Любовь и ненависть в Корнеллском университете

Лейла Хугаева

Эта книга предлагает альтернативную версию дарвиновской парадигме в виде теории психической энергии Л. Хугаевой. Общие положения теории раскрываются в ходе вымышленных событий битвы студенческих и академических кругов Корнеллского университета. Консервативным «Черепам» противостоят демократы «Селинджеры». Дарвинистам противостоят рационалисты. Экономизму противопоставляется психологизм. Романтизму ложного идеала – реализм настоящего идеала. Сознание и чувства людей определяют политические системы.

Глава 2. Самовлюбленность

Я собственно так и сделала. Выкинула визитную карточку, и думать забыла об этом глянцевом молодом человеке со слащавой улыбкой. Вот только он не забыл обо мне. Много раз до конца семестра он напоминал мне о себе записками, я не отвечала. Тогда он нашел мой телефон и написал СМС: «театральная труппа Корнелла будет счастлива видеть вас в роли Джульетты. Кастинг не требуется. Андре Филлипс». Над этим сообщением мы долго смеялись с моими друзьями. Какая неслыханная пошлость: в роли Джульетты! За кого они нас принимают?

— Да, но как он нашел твой телефон? — спросил Гия

— О, очень просто. — усмехнулся Ричард. — Разве не очевидно, что он один из этих элитных мальчиков. Интересно только как он тебе объяснит, где взял номер телефона? И почему даже не извинился, что воспользовался без твоего согласия?

Мы, конечно, смотрели все три фильма о «Черепах», но верить до конца в криминальные связи и коррупцию правительства нам не хотелось. Тем не менее, существование тайного элитного сообщества факт, и по крайней мере такую мелочь как номер телефона им не сложно найти.

— Я его просто заблокирую и все. — сказала я, начиная пугаться этому навязчивому вниманию.

— Это правильно, потом он напишет с другого телефона, — сказал Ричард — И на то сообщение тоже не отвечай. Просто забань и все.

Однако, Андре Филлипс не стал писать с другого номера, он нашел меня сам.

— Я допустил большую ошибку, — начал он с извинений, — простите меня, если сможете? Вы сможете меня когда-нибудь простить?

— Что вам угодно, сударь? — как отвечать на подобное хамство без иронии

— У меня большие связи, — честно признался он. — Мне не составило труда найти ваш телефон. Я не должен был, но вы не отвечали на мои записки, мне не хотелось верить, что мы никогда не станем друзьями. Я просто не могу в это поверить. И вы, и ваши друзья, вы меня просто очаровали. Простите ли вы меня когда-нибудь?

— Буду с вами откровенна. Вряд ли я смогу простить вам такое бесцеремонное вмешательство в мою личную жизнь. И вряд ли это понравится моим друзьям. А если вы завтра неудержимо захотите чего-нибудь более пикантного вы тоже будете оправдывать нечестный поступок неспособностью преодолеть соблазн? Извините. Я буду просить вас не беспокоить нас больше.

— Подождите еще минутку. Я заслужил все, что вы мне сказали. Я не стою вашей дружбы. Но дайте мне шанс искупить свою вину. Моя большая ошибка в том, что я предложил вам роль Джульетты, а вы и ваши друзья уже известны своим полным неприятием романтики! Какая оплошность с моей стороны! Я думал вас порадовать…. Многие студентки Корнелла отдадут десять лет жизни, чтобы получить эту роль в нашем спектакле. Но что вы скажете о роли госпожи Бовари? Мы уже готовим сценарий по роману, специально для вас! Мы готовы ради вас изменить весь репертуар нашего театра.

Я с любопытством посмотрела в его зеленые глаза. Зачем ему все это надо? Его глаза оставались совершенно непроницаемы, мне даже почудилось какое-то трогательное волнение в их потемневшей глубине.

— Госпожа Бовари? Но почему вы решили, что я справлюсь с ролью?

— Я видел, как вы танцуете, я читал ваши стихи и рассказы в газете Корнелля. Наконец, ваш дружеский кружок уже известен в университете своей академичностью и глубокими познаниями в литературе.

Заговорив о моих друзьях, он внушил мне некоторое доверие. Но вспомнив о друзьях, я преодолела все проснувшиеся было соблазны в душе, и жестко отказала.

— Пожалуйста, не будем больше возвращаться к этому разговору. Мои друзья тоже не рекомендовали мне театральную деятельность.

На этом я поставила точку, и больше уже не думала о мистере Филлипсе.

Приближалось время летних каникул, мои друзья с радостью готовились вернуться домой. И только я твердо сказала, что никуда не поеду. Во первых, я никогда не видела такой красоты природы и наслаждалась каждым днем проведенным в Итаке, ведь некому было меня баловать туристическими круизами. И летом, когда все эта красота обозначилась во всем своем цвету и роскоши, мне меньше всего хотелось ее покидать. И тем не менее не это обстоятельство послужило главной причиной моего отказа. Я решила остаться, чтобы поработать в одной из крупнейших библиотек в Америке, пока мои друзья будут отдыхать. Они заслужили отдых, они так много всего знают, а мне надо использовать это время, чтобы приблизиться хотя бы к их уровню. Список книг, которые мне надо прочитать я составляла долго и основательно, выводя имена авторов из наших долгих бесед с друзьями.

