Помоги мне исполнить мечты

Либерт Таисса

Эмили – шестнадцатилетняя девушка, жизнь для которой только начинает гореть своими настоящими яркими красками. Но она не видит этих огней за проблемами, что так внезапно на неё навалились. Девочка думает, что она оставлена всем миром в одиночестве, которое не по силам ей перенести. И она делает для себя важное решение. А выжив после содеянного, она понимает, как же дорога ей жизнь. Но уже слишком поздно.

Посвящается Е. Р.

© Либерт Таисса, 2017

ISBN 978-5-4490-1242-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая «Удар»

Один

Я сижу на койке в палате и все не могу дождаться, когда же мне можно будет покинуть это место. Мне надоело видеть всю эту аккуратность, фальшивые улыбки медсестер, есть пищу, которую здесь подают, терпеть разнообразные уколы, глотать таблетки. Это так мне наскучило, что я бы отдала все за любую возможность, чтобы ускользнуть отсюда. Только вот незадача: за мной хорошенько присматривают.

— Эмили Беннет? — постучав в дверь и приоткрыв её, спросил мужчина в халате.

На внешность он был очень мил, пожалуй, самый приятный доктор из всех, что мне встречались. А еще он никогда не пристает с дурацкими вопросами! Доктору уже лет за шестьдесят, он очень добр и учтив; его волосы седыми прядями уложены на левый бок, но иногда, если случается очень много работы, он появляется в растрепанном виде, прибавляющем ему пару десятков лет к молодости.

Несмотря на его возраст он всегда выглядит очень живым и жизнерадостным. Это я поняла спустя три дня моего здесь пребывания. На все вызовы (как срочные, так и нет) он всегда шел с радостью, словно ему приносило удовольствие то, что он делает: спасает жизни людей и лечит их. И, если честно, вопреки моей вечной грусти он, не подозревая об этом, оставлял какой-то приятный след в моей душе. Одним словом, я очень рада, что этот человек — мой доктор, а я являюсь его пациенткой.

На самом деле, это не первый мой визит в травматологическое отделение, но именно к эту лечащему врачу я не попадала еще ни разу. И, правда, не думаю, что этот случай последний.

— Собственной персоной, — с выдохом произнесла я.

Я чувствовала себя отлично, хотя последние годы дышать полной грудью мне давалось с трудом. Нет, нет, это вовсе не из-за каких-нибудь травм грудной клетки — просто само знание, что я все еще жива в этом тленном мире, меня убивает. И еще кое-что.

— Я пришел тебя проведать, — сказал он, а я кивнула, как бы приглашая его внутрь.

Войдя в мою палату, он тихонько, как и всегда, закрыл за собой дверь, чтобы не нарушить тишину, находящуюся у меня в «апартаментах». Доктор мягко и бесшумно ступал по полу, и я уже в какой раз спросила себя: «Как он это делает?». Сев на мою постель, он развернул папку с моим именем, достал ручку из кармана белоснежного халата, поправил маленькие круглые очки, которые постоянно спадали с его носа, и стал пристально меня оценивать.

— Как ты себя чувствуешь? Голова не кружится, не тошнит, в глазах не темнеет?

— Нет, все отлично, спасибо, — отчеканила я. За неделю я, наверное, уже успела выучить эти слова наизусть: вечные, одинаковые и монотонные расспросы медсестер, доктора, которые меня очень раздражают.

— Хо-ро-шо, — медленно произносил он, записывая в карточку, какое у меня самочувствие. Чернила у него в ручке светло-синие, а не темные, как у многих других. А еще его ручка никогда не оставляет клякс и не мажет по бумаге, что очень практично. Следя за тем, как медленно двигалась его ручка по линованному листу и как на нём выводились красивые прописные буквы, словно он всегда был художником, я пыталась сосредоточить весь свой мозг и вспомнить имя доктора.

Какая же я глупая! Все время забываю, как его зовут. К счастью, он всегда носит на своем халате что-то, что могло бы мне помочь. Я присматриваюсь к бэйджику, что был закреплен булавкой на левой стороне груди.

— Доктор Фитч, а когда я уже смогу покинуть это… помещение? — Мне до жути хотелось сказать «заведение». Заведение… боги, о чем я думаю?

За последний год, что я провела в таком унылом состоянии, я стала такой несносной и рассеянной. А еще мне Лондон — моя единственная подруга — говорит, что я эгоистка. Ох, если бы она только знала всю правду… Хотя, если она так говорит, то, скорее всего, так и есть, ведь ей со стороны намного виднее. Но, как говорится в одной забавной фразе — чья бы корова мычала. Подруга сама-то стоит десятерых таких, как я!

— Мы сегодня еще раз проведем рентген височной доли, — доктор Фитч протянул руку и указал на мой правый висок. Он сейчас был наполовину выбрит миллиметра под три; на коже все еще остались следы от недавнего происшествия, — и если все будет хорошо, то завтра ты можешь поехать домой.

«Домой», — подумала я. В это мгновение истинное значение «дома» оказалось таким далеким, таким неприступным, словно мечта. А где мой истинный дом?

Уже как два года мне не хочется возвращаться домой. Не думаю, что меня кто-то там ждет. Хотя бывает порой: если отцу вздумается выместить на мне всю злость или если он внезапно снова будет винить меня во всех бедах, то да, он может ждать меня, хоть вечность. А когда дождется, то с еще большей яростью и энтузиазмом возьмется за своё любимое дело. От этих воспоминаний у меня ужасно заныла спина в тех местах, где серебряные полоски исчертили мою кожу.

— Так, давай, я осмотрю твои повреждения, — продолжил доктор Фитч. Он отложил в сторону мою карточку с ручкой и показал жестом, чтобы я развернулась на девяносто градусов.

— Говорите, словно с жертвой автокатастрофы или аварии, которая произошла вчера, — недовольно произнесла я, разворачиваясь боком и немного приподняв футболку. На моей спине и на моих ребрах сейчас плясали горчичного цвета пятна, уже пожелтевшие и старые.

— Мне нужно записывать все, даже твои синяки. — Он говорил усталым голосом. Конечно, кому за неделю не надоест унылая пациентка, которая вечно жалуется на все и вся? Ведь почти всегда, когда заканчивались эти однотипные расспросы, то мы с доктором Фитчем немного разговаривали. И пусть он не задавал мне вопросов, откуда появились у меня все эти увековечения, я думаю, что он подозревал. И чем больше мы с ним общались, тем больше я сама начинала болтать обо всех этих причинах, хоть и косвенно, не называя сами факты. Довольно странно, да: девушка-подросток, как я, и пожилой мужчина смогли найти общий язык?

Моя сестра, Кристи, как-то раз после нашей долгожданной встречи сказала, что я действительно стала умной не по годам. Конечно, не ей ведь живется в такой обстановке, в которой живу я. Она уехала в свой университет в Лос-Анджелесе и даже не подозревает и десятой доли того, что здесь творится. Она оставила меня одну.

