След механической обезьяны

Лев Брусилов (2024)

В Татаяре вместе с хорошей погодой установилось затишье, ни преступлений, ни происшествий. Но однажды к заскучавшему полковнику фон Шпинне обращается фабрикант Протасов, первый татаярский миллионер. По его словам, в доме происходит чертовщина: якобы механическая игрушка, обезьяна в человеческий рост, которая умеет ходить и говорить, сама выбирается из чулана и бродит по дому. Миллионер боится, что рано или поздно она кого-нибудь убьет и просит Фому Фомича погостить у него несколько дней…

Глава 8. Дядя Евсей

Когда начальник сыскной оказался в комнате дяди Евсея, в нос ударил острый камфорный запах, такой же, какой исходил от механической обезьяны. «Похоже, старик говорил правду — игрушка была здесь, — подумал Фома Фомич. — Вопрос в том, сама ли она приходила сюда или ее кто-то приносил. А может быть, не то и не другое. Может быть, игрушку намеренно облили камфорой в детской. Но зачем? Запах — это след, и он должен привести к Евсею. Однако старик сам сказал про игрушку. Тогда запах — это всего лишь случайность». Мозг фон Шпинне работал так же быстро, как и у подбивающего барыши процентщика. Странно, что ни отец, ни сын Протасовы ничего не сказали об этом запахе. Хотя он их и не спрашивал.

— Как вас по отчеству? — поинтересовался Фома Фомич у старика после того, как быстрым взглядом окинул его комнату.

— А вам зачем? — проговорил сидящий на кровати дядя Евсей.

— Обращаться к вам по имени-отчеству будет для меня привычнее.

— Ну, привычнее так привычнее! — кивнул старик. — А звали моего покойного батюшку Марком.

— А вас, стало быть, Евсеем Марковичем!

— Да! Только меня так уже давно никто не называл, а может, и вру я, может, меня так и вообще никогда не называли… Сначала Евсей, потом дядя Евсей…

— А в детстве как вас называли?

— В детстве? — Старик медленно моргнул тяжелыми веками, с сожалением глянул на гостя. — Этого я не помню, уже и зрелые годы стал забывать. Другие старики, вот такие же древние, как и я, говорят, будто бы все помнят, что с ними было много лет назад, в том же детстве, в молодости. А я ничего не помню…

— Совсем?

— Совсем! — Евсей печально изогнул рот и уронил белую голову. Вздохнул. Но в следующее мгновение встрепенулся, улыбка озарила морщинистое лицо. — Зато они утверждают, будто ничего не помнят, что произошло, например, вчера или позавчера. А я, напротив, помню!

— Это же замечательно! — воскликнул начальник сыскной. Он продолжал стоять у порога, ничуть не смущаясь того, что ему не предложили сесть. Эту неучтивость хозяина комнаты он оправдывал преклонным возрастом.

— А чего же замечательного? — Печаль снова вернулась к старику. — Для меня важнее воспоминания о молодости, это приятно…

— Ну, может быть, в вашей молодости и не было ничего приятного, может быть, там одни беды да горе? Может быть, это и хорошо, что вы все забыли, а, Евсей Маркович? — в голосе начальника сыскной слышались нотки иронии, старик понял это и улыбнулся.

— В моей молодости не было ничего хорошего? А вы ведь специально меня подначиваете, да, господин полицейский…

— Меня зовут Фома Фомич!

— А вы зачем ко мне пришли, Фома Фомич? — Старик неожиданно сменил тему разговора.

— Да вы ведь сами меня к себе пригласили!

— Разве? — Евсей Маркович мутно уставился на фон Шпинне. «Похоже, старик ошибается, говоря о своей памяти. Он не помнит и того, что было несколько часов назад. Это плохо!» — подумал начальник сыскной.

— Да. Во время ужина, когда спорили со своим племянником — Саввой Афиногеновичем!

— А, теперь вспомнил. Ну да, я вас пригласил, если у вас будут какие-то вопросы. А у полицейских, я это знаю точно, всегда есть вопросы…

— У вас так сильно пахнет лекарствами. Болеете? — Фон Шпинне решил сделать небольшой маневр и зайти с фланга. Если старик болеет, этот вопрос наверняка разговорит его.

— Нет, у меня здоровье еще дай бог каждому…

— Откуда же этот камфорный запах?

— А вы присаживайтесь, присаживайтесь вон на стул, я вам сейчас все расскажу! — вспомнил наконец про законы гостеприимства Евсей. — Это после того, как ко мне игрушка заходила…

— Вы видели, как она входила к вам в комнату?

— Видел, я же ночами не сплю — бессонница! Так только, лежу с закрытыми глазами. Иногда дремлю, вот и весь сон.

— Расскажите, как это было. — Начальник сыскной поднес стул поближе к старику, сел и подобострастно заглянул ему в глаза. На лице Евсея появилось довольное выражение.

