Что забыла Алиса

Лиана Мориарти, 2009

Это может случиться с каждым из нас! Несчастный случай – и вы внезапно теряете память. Однажды в спортзале Алиса потеряла сознание и, придя в себя, обнаружила, что не помнит последние десять лет своей жизни. Родным с трудом удается убедить ее, что ей уже не двадцать девять лет, что у нее трое детей и что ее обожаемый муж Ник больше не живет с ней, и сейчас они оформляют развод. Но самое неприятное для Алисы открытие – это она сама: ей сорок лет, она стерва и ее никто не любит. Глядя на свою нынешнюю жизнь глазами себя десятилетней давности, Алиса пытается что-то исправить, главным образом отношения с мужем: она ведь помнит только то, как они любили друг друга. Удастся ли ей это?.. Впервые на русском языке!

9

— Мама? — выговорила Алиса.

В ногах кровати стояла ее мать, но это была совсем не та Барб Джонс, которую она помнила.

Прежде всего, хотя начинать можно было с чего угодно, волосы у нее были уже не короткие и не каштановые, и прическа не скромная, почти монашеская, которую она носила, сколько Алиса себя помнила. Волосы приобрели глубокий оттенок красного дерева и спускались ниже плеч, по бокам она выпустила две пряди, отчего смешно оттопырились ее острые, как у эльфа, уши. Сверху волосы были собраны заколкой в виде шикарного тропического цветка, сделанного из шелка. Ее мать, вечно неуверенная в себе, старавшаяся в любом случае оставаться за сценой, красившая губы дешевой помадой скромнейшего розового цвета, была накрашена так, будто собиралась на сцену. Помада была того же цвета красного дерева, что волосы, на веках лежали сиреневые тени, на щеках алели румяна, лицо было щедро намазано слишком густым и слишком темным тоном, и даже ресницы были — о ужас! — накладные. Она нарядилась в расшитый бусинами топ с бретелью-петлей вокруг шеи, туго затянутый в талии широким черным поясом, и ярко-алую юбку. Алиса приподняла голову и увидела, что этот костюм дополняют колготки в сеточку и босоножки на высоком каблуке.

— Ну как дела, дорогая? — сказала мать. — Я всегда говорила, что эти занятия степом слишком тяжелы для твоих суставов. Вот видишь, что получилось!

— Ты что, собралась на карнавал? — осенило Алису.

В таком случае все становилось более-менее ясно, хотя все равно удивительно.

— Да нет, глупышка, мы проводили демонстрацию в школе, а тут пришло сообщение от Элизабет. Я приехала прямо оттуда и даже не заскочила переодеться. Да, на меня косо смотрят, но я уже привыкла! Ладно, хватит об этом, расскажи, что случилось, что говорят врачи. Ты белая как полотно!

Мать присела на край кровати и похлопала ее по ноге. По ее руке скользнули блестящие браслеты. Как, мама загорала? И у нее такое декольте, что видна ложбинка между грудей?

— Какую демонстрацию? — спросила Алиса, не в силах отвести глаз от экзотического создания, сидевшего перед ней.

Это была и мама, и не мама. В отличие от Элизабет, морщинок у нее не прибавилось; толстый слой тона выравнивал ее лицо, и от этого она выглядела моложаво.

— Мама, у Алисы большой провал в памяти, — пояснила Элизабет. — Она совсем не помнит, что было после девяносто восьмого года.

— Вот оно что! — откликнулась Барб. — Мне это совсем не нравится. То-то она слишком бледно выглядит. У тебя, по-моему, сотрясение. Не засыпай! При сотрясении ни в коем случае нельзя засыпать. Алиса, дорогая, делай что хочешь, только не смей засыпать!

— Ерунда, — возразила Элизабет. — Этого уже давно никто не советует.

— В общем-то, точно я не знаю, но совсем недавно я читала что-то похожее в «Ридерз дайджест» о маленьком мальчике Энди. Он ударился головой, когда катался на маленьком велосипеде в буше, с внуком Сандры случилось то же самое, и я бы лично ни за что не разрешила Тому кататься на таком, потому что это очень опасно, даже в шлеме, а на маленьком Энди шлема не было, или, может быть, его звали не Энди, а Эрни, очень забавно — такое старомодное имя, сейчас так почти никто и не называет…

— Мама… — вклинилась Алиса, прекрасно зная, что из лабиринта Энди и Эрни она может выпутываться еще очень долго.

