоело так жить, — вздохнул Мишаня. — Дома жрать нечего, предки грызутся меж собой. Как собаки, чисто.

Пацаны понимали, о чем говорит Мишаня, потому что каждый из них жил так же, а некоторые и того хуже — с одной матерью, которая только и приносила домой пособие да продуктовые мэрские наборы. Люди ненавидели всех вокруг, а особенно их злость была сильна к мэру и его работникам. В их глазах они выглядели благополучными, сытыми, отмытыми. Они жили совсем в других жилищах, которые смотрели на мрачный и неустроенный Долгово чистым окнами и выкрашенными веселыми фасадами. Это особенно злило народ.

В дни, когда выдавались пособия и продукты, с самого раннего утра толпа хмурых и озлобленных людей собиралась вокруг мэрии и зло судачила о том, как припеваючи живет господин Пьер и его люди.

— А то можно пойти в фермеры, — предложил Гарик и раздался смех. — Зря смеетесь. Точно. Моя мать говорила, что давеча мэр предлагал идти повально всем в фермеры.

— Что? В фермеры?

— А больше ему ничего не надо?

— Во придумал!

— Придурок!

— Урод!

— Да ему-то что? Сидит, сука, на деньгах!

— В фермеры! Да-а-а…

— Это на земле корячится всю жизнь! Ну уж дудки!

— Вот пусть сам и идет!

— А моя мать так и сказала: надо ему, пусть сам и идет.

— Так и правильно!

— Да пошел он к черту вместе со своей мэрией!

Сегодня, когда Макс подошел к свалке, все уже были в сборе и даже наблюдались новые лица. Это был какой-то мало незнакомый Максу веснушчатый паренек в грязной куртке с вырванными карманами и надорванным капюшоном. Парень пользовался явным успехом, все глаза были устремлены на него. А он, нисколько не тушуясь, говорил уверенно, время от времени сплевывая сквозь дыру в передних зубах.

— Ну и что ты? — спросил Мустафа парня, который отвлекся на подошедшего Макса и ненадолго замолчал.

— Да, так что сделал я? — бойко заговорил паренек. — Я рассудил, что у бабки этой могут быть деньжата. Ну она живет одна, тощая, как скелет, значит, деньги копит, не жрет ничего.

— Ты ее откуда надыбал бабку эту? — спросил кто-то из-за спины у Макса.

— Откуда? — усмехнулся парень. — Ты слепой что ли? Тут полно таких. Ну эта живет в конце моей улицы. Так вот. Решил я это дельце обстряпать. Ну и полез к ней ночью в ее хибарку.

Стая затаила дыхание. Это было что-то новое. Все это почувствовали. Этот парень, возможно, скажет сейчас что-то такое, что даст им путь, покажет дорогу к другой жизни, которую они искали. Наиболее сообразительные уже понимали, о чем идет речь и навострили уши.

— Дверь там у нее, как она сама. Толкни и развалится, — стая сдержанно захихикала. — Открыл, значит, дверь я эту. А она даже и не на запоре была. Во старуха дает! Никого, знать, не боится.

Парень многозначительно замолчал.

— Ну и?.. — колюче спросил Мустафа. — Ждешь особого приглашения? Пришел, так говори, а не тяни кота за яйца.

— Ну, короче, забрал я у нее все деньжата, — он похлопал по карману куртки. — Вот они здесь у меня.

— А как нашел?

— Нашел? Да я и не искал. Она сама отдала. Я только ножичек ей под ее горло подпер, так и отдала. Вот, значится, как.

— И тебя охрана не схватила? — спросил Ник.

Парень скрипуче рассмеялся и снова сплюнул сквозь щель в зубах.

— Ты видел хоть раз эту охрану в городишке-то? Они только стену охраняют. Вот, пацаны, я понял, что охране этой главное стена, чтобы никто за нее не шастал и не убег. Что здесь творится, их вообще не волнует. Не их это вопросы.

— Ну так, а в Долгово есть же копы.

— Копы? Да эти три толстых мужика, там в будке на площади, они и с места свои задницы не сдвинут. Думаешь, они пойдут искать обидчиков какой-то дряхлой старухи? Как же, бегут и тапочки теряют. Да и старуха эта как доберется до тех копов, когда она на ладан дышит? Нет, всё, денюжки мои, старуха осталась с носом.

Стая призадумалась, получив информацию к размышлению, закрутила винтиками, соображая, как получше ее применить.

— Так что это получается, братцы, — просиял Мишаня. — Этак можно в любой дом зайти и взять, что хочется. Деньги, еду. Круто!

— Ну, положим, не в любой, — сказал Ник.