Доктор слегка прикоснулся к моим ребрам, а я вздрогнула и вовсе не от того, что у него руки были холодные — мне всегда было неприятно, когда кто-то ко мне прикасается, особенно если я этого не желаю. Это еще один глупый мой пунктик, как и веселье — я уже два года не смеялась искренне и по-настоящему. Невероятно, да? Желтое пятно то исчезало, то появлялось под нажатием пальцев доктора. То же самое было с позвоночником и другим боком.

— Гематомы почти прошли. — Продиктовал он то, что записывал.

Ну да, они всегда проходят. Хотя иногда некоторые оставляют большие кровоподтеки на коже, и тогда синяки остаются на моём теле подольше, но, в конечном счете, они все равно проходят тоже.

— Мне все еще нужно пить таблетки? — поинтересовалась я. Если честно, от всех этих лекарств меня уже изрядно тошнит, а от последних, которые мне прописали, у меня резко начинается изжога. А еще голова, она частенько болит, и меня подташнивает — но это все последствия моей травмы.

— Да, несмотря ни на что. Сотрясение — это тебе не шутка.

Я заметила некую перемену в настроении доктора, сегодня он был не в духе, а может, волновался за кого-нибудь. Но думаю, что сегодня доктор Фитч не настроен воспринимать иронию моих речей, а также глупости, которые я порой произношу.

— Вы же сами говорили, что мне повезло, раз ушиба нет.

Кстати, по этому поводу. Да, у меня вновь сотрясение. Даже не знаю, в какой раз это произошло, но раза три — это точно. Мне уже казалось, что когда-нибудь мне просто напросто размозжат черепушку и я не буду мучиться, но, как видно, голова у меня еще тот крепкий орешек. И вполне странно, что еще ни разу не было ушиба. Наверное, не тот масштаб сил, чтобы настолько сильно проломить мне череп.

Еще один мой пунктик: говорить всем, что у меня все отлично; делать вид, что мне не безразлично своё здоровье, что я заинтересована в чем-то, пока я внутренне умираю. Так люди, по крайней мере, думают, что я хочу жить.

— Это не меняет ваш диагноз. Я — ваш доктор. И прошу вас, Эмили, не перечьте мне. — Доктор Фитч вдруг резко взорвался, хотя взрывом это назвать было нельзя. Вот как Лондон взрывается, это да! Она начинает кричать и громить все на свете!

Вообще, ещё на третий или четвертый день моего пребывания здесь мы что-то вроде заключили договор: относиться друг к другу на равных, словно нет у нас разницы в возрасте. Эту идею предложил сам доктор Фитч, а я согласилась. Почему бы и нет? Особое некое доверие между доктором и пациентом. Так вот, я уж думала, что этот договор еще в силе, но оказывается — нет. Это доказала только что произнесенная им фраза.

— Как скажете, доктор, — проговорила я. Думаю, доктор Фитч понял сарказм у меня в голосе.

Он нахмурился, от чего на его лбу появились три складочки, рот недовольно подернулся, а затем он поменялся в лице: стал грустным и более мягким. Вероятно, я была права — тяжелый день.

— Вы звонили моей матери? — поинтересовалась я.

— Да, — угрюмо произнес он. — Она интересовалась, как твоё самочувствие.

— Х-м-м, — хмыкнула. — Недостаточно, чтобы навестить меня.

Фитч приподнял брови и немного склонил голову — наверное, был отчасти согласен со мной. Доктор положил ручку в свой карман, взял папку с моими документами, поправил свои очки, которые вновь соскользнули с носа, и вышел из палаты.

Я слышала какие-то голоса за дверью, видела тень моего недалеко ушедшего доктора и думала лишь о том, что скоро смогу снова почувствовать свободу. Еще день. Всего день и я свободна! И меня не будут ограничивать стены этого здания. Хотя… какой толк? Да, мне безумно хочется вернуться к свободе, что ждала меня на улицах города, но мне не хотелось возвращаться домой. Быть может, мне отрастить бороду и записаться в цирк уродцев? Возможно, хоть там я буду чувствовать себя в своей тарелке, в среде, где тебя любят, где ты нужен.

— Эмили, к тебе посетитель. — Доктор Фитч снова заглянул в дверь и скрылся. На этот раз, видимо, точно.

В моем сознании пронеслись имена людей, которые могли бы меня посетить в последний день, а таких не оказалось совсем. Никто не знал, что я здесь нахожусь, а мои родители,… им плевать, они подождут, пока я сама вернусь домой. Ни мама, ни папа ни разу не навестили меня, хотя и, вероятно, отвезли меня в больницу. Я не помню ничего. Но я никак не могла подумать о ней.

— Здравствуй, Эмили. — Деловито шагая, женщина в строгом костюме направилась прямо ко мне, пожала руку и села в кресло, предназначенное для посетителей.

Она была само совершенство: прекрасная укладка, где ни один волосок не смел выбиться из общей кучи, идеальной длины ногти и безупречный маникюр, а также отлично выглаженный костюм — ни одной складочки, кроме, конечно же, классических стрелок на брюках. Красная помада и ровные стрелки на веках — эта женщина или имеет хорошего визажиста, или она ведьма. Все это также показывало, что она — человек довольно высокого полета. У-у-у, она явно не знает, каково это — тратить деньги только на самое необходимое. В общем, от одного моего взгляда на неё меня заворотило — не люблю таких людей, они думают, что выше всех остальных. И, конечно же, они считают, что их жизнь идеальна.

— Здравствуйте, — холодно ответила я.

— Меня зовут Роуз Эверглоу, я — инспектор по делам несовершеннолетних, — представилась женщина. Меня напряг её резкий, властный голос, хоть она и старалась сделать его мягким, все равно я заметила эту разницу. Уж что-что, а в этом я самый что ни есть спец.

— Я знаю, кто вы, — с презрением сказала я.

— Да, и откуда же? — Роуз откинулась в кресле, положив руки на деревянные ручки, а ногу закинула на ногу, легонько покачивая ею. Такой дерзости в своей палате я еще не видела!

— Вы частенько приходили в гости к нашим соседям, следили за их семьей и все тому подобное. — Пытаясь напомнить ей историю той самой семьи, которую она «спасла», мне хотелось передать всю злость и ненависть к ней своим голосом.

А вот что случилось с нашими соседями. Живем мы не в элитной части города, что естественно, как мне кажется. Как говорится, квартал неудачников. Наш дом — это многоэтажное здание, где почти у каждой квартиры есть свой балкон, но и такая квартирка стоит дороже. Само здание разделено на несколько частей, что-то вроде пристроек нового типа. В одной такой части здания пять этажей и по три квартиры на каждом этаже.

Нашими соседями была семья: женщина и три её ребенка — все девочки. Отец, кажется, бросил их, а вот мать запила. Старшая из сестер всегда пыталась прокормить младших, и у неё это удавалось, она работала официанткой в каком-то кафетерии. Мать их никогда не избивала, просто могла уйти в загул на неделю, а порой и на несколько недель, из-за чего все они пропускали учебу. А за младшей девочкой — ей всего восемь — внимательно следили службы опеки. И однажды к ним пришла Роуз, которая разнюхала всё, что ей было нужно, и застала их опьяневшую мать. Как я знаю, женщину лишили родительских прав, старшая девочка осталась с ней, ведь она уже совершеннолетняя, а остальных разлучили с семьей и между собой. Пока они не могут связаться друг с другом.