— Какая ерунда! — сказал Гия. — Поедем со мной в Грузию, я покажу тебе самые красивые места.

Аврора, поедем в деревню к моему деду, там не только очень красиво, у моего деда потрясающая библиотека, я тебе рассказывал!

Я отказала своим друзьям, скрипя сердце, которое всей своей глубиной рвалось ехать вместе с ними. Но я чувствовала, что для того чтобы сосредоточится мне нужно уединение, иначе я буду отдыхать вместе с ними и никакая сила не заставит меня работать. Я ведь тоже изрядно устала за этот год.

Я поступила неправильно, хотя в конечном итоге все наши невзгоды обернулись нам на пользу. Но на тот период я приготовила себе много ненужной боли.

Друзья мои разъехались, и я принялась аккуратно посещать библиотеку, одалживая нужные мне книги и проводя много времени с этими книгами на лоне природы. И конечно меня нашел Андре Филлипс, которому это опять не составило никакого труда. Но тогда я была поражена.

— Вы? Что вы здесь делаете? Разве вы не на каникулах как все? Здесь только школьники из летних школ да я.

— Вы ошибаетесь. Вся наша труппа здесь. Мы изменили репертуар, подготовили пьесу по госпоже Бовари и ждем вас. Вы наверное думаете я избалованный мальчишка, который привык получать все что захочет… Вы не представляете каким одиноким растет человек в этих домах, подавляющих с детства своей роскошью… Вы не представляете что значит быть сыном человека который привык командовать армиями или целой страной… Я знаю, что все это звучит как сентиментальная роль из плохой пьесы, но эта правда… Помогите мне пожалуйста стать частью вашего небольшого коллектива. Вашим друзьям я не понравился, но ведь они ничего обо мне не знают. Я восхищаюсь ими. Я хочу чтобы вас узнало как можно больше людей в университете, чтобы мы вместе побороли романтизм, чтобы миссис Уэйн помогла нам с подбором пьес, чтобы мы тоже перестали быть наивными пошляками и могли похвастать вашим утонченным вкусом.

Он заходил с правильной стороны. Мои друзья, которыми я жила и восхищалась. Тогда мне трудно было поверить, что к ним можно относиться иначе. Конечно, он искренен, что хочет стать частью нас. И хотя подсознание говорило мне, что все это фарс, и я чувствовала это в каком то приступе тошнотворной антипатии, которую не умела себе объяснить, я посчитала своим долгом скрыть свою неприязнь. Если человеку нужна помощь, я не вправе от него отворачиваться. У него был точный расчет. Друзей моих не было в кампусе, они не смогут помешать его плану. А я, стараясь ради друзей и из христианского сострадания, самым верным способом попаду в его сети. Так все и случилось.

Я так сильно скучала по моим друзьям, а он так вовремя представился как претендент на часть нашей компании. Часть моей нежности к друзьям перешла к нему незаметно для меня. Он так ловко изображал грусть и печаль недостойного нас человека, что я не поняла, как эта тонкая лесть ядом разлилась по моему сердцу. Я поверила, что жалею его за то, что он «элита», что у него «тяжелое детство» и «одиночество», что он лишен «нормального общения», отдавая приказы слугам и слыша в ответ только заискивания. Я поверила, что жалею его, я приняла снисходительный тон, я ждала своих друзей, которые, я была уверена в этом, выслушав его, тоже проникнуться сочувствием и возьмут на себя его перевоспитание. Трудно себе представить большую чушь. Но ведь влюбленность никогда не рождается от ума, и всегда от глупости. Я считала, что «реализм», который я исповедовала в литературе, вполне хранит меня от романтических глупостей, и приняла предложение поработать вместе над госпожой Бовари.

В этот момент ловушка захлопнулась, его лесть уже отравой самовлюбленности разлилась по моему сердцу, — отравой, которой на сознательном уровне я совершенно не фиксировала. Уверенная что работаю ради своих друзей, я не заметила, что приняла мысль о расширении «организации». На тот момент у нас был тесный личный круг и никакой организации. Мне просто польстила мысль, что мы могли бы стать новой другой настоящей организацией. И эту мысль внушил мне Андре. Нет, сама по себе мысль была хороша, и вскоре мы ее осуществим. Но на тот момент она была только яблоком соблазна, никаких предпосылок, ни теоретических ни практических не было, я не заметила как он пробудил во мне тщеславие. На тот момент мной двигало только тщеславие, но я не осознавала этого, я удачно проглотила крючок. Начав с ним работать над любовной историей, пусть даже историей любовного разочарования, в снисходительной уверенности, что я облагодетельствовала его своим участием, я предрешила свое падение. Оно стало только вопросом времени.