— Ну да-да, не в любой, — согласился Мишаня. — Где есть мужик, туда соваться не стоит. Хотя…

— Вот именно. Если налететь всем скопом, то от мужика останется мокрое место, — вставил свое веское слово Мустафа. — Ну что, братаны, как вам мыслишки этого пацана?

Толпа принялась жарко обсуждать саму идею, а также детали ее воплощения. Причем, получалось так, что деталей-то этих было негусто: подобрать жертву, а там — дело техники. А жертв таких на каждой улице найдется не по одному десятку.

— Только вот, пацаны, все равно можно нарваться, — сказал Макс.

— Брось ты, не бузи, — ответил кто-то из темноты.

— О чем ты? Все нормально, — успокоил Мишаня.

— Мужики могут начать охранять улицы, — стоял на своем Макс.

— Фи! Напугал! А мы сзади зайдем, — сказал Гарик, поправляя кепку.

Все заржали.

— Нет, правда, это реально круто, — подвел итог обсуждению Мустафа. — Это будут наши деньги. Создадим общак и будем их делить поровну между всеми, кто работал.

— Сразу после ходки, — предложил Ник.

— Ну можно и так, — согласился Мустафа. — Главное, у нас будут деньги. Можно купить еды, бухла. Заживем, пацаны!..

— А старух будем мочить? — спросил кто-то.

— Если не будут отдавать монеты, то запросто, — сказал новый член их ватаги. — Да че там мочить. Тюкнул по репе разок, вот уже и покойник. Нет проблем.

Все согласились, что, действительно, какая проблема справиться с бабкой. Да пусть ее, пожила свое.

Расходились далеко за полночь, обнадеженные, в предчувствии чего-то нового, интересного. Макс шагал по свалке вместе с Гариком. Он слушал его планы, излагаемые сумбурно, взахлеб, и сам вдохновлялся. Он понимал, что тот парень предложил, в общем-то, дельный план. И, скорее всего, нет у них другого пути, как только заняться этим делом. Его немного смущал тот факт, что дело это грязное, придется шарить по этим ветхим, вонючим старческим халупам в поисках денег и их еды, а то и руку надо будет приложить, чтобы престарелое существо не дергалось больше и не коптило небо. Как по Максу, так это была настоящая грязь. Честно сказать, он плохо представлял себя в этом качестве. Но он успокаивал себя тем, что сложно это только в планах, в живую все пойдет само по себе. И стоит сделать это раз-другой, потом будет проще, будничнее что ли. Главное, не смотреть на этих существ как на людей, таких же, как его мать, отец, он сам. Нет, это всего лишь жертвы, отжившие свое, а теперь им пора на свалку.

— Я вот только не пойму, мы что туда всем скопом попрем? — спросил Гарик, неожиданно остановившись.

— Куда? — не понял Макс.

— Ну к этим, за добычей.

Макс пожал плечами.

— Да какая разница?

— Нет, ну как же, разница есть, — возразил Гарик. — Скопом, конечно, проще, налетели и всё. Но, с другой стороны, и делить надо на всех.

— Решим потом, — отмахнулся Макс.

— А ты бы, как хотел?

Этот вопрос его озадачил. И, правда, а как бы хотел он: просто поприсутствовать и остаться в тени или взять на себя главную роль? В зависимости от степени участия была бы и награда. Но зато нужно больше вложить труда и напряжения. Так чего бы он хотел для себя, какой степени участия в этом деле? Он пока не знал ответа на этот вопрос.

— Ладно, пошли по домам, — хлопнул его по плечу Гарик, не дождавшись ответа.

И они побрели своими тропами каждый по своим углам.

***

Они вчетвером — Роберт, Диана, Майкл и Петр, — не отрываясь, следили за картинками на мониторе.

— Думаете, они это всерьез? — спросила Диана, кивнув на монитор. — Эти парни говорят серьезно?

— А разве похоже, что они шутят? — в своей обычной манере вопросом на вопрос ответил Майкл. — Конечно, всерьез. Я уверен.

— Да они же еще мальчишки, — возразил Петр. — У них комплексы. Просто выпендриваются друг перед другом.

— Отстаивают лидерство? — предположила Диана.

Майкл покачал головой:

— Вряд ли. Эта их жизнь не устраивает никого из них. Они ищут лучшей доли. И вот додумались до этого.

— Есть черта, которую не так-то легко переступить человеку, — сказал Роберт.

— Думаю, в некоторых условиях это люди делают. И делают легко, — уверенно заявил Майкл.

— Ты хочешь сказать, что они пойдут и убьют? — со страхом сказала Диана.

Майкл пожал плечами. Диана перевела взгляд на Петра.

— Хотите кофе? — вместо ответа спросил он.

