Бездна

Лидия Бормотова

Осторожно, двери открываются! Невидимые двери в неведомые миры. Оттуда к человеку приходят мечты, таланты, любовь. И туда же уходят, будучи отвергнутыми. Бесчисленные параллели готовы принять их и дать воплотиться. Ничто не исчезает, меняются только декорации. Но если человек осознал ценность дара, он его не отпустит и будет за него бороться. А стоит ли этот гость из ниоткуда, чтоб за него сражаться, чтобы лишать душу сна, а сердце покоя? Давайте спросим у героев романа. Уж они точно знают.

© Лидия Бормотова, 2023

ISBN 978-5-0056-0858-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЦИКЛ

Где дали безбрежные…

______________________________

Где дали безбрежные…

Фокус зеркала

Бездна

ХРОНИКИ ЦИКЛА

_____________________________________________

Власть лабиринта

Степной принц. Книга 1. Горечь победы

Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира

БЕЗДНА

роман

Глава 1

Неформальная романтика

— Колян!!!

Над остроконечным забором поднялась встрёпанная макушка, пятерня отмахнула со лба длинные космы, чтоб не препятствовали округлившимся глазам взирать на орущего.

— О! Тёмыч! Ты что ль?!

В последний раз соседского парня Артём видел в прошлом году, когда приезжал к бабушке Ксении, но и помыслить не мог, чтоб за столь недолгий срок человек мог измениться до неузнаваемости. Ладно там, волосы отрастил до плеч. Но чтоб белобрысая шевелюра стала угольно-чёрной! Виски выбриты, в ушах какие-то блямбы вроде серёг, в носу пирсинг! А голую грудь и плечи не разглядишь под густой татуировкой!

Стаська выглянула из-за широкой спины друга, чтобы понять, какой-такой василиск обратил его в столб, рискуя пополнить собой каменную композицию с безгласными открытыми ртами и выразительным названием «Ни фига себе!». Однако шедевр абстракционизма не произвёл на неё столь убийственного впечатления (прежнего-то Коляна она не видела, эффект контрастного сравнения не сработал). Подумаешь! Ещё один неформал! Да их в городе пруд пруди! На каждом шагу! А в некоторых местах — в скверах, у фонтана или на площади — они устраивают тусовки. Но то в городе! Деревенская молодёжь этой дурью не заразилась. Девушка изобразила улыбку и дружелюбно поздоровалась:

— Привет!

А заодно пихнула локтем в рёбра Артёма, приводя его в чувство. Тот выдохнул и обрёл дар речи:

— Ты чё, нефором заделался?

Колян неотрывно пялился на рыжекудрое чудо, возникшее рядом с приятелем, потом горделиво расправил плечи и свысока изрёк:

— Свобода личности провозглашена Конституцией! И никто её пока не отменял! — и тут же, вцепившись в треугольные верхушки частого штакетника, деловито поинтересовался, алчно косясь на Стаську: — Тёмыч, ты надолго зарулил? Или как всегда? Бабка-то твоя тю-тю, в город уехала.

— Да знаю я, — отмахнулся внук. Нашёл, чем удивить. — Она у нас гостила. Нездоровится ей, мама уговорила лечь в больницу на обследование.

— А-а! А тебя, значит, за домом приглядеть отправили?

— И за огородом, — подтвердил парень. — Вот с подругой приехали, поживём недельку на природе. Слушай, у тебя лодка была. Не одолжишь? Сплаваем на остров, порыбачим.

— Ща, погодь, только оденусь, а то я тут во дворе… — он махнул рукой и скрылся за забором.

Стаська повернулась к Артёму:

— Ну и тип! Ты что, дружишь с ним?

— Это сосед, дорогая моя, — усмехнулся тот и легонько щёлкнул её по носу в воспитательных целях. — А с соседями надо дружить!

— Он же ненормальный!

— Да брось! Обычный пацан. Пройдёт в толпе, не заметишь. Вот и куражится: обратите на меня внимание, я индивидуальность!

Стаська пренебрежительно фыркнула, без слов выражая своё отношение к подобной индивидуальности.

Друг согласно кивнул:

— Все нефоры такие: мы, мол, не как остальные, то есть серая масса, а особенные.

Подруга спорить не стала, только пожала плечами. Мол, какая разница, с кем рыбачить, главное — лодку раздобыть, а у этого огородного пугалы, по словам Артёма, она есть. По крайней мере была в прошлом году.

За забором хлопнула дверь дома, из-за которой донеслось что-то басовито ругательное. Судя по всему, отцовское напутствие. Из чего друзья сделали вывод, что родители Коляна сильно не одобряют вывертов его неординарной личности.

Распахнулась калитка, и возникшее в её формате нечто с ярко выраженным нетрадиционным восприятием окружающего мира выглядело серьёзным испытанием для слабонервных. Картинная поза, в которой неформал предстал перед городскими гостями, недвусмысленно свидетельствовала, что расчёт был именно таков: поколебать уверенность зрителей в своём здравом уме и лишить дара речи от потрясения. Однако не на тех напал! Недавние путешествия не раз проверили их нервы на прочность, подбрасывая им испытания куда как покруче, и закалили их не хуже дамасской стали.

— Сталбыть, это твой новый прикид? — осведомился Артём, оценивающим взглядом обшаривая живописную фигуру.

Что ж, удивить друзей Коляну и впрямь удалось, но совсем не в том смысле, в котором он рассчитывал. Наглядевшись на неформалов всех мастей, то бишь тусовок, в городе, они более или менее разбирались в их атрибутике. И знали, что розовое в сочетании с чёрным, как и раскрашена была майка соседа с глубоким декольте, предпочитают эмо, в чёрное рядятся готы и сатанисты, украшая себя шипастыми ошейниками вроде того, что нацепил Колян. Чёрная куртка-косуха на его плечах пошла от рокеров, стала предметом зависти остальных группировок и как-то незаметно и беспорядочно вписалась в их дрес-код. Стоила она недёшево и была предметом шика, чем и объяснялось облачение в этот культовый элемент новоявленного позёра, несмотря на полуденный зной. Именно так — позёрами называли тру-нефоры, то есть настоящие неформалы, самозванцев, непосвящённых, понятия не имеющих о сути их движения, способных только выпендриваться, нацепив на себя кучу бренчащих железяк — цепей, заклёпок, шипов, разнообразных блямб, амулетов в виде летучей мыши и прочей дребедени. Нелепость прикида являла собой тусовскую атрибутику всмятку и вызывала у тру лишь брезгливую гримасу. Частенько приходилось видеть и невообразимый макияж представителей обоих полов, вводящий в столбняк. Но к счастью, Колян ещё не поднялся на столь высокий уровень осознания своей исключительности и раскраску телес ограничил татушками (присмотревшись, Стаська решила, что они были декоративными, то есть нарисованными, а не вкраплёнными). Венцом прикида стали берцы на толстенной подошве и на вид тяжеленные. В таких ходили скинхеды. Собственно, подошва и была им нужна для драк, ибо машут они отнюдь не только кулаками и арматурой. Но не сама по себе обувь сразила Артёма, а белые шнурки. У скинов это был почётный знак, говорящий, что чел участвовал в погроме лиц кавказской национальности. Тех, кто незаслуженно присваивал себе чужую славу, они жестоко наказывали. Их сосед-раздолбай, об этом, видать, ни сном ни духом, иначе поостерёгся бы привлекать к себе нездоровое внимание.

Упакованный с головы до пят лучший представитель современной продвинутой молодёжи победоносно взирал на прекрасную половину человечества, представленную в единственном экземпляре, зато пламенном и неотразимом, ожидая восторженных ахов и визгов. Однако Стаська его разочаровала, хмуро глядела исподлобья, недовольно надув губы. Ряженых петухов она не любила. Тем не менее Колян не смутился, списав её сдержанность на внезапность момента. Ошеломлённая впечатлением, девчонка ещё не разобралась, что к чему. Пусть освоится. Острота ярких впечатлений не всегда оценивается по достоинству с ходу. Поначалу пугает. Это как цветное кино. Тех, кто увидел однажды, потом не заставишь смотреть чёрно-белое. И она очухается. Пошлёт подальше серые будни, ещё и сама будет напрашиваться. А дальше — дело техники!

— Тёмыч, ты бы познакомил с девушкой, — напомнил-предложил подбоченившийся мачо.

— А, извини, — спохватился Артём. — Это Стаська, моя подруга детства. А это Колян, — ладонь спортсмена от души хлопнула по косухе так, что железные побрякушки зазвенели бубенцами. — Сосед бабушки Ксении. Тоже учится где-то в городе.

— Не где-то! — оскорбился принижением своего социального статуса франт сомнительного толка. — А в колледже! Будущий слесарь-универсал!

— Послушай, слесарь, — перебил его похвальбу Артём, — как всё-таки насчёт лодки? Она у тебя жива?

— Да вроде бы.

— Что значит…

— Да я с прошлого лета её не трогал.

— И где она?

— Должна быть на берегу. Пойдём посмотрим.

Улица, по которой они шли через посёлок к берегу, была широкой и ровной. Хоть и грунтовая, но не изрезанная колеями с застоявшимися лужами, как это бывает обыкновенно. Накатанная и утрамбованная настолько, что становилась слякотной лишь во время затяжного осеннего ненастья, а после летних дождей сохла быстро, не раскисала. Вот центральная была асфальтированная, она проходила от главного административного здания до самого моста через реку. Река Серединка, широкая и полноводная, разделяла город Вельбор и посёлок Заречный. Тот, кто в стародавние времена придумал ей название, и помыслить не мог, что попадёт в точку, обозначив граничный рубеж между тутошними и тамошними жителями. А уж посёлку сам Бог велел так называться. Что касается города, то о расшифровке его имени свидетельств не осталось. Поговаривают, что старинные книги и рукописи, запечатлевшие историю застройки, сгорели во время пожара. И он был не один, а дома прежде были исключительно деревянные. Уж если Московский кремль уберечь не могли от печальной участи, раз за разом разгребая пепелище и перестраивая заново, что говорить об отдалённых местах, которые не играли столь судьбоносной державной роли. Тем более и само название прозрачно намекает, что рядом с поселением или вокруг него шумел великий бор. Может, и шумел, но пожары и вырубки сделали своё дело, так что до ближайшего леса было не меньше двадцати километров. Горожане (и не только грибники) облюбовали его для прогулок, пикников и спортивных мероприятий.

Стаська шла по правую руку Артёма, с другой стороны от него вразвалочку вышагивал Колян. Не то чтобы она побаивалась нефора (уж больно откровенные взгляды кидал он на неё) или брезговала его компанией — вовсе нет, скорее — ей был любопытен этот фрукт, а порой, глядя на него, её безудержно пробивало на смех, но она сдерживалась. Просто парни оживлённо обсуждали целостность судёнышка, которому вскорости суждено было принять их на борт, и она не хотела им мешать.

У одного дома мужик в просторных семейных трусах (которые современная толерантность, чтобы избежать конфуза, именовала шортами) мыл машину. Завидев троицу, он разогнулся, выставив бочкообразное волосатое пузо, и молча проводил её глазами, неодобрительно качая головой. А лохматый кобель, выскочив из ворот, разразился яростным лаем, пока хозяин не прицыкнул на него. Пожилая женщина, шедшая навстречу, остановилась, поставила тяжёлую сумку на землю и тоже воззрилась на них. Стаська почувствовала себя неуютно от такого навязчивого внимания. Однако к ней оно относилось в меньшей степени.

— Эх, Колька, Колька…

— Здрасьте, тёть Шур!

–… пороть тебя некому! Я бы на месте твоего отца не посмотрела, что ты с телеграфный столб вымахал. Стащила штаны да всыпала бы по первое число!

— А чё я такого сделал-то? — искренне удивился нефор.

— И ведь не злой парень, уважительный, всегда здоровкается, а тут, тьфу, прости Господи, навешал на себя всякую дрянь!

— Это мода такая, тёть Шур, заграничная, скоро всем велят так ходить, — и бессовестно заржал.

Они уже прошли мимо, а тётка развернулась и глядела им вслед, продолжая бурчать под нос что-то неодобрительное.

— Что, не любит твой прикид деревня? — подковырнула нефора Стаська.

Тот ничуть не обиделся, наоборот, воспрянул духом: девчонка сама завела с ним разговор. Всё идёт по плану, разулыбался:

— Нашла кого слушать! Тёмные отсталые личности! Не обращай внимания!

Впереди показался берег. Даже с пляжным песочком, узкой полосой обнимающим кромку воды, метра четыре в ширину, не больше. Дальше его не пускала косматая травяная шкура.

— Ну и где твоя лодка? — Артём окинул взглядом рядок из пяти перевёрнутых вверх дном деревянных и алюминиевых судёнышек, ни на одном не остановив взгляд.

— Хм, — Колян уверенно направился к крайней слева, друзья потопали за ним.

Пока ребята осматривали днище, хлопали по доскам, придирчиво прощупывали зазоры обшивки, Стаська стояла в стороне от кормы. Она ничего не понимала ни в плавсредствах, ни в рыболовной оснастке, её дело пассажирское, села на лавку и плыви, куда погребут.

— Так, на всякий случай, — зашипел в ухо Артёму Колян, когда они очутились у носовой части, откуда до женских ушей мужской разговор не долетал, — это не твоя девушка? «Подруга детства» — что значит? По понятиям, может быть корешем, а может — и… совсем наоборот…

Догадаться, куда он клонит, особого ума не требовалось, и Артём чуть не расхохотался, представив Стаську рядом с этим пёстрым чудом природы, с обожанием заглядывающую ему в глаза. Однако сдержался, сделав над собой усилие. Нельзя обижать наивных простаков, уверенных, что мир создан для их удовольствия. Как нельзя обижать больных и детей. Но ставить на место надо!

— Закатай губу! У неё есть жених.

— Кто? — оскалился нефор с видом непобедимого превосходства над какими-то там… всякими…

— Мой брат.

Лицо ухажёра мгновенно вытянулось в недоумении:

— У тебя же нет брата.

— Почему? Есть. Просто он живёт в другом городе.

Улыбка уверенности в достижении задуманного вернулась на место:

— Ну, эт мы ещё посмотрим…

— Даже думать забудь!

Колян вдумчиво изучил внушительный кулак у своего носа, почесал крашеный гребень на маковке, смекая, что ему если и по силам уложить на лопатки жениха (тем более далёкого, плёвое дело!), то сладить с грозной обороной здесь и сейчас у него нет ни малейшего шанса. Такая конструкция из пяти пальцев отправит его в нокаут с одного маха, а ведь у Артёма два кулака.

— Да ладно, чё тя заколбасило-то? — тут же пошёл он на попятный, дурашливым смешком прикрывая своё смущение. — Приколоться уж нельзя.

— И вообще, кончай эти свои «понятия»! — не выдержал брат жениха. — Чего ты выделываешься с растопыренными пальцами? Мы не в зоне! Тошнит от твоих понтов!

— Каких ещё понтов?! Шуток не понимаешь!

Оба как-то разом сообразили, что их таинственный шёпот, которым они начали разговаривать, перешёл в полный голос, чуть ли не в крик, и одновременно повернулись к Стаське.

А Стаськи не было.

У Артёма взмокла спина. А сверху накрыло удушливым колпаком. Говорят, история любит повторяться. Неужели… Отпихнув Коляна, он рванулся вперёд, обшаривая глазами берег. Надо бы крикнуть, позвать, но горло вдруг пересохло и только хрипы гоняло туда-сюда. Он пробежал ещё метров десять, до кустарников, облепивших песчаную косу. Никого! За кустами снова тянулся пляж. Какой-то незнакомый парень, выйдя из воды, натягивал на мокрую спину прилипающую и скручивающуюся футболку. Спросить у него. Может быть, видел…

Он обогнул кусты и замер, как вкопанный. Стаська сидела на корточках спиной к нему и гладила пальцем по панцирю черепаху, уговаривая её выпустить спрятанные конечности. Увы, черепаха на провокацию не поддавалась. Её закалил многолетний горький опыт общения с прежними поимщиками, заверяющими в невинности своих намерений, который подсказывал ей, что именно об их клятвах бытует меткое присловье «обещанного три года ждут». А может быть, просто по-русски не понимала.

У Артёма гора с плеч свалилась. Он смахнул со лба испарину, с наслаждением вдохнул лёгкий влажный бриз, веющий с реки, и упёр руки в бока, глядя на безмятежную подругу, не подозревающую, сколько лет жизни она отняла у него своим исчезновением.

Сразу же и небо над головой, и помятые кусты, и истоптанный песок с мелкими ракушками и камушками, и всё вокруг стало по-домашнему родным и уютным. Почему-то вспомнился фильм «Белое солнце пустыни», который они со Стаськой любили время от времени пересматривать. И, набрав побольше воздуха в лёгкие, Артём гаркнул:

— Гюльчатай!

Девчонка вскочила, как ошпаренная, не усомнившись, что зовут именно её.

Вопль придал необыкновенное ускорение только черепахе и Коляну. Первая без уговоров растопырила лапы-грабли и заработала ими так, словно к ней подключили электричество, поняв команду однозначно: спасайся, кто может! Второй налетел со спины с вылупленными глазами и с матюгами. А увидев Стаську живой и невредимой, напустился на Артёма:

— Ну, блин, ты и орать! Думал уж, расчленёнку обнаружил!

Незнакомец на берегу невозмутимо оделся и, не удостоив вниманием бесноватую компанию, поплёлся по тропинке в посёлок. А девчонка принялась безудержно хохотать, сначала — поняв, чего испугался Артём, потом — увидев чёрный гребень нефора, самопроизвольно вставший дыбом. Парни усмехнулись, глядя, как она сгибается пополам, хихикнули, а дальше загоготали так, что заглушили её смех и накрыли звуковой волной кусты, из которых с карканьем шарахалось в разные стороны вороньё.

Возвращение к лодке сопровождалось остаточными всплесками веселья, которое как-то незаметно сгладило острые углы в отношениях молодых людей, столь не похожих друг на друга, но занятых одинаково интересным всем троим делом. Коляново корыто перевернули, столкнули на воду. На дне булькнуло, и в щели стала сочиться вода.

Артём присвистнул:

— Она до острова-то не развалится?

— Рассохлась чуток… — владелец судна озадаченно изучал ущерб имуществу, нанесённый то ли природным фактором, то ли его собственным небрежением. Вторая причина была более вероятной. Как осенью пристроил лодку на причале, больше её не навещал. Почти год прошёл. — Не-е… не развалится. До острова…

— Какого острова? — Стаська здесь раньше не была и местных достопримечательностей не знала.

— Во-он, видишь? Зелёненькое? — вытянул руку Колян. — Срединный называется. Самое рыбное место. Раньше там артель располагалась, с весны до осени оттуда рыбу в город везли на консервный завод. Потом всё распалось. Люди уехали…

— На таком маленьком островке? — не поверила девушка. — Там же не развернуться.

— Ха! Это отсюда глядеть — маленький, — старожил прищурился, изучая ощетинившуюся лесом кочку в речной дали, — там ме́ста будь здоров! От артели большой дом остался, а половину острова занимает сосновый бор.

— И кто там теперь? — Стаське уже не терпелось добраться до островка, который представлялся ей райским уголком посредине широкой реки.

— Хозяина нет, — сплюнул Колян. — Вот нашёлся бы умный человек с тугим кошельком. Не рыбный промысел, так санаторий какой-нить отгрохал бы. Народ бы валом повалил. А чё? Свежий воздух, пахнет ёлкой, как в Новый год, вокруг — целое море! Никаких Египтов и Турций не надо! В первый же сезон все затраты окупились!

— Ну что? Мы едем или как? — не дал развернуться грандиозному проекту Артём. — Надо бы за вёслами сходить. И жратвы какой-нибудь захватить не помешало бы.

По дороге домой за провизией знаток местной рыбалки взял на себя роль руководителя и поучал городских неумех, как следует экипироваться:

— Плащи есть?

— Зачем?

— Погода капризная. Сёдня дождь обещали.

Стаська задрала голову, выискивая коварные тучки. Небо было чистым, ровно-голубым и ласковым. Заметив её сомнение, Колян авторитетно пообещал:

— Налетит неожиданно. В конце лета дожди холодные. И долгие. Не позаботишься о себе — схлопочешь воспаление лёгких. Ладно. Сам возьму. У отца три плаща одинаковых — для себя и друзей держит. Они тоже, как вы, приезжают ушами хлопать.

На «уши» Стаська скривилась, но промолчала, тем более что инструктаж переключился на Артёма, который тоже безропотно слушал, что из еды с собой брать, а что лишнее, и втихаря посылал советчика подальше, сцепив зубы, чтобы не сорвалось: «Без сопливых знаю!».

На берег вернулись нагруженные под завязку. Колян сгорбился под двумя вёслами на плече, друзья тащили торбы и рюкзаки. Дома они успели переодеться в старенькие футболки и джинсы, чтобы было удобно и не жалко, но нефор со своим прикидом расстаться не пожелал.

За время их отсутствия воды в лодке прибыло. Тоскливо заглянув за борт, Стаська поняла, что в обуви туда нечего и соваться, и принялась торопливо расшнуровывать кеды и заворачивать штаны. Колян плюхнул в донную лужу ковшик и ободряюще подмигнул ей:

— Это тебе. Для экстремала — незаменимая вещь.

— Слышь ты, лодочник, — взыграло в Артёме возмущение, — спортинвентарь беречь надо, заботиться о нём! Щели смолить и конопатить, на зиму укрывать! Мы в этом рассохшемся корыте потопнем!

— Да ладно тебе. Тут до острова недалеко. Доплывём.

— Ага, а там зазимуем?

— Ха-ха-ха! Тур Хейердал на плоту в кругосветку мотался! Только здоровше стал!

