Веселый ветер. Записки мореплавателя

Леонид Карнаухов (2024)

Сама жизнь иногда рождает такие сюжеты, которые выдумать просто невозможно. Потому что жизнь многообразнее и затейливее любой фантазии. Поэтому эта книга основана на реальных событиях и написана в жанре «автофикшн». Это когда как бы пишешь о себе, но, если что-то подзабыл, то можно и приврать. А еще это книга о работе на флоте, о моряках, дальних странах, приключениях и, конечно, о любви. Посвящается всем мореплавателям, их детям, женам, подругам и другим женщинам, а также просто хорошим людям.

Бунт на корабле.

Перестройка и гласность шагали по стране. «Каждый на своем месте должен делать свое дело как можно лучше», — доносилось из телевизора. Это было время надежд на лучшее и время глубоких разочарований. А начиналось все с антиалкогольной кампании.

Я узнал о начавшейся борьбе с пьянством совсем случайно. Теплоход «Красное Село» шел с Кубы с грузом сахара-сырца назначением на Ленинград. Все радовались тому, что идем не в Калининград и не в Ригу, а домой. Мы с Витькой Марковым, начальником радиостанции, сидели у меня в каюте и ждали жен, чтобы отметить вместе окончание рейса. Жены приехали, но вместо ожидаемого шампанского перед нами на стол выложили газету «Правда» с Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством». Указ был написан суровым номенклатурным языком: «…или появление в общественных местах в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность, влечет наложение административного взыскания в виде предупреждения или штрафа в размере от двадцати до тридцати рублей.» В прессе и по телевидению рекламировались безалкогольные свадьбы. Однажды, будучи в отпуске, я встретился с однокашником, и мы зашли в кафе пообщаться. Причем мы не находились в «пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность». В кафе был накрыт большой банкетный стол.

— Здесь не посидеть. Наверное, свадьба. — сказал я.

— Безалкогольная, — ответил Димка.

— Ты когда-нибудь видел безалкогольную свадьбу?

— Нет. Но очень много об этом читал.

А еще в эпоху поздней перестройки пришла новая беда — демократизация, которая предполагала выборы на альтернативной основе. Выбирали народных депутатов. На некоторых предприятиях даже выбирали директоров. Я уже начал опасаться, что дойдет до выборов капитанов на судах. Но, к счастью, этого не случилось. Видимо вспомнили слова знаменитого капитана Сильвера, который, отвечая на вопрос одного из заговорщиков, когда же им позволят расправиться с капитаном, сказал примерно следующее: «Как можно позже, вот когда. Вы, конечно, неплохие матросы, но кто из вас вычислит курс, кто приведет корабль к месту назначения?» В общем, хватило ума капитанов не избирать. Однако последние постановления партии и правительства требовали усилить роль профсоюзных комитетов, и профсоюзный комитет теплохода «Костромалес» взялся за усиление своей роли со страшной силой.

А тут еще к нам в экипаж неожиданно прислали первого помощника капитана, то есть комиссара или помполита. Это было странно. Во-первых, на «Костромалесе» первые вообще редко встречались, потому что штатный капитан Назаров как-то умел обходиться без них даже во времена застоя. А во-вторых, всем уже было ясно, что деньки комиссаров сочтены, и им придется либо вспоминать свои прошлые морские профессии, либо увольняться. Тем не менее, комиссар появился, живой, здоровый, довольно упитанный, с бородой, как у революционера-демократа. Звали его Александр Васильевич Курилов, и он раньше уже на этом судне работал. Кто-то из старых членов экипажа даже сказал, что первый нормальный, адекватный и не вредный. Я очень сильно в этом сомневался, поскольку таких встречал редко. У меня на любой должности была своя конкретная работа, которая с деятельностью первого помощника никак не пересекалась, поэтому я к ним ни за чем не обращался и уж, тем более, на набивался в друзья. Удивительное дело, но именно это обстоятельство часто и становилось прямой причиной натянутых отношений. Не любили комиссары, когда их игнорируют, потому что политика партии должна касаться всех и каждого. Но теперь, когда с однопартийностью в СССР было практически покончено, отношения менялись, и было непонятно, чего ждать и как воспринимать появление в экипаже помполита.

Пока теплоход «Костромалес» грузился березовым балансом (баланс — это бревна длиной 4-6 метров из верхушек стволов, которые непригодны для изготовления досок) на Италию в порту Выборг, в экипаже происходили и другие изменения. В частности, пришел новый хозяйственный помощник капитана Гришка Раскопаев. В ЛМУ (Ленинградском морском училище) был хозяйственный факультет, который он закончил. Однако позднее должности хозпомов сократили, обязанности по составлению продовольственных отчетов и командованию службой быта передали старпому, а бывшие хозпомы пошли в матросы-артельщики, несколько потеряв в зарплате и переехав из кают-компании в столовую команды. Матрос-артельщик — это матрос со всеми полагающимися матросскими обязанностями, но который также заведует провизионной кладовой, артелкой, получает на базе продукты, ежедневно выдает их повару и ведет учет. Если как матрос Гришка был совершенно обыкновенным специалистом, то в деле заведования продуктами он был просто виртуоз. Он мог договориться с любым начальником продовольственной базы о чем угодно, мог достать любой дефицит, мог все это доставить на судно и обменять на что угодно, если потребуется. Гришка был плодом эпохи недостатка самого элементарного, на господстве дефицита он строил свое благополучие. Это было его кредо, его идеология и, если хотите, его хобби.

Насколько я понял, в отпусках он не только отдыхал, но еще и фарцевал у «Альбатроса», валютного магазина для моряков, где торговля шла на чеки ВТБ. Высокого роста, плотного телосложения, с аккуратным пивным животиком, Гришка еще и носил усы, которые топорщились во все стороны. Гришкины усы отражали настроение хозяина. В боевом настроении он их закручивал вверх, а когда случался облом или, когда волновался, он их периодически приглаживал рукой вниз. Операции в сфере купли-продажи были его любимым детищем, но, кроме этого, его радовали и другие мирские наслаждения. Гришка любил выпить и любил женщин. Причем именно в такой последовательности: торговые операции — выпивка — женщины. За Катериной он начал ухаживать сразу, причем у всех на виду, никого не стесняясь. Это выглядело так:

— Катюша, приходи сегодня ко мне после вахты. Посидим, выпьем, я тебе подарю пару банок осетрины. — говорил Гришка, обнимая Катерину за осиную талию. Катька носила черную кожаную мини-юбку и кофту оверсайз с широкими черно-зелеными полосами, купленную в «Альбатросе», и выглядела очень привлекательно.