— Нет, в другой раз.

Она ушла.

— Диана всегда так расстраивается, если что-то идет не так, как она ожидает, — сказал Майкл.

— Думаешь, она из-за этого? — спросил Петр

— А из-за чего?

— По-моему, она очень добрая и всех жалеет.

Майкл рассмеялся:

— Да? А ты, братец, не влюблен ли в нее?

Петр покраснел и ничего не ответил.

8.

Лиза, держа в одной руке игрушечную лопатку, а в другой — одноухого кролика, сосредоточенно разглядывала гору мусора около своего дома. Весь хлам, копившийся в доме, выбрасывался сюда. И поэтому свалка имела разнородную структуру, в которой намешано было всякого материала и разных форм: коробки, деревянные ломаные конструкции с торчащими ржавыми гвоздями, грязное тряпье, битая посуда и стекло. Одним словом, то, что отжило свое в доме Ады, а также и тех, кто жил в нем до нее, было выброшено сюда. И так поступали все в округе. Если бы кто-то спросил их, а не раздражает их глаз весь этот хлам, сложенный горами перед их домами, они бы, наверное, только пожали плечами: ну а что, здесь всегда были такие порядки и с чего бы им их менять. Все здесь жили среди грязи и мусора, но никто не обращал на это внимания. Свалки были привычной деталью местного ландшафта, на который смотрели столь же безразлично, как и на траву под ногами.

Лизе не нравилось то место, где она жила. Она, как и многие обитатели Долгово, не хотела здесь жить, хотя и была еще совсем крохотной. Она мечтала попасть в прекрасный-препрекрасный город, такой, какой она видела на картинке, висящей на линялых обоях на стене в ее комнате. Картинка была маленькой, но на ней хорошо были видны светлые дома, увитые зеленью, цветы под окнами и слепящее солнце, щедро освещавшее это чудесное место. Лиза частенько подставляла стул к стене, забиралась на него и долго-долго смотрела на это малюсенькое окошечко в другой мир. Она изучила картинку в деталях, а то, что не уместилось на ней, она рисовала себе в своем воображении. Мысленно она была там, среди красивых домов и ласкового солнца, не спеша шла по улице, впитывая в себя мельчайшие штрихи этого удивительного места, дышала солнечным воздухом, наполненным запахом цветов. Ей не хотелось отрываться от картинки на стене и обращать свои глазки, только что смотревшие на красоту и чистоту, на свалки, грязь и запустение, окружавшие ее повсюду. Мир, в котором она жила, угнетал и печалил ее. Ей было очень неуютно в нем.

— Ну что ты нашла в этом? — удивлялась Ада стояниям Лизы перед картинкой на стене. — Не понимаю.

Лиза ничего не отвечала матери, она чувствовала, что та не поймет, да и не умела она рассказать о том, что жило внутри нее.

Она уже давно присматривалась к этой горе мусора около их дома и думала, как можно это убрать. Ей представлялась совсем чистое пространство с зеленой травкой, на которой можно было бы играть или бегать босыми ножками, когда тепло. Но это большая гора всем своим безобразным видом с превосходством возвышалась над маленькой девочкой, как бы насмешливо говоря: ну, и что ты можешь против меня, смешная глупая девчонка. Однако Лиза не отступала, она прикидывала, что бы можно было с этим сделать.

— Мама, а куда можно переложить весь этот мусор? — спросила она однажды у Ады.

— Как это переложить? — удивилась она. — Куда? Зачем? Ну что за фантазии опять, Лиза?

— Это плохо, что он там лежит. Некрасиво это. И пахнет он. Фу-у-у…

— Да что ж плохого-то? Ну лежит себе и пусть лежит. Вон посмотри, у всех лежит.

— Ну и что, что у всех? — стояла на своем маленькая упрямица. — А у нас будет чисто и красиво.

— Да куда же мы его уберем? — недоумевала Ада. — И как? Руками будем носить?

— Вот, когда я была в мэрии, господин Пьер сказал, что он наведет порядок.

— Опять ты за свое? Далась тебе эта мэрия. Господин Пьер… Ну вот пускай господин Пьер твой и наводит порядок, а я тут ни при чем.

— Но мусор ведь наш, — резонно заметила Лиза, чем смутила мать, и та замолчала.