— На его плоту я бы тоже поплыл, — спортсмен знал, как готовятся путешествия, о которых говорит весь мир. — Со всеми удобствами и с подстраховкой в случае крушения.

Колян встряхнул чёрной гривой и с упрёком заметил:

— Откуда мне было знать, что вы сегодня зарулите? Знал бы — загодя спустил на воду, чтоб доски разбухли.

Спорить с этим раздолбаем было бессмысленно, да и выбора не было. Пришлось приспосабливаться к тому, что есть. Артём уложил вещи на корме так, чтобы не свалились, осмотрел уключины, проверил вёсла на прочность. А то как бы не пришлось грести руками. Стаська уже сидела на корточках внутри корыта и отчерпывала мутную воду. Благо, пока она была тёпленькая. Может, и правда, доски разбухнут по пути и сильно заливать не будет? На вид посудина вроде крепкая, не гнилая.

Как только отпихнулись от берега, лодочка проснулась, вспомнив былую молодость и речные прогулки, побежала уверенно, весело. Артём грёб сильно, умело. Он стащил с себя футболку, и любоваться на его развитую мускулатуру было одно удовольствие. Нефор сидел на корме, держал руль и вытягивал шею, глядя поверх головы гребца, чтоб не промахнуться со швартовкой.

Чем дальше от берега, тем становилось свежее. Нажарившись на тихом пляже с раскалённым песком, Стаська зябко ёжилась под ветром, с завистью поглядывая на косуху Коляна. Да, этот «мачо» не так глуп, как показалось вначале. По крайней мере, более практичный, чем они с Артёмом. Его куртке как неформальскому атрибуту на острове грош цена, зато в ней не продувает. И он учёл этот плюс.

— Что-то наш юнга филонит, — донеслось до Стаськи с кормы, она не сразу поняла, кого «капитан» наградил упрёком. — Пора палубу драить!

Девушка спохватилась, глянула под ноги и, перепугавшись, что лодка нахлебается сверх отмерянного ей терпения и пойдёт ко дну, энергично заработала ковшиком. Участь «Титаника» этой лоханке, конечно, не грозила. Да и до острова осталось не так уж далеко. Сами они могут спастись и вплавь. Правда, голяком, без имущества и провизии… но это в крайнем случае.

То ли от страха, то ли от махания юнга разогрелась и разрумянилась, и когда подняла голову, в поле зрения нарисовалась песчаная кромка берега. Колян тоже смотрел на неё, но правил лодку не к заманчивому пляжному клину, а к раскидистой иве у воды, которая без устали полоскала свои косы в набегающих волнах. Те даже пену пускали, словно смывали с кос шампунь. Артём оглянулся и, подняв лопасти вёсел, плавно перевёл их на борта, закрепил.

Когда лодка с разгону врезалась в шатёр ветвей, рулевой вскочил и, выпрыгнув на берег, обвязал верёвкой ствол дерева.

— Готово! Выгружаемся!

Стаська выпуталась из шелестящего занавеса, огляделась. А ничего так, очень даже… Судя по уверенной швартовке и такому удачному месту причала (ива накрыла лодку и от солнца, и от дождя, а днище — в воде, пусть разбухает), ребята давно облюбовали этот уголок природы и прежде наведывались сюда не раз. Она подставила лицо свежему тёплому ветру, сощурилась от слепящего сине-золотого простора и от души выдохнула:

— Красотища-то какая!

Сосны услышали и порывисто зашумели, соглашаясь, зашушукались, заманивая в прозрачную тень.

— Колян, а до города отсюда далеко?

Пока Стаська осматривалась, парни разгружали лодку, пристраивая вещи в тени кустов. Владелец лодки, наконец, снял свою косуху, с досадой убедившись, что (выражаясь на нефорском жаргоне) цивилы не тащатся от его улётной видухи и не впадают в депресняк от своей неполноценности в сравнении с ним. Если в городе пиплы были в отпаде от его прикида, даже тормозили и оглядывались, а кореша признавали его крутняк, оценивали типа: «Полный писец!», то этим все его дрессы сугубо фиолетовы. Да и комменты их олдовыми не назовёшь, морщатся и ржачку сдерживают. Он остался в майке без рукавов, с голыми плечами, костлявыми и хилыми. Вымахал-то он с версту коломенскую, но спортивными упражнениями себя не утруждал. И потому мосластая скелетина, к тому же сутулая, выглядела нелепо, даже жалко. Майка с розово-чёрной абстракцией довершала смехотворную картину. Он сел на песок, принялся расшнуровывать берцы:

— Примерно так же. Остров же — Срединный! Оттуда тоже иногда приплывают, только с дугой стороны.

— Так может, на той стороне уже кто-то есть? — разочарование так и сквозило в вопросе. А она-то обрадовалась: простор и безлюдье, никто не суетится, не пялится осуждающими или завистливыми взглядами. Роскошь неслыханная — целый необитаемый остров в их полном распоряжении!

Парень скинул с ног тяжеленные берцы, блаженно вытянул ноги на прогретом песке:

— Вряд ли. Если б был, мы бы услышали. Остров хоть и большой, но не безразмерный. И звуки по воде разносятся — о-ё-ё-й!

— Где кострище будем устраивать? — Артём принёс внушительную охапку сушняка и приглядывал местечко поудобнее и чтоб ветром не задувало.

Колян вскочил и с подскоком, укалывая ступни о камушки, побежал к кучке голышей:

— Ща, камни разберу, туда, в серёдку и клади. У меня тут и рогатинки для котелка припрятаны. Железные. Шоб с собой каждый раз не тягать туда-сюда.

— Ха! Арматура что ль?

— Гы-гы! А чё добру пропадать?

— Тоже верно, — ехидно подпел приятель. — Два в одном: и кашевару удобство, и оружие для защиты.

Кострище получилось большое, парни обложили его камнями, даже сиденья устроили. Но зажигать пока было рано, только без толку дрова сожгут раньше времени.

— Ты рыбу-то с нами будешь ловить? — с сомнением поинтересовался Колян, вприщур глядя на Стаську.

— Буду! — решительно заявила она. Пусть не думает, что она сюда приехала отсиживаться за их спинами и прохлаждаться на пляже. Она равноправный член команды. — А… ловить на лодке поедем? — жалобно выдавила рыбачка, никогда прежде не державшая в руках удочки. Может, он и приглашает её, чтоб она совершенствовалась в черпальном искусстве, пока они будут со спиннингами загорать?

— Не, — оскалился нефор, — наш корабль пусть отдохнёт на приколе, — Стаська ухмыльнулась: тоже мне романтик. Его лоханку язык не повернётся назвать кораблём даже в шутку. Но, как она успела догадаться, самоуверенности ему было не занимать. — Мы во-он туда смотаемся.

— И что там?

— Там в кустах чумовая заводь. Клюёт — не успеваешь наживку менять.

Артём его поддержал, вспомнив прежние приезды:

— Бережок обрывистый, под ним омут. Судя по всему, он и притягивает рыбу. До заката можно ведро наловить.

Когда пришли к заводи, Артём не дал пропасть подруге. Наладил спиннинг, показал, как им управлять. И потянулось томительное время. Вернее, это для Стаськи оно казалось томительным, а парни загорелись каким-то непонятным азартом. Девушка добросовестно старалась вникнуть в его суть, но так и не смогла. Она тоже поймала три рыбины, но в отличие от мужской компании испытала не восторг, который они бурно выражали, а испуг, увидев, что у неё на блесне трепыхается чешуястая добыча.

Местечко и вправду оказалось удобным: тень от рыбаков не падала на воду, ибо кусты загораживали от солнца. Но чем ниже оно клонилось, тем назойливей пищал комариный хор. Здесь, в тени и зелени, у самой воды кровососам было раздолье. А тут ещё и они явились, предоставив им банкет на халяву. Стаська то и дело хлопала себя по всем доступным местам, махала веткой, однако только приводила гнусных тварей в азарт, подобный рыболовному, которым всецело были поглощены её приятели. Она с абсолютной ясностью осознала, что сие занятие никогда не станет её страстью, как ни воспитывай себя и не уговаривай, и только терпела за компанию эту экзекуцию, вымученно улыбаясь и поддакивая. Наконец, не выдержала и, сказав, что хочет прогуляться и осмотреть остров, покинула парней. На острове, кроме них, не было ни единой живой души, бояться нечего (место проверено многажды), поэтому Артём и отпустил её с лёгким сердцем.

И вот Стаська идёт по тропинке соснового бора. Никто и ничто ей не досаждает. Комары не впиваются в неё, не звенят въедливо и ненасытно над ухом, тягомотное бдение над поплавком не обременяет, пустопорожние разговоры не отвлекают. Казалось бы, броди себе в хвойном тенёчке, наслаждайся последними летними деньками и думай о своём. Да, легко сказать: о своём… А где оно, это её «своё»?

Прошло уже больше месяца, как они с Артёмом вернулись домой из умопомрачительного, невероятного путешествия. А Ян с Баюром отбыли в Арканти. И никаких вестей… ничего… живы ли? Сумели ли благополучно переправиться на этот раз? Стаська решительно гнала тоску и дурные предчувствия, старалась даже не думать о Яне, чтоб не растравлять душу. Нет, она не сомневалась в его честности и искренности, в верности данному слову. Нет, это было совсем другое. Любовь приходит и уходит, не спрашивая позволения. Она настигла их обоих разом, но так же вольно способна покинуть их в любой момент. Что если цепями опутано только её сердце, а его отпущено в свободный полёт? Или уже занято другой? Вполне возможно, что вдали от неё на учёного гения снизошло отрезвление, и на смену остывшему чувству пришло раскаяние в данном обещании вернуться и в том, что «задурил» девчонке голову. «Нет, этого не может быть!» — криком кричала её душа. «А что если всё-таки?» — не унимался незримый спорщик, вечно грызущий её изнутри, от которого невозможно избавиться. «Ян не из тех, кто ведётся за каждой юбкой, кто разбрасывается словами и чувствами! Он настоящий! Верный и надёжный! Он единственный!» — вспоминались его глаза, его бережное внимание, которые говорили о глубине и серьёзности отношений. И тогда сомнения затихали, стушёвывались, уходили в тень. Но это днём! Когда работало сознание, отыскивая в своей копилке разоблачительные аргументы. А ночью? Во сне её настигали терзания сокрушительной мощи, накрывали с головой, и она вставала утром разбитой и потерянной.

Да, блуждание по иным мирам чревато. А эта парочка — Ян и Баюр — будто созданы для того, чтобы притягивать к себе всякие непонятные аномалии. Они и сами — сплошная аномалия. А вдруг они провалились в чёрную дыру, или как она там называется? «Конечно, их могло занести совсем не туда, куда они рассчитывали попасть», — червячок сомнения никогда без боя не сдавал свои позиции и использовал малейшую зацепку, чтобы изводить свою жертву. «Но у них мощные амулеты! Они всегда могут вернуться! Так было уже не раз!» — парировала защитница и получала убийственное, убедительное, проверенное на своей шкуре: «Если живы…».

Такая словесная дуэль, закольцованная и безнадёжная, могла длиться бесконечно, пока не закипят мозги. Стаська и так уж брела из последних сил, спотыкаясь на ровном месте.

И вдруг деревья расступились, открывая большую лужайку и на дальнем её конце дом. Очень немаленький, добротный, хоть и заброшенный. Под самыми стенами буйно колосился бурьян, никем не тревожимый, тропинка от порога лишь слегка угадывалась среди пробившейся травы, плотно закрытая дверь из некрашеных досок за годы без хозяина покоробилась от дождя и солнца. Зато окна целы. Пыльные и тусклые, они внимательно изучали незваную гостью, словно притаившись за густой вуалью.

Стаська вышла из леса, огляделась. Она даже обрадовалась, что наткнулась на заброшенное жильё. Мысли перестали бежать по кругу, ловя друг друга за хвост, и переключились на занимательный объект. В памяти всплыл рассказ Коляна о некогда промышлявшей здесь артели рыбаков, которая покинула остров давным-давно, и первая оторопь быстро развеялась, уступив место любопытству. Она и сама не заметила за своими думами, как скрылось солнце и наступил вечер. Седая дымка затухающего дня легла печатью запустения на некогда кипевшую здесь жизнь. Но пока ещё было светло и не страшно. Правда, тишина стояла какая-то подозрительная. Не потому, что не слышались человеческие голоса или хотя бы отзвуки хозяйственной деятельности. На безлюдье их и не бывает. Но как-то затих лес, и сверху на неё и на всё вокруг будто давила подушка, плотная, неподвижная. Она подняла голову. Так и есть: небо заволокло серым, косматым, которое непрерывно плыло и сгущалось. «Ничего, — подумала девушка. — Если хлынет дождь, в доме укроемся. Никого не стесним. Можно даже переночевать, если зарядит на всю ночь».

С одной стороны от дома в беспорядке лежали неошкуренные брёвна. Впрочем, они валялись и в других местах, в высокой траве не сразу заметишь. С другой — колодец с воротом, от которого она пришла в восторг. Такие редко уже встретишь в деревне, все обзавелись водопроводом.

От нечего делать девушка обходила лужайку, заглядывая под каждый лопух и в каждую ямку, словно придирчивый ревизор. Обнаружила сломанный табурет, моток проволоки и отлетевшую подошву. А там что? Из-за груды брёвен ближе к лесу что-то торчало.

Да-а… Это были две могилы с простыми крестами. Широкими, толстыми. Может, потому и сохранились, не сгнили, не обрушились. Стаська не решилась подойти вплотную, только головой подалась вперёд, чтобы прочитать, что написано на крестах. Нет… всё размыто, смазано, стёрто. Родных, видимо, не осталось, никто сюда не приезжает, вот могилки и заросли. Гадать, кто там покоится, смысла не было, разве что упражняться в фантазиях, сочиняя сюжеты былых историй.

«А ведь ребята, наверное, вернулись к кострищу», — вдруг осенило её. Действительно, не собираются же они выловить всю рыбу из реки! Да и какая рыбалка в темноте? Надо ведь ещё ужин приготовить. Эта мысль подхлестнула её, заставив выскочить на тропинку и чуть не бегом возвращаться к месту стоянки.

Запыхавшаяся, она выскочила из сосенок и нос к носу столкнулась с друзьями. Они только-только выруливали на пляж, направляясь к кострищу. При виде встрёпанной и озабоченной подруги выражение их довольных физиономий мгновенно поменялось на испуганное. Артём даже ведро с рыбой шваркнул на песок, освободив руки и сгорбившись, автоматически принял боевую стойку.

— За тобой гонится кто-то?

Колян подобрал увесистый голыш, взвесил его на ладони, вглядываясь за спину девушки.

Стаська вмиг уразумела комичность ситуации и замахала рукой, отгоняя предположение:

— Нет-нет… просто я торопилась, — и с улыбкой пожала плечами, когда парни облегчённо вздохнули: — Что-то загулялась я, не заметила, как время пролетело.

Колян отбросил камень, раздосадованный, что повёлся на заморочки залётных горожан, сплюнул:

— Да тут и нет никого! Даже звери не водятся, только птицы тусуются!

Артём подхватил ведро, тоже выпрямился.

— Нечего Ваньку валять, — вконец осерчал нефор, подбирая с песка брошенные спиннинги, — смеркается уже, а нам ещё уху варганить! И так в темноте хавать придётся.

Это друзья понимали и сами, а потому в ускоренном режиме принялись за дело. Надо было обустроить стоянку для ночлега: поставить палатку, развести костёр, почистить рыбу…

Стаська, забрызганная серебристой чешуёй, сама похожая на обитательницу подводных глубин, сидела на коленях перед разделочной дощечкой у самой кромки воды и брезгливо косилась на мутные волны, набегающие на берег. Неужели придётся варить уху, черпая котелком прямо из реки? Взять с собой воды из дома второпях не сообразили. Теперь дизентерия с брюшным тифом им будет обеспечена.

Колян с усмешкой посмотрел на её несчастное лицо и сморщенный нос, безошибочно угадав, что пришло на ум стряпухе, подцепил за дужку котелок, который она мозолила тоскливым взглядом, и, победно покачав им у её носа, объявил:

— За ивой бьёт родник.

Стаська тут же подхватилась на ноги, побежала за нефором. Родничок оказался чистым-чистым. Он наполнял выложенное для него камнем углубление и, переплёскиваясь, убегал в реку. Здорово! С фильтрованной водой не сравнится! Дальнейшая готовка приобрела гораздо более оптимистичный характер. А когда котелок забулькал, распуская умопомрачительно соблазнительный парок, даже Стаськин аппетит вырос до такого масштаба, с каким и матёрому хищнику не стыдно выходить на охоту. Про парней и говорить нечего. Они давно исходили слюной, в ожидании ужина отвлекая себя разговорами вперемешку с мелкими делами вроде шнурования обуви, проверки содержимого карманов, обстругивания прутиков и прочей ерунды.

Первые мгновения, когда, наконец, вожделенное варево, не успев подразнить своим духом уставших от ожидания людей, со смаком оприходовалось оными, плести словеса языкам было некогда. У костра слышалось только чирканье ложек о железные миски, сопение и одобрительное мыканье. Но когда угроза голодной смерти миновала, а скорость поглощения резко сбавила обороты, Колян спросил у Стаськи:

— А в дом ты не заходила? — пока девушка чистила рыбу, ребята расспросили её, где она блуждала и что видела. Но любопытство нефора проклюнулось только теперь, когда желудок ощутил благодать.

— Не-а. Даже не подходила, издали смотрела.

— И правильно. Молодец!

— Почему? — удивился Артём.

— Нехороший этот дом. Про него всякие слухи ходят, — Колян облизал ложку, с сожалением глянул на оставшуюся в котелке уху. Он был сыт по горло. И как ни заманчиво было навалять себе добавку, больше в него не лезло.

— Ну-ну, — усмехнулся напарник-рыболов, — и какие же? Бабки от скуки напридумывали?

— Какие бабки! — возмутился недоверию знаток местных достопримечательностей. — Наши мужики из посёлка, бывает, припозднятся засветло вернуться, заночуют… ну и…

— И? — Стаська воззрилась на рассказчика с открытым ртом, забыв про ложку.

— Вроде пустой дом… А в темноте — шорохи какие-то, стуки… Будто ходит кто.

Артём расхохотался:

— В лесу стуков хватает. Ночью спать надо, а не уши настраивать локаторами.

— В этакой жути уснёшь!

Стаське вдруг расхотелось доедать, она бултыхала ложкой оставшийся в миске суп, из которого острой гребёнкой торчали рёбра разварившегося леща. Пахла уха уже не аппетитно, напоминая детский сад, когда малышам для укрепления здоровья медсестра давала по ложке жёлтой противной жидкости. Рыбий жир. Фу! Отвращение преследовало её ещё с той нежной поры! Она отставила недоеденный ужин, пытаясь бутербродом зажевать возникший привкус на языке, от которого подташнивало.

— А могилы там чьи? Заброшенные, заросли, только кресты торчат.

— Да жила тут одна семейка, — скривился нефор. Сплюнул в сторону, будто старая история оскоминой застряла в зубах. — Откуда явились, никто не знает. Я пацаном тогда был, не расспрашивал. Помню только, что сторонились их наши. Ну вот. Своего дома у них не было, поселились здесь, в ничейном. Только недолго они здесь пробыли. Говорят, по пьяни отец с сыном подрались да и зарезали друг друга. Вдова их похоронила, забрала дочку и уехала.

— Сама похоронила? — уточнил Артём. — Никого не звала?

— Сама. Как уж она тут наковыряла… Хлипкая такая бабёнка была. Но, видать, неглубоко.

Стаська и бутерброд отложила, с усилием проглотив застрявший в горле кусок:

— И больше никогда не приезжала?

— Не-а. А чего ей тут делать?

— Ну как же? Всё-таки родные…

Колян усмехнулся:

— Да она, может, Бога благодарит, что от этакой муки её избавил! — и не удержался, съязвил: — Родные! Могли и её за компанию пырнуть! А так хоть живьём ноги унесла!

Стаська спохватилась, что ужин подошёл к концу, стала собирать миски, ополаскивать в реке, укладывать их в рюкзак. Сумерки сгустились, подул холодный ветер, а небо совсем затянуло мглой. Как бы дождь не грянул.

Артём, заметив, что у подруги резко упало настроение (отдых называется! Ещё бы: под такие-то «весёлые» баечки!), решил развеять мрачность и подковырнул Коляна:

— И что, это вся история? — презрительно хмыкнул он, снимая котелок с перекладины и закрывая его крышкой. Нефор тут же подсуетился, засыпал потухший костёр песочком. — Тоже мне, страсти-мордасти! Голливудский ужастик! Да и когда оно было?! Рыбаки, говоришь, ночевали? Никого не сожрали? Ну и не́фига нагнетать! Мало ли кому взбрендит пугалки сочинять! Может, они нарочно, чтоб поменьше туда совались, не занимали их место!

— А я чего? Я ничего! — пошёл на попятную повествователь. — Всё может быть. На каждый роток не накинешь платок!

Стаське версия друга показалась убедительной, и она подала голос в её поддержку:

— А мне полянка с домом показалась очень уютной, никакой чертовщиной там и не пахнет.

Колян не упустил случая поддеть девчонку:

— Первое впечатление обманчиво. Я вот, к примеру, сначала тебе не понравился, а теперь… пообщалась, пригляделась поближе — и вроде, ничего, подходящий…

Девушка от такого беспардонного заявленьица, граничащего с детской верой в своё могущество, покатилась со смеху (ну надо же, великий мыслитель!), упустив миску, которая навострилась в открытое плавание, но безответственную самодеятельность пресекла рука, вовремя её сцапавшая. Артём, не удержавшись, тоже захохотал. Взрыв веселья нефор истолковал в свою пользу: стало быть, в самую точку попал — и довольно разулыбался.