— Гришка, отстань! Во-первых, ты женат. — заводила Катька свою извечную песню — А, во-вторых, я за эту осетрину сама в состоянии заплатить.

— Катенька, ну приходи просто так. Я тебя не разочарую.

— Иди ты в баню! — говорила Катерина и снимала наглую Гришкину руку с талии.

Тогда Гришка начинал рукой приглаживать разлетевшиеся во все стороны усы и становился похож на обиженного мальчишку. Все это вызывало откровенный смех всех присутствующих.

Тем временем наш пароход неумолимо двигался в направлении Италии. В общей обстановке на судне я начал замечать некоторую напряженность. Со мной как-то фамильярно начал общаться третий механик, который работал на пароходе давно и был председателем судового профсоюзного комитета, а вслед за ним и другие члены судового комитета, состоявшего в основном из членов машинной команды. Нет, ничего конкретного не происходило, но в воздухе витало нечто непонятное и враждебное. Первый пока никак себя не проявлял. На мостик, как они это любили делать, не являлся, никаких мероприятий типа партсобраний или политинформаций не проводил. Сидел тихо, как мышка и общался только с третьим механиком.

Мы с Мастером, конечно, все это обсуждали. Платов любил приходить ко мне на вахту с 16:00 до 20:00. Он разваливался в капитанском кресле и заводил какую-нибудь беседу или рассказывал что-то из своего опыта. Он раньше работал на «Магнитогорске», новом специализированном судне типа «ро-ро» (судно с горизонтальным способом погрузки для перевозки накатной техники), с известным капитаном Евстратовым, который явно оказал на него сильное влияние. В основном это были такие штампы типа «как надо становиться на якорь», или «как надо выстраивать отношения с первым помощником капитана», и тому подобна хрень. Мне подобные наставления казались весьма сомнительными, но сам Платов верил в это безоговорочно. И, конечно, мы говорили о политике. В то время только ленивый не говорил о политике. Первый Съезд народных депутатов СССР смотрела вся страна в режиме on-line как остросюжетный детектив. Это был глоток свежего воздуха. Неожиданно с экрана пошло что-то искреннее, еще наряду с официозом, но уже откровенное и долгожданное. Вот мы с Платовым и обсуждали пути развития страны и наше место во всем этом. А заодно и наши производственные вопросы. Меня тогда избрали секретарем судовой парторганизации по принципу «молодой старпом, пускай отдувается». И Платов как-то спросил:

— Леонид Павлович, а почему вы как секретарь не проводите партийных собраний?

— А что, надо?

— Партийные собрания — это тоже фактор влияния на судовые дела. — выдал Платов мысль, явно навеянную капитаном Евстратовым.

— Знаете, если я соберу партийное собрание, то первым вопросом повестки дня будет заявление секретаря парторганизации о выходе из партии. — ответил я. Платов глубоко задумался и сообщил,

— Леонид Павлович, вы ведете себя как тайный агент, заброшенный в партийные ряды вражеской разведкой.

— Евгений Владимирович, люди выходят из Партии, кладут на стол партбилеты, какие могут быть собрания в такой обстановке? Потом, понятно же, что мы вступали в Партию чисто из карьерных, а не из идейных соображений. Отсюда и сходство с вражеским разведчиком. Между прочим, уже конторы появляются, которые вербуют на западный флот. Там платят раз в пятьдесят больше. Вы не хотите пойти?

— Мне пока не предлагали. — сказал Платов уклончиво. — Давайте-ка еще кофе выпьем.

Кстати, пока мы стояли в Выборге, Платов сгонял в Пароходство и выбил оплату «стропинга» за предыдущий рейс. Аж 4000 рублей чеками ВТБ. Деньги тут же заказали и выплатили экипажу. Руководители работ — Мастер, Дед, боцман и я получили по 5% от общей суммы, согласно инструкции о выплате вознаграждения за дополнительные работы, а остальную сумму распределили поровну между всеми членами экипажа. Получилось по 128 рублей на брата. Это было немало, и мы надеялись, что наметившееся недовольство поутихнет. Но не тут-то было.

В Салерно мы встали на якорь на внешнем рейде в ожидании причала. И в один прекрасный день было объявлено, что после ужина в столовой команды состоится общесудовое профсоюзное собрание. Собрание проводилось по инициативе судового комитета. Мастер, Дед и я узнали о нем только из объявления. Первым слово взял третий механик. Сначала он долго и нудно говорил о повышении роли трудовых коллективов во всесоюзном масштабе, а потом плавно перешел к критике действий судовой администрации. Вслед за ним выступили и другие члены судового комитета из мотористов. Ничего нового мы не услышали, опять про то, что работы много, а тут еще и груз нужно крепить в нерабочее время, про то, что деньги распределяют несправедливо, почему буфетчица, которая прохлаждалась у трапа, получила, как другие, а Сэконд вообще не участвовал в работах и тоже получил, как все. И опять про тяжелую судьбу советского моряка и маленькие зарплаты. В общем все, как обычно, но была в их речах какая-то уверенность, которой не было до сих пор. Чувствовалось, что кто-то их направляет, кто-то манипулирует марионетками из-за кулис. И было ясно кто. Первый сидел тут же, рядом с третьим механиком, но сидел, как всегда, тихо и сам слова не брал. И все равно было понятно, что вождем возмущенного пролетариата является именно он. Пассаж про буфетчицу был явно с намеком, что, мол, спит, видимо, с капитаном или старпомом, вот ей и перепадают всякие сладкие коврижки. Самое возмутительное, что все претензии были высосаны из пальца. Отношения в экипаже были вполне нормальные, никто никого не притеснял. И Мастер, и Дед были вполне адекватные. Штатный Дед, правда, находился в отпуске, вот мотористы и разошлись не на шутку.

