VHS

Леба Вафельникова, 2012

Сборник стихотворений Лебы Вафельниковой разрубает Луну надвое: на одной её половине, «Раньше», время идёт вспять, уводя всё дальше от текстов 2012 года, на другой же, «Позже», вихрится спиралями к последнему, что было написано. Мистическая связь между двумя полукружьями, впрочем, сохраняется – иначе не объяснить бушующий от собственного магнетизма океан искренности, шум которого пробивается к нам со старых видеокассет. Сборник зарисовок Лебы Вафельниковой – калейдоскоп вымышленных событий, витраж запертых чувств. Сюжетом является переживание, каждый текст – это выдох, на котором сообщается секрет. Если, конечно, вы умеете его хранить.

я просто не верила.

я просто лишь через сто лет обнаружила

что память мою VHS-плёнками

дарят на новый год детям как мультик

о глупой русалке в слезах

Стихи

раньше

высший балл

это мой лингвистический тренинг

лексический: не сболтнуть лишнего

грамматический: не мы есть, а мы были

фонетический: не привет мой дружок

а иди ты

100 из 100

высший балл

голдэн медал

бэст стьюдент

kambarys

по-литовски комната — kambarys

демон утренний — покажись

на плите закипает рис

просыпаюсь во льдах закована

и не мамонт, и не диплодок

(демон утренний скалит рот)

поджимающей пальцы ног

не почувствовать больше холода.

в голове зеленеет медь,

продолжая мерно звенеть,

а на сердце — дай бог, чтоб треть

от всего, чего было святого.

снова прячу в руки лицо:

под горячим дремотным венцом

пара дюжин слепых кузнецов

мне вбивают в виски веру….

знаешь, как сахарят карамель?

отрезают весь чёрствый апрель,

черствевевший во влаге земель,

измельчают и сыпят по банкам.

попадётся, бывает, кусок

чьей-то памяти — скажем, часок, —

и его как швырнут под окно:

вот ещё нам чего не хватало!

а ребёнок найдёт — порежется,

а земля внутрь вернёт — утешится,

карамель застывает, светится —

слаще самого пряного месяца.

снова прячу руку в лицо

ну и всё

и чего-то раньше хотелось

VHS

и вдруг стало так ясно так грустно:

это как если

сжимаешь в экран глядя горлышко пива и смотришь на фото

они уже мёртвы

вот эти улыбки вот эти объятья вот эти приветы и эти….аю

ещё может смотришь на контуры слова

и слово знакомо

но только вот это не сделает слово хоть каплю весомым.

ты смотришь на даты

и в общем-то мало прошло хоть и кажется столь справедливо

что так не живут долго. татуировкой

под кожей картинка и это не больно.

зуб вырвали — больно сломать руку — больно

кот взял за плечо — тоже больно тягуче

ключи терять — муторно карточки — муторно

куча ленивого долгого трудного ленного

я просто не верила.

я просто лишь через сто лет обнаружила

что память мою VHS-плёнками

дарят на новый год детям как мультик

о глупой русалке в слезах

больше не

я больше не верю тебе

всё

хорошо если ты мне скажешь о ядерной бомбе

улыбнусь в лицо

на улыбку о белой спине в апреле

я размешаю

чай

я больше тебе не верю

не буду замечать

как правда красиво на небе блестело

как масло на воде

что стали короче

дни и недели

неделанья во сне

и то что из воздуха выпали руки

всё отдав тебе

провинциальный

тогда я выну из ящика все вилки все ложки все ножи

протру их полотенцем снова и снова до блеска каждое лезвие

в яндекс. погоде пообещают долгожданные летние дожди

которые не разорвут духоты как ни бей ни стучи по цветному железу

эту плёнку вокруг головы не прорвать длинным острым и даже заточенным

может быть это фото точнее два метра смешных голубых негативов

может я распаковывала бутерброд ближе к ночи

но мне снова пришлось как-то вдруг замереть прекратить опрокинуться

я не буду терпеть больше эту дурацкую странную хрень

ты её добавляешь в еду хочешь есть её — хоть подавись на здоровье

я лежу на кровати поверх покрывала могу хоть сейчас улететь

хочешь в гости прийти — позови мой учебник санскрита он точно откроет

только что тебе сделала тихий и ласковый чай

а мне снова придётся его пить самой, глядя в улицу

смущённые

но что теперь стало что наступило какой ветер сложен

и убран в карман наподобие мятных и гладких платочков

и вот я никак не придумаю как, да и надо ли в общем

не стряхивать пыль от вращений планет над плечами и выше.