— А ты, Колян, к какой группировке относишься? — сквозь слёзы поинтересовалась Стаська. — В твоём прикиде, как в окрошке, всего намешано. Тебя любая тусовка за своего примет.

— Или прогонит в шею, — добавил Артём, отсмеявшись.

— А я ещё не определился, — небрежно, с чувством собственного превосходства обронил нефор, распрямляя плечи. — Ношу всё самое олдовое. Присматриваюсь пока.

— Ну, и что тебе больше нравится? Из твоих одёжек и… м-м… так сказать, говорящей атрибутики?

— Когда как… — неопределённый взмах руки призван был олицетворять непредсказуемый полёт фантазии, главным критерием выбора которой был каприз. — Шипастый ошейник — это всегда крутняк! И чёрное — тоже. Пиплы в столбняк впадают. А школота слюни роняет, тащится по полной!

— Выходит, что ты тяготеешь к готам?

Нефор наморщил лоб, осмысляя подкинутую идею:

— А чё? Может, к ним и подамся!

— Давай! — скривился Артём, сопроводив разрешение ехидной рекомендацией: — Будешь ночами по кладбищам шастать, бесовские ритуалы проводить, демонов вызывать.

Ответить нефор не успел. Мглистое небо разразилось таким грохотом, что ребята вздрогнули и подскочили. Над лесом со свистом пронёсся вихрь, клоня макушки деревьев и заставляя их шуметь вдвое громче и беспокойнее. А вдоль берега заклубилась пылевая стена, несущаяся прямо на них. Надвигающаяся гроза застигла людей внезапно. Дождя хоть и ждали, но не предполагали, что он налетит столь стремительно и порывисто, сметая ветром всё, подвернувшееся на пути. Они встали спиной к урагану пыли, но всё равно, когда он, оттрепав их, как проказливых щенков, промчался дальше, закашлялись и заплевались попавшим в рот песком. Палатку, поставленную ребятами для ночлега, тоже изрядно запорошило. К тому же она подозрительно покосилась. Колья особенно глубоко не забивали: временное пристанище, всего на одну ночь. Кто же знал, что придётся противостоять буре?

Артём озадаченно присвистнул:

— Да нас унесёт в реку вместе с этой хилой конструкцией!

Колян бросился к торбе, порылся и бросил в руки друзьям чёрные клеёнчатые свёртки. Встряхнул третий, оказавшийся плащом, и нырнул в его глубину:

— Одевайтесь! Сейчас промокните!

Упали первые крупные капли, пока редкие, но стремительно ускоряющиеся. Артём со Стаськой едва успели спрятаться под капюшонами, как сверху ливануло. Нечего было и думать оставаться на берегу. Все трое, поминутно наступая на длинные полы дождевиков и натыкаясь друг на друга в темноте, торопливо собирали вещи, в беспорядке заталкивая их в торбы и рюкзаки, и, не сговариваясь, бросились к тропинке, по которой вернулась с прогулки девушка. Грозу пережидать под крышей куда приятнее и надёжнее, чем на открытом месте.

Колян задержался у кострища, выдёргивая арматуру, служившую подпорками и перекладиной для котелка.

— Какого лешего! — нетерпеливо заорал на него Артём. — Не размокнут твои железяки под дождём!

— Пригодятся! — отбрехнулся предусмотрительный хозяин имущества и, сунув арматуру под мышку, побежал вдогонку друзьям.

Под деревьями так не долбило, основная атака ливня обрушилась на раскидистые ветви, но всё же было очевидно, что если бы не спасительные плащи, они вымокли бы до нитки.

На поляне стало повиднее, чем в лесной непроглядности, и спасающаяся троица, сгорбившись от тяжести вещей и хлещущего сверху водопада, устремилась к дому, не сбавляя скорости.

Перевели дух, только когда за спиной хлопнула тяжёлая дверь. Правда, заскрипела она так душераздирающе, что по спине пробежали мурашки. Словно древняя сварливая карга, чей покой растревожили шляющиеся ночные бродяги. Здесь, под крышей, показалось тихо-тихо по сравнению с улицей. Было сухо и даже пахло пылью, но тьма — глаз выколи. Парни сбросили вещи на пол и достали фонарики. Колян вооружился аж двумя — обеими руками. Чернота в испуге шарахнулась от вспыхнувшего света, признавая своё поражение и предоставляя в полное распоряжение властным пришельцам свои апартаменты.

Комната, в которой они оказались, была просторной, со столом, лавками и табуретами и в артельные времена, видимо, служила кухней и столовой для всех обитателей дома. В пользу этой версии свидетельствовало также наличие большой печи, три чугуна разных размеров и немногочисленная посуда на полке.

Обшарив лучами первую комнату, парни двинулись дальше — обследовать всю территорию пристанища, чтобы не пришлось среди ночи вскакивать от неожиданных сюрпризов. Стаська, клацая зубами (плащ уберёг только от промокания, но не от холода), поплелась за ними. И потому, что одной в темноте жутковато, и потому, что разбирало любопытство. Интересного ничего не обнаружили. Обычный деревенский дом. Разве что размерами впечатляет. Понятное дело, строили не на семью, а на целую артель. Впрочем, жилых комнат было всего три, зато огромных. Мебели почти не сохранилось. Штук пять кроватей с голыми матрацами, по углам осталась пара тумбочек с отломанными дверцами. Однако мусора и обломков никаких не было.

Сей факт однозначно прокомментировал Колян:

— Временные жильцы выгребли всю рухлядь и сожгли: что — в печке, что — в костре.

— Вот и правильно, — одобрил Артём. — Кому приятно ночевать на свалке, как бомжам? Пусть и недолго, зато как люди!

Осмотрели все закоулки, нефор вообще вытянул руки и махал ими, как ножницами, крест-накрест пуская лучи света, так что если где и затаилась какая тварюшка, то от такого нахрапистого вторжения, умчалась сломя голову, сочтя ливень меньшим злом, чем эти движущиеся монстры в хрустящих и бликующих скафандрах.

— Порядок! — объявил будущий гот. — Можно ещё поужинать и заваливаться на боковую. А к утречку мокрядь продует и — в обратный путь, — он перевёл фонарик Стаське в лицо, усмехнулся на её щурящиеся глаза: — Чего зубами стучишь? Никакой чертовщины, как ты и говорила! Будем, как короли, в хоромах почивать!

— З-замёрзла просто, — огрызнулась девушка.

— Пошли на кухню, — скомандовал Артём, — поедим за столом, как белые люди.

Хотя ужинали совсем недавно и ухой наелись до отвала, но как-то она быстро выветрилась. Или суета, беготня, холод и сырость вымели сытость, оставив смутные воспоминания о пиршестве у костра.

— Котелок забыли прихватить, — опомнился Колян.

Стаська этому ничуть не огорчилась:

— У нас и без ухи еды хватает, из дома захватили.

Еды и впрямь было больше, чем надо: подстраховались. Ветчина, хлеб, сыр, зелень, варёные яйца, ну и помидоры с огурцами. И Стаська уплетала за обе щёки, с большим удовольствием, не то что уху с рыбьим жиром. Фе-е! А когда наелись, хватились, что запить нечем. Заварка-то была, но…

— Щас! — уверенно пообещал нефор. — Сделаем!

Он схватил один из горшков и стал облачаться в плащ. Артём, видя такое дело, тоже вскочил:

— Я с тобой! — и взял один фонарь.

После ухода парней (под аккомпанемент: хр-р-р-р-и-и-у-у-у-р-р-х-бум!) Стаська огляделась. Весь пол забрызган и затоптан. Хорошо, хоть не грязью. Дорога, по которой они шли, земле не давала выглянуть — сплошной песок с опавшей хвоей, а возле дома — бурьян. Если кеды и испачкались в песке, в траве отмылись. Да уж, отмылись… Скорее — утонули. Она вытянула ноги, рассматривая утопленников. Разулась, вытряхнула скопившуюся внутри воду, поставила на печь. Будут чай кипятить, заодно и обувь просушат. Взяла со стола фонарик, повела по углам, по стенам. Странно как-то: ни паутины (по опыту она знала, что пауков хватает везде), ни всяких-разных насекомых, ни крыс-мышей (уж они обязательно бы наследили). От этой мелкой живности трудно избавиться даже в жилых помещениях. Вот именно — в жилых. В голове промелькнули кадры видеороликов, как обезумевшие олени, чуя пожар, целыми косяками бегут из леса. И крысы тоже откуда-то знают о затоплении и покидают корабль. Но если этот остров за десятки лет не утонул, нынче вряд ли решит опуститься на дно. Тогда что? Вспомнились слова Коляна о «шорохах и стуках». Может, неотпетые души отца и сына посещают старый дом? В образе призраков или привидений? И полтергейст — это их проделки? Вот потушат они свет, лягут спать — и начнётся! Бр-р! Она зябко передёрнула плечами. Когда люди судачат о потустороннем, не слишком умно с ходу опровергать всё услышанное, не проверив, не разобравшись. В самых брехучих байках отыщется зерно истины.

И тут окно ярко вспыхнуло. Круглый огненный глаз сквозь пелену пыли вылупился прямо на неё.

— А-а-а-а!!!

На улице послышался жеребячий гогот. И «глаз» потух. «Ах, поганцы! — вскипело у Стаськи. — Ещё вздумали пугать меня! Мало им, что затащили меня в эту дыру! Отдых на природе! Ага! Все неудобства к вашим услугам!» — она подскочила к окну. Там топтались в траве две размытые тени. Одна, длинная и тощая, сгибалась пополам от смеха, беспорядочно махая фонариком, рисующим рваную паутину. Другая держала двумя руками чугунок и голосом Артёма отчитывала проказника:

— Говорил же тебе, остолоп: не надо! Дебильные приколы, лишь бы поржать!

Стаська углядела, что парни стояли без капюшонов, значит, дождь кончился. Да и по крыше уже не долбило, просто она не обратила внимания, голова была не тем занята.

Нефор примирительно хлопнул ладонью по груди приятеля:

— Да ладно, чё сразу дебильные! — повернулся к окошку: — Стась, не боись, я щас защиту тебе поставлю!

Девушка не сразу сообразила, что он собирается делать, а тот пальцем на стекле принялся выводить каракули. Плотная пыль не осыпа́лась, а может, просто отсырела, и рисовать на ней было легко. Присмотревшись, что он малюет, Стаська пришла к выводу, что у нефора не все дома. На мутном «полотне» отчётливо проступила демоническая рожа с растопыренными рогами, пасть оскалена зловещими клыками. Своё нелицеприятное мнение о «шедевре» художника она высказать не успела, да и не потребовалось, ибо Артём занялся этим по собственному почину:

— Твой автопортрет? — язвительно уточнил он.

— Почему? — удивился Колян, не ожидавший такой оценки.

— Потому что не всякий живописец станет так льстить своему клиенту. Вот если б ещё твоя рука не дрожала — ну, вылитый оригинал!

Стаська не могла в точности разглядеть во тьме ли́ца, но кажется, нефор обиделся и перестал скалиться, потому что в ответ выпалил с вызовом:

— Чё ты понимаешь в искусстве? Я всегда хорошо рисовал! А в детстве даже мечтал быть художником!

— Мечтать — не значит быть! — нравоучительно провозгласил приятель. — Ну кто так рисует! — чёрный силуэт согнулся и пропал из виду, видимо, Артём поставил горшок на землю, а потом подошёл к другому окну. — Мазила! Смотри, как надо, учись! — на втором таком же пыльном стекле под возмущённый «ах» девушки быстро проступала вторая сатанинская харя. Рисовальщик украсил гляделки длинными ресницами, а уши — кольцами серёг. Точно такие «подруга детства» одевала, наряжаясь цыганкой на Новый год.

— Баба что ль? — смекнул нефор.

— Дьяволица.

— Тогда гриву попышней надо, как у Стаськи. Чтоб знала, кого охранять!

Артём поскользнулся в сырой траве, и рука, сорвавшись, чиркнула несколько мазков по краям хари. Изображение стало двоиться. И критик злорадно заметил:

— Теперь получилось, будто за ней ещё одна маячит.

— Дурью маетесь! — раздался крик из дома. — Школяры-беспризорники! Мои ученики-малолетки и то умнее вас!

Колян замер с открытым ртом, недоверчиво посмотрел на Артёма:

— Она чё, училка что ли?

— Не училка, а учительница. Воспитывает вот таких, как ты, оболтусов.

— Мать…

— Но-но! Не выражаться!

–… блин, а с виду не скажешь!

Артём рисовал хорошо. Его дьяволицу, даже раздвоенную, не стыдно было бы и профессионалу продемонстрировать. Как на старинной гравюре. У нефора вышло кривовато, но почему-то впечатляло больше. Словно бес издевательски дразнился, подмигивая жертве, может, потому и выглядел живее. Это как у художника, который стремится не к внешнему сходству, а к выразительности характера.

Парни, ещё чуть-чуть подурачившись, ввалились на кухню с чугунком воды и пучком травы.

— А это что? — Стаська с сомнением ткнула в зелёные веточки.

— Колян сказал: змееголовник, для заварки.

Тот немедленно принялся рекламировать травку:

— У меня мать специально на огороде его выращивает. Лекарственный.

— А ты уверен, — Стаська брезгливо вертела перед глазами пучок, принюхивалась, — что это не отрава какая-нибудь? Или галлюциноген?

— Ты что! Нюхни! — он подпихнул траву так, что девушка носом зарылась в неё. — Ну, как? Чуешь? От такого чая за уши не оторвёшь! — потом взял у неё из рук одну веточку, разглядел на свет. — Правда, дикий. Но дикий ещё душистее должен быть.

Чай, и правда, когда его заварили, а потом ещё и разлили по кружкам, распространял такой стойкий травный аромат, что, казалось, пропитал не только воздух вокруг, но и одежду, и волосы. Чем-то он напоминал мятный, но был не столь пряным, а мягче, благороднее, несмотря на свою «дикость».

Стаська сидела за столом, отвернувшись от окон, но даже спиной чувствовала, как скалились нарисованные бесы. Поёжившись в очередной раз, она спросила ребят, конкретно ни к кому не обращаясь:

— Ну, и зачем надо было «украшать» дом этой дрянью?

Те наперебой стали заверять её, что это наивернейший способ защиты от агрессивной нечисти, при этом вылупляли глаза для пущей убедительности, сдерживаясь от смешков, так что непонятно было, всерьёз они говорили или продолжали дурачиться.

— Если дом взял под защиту верховный дьявол, — нравоучительно вещал Артём, — то…

Нефор перебил, уточняя:

— Мой — главный, а эти две… — тыкнул пальцем во второе окно, — его помощницы, можно сказать, целая шайка!

–… тем более, — согласился лжегуру, расколупывая яйцо, — то другие сатанинские личности будут обходить это место стороной.

— Даже самая отпетая нечисть против босса не попрёт! — Колян упивался затеянной игрой, а более всего тем, что его дурацкая шалость не была обругана приятелем, а горячо поддержана и даже возглавлена, то есть взята под защиту. Он подобострастно заглядывал в глаза своему покровителю, услужливо посыпая солькой расколупанное яичко, всем видом показывая, что исполнит его любую волю.

— Нет, ты только посмотри на это великолепие! — вошёл в рекламный раж Артём. Схватил фонарик и направил его на окно. Нефор сделал то же со вторым. — А? Живописцы всех времён и народов лопнули бы от зависти!

Стаська оглянулась. Освобождённые от грязи полоски на стекле полыхнули оранжевым, и бесы светились совсем натурально, огненно. Как жутковатая мистификация. Однако поощрять всякие глупости и безобразия девушка была не настроена. Презрительно фыркнув, она нарочито небрежно (хотя было от чего-то не по себе) разрешила:

— Я не против, пусть стерегут хату. Только ваша абстракция вряд ли остановит настоящих чертей или какое-нибудь нечто…

— Что за молодёжь пошла! — театрально возопил Артём. — Ни на грош романтики!

А Колян вздохнул, будто жалея, что героической битвы этой ночью ему не дождаться:

— Да и нет тут никого.

— Тогда пора спать, — объявила Стаська, вставая и потягиваясь.

Одеяла из дома захватили, а раздеваться так и так не собирались. Наоборот, надели на себя все оставшиеся вещи, чтоб ночью не простудиться. Не мудрствуя лукаво, заняли ближайшую от кухни комнату, только стоящие там три кровати сдвинули рядочком. За день все трое вымотались и заснули мгновенно, тем более что тишина стояла звенящая. Ни скрипов, ни стуков, никаких жужжаний над ухом. В походных условиях на природе всегда хорошо спится, и силы восстанавливаются в разы быстрее, чем в домашней постели.

Неизвестно, сколько времени прошло, но Стаська вдруг проснулась и села. Показалось? Или приснилось? Нет, вроде бы что-то происходит… То ли голоса, то ли стуки какие-то… Не успела она разбудить парней, как они сами сели в своих кроватях. Со слухом у них тоже было всё в порядке. К тому же, как они ни храбрились днём, высмеивая суеверия, проклятый дом доверия их не вызывал и заставлял держаться настороже.

Девушка повертела головой, пытаясь определить, откуда идёт шум:

— Полтергейст?

Колян вскочил, подбежал к окну, которое слабо освещала луна, то выглядывая из туч, то снова прячась:

— Атас, братва! На остров высадился десант!

Глава 2

Чужие

— Чего ты мелешь!!! — взревели друзья на два голоса. — Какой ещё десант?!!

Сон вырвался из-под одеял, как Мюнхаузен из пушки, и улетел на Луну. А Стаська с Артёмом прильнули к окнам. В этой комнате стёкла не разрисовывали и тем более не мыли, пришлось таращиться сквозь густой налёт пыли, кое-где пробитый брызгами дождя, наверное, потому им сначала показалось, что по поляне перед домом бродят уродливые монстры — «чужие», прилетевшие с неведомой планеты, чтобы захватить Землю. Потом, когда улеглась первая оторопь, они разглядели, что это люди, только очень странные. Хотя странным был уже сам визит. Ну, какой, спрашивается, нормальный человек отправится ночью, да ещё после грозы на остров?

— Из города, — определил Колян. — Чё им здесь надо-то?

Две чёрные фигуры неторопливо обхаживали поляну без всякой видимой цели, перекликались. Слов было не разобрать. Потом и Стаська с Артёмом поняли, что из города, ибо количество чёрных фигур увеличивалось, и шли они не той тропой, по которой друзья бежали под ливнем, а с противоположного берега. Да и на поселковых жителей похожи не были. Правда, пол нежданных гостей было определить затруднительно: все в штанах, волосы длинные — в современном мире этих признаков недостаточно, чтобы отличить мужчину от женщины. А вот что они были молодыми, можно было утверждать с большей степенью уверенности. Энергичные движения, осанка, резкие, быстрые жесты говорили сами за себя. «Десант» состоял из ровесников друзей, скрывающихся в доме. Или почти — плюс-минус несколько лет. Насчитали семерых. Может, кто в лодке остался. Хотя чего её охранять? Скорее всего, просто привязали у берега и отправились по своим делам. Какие дела могут быть ночью на пустынном острове?

Пока друзья терялись в догадках, следя за перемещениями странной семёрки, на поляне вспыхнул костёр. Видимость возросла в разы. Теперь стало понятно, кто под покровом темноты явился в укромное местечко подальше от глаз людских. Чёрная одежда, поблескивающая в свете огня металлической символикой, траурный макияж, делающий лица в отблесках костра неотличимыми от масок, которые Стаська с Артёмом видели на выставке андеграунда.

— Нефоры, — потрясённо прошептала девушка. — Чего их сюда занесло? Только идиоты в такую непогоду попрутся на глухой остров среди ночи.

Парни неотрывно пялились в окна, прикидывая про себя более-менее реалистичные версии ответа, которые юлили, как уж под рогатиной, и напрочь отказывались подчиняться разумным доводам. Но от язвительного замечания Артём всё же не устоял:

— Если бы они зашли в дом, думаю, их мнение о нас не сильно бы отличалось от твоего.

Стаська ахнула:

— А вдруг они и правда захотят войти?

— Дверь можно запереть, — предложил Колян. — Сунуть в ручку арматуру — шиш откроют.

— Погоди, — остудил его готовность приятель, — посмотрим, что за птицы пожаловали и что они собираются делать.

Тем временем беспорядочное хождение на поляне прекратилось. Один рослый и плечистый нефор махал руками, указывая, кому где стоять, и распоряжался. На вид он был постарше остальных, его-то друзья и признали главарём шайки. Единогласно. Усомниться в этом было трудно: с ним никто не спорил, всё делали, как велено.

— По всем признакам — готы, — уверенно заявил Артём. — И приплыли они не природой любоваться.

— А з-зачем? — у Стаськи уже заледенели босые ноги, и она начинала непроизвольно стучать зубами от озноба.

— Готы — любители ночных прогулок по кладбищам. Видишь, группируются возле могил?

— Ха! — усомнилась подруга. — Стоило из-за каких-то двух никому не известных захоронений тащиться к чёрту на куличики! Могли на цивилизованном городском кладбище побродить.

— Городское на ночь запирается! — легко вышел из затруднительного положения Артём. — К тому же там сторож. И он гоняет этих придурков. Они ему уже осточертели!

— А тут что смотреть? — недоумевал Колян. С девчонкой он был согласен и против кладбища ничего не имел. Там какая-то особенная атмосфера, вдали от мирского шума и думается не о дырявых носках, не об отцовском нагоняе, не о двойках, а… вобщем, что-то глобальное приходит, ненавязчиво так, но вбирает целиком. Не хочется ни кричать, ни дурачиться, а только тихо бродить от одной оградки к другой. И ещё читать таблички на могилах и рассматривать фотографии. Вроде бы, какая разница, кто там захоронен, всё равно никого не знаешь, но… тянет. Будто человек ушёл, а жизнь его ещё витает где-то рядом, и невольно рождаются картины из неё и стоят перед глазами, как наваждение. Он буркнул с недоумением: — Всё заросло, надписи стёрты. Одно слово — захолустье! Да ещё грязь и мокрядь!