— Как было, — начал он и причмокнул, — ну, лежу с закрытыми глазами, почти сплю. Слышу, ручка дверная пискнула. Она у меня, когда нажимаешь, попискивает: днем не слыхать, а вот ночью, в тишине, слышно… Я вздрогнул, насторожился. «Кто бы это?» — думаю. Лежу, но глаз не открываю, чуть-чуть только. Сквозь щелочки вижу, медленно так дверь открывается… — Старик замолчал, вытер рукой влажный рот и продолжил: — Входит обезьяна. Я обомлел, ну, думаю, вот она, смерть моя, пожаловала…

— Погодите, погодите! — остановил старика фон Шпинне, ему не хотелось, но он был вынужден это сделать. — Почему вы подумали о смерти?

— В доме поговаривают, будто бы обезьяна эта не так просто ходит, будто в нее душа чья-то вселились — неупокоенная, — старик говорил тихо, как на исповеди. Потом замолчал, всматриваясь в глаза полковника, словно пытался высмотреть иронию или сомнения. Но глаза фон Шпинне излучали только интерес. Евсей продолжил: — Ну, слушайте, значит, дальше. Испугался я сильно, весь липкий стал от пота, как сухарь в меду. Лежу сам не свой, а обезьяна эта прямиком к моей кровати следует. Тихо ступает, вроде как и не идет по полу, а летит…

— Вы хотите сказать, что не слышали ее шагов?

— Не слышал, вот вам крест, не слышал!

— А может быть, к вам никто и не приходил, может быть, это все привиделось, раз не слышали звука шагов?

— Я сразу тоже так подумал — сплю. Потом понял, не сон это, обезьяна настоящая! А в лапе у нее что-то зажато, подошла к кровати, уперлась и вдруг говорит: «Здравствуй, Евсеюшка!»

— Прямо так и сказала — Евсеюшка?

— Прямо так и сказала, и голос у нее точь-в-точь как у моей покойной жены. Я глаза-то открыть открыл, а вот пошевелиться не могу, лежу как дубовая колода у нашего амбара. А обезьяна стоит надо мною и лапами в воздухе машет, как обнять хочет…

— Дальше! — Начальник сыскной, чтобы приободрить старика, коснулся его плеча.

— Ну, я собрался с духом и спрашиваю: «Это, мол, ты, Ольга?» Мою жену Ольгой звали. После этих слов обезьяна вздрогнула и выронила то, что держала в руке. Это был пузырек с камфорой, который тут же и разбился.

— Зачем она пришла к вам с лекарством?

— Да не знаю я, может, ошиблась!

— Говорите, вздрогнула после того, как вы обратились к ней, назвав Ольгой?

— Да, вздрогнула!

— Но разве игрушка может вздрогнуть, разве она вообще может испугаться?

— Игрушка не может! — ответил старик, потом добавил, как бы разъясняя: — А вот если в нее душа вселилась… Духи, они пугаются, это я точно знаю…

— Когда умерла ваша жена? — спросил фон Шпинне.

— Давно!

— Это мне ни о чем не говорит. Сколько лет прошло?

— Лет тридцать, наверное… — сказал старик.

— И вы до сих пор помните ее голос?

— Помню! — неуверенно кивнул Евсей.

— И не сомневаетесь, что это был голос вашей покойной жены?

— Нет…

— Хорошо, это я понял. Что было потом, после того как обезьяна выронила склянку?

— Она повернулась и вышла из комнаты!

— Вы не посмотрели, куда она пошла?

— Я хотел, даже вскочил, но наступил на стекло и порезал ногу…

— Можете показать шрам от пореза?

— Зачем? — удивленно посмотрел на фон Шпинне старик. Затем удивление в его взгляде сменилось догадкой. — Вы думаете, я вру?

— Нет! Просто привычка все проверять! Служба в полиции делает человека подозрительным!

— Понимаю, я, признаться, сам такой, тоже на слово не верю, все проверяю и перепроверяю… Вот и со мной был такой случай…

— Вы вначале покажите порез, а затем уж и расскажете, какой с вами был случай, — оборвал старика начальник сыскной.

— Да, да, конечно! — Евсей, кряхтя, нагнулся. Вначале снял тапку на войлочной подошве, затем с электрическим потрескиванием стянул шерстяной носок, оголяя белую ногу с узловатыми пальцами и синими жилами. — Вот! — старик показал Фоме Фомичу подошву.

— Но здесь ничего нет!

— Как нет? — Евсей ощупал стопу. — Действительно, ничего… — проговорил удивленно, а потом, прихлопнув себя по лбу, воскликнул: — Вот я дурак, это ведь не та нога, я другую ногу порезал!

— Ну, в таком случае покажите мне ее! — спокойно глядя на Евсея Марковича, сказал начальник сыскной.

— Сейчас!

На другой ноге Фома Фомич увидел зарубцевавшуюся рану величиной с вершок.

