Башни Судеб. CD-1/ Лабиринт Снов?

Леонардо Ди-Скайфари

Роман о том, как маленький обиженный мальчик уничтожил мир, пытаясь сделать его совершенным, вместо того, чтобы заглянуть в себя…

Трек3. В круге света

Солнечные блики играли в салочки на стенах зала, светотени беспечно отрицали его холодную суровость. Промаявшись до обеда за схемами роботов-людей и отдав должное сну, Властитель в который раз оказался во власти скуки. Она ласково и цепко засосала его, резко раздавив любые попытки вырваться на волю. Барахтаясь в ее волнах, толстяк в испуге придумывал одно дело за другим, то вызвал начальника охраны, то сместил пару киберов с должности, уменьшил подачу энергии в пятом квартале почти до нуля, и самое главное, выкурил пару сигар, но увы, очередной бой часов шепнул Властителю — все!

Давясь кофе, он лихорадочно соображал. — Так. Лекс будет потом, все на сегодня выполнено, а что сейчас? — и с необычайной для своей комплекции легкостью вскочив с кресла, забегал по залу, рыча как загнанный зверь. Тихое треньканье селектора на столе остановило его бег. На цыпочках подкравшись к столу, и, очень странно выглядя в этот момент, весь разрезанный потоками солнечных лучей на ряд несочетаемых отрезков, с лицом, где застыла глуповатая улыбка, он медленно нагнулся к источнику шума и надавил на кнопку.

— Что? — спокойно, несмотря на недавнее бешенство, спросил он. — Все готово к просмотру, сэр, — кашлянул селектор и смолк. Тупо усмехнувшись грязным мыслям, промелькнувшим в глубине мозга, правитель выпрямился, и, придав лицу торжественное выражение, направился к боковому выходу в один из многочисленных залов Центральной Мировой Башни, в целом по строению напоминающей лабиринт.

Двери распахнулись, открыв холл, забитый скелетами давно устаревших механизмов и полный мутного света от огромных пыльных окон. Помещение уже давно не использовалось и не открывалось, и поэтому правитель громко чихнул от пыли. Картины залов, маленьких и больших, дергались на поверхности его мозга как мошки в паутине, а сам он скользил как в странном танце, бесшумно семеня по стертым гранитным плитам. Зал, еще один зал, Властитель все быстрее шагал по бесконечным коридорам и узким темным переходам, извилистыми змеями расползающимся в разные стороны.

Остановившись посреди колодца света, в центре выложенного голубым мрамором круглого зала, он посмотрел наверх, где — играя пылинками лились нежные отсветы из маленького окошка цвета лазури. Губы Властителя сложились в добродушную улыбку, но глаза продолжали пронзать пространство холодным равнодушием, опустив взор, он оглянулся по сторонам и ослеп. Ослепленный, он долго не мог понять, что происходит, но, наконец открыв глаза, сообразил, что таинственный золотой скелет всего лишь отражение его самого в старинном зеркале, висевшем между книжных полок. — Мертвый хлам, что пользы от книг, — выругался толстяк, ностальгически вздохнув. — Что? Они мне когда-нибудь помогли? — внезапно вглядевшись в зеркало, он на долю секунды почувствовал, как убог и смешон.

Зеркало обличительно сияло перед ним, без прикрас рисуя в круге света. Заставив себя отвести взгляд, Властитель быстро заковылял к креслу, угрюмой горой кожи торчащему в сыром углу. — Книги, книги, — прошепелявил старик, листая ветхий журнал, валявшийся в куче пыли на низеньком столике. Перед глазами его мелькали слова, строчки, фразы, убогие вытянутые лица. Властитель отбросил журнал в раздражении, он рождал воспоминания. — Что надо вспомнить, и к чему мне это прошлое?

Внимание старика привлекло обьявление в середине страницы, жирно обведенное черной траурной каймой. Сердце его забилось сильнее, от неясных чувств, шевельнувшихся в глубине. Осторожно, словно боясь, что он рассыплется, Властитель взял журнал в руки, трясущиеся от непонятного волнения. Приблизив страницу к глазам, он прочитал: — Глобальный Институт Театрального Искусства. Выпуск 2206 года. Выпускной бал. Спектакль по произведению А.Н.Островского «Бесприданница». Приглашаются все жаждущие. Началов 19 часов. Журнал выпал из рук, ошеломленных тем, что держали.