Вожак «десанта» что-то вдохновенно вещал собратьям, взмахивая рукой в сторону заросших холмиков с крестами.

Стаська таращилась, раскрыв рот и ничего не понимая. Её друг недобро щурился, стиснув зубы. А Колян захихикал, пряча щерящуюся челюсть в горсти, как в наморднике:

— Стишки читает про райскую загробную жизнь! А эти, ты только глянь… хи-хи-хи… с такими умными мордами, не шелохнутся…

— Если б ещё слышать, что там этот пророк глаголет… — процедил Артём, не отрывая глаз от чёрных фигур. И вдруг встрепенулся: — Слушай, тут какое-нибудь окно открывается? — распрямился, прощупывая глазами старые рассохшиеся ставни.

— Щас, тут форточка есть, — Колян потянулся к раме окна, ведя ладонями по стыкам.

— Ой, — пискнула Стаська, — может, не надо? Сейчас заскрипит, как дверь, они всей оравой сюда рванут.

— Не рванут! — самодовольно заверил её знаток заброшенного дома. — У неё даже петель нет, просто заткнута, — парни вдвоём аккуратненько и беззвучно выколупали форточку, которая сидела довольно прочно и не сразу поддалась. В нагретый воздух комнаты сразу же дохнуло холодной сыростью, ворвался треск костра и речь «пророка».

Артём немедленно зашипел своим спутникам:

— Теперь тихо! Им нас тоже слышно!

–… инициация в традициях древних сообществ состоит из боли и унижения! — голос главаря был звучным, отчётливым, словно барабанный бой, может, оттого что вокруг молчали, не смея встревать. Стаське так вообще казалось, что ей в мозги забивают гвозди. — Боли и унижения! Чтобы тело почувствовало собственное несовершенство, уязвимость и отринуло веру в своё физическое могущество, смирилось с поражением! А личность, вкусив бесчестия, позора, утратила гордыню, самолюбие, самоуважение, достоинство!

Парни, прилипнув к окну, слушали с открытыми ртами, изумлённо вылупив глаза, а бесстрашная путешественница в ужасе вцепилась в руку верного друга, закусив губу, чтобы не пикнуть невзначай и не выдать место засады.

Кто-то из готов закашлялся, надсадно, сгибаясь пополам, оратор замолк в высокомерной позе, пережидая помеху, потом небрежно мотнул головой крайним ребятам, и те, что-то подняв с земли, устремились к могилам. Из рядочка слушателей вышла девушка, обтянутая чёрными джинсами, в короткой кожаной куртке с какими-то цепочками на груди, и смирно встала рядом с главарём. Волосы чёрными прядями спадали на плечи, загораживали опущенное лицо, только и можно было разглядеть изящную фигурку, да ещё, пожалуй, догадаться, что её возраст едва ли достиг двадцати лет.

Колян сдавленно ахнул:

— Они что, покойников откапывают?!

Парнишки, и правда, вооружившись лопатами, сражались с мокрым, плотно заросшим дёрном, пыхтя, как паровозы, и кхекая при замахе.

— Ну, это уж чересчур! — оторвался от окна Артём, сжимая кулаки.

Стаська, вцепилась в него клещом и заскулила от страха, что он бросится в драку с этими мерзавцами. Каким бы сильным он не был, их много! У них лопаты, цепи, а может, и ещё что, спрятанное. Как насядут скопом! А труп закопают — и шито-крыто, никто не найдёт, ничего не докажешь! Никого не опознаешь! Мало того, что в темноте лица плохо видны, но они ещё и раскрашены. Умылся — стал другим человеком.

— Ты, Тёмыч, не горячись, — схватил его за другой рукав Колян. — Не гони коней, посмотрим, что дальше будет. Слышь, а что такое инициация, а?

— Посвящение, — раздражённо сплюнул взбешённый приятель. — Ритуал такой.

— А-а, — понимающе протянул нефор. — Вроде испытания. Прошёл — стал настоящим готом? И чё, это для всех обязательно?

Артём брезгливо поморщился:

— По-моему, этот косматый жлоб просто выёживается, — друзья сразу поняли, что он имеет в виду главаря-оратора, который, видимо, и организовал ночное мероприятие. Но ради чего? — Цену себе набивает! Под масонов косит! Мол, у нас всё самого высшего разряда!

— Типа: тайное общество, — оскалился Колян. — Может, и расписываться кровью будут? И ручку своему гуру лобызать?

— Ага, — согласился приятель, — скорее, задницу.

Стаська слушала шипение друзей затылком, не отрываясь от окна, как загипнотизированная. «Жлоб» склонился над поникшей головой девушкой, стоящей рядом с ним, и что-то ей тихо говорил. Не грозно, не устрашающе, а будто бы даже ласково. Но у наблюдательницы от одного вида такой «ласковости» мурашки бежали по спине. Да и девушка-адептка, слушала покровителя без особого восторга, но покорно, не поднимая головы, обречённо кивая в знак согласия.

Тем временем усилия землекопов увенчались успехом: тяжёлый деревянный крест покачнулся, завалился на бок и упал бы, если бы его не подхватили. Вожак оглянулся на вскрик, подошёл к ним. Гробокопатели ему что-то объясняли, тыча в полуразрытый холмик, но тот нетерпеливо отмахивался, настаивая на своём. Впрочем, они особо не перечили и, согнувшись в три погибели, потащили неподъёмный крест волоком, укладывая его плашмя на расковырянной и притоптанной могиле. А главный распорядитель инициации вновь повернулся к своей «аудитории»:

— Стать тру-готом — великая честь! — патетически провозгласил он, обводя взглядом собравшихся, дабы убедиться, что все прониклись исключительностью момента. — Но рождение в новом качестве невозможно без умирания старого! Освободиться от прошлых понятий, предрассудков, отринуть навязанные жизненные привычки возможно только через их погребение!

— Они чё, хоронить кого с-с-собрались? — у Коляна с перепугу стал заплетаться язык, хотя праздновать труса парень не желал и во всю хорохорился, вот только спотыкающиеся слова его выдавали. — А г-где покойник? Или они щас на месте резню устроят?

Ответа соратников он не дождался, те замерли, уткнувшись носами в окна, как заколдованные, может, и не слышали его вопросов.

— Смерть моральная, — продолжал голосить оратор, — несравненно выше и почётнее для инициации! Уровень посвящённого сразу поднимается на несколько ступеней и делает его равным тем, кто стоял у истока сакрального знания!

— Что за хрень, — выдавил из себя Артём, у которого уже звенело в ушах от гипнотического бреда. А главарь, похоже, того и добивался: лишить зелёных юнцов способности самостоятельного анализа ситуации и заставить слепо выполнять навязанные инструкции. Запрограммировать можно что угодно, уж кто-кто, а дипломированный специалист по компьютерным технологиям это знал как дважды два. Работа у него такая. Он потёр рукой вдруг вспотевший лоб, и решил досмотреть спектакль. К чему клонит кладбищенский гуру, понять было невозможно, но дельце попахивало чем-то нехорошим. Чем? Фантазия повидавшего виды парня сдавалась, буксуя на ровном месте. Он поглядел на Стаську. Подруга молча уставилась на горлопана, стиснув зубы и так сдавив побелевшими пальцами подоконник, словно стремилась проткнуть его насквозь. На лице застыло выражение злости (к счастью!), а не страха.

Кажется, Артём что-то пропустил из витиеватой речи оратора, охмуряющего слушателей. Но ухватил главное:

–… лишиться девственности на могиле — акт высочайшего отречения от оков обывательского мира с его пошлыми представлениями о морали, — рука оратора крылом взлетела над головами внимающих слушателей, символически улетая в иные сферы. — Это шаг к рождению независимого сознания, не ограниченного надуманными запретами, банальными правилами. Это приобщение к высокой духовности, в которой главное — свобода личности, свобода самовыражения!

У друзей синхронно отпала челюсть и зависла в невесомости. Вот уж этого они никак не ожидали. Может, они не так поняли? Может, их грубое воображение не сумело постичь тонкость иносказания, так сказать, нестандартность метафоры? Они затаили дыхание, боясь шевельнуться и пропустить материализацию этой самой «метафоры».

Тем временем блудливый поток перестал сыпать словесную шелуху. То ли иссякло вдохновение, то ли наступило время переходить от теории к практике. А девица, стоящая рядом с краснобаем, принялась раздеваться. Челюсти друзей рванулись было дезертировать ниже подоконника, но хозяева бдительно вернули паникёров на законное место, заодно подстегнув раскисшее самообладание.

Артём резко отпрянул от окна, скрипнув зубами:

— Ах ты, скотина! Ну, всё! — развернулся на выход. Ясно было, что наблюдать со стороны это безобразие он не собирался.

— Погоди! Я с тобой! — решительно заявил нефор.

— И я! — боевая подруга потому и зовётся боевой, что плечом к плечу встаёт против врага.

Артём зашарил рукой у стены, куда Колян бросил арматуру, чтоб не с голыми руками гонять придурков.

— Извращенец! — с ненавистью шипела Стаська, натягивая на ноги ещё не просохшие носки, чтобы обуться.

— Похотливый козёл! — мнение Коляна о главаре было абсолютно солидарным, только формулировкой отличалось.

Роющийся в тёмном углу друг согласно откликнулся:

— Ага, но не просто похабство своё тешит, а ещё и при зрителях!

— А знаешь, — осенило нефора, — давай им устроим!

— Чего? — не поняла Стаська.

А Колян уже загорелся идеей, быстренько слетал на кухню и бросил в руки друзьям плащи.

— Зачем? — Артём подумал, что эти хламиды будут только мешать, сковывать движения, размахнёшься арматурой — запутаешься.

Но затейник самодовольно потирал руки, предвкушая задуманный переполох:

— Они ж, стервецы, могилы роют для общения с потусторонним миром. Вот мы и явимся…

— Из него самого? — дошла задумка и до Артёма. — На испуг возьмём? — он уже запахивал на груди маскировочный плащ, нахлобучивал капюшон, Стаська расправляла на его макушке колпак, чтоб торчал углом, как у Ку-клус-клана, и тоже принялась облачаться по примеру друга.

— Их же много, — продолжал развивать свою идею нефор, упаковываясь основательно, подвязываясь в поясе шнурком, а то слетит ещё в самый неподходящий момент. — Вдруг кинутся в драку? От удара арматурой могут окочуриться. А не ударишь — тебя ударят какой-нибудь лопатой, ломиком или цепью. Бойня нам совсем ни к чему. А так… пуганём как следует, пусть драпают к своей лодке и дорогу сюда позабудут.

Про окно забыли, занявшись экипировкой, а на поляне действо не остановилось. До слуха друзей донёсся властный голос главаря:

— Снимай всё! — видимо, девица замешкалась, сомневаясь, стоит ли оголяться полностью, и «инструктор» пресёк её колебания. — Стыд и унижение должны быть не половинчатыми, а абсолютными, чтобы душа от боли сгорела и возродилась обновлённой!

Голос извращенца заставил друзей оглянуться. Обнажённая фигура девушки резко выделялась среди окружающей черноты — других людей, набрякших от влаги кустов и деревьев, даже пылающего костра — и выглядела неестественно белой, словно античная статуя, которой, вообще-то, не место в глухом лесу и которой зачем-то напялили на голову чёрный парик. Статуя повернулась спиной и пошла к могиле. Все глаза, включая не учтённые готами, были устремлены на неё. Подойдя к разрытой земле, она оглянулась, будто прощаясь перед смертью (извращенец, облизав губы, кивнул жертве, чтоб не затягивала, поторапливалась), и стала укладываться на кресте, раскинула руки на перекладине, как распятая.

Распорядитель инициации уже начал расстёгивать штаны. В дрожащих от нетерпения пальцах молния застревала, он дёргал её туда-сюда и пыхтел так, что юные зрители вздрагивали и ёжились, отступая в сторонку и сбиваясь в тесную кучку, так что все развернулись лицом к дому.

Артём, увидев, что приближается кульминационный момент, забыл о первоначальном плане «пугнуть» и бросился к двери, намереваясь отбить извращенцу охоту совращать малолеток. Желательно — в том самом месте.

— Стой! — полетел вдогонку сдавленный сип. Колян нагнал приятеля и повис на его руке. — Ты же нежить! Сатанинское отродье! Демон… или как его там, чёрт подери!

— И что? — оторопело уставился на нефора воитель.

— Эта братия напускает адскую жуть не бешеным напором, а когда появляется не спеша, вразвалку и с ухмылкой! Такая, блин, ну… уверенная в своём превосходстве! Ща, погодь!

Стаська с Артёмом не успели опомниться, как нефор тенью пронёсся по кухне, что-то бормоча под нос, вроде: «так… нет… не тут… а-а… вот, что надо!», на стол легли два фонаря, подверглись тщательной корректировке, как прицелы орудий на боевых позициях, и, когда их включили, яростными прожекторами ударили в окна. Нарисованные демоны только того и ждали: оскалили огненные пасти, заухмылялись.

Несмотря на напряжённость момента и спешку, Стаська с Артёмом с восторгом оценили задумку, разом выдохнув:

— Yes! — бездумное вечернее дурачество пригодилось как раз вовремя и работало на полную катушку.

Друзья снова рванулись к порогу, но Колян их опередил, загородив спиной выход. Оглянулся на хмурые лица, приложил палец к губам и ме-е-едленно стал открывать дверь, давая от души высказаться неодушевлённому, но тем не менее очень важному персонажу мистификации:

— Хр-р-р-р-и-и-у-у-у-бр-р-х-х-бр-р-р!!!

Эффект был потрясающий.

Скрипучая душераздирающая «музыка» рассохшейся двери могла соперничать с прославленной Шестой симфонией Шостаковича, о которой было метко сказано: «Так стучится судьба». Причём с гарантированным успехом.

Все готы развернулись на звук (кроме жертвы, распластанной на кресте, она, похоже, была в полуобморочном состоянии), продемонстрировав глаза размером с блюдце. Злорадствующие хари огненных бесов многообещающе щерились, готовые выпрыгнуть к гостям, чтобы ими подзакусить. Визжаще-орущая сирена сработала мгновенно и мощно. Главарь с приспущенными штанами, примеривающийся, как бы поудобнее оседлать крест, исключением не стал. Он завопил басом, как гудок дореволюционного парохода, перекрывая хор альтистов и теноров. Пока огненные бесы раздумывали, из дверного проёма один за другим вышли три демона смерти. Как и положено, в чёрных хламидах с надвинутым на череп капюшоном. Каждый держал в поднятой руке что-то посверкивающее железом. Наверное, косы. Извращенец рванулся было наутёк, выронив из рук пояс, который придерживал, и тут же рухнул, запутавшись в упавших джинсах. Вскочил, кое-как натянул до задницы намокшие штанины и вприскочку, хромым козлом, бросился чуть не первым в лес. По той тропе, что привела их на поляну. Драпающие готы вопили до самой реки, потом затарахтел мотор, и его урчание стало быстро удаляться.

О лежащей на кресте адептке никто не вспомнил. До неё ли! Свою бы шкуру спасти! В темноте и панике все детали ужаса не разглядишь, однако воображение, соответствующе подогретое старанием оратора, живо раздуло из мухи слона. Кандидатка инициации подняла голову и, увидев чужих людей, села. Они успели откинуть капюшоны, падающие на глаза, и уже не казались нежитью. Все трое воззрились на обломившуюся жертву, не представляя себе, что с нею делать. Изначально предполагалось, что готы всей шайкой уберутся с острова, никого не оставив в заложниках. Девушка подтянула колени к груди, обхватила руками и, уткнувшись в них, заплакала. Артём спохватился, скинул плащ и накрыл им горестно вздрагивающую фигуру.

— Хор-рошие у тебя друзья, — съязвил нефор, поддевая носком валяющуюся лопату и отшвыривая в кусты. — До первого поворота.

Стаське стало жалко девчонку. На вид она была школьницей. Школота, как выражался Колян. Ну, или вчерашней школьницей. Спасти её от растления удалось, но вот от боли, позора и унижения… И чем ей помочь? Сама же, дурёха, повелась на «идейные» призывы сладкоголосого извращенца. Разве можно быть такой доверчивой! Спасительница присела на корточки рядом с рыдающей страдалицей, стала гладить по голове. И вдруг вскочила, вскрикнув от ужаса. Парни бросились к ней, но, увидев в её руке обвисший чёрный парик, принялись безудержно хохотать.

Над кучкой скомканного плаща кудрявилась белокурая макушка.

— Вот так готка! — потешался нефор, вихляясь от смеха длинным худым телом, как червяк. — Даже покраситься не рискнула! А инициации не забоялась! У-у-у! — он выставил пальцы надо лбом, изображая рога, и попёр на скукоженную рёву.

— Прекрати! — вступилась Стаська. — Не бойся его, он безобидный, просто шутки у него дурацкие.

Но девчонка уже разозлилась. Вытерла кулаком слёзы, хлюпнула носом и срывающимся голосом выкрикнула:

— А если мне отец не разрешил? Сказал: выгонит из дома!

— О-о-о! — разошёлся шутник, входя во вкус: — Отец — это серьёзно! Его, как парик, с головы не сбросишь! Его воля — закон! — воспитательный пыл вымел из памяти нефора его собственное неповиновение родителю. Или отец девчонки был крепче характером?

Артём поглядел на размазанный макияж плаксы и велел приятелю:

— Ступай лучше воды принеси, пусть это чучелко умоется.

Колян не спорил. За чёрными разводами, действительно, трудно черты лица уловить. Насвистывая и размахивая руками, он направился к колодцу.

Артём, бесплодно соображая, куда девать прибившееся к их стае непонятно что, подошёл поближе:

— Как тебя звать-то?

— Инна, — шмыгнул носом, не поднимая головы, клеёнчатый кулёк с белокурой макушкой.

— Инесса, стало быть? — сообразил он и ехидно предположил, даже не подозревая, что попал в точку: — Уж не в честь ли Инессы Арманд?

Девчонка встрепенулась и подняла на парня огромные голубые глаза. Личико оказалось точёным, просто кукольной красоты, даже грязь не могла этого скрыть. Не удивительно, что извращенец возжелал её поиметь. Впрочем, и фигура… Перед глазами помимо воли возникло обнажённое тело, которое он и видел-то мельком, но вот поди ж ты, запечатлелось. Говорят, что совершенством обладают только боги… хм… и если эта пигалица пока не богиня, то до совершенства ей остался один шаг. Даже полшага.

— Откуда ты знаешь?

Артём ответил с серьёзным непроницаемым лицом, глядя прямо в глаза девчонке и чеканя каждое слово:

— Мне по должности положено. Я тайный агент секретных спецслужб.

Теперь Стаська зашлась хохотом, уткнувшись лбом в шуршащий кулёк. Инна сообразила, что и этот парень — шутник. Однако скрытничать не стала. Хоть и выпалила с вызовом:

— Меня так дедушка назвал! Он возглавлял кафедру марксизма-ленинизма! Сама эпоха сделала его идейным! Это теперь его авторитет пообтрепался, потому что читает курс на историческом наравне с другими под начальством отца! А раньше перед ним все трепетали, даже отец!

— Поня-я-ятно… — «агент» в задумчивости потеребил подбородок, успевший нарастить щетинку. Собственно, ничего удивительного. Политика и власть меняются. Кто был никем — тот стал всем и наоборот. На идеологическом фронте тоже штормовые ветра. — Профессорская дочка. Символ мировой революции.

— И ничего смешного! — надула губы девчонка.

— А разве я смеюсь? Радуйся, что тебя Даздрапермой не назвали!

— Дра.. здра… кем-кем? — чумазая открыла рот и смешно сморщила нос.

— Темнота! Да здравствует Первое мая — Даздраперма! — торжественно, как с трибуны на демонстрации, провозгласил Артём, флагом взметнув ладонь. — Во времена марксизма было очень модно.

Стаська от души покатывалась, утирая слёзы.

И тут из открытого настежь дома вышел… Колян. Только какой-то странный. Три пары глаз уставились на высокую фигуру, не спеша и с достоинством направляющуюся к веселящейся компании. Когда это он успел переодеться? И где взял эти шмотки? Шляпа-котелок a-la Чарли Чаплин, строгий чёрный костюм явно не серийного производства, даже не индивидуального пошива в городском ателье, а скорее — принадлежащий салонной элите начала двадцатого века. В любом случае в гардеробе нефора таких вещей отродясь не водилось. Предков дворянского сословия, от которых он мог бы получить наследство, в его роду не числилось, он потомок простых землепашцев. Да и не было у него с собой другой одежды, кроме «прикида». А такие лаковые остроносые штиблеты он и в руках-то никогда не держал… Что за чёрт?!

— К вашим услугам, господа! — Колян, словно подслушав их мысли, немедленно согнулся в полупоклоне, двумя пальцами приподняв котелок, под которым обнаружилась светло-русая стрижка, и широко улыбнувшись.

Артёма приморозило к месту, лишив дара речи, Стаська инстинктивно прижалась к кульку. Крашеный гребень Коляна испарился. Может, он, как несостоявшаяся готка, только прикрыл макушку париком? Изысканными манерами их приятель тоже не щеголял. Откуда такое преображение? Инна, ничего не понимая, хлопала глазами, подозревая, что «шутник» решил их разыграть.

Но вот из-за угла дома послышался беззаботный свист, и через бурьян стала продираться другая фигура, поскрипывая ведром, споткнулась, облилась, выругалась:

— Вот зараза! Темень, блин! Как у негра в заднице!