Идея навести порядок и хотя бы чуть-чуть приблизиться к заветному идеальному миру на картинке не оставляла Лизу. Она знала, что даже и здесь, в Долгово, существует маленький островок чистоты и опрятности. Конечно, она имела в виду мэрию и прилегающую к ней территорию, ограниченную городской площадью. Тот случай, когда она неожиданно оказалась в мэрии, стал настоящим откровением для нее: она своими глазами увидела, в каких условиях могут находиться люди. Она вдохнула воздух, наполненный запахом свежей краски, тонким ароматом цветов, светом чистых окон, и поняла, как они с матерью должны жить. Только она не знала, каким образом этого можно добиться, как это получить. Но она верила: что-то надо делать и тогда это войдет в их жизнь. И этим «что-то» стала для нее та самая гора мусора, которая угрожающе взирала на нее всю ее жизнь. Она точно знала, что начать нужно именно с этого.

Сегодня Лиза решила сходить на разведку в конец улицы. И она отправилась туда вместе со своим одноухим кроликом в надежде найти там местечко для их хлама.

— Знаешь, кролик, нам обязательно нужно убрать этот вонючий мусор от нашего дома, — шептала Лиза кролику, прижимая его к груди. — Мама пока не понимает, как это важно. Но она поймет. Я знаю. Вот только увидит, как становится чисто и красиво около дома, так и поймет. И, наверное, тоже возьмется за эту работу. Но пока мы с тобой должны ей в этом помочь. Мы ведь поможем ей, правда?

Кролик ничего не мог ответить Лизе, только таращил на нее свои круглые глаза. Она продолжала говорить с ним, пока шла к околице. Это было совсем недалеко от ее дома, но она раньше никогда не ходила сюда. И поэтому ей было немного боязно. Ни одна живая душа не встретилась девочке на ее пути, нигде не стукнула калитка, никто нигде даже отдаленно не издал живого звука. Мертвая тишина была ей проводником в ее дороге.

Последние домишки остались позади, и она ступила ногами в высокую пожухлую траву: пыльная ухабистая дорога здесь круто обрывалась, сливаясь с травой. Вдалеке маячила долговская стена с ее охраной, а до нее тянулась нескончаемая эта травяная пустошь, ни кустика, ни деревца. Лиза своим детским умом понимала, что эта трава могла бы вместить в себя не только их мусор, но и соседский тоже весь без остатка. И здесь он лежал бы себе и лежал, никому не мешая. Да и крысы перебрались бы сюда вместе с ним, ушли бы от людского жилья.

Она оглянулась назад, прикидывая, как длинно придется ей ходить, если она начнет сама сюда таскать хлам из кучи. Дорога была приличная, хотя их дом и виднелся отсюда ее взору.

— Далеко, — вздохнула Лиза. — Как думаешь, справимся мы с тобой одни? Не знаешь… Вот и я не знаю.

Она стояла и смотрела, не зная, что делать, пока не пришла в ее голову мысль:

— А знаешь что, давай попробуем. Прямо сейчас и попробуем.

Лиза сообразила, что для успеха ее нелегкого предприятия надо перемещать мусор массово. Но для этого нужно было какое-то подручное средство, в которое можно было бы складывать отходы и возить. Очень бы пригодилась тележка, но, во-первых, Лиза была еще слишком мала, чтобы возить тачку, а, во-вторых, тачки у них попросту и не было. Так что этот вариант никак не мог быть применен в реализации ее плана. Оставалось найти какую-то емкость, которая могла бы вмещать в себя предметы со свалки и которую можно было тащить на веревке.

Девочка обошла свалку вдоль и поперек, но ничего подходящего, что можно было бы использовать в качестве этой емкости, не находилось. Зато на глаза ей попалась добротная коробка из прочного картона. Она вытащила ее на дорогу и поняла, что этот предмет ей пригодится. Она знала, где у матери во дворе хранится моток веревки. С помощью большого ржавого гвоздя Лиза проделала две дырки в стенке коробки и вставила туда веревку. Теперь осталось только наполнить коробку всяким хламом. Так она и сделала. Когда коробка была заполнена мусором, сверху она посадила своего кролика.

— Смотри, чтобы не развалилось, — сказала она ему и двинулась в путь.

Ада хватилась Лизы только после заката солнца, когда та не пришла ужинать. Так бывало, что девочка играла во дворе и мать была спокойна. Но сегодня, когда она вышла во двор и позвала дочь, никто не отозвался. И Ада забеспокоилась. Она вышла за калитку, но и здесь Лизы не было. Тогда она выскочила на дорогу, безумно озираясь с поисках дочки, ей мерещилось самое плохое.

Она бросилась к соседям напротив, забарабанила в дверь.

— Не видели вы мою дочку? — спросила она, когда дверь ей отворил хозяин-старик.

В ее голосе уже звучало отчаяние, она представляла, как будет бегать по всей околице, искать, расспрашивать, и все только будут разводить руками и качать головами. Холод потек по ее спине от этих мыслей. И этот старик, конечно же, будет первым, кто так ей ответит.