— Воспоминания, прошлое, да, там есть ответ почему я смешон, смешон, смешон, — закричал он, и тут же больное сознание выключило эту трезвую мысль, беспокойную и дерзкую.

Он дико захохотал и щелкнул пальцами, отчего камин в углу радостно полыхнул, предвкушая пищу. Душа сумасшедшего снова была мертва и спокойна, брезгливо взяв журнал за уголок он покатился к огненному монстру, трещавшему в углу, и… Огонь зловещим отблеском пал на красивое лицо безумца, разрисовывая его адским рисунком, мгновенно меняющим сущность… Лицо сморщилось, стремительно обращаясь в чудовищную слепую маску, покрытую светящейся сеткой морщин-трещин, а глаза превратились в два раскаленных уголька, пронзивших пространство энергией ненависти.

По залу пронесся яростный горячий вихрь, и демон, занявший место души, радостно захохотал, алча своего вечного удовольствия — смерти… — Все, ты будешь доволен, — шепнул он огню и швырнул журнал в пламя. — Хи-хи-хи, — вырвалось из недр монстра, наблюдавшего за танцем язычков огня. Вот первый из них пробежал по середине страницы, вот второй, все быстрее адский танец, все громче музыка смерти. «Какая прекрасная мелодия», шепнул он себе, улыбаясь. «Все в огонь, и вас в огонь, как это просто». Щелчок пальцев и огонь исчез, оставив облачко дыма, лениво расплывающееся в воздухе. Круг света на полу переместился в угол, напомнив о времени. Монстр уснул, он знал, что еще не время…

По лицу Властителя пробегали волны мыслей, ежесекундно меняя его выражения, и вскоре на нем появилась улыбка тщеславного самодовольства, не только граничащая с глупостью, но и вполне с ней тождественная. Часы в библиотеке начали хрипло бить и истерично отсчитав пять ударов, замолчали. — Время, время, все такая чепуха, — задумавшись, прошепелявил правитель, водя пальцами по стеклу, за которым качался маятник. Он провел пальцем по тому месту, где стрелки совершали свой бесконечный бег, стремясь к концу времен, и вдруг почувствовал себя ребенком, прикоснувшимся к тайнам мироздания и ощутившим свою ничтожность. Песчинкой в этих часах. Сам он, вся его фигура, вся сущность, сжались в маленький комок, смешной и величественный одновременно, спина согнулась, тело и колени образовали немой вопрос, не имеющий ответа.

Придя в себя, он засмеялся, но не своим «обычным смехом», а уже немного другим, в котором еще больше проглядывали истеричные нотки. Замолчав, Властитель почувствовал бешенство, холодной лавой вскипавшее в нем. — Почему, к чему это все? — тихо прошептал несчастный в пустоту, он не мог найти обьяснения событиям, в последнее время творившимся в нем. Мозг со скоростью компьютера искал ответа на все это в глубинах подсознания, но ассоциации, возникающие на его поверхности, не имели никакого смысла, только запутывая страдальца — больше и больше…

Он вспомнил недавний сон, начало которого не было необычным, но дальше события развернулись совершенно фантастическим образом…

Резкий всплеск, боль, свет, ощущение стремительного втекания в чужое пространство, сразу показавшееся знакомым. Тело полное энергии и сил молодости. Грохот мыслей и образов, меняющихся со скоростью звука в мозгу нового существа, даже не заметившего постороннего присутствия. Он кричал, он кричал, пытаясь достучаться до молодого существа, ставшего его хозяином, но оно не услышало его. Мясорубка калейдоскопических мозаик приближалась все ближе, и, щелкнув цветными челюстями, поглотила немой вопль, не услышанный никем.

Утреннее солнце мутными масляными красками разрисовало темный холст улиц, хрипло и недовольно пробуждавшихся от ночного покоя. Птицы истерично пели, надрывая свои голоса, оплаченные щедрыми подачками дня. Прохожие неслись, неестественно размахивая руками и воплощая в жизнь принципы Броуна, оторопело натягивая на лица свои обычные маски. Их было много этих масок, и некоторые даже были похожи на людей. В трамвай, где ехало существо, втекло нечто с улыбчиво-карнегиевской маской делового джентльмена, одним хищным огоньком в мертвых серых глазах, рушившим ее обманчивую целостность.