ты знаешь, (ты смотришь ведь я завладела немного вниманьем

немного недолго так лучше так точно не видно

и тот кто не слишком-то смотрит не будет над полом

в шести сантиметрах, поднявшись за бровью.

не будет смотреть на мои мармеладные руки

крадущие крошки как сахар с соседних притихших тарелок.

не будет смотреть на мои шоколадные брови

которые напрочь разбавлены молоком теней.

не будет смотреть на пять слов моей вафельной мысли

настолько неловкой, что крошится зябко сквозь шелест в тарелки

и вновь возвращается мне на смущённые пальцы)

ты знаешь, я в детстве любила так пуддинг с ванилью

ты знаешь, ты пуддинг с ванилью

photos

это какое-то бескрайнее море

знаешь, просто смотрела photos

волосы после шампуня пахнут морем

платье сливается по цвету с волнами

раз — кости сквозь кожу, два — волны

и переход из синего в белый

и переход из было в не помню

плавное па из ненужного в первого

что ли нырок, раскинувши руки

ну и просто стоишь, улыбаясь ровно

глядя в сторону — это лучше музыки

сладкая, как сырок глазированный

эти гладкости — надо же — будоражат

хуже, чем строй литовской грамматики

посмотри на свою ладонь и заживо

погрузи её в цвет отдыхающей аттики

проведёт по щеке, поправляя пряди

море станет водой, утянувшей камни

на них глядя, себе не скажешь:"знаешь,

поискать бы ещё таких дур шикарных"

а потом просто в шоке — прошло столько чисел

даже не удивлюсь, когда столько же снова

как смешно — кто что знал, от кого кто зависел

веселее смешного, живей заводного

это даже не мерзко, хотя и должно бы

и я даже не злюсь на себя за банальность

так заметно

вдруг на улице похолодало так заметно

что ты стала кутаться в нарядные коконы даже дома

подолгу смотрела на крошки на месте где стояла тарелка

на столе — по нему и не скажешь сколько пепла роняют пьяно

сколько льют на его ножки несчитанных литров

как себе позволяют то, что не стыдно даже, а просто глупо

ты когда вскипел чайник не хотела вставать со стула

(книжка — не помнишь ни строчки — так приятно греет колени

опустила с ней руку и забыла напрочь если честно)

повернула голову — уперлась взглядом в стену

потом спустя много лет на каком-нибудь случайном фото

если бы тебе показали увидела бы свой профиль

и вдруг как волна паники окатила бы сзади бёдра —

как дико понять что была а ведь не задумывалась красивой.

час за часом обещала себе но не вышло

не вошло (что ты тоже не прочь бы в разгар превышения нормы)

интересно так — кто-нибудь когда-нибудь думал

что тоски хуже нет чем когда на чайный пакетик смотришь

и отводишь взгляд в сторону а он упирается молча

как-то вяло и сумрачно в лето текло долгожданное время

и весна оказалась серёжками за десять гривен

(их смеясь покупали и тебе вероятно на морском берегу

где такое мелкое мелкое сладкое море

где медузы пугают того кто ничего не боится

где листья деревьев крадут дневной свет у медпункта

чтобы чмокнуть в неловкости между сигаретами взрослых

где за день ты успеешь влюбиться представить во время обеда

вашу пару — надушиться чем-то, цокая по коридору

потому что тушь лучше даже я знаю у ани

потому что полина оказалась такой странной и стервой

и прийти где медлительно переступают на месте

и расстаться разомкнув руки на пыльном московском вокзале)

а лето не удивило ничем волшебным (как зима в подмосковном городе

когда несколько дней — я не знаю, правда, даже сейчас — вот это да удивило

этот снег был мне пуховым одеялом которым мама в холодный вечер

оборачивает всю тебя — лучше просто невозможно придумать)

а любовь моя оказалась шестью буквами, тяготящей фонемной условностью

вдруг на улице похолодало так заметно

а я даже не могу твоих

330

как давно, о как давно

по тебе скучала

слов боялась я своих

ночью всё смотрела

как ты в отдаленье спишь

или вспоминала

что красивее кудрей

в мире не бывает

то ли вечер, то ли дождь

то ли крымский сумрак

то ли роща, и ладонь

с горкой земляники

то ли в спину, как крюком,

от прикосновенья

то ли режу я хурму

для тебя в метели

ритма то ли в тех стихах,

в пульсе ли не было

то ли ничего не было

то ли ничего не было

то ли ничего не было

только лучше б было так

— в обморок от взгляда —

чем не видеть и не ждать

рада

рада

рада

рада

милый одиссей!