Никаких сомнений, что это и есть нефор, не возникло. А кто же этот?!!

— А-а-а!!! — девчонки взвились на ноги и влипли в спину Артёма с двух сторон.

Загадочная личность не смутилась, продолжая щедро одаривать «господ» лучезарной улыбкой.

Колян, наконец, добрёл до костра, видя пока только спину незнакомца:

— А это кто? Оказывается, не все готы сбрызнули? Кое-кто поимел совесть не бросить девч… — лучезарная улыбка обратилась на нефора, и он, недоговорив, уронил ведро на ноги, застыв с открытым ртом, не замечая, что вода хлещет в шнуровку берцев, превращая их в утопленников.

Артёма журчание воды, наоборот, привело в чувство, и он задал вопрос, который у всех вертелся на языке:

— Вы кто? И вообще, как здесь оказались?

Незнакомец скорчил недовольную гримасу, с обидой и одновременно насмешливо попенял:

— Ну вот, сами звали, приглашали, даже заманивали, — он оглянулся на дом, — а теперь… как-то даже невежливо получается.

Взгляды ребят, как на верёвочке, потянулись в ту же сторону, и раздался слаженный «Ах!». Нарисованные бесы перестали светиться, хотя фонари горели исправно, образуя круги на окнах, а из двери вышли две женские фигуры… Их сразу узнали, не могли не узнать. Стаська, глядя на своего двойника, закостенела, сумев выдавить только мученический стон. А Инна, которой сегодня и так уже досталось сверх всякой меры, стиснула зубы и наманикюренными коготками так впилась в плечо Артёма, чтобы не грохнуться в обморок, что он чуть не вскрикнул. Впрочем, именно эта боль и помогла ему сохранить самообладание.

— Ага, — выговорил он, не спуская глаз с главного «беса», — неужто мы удостоились визита самого Воланда?

Тот весело, от души рассмеялся:

— Сожалею, что ваши познания о тонком мире ограничены воображением писателей. Разумеется, я снимаю шляпу, — слова не разошлись с делом, котелок описал витиеватую кривую и вернулся на место, — перед Михаилом Афанасьевичем, который сумел заглянуть за невидимую грань. Он многое понял, многое угадал… Многое — для вас, не способных не только проникнуть за черту, хотя бы мысленно, но просто не верящих в эту черту. А для нас — капля в море.

— И как же прикажете вас звать-величать? — Артём мужественно взял на себя роль посредника в контакте с нечистой силой, ибо его друзья и подруги находились в состоянии столбняка. Крепко помня о незавидных виражах судьбы булгаковских героев, а вкупе с ними о злокозненных пристрастиях выходцев из потустороннего мира, он старался сохранять вежливый нейтралитет. — Господин Лукавый? Князь тьмы? Ваше демоническое величество?

Незнакомец сделал мах рукой, отметая предположения:

— Увы, на великие роли я не сподобился. Я художник Альберт Ким.

— Просто художник? — не поверил своим ушам Артём.

— Что значит «просто»? — оскорблено вскинул тот подбородок. — Художники, юноша, это творцы! — он бросил взгляд на жаркие язычки пламени забытого всеми костра, растёр ладони. — Вы позволите? — и, не дожидаясь согласия, шагнул к огню. Присел на брёвнышко, передёрнув плечами, протянул руки к багрово-оранжевому цветку, подпрыгивающему в безуспешном стремлении улететь высь. — Зябковато у вас тут.

Обыденность поведения ночного гостя разогнала потустороннюю жуть, и ребята стали оттаивать. Тоже подтянулись к костру, расселись на другом бревне, напротив. Девушки всё-таки поостереглись удаляться от Артёма, прибились к нему по бокам. «Юноша» карябнуло по нервам. Когда старший так к тебе обращается, это звучит естественно, но ежели сверстник — похоже на издёвку. Однако лицо Альберта излучало добродушие, и парень не стал лезть в бутылку. Пока. До выяснения…

— Нам, конечно, далековато до настоящего Творца, — продолжал развивать свою мысль художник, довольно щурясь от ласки пламени и уютного потрескивания. — Однако и мы создаём иные миры. Воплощаем на полотне неизречённое, недоступное приземлённости, проникаем в незримые сферы…

— А эти, — осмелился подать голос Колян, кивнув на свиту нового краснобая-философа (только успели прогнать одного, как явился другой ему на смену!). Многострадальные нефорские берцы всхлипнули, когда тот чуть поменял положение ног, но не произвели на хозяина должного впечатления, обычно сопровождаемого сочными комментариями, зато вызвали кривую усмешку собеседника, которую тот безуспешно пытался подавить. — Тоже художницы?

Альберт оглянулся на своих спутниц, в нерешительности жмущихся в сторонке, жестом пригласил присоединиться.

— Прошу любить и жаловать, — начал он представлять странных незнакомок, — рыжекудрую зовут Стелла, — женщина в ответ улыбнулась, кивнула. В свете костра стало видно, что при всей похожести копия была старше Стаськи лет этак на восемь-десять. Юбка-годэ (такой покрой девушка тоже любила) чуть ниже колен, кружевная белая блузка (в список приоритетов учительницы никогда не входила), а вот туфли были те самые, сберегаемые на выход, для торжеств. Эта пара так и осталась в Арканти, в академическом общежитии, когда Ян принёс ей на смену спортивные тапочки. — Она врач. Блондинку зовут Карина, — копия Инны тоже была существенно взрослее профессорской дочки (простое совпадение? Или…), и её одежда ни в коем разе ничего общего с готическим стилем не имела: классические синие джинсы и клетчатая рубаха с закатанными выше кисти рукавами. Были ли такие вещи у оригинала, по выражению чумазой физиономии Стаська понять не смогла. Нефор воду разлил, Инна осталась неумытой, разводы по всему лицу засохли, превратившись в шедевр абстракционизма, к которому с профессиональным интересом приглядывался художник. — Увлекается дизайном широкого спектра. Чтобы исключить досужие домыслы, скажу сразу: они мне не родственницы и не близкие подруги, наше знакомство было мимолётным, на одной из моих выставок.

— А чего тогда вы их с собой прихватили? — беспардонно залепил нефор.

— Я?!! — искренне изумился художник. — Извините, господа, из тонкого мира по зову явились ваши двойники. Уж какие есть — не взыщите.

И только теперь до ребят стала доходить суть происходящего. Двойники! Сами рисовали, сами призывали кривое зеркало для охраны, готы накалили ситуацию, раздражая хрупкие границы миров, призывая души покойных в свидетели обряда… а может, и ещё что, ускользнувшее от понимания! И волны пришли в движение!

— Подобное притянуло подобное! — осенило Артёма. — Значит, вы из другого мира! — его голос от волнения охрип и звучал зловеще, как из подпола. Девчонки онемели от потрясения, а у нефора вообще была такая каша в голове, что концы с концами было не свести даже при дневном свете, не то что ночью. Он только лупал глазами, переводя их с одного лица на другое. — Где живут наши двойники! Ну, то есть…

–… не только ваши, людей здешнего мира, — пришёл ему на помощь художник. — А что тут удивительного? Каждый человек о чём-то мечтает, строит планы, продумывает линию жизни. Но судьба делает повороты, далеко не у каждого сбывается намеченное. Тем не менее ничего не исчезает бесследно. Мысли, как известно, материальны, и они продолжают жить уже самостоятельно, воплощая в иной реальности то, что из этой было вычеркнуто, — Альберт опёрся рукой о бревно и наткнулся на ворох одежды, с удивлением рассмотрел поднятую охапку барахла. — Кого это вы тут раздевали?

Стаська встрепенулась, с тревогой посмотрела на Инну. Застывшее лицо с синими губами и выстукивающими зубами красноречиво свидетельствовало о медленном превращении в сосульку. Дождевик, разумеется, не грел, лишь срам прикрыл. Она вскочила, поднимая за плечи негнущееся тело пострадавшей:

— Мы сейчас, — засуетилась, запахивая полы плаща на голой и, кажется, напрочь утратившей чувствительность сосульке, — просто не успели одеться.

Альберт бестрепетно сгрёб женское бельё, завернул его в джинсы и куртку, комом передал Стаське. Отдельно протянул перепачканные в земле ботинки, держа их двумя пальцами. Девушка огляделась: куда бы отойти. С одной стороны расковырянные могилы и крест — брр! Можно бы в дом — но вдруг там кто-то. У костра тоже не останешься. Пришлось подпихивать Инну в сторону кустов (за кусты — боязно). Подопечная не сопротивлялась и не спрашивала, куда и зачем её толкают, доверившись своей добровольной опекунше.

Не успела Стаська стащить с девчонки плащ, растопырив его вроде ширмы от мужских глаз, как на помощь ей подлетели Стелла с Кариной.

— Давай мы будем держать.

— А ты помоги ей одеться, видишь, заледенела, пальцем не шевельнёт.

Очень дельное предложение. И вовремя. Инна, действительно, застыла на месте, даже не пытаясь разобраться в своих вещах. Похоже, ей уже было всё равно. Стаська растрясла свёрток, сортируя его содержимое, и принялась натягивать на холодную неживую куклу предметы дамского туалета. Получалось не очень, да ещё в спешке, в полутьме. Это на себя натягиваешь не глядя, всё застёгивается само собой, а тут крючочки и петельки не стыкуются, выскальзывают из пальцев, не желая подчиняться чужим. Стелла, одной рукой продолжая держать ширму, другой стала помогать сражаться с одёжками, и дело пошло на лад. Совместные старания сопровождать молчанием стало неловко, и Стаська спросила свою помощницу, так, без прицельного интереса, просто чтобы разрядить обстановку:

— А вы какой врач? Ну, то есть я имею в виду специализацию…

— Я кардиолог.

Стаську словно ударило в солнечное сплетение. Она даже выронила из рук очередную тряпку, не успев разглядеть, на что та годится. Её детская мечта! Она и Артёму однажды призналась. Давно. Ещё когда Ванечка болел. Вот, мол, вырасту, стану врачом и вылечу твоего брата. Он спорил тогда, дескать, врождённый порок сердца так просто не вылечишь, они чуть не разругались. Потом Ванечка умер, и стало не до того. Обещание, утратив конкретную цель, сгладилось, забылось. Девушка хватанула ртом воздуха, приходя в себя. Значит, ничего не исчезает бесследно. И наши неосуществлённые желания и мечты живут где-то сами по себе. Вспомнился Ник с его стремлением заглянуть за край, где… Ну, вот они, воплощённые мечты! Стало жутковато. Выходит, Стелла — её, Стаськино, порождение, плоть от плоти… тьфу ты, мыслеобраз, или как там его психоаналитики называют. И всё это время, пока девочка росла, она жила там? А кстати, осенило Стаську, и каверзный вопрос вырвался раньше, чем она успела сама его осмыслить:

— А почему вы старше меня? Может быть…

— Давай на ты, — предложила Стелла, не дав договорить.

— Но… — замялась девушка, — ваш Альберт…

— Альберт — эстет, художник! — нашлась та, гася сомнения. — Он всех зовёт на вы, включая мать и даже кота.

Собеседницы, начав диалог, выпустили из рук шмотки, будто одевание было затеяно исключительно для того, чтоб завязать разговор. Карина тоже бросила ширму, загораживать было уже нечего, и принялась засовывать Инну в куртку. Краем глаза Стаська заметила, что девчонка, ощутив на себе собственную одежду, оттаяла, и у неё пробудился интерес к затронутой теме. Она не сводила круглых удивлённых глаз с говорящих, молча прокручивая свои соображения.

— Так почему? — вернулась к своему вопросу неугомонившаяся исследовательница.

— Видишь ли, — неохотно начала Стелла, чувствуя, что от неё не отвяжутся, не получив правдоподобного ответа, хотя раскрывать козыри пока не хотелось. Она вскинула руку, поправляя растрепавшуюся шапку кудрей, и Стаська с трудом удержалась, чтобы не повторить её жест, ощущая себя зеркальным отображением собеседницы. Или наоборот. — В разных мирах время течёт неодинаково. У нас оно намного быстротечнее вашего.

— То есть? Ты хочешь сказать, что возрастом ты младше меня?

Копия кивнула:

— Лет на десять примерно, — задумчиво посмотрела в недоверчивое лицо, ожидая реакции.

Однако девушка никакого подвоха не почувствовала, увлёкшись постижением невероятного. Специально что ли выбрали её Высшие силы, втягивая в иные реальности, для проверки устойчивости психики. Так сказать, не тронется ли умом, столкнувшись с неимоверным разнообразием мироздания. Что ж, это даже интересно. Горизонты познания раздвигаются вширь, в беспредельную даль. И конца ему не предвидится.

— Значит, ты состаришься и умрёшь раньше меня? — сочувственно обронила Стаська.

Стелла поспешно отвела взгляд, неожиданно смутилась:

— Наверное…

Но Стаська не обратила внимания на такую мелочь, она услышала признание Инны, произнесённое потрясённым шёпотом:

— А мой папа сказал: и думать забудь. Дизайнер — это что-то вилами на воде. Вечная беготня в поисках заказов, работы. Беспокойно и ненадёжно. На семью времени не остаётся, — она вздохнула, окончательно прощаясь с мечтой. — Такая жена никому не нужна. Одиночество на всю жизнь — это не для тебя.

Карина, одёргивая куртку на её спине, спорить не стала:

— Да, приходится крутиться. Бывает всякое. И хвалят далеко не всегда.

— А муж у тебя есть? — не удержалась от любопытства согревшаяся и осмелевшая девушка.

— С мужем мы разошлись, а дочку воспитывает моя мама…

— Вот! — у ног Инны с размаху встало ведро, расплескавшись через край. — Тёмыч велел тебе принести. Мойся давай, а то будто носом землю пахала.

Появление нефора оборвало разговор. Стаська оглянулась на костёр, где что-то говорил Альберт, жестикулируя одной рукой, словно работал кистью, рисуя невидимую картину в воздухе. Артём слушал, сосредоточенно сдвинув брови.

Инна встала на колени, принялась умываться. Стелла расстегнула маленькую сумочку, перекинутую через плечо, достала салфетки. Расчёски в ней не нашлось, зато в руках появилось зеркальце, которое она теребила в ожидании, когда девушка соберёт в пучок волосы и стянет их резинкой на затылке. Стаська наблюдала. Управившись с хвостом, Инна машинально приняла протянутое зеркальце, заглянула в него, но не стала выправлять пальчиком завитки на висках, как обычно делают желающие нравиться, а наоборот, проутюжила ладонью ото лба к маковке, не позволяя непослушным прядкам своевольничать. Опёрлась на протянутую Стаськину руку, оставляя в ней кружок зеркала, встала с колен, которые успели обрасти песком и мелким мусором, и принялась отряхивать их.

Стаськина копия застегнула сумочку, словно не заметив сократившийся дамский набор, и торопливо направилась к костру, как будто её туда звали и ждали. Карина тоже посчитала свою миссию выполненной и поспешила вслед за подругой. Девушка повертела в ладони сверкающее зеркальце, не зная, что с ним делать, заглянула в него, обнаружив на лице грязные брызги, а в волосах застрявшие травинки, наскоро привела себя в порядок и вместе с Инной потопала на огонёк, решив там вернуть владелице столь необходимую вещь. В самом деле, как это ни странно, люди не могут равнодушно пройти мимо зеркала — в гостях ли, на улице, дома. Кстати, на улице, если нет зеркал, не упускают возможности взглянуть на себя в витрине. И вовсе не потому, что переживают о своей внешности и хотят нравиться окружающим. Некоторым вообще дела нет, как они выглядят и что о них скажут другие. Тем не менее даже их притягивает отражающая глубина, которая словно ловит взгляд, останавливает. А почему, собственно говоря? Давным-давно прекрасно обходились без зеркал и особой нужды в них не испытывали. А когда они появились, простой люд относился к ним с опаской. Из-за чего? Видимо, из-за своего двойника, который глядел на них с той стороны. А та сторона всегда считалась миром потусторонним, злым, бесовским. Значит, и отражение — порождение бесовское, которое может выпрыгнуть и утащить тебя за собой. Глупые суеверия давно потерялись в памяти времён, уступив место прогрессу, и без зеркала сейчас не обойтись, женщины вон вообще носят с собой в сумочке.

Стаська подняла голову, уже не боясь запутаться в траве и споткнуться, и успела поймать на себе странный и на диво слаженный взгляд ночных гостий. Что-то в нём было… острое, прицельное, заставляющее насторожиться. Однако задуматься об этом она не успела: обе улыбнулись и помахали рукой — мол, подгребайте поскорее к общему кружку.

Так уж вышло, что хозяева и гости расположились у костра друг против друга на брёвнышках. Карина и Стелла — по бокам у Альберта, «местные» девушки — рядом с Артёмом, с другой стороны от него сидел нефор. Стаська показала зеркальце Стелле, та махнула рукой: мол, потом заберу, не к спеху, и она положила его рядом, на сухой ствол.

А начатый мужчинами разговор тем временем продолжался.

— Да полноте, не стоит беспокоиться, — добродушно отмахивался художник, и Стаська догадалась, что Артём, видимо, извинялся, что они так бездумно притянули их в свою реальность. Уж её-то друг знал, как хлопотно скитаться по чужим мирам. Она — тем более. — Мы ничуть не в обиде, — он поочерёдно взглянул на своих спутниц, получив в знак согласия по улыбке, — напротив, бесконечно признательны вам. Сколько вдохновения для творчества! Сколько идей! Их надо воплотить, они просятся на холст…

— Что, нас станете рисовать? — невежливо перебил его Колян, которого высокопарный слог коробил. И вообще, симпатии этот тип у него не вызывал. Может быть, потому, что являл собою осуществимость его детской мечты, а он сам счёл её несбыточной и даже бороться за неё не пытался.

— Вас, юноша, — Альберт сделал скорбное лицо, — я писать не буду.

У нефора полезли глаза на лоб. Неужели хочет оскорбить? Прямо вот так… вежливо, но непреклонно. Мол, не уважаю всякую шушеру.

— Почему?

— Сочтут за автопортрет, — Альберт покаянно развёл руками, — начнутся расспросы: была ли у меня такая экстравагантная причёска или это плод моей фантазии. Про одежду не стоит и упоминать.

Колян недовольно сопел, ковыряя носком берца песок и стиснув зубы. Показывать свою обиду не хотелось. Скользкий уж. Хитро́ извернулся! Прямого оскорбления не было. Но сказал как-то так, что ему вдруг стало совестно за свой прикид, за дурацкий гребень на голове. Дескать нормальный человек, у которого мозги на месте, так себя уродовать не станет. Ещё и лыбится, гад. Даже подмигнул: мол, мы-то современные люди, понимаем, что внешний облик — всего лишь демонстрация неординарности, исключительности внутреннего я.

— Вот вы говорите, что ваше время быстротечнее нашего, — Артёма обуревало любопытство, и он выпытывал подробности не столько предметного характера (о них гости сказали: всё, как у вас, так что интереса не вызывали), сколько особенностей восприятия, ощущений, — а как вы понимаете, что оно быстрее? У меня, например, один день пролетает незаметно (вроде, только начался, а уже темнеет), другой же тянется, тянется, словно год. Я только по часам определяю время. Так ведь ваши часы тоже бегут быстрее, и разницы не определить.

Альберта вопрос в тупик не поставил, однако карты раскрывать он не спешил. Поднял прутик, стал мелко ломать его, нагнетая интригу, а заодно сортируя в уме варианты, и, только бросив крошево в огонь, ответил:

— А очень просто. Мы бреемся реже. Вы, юноша, каждое утро трудитесь над своим лицом? А я — раз через двое суток, — он провёл ладонью по подбородку, и, не ощутив гладкости, ухмыльнулся: — Наступающее утро станет исключением. Но это даже хорошо.

Такой простой ответ озадачил Артёма и мало внёс ясности, но быть назойливым с малознакомым человеком было равносильно наглости. Он озадаченно потёр свою щетину (брился ещё дома, до приезда, а на рыбалку — смысла не было), неопределённо протянул, опираясь рукой о бревно: «Н-да» и наткнулся на зеркальце, поднёс к лицу. Хорош! Ничего не скажешь. Леший пенёк.

Колян злорадно оскалился:

— Любуешься? Красове́ц, одно слово!

— Иди ты! — разозлился Артём. — На себя погляди!

— И погляжу! — вырвал зеркальце, отставил подальше руку, корча рожи своему отражению. — Не Ален Делон. Но тоже ничего. Для нашей местности сойдёт.

У Стаськи похолодело внутри. Она смотрела на гостей-двойников, сидящих напротив. Какое-то неосознанное беспокойство не давало ей расслабиться, отвести глаза. А возникло оно с того момента, как она поймала на себе странный взгляд этих женщин. Если бы они не поспешили его отвести и спрятать вспыхнувший алчный огонёк, она, может, и не придала бы ему значения. С тех пор они избегали прямо на неё смотреть, только вскользь, и от этого её тревога ещё сильнее разрасталась. А вот теперь, когда нефор кривлялся перед зеркалом, с тем же самым хищным выражением на него смотрел художник. Женщины же опустили глаза в землю, но довольно улыбались. Происходило что-то непонятное, и, кажется, кроме неё, никто ничего не замечал.

И тут в небо с оглушительным карканьем и беспорядочным хлопаньем крыльев взвилось вороньё. Целая туча. До сих пор никто не заметил эту огромную стаю. Птицы прятались в густых кронах деревьев и вели себя тихо, сливаясь с темнотой. В которой ни черта не разглядишь. И откуда столько взялось! Видно, слетелись со всей округи. Может, они облюбовали этот остров для ночных стоянок? Или их привлекло намечающееся захоронение, и они выжидали, не перепадёт ли на их долю какая пожива?