В общем, меня все это достало, я возмутился и вытащил шашку наголо. Я сказал, что это свинство. Да, да. Именно свинство и наглость. Что судно, является объектом повышенного риска, и для обеспечения безопасности экипажа, судна и груза иногда требуется помощь всех. Что Устав еще никто не отменял. Я сказал, что их претензии направлены не на улучшение рабочей атмосферы на судне, а на то, чтобы работать поменьше, а получать побольше. Я сказал, что этого не будет, и что тот, кто работать не желает, пусть не рассчитывает на достойное вознаграждение. Что администрация действует в соответствии с существующими положениями и ничего не нарушает, и что они прекрасно это знают. Моряки, а боятся труда. Затем я вспомнил того же капитана Сильвера и добавил его словами: «И как только ваши мамаши отпустили вас в море?! В море!»

Мотористы возмущенно загалдели. Платов сидел на стуле и с удивлением наблюдал за происходящим. Он был довольно крупным мужчиной с редкими светлыми волосами. На голове у него периодически возникал небольшой хохолок, который делал его похожим на мальчишку-школьника. Сейчас это сходство несколько усилилось. Недоумение на его лице было сродни недоумению товарища Саахова из кинофильма «Кавказская пленница», мол, ничего не сделал, только вошел.

Тем временем собрание совсем перешло в перепалку. В бой вступил боцман и сказал что-то обидное и нецензурное в адрес старшего моториста. Гвалт усилился. Тогда Мастер встал и заявил,

— Ничего конструктивного я не услышал. Работать будем, как и раньше. Недовольные могут подать заявления о списании, и я постараюсь, чтобы их удовлетворили в первом советском порту. — После этого он вышел из столовой команды. Собрание закончилось. Никакой резолюции, понятное дело, принято не было. Но вызов был брошен, а карты раскрыты.

Позже мы, немного взволнованные, сидели у Мастера в каюте и пили водку.

— У меня такое ощущение, что нас скоро будут кидать за борт, как офицеров в феврале семнадцатого.

— Да ладно, Леонид Павлович, не преувеличивайте.

— Я просто не понимаю, зачем все это, чего они хотят добиться?

— Я тоже, честно говоря, не понимаю. Но постарайтесь быть поаккуратнее. Могут спровоцировать на что-то, а потом жалобу написать в Отдел кадров. Вам это надо?

Кстати, пока наш пароход стоял на рейде Салерно в ожидании причала, в Москве состоялся третий Съезд народных депутатов СССР. На Съезде была отменена 6-я статья Конституции, говорившая о руководящей роли партии. Для нас это означало, что с институтом первых помощников покончено.

Страна Италия, как всегда, была солнечной и шумной. Чтобы попасть из порта в город надо было пересечь автостраду, забитую автомобилями. Они двигались в три ряда в каждую сторону и время от времени сигналили о чем-то друг другу. Визг кранов в порту и сигналы машин создавали шумовой фон, который, как мне казалось, отражал беспокойный итальянский характер. На борт явился знакомый мне по предыдущему заходу итальянец. На его визитке было написано — Сальваторе Леоне, бизнесмен. Сальваторе занимался всем, что приносит деньги. Это был второй Гришка Раскопаев, только в итальянском обличье. Бизнесмен Сальваторе скупал старую сепарацию (обломки досок, которые использовались для крепления груза и оставались в трюмах после выгрузки), советскую оптику, фотоаппараты, «Командирские» часы с красной звездой, часы и товары с олимпийской символикой и многое другое. Рассказывали, что на некоторых судах продавали казенные бинокли и даже секстаны. С Гришкой они сразу нашли общий язык. Сальваторе заявил, что он еще может выступить в качестве шипчандлера и обеспечить судно продовольствием. Нам как раз требовалось пополнить запас овощей и фруктов, и мы обсуждали все это у меня в каюте. Сальваторе заметил на столе коробок спичек. Это был обычный советский спичечный коробок, деревянный, с бумажной этикеткой и с внушительными деревянными спичками. В Италии дороговизна древесины не позволяла выпускать такие образцы, и все спички были картонными. К тому же население пользовалось зажигалками.

–Чиф, а таких спичек у вас много? Я бы взял. — спросил Сальваторе, и один его глаз стал мерцать каким-то голубым сиянием, видимо в предвкушении добычи.

— Григорий, у нас много спичек?

— Да почти две упаковки, — ответил Гришка и начал закручивать усы вверх, предвкушая выгодную торговую операцию. Спички были собраны в упаковки по 1640 коробков в каждой. Одна упаковка была начата. Но моряки тоже пользовались пластмассовыми зажигалками, и спички расходились медленно. Этого запаса судну хватило бы на несколько лет. В результате недолгих переговоров одна упаковка была продана итальянскому бизнесмену по 100 лир за коробок, вместе с часами и парой фотоаппаратов с олимпийской символикой, купленных в Выборге. Довольные сделкой и друг другом, Гришка и Сальваторе погрузили спички в автомобиль и поехали на рынок за продуктами. К их возвращению у трапа стояла комиссия из членов судового профсоюзного комитета, специально созданная для проверки закупок на предмет злоупотреблений. Это был неожиданный ход со стороны противника. Матросы выгружали продукты из машины, носили их в артелку, а старший моторист и токарь, члены комиссии, сверяли их количество со счетом. Опять получалось, что матросы работают, а члены комиссии с бумажками стоят.

–Гришка, ты там ничего не нахимичил? — спросил я, когда выдался удачный момент.

— Нахимичил, конечно. Но немного. Они не докопаются.

И действительно, комиссия нарушений не выявила.

Выгрузка баланса продолжалась восемь дней. Напряженная обстановка в экипаже, наличие левой валюты и дешевизна алкоголя способствовали и так постоянному желанию выпить и расслабиться. Пили либо дешевое молодое красное вино, либо бренди «Vecchia Romagna» (Старая Романья), вполне приличное и недорогое итальянское бренди. Сразу за автострадой, проходившей вдоль порта, начинался центр города. Большая пешеходная улица с множеством бутиков была дорогой для «шоппинга», но вполне доступной для «зыринга». Сразу за ней шла улочка с множеством погребков и открытых кафе со столиками на улице. Как-то мы с Сэкондом зашли в один из таких погребков. За стойкой сидел Гришка, распустив усы, и пытался объяснить девушке-бармену, что бренди ему надо налить не на два пальца, а полный стакан. Девушка не понимала и все время спрашивала,

–Con ghiaccio? (Это звучало как «коньячо»)

–Си, си, — отвечал Гришка. — Коньячо, и побольше. — При этом он показывал на большой стакан, стоящий в баре. Итальянка взяла этот большой стакан, насыпала в него льда под завязку, а коньяка налила все-равно на два пальца. Как положено в Италии. Вернее, в Италии вообще не положено употреблять крепкие напитки в дневное время.