Но старик сказал другое:

— Девочку? — громко переспросил он. — Видел-видел, как же. Я ее видел в окно. Недавно.

— Куда она пошла? Не знаете, куда она пошла? — громко, чтобы услышал старик, спросила Ада.

— Она пошла куда-то туда, — он махнул рукой в сторону.

— Что? — не поняла Ада. — Вы ее давно видели?

— Да только что. Она все время ходит туда-сюда, туда-сюда. Берет мусор из кучи и куда-то его несет. Чудная такая малышка.

— Мусор? — озадаченно переспросила Ада, до которой, наконец, стало доходить, что ее маленькая упрямица решила все-таки сделать то, о чем она не раз заводила разговор.

Она вышла на дорогу и увидела чумазую Лизу с кроликом в руке и коробкой на веревке. Мать бросилась к дочери, подхватила ее на руки и расцеловала.

— Мам, ну ты что? — смутилась Лиза. — Я же не маленькая. Поставь меня.

Ада выпустила дочку и присела рядом на корточки.

— Я потеряла тебя. Куда ты делась? Где ты была?

— А ты не будешь меня ругать? — решила заручиться поддержкой девочка. — Не будешь? Скажи.

— Да я уже все знаю, что ты надумала, — засмеялась Ада.

— Знаешь? Откуда?

— Сосед видел тебя из окна.

— А-а-а. Ну ладно. Так что скажешь?

— Зачем тебе это, Лиза? Смотри, ты вся перепачкалась.

— Не знаю. Я хочу, чтобы было чисто.

— Как на картинке? — улыбнулась Ада.

Лиза кивнула.

— Не знаю, что тебе сказать, дочка. Тут целая гора мусора. Как ее уберешь?..

— Помаленьку.

Ада рассмеялась.

— Ну и куда же ты его носила? Мусор этот.

— В траву, — показала рукой Лиза. — Там в конце улицы. Он там никому не помешает.

— В такую даль, — покачала головой Ада. — А кролика-то зачем с собой таскаешь? Он только мешает тебе.

— Что ты, он помогает мне, — Лиза доверчиво заглянула матери в глаза: — Ну так ты не будешь меня ругать?

— Не буду. Ну идем кушать.

Они направились к дому и тут Ада обратила внимание на впадину в свалке. С самого края вместо нагромождения отходов зияла почва.

— Это все ты? — удивилась она.

Лиза гордо кивнула.

— Да ты утомилась, наверное? Столько перетаскать. Как ты смогла столько-то? Ты же еще маленькая.

— Нет, я уже большая, — с достоинством сказала Лиза.

Они ужинали и Ада украдкой наблюдала за дочкой. Она вдруг стала вести себя, как взрослая. За столом сидела спокойно, не вертелась, не разговаривала и думала о чем-то своем.

— Ты будешь продолжать? — спросила мать.

Лиза кивнула и испытывающе посмотрела на мать, думая, что она станет возражать.

— Знаешь, я тебе помогу, — добавила Ада.

— Будем вместе мусор убирать? — глазки Лизы загорелись радостью. — Правда? Ты тоже станешь таскать мусор?

— Ну я должна тебе помочь. Верно? Тебе ведь тяжело. Там его очень много. Ты не справишься одна.

— Да, там его целая гора.

— Не знаю только вот, что скажут соседи.

— А что они могут сказать? — поинтересовалась Лиза. — Они станут возражать?

— Нет, ну они не будут возражать. Разве это их дело. Но просто могут сказать, вот, мол, самые умные что ли или перед мэром выслуживаетесь, чтобы он вас похвалил, обратил на вас внимание.

— Да? Они так скажут?

— Не знаю. Могут сказать.

— А для тебя это важно? То, что они скажут.

Ада пожала плечами.

— В общем-то, нет. Но не хочется выделяться. Здесь никто так не делает. Понимаешь? И здесь не любят тех, кто не как все.

— Как это?

— Ну как тебе объяснить?.. Если у кого-то есть что-то, чего нет у других, то он уже не как все, он не со всеми, на него смотрят косо.

— А что это? Чего нет у других?

— Например, деньги. У всех их мало, а у некоторых они есть. И это уже плохо для всех остальных.

— Но хорошо для того, у кого они есть? Правда же? Вот, помнишь, нам мэр дал денег? Мы тоже были не как все. Да?

— Да, но об этом никто не знал. Вот если бы он стал нам давать деньги каждый день, то об этом бы все прознали и стали бы нас избегать, говорить о нас плохо.

— А-а, я поняла, — сказала Лиза. — Если мы уберем мусор, у нас будет чисто, будет расти травка. А этого нет у других и они станут на нас злиться.

— Да, правильно.

