Тренер Людоеда

Лев Александрович Савров, 2020

Авантюрная и увлекательная повесть о жизни, работе и приключениях в Центральноафриканской Республике в середине 70-х годов. Фотографии и комментарии Саврова Льва-младшего в конце книги.

Глава 7. Рождественский приём

— А что, если мы изобразим гусеницу? — предложил Лёша.

— Как это, гусеницу? — удивился Виктор.

— Очень просто. Возьмём две полосы разноцветной местной ткани шириной полметра и длиной три метра каждая, сошьём их вдоль, оставив отверстия для рук и ног, влезем туда все, в дырки просунем конечности, первому наденем склеенную из картона голову и будем этой кишкой ползать.

— Спятил, — спокойно констатировал Виктор. — Провести новогоднюю ночь на четвереньках. Что я тебе, американский консул, что ли?

— Подожди, Витя, — сказал я. — Во-первых, консул был не на четвереньках. Когда ты начал учить его пить «Кубанскую» стаканами, он ещё сидел, это уж потом после двух бутылок его ввело в штопор под кушетку до утра. Во-вторых, Лёша, наверное, имеет в виду парад-алле.

— Конечно, — обрадовался Лёша. — Где-то часа в два ночи объявим парад костюмов, в жюри выберем Тиграна с Рузанной и Ирину, все на пять минут разбегутся по комнатам и углам для переодевания, убираем свет, оставляем только две свечи, врубаем музыку на полную, даём люстру до упора, жюри в красном углу, вереница масок из коридора по спирали закручивается до кухонной двери, я хватаю аккордеон и первый приз наш!..

— Остынь, — перебил Виктор поток его красноречия, — как ты возьмёшь аккордеон, находясь в этой кишке?

— Ладно, Вить, это он для образа. Вообще-то, минут десять мы и поползать можем. Особенно после «Кубанской». А потом вылезем и продолжим просто пиратами, ну глаз там завяжем или платок на голову…

— Рот мы ему завяжем, чтоб не выступал, — бурчал Виктор.

Дело в том, что Лёша придумал маскарад. Для всей университетской группы. На нашей вилле, естественно. На всю новогоднюю ночь. Виктор уже заранее представил, какие нас ждут хлопоты. Лишних хлопот он не любил, вернее, никаких не любил, хотя когда уж начиналось, отрубался последним. Вот как вчера: Роберт неожиданно вечером привёл к нам в гости американского консула, потом Лёша подскочил сверху из своей виллы, затем Валерка… Утром, карабкаясь в автомобиль, консул весело с трудом артикулировал: «… парни, я думал только американцы умеют веселиться мужской компанией… как эта — из-за острова на стершень… гуд бай, мы теперь усе друзя…»

— Лёш, а может, никто и не делает костюмов?

— Да ты что! Разведка доложила, Рузанна же всегда всё знает, даже Тигран что-то мастырит, а у Ирины с Русланом целая семейная мастерская, они там сюжет готовят, детей подключили, бегемот наш, Виталий, говорят…

Лай Топаза перебил его тираду.

— Во, смотри, лёгок на помине!

Из остановившегося перед окном автомобиля выбрался Виталий и, сделав шаг, оказался около подоконника, на котором верхом и сидел Лёша во время своего выступления.

— Ты почему прохлаждаешься, а не наглаживаешь галстук? — обратился он ко мне.

— Да у меня и галстука нет…, а зачем?

— Вот те раз, через три часа мы должны быть на площади перед папашиным дворцом для рождественского поздравления.

— Он что, выходит на площадь и поздравляет представителей? — вклинился Лёша.

— Держи карман шире, — скептически сказал Виктор. — А галстук я тебе дам, — он помолчал и добавил, — чёрный.

— Юморист, тоже мне. Правда, Виталий, зачем я там?

— Запомни, на все правительственные мероприятия всегда вызываются деканы и завкафедрами как дипломаты. А что там будет, я и сам не знаю, придумали ритуал какой-то… Через три часа на площади!

Он залез в машину, накренив её при этом так, что чуть не опрокинул, и стремительно укатил задним ходом из нашего тупика.

— Хорошо, что он не заявился к нам с утра, — сказал Виктор.

