Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Леонид Резников, 2017

Может ли сказка перевоспитать человека? Еще как! Особенно, если за это берется само мироздание, отправив Максима на сказочный Восток, слишком уж буквально восприняв его глупую клятву. Максим и представить себе не мог, что по воле случая в одно мгновение превратится из неудачливого воришки в главаря кровожадной банды "Коршунов пустыни". Но так ли это захватывающе, и нужна ли ему эта довольно хлопотная должность на самом-то деле, вот в чем вопрос!

Глава 4. Первый блин комом

Верблюды брели по пустыне, важно вскинув головы и озирая бесконечное царство барханов пренебрежительно-отрешенными взглядами. Сухой раскаленный песок шуршал, похрустывал под их крепкими голенастыми ногами. Погонщики не торопили животных. Верблюды и сами прекрасно знали, куда и с какой скоростью им надлежит двигаться. То был для них не первый и потому самый обычный переход. В двух днях пути верблюдов ждал оазис с колодцем и несколькими пальмами, где их обязательно напоят и дадут вдосталь наесться свежих зеленых колючек — больше верблюдам не было ни до чего дела.

Люди, напротив, все больше проявляли беспокойство, ведь именно где-то в этих местах обычно исчезали караваны. Богатые торговцы с тревогой озирались по сторонам, охрана от малейшего шороха хваталась за сабли и крепче стискивала копья, но каждый раз выяснялось, что источником очередного переполоха стало перекати-поле, любопытный пустынный тушканчик или потревоженная змея. Все неустанно молились про себя, прося Аллаха отвести от них беду. В разгоряченных ожиданием беды головах роились страшные картины, и вот оно началось!

Сначала из-за высокого бархана справа, чей бок круто обрывался со стороны каравана, послышалась незнакомая песня на непривычный восточному человеку мотив: «Постой, паровоз. Не стучите колеса. Кондуктор, нажми на тормоза-а-а…» Вероятно, они несли в себе некий тайный смысл, — обязательно страшный, а как же иначе! — и в караване началась тихая паника, постепенно переросшая в панику неописуемо громкую и безудержно-стремительную.

Погонщики бросили верблюжьи удила и ринулись кто куда, спасая собственные шкуры. Одни охранники выхватили сабли и спешно окружили караван полукольцом, другие выставили перед собой копья, но было хорошо заметно, что нервы у защитников каравана тоже на пределе — еще чуть-чуть, и они сорвутся со своих мест и разбегутся следом за погонщиками. Торговцы, владельцы товаров и караван-баши метались меж охранников и верблюдов, голося и причитая во всю глотку и пытаясь спрятать, укрыть где-нибудь товары от жадных несговорчивых бандитов. Но куда можно спрятать такое количество тюков, кувшинов, корзин и сундуков в пустыне? Лишь верблюды оставались непробиваемо-флегматичными и с высоты своего роста отстраненно взирали на непонятную и совершенно чуждую их размеренному существованию суматоху вокруг, продолжая монотонно жевать свою жвачку. Наконец из-за горба бархана показалось черное воинство.

Паника в караване сначала усилилась еще больше, вой и причитания, казалось, достигли самых небес, но потом люди начали один за другим застывать на месте, напряженно вглядываясь в песчаную даль. И было отчего! Такого им еще ни разу в жизни видеть не приходилось, да и вряд ли когда еще приведется. Разбойники, все в черном, с развевающимися на слабом ветру плащами, достигали края бархана и, пришпоривая отказывающихся идти дальше лошадей, бросали их вперед и скатывались вниз с головокружительной высоты — отдельно люди, отдельно животные. При этом разбойники смеялись, словно расшалившиеся дети. Им, судя по всему, происходящее с ними казалось очень забавным. Внизу, у подножия бархана, «Коршуны пустыни» кое-как поднимались на ноги и, покачиваясь, пытались сориентироваться и безуспешно вытянуть сабли из ножен, для чего разбойники зачем-то вращались вокруг собственной оси. Вертясь, они опять падали, смеялись, катались по песку, держась за животы, и тыкали друг в друга пальцами. Некоторые из них от смеха уже не могли подняться во второй раз, другим это удавалось, но они, пройдя несколько шагов, оступались и вновь падали. Третьи и вовсе занялись престранным делом, не имеющим отношения к профессии грабителей — они снимали с бледных лысых голов чалмы и тюбетейки, обеими руками насыпали в них песок и, резко переворачивая, делали куличики. До каравана никому из разбойников не было совершенно никакого дела.