Ребята вздрогнули так, словно каркающая лавина бросилась прямо на них, девушки взвизгнули, вцепившись друг в друга, парни выругались, нефор сгоряча — нецензурно и вскочил с бревна, уронив зеркальце и не заметив, а пока вертел задранной головой, наступил на него. Под тяжёлой рифлёной подошвой оно жалобно тренькнуло и впечаталось осколками в землю. Содержимое берца трагично всхлипнуло над его безвременной кончиной.

Все глаза поднялись вверх, где кружились, как тучи пепла, горластые падальщики, постепенно редея и уносясь в разные стороны. А небо… небо было мутно-голубым. Солнечные лучи ещё не дотянулись до вершин деревьев, но уже ощутимо давали о себе знать.

— Светает, — удивлённо протянула Стаська. Неужели они за ночными разборками и потрясениями не заметили, как промчалось время?

— Странно, — в тон ей пробормотал Артём, с недоумением разглядывая небесный свод, — я думал, сейчас часа три и столько же ещё ждать рассвет.

Инна молча дёрнула новоявленную подругу за рукав, кивнув на гостей. Те со счастливыми лицами переглядывались и о чём-то шептались. Никакого беспокойства по поводу того, что их занесло невесть куда и как теперь выбираться домой, они не обнаруживали. А вот Стаську снова кольнуло дурное предчувствие. Готка рядом с ней тоже сжалась в комочек, видать, подозрительность её грызла не меньшая.

— Вот и хорошо! — возрадовался нефор, вдавливая зеркальные осколки в землю и растирая подошвой. Извиняться перед Стеллой за испорченную вещь он и не подумал, посчитав владелицей безделушки Стаську, а она своя, не обижается. — Неча тут зады просиживать и комарьё кормить! Пора вещички собирать — и домой! — на последнее восклицание художник усмехнулся и расправил плечи.

Более совестливый Артём, которому доводилось бывать в аналогичной ситуации, забеспокоился, глядя на троицу напротив:

— А как же вы? Вам ведь тоже надо вернуться… Даже не знаю, чем мы можем помочь, — парень чувствовал себя виноватым (и всё из-за дурацких шуточек нефора!) и испытывал явное смущение. — А хотите с нами? Здесь недалеко. Потом что-нибудь придумаем.

Альберт довольно потянулся, как сытый кот, и озарил его торжествующей улыбкой победителя:

— Да мы, собственно, и так дома, — картинным жестом обвёл поляну, и закончил: — А вам, я думаю, туда теперь уже не попасть.

Романтики рыбалки и ночных приключений от такого заявления совсем опешили, из открытых ртов не вылетело ни звука. Колян шлёпнулся на бревно и, заикаясь, выдавил:

— Ч-чего?

Художник невозмутимо констатировал:

— Ночь сократилась вдвое. Разве вы не заметили?

Глава 3

Доноры и реципиенты

Солнце с непривычным проворством прокладывало дорогу к зениту, обгоняя воображение одураченной компании островитян. Сама же компания, нахохлившись, внимала объяснениям экскурсоводов. Ну да, как выяснилось, гости и хозяева поменялись местами. Причём чужие, явившись в параллельный мир, осознанно подводили старожилов к перемещению (в отличие от самих ребят, без задней мысли, под шуточки, обеспечивших гостям посадочную площадку), зная, чем оно им обернётся.

— А что же вы хотели? — с невинным видом разоблачал неосмотрительность гостеприимных знакомых Альберт. По его словам получалось, что он со своими дамами здесь совершенно ни при чём, молодые люди, пусть и непреднамеренно, сами накликали беду на свои головы. — Каждый из вас добровольно заглянул в зеркало, никто вас не неволил.

— Ну и что! — взревел нефор. — Мы по сто раз на дню в него заглядываем! И ничего! Про девчонок я вообще не говорю! Они его с собой носят, как ваша… мадам!

Художник и не подумал обидеться или рассердиться, его тон остался неизменно доброжелательным, снисходительным к чужой глупости:

— В своё зеркало — пожалуйста, на здоровье. А это — из-за черты. Я доступно объясняю? — он с улыбкой оглядел озадаченные лица. — Оно отражает иной мир. И вы попали в его орбиту. Отразились в нём и стали ему принадлежать.

Колян прикусил язык. Откуда ему было знать такие тонкости! И ведь, действительно, никто его не заставлял. Сам петлю на шею накинул. Он трясущимися руками пригладил шевелюру, ненавидяще зыркая на безмятежного мэтра. Эх, поспешили они го́тов прогнать! В большой компании себя уверенней чувствуешь. Может, и не дошло бы до этих колдовских штучек. Может, эти хмыри вообще бы побоялись соваться в скопище сбрендивших отморозков.

— Значит, вы знали, чем грозят манипуляции с этим треклятым зеркалом? — Стаськин голос от отчаяния звенел, как ни старалась она придать ему жёсткости. Инна вцепилась в неё мёртвой хваткой и плакала, уткнувшись в её колено. — Почему же вы нас не предупредили? И не надо разыгрывать из себя добропорядочных, вежливых и заботливых, когда замышляете людям гадости!

Артём, хоть и был зол, старался не выходить из себя и помнить, что из каждой безнадёжной ситуации всегда находится какой-никакой выход. Пока самому ему на ум ничего путного не приходило. Но эти, наверняка, знают. Чего без толку с ними ссориться? Может, удастся договориться, и они, если не помогут, то хотя бы подскажут, как вернуться обратно. Он с трудом втиснулся в перепалку, которая накалялась быстрее, чем бежало здешнее быстротекучее время:

— Вы ведь не станете нас удерживать здесь насильно? — начал он спокойно и издалека, поймав внимание Альберта. Судя по всему, тот не был сторонником скандалов, а предпочитал выяснять отношения некрикливо и цивилизованно. — Рассчитывать на то, что нас кто-то призовёт, как мы — вас, — безнадёжная трата времени. Мы были бы вам очень признательны, если бы вы открыли нам способ обратного перемещения.

Художник ухмыльнулся, поочерёдно посмотрев направо-налево на своих спутниц. Те, обменявшись с ним понимающими взглядами, улыбнулись и снова уставились глазами в землю у своих ног. А Артём стиснул до боли зубы, стараясь не выдать клокочущей ярости.

— Судя по вашему сдержанному обращению, юноша, — завелась в своей излюбленной манере творческая личность, — вы слушали меня недостаточно внимательно. Я сказал откровенно: вам туда уже не попасть, — едва успев договорить, Альберт зажал ладонями уши, ожидая возмущённые вопли.

Однако вопреки его опасениям на поляне воцарилась мёртвая тишина. Даже нефор, открыв рот, замер, не в силах переварить сказанное. Только костёр продолжал невозмутимо потрескивать, да сквозь его жизнерадостность проре́зался скрежет зубов Артёма, который все отчётливо услышали. Парень стиснул пальцы в замок до побелевших костяшек и, сделав над собой усилие, нарушил гробовое молчание:

— И что же нам теперь делать?

Художник, избегнув пытки бешеным ором, облегчённо вздохнул и щедро разрешил:

— Да живите в своё удовольствие! Кто вам мешает? Тем более что… — незаконченная фраза повисла в воздухе. Видимо, Альберт не планировал простирать свою откровенность безгранично, само вырвалось.

— Что? — просипела Инна, впившись в него зарёванными глазами.

Он встал, как-то неловко похлопал себя по карманам, словно отыскивая затерявшуюся вещицу и не спеша отвечать, и вдруг широко улыбнулся, по-приятельски:

— Господа, а не пора ли нам перекусить? Я со вчерашнего дня ничего не ел. Полагаю, вы тоже, — развернулся и направился к распахнутой настежь двери. Стелла с Кариной мигом вскочили следом за ним, словно боялись остаться наедине с обведёнными вокруг пальца чужаками.

Ребята нехотя поднялись и, не глядя друг на друга, поплелись в дом. Теперь уже как приглашённые хозяевами.

Дом был прежним, только в нём что-то неуловимо изменилось. Ах да! Окна! Чистые, без всяких признаков бесовских рож. Они нестерпимо сверкали, отражая небо с лёгкими облаками, подплавленными с боков солнечным светом. Как зеркала… Подходить к ним никто не рискнул. Закрывая за собой дверь, Артём не услышал зловещего скрипа, но даже не удивился. Видать, кому-то из рыбаков, заночевавших в избушке, осточертело слушать душераздирающую музыку, и он возмечтал об её отсутствии. Мечта сбылась. Но не там, где о ней грезилось.

В кухне было чистенько. Вещей ребят, разбросанных ночью впопыхах где попало, нигде не наблюдалось. Фонариков, оставленных на столе, тоже. Чего и следовало ожидать. Вместо них на лавке под окном угнездились две чёрно-красные спортивные сумки на молниях с раздутыми боками. Каждое новое доказательство справедливости слов Альберта отнюдь не радовало, и «честность» постфактум не внушала доверия, наоборот, вскрывала коварство вселенских масштабов, которое давило, властвовало и душило малейшие попытки неповиновения. Ребята тоскливо пробежали глазами по знакомым и уже безвозвратно чужим, как далёкая галактика, незатейливым предметам быта. Печка, у которой они сушили свои вещи, стараясь не прислонять их к закопченному боку, была подновлена свежей кладкой, раскрошившиеся кирпичи, чадящие сквозь обломки, заменены целыми. Обшарпанный, поцарапанный стол застелен чистой клеёнкой. У порога в комнату — аккуратная циновка и рядом — чьи-то резиновые сапоги, мужские. На всём лежал отпечаток неузнаваемости. С каким бы восторгом они сейчас обнаружили здесь свои промоченные дождём и выпачканные одёжки, даже трескучая дверь, проклятая не единожды, заставила бы их возликовать со слезами умиления.

Не дожидаясь приглашения, «гости» плюхнулись на табуреты у стола, смутно припоминая о чугунке с кипятком, оставленном на печи, о пучке дикого змееголовника на полочке, припасённого для утреннего чая. Которые остались там, в прошлой жизни… Стелла с Кариной домовито захлопотали, выкладывая на стол продукты. У Стаськи дразнящий запах еды не вызвал соответствующей реакции. Все внутренности завязались узлом, бойкотируя навязанное гостеприимство. Глаза застилало мутным, позволяя видеть лишь очертания предметов, и она крепилась из последних сил, чтобы не расплакаться.

Когда хозяева расселись за столом, с наслаждением утоляя голод, разница между ними и приглашёнными стала особенно впечатляющей. Женщины перемигивались, перешёптывались и хихикали, художник восседал отдельно, на почётном месте, как глава клана, чтобы ни у кого не возникло сомнения, кому здесь подчиняться.

Нефор протянул руку, взял кусок хлеба, но ко рту не понёс, стал крошить на столешнице, машинально водя пальцем в рыхлой кучке, которая, повинуясь ему, превращалась в замысловатый орнамент.

— А что вы такое не договорили у костра? — подала голосок Инна. Не получив ответа на свой вопрос, она продолжала мучиться им и посчитала момент подходящим, чтобы повторить. — «Тем более что…»?

Альберт, перестав жевать, с набитым ртом молча уставился на девушку. Стелла перестала хихикать и только теперь спохватилась:

— А почему вы ничего не едите? Проголодались же, — она стала пододвигать к ним тарелочки, баночки. — Вот рыбка жареная, огуречки, свежие и малосольные, опята маринованные… Сама собирала. Ешьте.

— Не ешьте, — деревянным голосом отрезал Артём.

И Стаська, услышав голос друга, встрепенулась. Она вдруг вспомнила, как они вдвоём однажды говорили о языческих верованиях славян. Древние предки считали, что, вкусив пищи в гостях (чужом доме или чужой стране), становишься своим, то есть частью этой новой жизни. Так это или нет, проверять не хотелось. Особенно после случая с зеркалом, который живо её отрезвил. И она порадовалась, что не успела ничего сунуть в рот и заставить себя перебороть тошноту. Неизвестно, что подумали Колян с Инной, но, судя по их кислым физиономиям, отсутствие аппетита приказом Артёма закрепилось окончательно.

— Вы не ответили на вопрос, — напомнила Стаська Альберту, буравя его глазами.

Тот успел поразмыслить и решил, что скрытничать уже нет смысла, так и так скоро сами всё поймут. Тщательно прожевал, освободив язык для членораздельной речи, и изрёк коротко, как само собой разумеющееся, без комментариев:

— Тем более что вам недолго осталось.

— В смысле? — нефор распластал пятерню на своём орнаменте, слепив крошки, как прессом.

— В прямом, — ничуть не смутился прорицатель судеб.

— Вы чё, собираетесь нас убить? — вот те на! Белые и пушистые! Творческие личности! Телеграфный столб расправил костлявые плечи. Пусть только попробуют! Где-то здесь арматура валялась. Они за здорово живёшь им не поддадутся! Колян даже не глянул на друзей, и так зная, что они на его стороне, и запугать их так просто не получится. А Стаська взовьётся, как дикая кошка. Силой не возьмёт, так искусает и исцарапает, мало не покажется.

Художник картинно закатил глаза, демонстрируя крайнюю степень презрения к примитивному мышлению простаков:

— Чтобы Я! Стал марать руки?! Они служат только искусству!

Карина решила ускорить процесс «взаимопонимания»:

— Вы и сейчас уже неважно выглядите, — и, надув в притворном огорчении губки, добавила: — Увы, зеркальце предложить вам не могу, вы его разбили.

— Вы уже предложили! — огрызнулся Артём, подумав, что её поганенький намёк на истрёпанный и пожёванный вид относится прежде всего к его заросшему лицу и мятой испачканной одежде. Чистоплюи! Оглянулся на подругу, уж она не станет его упрекать, учитывая обстоятельства, и замер, не поверив своим глазам.

Обе, Стаська и Инна, в ужасе смотрели друг на друга, прижимая к щекам ладони. Он тоже остолбенел, увидев их лица, подёрнутые паутинкой мелких морщинок, словно два прошлогодних яблочка с увядшей кожицей. Рыжая копна кудряшек обвисла, потускнела, разбавилась унылой сединой. У Инны даже в светлых волосах, зализанных к макушке, виднелись дорожки серебряных прядей. Взглянуть на себя было не во что, и он развернулся к нефору. Колян, пятью годами младше его, выглядел солидно, с таким, действительно, полагалось говорить только на вы, как со старшим. Крашеный гребень отливал первозданной чернотой, так что определить, есть ли у него седина, не представлялось возможным. Хотя… там, где пробилась щетинка на скулах, явственно блестит серебро. Впрочем, и корни волос… Создавалось впечатление, что гребень растёт не из головы, а парит над нею, как взлетевший парик. Да и черты лица оплыли, собрались в глубокие складки. «Значит, я выгляжу ещё старше», — сделал вывод Артём. Но почему?!!

— Что происходит?! — парень обвёл глазами улыбающихся хозяев. — Чему это вы радуетесь?

— Ну, как же! — художник кивнул своим подругам, указывая на молодых людей, которые теперь уже по сравнению с ними были далеко не молодыми. Зато сама троица — ребята с удивлением воззрились на чудо преображения — расцветала прямо на глазах. Выравнивались и подтягивались линии лиц, глаза становились ярче, волосы пышнее. А кожа… о Боги!.. сияла отроческим румянцем! — Вы добровольно пришли в наш мир, чтобы подарить нам свою молодость, энергию, силу…

— Чего это добровольно! — возмущённо рявкнул нефор. — У нас и в мыслях не было!

— Мы не заставляли вас смотреть в зеркало, — мягко напомнил Альберт, отводя от себя подозрения в коварстве.

— Но и не предостерегали! — выкрикнула Стаська. — Умалчивание и недосказанность — та же ложь! Вы обманом затащили нас сюда! — всплеск негодования отнял у девушки последние силы, она уронила руки на колени и опустила голову. Взгляд уткнулся в кисти с бугрящимися венами, потемневшей, словно измятой кожей, по которой рассыпались пшеном пигментные крапинки. Она застонала от отчаяния.

— Я понял! — осенило Артёма. Вспышка озарения, как зажигательный фитиль помчалась по ветвистым артериям, разгоняя и воспламеняя кровь. Два кулака одновременно и размашисто грохнули по столу. Обиженно подскочили тарелочки и вилочки, а дамы напротив — вздрогнули. — Запущен процесс высасывания жизненной энергии! Наши силы вливаются в вас, а мы быстро таем, пока… пока не умрём.

— Вампиры! — просипела Инна и с кряхтеньем закашлялась.

— Ничего подобного! — оскорбился Альберт в лучших чувствах и с пылкостью подростка вскочил на ноги. — Это естественная… э-э… реакция…

— Регенерация, — поправила Стелла, тоже вставая и собирая со стола посуду и остатки еды, перекладывая их на полку, во избежание следующего взрыва неуравновешенных гостей, когда всё, что попадётся на глаза и под руку, полетит в раздражающие объекты, то есть в них, хозяев положения. — Мы всего лишь реципиенты, получающие от доноров подпитку.

Трезвый анализ ситуации профессионала-медика призван был успокоить кипящие страсти и примирить с неизбежным, поставив перед фактом: мол, ничего не поделаешь, подхватил вирус — пожинай плоды болезни со всеми вытекающими из неё последствиями. Однако пациенты нынче попались несговорчивые. Вместо того чтобы внять гласу рассудка, они окрысились ещё больше.

— Это подло! — срывающимся голосом обличала Стаська негодяев, вступив в перепалку практически по инерции, ибо давно знала, что совестить и воспитывать жестоких и беспринципных людей — неблагодарное занятие, только мозоль на языке набьёшь. На плечи вдруг навалилась непомерная тяжесть, грозясь сравнять с землёй (откуда она взялась и что именно так давило, не давая дышать? Убежавшие от неё непрожитые годы? Безвыходность? Неведомая доселе немощь?). Мысли со скоростью света кружились в водовороте и неудержимым вихрем улетали, как дым в трубу: не позволяя себя поймать, оформить в слова. И только одно слово, неподвластное рассудку, билось в сердце колоколом, вливая силу: Ян… Ян… Ян… Не сдаваться! Никогда! Она вдохнула поглубже и выпалила: — Питаться чужой жизнью, чтобы продлить свою! На такое способны лишь паразиты! А вы смеете называть себя творцами!

Альберт аж задохнулся от возмущения и, забыв о своих аристократических манерах, уже не сдерживаясь, гаркнул, припечатав ладонями стол и нависая над ним:

— А на что вы транжирите свою молодость? Бесценный жизненный дар! Вы! Бесполезные жалкие личности! Со́рите впустую годами, ничего не создавая! Не утруждая себя оставить в памяти потомков своё доброе имя! Они забудут вас сразу же за кладбищенской оградой! Ибо памяти вы не заслужили!

Стаська от его крика вжала голову в плечи и скукожилась, словно боялась, что отверстая пасть сейчас сомкнёт зубы на её шее. Инна совсем влипла в её бок и двумя руками обхватила за пояс. Кажется, ещё и зажмурилась. А сидящий с другой стороны Артём окаменел, как статуя, и, когда побагровевший оратор выдохся, он, глядя прямо в его мечущие искры глаза, поинтересовался без всяких эмоций, пустым, невыразительным голосом:

— А вы, стало быть, больше нас достойны жизненного дара?

Этот ли спокойно-ледяной тон охладил кипяток художника, или он вспомнил о своём имидже, никак не вяжущимся с его яростной вспышкой, но Альберт мгновенно пришёл в себя. Отстранился от стола, скрестив руки на груди, сузил на парня глаза и убеждённо подтвердил:

— Вот именно! — такого откровенного нахальства впечатлительные брови Артёма не вынесли и выпрыгнули на лоб. Правда, тут же опомнились и грозно сошлись на переносице, вдохновляя его язык на ответный удар. Предупреждая оный, художник развил свою мысль: — Число добрых дел — и возможно, великих! — значительно возрастёт с продлением нашей молодости и вообще жизни. Вот, например, Стелла, — он галантно поклонился даме, — недавно защитила докторскую, у неё грандиозные планы. Представьте, скольким людям она сохранит жизнь, скольких вылечит! А Карина, непревзойдённый мастер уюта и красоты, облагородит и обогатит души (ну, и быт, разумеется) этих самых людей! — он обвёл глазами доноров в надежде уловить на их угрюмых лицах проблеск совести и самопожертвования. Хотя бы под нажимом стыда за жадность, цепляющуюся за своё никчёмное существование. Насупленные лица и колючие взгляды его разочаровали.

— Вы себя не забыли? — съехидничал Артём.

— Полагаю, о моём размахе не трудно догадаться и ребёнку. Безграничная свобода тем, идей, образов, вдохновения… И времени!

Нефор всё это время сидел молча. Грызня с кровососами в качестве оружия за справедливость оказалась недейственной. И он, как мог, осмысливал ситуацию. Если выход и не найдётся, то хотя бы подгадить уродам напоследок. Умирать так рано и так глупо, по легкомысленной дурости, было обидно, а неотомщено — вдвойне. Он водил пальцем по хлебным крошкам на столе, меняя один орнамент на другой. Стаськин взгляд, блуждающий по лицам, упал на его творение, когда тот уронил руку на колено. Пентаграмма. Жаль, что она не ведьма. Все колдуны использовали этот могущественный знак как портал в иные измерения. Чего уж теперь! Раньше надо было учиться, чтоб, когда припечёт, локотки не кусать. Из-за собственной недальновидности приходится пропадать. Совсем расстроившись, она только и смогла простонать:

— Называете себя творцами. А ведь вы всего лишь подобие главного Творца. И только Ему решать, кто достоин жизни, тем более лишать её. Возомнили свою вседозволенность?

Художник открыл рот, чтобы срезать выпад, как пробившийся назойливый сорняк, но не успел, беспардонно перебитый Коляном:

— А нашей молодости для вас многовато будет, — скривился в усмешке: — Вы подумали, что с вами будет, когда вы всю её из нас вытяните, а мы помрём?