Мы целыми днями репетировали госпожу Бовари. Он сумел меня убедить, что я не только уникальная актриса на эту роль, но и уникальный режиссер, без которого его проекту конец. Я вошла в раж и на всю широту своей страстной натуры старалась создать настоящее «произведение искусства». Мое тщеславие было распалено как никогда. Он был скромен и грустен как никогда. «Жалость» затопила мое уже самовлюбившееся сердце. И когда он назначил мне первое свидание в ночном кампусе, я ни секунды не сомневалась, что необъятная нежность, которой откликнулось мое сердце на это предложение, было всего лишь моей жалостью к «бедному» несчастному юноше. И тем не менее я надела свой лучший наряд, постаравшись выглядеть настолько хорошо насколько это было в моих силах. Я не стала спрашивать себя, зачем я это делала. Мне было слишком хорошо, чтобы задавать себе мучительные вопросы.

Первую встречу он тоже провел очень правильно. Никакой романтики. Тот же грустный, робкий юноша, покоренный моим талантом и светом моей личности. Только место выбрал самое красивое и самое романтичное из всего, что мне довелось видеть в этом американском эдемском саду. Взял мою руку, угадывая мою судьбу по линиям на ладони, и больше уже не отпускал. Мне очень не хотелось ее высвобождать, но я заставила себя. И опять не стала себя спрашивать, почему мне не хочется ее высвобождать. Во мне начался процесс бессознательной борьбы со всей моей сознательной системой ценностей, процесс, скрытый от моего сознания. Не сознавала, что этот робкий юноша поставил меня на край пропасти и методично, каждым грустным вздохом и влажным взглядом, готовит мое падение.

Я была как никогда убедительна в пьесе, и сама это чувствовала. Моя самовлюбленность достигла своего апогея. В тайне я уже надеялась, что он опять позовет меня на ночную природу, но я не признавалась в этом желании даже самой себе. А он словно бы и забыл об этом свидании, оставаясь как никогда вежлив, предупредителен, даже заискивающим в чем-то, но с обязательной дистанцией и какой-то школьной почтительностью.

Наконец, состоялась премьера. Наших зрителей было немного, лето все еще было в разгаре, но ведь все представление давалось для меня. Успех совсем вскружил мне голову. И вот в ночь после спектакля, дав волю своему восхищению, он робко спросил меня таким тоном, словно не верил в подобную удачу: соглашусь ли я еще раз поболтать с ним на природе?

Я вложила всю душу в свое согласие. Бедный! Как же он смущен и покорен! Я просто обязана его приободрить.

— Я знаю, как смешно это звучит, — сказал он мне уже сидя со мной на траве, и держа мою руку дрожащими руками, — но я вас полюбил. Я не знаю романтика это или реализм… ведь есть… должна быть… какая то реальная любовь, разве нет? — он с таким отчаянием и страхом посмотрел мне в глаза, что моя распаленная самовлюбленность завопила ему: Да, да, да, есть! А мой интеллект оглушено сел, близкий к коматозному состоянию, и в недоумении захлопал глазами: есть или нет, черт возьми?

Я опустила глаза, и только в ответ сжала его руку. Нега, растекавшаяся по моему телу, говорила о полной победе подсознания над сознанием, и мой мозг сдался и позорно отступил. Но ведь необходимо было прикрыть свое позорное отступление, и я сказала:

— Мы можем быть нежны друг с другом, не думая ни о какой любви. Ведь мы искренни друг с другом, не так ли? Мы не Ромео и Джульетта, мы просто дарим друг другу немного нежности…

— Да, как точно вы… как точно ты… можно я буду говорить тебе ты, родная?

И прежде чем я успела ответить, жар его разгоряченного лица уже обжег мою пылающую в ответ щеку. Поцелуй заглушил во мне остатки разума, мои критическая и аналитическая способности ушли в долгий сон. На тот момент он одержал полную и блестящую победу. Мои интеллектуальные способности были успешно нейтрализованы.

— Почему не Ромео и Джульетта? Не знаю как ты, а я вполне чувствую себя Ромео, — засмеялся он, давая понять, что это только шутка. Мне оставалось только смеяться в ответ.

На следующий день я собирала вещи в комнате общежития, где прошли самые счастливые дни моей жизни — дни нашей дружбы с товарищами по духу. Андре настаивал, чтобы до конца лета я переехала к нему, а я не имела сил ему противиться. Он тоже жил на территории кампуса как все студенты, но он был старшекурсником, и у его общества было свое здание, которое они купили или арендовали у университета для членов своего сообщества. Это ведь только до конца лета, уговаривала я себя. Но чувствовала, что сама себе не верю. Когда вернуться друзья, я тоже вернусь в наше общежитие, они познакомятся с Андре, примут участие в его реформаторском театре, и мы заживем по-старому.

Но почему то слезы обильным потоком текли из моих глаз, и я ничего не могла с этим поделать. В конце концов, я села в кресло и зарыдала. Щемящее чувство, что я навсегда расстаюсь со своими друзьями, рвало мое сердце на части. Более того, какой-то внутренний голос твердил мне, что я их предала. Наконец я взяла себя в руки: «Какая ерунда! Это просто истерика. Слишком много переживаний. Первый мужчина в моей жизни. Расставание с друзьями. Конечно, я вернусь сюда в сентябре и все будет по старому». И я силой воли заставила себя взять сумку с вещами и бросилась бежать из общежития.