Роуз разрушила их семью, хоть и думала, наверное, что их спасает. Хотя нет, если бы она, действительно, пыталась им помочь, она бы навещала их и тогда, когда с их матерью все бывает в порядке; она бы поняла, что ничего плохого эта женщина не делает, даже в пьяном угаре. Она просто бедная, опечаленная женщина, которая пыталась забыться в алкоголе. И даже несмотря на это их семья была очень счастлива. А Роуз — просто эгоистка, мечтающая подняться по карьерной лестнице.

— Ах, да, я и забыла. Кстати, по этому поводу. Я была у тебя дома, узнавала у соседей про вашу семью и крайне недовольна тобой, — её голос звучал так, словно она была довольна собой, словно она сама с себя благоговела.

— Что? — задохнулась я. — Извините, но как вы смели без разрешения узнавать о моей семье?

— А ты думаешь, я бы поверила твоей истории с лестницей, мол, «упала, проснулась, сотрясение»? — Она усмехнулась.

Я задыхаюсь от гнева. Это было сказано настолько дерзко, что ужасно будоражило моё внутренне состояние. Я не могла остановиться, я закипала. Мне кажется, что еще чуть-чуть, и я выпрыгну в окно, лишь бы не слушать эту женщину. Она ужасна! Да как она смеет!

— Эмили, я знаю, что ты часто прогуливаешь школу, знаю, что у тебя в семье не все в порядке, и знаю о Томе. — Уже спокойно сказала Роуз.

«Том», — голос эхом звучал в моей голове. Перед глазами вспыхивают воспоминания. Сейчас я бы отдала все на свете, лишь бы не думать о нем. Но все никак не получается. Вспышка, крик, сирена. Мои глаза застилает красная пелена, а ярость внезапно затухает во мне. Теперь мне хочется стереть себе память, только не вспоминать о нём. Это выше моих сил.

— Ты можешь мне довериться. Расскажи, что случилось в тот день, когда тебя сюда привезли? — Она неожиданно близко оказалась рядом со мной.

Когда я взглянула на неё, то женщина уже сидела рядом со мной, держа меня за ладонь, пытаясь расшевелить мои воспоминания. Они волной накатывали на меня.

Что случилось?

Что случилось?!

Я вспоминаю всю картину так четко, как будто она произошла вчера, будто она происходит сейчас, а я наблюдаю все со стороны, как при просмотре фильма. Это был самый болезненный для меня вечер и самый решающий. И моя кожа покрывается мурашками, когда я уплываю в воспоминание, которое мечтала бы запереть подальше в сознании.

Я захожу в ненавистную квартиру, которая раньше была мне домом. Нам всем домом. Кто бы мог подумать, что мне будет так страшно. Поджилки трясутся, а сердце прерывисто трепещет, как птаха; ноги сами собой заплетаются, словно норовят лишний раз устроить шум. Я должна быть аккуратной.

Разувшись, я мягко ступаю по линолеуму, на ходу вешая шарф и куртку в шкафчик. Ныряю в свои любимые мягкие тапочки. Свою школьную сумку я повесила на ручку двери, ведущую в мою комнату.

Тихо. Подозрительно тихо.

— Мам, я пришла, — тихонько говорю я, надеясь, что отец не услышит. А если даже и услышит, я ещё надеюсь, что сегодня всё обойдётся. Откуда-то послышался звенящий звук бутылок.

Захожу на кухню и вижу, как отец в беспамятстве снова лижет пустую бутылку. Моё сердце сжалось, и меня наполнило чувство омерзения к этому существу, которого я гордо именую своим папой. Быстрым шагом подхожу к холодильнику и обнаруживаю, что там осталась только одна бутылка пива. Но вчера вечером, когда я не успела избавиться от алкоголя, в нём стояло не менее пяти-шести стеклянных банок, я точно уверена! Со звоном ставлю её на тумбочку, но отец не реагирует, он отчаянно пытается вылизать хоть еще кроху напитка из пустой бутылки. Беру ближайшую глубокую миску, набираю в неё ледяной воды и выливаю её на голову отцу. Быть может, это приведёт его в чувство? Он начинает орать, хрипя и судорожно разводя руками по сторонам:

— Какого хрена! — заходится в новом крике он. Протирая глаза от воды, он пытался разглядеть, что же произошло. Но я решила облегчить его задачу.

— Добрый день, папочка, — слащавым голосом произношу я.

Я даже не ожидала от себя, что могу так сказать. Но я могу. Собери все силы в кулак, Эмили, и попробуй его образумить, разозли его, пусть он почувствует себя на твоём месте. Чувство отвращения все выше поднималось по пищеводу.

Отец поднимает голову и видит бутылку, стоящую рядом со мной. Его глаза округляются, как если бы он увидел огромную гору драгоценностей. По его лицу со слипшихся прядей волос стекает вода, заливая глаза.

— А-а-а! — Рычит он, стараясь вновь вернуть себе ясность зрения, а затем умоляющим голосом говорит. — Эмили, детка, подай мне, пожалуйста, бутылочку.

— Эту? — Я беру в руки пиво и кручу ею прямо перед носом отца.

— Да-да, дай мне её, малышка. — Отец протягивает руки, всё ещё не имея сил встать. Это меня немного позабавило, от чего я резко храбрею.

Отхожу как можно дальше от отца и делаю вид, что протягиваю бутылку. Он тянет свои ручонки к этому, по его мнению, напитку богов, а на лице у него благоговейное выражение.

Тошнота уже встала комком мне в горло. Какой же он мерзкий! Он — мой отец, с черными волосами, на которых уже виднелась проседь. Немытый, в одежде, которая вся пропиталась и пропахла блевотиной, с жутким перегаром во рту, который слышно сразу же, как входишь в дом, с засаленными волосами и с глазами, полными ярости по отношению ко мне.

Я, мол, подношу бутылку алкоголя к нему всё ближе, хотя я просто её отпустила. Она ударилась об кафель и разбилась вдребезги. Волна прохладного напитка залила мои тапки, к ногам приплыли и стеклянные осколки. Какая жалость.

— Ой, — наигранно произношу я, не сумев сдержать нотки сарказма в голосе, что, скорее всего, заметил отец.

— Ах ты, мерзкая дрянь! — кричит он и старается подняться с пола на шатающихся ногах.

В этот момент я слышу, как захлопывается входная дверь, в квартиру вбегает мать и говорит мне что-то, мол, что я сделала, подбегает к отцу. Она тоже меня ненавидит. Это понятно по взгляду, что мама бросает на меня: очередное «Во всех бедах виновата только ты». Но разве я виновата, что осталась жива? Хотя да, думаю, виновата. Если бы я ушла вместе с ним, то ничего, что случилось после, не произошло бы. И я бы не терпела всё это.

Весь плюс последних месяцев, что мама потихоньку, но начала приходить в себя. Она стала выходить из дома, стала разговаривать и что-то делать, а не замыкаться в себе и плевать на все с высокой башни. Хотя ей всё ещё всё равно на меня, она меня игнорирует и совершенно не замечает — только если в критических ситуациях, как сейчас, например.