Один из разбойников, самый молодой и безбородый, честно пытался вразумить своих подельников, но его никто не слушал. Молодой, словно ошалелый, носился туда-сюда, ругался, уговаривал, подстегивал разбойников никому в караване неизвестными резкими словами, пытался расшевелить тех, кто решил вдруг вздремнуть, и топтал куличики горе-строителей, но никто на него не реагировал.

Охрана каравана в молчаливом недоумении опустила оружие, переглядываясь и пожимая плечами. Некоторые из них начинали к чему-то принюхиваться, ведь разбойники появились с наветренной стороны, и очередной порыв горячего ветра донес до обоняния путешественников запахи, незнакомые правоверному мусульманину. Однако праведниками в караване оказались далеко не все.

— Да ведь они пьяны! — воскликнул один из торговцев, поводя носом.

— Что? Как? — не поверил владелец каравана. — Это невозможно!

— Да вы посмотрите на их рожи! Они красные, как… как задница павиана. Видать, разморило на солнышке! — захохотал охранник, стоявший впереди всех.

— Никогда не видел павиана, — честно признался хозяин каравана. — Но, по-моему, очень похоже.

— Как же похоже, когда вы его даже не видели, почтеннейший Рахимбай? — усмехнулся торговец.

— Да какая разница! — лишь отмахнулся караван-баши. — Главное, они сегодня не будут на нас нападать.

— Вы ошибаетесь, — не согласился с ним другой торговец — толстый, вечно потеющий Абдулла. — Мне кажется, вон тот странный молодой человек пытается идти в нашу сторону.

Тот, кого назвали молодым человеком, действительно приближался к каравану, волоча за собой по песку саблю, ставшую почему-то неимоверно тяжелой. Махсум тяжело дышал, из его распахнутого рта свешивался язык, остекленевшие глаза смотрели в одну точку, а его самого нещадно водило из стороны в сторону. Кончик его сабли оставляла на песке причудливые зигзаги.

— Эй вы, проклятые торгаши! — заплетающимся языком пробормотал Махсум. — Оставьте шмотки и мотайте отсюда подобру-поздорову — мы вас не тронем!

— Я что-то не понял, — Рахимбай повернул голову к Абдулле, обмахивающемуся свободно свисавшим концом чалмы, и удивленно вскинул редкие брови, — это он нам?

— Этот презренный нахал, возомнивший себя разбойником, пытается оскорбить нас, — следом за Рахимбаем возмутился Абдулла. — Эй, охрана! — махнул он рукой. — Наставьте наглеца на путь истины. Только недолго, нам пора двигаться дальше.

Охрана, обрадованная тем, что им наконец нашлось занятие по душе, накинулась на несчастного Махсума и его приспешников, ведь когда представится еще случай навалять самим «Коршунам пустыни»! Да и похвастать потом при случае можно. Конечно, никто из них не расскажет, что разбойники были в стельку пьяны и просто не могли защищаться, но разве это так важно?

Махсума опрокинули на песок сразу три человека и, закрывая носы тряпицами, такой отвратительный запах распространял вокруг себя молодой предводитель разбойников, принялись его воодушевленно мутузить. Махсум даже не сопротивлялся, лишь охал и вяло прикрывался руками — на большее просто не хватало сил. Однако забава охранникам быстро наскучила. Схватка больше походила на избиение младенца, чем на сражение с грозным разбойником, тем более что даже суровые охранники извергами все же не были. Закончилось тем, что они оборвали с одежд несчастного Махсума на сувениры все пуговицы и золотые побрякушки, которые тот навешал на себя еще прошлым вечером «для солидности», и вполне довольные собой, перебрасываясь скабрезными шутками, от которых морщились даже верблюды, удалились.

Остальным «коршунам» от других охранников досталось не так сильно. Бить ничего не соображающих разбойников, строящих на песке куличики, — это, согласитесь, уже явный перебор. Но синяков и шишек им все-таки отвалили сполна. В качестве платы за труды охрана основательно обобрала и их, оставив загорать в одном исподнем — еще наворуют, если что. А один самый сердобольный из погонщиков, прослезившись от вида едва не плачущих разбойников, ползающих на карачках по песку, даже кинул им незаметно полный бурдюк воды. Пусть и разбойники, но все равно жалко, хотя с его точкой зрения мало кто в караване мог согласиться.