–Ни хрена не понимает, дура, — сказал Гришка сам себе, достал деньги и расплатился.

— Гриша, это ты ее не понимаешь. «Ячо» (Ghiaccio) — по-итальянски «лед». Она тебя спрашивала: «Со льдом?» — объяснил я, подойдя к стойке. Мы с Куликом тоже заказали «коньячо», но без льда.

В один прекрасный вечер я вышел к трапу и увидел необычную картину. Гришка и матрос Веткин приближались к судну, волоча за собой по пластмассовому стулу. Очевидно из тех, что стоят на улице у кафе. За ними семенил толстенький итальянец и что-то громко кричал вслед. В общем, ситуация была понятной. Стащили по пьяни стулья из кафе, а хозяин бежит и требует свое имущество обратно. «Зачем ему эти стулья, — подумал я — на дачу, что ли?» Пришлось вмешаться, успокоить хозяина и отправить этих балбесов отнести стулья назад.

В другой раз я также вышел к трапу и увидел, как Гришка с Веткиным грузят на борт какие-то доски красно-коричневого цвета. Один подает доски с причала, а другой принимает их на палубе. Пакеты с похожими досками, выгруженными с другого судна, стояли на терминале неподалеку.

— Гриша, чем это вы занимаетесь?

— Это красное дерево, Палыч. Стоит бешеные деньги. Мы сейчас немножко себе отгрузим. Они не обеднеют.

— А ты что, краснодеревщик? Что ты с ним делать будешь?

— Палыч, ты не понимаешь. Я его реализую в Питере. Долю тебе.

Опять пришлось вмешиваться и отправлять их, чтобы отнесли доски обратно, пока карабинеры, охранявшие терминал, ничего не заметили. Халява опять накрылась. Гришка сразу же принимал обиженный вид и начинал гладить усы сверху вниз. В эти минуты он был очень похож на голубого воришку Альхена из «Двенадцати стульев» — Он воровал и ему было стыдно. Но, слава богу, не бунтовал и подчинялся.

Перед окончанием выгрузки Сальваторе Леоне пригнал к борту огромный грузовик, на который мы выгрузили старую сепарацию. Иначе все равно пришлось бы ее выкидывать в море. Оставшиеся хорошие доски боцман отобрал себе, а остальной мусор отгрузил на подъехавшую фуру. Сальваторе был просто счастлив, и я представил, как он сидит где-нибудь у себя на складе, или в гараже и сортирует эти обломки, отбирая те, которые получше в одну кучу, а глаз у него мерцает синим сиянием. Кстати, Сальваторе не пожлобился и отвалил за старую сепарацию триста тысяч лир.

Из Салерно мы уходили грузить удобрения в Северную Африку, в Тунис. Короткий переход — двое суток, и опять постановка на якорь в ожидании причала. «Что-то мы в этом рейсе подолгу на якоре болтаемся», — подумал я. Долгие стоянки на рейде ломали все показатели, а вместе с ними и надежду на получение валютной премии. Да и без того тяжелые отношения в экипаже становились еще более напряженными. На восьмые сутки ожидания я спустился после вахты к себе в каюту, а там сидит Катерина и ревет.

— Катя, что случилось?

— Я убиралась у первого, — всхлипнула она. — А он… а он…

— Ну что он?

— Приставал. Сказал, что напишет на меня докладную в кадры, если… Ну вы понимаете…

— Ладно, успокойся. Не напишет. Разберемся. — Я достал бутылку «Vecchia Romagna», налил себе и Катерине. — Давай, выпей и иди работай. Ужин же еще не закончен.

— У него там пылесос остался. Я боюсь за ним идти.

Прежде чем разбираться с первым и с пылесосом, я решил пойти поужинать. Сижу в кают-компании, ужинаю, открывается дверь, входит первый и садится на свое место как ни в чем не бывало. По старой традиции при входе в кают-компанию принято спрашивать разрешения у капитана или в его отсутствие — у старпома. Первый никогда этого не делал. Видимо, считал ниже своего достоинства. «Ладно», — подумал я, а вслух сказал, что использовать служебное положение, добиваясь благосклонности дамы низко и недостойно офицера. И тем более комиссара, который должен быть примером для всех. Что у нас на пароходе такое обращение с дамами не принято и не позволено даже пламенным революционерам-демократам. Эх, жаль я тогда не знал слова «харрасмент». Оно бы тогда очень подошло. Но и так получилось сильно. В кают-компании еще присутствовал второй механик, Сэконд и электромеханик. К кому я обращаюсь, было понятно. Первый даже не доел котлету, тряхнул бородой, зыркнул на меня, как на врага и вылетел из кают-компании.

— Победила молодость. — с восхищением сказал Аркаха. Все заржали. Но оставалось решить еще вопрос с пылесосом.

Поднявшись после ужина на палубу выше, я подошел к каюте первого, но даже не успел постучать. Он выскочил из каюты, как будто меня ждал, схватил за грудки и начал что-то нести, типа: «Щенок! Ты у меня дождешься!» Но драки не произошло. Я сильно толкнул его в грудь, освободился от захвата, вошел к нему в каюту, взял пылесос и отнес к себе. Забрал початую бутылку итальянского бренди и пошел к Сэконду.

— Сэконд, давай бахнем! — сказал я его же словами и поставил бутылку на стол. Руки у меня предательски подрагивали.

Ночью мне приснился Сальваторе Леоне. Он шел прямо на меня, неся несколько досок красного дерева на плече. За ним, тоже с досками на плече, шел Гришка, и один глаз у каждого мерцал голубовато-синим сиянием. «К чему-бы это?» — подумал я. Оказалось, что к постановке к причалу. Порт погрузки назывался Габес. Что теперь нам приготовят «волшебники из Магриба?» Узнав о заходе в Тунис, мы с Мастером открыли большой двухтомный «Guide to Port Entry» (Справочник по заходу в порты) английского издания и прочли все, что там было о Тунисе. В справочнике говорилось, что таможня требует декларировать все судовое имущество. Все судовое имущество было внесено в список, включая запасные швартовные концы, краску, телевизоры, радио и прочее. Боцман собирался в рейсе заняться покраской корпуса и надстройки, и мы получили в Выборге много датской краски «Hempel» в красивых металлических ведерках. Этой краской была забита под завязку малярная кладовая. В международной форме таможенной декларации не было места для того, чтобы включить туда все судовое имущество. Там обычно указывалось только спиртное и сигареты. В нормальных портах больше ничего не требовали. Поэтому мы просто составили дополнение на отдельном листе и приложили его к декларации.