— Филлип! — Кричит мама, пытаясь угомонить отца. Она встает перед ним, обнимая за плечи и тряся его. — Зачем ты его злишь? — обращается она ко мне.

— А затем, что не ему одному плохо! — Выкрикиваю. — Мы еле-еле сводим концы с концами, а он тратит все заработанные нами деньги на выпивку! — Плююсь я словами. — А ты, ты ему всё позволяешь!

— Он просто не может пережить это, — говорит мне мама. И снова этот укоризненный взгляд. А я могу пережить это? Вы все думаете о себе, а как же я! В отличие ото всех я была там, когда всё произошло!

Отец отшвыривает её подальше, но несильно, — копит силы на меня — и идет ко мне. Ну вот, снова началось. Он весь покраснел, глаза стали кровавого цвета — лопнули капилляры, в них виднелся тот самый огонёк безумия, что пугал меня все эти годы. Но сейчас я не боюсь. Если он меня прикончит, то пусть так. Я не хочу жить в мире, полном боли.

— Это ты, ты во всем виновата, тупая девчонка! — Изо рта у него течет слюна, которая летит в стороны, когда отец что-то говорит. Он в ярости.

— Да-а! Я виновата. Я виновата в том, что я — девчонка. Я виновата в том, что была с ним тогда. Виновата в его смерти. Виновата в том, что я — не Том. Ты это хотел сказать, папочка? — Заливаясь слезами ярости, кричу на него. В моей груди всё разрывается от боли. Если бы была возможность, то отец предпочел бы ещё одной дочери второго сына. Если бы можно было, он бы поменял местами меня и Тома, а я бы была не против — уж лучше, чем видеть, как отец, который раньше любил тебя, превращается в монстра, жаждущего твоей смерти.

— И ты виновата в том, что вместо тебя умер мой сын, — произнес отец.

На меня накатило отчаяние. Боль. Она накрыла меня с головой. Из глаз покатились слезы. Такого я не ожидала. Я думала, что он вновь скажет, что я виновата в аварии, что я не такая идеальная, как мой старший брат, и не такая умная, что да, возможно, это я виновата в смерти Томаса. Но я даже не подозревала о том, что он думал, что это я изначально должна была умереть.

— Знаешь что… — начинаю я. И скрепя сердце произношу вторую часть своих мыслей: — Ты мне больше не отец.

— Что ты сказала? — Он схватил меня за руку и затряс, оплевывая. — Повтори, что ты сказала! — Требовал.

— Филлип, отпусти её! — Мама подбежала и попыталась высвободить меня из его рук. Но отец одним движением руки отправляет её в противоположный угол, мама стукается спиной об стенку и падает на пол.

Зачем она это сделала, ведь ей абсолютно плевать на меня?

— Повтори! — Заорал вновь отец и ещё сильнее встряхнул меня.

— Иди к чёрту! — Выпаливаю я, не намеренная повторять те ужасные слова.

А затем я слышу, как его ругань оглушает меня. Его крики, наверное, слышал весь холл, а может, и несколько этажей сразу. Он хватает меня за плечи и со всей силы ударяет головой об стену. В груди всё жжет от вспыхнувшей боли — это всемирная любовь к отцу, которая сгорает сейчас вместе со мной. В ушах звенит, а затем наступает тишина. И, кроме стекающей горячей крови по подбородку, я ничего не чувствую.

— Идите к чёрту, — говорю я, думая о словах из воспоминания.

Меня бьет незаметная никому дрожь: руки легонько трясутся, и я сжимаю кулаки — на внешней стороне ладони видна выделявшаяся на коже венка. Чувствую, как на лбу выступили капельки пота. Воспоминания — это всегда тяжёлое бремя. Лёгким касанием ладони я вытираю пот со лба и скрещиваю руки.

— Эмили, твой отец — алкоголик, — произносит Роуз Эверглоу.

— Вот же удивили, — бурчу я.

Да, он алкоголик. Да, он ужасен и омерзителен сейчас, он безумно жесток, и он ненавидит меня. Но это всё из-за алкоголя. Если бы я могла сделать так, чтобы он перестал пить, но это не в моих силах — родители видят во мне только лишь причину их несчастий.

— Нет, я имею в виду, что есть куча свидетелей, способных нам помочь. Не думаешь же ты, что, проведя целый год с бутылкой и избивая вас с матерью, не будет заметна эта перемена в ваших отношениях? — Она приподняла брови, и создалось ощущение, словно она думает, что умнее всех на свете.

— О чем вообще идет речь? — Я не понимаю, что хочет от меня это женщина.

— Я предлагаю лишить твоего отца родительских прав, ведь это он виноват в твоей травме? — Интонация в её голосе была больше похожа на утверждение, чем на вопрос. Она хочет вынудить признаться, чего я никогда не сделаю.

— Нет, я упала. — Сказала, как отрезала.

Возможно, я покажусь чересчур наивной, но я верю, что мой отец станет прежним. И мы снова будем той счастливой семьей, что ели по утрам оладьи с яблоком, которые постоянно у меня подгорали. Все вместе будем сидеть перед телевизором, и смотреть какую-нибудь комедию или «Титаник», и плакать под конец. Но разве верить в лучший конец — это плохо?

— Эмили, не делай ошибок, — настаивала Роуз.

— Он поправится. Ему нужно всего лишь перестать пить, — произношу я то, о чем думала.

— Ты разочаровываешь меня, девочка…

Женщина привстает и стряхивает с себя какую-то невидимую пыль, проводит руками по стрелкам брюк и заправляет за уши свои локоны.

— Вы можете идти. — Злобно говорю я, сжимая кулаки так, что аж костяшки побелели.

— Эмили, ты же знаешь, никто не вылечит его душевную травму. — Говорит она, шагая по направлению к двери. В ушах лишь звон и стук моего сердца, а еще «Цок-цок» туфель Роуз. И это меня раздражает.

— Прошу вас уйти. — Не понимаю, как её кто-то может терпеть? Она же назойливая, упрямая и чересчур вся такая правильная! Аж мерзко.

— До встречи, Эмили, — проговаривает инспектор. Она приоткрыла дверь, и я бросаю ей в след:

— До свидания, надеюсь, оно будет не скоро. — Но было поздно. Дверь захлопнулась прежде, чем я договорила всю фразу.

Я все еще смотрю на дверь, и кровь во мне вскипает. Мне кажется, что ничего хуже уже быть не может. Почему я не умерла? От этого всем жилось только лучше бы. За моё недельное пребывание здесь меня никто ни разу не навестил, ну, кроме Лондон, конечно же. Моя сестра сейчас учится, и ей вовсе нет дела до кого-нибудь. Я готова поспорить, что она, как и все, просто пытается сбежать от боли таким способом. Папа сейчас, скорее всего, в отрезвителе, а мама или вновь впала в уныние, или находится рядом с отцом, не отходя от него ни на дюйм, ведь он ей так дорог. А что на счет меня? Ничего. Ведь я — никто.