Караван медленно удалялся, уводя с собой свою законную добычу — коней «Коршунов пустыни», а люди еще долго оборачивали головы назад, до сих пор не веря, что им так легко, без единой царапины и потерь, удалось отделаться от страшной банды, о которой из уст в уста передавались сказания о их жестокости и неуловимости. Ну, теперь-то разбойники точно присмиреют, хотя бы на время!

— Мама, где вы?

Запыхавшийся Али-баба влетел в калитку дома, таща за собой ослика, нагруженного неподъемным мешком. Ноги животного уже подгибались и тряслись от усталости, вывалившийся из пасти язык волочился почти по земле, но осел мужественно продолжать тащить на своей спине основу будущего благополучия семьи Али-бабы и, разумеется, своего собственного.

— Мама, ну сколь вас можно звать?!

— Чего кричишь, словно за тобой гонится сам шайтан? — отозвалась старушка, выглядывая из дверей дома и отирая о подол платья руки, беленые мукой.

— Вы почти угадали, но не совсем! — гордо выпятил грудь Али-баба, останавливаясь посреди двора. — У меня для вас потрясающая новость!

— О Аллах, неужели ты сам привел к нам в дом нечисть? — старушка чуть прикрыла дверь, опасливо косясь на калитку. — С тебя станется.

— Нет, лучше! — Али-баба спихнул со спины ослика мешок и поставил на него ногу.

— Иа-а-а! — выдохнул осел, ноги его разъехались в стороны, и он, прикрыв глаза, распластался на пузе в пыли.

— Ты запихал шайтана в этот мешок? — ужаснулась старушка. Из дверей теперь торчал лишь ее нос.

— Нет, мама, нечисть здесь вообще ни при чем! — категорически отверг предположения матери Али-баба. — Помогите мне втащить мешок в дом.

— А-а… — Старушка с сомнением посмотрела на плотно набитый чем-то мешок.

— Да не бойтесь. Клянусь Аллахом, вы останетесь довольны.

— А он… оно… не кусается?

Старушка спустилась с приступка у двери, приблизилась к мешку и осторожно пихнула его ногой. В мешке что-то то ли хрустнуло, то ли шаркнуло.

— Нет, хотя с непривычки вы можете ослепнуть.

— Ай-я-а! — в испуге отшатнулась старая женщина от мешка. — Ты смерти моей хочешь, да? Признавайся, несчастный, что у тебя в мешке?

— Не так громко, — заговорщицки зашипел Али-баба, оглядываясь на внутреннюю калитку. — Лучше помогите!

Он нагнулся и подхватил мешок за углы.

— Ох, бедная я, бедная.

Продолжая причитать, старушка на всякий случай еще раз пихнула ногой мешок и, взявшись за два других угла, резко подняла его. Али-баба, крякнув, взвалил мешок себе на спину и затанцевал с ним по двору. Мешок оказался неимоверно тяжел даже для его трудовой спины, не чуравшейся любой работы.

— Куда ты идешь? Вправо забирай, вправо, — подсказывала старушка. — Ты что, глаза потерял? Зачем на улицу пошел? Вот дверь! Так! Теперь влево. Влево, я сказала, а не вправо! О Аллах, да что с тобой сегодня такое? Сюда, на меня. На меня, говорю!

— Мама, отстаньте, ради Аллаха, — пропыхтел весь красный от натуги Али-баба, в третий раз пытаясь подняться на невысокий порожек, но увесистый мешок все время тянул его куда-нибудь в сторону. — Лучше бы помогли, чем советы давать!

— А я и помогаю! Так, давай, еще, вот! Еще чуть-чуть…

Али-баба зарычал, уперся мешком в деревянный столб небольшой веранды, чтобы поправить его на спине, но столб предательски затрещал и несколько покосился. С крыши на Али-бабу посыпались солома и всякий сор.

— Ай, что ты делаешь? — схватилась за голову мать. — Ты же сейчас весь дом разрушишь, о мне!

— Дверь, дверь откройте!

— Ага, сейчас.

Старушка резво подскочила к дверям и поспешно распахнула их перед самым носом сына, которого повело вперед.

— У-ух! — Али-баба, подгоняемый тяжестью мешка, ввалился в комнату, сделал два шага и растянулся на полу. Мешок навалился на него всей своей тяжестью. — Помогите! Мама! — просипел Али-баба. — Я… задыхаюсь.

— О Аллах, сынок!