После окончания швартовки на борт поднялись агент, таможня, местные иммиграционные власти, санитарные власти и еще какие-то непонятные чиновники. Человек двенадцать. По неписанной традиции каждому необходимо было вручить подарок. Обычно это была бутылка дешевого бренди. Капитанам даже увеличивали представительские при заходе в арабские страны. Большинство пришедших чиновников быстро оформили свои бумаги, получили по дешевой, но красивой бутылке «Наполеона» и покинули борт судна. Осталось только двое таможенников. Они взяли таможенную декларацию, отказались брать составленное дополнение, мол, это не нужно, и пошли инспектировать пароход. Ходили они с боцманом и вахтенным третьим помощником, заглядывали во все помещения, которые попадались на пути, поцокали языками, увидев огромное количество краски в малярке и вернулись в каюту капитана часа через два. Там они опечатали «представительское» спиртное и сигареты и собрались было уже уходить, но перед дверью остановились.

— Ah, captain. No paint. No paint. (Нет краски) — сказал один из них перед уходом, укоризненно покачав головой.

— Что-то мне все это не нравиться. — произнес Платов, обращаясь ко мне. — Леонид Павлович, вам не показалось, что в их словах звучал некий намек?

— Кто их знает, этих «волшебников из Магриба». От них всего можно ожидать.

— Каких еще волшебников? — спросил Платов, но я не успел ему ответить. В это время появился агент и сообщил, что судно оштрафовано на семь тысяч долларов за то, что большое количество краски не было указано в таможенной декларации. При этом он добавил, что если заплатить наличными, то штраф будет составлять только семьсот долларов. Сразу становилось понятно, что эти таможенники просто разделили бы наличные между собой и все. Но откуда на советском судне доллары? На советском судне долларов нет.

Эта простоватая наглость властей была какой-то детской, несолидной. Нарушение было притянуто за уши, как будто стояла цель найти такое нарушение любой ценой, обмануть неверных и получить деньги. Но тем не менее, все это было серьезно. Мастер, конечно, расстроился и пошел в радиорубку составлять телеграмму о случившемся в Пароходство. Проблема состояла в том, что у Морфлота не было своих агентских компаний в Тунисе, которые могли бы быстро перевести деньги куда следует. Погрузка удобрений закончилась на второй день. У нас забрали папку с судовыми документами и опять выгнали на рейд. Без документов мы не могли никуда уйти, и опять приходилось ждать, на этот раз поступления средств на оплату штрафа. В результате мы проболтались на якоре еще трое суток, пока не приехал агент, не привез папку с документами и не сообщил, что штраф оплачен, и мы можем отправляться в море.

Портом выгрузки был назначен Сантандер. Если взять карту Испании, провести вдоль северного побережья прямую линию и найти ее середину, то Сантандер будет находиться именно в этой точке. Ехали мы туда из Габеса неделю и опять встали на рейде в ожидании причала. Опять на рейд! Но на этот раз якорная стоянка была более интересной. Город защищен от волн Бискайского залива большим скалистым мысом под названием Кабо Майор (Большой мыс). На нем стоит красавец маяк под названием Эль Фаро (Маяк). Сразу за этим мысом находится якорная стоянка, а напротив нее — живописный район Эль Сардинеро с городским пляжем, парком, гостиницами и казино в стиле Belle Époque, на котором было написано Gran Casino (Большое Казино). Мы встали на якорь всего милях в двух от этого казино. По вечерам оно вместе с остальными соседними зданиями зазывно мигало огнями. Стоя на вахте, я рассматривал всю эту красоту в бинокль и кажется понял, что означает выражение «Огни большого города». Город манил со страшной силой. Хотелось скорее сойти на берег и забыть про тяжелый рейс, который длился уже третий месяц, про нудные якорные стоянки и про революционеров-демократов из судового профсоюзного комитета. И, по-моему, такое настроение было у всего экипажа, включая и вождей пролетариата, и простых матросов.

К причалу нас поставили на третий день к вечеру. К капитану явился агент, а ко мне шипчандлер, который привез заказанные по радио продукты и подарок от фирмы — две коробки бренди «Торрес 10». Я быстро подписал счета и понес одну коробку Мастеру. Тот сидел у себя и уже выпивал с агентом.

— Присоединяйтесь, Леонид Павлович. — сказал Платов, и я не заставил себя упрашивать. А агент, увидев коробку с бренди, сообщил,

— О, «Торрес», это очень хорошее бренди.

Тут еще появился Гришка с подносом с канапе и другой закуской. Его Мастер тоже усадил за стол за кампанию, ну и чтобы не искать его, если вдруг что-то еще из продуктов понадобиться. Платов был возбужден и гостеприимен. А агент-испанец живо заинтересовался вопросом, как же это русские пьют неразбавленную водку. Мне кажется, он абсолютно зря завел эту тему, потому что все наперебой бросились ему объяснять и даже показывать, как это делается. Как надо выдохнуть, выпить залпом и закусить чем-нибудь подходящим, например, бутербродом с копченой осетриной. Была такая консервированная осетрина холодного копчения, которой Гришка набрал в Выборге довольно много. Затем послали Гришку варить всем кофе и, не дожидаясь кофе, начали пробовать «Торрес». Потом пили кофе с тем же «Торресом». Говорили о генерале Франко, о Горбачеве, о короле Хуане Карлосе, о перестройке с гласностью и о том, какой красивый город Сантандер. Вечер удался. Веселый испанский агент встал со стула с трудом, понял, что вести машину не в состоянии и вызвал по рации такси. Напоследок он сказал,

— Ребята, вы обязательно должны посмотреть наш город. Я завтра закажу вам машину за счет агентства, и вам все покажут.