— Но они же могут такое устроить у себя. Чтобы чисто и травка росла. Для этого только нужно убрать мусор и все.

Ада рассмеялась и потрепала волосы на голове у дочки.

— Какая ты у меня умная.

— Так мы завтра пойдем, мама?

Ада кивнула и стала убирать посуду со стола. А Лиза отправилась чистить своего кролика, который порядком испачкался, пока они возили мусор в траву за околицу.

9.

Пока Алина прозябала в топком болоте серых будней, до начала своего второго романа с фермером Анджием, в доме ее было трудно дышать от зла и ненависти, проливаемой ею на своих домочадцев и, в особенности, на детей.

— А ну-ка замолчали! Быстро! Кому я сказала! — со злостью кричала, по обыкновению, Алина на своих троих детей.

Те ненадолго притихали, растаскивая каждый в свою сторону игрушки на полу. Впрочем, вынужденное молчание не могло быть долгим: после окрика матери их извечное недовольство друг другом выливалось сначала в ворчание, затем вновь переходило в яростные крики.

И тогда она налетала на них, как коршун, драла за волосы и расталкивала по углам. Поднимался невообразимый детский вой, смешанный с ее истеричными криками, ругательствами и проклятьями. Ненадолго наступала тишина, прерываемая сдерживаемым плачем и всхлипываниями. Потом всё начиналось заново. И так продолжалось весь день.

Алина тяготилась своими детьми, считала, не будь их, она могла бы еще попытаться устроить свою жизнь. В своих собственных глазах она видела себя достаточно привлекательной женщиной. У нее была хорошая фигура, которую не испортили ни роды, ни кормление детей грудью. К сожалению, Филипп не очень-то ценил достоинства своей жены, всегда находил к чему придраться: то посуда грязная, то еда плохая.

— Что ты приносишь, то ты и ешь. Не нравится еда, неси другие продукты.

— Другие! — взвился он. — Скажи спасибо, что еще это перепадает.

— Ну вот, так и не жалуйся на еду тогда, — отрезала она.

— Имею право! Ты сидишь дома и могла бы получше готовить, между прочим. Что тебе еще делать?

— Да, мне делать вообще нечего! — яростно подбоченилась Алина. — Сижу и отдыхаю. Просто вот сижу и ничего не делаю.

— Откуда я знаю, чем ты занята? Приходишь, здесь всегда бардак и еда приготовлена кое-как. Не нравятся мои продукты, катись к своему фермеру. Поняла?

— К фермеру!? К какому-такому фермеру, хотела бы я знать?

— К такому. Думаешь, я ничего не знаю? Мне все рассказали добрые люди.

— И что же такого они тебе рассказали твои добрые люди?!

— Всё рассказали. Что ты болталась с фермером, да только он тебя не взял. А я вот дурак взял. Знал бы, что ты такая шлюха, ни в жизнь бы не взял!

— Шлюха?! Я — шлюха?! Да? Я — шлюха?!

— Да, ты. И еще неизвестно, может, ты и потом бегала к нему. Или бегаешь.

— Да, бегаю! Как же, конечно, бегаю! Ты за порог, а я так сразу и побежала! Делать-то мне больше нечего! Бегай себе по фермерам!

Упоминание о фермере, с которым у нее, действительно, был роман, полностью выбило ее из колеи. И не то, чтобы она боялась, что ее в чем-то уличат, но странно было услышать от Филиппа об этом.

На фермера она возлагала в свое время большие надежды. Однако надежды остались надеждами, а выйти замуж ей пришлось отнюдь не за обеспеченного фермера, а за нищего Филиппа. И тот не знал главного: под венец она пошла не одна, а с чужим ребенком в утробе.

И надо сказать, она до последнего не оставляла надежды заполучить богатого фермера, она думала, что не сможет он отказаться от прелестницы Алины. В тот первый раз, когда она узнала о своем положении, она явилась к нему в лучшем своем платье. Однако Анджий был занят в коровнике. Назначенное свидание сорвалось из-за неожиданно отелившейся коровы. Алина нашла своего мужчину именно там, в коровнике, с руками, испачканными кровью. Она помнила, как невольно брезгливо поморщилась: не по ней была вся эта грязь. Он отослал ее в дом, где она промаялась долгое время прежде, чем он явился из своего коровника.

— Ты такая соблазнительная сегодня, — сказал он ей, когда умылся и сменил одежду. — Я ждал тебя весь день, моя птичка.

Он подхватил ее на руки и понес в спальню. Она счастливо смеялась, думая, что дело выгорит.

Когда они оба раздетые оказались в постели, Алина решилась:

— Знаешь, я хотела тебе кое-что сказать.

— Что? — спросил Анджий, подминая ее под себя.