С подачи нефора друзья сразу поняли, куда он клонит, и Инна, воспрянув духом, угостила мучителей увесистой ложной дёгтя, которая при сложившемся раскладе вполне могла поменяться с бочкой мёда местами:

— Вы станете младенцами!

— Или того хуже, — поддержал её автор озарения, — ещё не родитесь! То есть исчезнете! — и пригрозил, закрепляя убийственный результат: — Из нас молодость фонтаном прёт, захлебнётесь!

Однако вопреки ожиданиям испугать или хотя бы смутить «творцов» не удалось.

— Всё рассчитано до мелочей, — успокоил своих оппонентов Альберт. — Возрастные изменения останавливаются на отметке совершеннолетия. Остальная жизненная энергия уходит в резерв.

Лица доноров вытянулись. Не сработало.

— Да не расстраивайтесь так, — сердобольно утешила их Карина, — не бросим мы ваши трупы здесь разлагаться.

Стелла брезгливо сморщила нос на белоснежном румяном лице:

— Антисанитарию разводить! Ещё чего!

Художник поддержал дам, рисуя радужную перспективу:

— Нет! Разумеется, похороним. В той самой могиле, которую вы приготовили. Трое вполне уместятся. Можно стопочкой положить. Артём нам поможет.

Друзья ахнули и воззрились на парня, для которого сделано исключение.

А ведь действительно, он четвёртый лишний! К нему двойник не прибыл! Нет, он тоже старел, но очень медленно, едва уловимо, так что по возрасту его можно было принять за взрослого сына дряхлеющей тройки приятелей. Сам он этого видеть не мог и потому спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

И Альберт охотно пустился в объяснения:

— Видите ли, юноша, в спешке или по оплошности, но звали вы только нас. Ваш двойник не получил приглашения.

— Значит, он не умрёт? — спросила с надеждой Стаська. Хотя бы друга уберечь! Может, потом сумеет как-нибудь выпутаться.

— Умрёт, — заверил её художник, — но не сейчас. Просто копия не знает о визите оригинала. И потягивает из него энергию неосознанно и вяло.

«Значит, вы — осознанно! И мощно!» — зло подумала Стаська. Впрочем, это было и без оговорки ясно.

Карина завистливо покосилась на развитую мускулатуру Артёма, как хищница на чужую, не доставшуюся ей добычу:

— Его воплощённая мечта, наверняка, спортивная. Эх, знал бы двойник, поспешил бы делать рекорды.

От этого безумия у Стаськи загудело в голове, она потрогала пышущий лоб кончиками пальцев, ощутив бороздки продольных морщин, и ей стало совсем худо. К горлу подкатила тошнота, разум заволокло вязким туманом, и она стала валиться назад. Так и упала бы в обмороке (или это смерть так приходит?), если бы парни не вскочили и не поддержали её с двух сторон. Инна вообще уткнулась носом ей в живот и рыдала уже в голос. На груди, у са́мой шеи, жгло огнём. Она инстинктивно вскинула руку, прижав боль, и ощутила в ладони… что-то… скомкала в кулак. И тут откуда-то из небытия в последнем проблеске сознания возникло смущённое лицо Неко, подарившей ей расшитый бисером конвертик с заговорённой землёй, который она носила просто так, в память о чудской деревне и милых гостеприимных людях. Пересохшие губы еле слышно прошептали:

— Обереги́, чудь-матушка, чудь-батюшка…

Пентаграмма на столе вспыхнула, и Стаська провалилась в чёрную пропасть.

***

Ян гладил её по лицу и улыбался. Она хотела спросить его, как он здесь очутился, но губы не слушались и просыпаться не хотелось. Откуда-то со стороны донёсся вскрик нефора. Невидимой острой иглой он проткнул воздушную подушку, запечатавшую сознание, и сквозь шипение к ней пробился смысл сказанного:

— Чего ты жеманишься! Надавай ей по щекам!

Совет отнюдь её не обрадовал, но привёл в чувство и заставил воинственно насторожиться.

— Тебе лишь бы надавать! — беззлобно пробормотал голос Артёма. Значит, не Ян?

Рука сползла на её плечо и легонько тряхнула. Стаська открыла глаза.

— Ага! — возликовал Колян, чем-то шурша и звякая. — А я что говорил! Очнулась! Валим отсюда, покуда живы!

— Какой быстрый! Она на ногах не устоит, дай хоть отдышаться, — Инна склонилась к изголовью, заглядывая в глаза: — Ты как? — её лицо было прежним, «школярским», только взволнованным. С трудом развернув шею и оглядевшись, Стаська обнаружила себя на кровати, из которой выпорхнула ночью при высадке «десанта».

На полу, хранящем мокрые отпечатки ног, валялись смятые клеёнчатые плащи, рядом — кровати парней с откинутыми ещё ночью одеялами (досматривать прерванные сны никто не собирался), к стене прислонена вынутая из рамы форточка. Из слухового проёма в окне, устроенного троицей шпионов, дул пронизывающий ветер, который быстро отрезвлял и наводил в голове порядок. Кажется, всё вернулось на прежнее место, даже время суток. Сквозь одетые в «шубу» окна пробивался серый промозглый рассвет. Девушка облизала пересохшие губы и сипло выдавила:

— Хорошо… Никого нет?

Инна, стоя перед кроватью на коленях и цепляясь руками за её край, отчаянно замотала головой, всё ещё труся, что кошмар вернётся:

— Как вспыхнет! А эти… изломились, стали расплываться… Ну, как в кривом зеркале!

— Гляделки не урони! — съязвил нефор.

Девчонка и правда от пережитого ужаса вытаращилась так, что напоминала героиню из аниме с глазами на пол-лица. Колян же деловито и расторопно сновал из кухни в комнату, собирая и уталкивая вещи в рюкзаки. Артём помог Стаське подняться, критически осмотрел шатающуюся фигуру:

— До лодки дойдёшь?

— А всё-таки классно ты их упаковала! — такое нефор видел только в кино. — Со спецэффектами. Они от нас никак не ожидали. Ну и рожи у них были! И как тебя угораздило?

Артём потуже скатал плащи, бросил приятелю:

— Рыжие — они такие, все ведьмы, — подмигнул подружке, выручая её из трудных объяснений.

— Я услышал только какое-то «чудо-юдо», — простоватая наивность парня, наконец, проняла и Стаську, и она, слегка взбодрившись, улыбнулась. — А чё, раньше не могла?! Столько натерпелись страху и унижений всяческих! А она сидит, изображает жертву! — руки у него, между прочим, до сих пор дрожали, и он не давал им покоя, находя бесконечные дела. А языком трепал, чтоб никто этого не заметил. И друзья делали вид, что не замечают. Тем более что самим им, постоявшим у смерти на краю, тоже нелегко было сбросить с души камень. — Иль для колдовства особый момент нужен? Вроде крика петуха? Знал бы — сам прокукарекал! И вообще…

— Ишь, смелый какой! — взвилась на защиту подруги Инна. — После драки все герои! Не забывай, — упрекнула она, — Стаська тебя от смерти спасла. И всех нас!

Колян сник, уткнувшись в рюкзак, уминая несговорчивые плащи, выпирающие пузырём:

— Такое забудешь… Стась, ты не думай, это я так… Если бы не ты…

Наступила неловкость, и чтобы её разогнать, девушка поспешила притушить лучи своей славы, разгоравшейся всё ярче по мере осознания масштабов катастрофы:

— Не скромничай. Это ты мне помог.

— Я?!! — от такого зигзага нефор потерял равновесие и плюхнулся на пятую точку, выронив рюкзак и хлопая глазами.

— Пентаграмму-то ты сложил. Она меня и подтолкнула.

— Да я без задней мысли, машинально.

— Я тоже. Думаешь, и правда колдовать умею? — Стаська рассмеялась. — Я уже одной ногой на том свете была и схватилась за соломинку, — рука снова легла на грудь, нащупав спасительный конвертик. Теперь он не жёг, болтался на шее спокойно и незаметно, как всегда. И если б не случай, она никогда не догадалась бы, какая в нём заключена сила. — Поддалась озарению. Увы, других вариантов не было.

— Других и не надо, — Колян пришёл в себя, застегнул рюкзак. — Тёмыч, ты своё всё собрал? И Стаськино? Тогда валим! — и первым направился к двери.

— Хр-р-р-р-и-и-у-у-у-бр-р-х-х-бр-р-р!!!

Почему так дружно расхохотались её новые друзья, Инна сначала не поняла. А когда до неё дошло (объяснения ограничились смачными комментариями Коляна), трепетно обхватила Стаську за локоть, радея за её равновесие и самочувствие. Для неё, Инны, она стала спасительницей дважды за ночь.

Лодку нашли на прежнем месте. Ветер успел выдуть из ивовых ветвей сырость дождя, и они колыхались занавесками над злосчастной посудиной. Ребята полезли проверять её работоспособность.

— О! Отлично! — завопил нефор, задрав зад над лодкой и шаря по дну. — А ты говорил! — огрызнулся он на Артёма, который проверял целостность противоположного борта, и с ужимками передразнил его: — Ухаживать надо за спортинвентарём! Видишь, как ухаживаю? Дёшево и сердито!

— Дождю скажи спасибо, — вяло отбрехнулся приятель.

— Я и говорю! — покладисто согласился тот. — Радуйся, Стаська, не придётся тебе горбатиться всю дорогу, вычерпывая воду!

Стаська подняла опрокинутое ведёрко у самой кромки воды. Пустое. Наверное, свалило ветром, укатило. Вчерашний улов унесло в реку. Да. Знатная у них получилась рыбалка. И домой вернутся с пустыми руками. Да ещё потрёпанные снаружи и изнутри.

— Да в ней воды по колено! — вступила в спор с нефором Инна, заглянув через борт. — Она и без нас потонет, если столкнуть в реку.

— Зато течь прекратилась! — гордился хозяин судна, будто это его заслуга, и он всю ночь смолил и конопатил ненаглядное судёнышко.

— Откуда ты знаешь? Сквозь воду видишь?

Колян протянул ей ковшик:

— А вот отчерпай лодочную микстуру — сама увидишь, — оглянулся, стрельнул глазами по берегу: — Юнга! Отдыхай! За тебя сменщица работает!

Инна увиливать не стала. Скинула ботинки, закатала до колен джинсы.

Сидя на брёвнышке у прополосканного ливнем и ветром кострища, Стаська видела только растрёпанный хвостик на макушке труженицы, засевшей в недрах их ненадёжного плавучего средства, да мелькающий ковшик с дугообразным выплеском «микстуры». Взгляд её упал на Артёма. Он не сводил глаз с белокурой макушки. И лицо было задумчивое, заинтересованное. У неё ёкнуло в груди. Так на неё смотрел Ян. Вот странно: Артёма, копию брата, она никогда не путала с Яном. Словно не замечала их схожести. Сердце само отзывалось на них по-разному. Значит, внешний вид — не главное. Почувствовав на себе взгляд подруги, Артём заметно смутился, сдвинул брови, потом подхватил пустое ведро, которое Стаська подобрала на берегу и поставила рядом с лодкой, и стал помогать черпальщице. Дело пошло быстрее. Ему даже не мешало бьющее фонтаном красноречие нефора, которого пробило на словоблудие. О чём он там заливал, патетично размахивая руками, девушка не слушала. Каторжники в лодке — тоже. Они только поднимали друг на друга глаза, переговариваясь, на мгновение сбиваясь с ритма, и снова над бортами в разные стороны хлестала вода.

Когда загрузились и отчалили, сразу все повеселели. Хотелось поскорее убраться с острова, где они чуть не остались навсегда. Вряд ли когда-нибудь их снова потянет сюда на рыбалку. Даже если рыба сама станет запрыгивать в ведро.

Течь в лодке, как и говорил Колян, прекратилась. За ночь доски разбухли и сплотились. Можно сидеть спокойно, наслаждаться видами и мерным покачиванием. Но у Стаськи было не то настроение, тем более желания такого не возникало. Артём снова грёб. Сильно, уверенно. И лодка шла ровно и быстро. Смотрел он только по сторонам, да ещё оглядывался назад, на приближающийся берег. На Инну не взглянул ни разу, даже по ошибке. Она его железной выдержки не имела, бегая глазами вокруг и неизменно возвращаясь к гребцу. Стаська изо всех сил сдерживала улыбку. Интересно, как она и Ян выглядели со стороны? Да и какая, в конце концов, разница, как выглядели. Она бы согласилась сейчас на любые перемигивания и насмешки друзей, лишь бы он был рядом. Даже на злоехидные выпады нефора.

Пляжный песок захрустел под килем, когда лодка на всём ходу врезалась в него. Нефор разразился победным кличем и стал собирать вещи, вытаскивая их на берег, от избытка эмоций подбадривая друзей и себя заодно бестолковыми восклицаниями, вроде «Ну, наконец-то!» и «Теперь сам чёрт нам не указ!». Артём помог девушкам выбраться из лодки, придерживая их за руку, по-прежнему не глядя в лицо четвёртому, случайному члену их команды. Стаська, очутившись на безопасной тверди, вздохнула с облегчением. Инна же, судя по обескураженной физиономии, чувствовала себя не в своей тарелке, но пока помалкивала, только трепетала ресницами. Нежданные спасители, а потом ещё друзья по несчастью, не сговариваясь, приняли её в свою компанию и теперь вели, видимо, к себе домой. Они вернулись в обыденную жизнь, оставив за спиной неурядицы, и как себя вести в подобной ситуации, она не представляла. А что скажут их родители, когда она заявится нежданно-негаданно? Где её подобрали? Под кустом на острове? Это ли её смущало или другое что, выпытывать было неловко. Ладно, потом выяснится.

Друзья, нагрузившись рюкзаками и торбами, шли в посёлок по старой тропинке. Колян непривычно задумался, глядя под ноги. Артём целеустремлённо смотрел вперёд и молчал. Девушки замыкали процессию. Стаська только сейчас почувствовала, как приятно дышать свежим и ещё по-летнему тёплым воздухом (вечера и ночи уже были осенними), и ловила себя на ощущении, что возвращается домой после долгой отлучки. Хотя какой дом? Она впервые приехала сюда в гости. Инна отобрала у подруги сумку, чтоб разделить ношу по справедливости, шла рядом и озиралась по сторонам, не упуская из поля зрения ни резвящуюся в куче песка ребятню, ни длинные глухие заборы, ни опрокинувшиеся на них густые кроны деревьев, ни скучающих на лавочке бабулек, от нечего делать перемывающих косточки соседушкам, словно не доверяла своим глазам и ожидала очередной подвох. Даже двоих щенков, похожих на пятнистые колобки, которые уморительно и неуклюже наскакивали друг на друга, выясняя, кто главный, подозрительно проводила глазами.

— Никогда здесь не была? — спросила Стаська, заранее зная ответ, но пытаясь отвлечь подругу и снять напряжение. Та отрицательно помотала головой. — Здесь Колян живёт, а мы с Артёмом в гости приехали к его бабушке. Хороший посёлок, тихий и чистенький. Но задерживаться здесь мы не будем, — она глянула на спину друга, которая всё слышала, ожидая подтверждения. Парень, не поворачиваясь, кивнул. — Вот только отдохнём немного, проверим порядок в доме и огороде — и домой.

— Угу. Я с вами. Отцу сказала, что у Светки заночую, — Инна споткнулась на ровном месте, покраснела. — Если узнает — убьёт!

Глава 4

Проблемы и решения

— Привет, сони! — дверь кухни открылась без стука, впуская высокого костлявого парня в белой футболке, глаженых синих джинсах и такой же джинсовой бейсболке, которую тот смахнул с головы, переступив порог.

Завтракающие друзья разом обернулись на бесцеремонного визитёра, не удосужившегося постучаться, видимо, решившего, что кухня не спальня, и ни за чем интригующим на ней хозяев не застать. Стаська подавилась, от неожиданности проглотив недожёванное, и выдавила:

— Доброе утро.

— Утро у добрых людей начинается с рассветом, — прямолинейность гостя, читающего воспитательные нотации хозяевам, когда те только-только продрали глаза, извиняло разве что близкое знакомство да неурядицы, пережитые сообща. Подойдя к столу и приземлившись на пустой стул, не дожидаясь приглашения, он с небрежной ухмылкой бросил девушкам беззлобный упрёк, в котором слышалась насмешка: — В десять часов только лежебоки встают, им времени не жалко и дел никаких нет.

Обижаться не нефора смысла не было, и подруги благоразумно пропустили его нравоучения мимо ушей, только ускорились в поглощении творожной запеканки. Ибо опасались, что дальше последует философическое умозаключение в перьях абстракционизма, способное отбить даже зверский аппетит. А посему затягивать трапезу не стоило. Таковы нестандартные личности. Впрочем, нефором его теперь называть язык не поворачивался. Как и Коляном. По возвращении с острова, в тот же день, он сбрил крашеный гребень, смыл татушки и забросил в дальний угол свой прикид. К неописуемому восторгу родителей! В бритом и цивильном виде он выглядел гораздо симпатичнее и, как ни странно, умнее. А настоящее его имя — Николай Градов — звучало благородно и даже аристократично. И вообще, на Стаськин вкус, намного благозвучнее, чем Альберт Ким. Такое имя только по дури можно уродовать! Правда, к нему ещё нужно было привыкнуть.

— Ты куда собрался-то? — перехватил инициативу разговора Артём, откладывая недоеденный бутерброд.

— Как это куда?! — возмутился такой забывчивости приятель. — Ты же вчера говорил, что, мол, хватит, порядок навели, пора возвращаться. Ну вот, я и решил: вместе с вами поеду.

— Так у вас же занятия ещё не начались, — отложенный бутерброд, смирившись со своей участью, снова полез в рот, дающий ему передышку только во время разговора, но ни малейшего шанса — на выживание.

— Да я… знаешь… не вернусь в колледж, — парень как-то замешкался, отвёл глаза, и по бритым щекам разлился нежный румянец, делая лицо совсем мальчишеским, застенчивым, даже отдалённо не похожим на недавнюю нефорскую физиономию, нахальную и самоуверенную.

— О как! — огрызок бутерброда снова получил передышку, но ютился на столе так затравленно и одиноко, что Артём сжалился над ним и забросил целиком в рот. Ухмыльнулся, глядя на гибкие сильные пальцы приятеля, машинально лепящие из хлебного мякиша чашу цветка (кстати, очень здорово лепящие!), и, подражая ночному кошмару, поинтересовался: — Вы что же, юноша, собираетесь бросить учёбу? Разочаровались в слесаре-универсале?

Николай вздрогнул и зарделся весь целиком, включая уши и шею до самого выреза футболки. Уже готовый цветок безжалостно скомкался в кулаке. Зато голос обрёл твёрдость, а плечи решительно расправились:

— У меня на чердаке стоит сундук. Туда я складывал свои рисунки, лепные фигурки… ну, и всё такое… Я хоть и не осмелился пойти в художники… да и не верил никто… отец говорил: блажь, баловство… но выбросить рука не поднялась… — он снова примолк, но не смущённо, а словно бы вглядываясь в невидимые другим запечатлённые образы и оценивая их.

— А теперь провёл ревизию творческого наследия? — подтолкнул его исповедь Артём, намеренно придавая разговору шутливый настрой, чтобы сгладить его остроту.

Ответом ему стала кривая ухмылка, соглашающаяся с шуткой, но не меняющая твёрдо принятого решения:

— А знаешь, здо́рово!.. я понял, что сто́ю куда больше, чем слесарь. Этот… Мольберт, чтоб его… прав! Можно профукать свою жизнь впустую, бесполезно. Просто испугаться своего дара, не поверить, отмахнуться. Свернуть со своей дороги!.. У меня, не поверишь, душа горит… и руки… ну, то есть… сами собой… — скомканный цветок снова выпускал лепестки, послушно изгибая их под властными умными пальцами, округлял чашечку, ему только цвета не хватало, чтобы задышал, как настоящий. И Стаська не утерпела, капнула из ложечки вишнёвым вареньем, оживляя творение. Скульптор рассмеялся и галантно преподнёс даме пунцовый бутон на ладони. Артём с Инной озвучили шутливые овации, и дружный смех растопил напряжение.

Стало просто и весело.

— И куда же ты теперь? — выяснял подробности нового плана Артём. — В художественное училище? Но осенью приёмная комиссия уже не работает…

Стаська склонилась к Инне, спросила шёпотом:

— А ты в университете на каком курсе учишься? — её беспокоил совсем не этот вопрос, а какое-то потерянное состояние девушки. Они жили в посёлке третий день. Хотели уехать раньше, но что-то не ладилось со здоровьем. Хуже всех чувствовала себя Стаська. Ей то становилось легче, то она пластом валилась на кровать, лишённая сил. Слава Богу, старение не возобновлялось. Видимо, ночные экзекуции на острове выбили из привычного ритма организм, и он никак не мог войти в норму. Артёма тоже познабливало, но он терпел и не признавался, только бледность его выдавала. А Инна? Не жаловалась. Заботилась о своей спасительнице, что-то там стряпала на кухне, старалась быть полезной, но иногда не могла скрыть слабости, и руки предательски дрожали. Успокаивало всех троих одно: это временно, переломный период, и лечения особого не требуется, скоро всё наладится. Оно и наладилось. Всё вернулось в свои берега. Только… Инна ходила какая-то пришибленная, виноватая. Может, ждала, что её будут совестить за готский ритуал? Выспрашивать подробности, унижать, мол, как она до такого докатилась. В присутствии Артёма вообще замирала, боясь дышать. К Стаське же, наоборот, прикипела, как к родной, старалась быть рядом, словно она могла её заслонить от всех бед. А может быть, дело было совсем в другом, о чём она не откровенничала?