На следующий день после обеда мы сидели опять у Мастера, лечились пивом и рассуждали о том, пришлет ли агент машину, или это была пьяная болтовня. Однако вскоре вахтенный у трапа сообщил, что подъехал какой-то автомобиль, а шофер требует капитана. У трапа стояла зеленоватая «Audi A6». Шофера звали Игнасио или просто Начо. По-английски он не говорил, и мне пришлось брать на себя роль переводчика. Гришку тоже захватили за кампанию.

Стоял апрель. Лучшее время для подобных экскурсий: не холодно и не жарко. Водитель провез нас по набережной, засаженной платанами, углубился в город, и мы оказались в парке у красивого отеля в стиле Модерн. Это был пятизвездочный «Hotel Real» («Королевский Отель»), который демонстрировали как достопримечательность, потому что далеко не в каждом двухсоттысячном городе есть пятизвездочные отели. Затем нам показали королевский дворец Ла Магдалена в одноименном парке, построенный как летняя резиденция испанских королей. Дальше мы поехали в район Эль Сардинеро, который был нам уже отчасти знаком, проехали мимо казино и двинулись к Эль Фаро, маяку на мысе Кабо Майор. Там располагалась смотровая площадка с видом на Бискайский залив. Сам мыс резко обрывался в море, уходя вниз вертикальной скалой. Отсюда в конце гражданской войны франкисты сбрасывали последних защитников Республики. В память об этом тут же был установлен монумент. Вид со скалы был и жутким, и величественным одновременно. На обратном пути водитель привез нас в старый город, и все вышли поразмять ноги. На какой-то площади зашли в бар выпить пива. Приближался вечер. Водитель сообщил, что экскурсия закончена, ему, мол, пора ехать, и все бросились благодарить его. На прощанье он сообщил:

— Вон там, на другой стороне площади, дискотека. Она уже открыта, можете сходить. Вы, правда, вряд ли с кем-то из местных девушек познакомитесь без языка, разве что он, — кивнул он на меня. — Если в дискотеке не понравится, рядом с ней лестница наверх. Подниметесь по этой лестнице и попадете на улицу Сан Педро. Там все у всех получится. Даже без языка.

С этими словами Начо сел в свой автомобиль и уехал, а мы двинулись на дискотеку. Танцы еще не начались. Компании молодых испанцев сидели за столиками, выпивали и участвовали в каких-то своих конкурсах, которые проводил ведущий. Мы тоже взяли пива и сели. За соседним столиком девушка выиграла маленькую бутылку «Кавы», каталонского игристого вина. Говорил ведущий очень быстро, я понимал слишком мало, чтобы поучаствовать в конкурсе, а Мастер с Гришкой вообще ничего. Тем не менее час мы просидели, просто наслаждаясь необычной атмосферой.

— Давайте все-таки сходим, посетим эту улицу Сан Педро, а то тут скучновато, — сказал Платов. Мы вышли, поднялись по довольно крутой каменной лестнице и попали на короткую узкую улочку, по обе стороны которой располагалось несколько баров. Бары были маленькие, в каждом сидело по три-четыре девушки и скучали. Девушки были явно с низкой социальной ответственностью или, по крайней мере, с пониженной. Многие из них были то ли тайки, то ли китаянки. В одном из баров сидели афро-…, африканки в общем, черные, как тропическая ночь. Не наш формат.

— Сколько, интересно, у них тут это стоит, — задумчиво сказал Гришка.

Наконец мы зашли в последний бар и остановились, открыв рты. Помещение было просторным. Вдоль одной из стен шла длинная барная стойка. Освещалось помещение флуоресцентными лампами, в свете которых все играло и светилось, особенно белая рубашка Платова. Девушек там было человек двадцать, причем очень симпатичных, и одетых, как бы это сказать, нестрого. Там же сидели несколько испанских парней.

Мы с Платовым двинулись к стойке сразу и не сговариваясь, а Гришка немного отстал. Девчонка за стойкой объяснила, что все напитки стоят, как и везде, а напитки для сеньорит стоят по 1000 песет, причем за любой напиток. Нас это не остановило. Мы заказали виски, выпили и попытались рассмотреть все повнимательнее, но к нам тут-же подскочили две девушки, одна с черными, другая с каштановыми волосами. Ну очень привлекательные. Мне тогда показалось, что с такой внешностью их можно хоть завтра отправлять на конкурс красоты.

— Меня зовут Элена, — сказала каштановая — Купишь мне выпить?

— Конечно. Что предпочитаешь?

— «Каву».

— Леонид Павлович, что она говорит? — обратился ко мне Платов, уже обнимавший черненькую. Я перевел, что ее зовут Мария, она из Бразилии, и ей надо купить «Каву», то есть шампанское. Роль переводчика приходится выполнять в разных обстоятельствах, иногда в приближенных к боевым. Элена, кстати, была из Аргентины. В этом баре правила бал America Latina.

Тут я заметил, что Гришки нигде нет. Сказав, что сейчас вернусь, я вышел наружу. Гришка сидел на крыльце и нервно приглаживал вниз разгулявшиеся усы. Он переживал, понимая, что здесь придется раскошелиться. По его лицу было видно, что жадность отчаянно борется с желанием уйти в загул. Победила жадность. Гришка встал и объявил,

— Я на пароход.

— Смотри, не заблудись в городе. — сказал я и вернулся внутрь.

— Чиф, ну где ты ходишь? Я ничего не понимаю из того, что они говорят, — возмущенно произнес Платов, видимо решив, что при таких обстоятельствах пристойнее перейти на «ты».

— Они говорят, что комнаты у них наверху, что стоит это 5000 песет за пол часа. и, что если хочешь, можно пойти в любой момент.

— Переведи, что я хочу.

Это было сказано прямо, честно и открыто. Я перевел. Мария засмеялась, взяла Платова за руку и повлекла вглубь к узенькой лестнице. Через пару минут мы с Эленой тоже отправились наверх.

Не буду описывать подробности. Скажу только, что все было очень доброжелательно, неформально, с большой симпатией, и совсем не напоминало оказание платных услуг. ¡Viva America Latina!

