Горе и счастье простых людей

Лариса Викторовна Шевченко (2024)

Горе и счастье простых людей — их одиночество, заброшенность близкими, или наоборот — их мечты и счастье даже в непростой ситуации.Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Старушка в бордовой шапочке.

Помню утомительную дорогу среди волгоградских полей. Маленький рейсовый автобус шел все время в гору, подпрыгивая на рытвинах и кочках, и, донельзя, утомлял. Пыльное полдневное солнце припекало сквозь стекла и, несмотря на то, что я сдвинула желтую занавеску к себе, жара была страшная, клонило в сон и забытьё,

В Вялые пассажиры тихо переговаривались, или дремали, или безразлично глядели в окно. — Куда занесло моих родственников? — думала я, когда мысли невольно путались и веки слипались. Время от времени, я взглядывала в окно — все одно и то же: подсолнухи (и нет им конца и края), небо — ни облачка, из под колес пыль. На одной маленькой остановке в автобус вошла худенькая чистенькая старушка. Одета, несмотря на жару, она была странно: в бордовой шапочке из мягкого фетра, в длинном осеннем пальто, в шерстяных носках и галошах. Меня поразили её голубые, по детски наивные, глазки. — Учительницей была — пояснила моя соседка, как только старушка села где-то на заднем сидении. Беда с ней стряслась, все после того, как отняла у нее война сынка Сашеньку. Хороший был хлопец… Моряк… Не в своем она уме с тех пор. Вот и теперь, почему она села здесь? Дела были? Нет дел никаких. Едет домой, а откуда не помнит. Войдет контролер, билет требует, а она не понимает, смотрит на него и ничего не понимает. Махнет он рукой, что с такого человека взять — и выйдет.

С Солнце уже клонилось к западу, когда мы приехали в районный центр. Первое, на что я обратила внимание, — это старая деревянная церковь. Срубы ее потемнели от времени, решетки на окнах — узорные, ржавые, кривые. Но все равно, не было сил отвести глаза — все домишки несравненно меркли перед ее величием и изысканностью. Село как село, такие же дома, как в других российских селах, тропинки зеленые, гуси. А вот откуда церковь такая? Так же пристально, грустно разглядывал ее мужчина, вероятно местный. Погибла — сказал он. Я вздрогнула: Что? — Церковь, говорю, погибла… — Почему? — А зайдите вовнутрь, узнаете…Я обошла церковь и увидела высокие, каменные, окруженные бурьяном, ступеньки. Дверь была раскрыта настежь. Изнутри тянуло плесенью и холодком. Поднявшись по ступеням, я замерла; испуганные неожиданным появлением человека голуби метались под самым куполом, четыре окошка, открытые ветрам и непогоде — это то, что сразу бросилось в глаза. Я огляделась: жалкий печальный вид являло собой некогда поэтическое архитектурное строение. Теперь на полу птичий помёт, пух. В каком-то исступлении, чуть не плача, я пробовала на ощупь стены — рыхлое скользкое дерево. А ведь здесь когда-то излучали дивный свет глаза святых великомучеников — большие, человечески мудрые, в них — теплое прикосновение руки забытого гения, в них — голубизна неба. На потемневшем дереве — позолоченные рамки. Как же это было красиво. Нет, искусство нельзя так кощунственно разорять. Ни зодчих, ни иконописцев не должны предавать мы забвению. Об этом я думала уже не одна. Мужчина вошел вслед за мной, и я видела в его глазах сожаление. — А ведь здесь был мучной склад, потом завелись мыши — пришлось хлеб убрать… В прошлом году чуть не сгорело все — да есть тут одна Симаня, говорят, спасла церковь… Да вы, может. слышали, — учительницей она была… — Как же спасла? — заинтересовалась я… Мужчина глянул на меня удивленно — Дуб вон, видите, обгорелый? От него и пошло полосовать. Грозы у нас большие ну и ударила шаровая…А Симаня, говорят, как увидела, так с иконкой и выбежала. Да вон ее дом симанин то, рядышком. Выскочила, значит, с иконкой она — смеется, а потом как заплачет, целует землю, срубы, и все шепчет, шепчет…Дерево то видно сырое — гореть не стало. Пожарные подъехали, а оно — чуть тлеет. Только стали с тех пор богомольные старушки кланяться Симане. Сын у нее был — добрый паренек… Мужчина перевел дыхание и продолжал; — Я пацан еще был, а помню, как она Сашу провожала: обняла и не выпускает и словно язык отнялся, только плачет… А пришла похоронка рассудок совсем потеряла… Муж сразу же ушел к другой — чужие дети стали родней сына. Симаня же в этой церкви венчалась со своим Павлом, да и сынка здесь крестила. Как ей. Матушке, не сочувствовать? Святая она, судьбой обиженная…

Мне надо было идти в дальний хутор, и я поспешно простилась с мужчиной. Солнце бросало последние дневные тени, умиротворенно задумчиво стояла роща и дул ветерок с луга.. Что делает с людьми война… — думала я — она унесла и искалечила миллионы жизней, кто же, кто прекратит это зло, чтобы никогда, ни в каком уголке планеты, не вспыхивали пожары, не погибали цветущие юноши, и матери не теряли сыновей? Есть ли сила, которая прекратит это зло навсегда? Если есть, то где она? На небе? Или в человеке? Где же она? И кто ответит на мой вопрос? Или посвящена в ту тайну старушка в бордовой шапочке, с ясными, как у ребенка, глазами?