— Да, — согласился Лёша, Виталик нормальный мужик, но консула тут, да ещё в подобном виде, ему лучше не показывать. Хотя на партсобраниях он всегда подчёркивает, что у нас в университете условия специфические, работаем в интернациональном коллективе, студенты сравнивают нас с другими профессорами, мы должны выглядеть не хуже во всех отношениях и прочее… Хотел бы я видеть, что скажет наш посол, если узнает…

— А как он узнает? — спросили мы с Виктором хором, внимательно глядя на Лёшу.

— Действительно, как? — засмеялся он в ответ.

Вообще-то Алёшка мог в запале что-нибудь брякнуть в глаза руководству, но только про самого себя, а не про друзей.

Когда через три часа я вырулил на площадь перед дворцом, то невольно присвистнул: неясно было, смогу ли я найти место для парковки нашей крохи.

Площадь оказалась забитой автомобилями. У входных ворот во внутренний двор перед охранниками стояла толпа человек в пятьдесят. «Ничего себе, деканы и прочие» — подумал я и пошёл к возвышавшемуся на голову надо всеми Виталию.

— Молодец, вовремя, тут, видишь, не только мы, но и руководители колледжей, называемся делегацией министерства образования, — ответил он на мой невысказанный вопрос.

В ворота нас не запустили, а профильтровали по одному через узкую калиточку под дулами и колючими взглядами, некоторых даже ощупали. Во дворе мы тоже не задержались, а были сразу же направлены в зал, где и без нас уже толпилось человек двести. Из-за их мельтешения плохо рассматривались вазы и статуи, расставленные вдоль стен по периметру, равно как и сами стены, расписанные жанровыми стилизованными сценами африканской деревенской жизни.

— Больше всего это мне напоминает зал ожидания Казанского вокзала столицы нашей родины, — сказал я Виталию. — А где же основной?

Он не успел ответить, потому что распахнулись две двустворчатые двери в противоположной стене, взорам нашим открылись довольно широкие лестницы, ведущие ступеней на десять вверх, по правой лестнице вниз к нам повалила куча народа, а по левой полуспустился весь в блестящем не то мажордом, не то церемониймейстер и зычным голосиной взревел: «Делегация кожевенников быстро входит для приветствия!»

В нескольких местах зала возникли небольшие людские водовороты, у подножия лестниц выходившие и стремившиеся внутрь пошли стенка на стенку, движение вверх и внутрь оказалось мощнее и людей, только что спустившихся по правой лестнице, стало засасывать спиной вперёд вверх по левой лестнице.

— Эге, сейчас что-то будет, — заметил Виталий.

Но тут засосанные с таким отчаянием рванулись вниз, что, чуть не посшибав с ног лиц из встречного потока, выцарапались в зал и растворились в толпе, последние из спешащих вверх просквозили туда, двери захлопнулись с утробным чмоком и мы опять оказались на вокзале.

— Так, — произнёс я глубокомысленно, — что должен делать умный белый человек в подобной ситуации?

— Умный белый человек должен прислониться к косяку двери, за которой находится лестница, ведущая наверх, — ответил Виталий.

— Правильно, декан, — сказал я. — Давай, продвигайся в нужном направлении на необходимое расстояние.

У косяка мы нашли практически весь наш белый интернационал во главе с проректором.

— Я вижу, месье Каню, университет на высоте, — заметил я, обращаясь к нему.

— Что вы хотите, профессор, мы всё-таки мыслящая элита в этой стране, — улыбнулся он.

— Не так громко, дорогой проректор, — посоветовал вынырнувший из двигающейся и колышущейся человечьей стихии Сергей, — а то вон те ребята могут вас неправильно понять и обидеться, — и он показал глазами на ближайших автоматчиков, застывших равноинтервально вдоль стен.

— Да, колоннада впечатляющая, — согласился Каню, бросив быстрый взгляд на живые статуи. — А вы освещаете в прессе церемонию?

— Как бы не так! Мы здесь тоже делегацией от мирового корпуса журналистов.

— От мирового, ни более, ни менее? — удивился я.

— Нас сам папаша так называет.

Тут обе двери опять с треском распахнулись, чуть не размазав по стенке нашу группу, и тот же глашатай с медной глоткой заорал: «Делегация образования быстро входит для приветствия!»

Напор бросившихся остальных членов делегации, которых было подавляющее, в буквальном смысле слова, большинство, почти внёс нас по лестнице в зал для малых приёмов.