Мать была болтливой на грани патологии, хотя обычно на людях, как теперь, она понижала голос так, что приходилось то и дело раздраженно бросать ей: «Мам, погромче!» Если она не была близко знакома с человеком по меньшей мере лет двадцать, то могла неожиданно замолчать на середине предложения, точно выключали радио, низко опускала голову, старалась не смотреть в глаза, улыбалась неприятно-застенчиво. Она была так стеснительна, что, когда Алиса с Элизабет учились в школе, чуть ли не заболевала перед каждым родительским собранием, возвращалась домой бледная, и ее так трясло, что она не помнила ни слова, сказанного учителями, как будто важно было лишь присутствовать на собрании, а не слушать. Элизабет всегда выходила из себя, так как желала знать, что хорошего сказали о ней учителя. Алисе было все равно: она и так знала, что большинство учителей о ней понятия не имеют, ведь свою застенчивость она унаследовала от матери — будто неприятное для окружающих заболевание вроде экземы.

А теперь мать говорила не громче, чем обычно, — вернее, чуть громче, чем было необходимо, — и не бросала вокруг осторожные взгляды, проверяя, нет ли, случайно, рядом незнакомца. Она как-то по-новому держала голову, выдвинув вперед подбородок и напрягая шею, точно павлин. Она кого-то напомнила Алисе, но кого именно, она не могла вспомнить, однако совершенно точно это был кто-то знакомый, только его имя никак не приходило на ум.

— Мама, и все-таки я не понимаю, почему ты так одета, — сказала Алиса. — Ты выглядишь просто… невероятно.

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

У меня в голове было одно: «Мама, только не заговаривай о Роджере. Еще одного удара она не перенесет. У нее просто голова лопнет».

— Ну так вот, дорогая, как я говорила, мы с Роджером демонстрировали сальсу в школе, и в это время пришло сообщение от Элизабет. У меня просто шок был, когда я услышала…

— Ты танцевала сальсу?

— Неужели ты забыла, как мы танцуем сальсу? Я тебе расскажу, ты же сама называла наше последнее выступление незабываемым! Оно было в прошлый четверг! Оливию мы тоже вытащили на паркет, Мадисон и Тома, конечно, не смогли убедить, да и тебя тоже, понятно, Роджер был не очень доволен, но я старалась объяснить…

— Роджер? — спросила Алиса. — А кто такой Роджер?

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

О чем это я? Она и пяти минут не может без того, чтобы не вспомнить Роджера.

— Да, конечно, Роджер. Ну не забыла же ты Роджера! Или забыла? — спросила мать и испуганно взглянула на Элизабет. — Это очень серьезно, правда? Я сразу же заметила, что она выглядит слишком бледно. Она буквально как полотно.

Алиса старалась вспомнить имена, похожие на имя Роджер. Род? Роберт? Мать имела привычку слегка искажать их, так что Джейми мог стать у нее Джонни, Сьюзен — Сусанной и так далее.

— Я помню только одного Роджера — отца Ника, — произнесла Алиса со смешком, потому что над отцом Ника всегда подсмеивались.

Мать внимательно взглянула на нее. Прямые черные ресницы придавали ей кукольный вид.

— Роджер, о котором я говорю, дорогая. Мой муж, Роджер…

— Твой муж?

— О, где бы сил взять! — вздохнула Элизабет.

— Мама вышла за Роджера? — Алиса обернулась к ней.

— К сожалению…

— Но… за Роджера? Правда?

— Угу. Правда.

Значит, была еще одна свадьба, на которой гуляла та, другая Алиса, но этой свадьбы она даже вообразить не могла.

Во-первых, ее мать всегда решительно отметала даже саму возможность встреч с мужчинами. «Стара я для этих штучек, — обычно говорила она. — Чтобы бегать на свидания, надо быть молоденькой и хорошенькой! И потом, любить можно только раз в жизни, как у нас было с вашим отцом. Ну кто может с ним сравниться?» И как ни старались Элизабет с Алисой убедить ее, что она еще молода и вполне привлекательна, что отец вовсе не имел в виду, что она всю жизнь будет скорбеть по нему, в душе Алиса очень гордилась материнской верностью. Это было прекрасно, трогательно, но в то же время и раздражало, потому что теперь Алиса с Элизабет несли ответственность за все ее развлечения.

Что ж, значит, она переборола свою боязнь свиданий. Скорее всего, ею двигало именно это чувство, а вовсе не несокрушимая верность. Но чтобы выйти замуж за отца Ника…

— Но почему же? — беспомощно спросила Алиса. — Почему тебе нужно было выходить за Роджера?

Она подумала: «Все правильно. Это у Роджера такая павлинья манера держать голову».

Барб широко раскрыла глаза и жеманно сжала губы с таким несвойственным ей выражением лица, что Алиса опустила глаза, как будто застала мать за чем-то крайне непристойным.