— Я… я беременна.

Анджий остолбенел и выпустил ее из своих объятий.

— Ну нашла время, — проворчал он. — Что за фантазии еще? Какая беременность? Всё должно быть чисто.

— Нет, это не фантазии, это правда.

Анджий закурил и отстранился от нее. Она поняла, что это дурной знак, и вся похолодела.

— Понимаешь, у меня нет желания заводить семью. Это мне не надо. У меня работы по горло.

— Ну а как же я? — ее глаза наполнились слезами. — Куда я теперь с этим?

— Знаешь что, есть одна бабка, она всё сделает в лучшем виде. Будешь снова, как девочка. Я скажу, где она живет. Сходи к ней и всё будет нормально. Поняла?

— К бабке?! — с ужасом спросила Алина. — Ну уж нет. У меня подруга недавно умерла после этого.

Анджий только пожал плечами.

Так она и осталась с ребенком, от которого боялась избавиться традиционным для здешних мест способом. Она всегда страшилась боли и крови.

Потом по истечении нескольких лет в доме фермера она оказалась случайно. Он искал женщину почистить окна и навести порядок в доме. Она увидела это объявление около мэрии. Написанное ровным красивым почерком, оно навевало какие-то смутные надежды и перспективы, и она решила пойти. Она знала, что много там не заработает, но все-таки хотя бы какие-то деньги. Конечно, это было лукавство и самообман чистой воды. Алина за всю свою жизнь не заработала ни копейки. Она вышла замуж и семью полностью содержал Филипп. Так что заработки были не ее настоящей целью. Она надеялась, что увидевшись снова с Анджеем, сможет чем-то поживиться от его сытного пирога. Да и кто знает, может быть, вспыхнет меж ними прежняя страсть.

Для такого случая она принарядилась, надела свое лучшее платье в крупный горох, туго схватывающее ее всё еще упругую грудь. Перед уходом из дома она оглядела себя со всех сторон и, в общем-то, осталась довольна собой. Несмотря на частые роды, она по-прежнему в форме. Анджий должен обязательно ее захотеть, ведь она уже не та, девчонка, хотя и с развитыми формами, а уже женщина в расцвете лет, сочная и аппетитная. Мелкие изъяны в виде подурневшего и слегка отекшего лица, шею с наметившейся складкой она в расчет старалась не брать.

Однако сразу дело пошло не так, как ей представлялось. Анджий не узнал ее, а когда она напомнила, что они были знакомы, принялся старательно морщить лоб, пытаясь ее вспомнить.

— Нет, детка, что-то я тебя не помню. Уж не обессудь, — сказал он, — тут столько всякого люда у меня бывает. Так, значит, ты можешь у меня хорошенько поработать, помыть, ну и так что по мелочи еще.

Она кивнула, сбитая с толку неудачным началом. Но вдруг она заметила, что маленькие мутные глазки фермера замаслились и явно заохотились, и она приосанилась.

— Ну тогда начнем со спальни. Там самые грязные окна. Я тебе покажу, что где убирать, а там потом решим, когда тебе приступить, — при этих словах он ущипнул ее за щеку. — Ну и сколько это будет стоить.

Она снова кивнула, а сердце ее забилось пойманной птицей.

Он повел ее в спальню, так хорошо знакомую ей. В дверях Анджий немного оттеснил ее, закрыл дверь и прижал ее к стене, навалившись всем своим мощным телом. Она затрепетала, вспомнив их прежние встречи. Она чувствовала его прерывистое дыхание на своей шее и всё больше возбуждалась. Его руки жадно шарили у нее под платьем и ей казалось, что внутри нее занялся огонь.

— О, какая грудь, — пробормотал Анджий, когда он стянул с нее платье. — Тут есть где развернуться. Люблю такое.

Позволяя ему грубо ласкать свою грудь, Алина торжествовала: она ему подходит, она снова в его руках и, может быть, на этот раз у нее получится ее маленькое дельце.

Она вскрикнула, когда он мощно вошел в нее, вдавливая ее тело в стену так, что затрещали перекладины. Они оба взмокли у этой стены, но фермер все никак не мог насытиться ею. Его ласки были неистовыми, а интенсивные и грубые движения будили в ней жаркую страсть. Она задыхалась от возбуждения, до которого он ее довел, и сладко гортанно закричала, когда всё кончилось.

Они оба сползли на пол, обливаясь потом.

— Ну ты и штучка, — Анджий с интересом смотрел на нее и ей это льстило.