пара сотен дней — тридцать сотен лет — а по сути равно

в колкость стольких зим, в бездыханность снов — нам туда, но ком

не хотел стоять в горле всхлипом в ночь, в глазе пеленой

и летел стеклом мягким, как трава, дождь из фонарей

плыли корабли — тридцать сотен лет — пару сотен дней

ком лежал на дне, рыбы ели ил.

каждый, кто забыл,

как, затихнув, грусть, вдруг ревёт со дна, —

был в нуле земли — пару дюжен раз, тройку стрелок дня.

ты вернёшься в дом, будь хоть пьяный бог, будь хоть одиссей

кошке скажешь:"ну, ты же хочешь есть?"и без мыслей шерсть

будешь гладить вверх, глядя на часы, где примерно шесть

будет не-часов, не доживших до

безмятежных цифр. листьев решето

кинет:"решено!"в влажный гул дорог, в твой внезапный бег

каждый, кто не смог, хоть и был сильней,

сделать взмах — любовь! — сделать всё — скорей!

каждый будет стыть, падая в тоску, уходя в себя

пару сотен дней, тридцать сотен лет — в общем, так,….

тихое

(дорогая) как жизнь? (я скучаю безумно)

пролистав пару сотен чужих фотографий

я вдруг вспомнила (снова,

как каждым утром)

что (…)

да, конечно, потом как-нибудь.

и, ты знаешь, мне жаль, что не знаю твой индекс,

что немодными стали бумажные письма

(хранящие запах) и что курить вредно

что есть разница между черешней и вишней

что любой третий встречный

гораздо мне ближе

тебя. (la la la)

such ridiculous letters

i've promised to you not die

until i

haven't grown up. tomorrow

you'll be married (la la)

i have promised to you

(ла ла ла) милиграмм нашей грусти

размыла вода, и он тонеt в

кислотно-дождливой эмульсии.

(la la la) i have promised you

(la la la la)

пожелай мне, чтоб осенью

снилась только листва

acta diurna

кроша картонные изгибы желтых пальцев

я спектр нежности тень полночных деревьев

изгибы скрепок гибкость скрипок холод кварца

тот кто устал от тихого"не верю"

тот кто стоит шатаясь за неверной дверью

"вы в сотый раз рюкзак назвали ранцем"

внутри роится черный вязкий улей

а шелуху сдувают воздуха порывы

и если слово вылетает пулей

(тот кто молчит — от острого"но ты ли")

и не работает сознанья ржавый cooler

который пару дней уже как умер

и тащит лопости в воспоминаний пыли

наверное неважно и неверно

что не сейчас

404 error:"не тебя (прости)"

504 gateway:"дай мне время"

а так

но порою ей так не хватало

теплых рук и щеки на щеке.

даже музыки было мало

и фигуры в знакомом плаще.

но — порою. а так — хорошеет,

и презрительно-грустно звенит,

что"едва ты мне станешь евой —

я придумаю новых лилит".

сартр

но даже если мне кто-то и скажет:

"вянет цветок ваш! плохая примета!

люди — чин чином, звание званьем;

вы же — бесстыже, на людях, дарили

три рассыпавшихся в обморок розы

цвета заснеженной сахарной пудры;

вы, улыбнувшийся:"глупость! клин клином,"

дымно смеявшийся собственным шуткам,

многоцелованно славший улыбки, —

вы ли носили в кармане открытки,

смятые днями и мелочью в хлопья,

выли сквозь зубы и ставили чашку

чайного, стывшего сутки, колодца

на только нача — того «Фрейда», Сартра;

видели сны в верхней ложе театра

сквозь третий час подыхавшую пьесу;

любите так, что презренье без дела, —

видевший Влтаву, мечтая о Темзе?.."

что ж, даже если мне будет и мало

(а, между нами, конечно же будет),

всех откровений разрежу гранаты

стану, как прежде, забрызгивать соком

липко-бордовым ближайшие книги.

кинопрокат

аккуратностью, осторожностью не отличается ветер

здесь вообще мало что от чего отличается

все дорожные знаки похожи на круг от залифтовой лестницы

по которой спускаются дым и неспешные сумерки

может быть, тебе всё это даже понравится

может быть, тебе всё этим ветром покажется

в этих буквах есть ниши — зеленее, чем прочие

зеленее, чем рамы на сгинувших улицах

я хочу не в кино, хочу в город в провинции

я нарву там ромашек и кину в ладони их

но в кино тоже хочется, пусть с опозданием

и моим (не единственным), и кинопроката

что ты любишь? ты любишь ромашки? вот два билета

на ромашки: мы сядем смотреть, будет весело

может быть, три билета, я ещё не решила

мне вообще-то плевать на все эти деления

важно только молчать, улыбаясь по капельке

и идти в пряном сумраке в низкие улицы.