После того, как меня выписали, я осталась дома одна. Мама, правда, была с отцом — я не ошиблась в догадках. Я помню приятное ощущение своей постели, свежих, хрустящих простыней, своей одежды, пола с подогревом на кухне и горячего чая. Но мне было так одиноко. Никогда бы не подумала, что находясь в блаженном спокойствии без ругани и драк, я смогу скучать по кому-нибудь. Ведь я их так ненавижу. Ненавижу всем нутром за их поступки.

Я никому не говорила, как чувствую себя на самом деле: несколько раз падала в обморок, потому что темнело в глазах. И, несмотря на советы врача «Стараться не ударяться головой и обращаться к нему при ухудшении самочувствия», я все также посещала школу, работу и падала где-нибудь в обморок, ударяясь головой.

Кто-то говорил мне, что это, возможно, из-за голода, ведь я, действительно, ем раз в три дня. Но я бы отдала все на свете, лишь бы не возвращаться в стационар. Лучше уж жить так, чем вновь очутиться в месте, где все пропахло хлоркой, формалином и лекарствами, где все невыносимо вежливы к тебе и многое является ложью. Хотя всё в нашем мире — это ложь.

А затем мать с отцом вернулись. Не прошло и трёх суток, как папа снова взялся за бутылки. И всё на круги своя: крики, ругань, словно ничего и не было, словно это не он чуть не проломил мне череп.

И это стало последней каплей. Мои наивные розовый очки, которые мечтали о светлой жизни с любящими родителями, спали, и я начала видеть мир в тех тонах, которые он заслуживает.

— Ты неблагодарная дочь! — Кричал отец и замахивался ремнем.

«Я хочу умереть», — неуверенно шепчу я себе.

— Ты во все виновата! — Со всей силы я вписываюсь в стенку, и что-то хрустнуло у меня в спине. Надеюсь, это не позвоночник.

Я хочу умереть. Уже более уверенно было сказано мною.

— Том и Кристи, вот мои дети, а ты — ошибка природы! — Папа повторял это сотню раз, и каждый раз было больно, как в первый. В груди глухо отдается удар невидимым ножом-словом.

Я хочу умереть. Да, я готова.

— Уж лучше бы ты умерла. — Слезы льются у меня из глаз. Я осознала, точно осознала.

Я хочу умереть!

***

Я не помню, кто предложил эту идею. Помню лишь, когда одноклассники спросили, кто хочет в субботу вечером покататься на байках, я подскочила первая. И теперь, сжимая руль блестящего, новенького байка, я лишь жалела о том, что кому-то придется за его ремонт платить. Мне показали, где тормоз, газ, сцепление — всё, что нужно для адекватного вождения мотоцикла. Но я даже не слушала. Когда ребята рванули, я стартовала последняя. Может, оно к лучшему? Набирая скорость, я понимала, как это чертовски круто, иметь свой байк! Ты можешь уехать в другой город, штат, страну, и лишь ветер будет тебе другом! Да, именно ветер. Это он бьет тебе в лицо, когда ты несешься со скоростью под сотню километров в час, он ласкает тебя и нежно развевает волосы. Он говорит тебе о свободе.

На удивление мне не страшно, словно я уже заранее знаю, что там, куда я отправлюсь, не будет боли. Там будет тишина и спокойствие, а это лучше, чем видеть изо дня в день терпеть такое отношение со стороны близких тебе людей.

Та женщина, Роуз, приставила ко мне мозгоправа, чтобы я болтала с ним о том, о сём. Хотя, конечно, я знала, что это ещё один способ выудить из меня информацию. Я помню разговор с психологом, она говорила, что для того, чтобы облегчить свою душу, я должна написать на листе бумаги, кто я есть на самом деле. Я не должна забывать истинную себя, как и не должна отрицать осуществимые мечты. Я ей благодарна за это.

Итак. Меня зовут Эмили Беннет, мне шестнадцать лет. И я жажду умереть, потому что и отец, и мать меня ненавидят. В их взглядах я вижу презрение к себе. Они считают меня виноватой в смерти старшего брата, даже если и прошло уже два года. Я ненавижу их за это. Ненавижу за их поступки. Ненавижу их за такое отношение ко мне. Хотя и бесконечно сильно люблю тех родителей, что остались у меня в чертогах памяти, когда мы улыбались друг другу, ели завтрак на ужин и смотрели допоздна различные телепередачи, а после я забиралась в их кровать, где слушала различные сказки, но никогда не доходила до конца, потому что тут же засыпала. А старшая сестра, которая приезжает к нам не чаще чем два раза в пару месяцев, просто ничего не замечает. Я не знаю, что она чувствует за сотни километров от меня, но мне кажется, что это её способ справится с горем. Она просто сбежала. И… мне надоело. Я устала. Устала тянуть постоянно на себе разваливающуюся семью, устала стараться учиться на отлично, чтобы хоть чем-нибудь походить на идеальную старшую сестру и старшего брата. Устала терпеть побои, скандалы, унижения в свой адрес. Устала жить, не живя, ведь то, как проходили дни мои, нельзя назвать жизнью, а, скорее, проживанием. Я хочу лишь покоя. Ненавижу такую жизнь. И ненавижу саму себя. Я надеюсь, что моя смерть принесет хоть какое-то облегчение моим родителям. Ведь сколько проблем сойдет с их плеч, если меня не станет.

Я отпускаю руль и развожу руки в сторону. Ветер чуть ли не сносит меня, но мне плевать. Мотоцикл начинает вилять по сторонам.

— Я хочу умереть! — Кричу что есть силы.

Том сидит рядом со мной в машине, он улыбается мне, мы болтаем. Я опираюсь руками на сидение водителя и что-то ему рассказываю. Брат поворачивается ко мне и шутит по этому поводу. Его улыбка радует меня как никогда раньше.

— Я хочу умереть! — Слезы стекают по моим щекам, душа болит и съеживается в комок от острого удара по больному.

Том не видит надвигающийся грузовик. Он все еще что-то мне говорит, не сводя глаз с моего лица, ожидая моей реакции. Но я вижу надвигающуюся опасность, сердце бешено колотится, меня всю наполняет страх. И я кричу о грузовике брату.

— Я хочу умереть! — Прощаюсь с жизнью. Мне не страшно. Мне не страшно. Не страшно.

Он пытается развернуть машину, сойти с дороги, поворачивает в сторону. Меня откидывает назад, и я ударяюсь головой обо что-то довольно острое. Весь мир заплясал разноцветными пятнами.

— Я иду к тебе, Томми… — Шепчу.

Но удар встречает лбы двух машин.

И я врезаюсь на скорости в сто двадцать в дерево.

Два

Кристи

Я сидела за конспектами по истории и пыталась выучить все даты, связанные с войной севера и юга. В голове все мысли перемешивались, потому что я очень устала. Встав из-за стола и выключив приглушенный свет лампы, я старалась не шуметь, дабы не разбудить соседку по комнате. Чтобы налить себе кофе, пришлось спускаться на первый этаж общежития, где у нас находится кафетерий; каждое утро сюда приходит работник столовой и готовит что-нибудь нам на завтрак. Как оказалось, не я одна являюсь полуночной совой, уже заранее готовящейся к предстоящим контрольным. На электронных часах высвечивалось «00:28».