Существо заворочалось на жестком железном кресле с облупившейся краской и отвернулось к грязному окну, где фотографически сменялись одна за другой картинки утреннего холста. Ворчание старой контроле-р-рши в вонючем замызганном тулупе отвлекло существо от созерцания карнавала мертвых улиц и стен. — Пожалуйста-х, пожалуйста-х, билетих-х, — сверкая единственным золотым зубом, пахнула на него вонь ее рта.

Зловеще клацнул компостер и крик бабки утонул в шуме вагона, противно дребезжащего на кривых поворотах. Существо страдало, боль была настолько сильна, что в эту минуту оно ненавидело весь мир. Лица сливались в общую панораму игр света, теней, звука, образуя дикую какофонию. Существо боролось с адской какофонией, пытавшейся подчинить его ее гнилой сути, хватало ртом воздух, пытаясь разорвать невидимый кокон сероватой гнили, плотными шелковыми нитями преграждавший доступ воздуха, но его усилия утонули в бодрой мелодии колес поезда. У поручня девушка со строгой маской холодной стервы, улыбалась ему страстными теплыми глазами, зовущими в омут дешевого продажного сладострастия. Мрачный грязный бомж, плаксиво вереща, пробивался мимо нее к выходу, всех распихивая острыми как угол локтями. Глаза «стервы» вмиг потеряли свою лживую теплоту, облучив нищего мертвенным светом, отчего тот сразу поник, растеряв адский задор «дна».

Весь трамвай, словно некий театр в миниатюре, галдел безумным жизненным спектаклем, создавая вокруг дикий кошмарный шум, разрушающий покой. Огонь и лед, сталкиваясь, порождали в естестве существа борьбу несочетаемых стихий. Лед шипел, тая в ярких языках пламени его сердца, но улыбчивая пошлая жизнь, помогая торжеству льда, вывернула наизнанку огромный вселенский холодильник и огонь отчаянно заметался, погибая в ледяном царстве. После короткой борьбы стихия сдалась и на поле битвы наступила мертвая тишина, черный уголь глаз существа потускнел и его печальное лицо еще больше вытянулось, надев трагически-равнодушную личину. Полумертвая уже душа воспарила над жизненным холстом, равнодушная к нагромождениям его обманчивых полумертвых образов и ядовитых красок и отстраненная от антигармоничных игр «людей» вокруг. Ветер зло сипел, выдувая боль и вливая Абсолют спокойствия. Здесь наверху летали другие птахи, гордые и величественно-спокойные, недоступные репертуару, диктуемому рисованными подмостками.

Существо с вожделением вдыхало воздух свободы и медленно поднималось к солнцу, отдаляясь от серой панорамы внизу, маски съёжились и слились в серое подобие пыли, смешные и трагические персонажи, злобные и грустные, прекрасные и безобразные, стали единым целым. Но оно, даже паря в недоступной выси неба, не могло спокойно взирать на серость мира внизу, и, вскоре почувствовало, как едкая липкая пена ненависти рвется из него, и в нем, как в художнике, растет желание взять раствор, чтобы смыть абстрактную людскую мазню с вселенского холста. Но мысль о Ней удержало существо, полное горечи страданий, и пена исчезла. Она была одной из самых мучительно-злобных масок, в странных переплетениях и узорах холста, одна из тех, кто так мучил и коверкал его душу, одной из тех кто использовал его, одной из тех, кто в действительности был просто опытом на жизненном пути, опытом, который надо было — к сожалению, как думало существо, просто прожить, а не уничтожать. И, наверное, именно эта мысль мешала ему стереть ее и все вокруг..

Ее маски-лица менялись чаще других, игра была тонка и даже неподражаема своей холодной хитростью и пустотой. Может, именно потому оно и любило ее образ, коварный и подлый? Кто его знает? Ведь иногда мы любим именно за то, что нас не любят и давят, хотя разве такую фатальную привязанность к душевному мучителю можно назвать любовью? Увы, существо привязалось к ее обманчивому образу ненастоящего счастья, и теперь холст смеялся его страданиям, радуясь своей пустой жизни. Чудовищный образ, смущающий душевный покой молодого существа, звали просто и обыкновенно — Виктория Ди-Элиа, имя придуманное ею в желании производить впечатление властной независимой дамы, истинное же имя — Простодаша, явно не подходило для этого ее образа, но существо пока еще не видело ее настоящей природы… древнего демона-вампира, притворявшегося обычной земной девушкой, холодной змеей заползающего в души, чтобы красть энергию жизни, под предлогом иллюзорной страсти. ВЕДЬ своей энергии у бледной как тень девушки — не было….