Вернувшись вниз, мы заказали еще выпить. Девчонки от нас не отходили. Они начали, как могли, учить Платова испанскому языку. Узнав, что он капитан, тут же запели La Bamba, со словами: «Yo no soy marinero. Soy capitán» (Я не просто матрос. Я капитан). Танцевали сальсу или, может, румбу. Что-то латиноамериканское. Потом запели Guantanamera. Какая вечеринка в стиле «латино» обходится без этой песни. Остальные сеньориты начали потихоньку подтягиваться к нам и принимать участие в пении и танцах, тем более, что других посетителей не было. В общем, вечер удался. А Платов узнал много новых испанских слов.

Когда мы усталые, но довольные вернулись на пароход, уже светало. Вахтенный матрос у трапа не спал и сообщил, что все в порядке, Гришка на судне и уже давно.

— Гришка дурак. — сообщил мне Платов, и мы отправились по своим каютам.

Наутро я, как ни странно, чувствовал себя бодрым и готовым к бою. Было такое ощущение, как будто мне подзарядили батарейки. Мастер, по его словам, почувствовал то же самое. Выгрузка шла неспешно, и мы простояли в порту неделю. Я гулял по старому городу, посетил кафедральный собор, в котором пол местами был сделан из прозрачного стекла, чтобы показать места раскопок с костями древних сантандеринцев. Однажды забрел на улочку, где по обе стороны бары шли один за другим вплотную. Причем все желающие внутри не вмещались, и целые толпы с бокалами пива сидели снаружи. Молодежь в основном. Это называлось Zona de bares, как мне потом объяснил наш веселый агент. Место тусовки студентов и других мирных жителей.

За день до отхода мы с Платовым еще раз посетили улицу Сан Педро. Уйти не попрощавшись было бы невежливо. А когда мы сдали лоцмана и проходили траверз маяка Эль Фаро, я нажал на кнопку тифона. Люблю я, знаете-ли, иногда нажать на тифон. Пароход издал протяжный гудок. — Салют, Мария! И Элена тоже салют! Вернее, adios! — Мастер на этот раз ничего не сказал. Он стоял на крыле мостика и с грустью смотрел на уплывающий вдаль берег.

Я тогда и подумать не мог, что через несколько лет мне придется жить и работать в этом красивом испанском городе. Но это уже другая история.

Если выйти из Сантандера, повернуть направо и пройти 45 миль, то попадешь в Бильбао, столицу Басконии, Страны Басков. Бильбао — это еще и крупный порт. Там мы и грузились солодом на Брюнсбюттель, предварительно прождав на рейде три дня. Как же без этого. Стояли под погрузкой только день, поэтому в город не ходили. Да и особого желания не было. Пора было двигать к дому. После выхода в море я вставил в магнитофон кассету, включил звук на полную и открыл дверь.

— Домо-о-о-й! Там так славно бьется сердце северных гор. — орала группа «Секрет».

— Домо-о-о-й! Южные красавицы, утрите слезу. — надрывались Фома с Максом Леонидовым.

Песня разливалась по всей надстройке, поднимая настроение. Противостояние на судне стало как-то сходить на нет. Все понимали, что идем в сторону дома, и на первый план выходили другие заботы. Пламенные борцы за справедливость сдулись, а их революционный пыл куда-то пропал. Первый сидел тихо, видимо собирал вещи. «И стоило ли все это начинать?» — подумал я.

У плавучего маяка «Эльба 1» мы опять встали на якорь еще на двое суток. Или, можно сказать, всего-то на двое суток, если вспомнить предыдущие ожидания причала в Салерно и Габесе. Брюнсбюттель — это маленький немецкий городок у входа в Кильский канал со стороны Северного моря. И порт маленький. Наши суда туда заходили нечасто, и местный агент, которого звали Дитрих, жаждал общения с русскими, которые так неожиданно превратились из врагов в друзей благодаря Горбачеву. Он подъехал к борту на новенькой «БМВ-5» и после оформления документов повез нас с Мастером в уютный ресторанчик, из которого открывался вид на канал. Дитрих много и возбужденно говорил об объединении Германии, которое должно было вот-вот состояться. Он знал всю округу, в том числе хозяина этого ресторана, которому представил и нас. Хозяин вошел в зал с женой, очень красивой чернокожей девушкой из Камеруна. Этот «неравный брак» явно был предметом обсуждения всего города. Неподалеку от нас одиноко за столиком сидел мужичок с кружкой пива и рюмкой шнапса. По словам Дитера, это был «maler» из Восточной Германии, который только что нашел работу и отмечал это событие. Слово «maler» можно перевести на русский как «художник», а можно, как «маляр», и я так и не понял, кем же именно он был. Мужичок так и сидел один с печальным видом и выпивал без закуски шнапс мелкими глотками, запивая его пивом. Когда шнапс заканчивался, он заказывал новую рюмку, а кружку пива растянул на весь вечер. В конце концов он встал и также тихо, шатающейся походкой покинул заведение.

Дитрих гулял. Рассказывал про свой новый и дорогой автомобиль. Заказал пиво, шнапс, много закусок, которые приносили на круглых деревянных досках. Интересовался, видели ли мы Горбачева, и откровенно им восхищался. Он вообще не понимал, почему мы относимся к своему лидеру так спокойно. Еще он знакомил нас со всеми, кого сам знал, а знал он практически всех. Эти все считали своим долгом выпить с русскими моряками, и в конце концов, я почувствовал, что уже довольно сильно набрался. Платов тоже сидел красный от выпитого, но держался стойко. Он был крупного телосложения и мог вживить в себя много алкоголя. Многочисленные знакомые нашего агента все не заканчивались. Они подходили, хлопали нас по плечу, говорили Gut! Gut! Кто-то уже предлагал Платову побороться на руках.

Дитрих тоже был мужик здоровый, но с выпивкой не рассчитал. Он вдруг внезапно это понял и сказал, — Ребята, я уже машину вести не смогу. — после чего попросил официантку вызвать нам такси. Вечеринка в немецком стиле тоже удалась.

После окончания выгрузки нам предписали идти на Балтику Кильским каналом и встать на якорь в Кильской бухте в ожидании распоряжений. Затянувшийся рейс никак не хотел заканчиваться. Делать нечего, вызвали лоцмана и пошли каналом на восток. В шлюзах в Брюнсбюттеле на борт пришел шипчандлер, у которого заказали продукты и спиртное для экипажа. Спиртное было дешевое «tax-free», в том числе польская водка 84%. Предполагалось, что экипаж будет делать заказы для дома. Заказы должны были доставить в шлюзы уже на выходе из канала.