— Я по уши влюбилась в него. Ты помнишь? Конечно же помнишь! Это началось на крестинах Мадисон, когда Роджер сказал, что хочет записаться на курсы сальсы и спросил, интересно ли это мне, и даже не дал мне возможности сказать «нет», наверное, сразу понял, что я соглашусь, а я не хотела его обижать, чтобы не показаться грубой, и хотя сразу мне было трудно решиться и вообще я собиралась пойти к доктору Холдену, чтобы он мне выписал что-нибудь успокоительное, а вы обе очень из-за этого переживали, как будто боялись, что я стану наркоманкой, а там ерунда просто — чуть-чуть валиума, и все, он так хорошо расслабляет, но попасть к нему я не сумела; ничего удивительного, эта милая Кэтти в регистратуре такая бестолковая, я просто удивляюсь, что с ней случилось…

— Ты давно замужем? — перебила Алиса.

Ее снова охватил ужас оттого, что она не знала абсолютно никаких фактов о собственной жизни. Она чувствовала себя как на американских горках, когда тебя швыряет то влево, то вправо, то перевертывает вверх ногами, отчего все знакомое становится совершенно незнакомым. Алиса терпеть не могла американские горки.

— Да скоро уже пять лет. Ты помнишь свадьбу, Алиса, конечно же помнишь! Мадисон разбрасывала перед нами цветы. Она так очаровательно выглядела в желтом платьице, ей вообще желтое очень идет, а ведь мало кому идет желтый цвет, так я на Рождество купила ей желтый топ, только вот будет она его носить или нет — это вопрос…

— Мама! — оборвала ее Элизабет. — Алиса совсем не помнит Мадисон. Она помнит только, как носила ее.

— Не помнит Мадисон… — глухо повторила Барб. Потом глубоко вздохнула и заговорила повышенно-нервным голосом, как будто желая, чтобы Алиса повеселилась над всей этой глупостью. — Ну, я могу понять, что ты хочешь забыть Мадисон, маленькую ворчунью, именно в связи с этим событием, однако я уверена, что скоро у нее это пройдет, но ведь ты помнишь Тома и миленькую Оливию, правда? Впрочем, что за вопрос… Конечно помнишь! Не можешь же ты забыть собственных детей! Это просто… немыслимо!

От страха ее голос дрожал, и это почему-то очень утешало Алису. Да, мама, это страшно. Да, это просто немыслимо.

— Мама! — повторила Элизабет. — Пожалуйста, постарайся понять. Что было после девяносто восьмого года, она не помнит.

— Ничего?

— Я не сомневаюсь, это скоро пройдет.

— Ну да! Да, конечно, совсем скоро!

Мать погрузилась в молчание и провела ногтем вокруг густо накрашенного рта.

Алиса старалась освоиться с этим новым для себя фактом: «Моя мать замужем за отцом моего мужа…»

Это было так же непреложно, как факты «у меня трое детей» и «мой муж, которого я просто обожаю, больше не живет с нами», но почему-то она забыла обо всем этом.

Это все было неправдой. Это был чудовищный, тщательно продуманный розыгрыш. Сон, на удивление схожий с правдой. Галлюцинация наяву. Кошмар без конца.

Роджер! Что случилось с ее ласковой, осторожной матерью, что она «влюбилась по уши» (и выражение-то не ее!) в какого-то там Роджера? Роджера, с этим ядреным запахом лосьона после бритья, голосом радиокомментатора и манерой говорить «я, типа, думаю…» и «как бы, может быть»? Роджер, который, поддав на семейной вечеринке, зажимал Алису в угол и душил монологами о себе самом и о безграничном восхищении исключительно сложным устройством своей личности. «Спортивного ли я сложения? Да, безусловно. Интеллектуал ли я? Ну, может быть, на доктора философских наук и не потяну. Но поставим вопрос по-другому: обладаю ли я интеллектом? И в таком случае ответ будет положительный: я получил свой диплом в школе настоящей жизни. Вы, Алиса, можете задаться вопросом, имею ли я понятие о духовной жизни. И я, типа, думаю, что ответ должен быть — да, само собой».

В таких случаях Алиса беспомощно кивала, стараясь не дышать, чтобы не задохнуться от запаха лосьона, пока не появлялся Ник и не уводил ее со словами: «Отец, я, типа, думаю, что даме пора и выпить».

А что же сам Ник? Что сказал бы он о таком повороте событий? Его с отцом связывали очень непонятные и сложные взаимоотношения. За глаза он безжалостно вышучивал его и почти с ненавистью рассказывал, как Роджер обращался с матерью, когда родители расходились. Но Алиса замечала, что в присутствии Роджера голос его звучал глубже, плечи расправлялись и он нередко заводил речь о крупной сделке, обсуждавшейся на работе, или о каком-нибудь своем достижении, совершенно неизвестном Алисе, как будто в глубине души жаждал отцовской похвалы, даже когда гневно, яростно отрицал это.