Жизнь шла своим чередом: год за годом, день за днём. Я уже на втором курсе в университете, хотя кто бы мог об этом подумать? Казалось, что только вчера я была первокурсницей.

— Привет, — сонно проговорила Афелия, отодвигая свои тетрадки в сторону, чтобы я могла сесть рядом с ней и положить свои учебные предметы тоже. — Снова допоздна не спим?

— Привет. — Я поставила на стол свою кружку с кофе и открыла тетрадки. Голова ужасно болела, и я потерла виски. — Да, снова.

Афелия наклонила голову, уткнувшись в свои тетради, и её профиль так сильно напомнил мне профиль моей сестры, Эмили, что сердце с болью сжалось. На минутку мне показалось, словно у меня ужасное ощущение, дежавю: плохое предчувствие охватило меня всю. Так уже было, когда сестрица попала в аварию с братом. Допив своё кофе, небольшой прилив сил настиг меня, и я решила еще что-нибудь подучить, но сконцентрироваться в месте, где полно народу, мне не удавалось. Поэтому я встала и направилась к себе в комнату.

Спотыкаясь во тьме, искала кнопку, включающую лампу, что удавалось мне не очень хорошо. Я даже начала немного нервничать по этому поводу. А затем послышался шорох за моей спиной и сонный голос соседки:

— Лови. — Она швырнула мне мой телефон. — Пока тебя не было, он достал меня своим жужжанием.

Я сразу же стала просматривать последние вызовы, но номер был мне не знаком. Да и кому придет в голову звонить человеку в полпервого-ночи, вдруг он спит? Скептически настроено, я засунула мобильник в карман джинсов и вновь села за зубрежку, но через несколько минут телефон опять зажужжал.

— Алло? — спросила я, выйдя в коридор.

— Здравствуйте, это Кристи Беннет, сестра Эмили Беннет? — поинтересовался женский голос.

— Да, а что случилось?

— С вашей сестрой случилось несчастье. Уже как двадцать минут она находится в операционной, и ей пытаются сохранить жизнь. В своей картотеке она указала ваш номер, если что-то случится.

Моё сердце бешено забилось, а всю меня затрясло так сильно, как никогда раньше. Из-за того, что коленки подогнулись, я чуть не упала, но устояла на ногах благодаря тому, что опёрлась об стенку. Я быстро бросила что-то вроде «Уже выезжаю» и громко захлопнула дверь в свою комнату.

— Ты чего? — испугалась шуму моя соседка. Я запихивала свои вещи в сумку, собирая всё самое необходимое для дороги. Пересчитав, сколько у меня осталось денег в кошельке, поняла, что моё положение очень плохое.

— Можешь одолжить мне пару сотен? Я тебе верну, — спросила я у неё.

— Извини, только сотня.

— Сойдет. — Взяла деньги из рук девушки и поблагодарила её.

— А что случилось-то? — спросила она, но я уже вышла из комнаты.

Прося у всех, кто еще не спал, хотя бы пару десятков долларов, я объясняла, что совсем скоро всё это верну, просто сейчас крайняя необходимость. Так и наскребла нужную сумму на поезд. Хорошо, что я вовремя попала как раз на тот рельс, что ходит ночью, и не пришлось ждать до утра, теряя драгоценное время. Несколько часов трясучки по рельсам и буду рядом с сестрой.

Я влетаю в больницу, как ураган, и сразу же обращаюсь к регистратору.

— Эмили! — Волнуясь, кричу я. — Эмили Беннет! Где она?

— Подождите минуточку. — Девушка ровно отвечает мне. Она меня раздражает. Её чрезмерное спокойствие ужасно меня бесит.

— У меня нет ни гребанной секунды! — Выкрикиваю я и ударяю кулаком по стойке, девушка за ней смотрит на всё также спокойно, наверное, привыкла к подобным картинам. — Эмили Беннет. — Повторяю, но уже спокойнее. Стараюсь держать себя в руках. — Она попала в аварию.

— Да, вижу, — отвечает регистратор, смотря списки пациентов в компьютере. — Она в операционной, это прямо и налево.

Я прямиком бросаюсь туда, не успев услышать, что же ещё произнесла девушка. Пол скользкий, отчего я постоянно поскальзываюсь, но я не могу позволить себе упасть. Перед дверью в операционную стоит санитар, видимо, дежурит.

— Простите, мэм, вам туда нельзя. — Останавливает он меня, видя, что я собираюсь броситься прямо в помещение.

— Мне можно! — грубо произношу.

— Нет, вход запрещен для всех, пока не закончится операция.

Боги, сколько же она уже длится, если я в дороге была почти четыре часа! Неужели? Нет, нет, нет. Даже не думай об этом, с ней всё в порядке, с ней обязательно всё будет в порядке!

— Иди на хрен! — Выругалась я. — Там моя сестра! Мне нужно срочно её увидеть!

Я кидаюсь вперед, надеясь отпихнуть санитара куда-нибудь в сторону и забежать вовнутрь, увидеть её лицо, взять за руку и убедиться, что её сердце еще бьётся, но работник больницы хватает меня за плечи и трясёт.

— Успокойтесь, — говорит он. — Придите в себя. Присядьте.

Я попятилась, ища руками сидения. Села. Голова сама по себе упала на колени, после того, как я наклонилась. Я почувствовала, как жизнь потихоньку уходит из меня.

— Вот так. Успокойтесь, — продолжал санитар. Он похлопал меня по плечу. — Эй, Ник, стань пока мне на замену.

Я замечаю, что меня всю трясёт. Слёзы произвольно льются из глаз, не могу их контролировать. Вижу сквозь жалюзи бледное лицо Эм, наполовину скрытое маской. И новая волна паники накрывает меня. Моя маленькая сестрёнка, как я тебя не уберегла!

— Эй, может быть вам принести что-нибудь? Чай? Кофе? — Я киваю.

— Кофе, — еле выдавливаю из себя.

Только сейчас я поняла, как же слаба. Я нервно кусаю губы, затем начинаю грызть ногти, заламываю руки. В моих вздохах слышится истерика. Почему же время идёт так медленно? Шаркаю ногами в не себя от горя. Затем санитар приносит мне кофе, обжигающий, пахучий.

— Осторожно. Горячий, — говорит он.

Но я будто не слышу. Заливаю кипяток себе в глотку, а затем нервно откашливаюсь. Горло обжёг горячий терпкий напиток с легким привкусом карамели. Жидкость пошла по глотке вниз, к желудку, который тоже через секунду вспыхнул от обжигающего напитка. Но эта боль — ничто по сравнению с душевной болью, которая исцарапывает всё моё нутро.

— Говорю же, осторожно.

Я не знаю, сколько длилась операция. Очень долго. От нетерпенья я ходила туда-сюда мимо операционной, мозолила глаза уставшим санитарам, работающим в ночную смену; нервно отстукивала ногами какую-то мелодию, а затем напевала её. Вскоре я устала и заснула прямо на сидениях. Когда все закончилось, меня разбудил тот самый санитар, а рядом с ним стоял доктор.

— Кем вам приходится Эмили Беннет? — спросил доктор.

— Я… — Немного замялась, находясь в полусонном обморочном состоянии. — Я сестра.

— Пройдемте со мной. — И доктор пошел вдоль коридора.