Старушка накинулась на мешок, словно разъяренная тигрица, защищающее свое чадо. Вцепившись в него сухонькими ручками, слабая старая женщина двумя мощными рывками стащила мешок со спины сына, но от последнего рывка шов на боку мешка немного разошелся, и на пол выпали три золотые монеты.

— Уф-ф! — с облегчением выдохнул Али-баба, поднимаясь с пола.

— Что это? — тихо и раздельно произнесла старушка, хватаясь за сердце. От вида сверкающих монет она почувствовала внезапную слабость во всем теле и медленно опустилась на курпачу. — Где ты их взял? Украл?

— Мама, ну что вы такое говорите!

— Ты стал вором, Али-баба! — закачалась она на месте, запричитав. — Уй-юй, какой позор на мою седую голову! Да что же это творится?

— Мама, дайте мне сказать, — пытался оправдаться Али-баба, но мать его не слушала.

— За что мне такое наказание, а? Один сын стал барыгой и проходимцем, другой — вором! Ох-х, горе мне, горе!

— Мама, дайте же, наконец, сказать! — в сердцах топнул Али-баба. — И совершенно ни к чему кричать на весь город.

— Рассказывай, негодный, где ты взял такую прорву денег? И не вздумай мне солгать! — потрясла старушка указательным пальцем.

— И не собирался. А мешок мне дал дух пещеры.

— Что-о?! Ты снюхался с духами? — Глаза старушки округлились. — О горе мне!..

— Да погодите вы! Сколько уже можно, в самом деле! — надулся от обиды Али-баба. — Я как проклятый тащил мешок…

— Иа! — донеслось оскорбленное восклицание со двора.

— Ну, мы тащили, вместе, — поправился Али-баба.

— Иа-а!

— Он тащил, — зло бросил Али-баба, — а дали-то мне! Думал, вы обрадуетесь. Но если вы недовольны, то я сейчас обратно отнесу этот проклятый мешок, вот!

— Нет!!! — Старушка вцепилась в мешок, будто его кто-то пытался у нее отнять. — Еще чего выдумал! Только скажи: ты его не украл?

— Да говорю же вам арабским языком: я ничего не крал — мне его дали!

— Вот так запросто?

— Не совсем, конечно, — замялся Али-баба. — Но там, в пещере, его целые горы!

Старушка немного успокоилась и, оправив платье, уселась на мешок верхом — так будет надежнее.

— И что ж это за дивная пещера, где лежат целые горы золота и его за просто так раздают беднякам вроде нас?

— Ну, положим, раздают его не всем. А мешок — плата за то, чтобы я никому не рассказывал про пещеру.

— И где же находится эта удивительная пещера?

— Не скажу!

— Впрочем, какая разница, — отмахнулась старушка. — Главное, теперь мы богаты. Нужно попросить у Касыма безмен и взвесить золото.

— Нет! — воспротивился Али-баба, загораживая собой дверь.

— Да что с тобой такое? — удивилась старушка, вновь опускаясь на мешок.

— Не надо нам никаких безменов! В крайнем случае я лучше возьму его на базаре.

— Не понимаю, зачем брать на базаре, если он есть у твоего брата, — пожала плечами старушка. — Тем более бесплатно!

— Да вы в своем уме, мама? — вытаращился на мать Али-баба. — Если вы попросите безмен у Касыма, тот обязательно спросит, зачем он нам понадобился. А что вы ему скажете?

— Скажу, золото надо взвесить.

— О-о! — Али-баба звонко хлопнул ладонью по лбу.

— Что такое?

— Тогда с ним придется делиться!

— С чего вдруг? Золото наше!

— Вы, мама, похоже, плохо знаете Касыма.

— Да, — вынуждена была согласиться старушка с Али-бабой. — Тут ты прав, сынок. Да и зачем нам его вешать?

— Вот именно!

— Эй, где вы там? — Из-за двери, задвинутой старой мудрой женщиной на внутренний засов, донесся голос Касыма. Дверь дернули за ручку. — Отворяйте, чего вы прячетесь средь бела дня?

— Принесла же его нелегкая! — пробормотала старушка, припадая всем телом к мешку. — О Али-баба, что нам делать?

— Делать, делать, — проворчал Али-баба, судорожно соображая, как бы избавиться от навязчивого, жадного братца. Ведь если тот увидит мешок, полный золота, то плакала как минимум половина. — Быстро несите пустую мошну!

— Открывайте, где вы там?

Дверь уже сотрясалась под ударами кулаков Касыма.

— Быстрее же! — поторопил Али-баба. — Дверь долго не выдержит.