— Ну что, довольны? Заставили старика разуваться, носки снимать, думаете, легко все это?

— Нет, но в жизни человек делает не только легкое, но и тяжелое, тем более я ведь не сильно настаивал, вы сами согласились снять носки!

— Это верно. А что же мне прикажете делать, раз полиция требует? Вот я и снял!

— Да помилуйте, разве я требовал? Я просто вас попросил об одолжении, вот и все! — сказал тихим голосом фон Шпинне.

— Одолжение? — с ехидством в голосе переспросил Евсей. — Я-то думал, это приказ, напугался, даже в ногах запутался…

— Да-да… — бросил начальник сыскной, подозревая, что не случайно старик спутал ноги.

— Я вам так скажу, мне врать уже нет никакого резона, потому всегда говорю только правду, тем более полиции. Можете мне верить.

— Я вам верю. Но давайте вернемся к камфоре. Вы говорите, игрушка держала в лапе склянку, которую потом выронила. А в доме кто-нибудь пользуется камфорой?

— Наверное, кто — точно сказать не могу, не знаю. Вы это у Саввы Афиногеновича спросите, он-то в курсе, кто в доме чем пользуется! — ответил старик.

— Обязательно спрошу. Он, как мне показалось, заходил к вам только что?

— Откуда вы знаете?

— Догадался!

— Ну, заходил, — нехотя согласился старик.

— И как часто он это делает?

— Вы, наверное, хотели спросить, зачем он ко мне заходил?

— Нет, я спросил, часто ли он к вам заходит, и хочу получить ответ.

— Нечасто, можно даже сказать, совсем не заходит.

— Вас не удивил его визит?

— Нет, я знал, что он ко мне зайдет! — чуть приподняв бритый подбородок, ответил Евсей.

— Откуда?

— Да ведь я пригрозил, что все слышал…

— А вы действительно что-то слышали?

— Ничего, просто взял его на пушку, а он поверил…

— Значит, говорил что-то, не предназначенное для чужих ушей, вот и боится теперь! — заметил начальник сыскной.

— Наверное.

— А вы, значит, его обманули?

— Ага! Я из этой комнаты почти не выхожу, только к столу, да и то не всегда, порой здесь и ем…

— Почему? Нездоровится?

— Да я уже говорил — на здоровье не жалуюсь, просто порой меня к столу не зовут! Мне это намного удобнее, чем в столовой, там на меня все смотрят как на главного пожирателя харчей…

— Вы полностью находитесь на иждивении Саввы Афиногеновича?

— Ну уж, конечно, полностью! У меня есть небольшая рента, вот на нее и живу. А он мне только угол предоставляет, и более ничего…

— Следовательно, вы вполне самостоятельны и в любой момент можете уйти отсюда?

— Уйти могу, только куда? Век свой здесь доживать буду.

— И еще один вопрос, Евсей Маркович, вы слышали о том, что обезьяна ходит по дому?

— Она же ко мне приходила!

— Нет, вы слышали разговоры об этом до того, как она к вам пришла?

— Савва рассказывал за столом, будто обезьяна приходила к нему. Я поначалу думал, врет…

— А почему вы так думали?

— Ну, я ведь его, Савку, с детства знаю! Ему что соврать, что перекреститься — все едино!

— Вы хотите сказать, верить ему нельзя?

— Нельзя! Да и кому можно? Мне вот тоже нельзя, могу соврать… — старик запнулся. — Нет, раньше мог, а теперь уже все, баста! Больше не вру, потому как грех это!

— Ну а племянник ваш, значит, продолжает грешить?

— Продолжает! — кивнул старик, после чего потянулся к небольшому стоящему у кровати столику. Взял с него маленькую коробочку. Щелкнул по ней ногтем. — Вы позволите понюшку сделать? — спросил он у полковника.

— Да, конечно! Можете меня не спрашивать, ведь вы у себя дома, я всего лишь гость!

— Э-э-э, не скажите. К гостям нужно уважительно относиться, это первейший закон, вон, на Кавказе. Там гость — это главный человек в доме…

— А вы про это откуда знаете?

— Откуда? Приходилось бывать в тех краях… Так я втяну понюшку?

— Втягивайте!

После того как старик запустил себе по понюшке в каждую ноздрю и отчихался, разговор продолжился.

— Но вы-то сами, Евсей Маркович, что думаете по поводу этой бродячей обезьяны?

— Ничего! — сказал, вытирая нос платком, старик.

— Так уж и ничего? Не может быть!

— А тут не надо думать, обезьяна ходит, сам видел. До того, как не увидел, не верил. Я и Савке так прямо сказал: «Не верю я в то, что обезьяна ходит по дому». Потому как без завода она ходить не может. Значит, ее должен кто-то завести. И если нам чего-то ждать, то не от игрушки, а от человека!

— Вы говорите разумные вещи, но раньше утверждали, будто в обезьяну вселился дух?