Худощавый и очень живой немецкий лоцман ходил по мостику туда-сюда. Я попросил его записать фамилию в судовой журнал. Так было принято. Тогда лоцман замахал руками, как крыльями, и стал твердить: «Пытица, пытица». При этом он продолжал двигать руками, изображая воробья. Видя, что я ничего не понимаю, он взял карандаш и написал в журнале русскими буквами: «Пытица», после чего еще раз помахал руками, демонстрируя желание взлететь. — Странный какой-то лоцман. — подумал я и посмотрел лоцманскую квитанцию, которую тот оставил на столе для заполнения. В квитанции было сказано, что фамилия лоцмана Vogel, то есть «птица» в дословном переводе. Оказалось, он мне пытался продемонстрировать знание русского языка. Вот к чему приводят перестройка и гласность.

Кильским каналом наши суда ходили редко. Он сокращал путь из Северного моря на Балтику. Не надо было огибать Ютландию. Но плата за проход каналом не всегда делала его использование рентабельным. На этот раз в пароходстве решили по-другому. Я рассматривал с мостика живописные немецкие окрестности с мультяшными городками, коровами и другими домашними животными и думал, куда же нас отправят грузиться на этот раз, может в Польшу, а может в Восточную Германию. Конкретное рейсовое задание мы еще не получили.

Пока мы стояли в шлюзах на выходе, на борт привезли заказы. В основном народ набрал польской водки. На этикетке по-русски было написано «Польская водка (Спирт 84%)». У меня еще оставалось бутылок восемь «Торреса», поэтому я заказывать ничего не стал.

Выйдя из шлюза, мы оказались в Кильской бухте и встали на якорь. В этом рейсе еще не было ни одного порта, где бы нас поставили к причалу сразу, без ожидания на якоре. Потом я посчитал, что за весь рейс мы находились в море 31 день, у причала — 24 дня и 28 дней стояли на якоре. Треть всего времени ждали причала. Однако, выхода не было, приходилось ждать. На вахту с 04:00 до 08:00 Гришка пришел какой-то возбужденный. Чтобы уберечься от утренней прохлады он надел полушубок, в которых матросы обычно стояли вахту у трапа, и теперь расхаживал в нем по мостику, приглаживая рукой непокорные усы. Несколько раз за вахту он отпрашивался, то в гальюн, то по каким-то своим делам, причем время его отсутствия каждый раз увеличивалось. Но конкретной работы у вахтенного матроса при стоянке на якоре нет, поэтому я его отпускал. Однако, через какое-то время я заметил, что Гришка не очень уверенно держится на ногах, да и попахивать от него стало какой-то сивухой. Понятно. Польскую водку пробуют.

Польскую водку пробовали по-соседству, в радиорубке, которая находилась рядом с мостиком. Но это я обнаружил позднее, когда Гришка под конец вахты опять отпросился и пропал окончательно. Забеспокоившись я, на всякий случай, заглянул в радиорубку. Там горел свет, на кушетке, свернувшись клубочком, лежал начальник радиостанции и сладко посапывал. На столе рядом с радиостанцией, между тарелками с незатейливой закуской стояла ополовиненная бутылка водки, еще одна валялась под столом. Бутылки были литровые, и было ясно, что их употребили не вдвоем. А может и вдвоем, кто их знает. Запах перегара и сивухи стоял такой, что я начал тревожиться о Начальнике, не задохнулся бы. Ребята погуляли. Но где же Гришка? Не свалился бы за борт в таком состоянии.

Вскоре на мостик поднялся наш повар, Володя Калинин.

— Леонид Палыч, это надо видеть. Пойдемте на камбуз. — На камбузе перед закрытой дверью в артелку лежал Гришка. Одна рука была вытянута вперед, по направлению к двери, а его пухлые губы расползлись по кафельному полу. Усы, как обычно, топорщились в разные стороны. Между Гришкиной рукой и дверью валялась связка ключей от провизионной кладовой. Видимо он намеревался, как обычно, выдать повару продукты на день, но на этот раз не дошел пару шагов. Силенок не хватило. Убойный напиток эта польская водка.

— Володь, оттащите его в каюту, а то простудится.

Повар затем принес мне на мостик ключи от артелки и сказал,

— Продукты я взял. Вот ключи. Только не отдавайте их Гришке сразу. Пускай помучается.

Когда я пришел на дневную вахту, Гришка стоял в углу мостика с виноватым видом и приглаживал усы вниз. Он был похож на школьника с картины «Опять двойка». Смотреть на него без смеха было невозможно. Сердиться тоже.

— Ну Палыч. Ну, я сам не ожидал, что она такая. — Имелась в виду водка. — Я еще ключи где-то посеял.

— Ключи посеял? Так иди ищи.

Затем на мостик поднялся Платов.

— Леонид Павлович, вы Начальника не видели? Не могу найти. И запах какой-то странный в радиорубке.

— По-моему, они польскую водку начали пробовать.

— Вот облом, рейсзадание может прийти в любой момент. Начальника надо найти.

Начальник вскоре нашелся, и вид у него был, как после долгой и продолжительной болезни. Рейсзадание он, конечно, принял, но на полсуток позднее. Нам надлежало грузиться тут же в Киле шротом на Ленинград. Хорошо, что причал был пока не готов, иначе мы могли бы пропустить свою очередь на погрузку. Мы простояли на рейде еще два дня и затем три дня грузились. Старинный город Киль, столица Голштинии, разрушенный союзной авиацией почти полностью во время войны, был отстроен заново, и, наверное, стал еще краше. Я успел пробежаться по его центру, выпил кружку пива, отметился, так сказать. Этот красивый город был уже лишним в этом затянувшемся рейсе, и без того богатым впечатлениями. И до прихода домой оставалось ждать совсем недолго.

Удивительное дело, но в Ленинграде нас поставили к причалу сразу. Видимо, кто-то свыше решил, что ожиданий на нашу долю достаточно. Первый сошел на берег первым, и больше его никто не видел. Замену ему уже не прислали. Эпоха комиссаров закончилась окончательно.

А Платов ушел в отпуск. На прощанье он сказал,

— Леонид Павлович, я сейчас в отпуск, а потом меня куда-то назначат. Пойдете ко мне на судно работать?

— С удовольствием, Евгений Владимирович.