— Ох! — Старушка подхватилась и унеслась в смежную комнату. Вернулась она спустя всего несколько секунд, протягивая Али-бабе старую пустую мошну мужа. — Вот, держи!

Али-баба распустил кожаную завязку, присел возле мешка и, стараясь несильно звенеть, быстро набросал в мошну золотых монет.

— Теперь помогите!

Отложив мошну в сторону, юноша вцепился в мешок и поволок его в другую комнату. Старушка подхватила мешок с другой стороны, и они вдвоем быстро унесли его с глаз долой, закинули в пустой угол и завалили потертыми, кое-где прохудившимися курпачами.

— А теперь открывайте дверь.

Али-баба, вполне довольный собой, отряхнул руки и вернулся в первую комнату, где уселся на свое ложе, подобрав с пола доверху полную мошну.

— Ты уверен? — спросила мать. — Может, лучше затаиться?

— Он знает, что мы дома. Открывайте и ничего не бойтесь!

— Дело твое, — сдалась старушка и, вздрагивая от каждого нового удара в дверь, быстро отодвинула засов. — Ох, Касым, это ты!

— Я, я. Вы что, спите? — недовольно буркнул Касым, посторонив мать и войдя в дом. — Занимаетесь тут неизвестно чем, закрывшись. И где дрова? — он подозрительно уставился на Али-бабу, глуповато улыбающегося ему. — О, боль моей печени, ты не принес дров? Целый день пропадал невесть где и ничего не принес?

— Я принес. — Али-баба подбросил на ладони мошну с деньгами, монеты глухо звякнули.

— Откуда ты их взял? — глаза Касыма загорелись алчным огнем.

— Нашел по дороге в горы и тут же вернулся.

— Покажи! — Касым облизнулся и протянул пальцы к мошне, но Али-баба спрятал ее себе за спину. — Э, нет, братец! Погоди.

— Ну что еще? — недовольно проворчал Касым и потоптался на месте. Руки его прямо-таки чесались от желания пощупать монеты, ощутить их тяжесть и опустить в свой карман.

— Давай сразу договоримся: деньги пополам!

— Пополам? — засомневался Касым, ища подвох в хитрых глазах Али-бабы. — Почему пополам?

— Мы же братья, вот я и подумал, что разделить золото по-братски будет самым правильным.

— Я согласен! — обрадовался жадный Касым, рассчитывающий на самом деле не более чем на треть. Вопросов к Али-бабе у него не осталось. — Давай мою половину!..

Как видите, Али-баба оказался не так прост, и, благодаря собственной изворотливости, избавился от жадного брата малой жертвой. Касым тоже счел себя вполне счастливым и полагал, что очень удачно надул младшего брата, провернув доходную сделку, не стоившую ему ни единого динара. Он даже про дрова позабыл. Ослик в тот же день получил новую уздечку и отборный овес, чем остался несказанно доволен, а великий дух пещеры Сим-сим немного развеялся от скуки и досадил своим слишком шумным хозяевам. В общем, все остались довольны, чего нельзя было сказать о разбойниках.

«Коршуны пустыни» вернулись в пещеру только поздним вечером. Стеная от жажды, головной боли и полного истощения сил, оборванные, грязные и обгоревшие под лучами нещадного южного солнца, они наконец вползли в свое логово. Сил у бравых разбойников хватило лишь вдосталь напиться из нескольких источников, у которых произошли небольшие, совершенно безобидные потасовки, ведь каждому хотелось поскорее припасть пересохшими губами к чаше с живительной влагой. Но стены пещеры давали не так много воды, а жажда была невыносимой. Те, кто напился, отползали в сторонку и мгновенно забывались тяжелым, беспокойным сном. Лишь перевозбужденный до крайности Ахмед никак не мог угомониться.

Напившись, он набросился на притихшего в дальнем углу пещеры Махсума. Вид у того был жалкий и какой-то забитый, а когда к нему подлетел Ахмед с кинжалом в руке, молодой предводитель разбойников и вовсе побледнел, что было заметно даже сквозь свежий загар, и еще сильнее сжался, закрывшись руками.

— Проклятая бледная собака! — накинулся на него Ахмед, сверкая глазами. — Говорил я тебе: не надо пить! Говорил или нет? — Осатаневший телохранитель схватил Махсума за грудки и затряс, словно тряпичную куклу. Зубы у Махсума клацали, но в ответ он только мычал, делая безуспешные попытки вырваться из цепких пальцев Ахмеда. — Отвечай мне, гнусный шакал, именующий себя громким титулом «шеф»!