Я соскочила со стульев и бросилась вслед доктору. Ноги от таких неожиданных движений не слушались, они немного затекли от неудобного положения, в котором я уснула. Посмотрела на бэйджик, висящий на груди мужчины, и обратилась к нему:

— Доктор Фитч, не томите, — начала я.

— У вашей сестры сломаны почти все ребра, хотя хорошо, что это больше было похоже на трещины. Не волнуйтесь, важные органы не задеты. — Я выдохнула. Хоть какое-то облегчение. — У неё раздроблена коленная чашечка, сломана нога и рука. — Он вздохнул и поправил на носу очки. Выглядел он очень усталым. — Было вывихнуто плечо. — Он замолк.

Я чувствую, как его слова повергают меня в шок. Почти всё, что можно было, она в себе разрушила. Но… ведь Эмили жива. Она жива! А кости-то заживут.

— У неё было обширное внутреннее кровотечение, с которым мы не сразу справились, произошел разрыв селезенки, и нам пришлось её удалить. Всё остальное в относительном порядке. — Доктор снова вздохнул. Никогда не видела, чтобы врачи так волновались за своих пациентов.

— Она ведь будет в порядке, да? Кости ведь можно восстановить, срастить. — Волнение было слышно в моём тоне.

— В целом, да. Но у неё еще одна черепно-мозговая травма. Я не уверен, что все будет в порядке. Пока она не очнется, не могу судить в полной мере.

— А когда она очнется? — Я прижала руки к груди, как если бы скрестила пальцы. Сейчас всё решится, вся моя будущая судьба.

— Не могу сказать. — Ещё один вздох. — Когда её привезли, она была в сознании. Знаете, я даже удивился, обычно после такого люди сразу же впадают в кому, но не она. Ваша сестра — настоящий боец.

— Но она ведь очнется, да?

— Я не знаю. Прошу простить.

И доктор Фитч ускорил шаг, а затем скрылся за поворотом, а я так и осталась стоять посередине коридора. Она может впасть в глубокую кому и больше не очнуться. И я потеряю еще одного близкого мне человека. Я не выдержу, на этот раз точно. Если смерть Тома я пережила благодаря учебе, то даже она не сможет помочь мне смириться со смертью младшей сестры. Струны моей душевной организации натягиваются так сильно, что я чувствую, как скулит моя душа. Дрожу. Еще мгновение, и что-то внутри рвется, освобождая всю боль и гнев наружу.

Я понимаю, что могу потерять еще одного близкого человека. И я обвиняю во всем отца, мать. Знаю, это они во всём виноваты, никто другой! Когда я приезжала домой, то видела, как им трудно приходится надевать на себя маски безразличия, хоть я и понимала, что Эмили приходится труднее, я вновь и вновь оставляла её. Я тоже виновата в этом. Но родители должны были быть внимательнее, а не закрываться в собственной боли, ведь они намного чаще бывают с ней рядом.

Я заявляюсь домой и начинаю громогласную тираду по поводу безответственности родителей. Выплескиваю на них всё, что я них думаю, кричу о том, что случилось с Эмили. На лице матери появилось какое-то беспокойное выражение, но отцу хоть бы хны. Он, заикаясь, начинает разглагольствовать о том, как я смею повышать голос на старших. А я, выругавшись, заявляю, что сама справлюсь со всеми проблемами. Когда сестра очнется, мы будем сами по себе.

Но, даже понимая, что такого расклада может и не быть, не говорю об этом не слова. Пусть они думают, что всё будет хорошо. Мне больно. Я мысленно кричу на Эмили из-за того, что с ней произошло.

***

Я взяла студенческий отпуск, чтобы побыть вместе с сестрой. Нет, это не значит, что я бросила учебу, а просто сделала небольшую паузу в обучении. Когда я буду готова, с легкостью смогу продолжить с того места, где остановилась. Не знаю, сколько недель я провела, буквально не покидая стены больниц, но Эмили выздоравливает.

Мне пришлось предупредить квартирантов, что жили в доме бабушки, чтобы они готовились искать себе новое жилье. Неизвестно когда, но Эмили полностью оправится, и нам придется поселиться там вместе, ведь с родителями мы теперь-то точно жить не будем. Взяв деньги с квартирантов на месяц вперед и распродав много разных вещей, я насобирала приличную сумму на лечение сестры и на дальнейшее её содержание. А жила я в доме бабушки тоже, ведь там всегда были свободны пару комнат, которые я не решалась сдавать на пользование или же мне не хотелось. Рассчитавшись со всеми своими долгами в университете и собрав вещи из общежития, попрощавшись там со всеми одногруппниками, которые стали мне родными, я переехала в город, от которого так старалась сбежать. Просто я никогда не любила это наше скромное захолустье.

Когда Эмили очнулась, я была первой, кто её увидел, подбежала к ней, целуя и зажимая её руку. А слезы так и хлынули из моих глаз, потому что на мою душу легло облегчение. Она очнулась, а остальное, самое страшное, уже позади.

— Зачем? Зачем? — вымаливала ответ я.

Очевидцы уже рассказали, что она неслась на невероятной скорости и перед тем, как врезаться в дерево, она сделала что-то вроде предсмертной записки: кричала, что есть мочи, как она хочет умереть. Налицо вывод: преднамеренный суицид. Я помню лицо Роуз, инспектора по делу Эмили, она говорила, что старалась ей помочь. Но мне все равно. Она жива.

Эмили лишь посмотрела на меня, скривившись, и из её глаз полились слезы.

— Как ты могла забыть про меня? Что, если бы ты оставила меня? — Я рыдаю.

Эмили тяжело вздохнула и кое-как выдавила из себя писклявое «Прости». Но мне и этого было достаточно.

И вот я снова стою перед кабинетом, в котором обследуют сестру. Хочется зайти к ней, но доктор сказал мне ждать здесь, они ведь проходят обследование. И вновь я от волнения начинаю делать бесполезные вещи, лишь бы поскорее скоротать время и узнать, что же от меня хотел доктор Фитч. Затем я вижу, как санитары вывозят каталку с моей сестрой обратно в палату. Эмили увидела меня и помахала живой рукой.

— Вот вы где, — произносит за спиной доктор. Я пугаюсь от неожиданности и подскакиваю, резко оборачиваюсь к нему.

— Да, я здесь. — Кивнула. — Так что, доктор Фитч, как обследование? — Снова волнение, как у девочки, впервые влюбившейся.

— Пройдемте в мой кабинет. — Поникнув, сказал он.

У меня предчувствие. Это что-то плохое. Сложив руки на груди и немного насупившись от испуга, я следую за ним до самого кабинета. Доктор предлагает мне выпить, но я отказываюсь и по просьбе сажусь в кресло. Звенят стаканы, и он выуживает из шкафчика виски, наливает себе немного и отхлебывает разом напиток. Вероятно, для храбрости. От этого мне становится еще больше не по себе. Что может заставить врача пить в рабочее время, если ни какие-нибудь тяжелые вести?