Малый зал оказался овальной конфигурации, метров этак тридцать на двенадцать. Мы очутились на некоем подобии подиума, огороженного бархатными шнурами. От этого подиума наискосок и вверх протянулся мостик шириной метра два, длиной метров пятнадцать, обрамлённый статуями слоников из красного дерева с алмазами вместо глаз, застланный толстой ковровой дорожкой. Справа и слева от мостика, как в оркестровой яме, на стульях восседали министры с разодетыми по такому случаю жёнами. В овал, как необходимое дополнительное украшение, вписывались всё те же автоматчики в пятнистой униформе и зелёных беретах. Мостик упирался на противоположной стороне зала в какое-то сооружение, которое я принял за распятие. Оно раскорячилось вверх и в стороны метров на пять и находилось в тени.

— Ну и блямба! — шепнул я Виталию.

— Это крест, — ответил шёпотом он.

— Вот те крест, это же птичка, — убеждённо и простужено захрипел сзади нас Юра.

— Какая птичка? — засомневались мы дуэтом.

— Не знаю, какая, может орёл… или голубь…, но точно птичка.

— А он вроде прав, Виталик.

— Да разве такие птички бывают?

— Ну, стилизованная, может быть. А где папашка-то? — забеспокоился я.

— В жопе, — коротко прохрипел Юра.

— У кого?

— Да у птички же! Ты что, не видишь?

Тут я присмотрелся и просто рот раскрыл. Ну, даёт папаша! Действительно, если эта птичка стоит на хвосте, распахнув крылья, то там, откуда гнусный орёл должен гадить, находится углубление и в густой тени видны только две ноги, а под ними лесенка в три ступени на мостик, задрапированная той же ковровой дорожкой.

— Чего же он в темноте-то сидит? — прошипел я.

— Против снайперов, наверное, — предположил Юра.

— Господи, да какие здесь снайперы?

— А чёрт его знает!

В этот момент ноги нетерпеливо шевельнулись и откуда-то сбоку снова взревел глашатай: «Слово для приветствия от имени делегации имеет проректор Каню!»

Каню выдвинулся на полшага вперёд к самому шнуру. Его приветствие — филолога и знатока французской классической литературы — было изысканным, витиеватым и кратким.

Наступила тишина. «Как на кладбище», — подумал я. Пауза затягивалась. Затем с кряхтением папаша вдруг стал выбираться из этой… в общем, из ниши, медленно преодолел спуск из трёх ступенечек и, прихрамывая и опираясь на трость-клинок, начал приближаться к нам по мостику. Остановился почти в двух шагах от Каню и, хотя был он на голову ниже даже меня, не говоря о Виталии, благодаря наклону мостика, принялся поглядывать на нас сверху вниз. «Морда-то сержантская, а не императорская, — подумал я, — глазками так и ощупывает, точно рекрутский набор ведёт».

Но тут он начал ответную речь:

«Господа университетские профессора, спасибо за поздравление. Я рад, что вы меня приветствуете. Я когда понёс бремя верховной власти, сразу сказал себе — надо немедленно сделать университет. Мы великая страна и не можем без университета. А кто этого не понимал, я им поотреза́л уши. Нам нужны свои преподаватели и учёные, мы не хуже других можем заниматься ядерной физикой. Вот народ потребовал, чтобы я стал императором. Воля народа для меня закон. На днях мы объявим о сроках церемонии, но подарки начинаем принимать уже сейчас. Можно от организаций и от частных лиц, можно драгоценностями и деньгами, товарами и займами, как угодно. А без университета нам нельзя, я вот с Жискаром встречался, говорил ему «я университет создал, приезжай посмотреть». И Мобуту говорил, и когда в ОАЕ заседал, то всем сказал «первое, что я сделаю — это армию и университет». Да, ещё мы корону императорскую отливаем, так на неё пожертвования тоже можно сдавать. Через дворцовую канцелярию. А университет я люблю, это моё детище. И я надеюсь, что вы хорошо учите моих студентов, ведёте их верной дорогой знаний. Я информирован, некоторые профессора не вполне понимают возложенную на них ответственность и часто делают не к месту безответственные заявления. Я за это могу в тюрьму посадить или наказать как-нибудь похуже. Поздравляю вас с праздником.»

Каню начал благодарить, но глашатай рявкнул: «Все свободны!», и через несколько секунд мы оказались вновь в большом зале.

— Вот это да! — сказал Виталий.

— Знаете, что мне понравилось больше всего? — спросил Юра.

— Что?

— Последняя фраза глашатая.

— Ну, это ещё цветочки, — заявил Виктор, когда дома я изобразил ему всё в лицах.

И он был прав.