— Ну чего ты, Ахмедик? — хныкал Махсум, отворачивая лицо от брызгавшего слюной рассвирепевшего разбойника. — Ошибся, с кем не бывает.

— Ошибся?! Да ты посмотри, что ты натворил? — Ахмед полоснул воздух кинжалом, и Махсум зажмурился, ожидая прикосновение холодной костлявой руки смерти, но Ахмед сдержался. — Суслик ты паршивый, вонючий отпрыск гиены и змеи! Мы унижены, оскорблены, обворованы, наших коней увели! И кто? Паршивая горстка караванных трусов, что только и могут нападать, как на беззащитных разбойников! Да над нами теперь будут потешаться все кому не лень от Багдада до Хорезма!

— Это я натворил? Я?! — вскинулся Махсум, резким движением отбросив руку Ахмеда. — Разве я вливал в глотки твоих идиотов вино литрами? Не умеешь пить — не берись! Я, между прочим, сражался сразу с тремя!

— Видел я, как ты сражался, — негодующе сверкнул глазами Ахмед, но вдруг немного поостыл. — Валялся, как шелудивый пес, у ног меднолобых негодяев и скулил, моля о пощаде!

— Их было трое на одного! А у вас — один на двоих — троих! — бросил Махсум в лицо телохранителю. — А вы там куличики долбанными тюбетейками лепили, строители хреновы!

— Чалмами, — машинально поправил Ахмед. — А-а, да что теперь говорить.

Он безнадежно махнул рукой, опустил кинжал и, усевшись рядом с Махсумом, обхватил руками колени.

— Вы лучше скажите, что мы теперь говорить будем Мансур-ако? — вновь перешел на «вы» Ахмед.

— А почему мы вообще должны докладываться какому-то дешевому фраеру?

— Да вы что! — Ахмед выпучил глаза на Махсума. — Вы что такое говорите? Он же нас всех…

— Ну-ну, я пошутил, — запоздало спохватился Махсум, кляня себя за не в меру длинный язык. — Пошутить уже нельзя.

— Шутки у вас… шеф! — проворчал Ахмед и тяжко вздохнул. — Но как докладывать, все равно ума не приложу. Он же с нас живых шкуру спустит.

— Лучший доклад — нападение.

Ахмед немного побледнел и на всякий случай отодвинулся — вдруг действительно набросится и разорвет в клочья.

— Вы серьезно собираетесь напасть на великого Мансур-ако или опять пошутили? — осторожно уточнил разбойник.

— Да не в том смысле! Просто когда будешь беседовать с ним, не давай ему опомниться, выставляй себя героем, а все, что произошло — нелепой случайностью и коварством караванщика.

— Думаете, подобная чушь… как вы там говорили?.. Прокатит?

— Должно! Это называется отмазка!

— Как-как? — заинтересовался новым словечком Ахмед.

— Отмазка.

— Необычное слово. Скользкое какое-то, и еще такое… — неопределенно повертел Ахмед пальцами, не подобрав нужных слов.

— А то! — фыркнул Махсум, весьма гордый собой.

— И что конкретно вы собираетесь ему говорить? Караван-то ушел. А если Мансур-ако еще и прознает, как нам накостыляли, — а ему рано или поздно все станет известно, — тогда уж ни одна ваша отмазка, прости Аллах, не поможет!

— Там видно будет, — лениво, до хруста в затекших суставах, потянулся Махсум. — А сейчас тащи вино, и мы обсудим детали.

— Нет! Только не вино! — замахал на него руками Ахмед. — В вас вселился сам шайтан, шеф!

— Тащи, тащи, надо же спрыснуть первый блин комом. — Махсум легонько подтолкнул Ахмеда локтем в бок и заговорщицки подмигнул. — И пошамать что-нибудь захвати. С утра ничего не ели.

— Э-э, за что мне все это? — с досадливым ворчанием сдался Ахмед, у которого уже просто не осталось сил спорить.

Он тяжело поднялся с прохладного пола и поплелся к ненавистным кувшинам, насилу волоча ноги и бормоча проклятия в адрес свалившегося на его голову и головы его соратников непутевого главаря. Но что он мог поделать, если такова была воля хозяина? А мнение хозяина, то бишь начальства, как известно, не обсуждается, а если и обсуждается, то о-очень недолго (восточная шутка!).