Доктор Фитч начинает мне рассказывать про какое-то неконтролируемое деление клеток, про метастазы, клеточную атипию, но я не могу понять, к чему все это. Говорит, что такое ремиссия и что это еще не означает полное выздоровление для организма, что болезнь может вернуться через какой-то промежуток времени. Он перечисляет все возможные симптомы и очаги.

— Эмили много раз падала, — говорит Фитч. — Она сама призналась. Это могло вызвать толчок. Никогда не знаешь, что будет после таких травм, как и не знаешь, что может послужить причиной.

Подскочив, я стою в оцепенении, до меня не сразу доходят его слова, но, кажется, я начинаю понимать. Всё моё тело напряжено, руки покрылись гусиной кожей, и все волоски встали дыбом. Ещё чуть-чуть, одно слово, подтверждающее мои догадки, и я сорвусь.

— Стойте, вы имеете в виду… — Выдаю я.

— Да. — Фитч вздыхает и поправляет очки на носу. Снова наливает себе выпить. Когда бутылка стукается о стол, я подхватываю её и наливаю виски во второй стакан, стоящий рядом. Со всей дури вливаю в себя горький, невыносимый и обжигающий нутро алкоголь. Доктор, видя, что я готова это услышать, произносит: — У Эмили опухоль головного мозга. Сожалею, но ей недолго осталось.

***

Эмили

Уже четыре месяца я лежу в больнице из-за своей чертовой ошибки. Значит, это знак. Я не должна умирать. Я потягиваюсь на кровати настолько, насколько это возможно в моем нынешнем положении, но все равно от движения у меня в костях начинается неприятная, тягучая, ноющая боль, а где-то внутри, в животе, что-то остро закололо, и я всхлипнула. Доктор сказал, что это побочные эффекты операций, но скоро они пройдут. Наверное, я уже никогда не стану прежней.

Чёрт бы меня побрал! Зачем я это сделала? Почему в тот момент я думала лишь о себе, о том, как легче сделаю для себя, но не для других! Мне казалось, мне, действительно, казалось, что, если я умру, это облегчит всем жизнь. Но, как видно, это не так.

Да, мама и папа… Им все равно. Родителям даже не сообщили, что со мной случилось, потому что я ещё давно указала в своём бланке телефон сестры в случае критических ситуаций. Да и не думаю, что Роуз позволила бы им повидаться со мной, ведь она считает, что это они виноваты во всем.

Но Кристи! Как я могла подумать, что сестра сбежала от нас, что она оставила меня и забыла про меня?! Это ужасно эгоистично с моей стороны! И она по первому звонку прибежала ко мне, даже увидев меня в таком ужасном состоянии и узнав, что со мной случилось. Вопреки всему она меня любит.

Я забыла и о единственной верной мне подруге, Лондон. Когда я пришла в себя, первые её слова были «Ты что, сдурела, а? Да как ты могла! А ты подумала, что будет со мной, если бы ты умерла?». И эти её слова так пристыдили меня. На самом деле я думала, что Лондон еще та штучка, что ей не знакомы чувства страха и боли. Да, она эгоистка и побольше меня, но мы дорожили друг другом с самой средней школы.

Коленка ужасно болит, словно кто-то бьёт по ней молотком. Если бы не обезболивающее, то боль была бы намного сильнее и невыносимее. Интересно, сколько коленка еще будет срастаться? И срастется ли она вообще? Рука-то уже. Про ребра вообще молчу. Первое время я совсем не могла двигаться, потому что была в плотном бинте, который сдавливал мои ребра, чтобы они правильно срослись. Повезло, что они почти все просто немного надломились, и не было никаких смещений, иначе острые края могли бы задеть какие-нибудь важные органы. Да я вообще везунчик! Пошевелив двумя здоровыми руками, чтобы убедиться, что с ними все, правда, в порядке, я услышала стук в дверь.

— Привет, Эмз, — грустно произнесла Кристи, выглянув из-за двери, и затем зашла в палату.

Она проговорила всего два слова, а сколько боли я услышала в её голосе. Под глазами у сестры залегли глубокие синяки, и немного засаленные волнистые волосы были собраны в небрежный хвост. На лице хорошо выделялись морщинки, скорее всего, из-за усталости и волнения, ведь ей всего-ничего двадцать лет.

— Привет, Крис, — поприветствовала я её.

Последний месяц Кристи ведет себя странно, словно она меня винит или словно ей меня жаль. Даже не знаю, что выбрать. Складывается ощущение, что она что-то не хочет мне говорить, а может, она таит в себе обиду на меня из-за моего проступка. Сестра избегает длинных встреч со мной и каких-нибудь расспросов, отсылаясь, что она очень спешит.

— Ну, ты как? Все хорошо? — спрашивает она.

Картонные пакеты с шумом плюхаются на пол. Наверное, там фрукты или очередное детское питание. Мне сейчас почти что нельзя ничего твердого кушать: только пюрешки и кашки, соки или фрукты, которые сразу же перевариваются в желудке и не напрягают мой организм. Из-за такого питания я похудела еще больше, чем была раньше.

— Тело затекло и ноет. — Я пошевелила пальчиками на ногах, мол, это невыносимо терпеть. — А так… неплохо. — Я пожала плечами. — Хорошие врачи попались. Они спасают меня, как могут.

Кристи кивнула, а затем потерла свои плечи руками. Я знаю этот жест, люди так делают, когда им холодно или когда они хотят сказать что-то важное, но не решаются. Решив не доставать её разными расспросами, я просто ждала, пока сестра соберется с мыслями.

— Эм… — Она потупила взгляд, а голос её дрогнул, как струна на скрипке, когда по ней музыкант проводит смычком.

— Кристи, ты чего? — Сестра заплакала и сразу же начала краем кофты стирать льющиеся из глаз слёзы. Это меня ужасно насторожило. — Кристи? — переспросила я.

— Прости, что раньше тебе не сообщила. — Она посмотрела на меня, и по её взгляду можно было понять, что она борется сама с собой. Говорить или нет? Но раз она начала, то обязательно должна продолжить.

— Что? — недоумевая, спрашиваю её.

— Твои головные травмы. — Взахлеб. — Они…

И сестра отвернулась. Она достала из кармана платок и высморкалась, а затем нервно стала стучать пальчиками по пластиковому подоконнику, смотря в окно на птиц, пролетающих рядом.

— Что с моей головой? — Я наконец понимаю, что она хочет сказать. Точнее я догадываюсь, что это связано с этим.

Молчание. Напряженная тишина в палате, и между нами двоими словно пробегает ток. Но затем сестра на одном дыхании протараторила следующее:

— В твоей голове развивается глиобластома. И довольно быстро. Врачи говорят, что они бессильны, она неоперабельная, а химиотерапия или лучевая терапия здесь не помощники.

— Что? — Её слова повергают меня в шок. Секунда, и в окно врезается птичка, а я вздрагиваю от громкого «Бум!». Кристи удивленно отскакивает от окна, а затем снова встает на прежнее место. Она не хочет видеть моего лица и то, как я это восприму после всего. Я выжила, чтобы вновь погибнуть.

— У тебя опухоль головного мозга, Эм. Рак. — Проговаривает она.

И тут груз её слов доходит до меня.

«Ну что, ты все еще хочешь умереть?» — говорит внутренний голос.