Она не стала ему напоминать об их прежних отношениях, чтобы он не заподозрил никакой корысти с ее стороны. Но боялась она зря: видимо, поток особей женского пола, проходящий через его спальню, был таким глубоководным и стремительным, что он не узнал в ней, теперь зрелой и полностью сформировавшейся женщине, объект прежней своей недолгой страсти. Но, надо сказать, ее это нисколько не опечалило, не испытала она и ни малейшего чувства ревности: она была движима лишь одной целью — хотя бы немного улучшить свое положение, подсластить его, пропитываясь не чуждыми ей чувственными эманациями и складывая в карман копеечки, полученные отнюдь не за уборку в доме Анджия.

Их встречи стали почти ежедневными и Алине приходилось оставлять детей и хозяйство без присмотра. Домашние ее дела, и раньше не процветавшие, с каждым днем все больше и больше приходили в упадок. Она возвращалась в свой угрюмый дом, радостная и обновленная, с блестящими глазами, и ее воротило от нищеты, от собственных чумазых детей. Они настороженно смотрели на мать, боясь, как обычно, получить взбучку, но ей не хотелось тратить свою энергию на них, и она мало теперь обращала на них внимания, вся погруженная в новые надежды и ощущения. Она чувствовала сладкое томление во всем теле, ей хотелось дольше сохранять в себе его, не расплескать ни одной капли. Поэтому теперь она неохотно вступала в разговоры, а тем более в перепалки, бывшие в их доме делом обычным. Дети, почувствовав обновление в матери и не понимая причину этого, притихли, настороженно следя за ней глазами.

— Какого черта ты молчишь? — не выдержал однажды Филипп.

— А что?

— Да так, просто интересно. Ты же все время орешь.

Алина пожала плечами.

— И так плохо, и так. Тебе не угодить никак.

— А откуда у нас сладости в доме? Я не приносил.

— Я купила.

— Да? — насторожился Филипп. — А деньги где взяла?

— Пособие получила в мэрии, — не моргнув глазом, солгала Алина.

— Ну-ну, молодец, — странным тоном промолвил Филипп, в его глазах проскользнуло недоверие.

Она насторожилась, не скажет ли он что, не обвинит ли ее в чем. Все-таки недоброжелатели повсюду, ей это было прекрасно известно. Добрые люди могли уже заприметить ее около дома Анджия и нашептать об этом Филиппу. Она не могла понять, боится ли она этого. С одной стороны, ей не хотелось бы уходить из своего жилища, но с другой стороны, ей больше всего хотелось именно этого. Она боялась, что потеряет то малое, что у нее есть, а вот, будет ли у нее новое, оставалось под большим вопросом. Как бы ни таял от нее Анджий, но со временем она ему надоест и он захочет новое тело. Она это знала. И что делать тогда ей? Об этом она старалась не думать и потому сохраняла, как могла, равновесие в своей постылой семье, чтобы не лишиться крыши над головой.

Надо сказать, нынешнее положение дел, в общем-то, ее устраивало. Она наслаждалась сексом, да еще таким, который ей и не снился с Филиппом, она была накормлена и имела небольшие деньги для каких-то нехитрых покупок. Она понимала, что замахиваться на большее не стоит, это большее ей не по рангу. Но если она с умом распорядится своими возможностями, которые дает ей ее пока еще привлекательное тело, то она еще долгие годы сможет обеспечить себе, по крайней мере, пропитание и теплую постель.

В постели с Филиппом она, стиснув зубы, терпела его, а затем усилием воли давила в себе вздох облегчения, когда всё заканчивалось.

— Противно тебе что ли? — спросил как-то Филипп.

— Ну вот что ты опять? Больше придраться не к чему? — вяло отозвалась она.

— Ты как камень… могильный.

— Ну так найди себе кого-нибудь поживее..

— А, может, ты себе нашла? Ты прямо сама не своя, как я погляжу, — он приподнялся на локте и навис над нею. — Так что, нашла? Кто-то еще сюда ныряет?

— Да когда мне искать? До того мне что ли?

— Ну смотри, узнаю, выгоню тебя к чертям собачьим. Поняла?

Он повернулся к ней спиной.

— Поняла, — проворчала она. — Ты смотри себе не найди.

— Не найду. Хотя надо, наверное, хозяйка-то ты дрянная.

— Слушай, не начинай, а.

Когда же занимался новый день, Алина в отсутствие мужа под разными предлогами отлучалась из дома и неслась на свидание с фермером. Дом фермера встречал ее непривычной для ее уха тишиной и запахом крепкого утреннего кофе. Анджий обычно уделял ей немного времени, но ей это было на руку, потому что она не могла подолгу отсутствовать в своей норе, как она называла свое жилище.

— Будешь послушной девочкой, возьму тебя к себе на работу, — сказал он ей в один из дней.

Конец ознакомительного фрагмента.