Мгновение, и оно вернулось из мира грез в свое бренное тело, затекшее на ржавом кресле. Постылые барокко-башни и барокко-стены нудно змеились мимо окна, кривые лабиринты грязных улиц тараканами разбегались в стороны, и уже нельзя было различить где сон, а где реальность..А Трамвай все мчался и мчался, в ослепительно быстром ритме в никуда… выбивая колесами готический ритм зла…

Существо сжалось в комок, страдая, оно бесстрастно, уже без гнева и сопротивления, наблюдало, как тонкие нити чувств и фантазий в его теле рвутся, превращая душу в холодный хаос равнодушия ко всему вокруг. «Маски Людей» шевелились вокруг него, о чем-то остервенело кричали и шептали, но никто не заметил рождения Пустоты…

— Бред, к чему мне все эти воспоминания, к чему? Ненавижу неясности, — прошептал Властитель, очнувшийся от странного кошмара. Холодный пот тек по искаженному лицу, в момент пробуждения на секунду озарившемуся пониманием чего-то важного, словно поняв таинственную природу сна, может статься, удалось бы узнать нечто очень недостающее…

Но неясное озарение только на миг посетило сердце правителя, и, тут-же отбросив эти мысли, призывающие задуматься над самим собой, он в ужасе замахал руками, отстраняясь от невидимых теней этого ненавидимого им прошлого и торопливо отступил к дверному проему. — Бред, вас нет, чур вас, чур, — шептал он в пустоту перед собой, в которой ему мерещились смутные тени, лица, ухмыляющиеся образы. Он отступал все ближе к двери, мелко дрожа и нервно оглядываясь по сторонам, и бюсты беломраморных философов на полках насмешливо глядели на него из вечности своими каменными глазами, смеясь над его трусливым бегством.

Гулко хлопнула дверь, подняв горы пыли в зале воспоминаний, и через мгновение в нем снова повисла мертвая тишина, только последняя пылинка еще кружилась в ярком луче солнца, падающем сквозь световое окошко наверху, зал тоже ждал своего часа…

Громкий вздох пугливого облегчения вырвался из уст тирана, вспомнившего о делах — и, нацепив на лицо маску бесстрастного равнодушия, он быстро зашагал по длинному коридору, слабо освещенному редкими чадящими лампами и устланному ветхим красным ковролином. Через километра два он устал и сменил быстрый шаг на более медленный, полный величавого спокойствия философа, холодно и непредвзято анализирующего окружающую действительность и себя в ней. Страх ушел, оставив место жестокому расчету, не знающему сомнений и колебаний, расчету помогающему считать верными решения, неприемлемые для каждого нормального человека и подгоняющему все под гребенку стандартности и одинаковости. Таков был Он — Властитель Мертвого Мира, поспешно шагающий по красному коридору и угрюмо улыбающийся своим грязным мыслям, таков был он! Но..Однако, где-то внутри, в самом дальнем уголке сознания, затаилась боль сердца, родившаяся после долгих лет бесчувственности в пыльном зале. Глупец, он так неразумно отмахнулся от нее!

«Я спокоен», — говорил себялюбец. «Я спокоен и у меня есть дело, которое поможет стереть тени прошлого и даст радость настоящего». И с этими мыслями он сам не заметил, как бесконечный коридор уперся в массивную дверь, обитую красной кожей, разрисованной кричащими рисунками странных масок. Выругавшись своей глупой рассеянности, толстяк зашуршал бумагами в кармане пиджака, ища ключ. Чуть покопавшись и найдя нужное, он рассмеялся, мечтательно грезя о том прекрасном цветке за дверью, который подарит ему общество после долгих лет одиночества и при этом станет помошником в деле залития мира потоками крови. Но неожиданно на ум пришли другие соображения и гордый лоб пересекла тонкая тревожная морщинка. «В чем дело»? — в удивлении спросил он себя, поразившись неожиданно возникшему ощущению, что он что-то делает неправильно. А особенно острой боли в том месте, где у него когда-то было сердце.

С секунду он боролся с собой, в нерешительности вертя в руках ключ, но сожаления были отброшены, свет сердца погас и красный туман снова затянул мозг, властно толкнув пухлую руку к вратам ада. Ключ повернулся в замке, скрипнули петли и дверь открылась, поддавшись непоколебимой решимости зла.