я могла рассказать бы так много о местных

я всё знаю, ведь правильно — мы не знакомы

это всё, что мне нужно. ну разве что только —

позже

наружу

Мне не вполне понятны механизмы смеха и нежности.

Не удивляйся, что я ставлю их в один ряд, — так правильно,

как когда на твоём капюшоне не разглядеть меха под снежными

бумерангами.

Нет, я совсем не желаю тебе гулко мёрзнуть под белыми сводами,

принимая на свой счёт всё то, что, уснув в тихий лёд, разлетелось.

А слетится назад — я вернусь в девять лет, в Подмосковье.

Воспротивится разве что тело.

И за домом с другой стороны тень, как средство от горла, окутает гул,

отлетающий брызгами — в травы — от крыльев томящихся мух,

сладострастных стрекоз. Их присыпало теми, кто мёртво и кругло заснул;

разморённому солнцу открыта, как мяч или пух,

Невесомость их тел; как резиновый мяч, будто пух в золотистой пыльце,

они будут кружиться куда-то, и цель, и маршрут, и пути точно зная.

И я тоже всезнающа. Я вдруг всё поняла, шевеля зубочисткой в лице,

знаю, как и зачем разбудить дождь заранее.

Но насколько же прост незатейливый этот наш — мягкий и тёплый — секрет;

под круги век, смеясь, прячу взгляд, как под две древнеримских монеты.

Не дыши, и услышишь, как самое главное, тихо шурша и вращаясь, идёт по земле.

А услышишь — и вдруг догадаешься — да — подари мне ракету.

А камыш не похож на ракету: как жарят на ветке суфле над чуть асимметричным огнём

(он от этого только милее), точно так же камыш собирают из высохших веток, пирожных «картошка»,

и непреодолимости их единения. И как только, в камыш превращаясь, пирожного вкус, зелень ветки умрёт,

всё в обратном пойдёт направлении. Это несложно.

Чуть прикрыв взгляд округлостью неба,

я слышу всё разом; в полусне мне мерещатся пух и резиновый розовый мяч.

Знаешь (не обижайся, ей-богу, что я улыбаюсь), — но если тебя бы и не было,

я была бы счастливой; всё сущее так бы хотело уметь забывать,

знаешь, по-настоящему, —

только вот это возможно в известных нам космосах вряд ли.

Так что, как бы то ни было, ты остаёшься родным,

пряно-яблочным сном на весь здесь отведённый мне день;

на твоём капюшоне не видно ни меха, ни снега — одни бумеранги,

на которых ты сможешь вернуться всегда в летний вечер за домом, в тягучую тень,

прикоснувшись к которой, всё сущее — знаешь, как паззл, — составит одно.

Мои лета — даже когда почему-то чуть дальше ты — дремлют между тобой — неизменно — и тающим льдом.

bogenslied (арочная песня)

I

Я давно поняла, что начало должно быть беззвучным и лёгким.

Не должно быть — скорее, я так признаюсь себе, всё понимая заранее,

без глухих лишних слов, так — что даже немного похоже

на момент, когда можно одеться в весеннюю свежесть ветровки,

и она будет к месту, как раз по погоде. И люди другие над лужей,

бесконечно разбившейся в гладь по асфальту, пятнистые столь же,

сколько листья пятнисты, и женщин лосины пятнисты животно,

и асфальт сам пятнист облаками и крышами. Я вдруг подумала,

что хотела бы встать где-нибудь на краю Красной площади

и поставить тебя с собой рядом, из сумки извлечь — и пускать пузыри —

да, из сумки извлечь — надувая округлые круглости — взять изнутри

и извлечь пару флюгеров, взять их из сумки; те флюгеры вылить в ветра

(в арках ветрено вечно — ты любишь их? арки?), а впрочем,

это глупо и мне не к лицу. Так ведь? Честно — я очень старалась,

я всё делала, чтобы быть правильно: там, где нельзя, не смеялась,

там, где пошло, (весной) — не влюблялась, не рубила с плеча и спала

в день не меньше восьми часов. Да говоря откровенно — мне не в чем

упрекнуть себя. Но нет границ и пределов:

ты огромину дуешь;

— без лукавства — немыслимо крупный пузырь, обожжённый в печи для стекла;

и он всей своей крупностью (цельный внезапно — вот отличье от круп,

что понятно бы было, слова раз похожи) пускает, (отпу-), выпускает —

отпускает устройство в твоей руке; — ты остаёшься на месте,

губы так и застыли вулканом, крадущимся вслед пузырю,

ты внимательно смотришь — что в этот момент происходит?