Алиса никак не могла представить, как бы он отреагировал на такую новость. Получается, что они с Ником породнились? Он стал ее сводным братом! Прежде всего в голову пришло, что они с Ником расхохотались бы из-за этого, точно два идиота, обратили бы все это в игру, весьма прозрачно намекали бы на инцест и воображали бы себя Грегом и Марсией Бреди из допотопного сериала. Но, может быть, это было бы вовсе не так уж забавно. Он мог выражать недовольство от имени своей матери, хотя она, кажется, обращалась с бывшим мужем как с ворчливым дальним родственником.

А «чекушки»? Да-да, чекушки… Чокнутые сестры Ника стали теперь ее сводными сестрами. Такую новость они ни в коем случае не могли принять спокойно; они вообще ничего спокойно не принимали — сразу бледнели, переставали разговаривать друг с другом, обижались на самые невинные замечания. Всегда то одна, то другая из-за чего-нибудь страшно переживала. До знакомства с семьей Ника Алиса даже не подозревала, насколько драматичной может быть семейная жизнь — со всеми этими несметными сестрами, свояченицами, друзьями, тетками, кузинами и кузенами и так далее и тому подобное. Ее собственная тихая, спокойная, миниатюрная семья по сравнению с этим котлом казалась затхлым, скучным болотом.

— Поэтому мы с Ником?.. — спросила Алиса. — Он обиделся потому, что его отец женился на маме?

— Вовсе нет! — К матери вернулась былая энергия. — Ваш развод — страшная загадка для нас всех, но мы с Роджером тут ни при чем! Роджер бы очень расстроился, если бы услышал, что ты об этом даже подумала! Само собой, у Роджера свои взгляды на этот развод…

— Мама с Роджером сошлись десять лет назад, — заговорила Элизабет. — Вы с Ником тогда над этим прикалывались, а «чекушки», само собой, бились в истерике, но со временем все устаканилось, и сейчас это уже абсолютно никого не волнует. Я тебе точно говорю, Алиса, — все, что, кажется, так шокирует, на самом деле не так уж и страшно. Когда память вернется, ты сама над собой посмеешься.

Алиса вовсе не желала возвращаться к той себе, которая не видела ничего шокирующего в разводе с Ником. Она не могла поверить, что мать говорит о разводе как о решенном деле. Даже не деле, а факте.

— Нет, я больше не развожусь, — возразила Алиса. — Нет никакого развода.

— Ах! — воскликнула мать и сложила руки, как для молитвы. — Ах, но это же чудесно…

— Мама, обещай, что ни слова не скажешь об этом ни Роджеру, ни вообще никому, — предостерегла Элизабет. — Она не понимает, что говорит.

— Нет, понимаю, — возразила Алиса. Она чувствовала себя как бы слегка навеселе. — Можешь хоть всему свету рассказывать. И Роджеру. И «чекушкам». И троим нашим детям. Никакого развода не будет. Мы с Ником придумаем, что делать.

— Чудесно! — вскричала Барб. — Я так рада!

— Ты так не скажешь, когда к тебе вернется память, — возразила Элизабет. — Сейчас дело решается в суде. У Джейн Тёрнер станет плохо с сердцем, если ты остановишь это дело.

— Джейн Тёрнер? — переспросила Алиса. — А Джейн Тёрнер тут каким боком?

— Она твой юрист.

— Юрист? Никакой она не юрист! — возразила Алиса и смутно вспомнила, как какой-то молодой человек на работе, отчаявшись переспорить Джейн, сказал: «Вам бы юристом работать», а она заявила: «Да, я тоже так думаю».

— Она уже давно окончила юридический факультет и теперь специализируется на разводах, — сказала Элизабет. — Вот она тебе и помогает… развестись с Ником.

Смехотворно! Глупо! Джейн Тёрнер помогает ей развестись с Ником. «Эта маленькая Джейн далеко пойдет», — заметил как-то Ник, и Алиса согласилась. Как могла Джейн Тёрнер так втереться в их жизнь?

— А сейчас вы с Ником стараетесь насолить друг другу из-за опекунства, — продолжала Элизабет. — Это очень серьезно.

Насолить… Алиса представила себе, как они с Ником кидаются ложками с солью друг в друга, смеются, вскрикивают, стряхивают ее с себя.

Но в жизни это, наверное, было вовсе не так уж смешно.

— Ладно, с этим тоже покончено, — твердо произнесла Алиса.

С какой это радости она должна хотеть опеки над тремя детьми, которых даже ни разу в жизни не видела! Она-то хотела Ника.

— Не нужно нам солить друг другу, потому что мы не расходимся, и точка.

— Ура! — вскричала мать. — Я так рада, что ты потеряла память! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Тут проблема только одна, правда? — вставила Элизабет.

— И какая же?

— Да такая, что Ник память не потерял.