ты внимательно смотришь и ждёшь, что теперь происходит

и как это изменит пространство. Пузырь поднимается выше,

и ещё, и вращается в искрах, возможно, касаясь

потолка бурой арки, в которую прямо и без ухищрений заправил —

я бы даже сказала не так, не заправил; вот слово точней — подоткнул —

кто-то важный сюда этой площади край:

и так — аккуратнее, тише; и так — всё сочится порядком,

будто не было тех виноградин, которые в спешке

или из-за неряшливо-

сти растоптали поверх кладки го-

сти самых древних царей. Поверх каменной кладки разгладили — ох, про-

сти нас, хозяин! — гроздей пять, не меньше (бордовых, хрустящих, без косточек).

Я люблю здесь гулять; хотя — я ненавижу

здесь гулять; слишком много — я помню, как в детстве бесстыдно

(и ещё раз, и снова) всех водят на площадь и в храмы, как будто специально

подгадав время так, что мучительно скучно

суждено стать,

поскольку неясными — кем? — для кого-то, непонятно когда, и как долго, как страстно —

вообще страстно ли? — обволакивать холм за холмом

кто-то выстелил дуги брусчатки, дразнящей всё сущее,

будто вязаный свитер, плед либо — из шерсти,

от которой так чешется шея, так чешутся пальцы, безумеют рёбра;

каждый сгиб тоже чешется, родинки чешутся — чешутся веки,

и лицо, и ушей мочки чешутся — даже внутри

то ли лёгкое, то ли желудок — всё ёжится; сыпясь, зудит и шипит; —

вот и наш с тобой город

испокон веков тянется сделать хоть что-то,

но бессилен и стонет.

(ты слышишь ли?) Время — за то время, друг другу что мы улыбаемся,

мы, сбавив шаг до нуля здесь, как будто задумавшись

об ушедшем, — привычно всей аркой смотрел город тихо

на тебя и устройство в твоих пальцах, тихих и сдержанных;

Он молчал и смотрел, как в ветрах пузырятся шары вроде ёлочных, —

а они рассыпались на искры и блёстки, впритык вспрыгнув к арочной

полукруглости свода.

Как на диско-, — я жёлто сквозь смех промурлыкала, — теке?

Шар, как в клубе на танцах? — мурлыкая, плавно

я скрутилась, желтея, в усатую мягкость, полоски на мехе.

Беззвучно и точно

изогнулись шаги мои, и ветер замер.

Замер, замерло всё остальное и блики

на летящих планетах из жидкого мыла;

как лимон, я лежу, всё сложив поудобней — локти, ноги, запястья, тень, шрамы и когти —

под тепло своего же урчащего тела. Такое

может длиться вот столько, вот так, дольше времени, дольше, чем долгое,

и когда мне угодно, и так, как захочется —

ничему не отнять моё право вот так вот (вечность; две; пятьдесят; сто; сто веч-тей по сто)

поглазеть на тебя.

(И ещё сто по сто).

II

С тобой пусто и холодно — за это я тебя и люблю.

Так, наверное, любят снег или тянутся к янтарю.

Так, пожалуй, смотрят в ночь, ненавидя её часы,

Обожают сильней котов, если те не пародисты.

В горизонте лиловый лес прорастает, копит пыль.

Я бывала в аду; там — только «Нана» и «Копперфильд».

Может быть, так глядят на стол, с губ метнув — уходи!

Я люблю тебя за твой снег: чтобы крепко янтарь в груди

дальше спал (не буди).

III

Вот

твой

ножик.

Твой ножик — бери.

Бог

крошит-

ся

(шелест)

в двери.

Из бумаги

ненужной

снег

режь —

от печали

твой

смех

дивно свеж.

Верно — нам же

печаль

(смелым)

в плюс.

И нестрашно:

пьёшь чай,

смеюсь.

IV

Раньше мне нравились аттракционы и цвет каждой ветки метро,

Но мне не кажется, что стало хуже, — жалеть мне не свойственно.

Ты не язык, чтоб скучать или сохнуть мне по тебе, и не Сартр, —

А потому никуда не спеши, лучше мы встретимся завтра —

Завтра всегда будет завтра.

Сколько же сладости и красоты в этом завтрашнем дне:

Лучше, чем взгляд без очков на своё тонкое отражение.

Конец ознакомительного фрагмента.