Николай приходил их проведать по несколько раз на день. Он, по всему видать, маялся теми же недомоганиями, вот и тревожился за друзей. Но всё обошлось. А Инна, как прихваченная морозом былинка, так и не оттаяла. Её боль была не в теле, в душе. А туда без приглашения не вламываются.

— На четвёртый перешла, — охотно откликнулась девушка. Тяжело, наверное, всё держать в себе, гонять из угла в угол сомнения. Непритворное участие в такие моменты особенно ценится. — Скоро к занятиям приступать, а я пропала…

— А почему ты не позвонишь домой? Боишься отца?

— А что я ему скажу? — Инна сморщила нос, как от боли. Или пыталась прогнать подступающие слёзы. — Соврать не сумею. Он в два счёта раскусит.

Да, подумала Стаська, с такими говорящими глазами скрытничать лучше и не пытаться. Может, она потому и прячет их от Артёма? О том, что в ней проснулось чувство к её другу, она догадалась женским чутьём. Но сердечный сюрприз Инну отнюдь не обрадовал (ещё бы: при таких обстоятельствах!), а испугал, и она безуспешно пыталась с ним справиться, побороть. По крайней мере, не старалась понравиться Артёму, не строила глазки, не заводила разговоры. Наоборот. Или Артём ей что-то сказал? Отрезвляющее? Тогда, в лодке, когда они отчерпывали воду? Оттого она и страдает? Стаська перевела взгляд на друга и заметила, что мужской разговор ничуть не мешает ему прислушиваться к женскому. Она поспешила переключить внимание на параллельную беседу, где на кону стояла судьба творческой личности.

— Поеду к тёть Нине. Отцова сестра. Я у неё и жил. Она хорошая, любит меня как сына. Своих-то детей у неё нет…

— Я про учёбу, — перебил Артём. — Придумал уже, как быть?

— Пока не знаю, — огорчённо вздохнул опоздавший со своим решением живописец. — Надо поспрашивать у кого-нибудь…

— А давай отведём Колю к твоему знакомому! — осенило Стаську. Ага! Вовремя она! Не прошляпила момент! — А? Артём? Ну, к художнику, что живёт в Зелёном посёлке!

— К Серову? — взлетевшие брови наморщили лоб друга. А и правда! Как он сам не сообразил.

— Ты говорил, что он ищет помощника, — продолжала раскручивать загоревшуюся мысль идейная вдохновительница. — Заодно и подучит чему-нибудь. Поможет подготовиться к поступлению на будущий год.

Артём взглянул на приятеля, у которого уже в глазах вспыхнул интерес. Его согласия можно было бы и не спрашивать, оно было написано на лице, но не мешало расставить все точки над i.

— Ты как? Не против?

— Я только за! — обрадовался найденному выходу отчаявшийся Николай. И тут же спохватился: — А вдруг не возьмёт?

— Раньше брал, — Артём снял со стола руки, чтобы не мешать Инне собирать посуду. Пора было идти на автобусную остановку. — Покажешь ему свои рисунки. Через год, кстати, его подмастерья поступали в училище. Он гордится своими учениками, и они его не забывают. Своей семьи у него нет, но её заменяет круг соратников. Вобщем так, если согласен, беги за вещичками. У нас до отъезда осталось двадцать минут.

— Мой рюкзак на крылечке, — ухмыльнулся предусмотрительный протеже. — Это вы со своими подсуетитесь. А я хоть сейчас готов.

К автобусной станции шли центральной улицей, асфальтированной. Широкая, она позволяла идти не друг за другом, а рядом, нога в ногу. Хвостом за ними растянулась свора разнокалиберных шавок (и откуда столько набежалось!), провожая многоголосым лаем. Со скуки и от безделья они без устали драли глотки, стараясь перетявкать своих лохматых конкурентов. Им басовито вторили цепные псы из-за заборов. Так что торжественное прощание с музыкальным сопровождением было организовано на высшем уровне. Ещё круче, чем скрипучая дверь избушки. Местный уроженец не обращал на них внимания (если не считать замечания в самом начале: «Почётный эскорт! Ишь как расстарались!»), ибо его распирали вопросы, которыми он осыпал Артёма без остановки: а он в какой манере пишет? а выставки картин устраивает? а чем ему надо помогать? — и всё в этом роде. Ответы приятеля ясности не вносили: откуда мне знать; сам спросишь; на месте сориентируешься — другой бы приуныл и отстал, но загоревшийся перспективой художник бурлил эйфорией, не замечая досады друга. А вот Инну брехучая стая явно тревожила, она вцепилась в Стаськин локоть и поминутно оглядывалась. Никто этого не замечал, она ведь не жаловалась. Только Артём как-то невзначай замедлил шаг и перетянул Николая во второй ряд, отгородив девушек от собак.

— Здрасьте, тёть Шур.

Вдоль обочины шла давешняя женщина, держа за руку девочку лет пяти. Увидев чудесным образом преобразившегося соседа, она остановилась с открытым ртом, не веря своим глазам. Но быстро взяла себя в руки, видимо, приписав чудо перевоплощения своим воспитательным талантам:

— Доброго здоровьечка, Николай Ляксандрович.

Стаська прыснула в кулак и долго потом оглядывалась на блюстительницу традиций и нравственности. Та остановилась и, тыча пальцем в сторону удаляющегося соседа, что-то внушала своей внучке, которая вертела головой по сторонам и вырывала ручонку.

Автобус был старенький, с низкими спинками сидений — не к чему голову прислонить. Ну да ничего, путь недлинный, ребята спать всё равно не собирались. Разделившись парами, они заняли места согласно купленным билетам: девочки впереди, мальчики — за ними. По дороге Николай продолжал строить планы, ничуть не смущаясь молчаливостью соседа. А тот слушал вполуха, с трудом отрывая взгляд от идеального профиля и белокурого хвостика на затылке с колечками на концах, подрагивающими от тряски, чтобы бессмысленно таращиться в окно. Может, и зря он тогда, в лодке, ей брякнул, сгоряча не взвесив ответной реакции. Когда на его вопрос: «Ты хорошо знаешь этих го́тов?» — она простодушно сказала: «Они просто мои друзья», он, разозлившись, рубанул с плеча: «В народе говорят: спроси, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Я с кем попало не дружу». И тогда она замкнулась. Ни разу с ним не заговорила. А на его редкие обращения отвечала односложно, опустив глаза и краснея.

Размеренный механический голос радио сработал будильником, остановив беспорядочно бегущую мысль, как предутренний сон:

— Площадь Ленина. Конечная остановка. Уважаемые пассажиры, пожалуйста, не забывайте в салоне свои вещи, — дорожную расплывчатость смыло волной, окуная растрёпанное сознание в шумную городскую суету.

Приехали. Ну, вот и кончились неприятности. Артём глубоко вздохнул, стряхивая с себя преследующее наваждение. Снова всё пойдёт по-старому, а эту дурацкую поездку он забудет, как ночной кошмар. Но где-то в глубине груди защемило тоскливо и горько, отказываясь повиноваться. Будто он отворачивался и уходил безвозвратно от чего-то важного в своей жизни, необходимого как воздух, без чего всё вокруг теряло смысл.

— Ну… давай, Артём, — Николай протянул ладонь для прощания. — Не забудешь про меня?

— Я же сказал, — крепкое рукопожатие не было рассчитано на чувствительные пальцы художника, который сморщился и, освободив руку из дружеского капкана, замахал ею в воздухе. — Созвонюсь с Серовым, договорюсь о встрече… Извини, я машинально.

— Зато от души, — пошутил приятель, сгибая и разгибая фаланги, проверяя их на предмет целостности. — Тогда я на телефоне, жду от тебя вестей. Девочкам — салют! Категорически я не прощаюсь. Надеюсь, скоро свидимся! — приветственный жест соединился с одеванием бейсболки, и парень, крутанувшись на сто восемьдесят градусов, потопал к своей тётке.

Артём обратился к Инне:

— А ты далеко живёшь?

Она заморгала и еле удержалась, чтобы не втянуть голову в плечи:

— Нет, рядом. На Пушкинском проспекте. Дальше я сама, — смутилась сильнее и забормотала скороговоркой: — Спасибо вам за всё. Вы столько для меня сделали… Даже не знаю, что со мной было бы…

— Значит так, — перебил её Артём, — кончай молоть ерунду! Показывай, куда идти, доведём тебя до квартиры.

Удивлённые ресницы взлетели выше облаков. Этого девчонка не ожидала. А он в который раз был поражён этим чудом своевольной природы, которая, как скульптор, одних людей вытачивает придирчиво и кропотливо, не допуская малейшей ошибки, крохотного изъяна, других — лепит кое-как, особо не заморачиваясь. И в который раз не подал виду, что поражён. А может быть, он преувеличивает? И чуда никакого нет? Обычная симпатичная девчонка, каких тысячи. Вон нефор, даже внимания на неё не обратил. А к Стаське клеил поначалу.

Стаська, увидев испуг подруги, обняла её за плечи:

— Мы просто убедимся, что ты благополучно добралась до дома и никто тебя по дороге не обидел, — и, догадавшись о подоплёке мыслей Артёма, про себя добавила: «И что не свернула в какую-нибудь подворотню от страха перед наказанием».

Идти было действительно недалеко. Кто же не знает Пушкинский проспект в центре города! Главную артерию, пролёгшую не просто в элитном районе, но в сердцах жителей. Он славился роскошными липовыми аллеями, приветливо шелестящими листвой с весны до осени, а осенью, любимой порой поэта, горящими жарким неугасимым пламенем, под зимним солнцем — сверкающими белоснежными гроздьями, радующими глаз. Здесь назначали свидания, устраивали деловые встречи, шумные праздничные шествия с флагами и оркестром, концертные выступления самодеятельных коллективов — и на всё это снисходительно взирало насмешливое око кудрявого гения, застывшего высоко на гранитном постаменте возле фонтана.

По дороге Стаська расспрашивала подругу, есть ли в это время кто-нибудь дома, не потеряла ли она ключ, какие лекции и преподаватели в университете ей больше нравятся, не разочаровалась ли она в выбранной специальности и так далее. Надо было отвлечь девчонку от страха перед отцом («Убьёт!»), спеленавшего её и превратившего в гуттаперчевую куклу. Артём, видимо, тоже помнил женский разговор, к которому он «не прислушивался», о чём красноречиво свидетельствовало его решение проводить. Парень шёл молча, но заинтересованно поглядывая по сторонам. Кого он искал глазами? Го́тов? Их развратного гуру? Но они, если и появятся, то не раньше вечера. Спрашивать при Инне было неловко, да он и не признается.

Вынужденная отвечать на Стаськины вопросы, Инна слегка отмякла. В самом деле, не будет же отец её убивать при посторонних. Правда, это была всего лишь отсрочка, но она давала возможность подышать напоследок.

Культуролог с философского факультета! Артём, вроде бы не слушавший девчоночьей болтовни, презрительно фыркнул. То же мне, специальность (Инна опасливо на него покосилась), впрочем, для женщины — подходяще. Прекрасная половина человечества в этом самом прекрасном должна разбираться с закрытыми глазами.

На проспекте ничего интересного не было, обычные будни города. На лавочках под деревьями сидели пенсионеры, редкие прохожие шли по своим делам, знакомых среди них не было. Рабочий день не кончился, и трудовой люд наводнит улицы ближе к вечеру. Дошли до фонтана, возле которого две женщины, переговариваясь между собой, кормили голубей, разбрасывая по сторонам какие-то зёрнышки. Сизари, шумно хлопая крыльями и поднимая клубами пыль, дружно вспархивали и перелетали от одной россыпи к другой.

Инна остановилась:

— Нам туда, — глаза друзей проследили за её рукой. — Дом 11 «Б».

Ага, значит, из родительских окон сам проспект не виден, а виден только дворовый садик. Стаська рассмеялась.

— Чего? — не поняла подруга.

— Да так, не обращай внимания, — и чтобы та не обиделась, подумав невесть что, пояснила: — Просто я классный руководитель 11-го «Б». Теперь и твоим буду.

Когда лифт поднял их на шестой этаж, Инна стащила с плеч рюкзачок и зарылась в нём в поисках ключа, но Артём не стал дожидаться, шагнул к двери и решительно нажал кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу, словно за ней дежурили. На пороге стоял высокий мужчина лет сорока пяти, чем-то напоминавший Штирлица, вернее, Вячеслава Тихонова. Такой же классический нос, серьёзные серые глаза. Артистичной красоте, правда, мешали тёмные круги под глазами, небритое лицо, встрёпанные волосы (кстати, того же цвета, что и у дочери, только посеребрённые на висках), сводя на нет эффект экрана. Взгляд мужчины сразу остановился на Инне, и Стаська заметила, как расслабленно опустились его плечи, но он ничего не сказал, сражённый внезапным появлением пропавшей дочери в сопровождении незнакомой компании.

Артём не стал дожидаться, когда он придёт в себя (да ещё неизвестно, как придёт), и перехватил инициативу знакомства, протянул руку первым:

— Я Артём. Нам нужно поговорить.

Тот, скорее, рефлекторно сунул ему свою ладонь, позволил её сжать и, ещё раз взглянув на дочь, словно желая удостовериться, что он не принял желаемое за действительное, кивнул на приоткрытую дверь комнаты:

— Прошу ко мне в кабинет.

Когда мужчины скрылись, Стаська взглянула на подругу. Та прикусила губы и зажмурилась. Втолкав оцепеневшую девчонку в квартиру, она захлопнула входную дверь и огляделась. Прихожая была просторная, современная. С большим зеркальным шкафом медового цвета, настенной лампой дневного света в форме ракушки, небольшим диванчиком у круглого столика с телефоном, отрывным блокнотом и ручкой в подставке. Усадив Инну, девушка присела перед ней на корточки:

— Ну, ты чего?

— Он всё расскажет отцу, — с ужасом пролепетали искусанные до пунцового цвета губы.

Стаська улыбнулась, сжала её руки в своих:

— Не бойся. Артём всё уладит. Вот увидишь! — потом хлопнула её по коленке: — И нечего тут сидеть! Пойдём в комнату.

Инна послушно поднялась и, подцепив одним пальцем, как крючком, рюкзачок, поволокла его за собой. Стаська ничуть не кривила душой. Она хорошо знала своего друга, он умел улаживать конфликты, авторитетно выстраивая аргументы и гася возмущение на корню.

Девушки зашли в гостиную и тихонько сели в дальнем уголке. Большой диван под сенью торшера приютил обеих. Стаська с любопытством оглядывала профессорские апартаменты. Книги, книги, книги… В огромных, до потолка, книжных шкафах. Деревянные, старинные, наверное, ещё со сталинских времён, они поблёскивали тёмным лаком, их стёкла отражали свет торшера, и казалось, что это внимательные глаза, следящие за каждым движением людей. Не иначе, достались от дедушки, некогда возглавлявшего кафедру марксизма-ленинизма. В отцовском логове тоже, наверняка, от книг не продохнуть, но там все не поместились. У Стаськи дома, конечно же, была своя библиотека, филологу без неё никуда, но своим богатством и разнообразием она далеко уступала тутошней. Завидовать она не стала. Из гостиной две двери вели в соседние комнаты: одна — в кабинет отца, он же, надо полагать, и его спальня, другая — видимо, в комнату дочери. Обычно своих подружек Инна уводила к себе (особого ума не надо, чтобы до этого додуматься: так водится), понятное дело, там уютный девичий мир, отгороженный от постороннего внимания, и есть чем интересным заняться. Но сегодня был не тот день. И интерес был только один — за дверью отцовского кабинета.

Стаська ещё раз обвела глазами гостиную. Всё чисто и прибрано, но… чего-то не хватало. Она заметила в простенке портрет. Молодая женщина. Смеётся. Да так заразительно, что собственная улыбка растягивается сама собой, хотя вовсе не к месту, ситуация не располагает.

— Это твоя мама? — в ответ кивок опущенной головы и хлюпанье носа. — Красивая… А где она сейчас? На работе?

— Она умерла четыре года назад, — Инна выпрямилась, вытерла мокрые щёки.

«Вот оно как… — застучало молоточком в Стаськиной голове. — А дочка-то вся в маму. Наверное, и смеётся так же. Жаль, не довелось увидеть. Значит, она — всё, что у отца осталось от жены». Расспрашивать, как это случилось, язык не поворачивался. Не так уж много прошло времени, воспоминания и без того болезненные. Но Инна сказала сама. Молчать было ещё тяжелей:

— Саркома. Быстротекущий рак. Сгорела за месяц. Отец не спал ночами, не отходил от неё. Он очень её любил. А когда её не стало, потерял голову, — она больше не плакала, не хлюпала носом, а, заложив под колени руки и опершись на диван, просто смотрела в пустоту и говорила. А может, не в пустоту, а куда-то туда, в прошедшее, в исчезнувший семейный уют, который не замечала, пока был.

Как ни странно, горькая память вдохнула в девчонку силы. Она стала серьёзной и спокойной. Внешне. И, кажется, даже взрослей. Стаська по-прежнему ни о чём не спрашивала, только слушала, затаив дыхание. А она выплёскивала накопившееся:

— Нет, он не стал пить, как это обычно бывает, — рвущееся из души откровение сокрушило плотину скованности, слова сами спешно выныривали из глубинных омутов и текли, текли рекой. — Не рыдал в истерике, никого не обвинял, не жаловался… После похорон сразу вышел на работу: мол, наши семейные проблемы никого не касаются, а студенты ждать не будут, у них сессия на носу. И меня гонял в университет по расписанию…

— А ты?

— При нём не плакала, только ночью, тайком. Целый день он пропадал на кафедре, а я к его приходу наводила порядок и готовила ужин, чтобы дом не казался склепом.

— А может, у него появилась другая женщина? — осторожно предположила Стаська. Что, кстати, было вполне естественно. Довольно молодой мужчина, хорош собой, профессор, обеспечен выше крыши, вдовец. Одиноких женщин среди преподавателей пруд пруди (ушлых студенток тоже исключать не стоит), такой шанс упустить — грех.

Инна как-то невесело усмехнулась.

— Другая?! — с неподдельным сомнением вырвалось у неё. — После мамы все женщины казались серыми мышками. Дело не в этом.

— А в чём?

— Он просто боролся со своим горем. А я… на меня он обрушил всю свою нерастраченную любовь. Каждый мой чих приводил его в панику, и он тащил меня ко врачу. Строго следил за моим питанием, внешним видом, сам покупал мне одежду… Даже с подругами, которых раньше едва удостаивал взглядом, перезнакомился.

Стаська невольно улыбнулась, утешительно погладила девушку по спине. Другим девчонкам такого внимания от отцов не перепадало. Радоваться ему или противиться? Она представила жизнь дочери, каждый шаг которой под контролем. Да что там шаг! Планы, мысли, вкусы, выбор друзей… Нет. Лично она на такое не согласилась бы.

— И ты не выдержала?

— А ты бы выдержала?! — чуть не подскочила девчонка. — Каждый день выслушивать нотации о приличном поведении, о скромности, о грязных соблазнах, идущих по пятам за красотой, — она сбилась, смутившись, и пояснила: — Отец считает меня красивой, как мама, но не гордится этим, а боится. Говорит, что истинные друзья должны видеть не внешнюю красоту, а внутреннюю. Природный дар не моя заслуга, выставлять его стыдно, как ворованное.

Стаська аж поперхнулась, но вовремя прикусила язык, готовый ляпнуть: «Чушь несусветная!», вместо этого прозорливо предположила:

— И ты стала вести двойную жизнь?

— А что ещё оставалось? Ругаться и доказывать своё право на личную жизнь? Его тоже жалко. Он ведь не со зла, просто тревожится за меня. И я ведь люблю его. Но мне нужна была отдушина, и я нашла компанию из тех, кого отец не одобрил бы…

— Го́тов?

Инна не ответила, опустила голову и сцепила пальцы в замок.

Стаська накрыла ладонью побелевшие от напряжения острые костяшки, посмотрела на дверь кабинета. Разговор за ней длился уже около часа. О чём — слышно не было, только бу-бу-бу, сначала — исключительно Артёмовское, потом эстафету принял профессор, а теперь доносилось невнятное двухголосье диалога. Но, слава Богу, ни криков, ни ругани, ни кулаком по столу! Может, всё и обойдётся, дипломатия должна переупрямить несговорчивость.

***

— Насилием никогда не удавалось решить никакую проблему. Вы, историк, это должны знать лучше, чем кто-либо другой, — мягко, но непреклонно оценил Артём воспитательную тактику Владимира Петровича.

Разговор за закрытой дверью давно миновал кризисную стадию, когда можно было опасаться нервной вспышки, бесконтрольной ругани и угроз. Войдя в кабинет и указав гостю на кресло, профессор первым делом взялся за телефон, чтобы оповестить полицию, приступившую к поискам Инны, что пропажа нашлась. Потом глубоко, облегчённо вздохнул и устроился у стола, напротив, внимательно разглядывая незнакомца и ожидая объяснений. Впрочем, его вид, хоть измученный и помятый, был вполне адекватный, и парень перестал опасаться истерики.

Артёму пришлось рассказать отцу островную эпопею, связавшую его и Стаську с неосторожным профессорским чадом. Ну, не совсем уж в подробностях, иначе пришлось бы вызывать неотложку. Про инициацию сказал, что разглядеть толком, в чём она заключается, не успели — разогнали поганцев. А вот про двойников, изрядно посомневавшись, он всё-таки выложил. Как оказалось, не зря. Риск был, и немалый. Однако, несмотря на академическое образование и солидный преподавательский стаж, Владимир Петрович обладал обширным кругозором и не был зациклен на прописных истинах учебников, проявлял интерес к так называемым альтернативным теориям происхождения человечества и всему тому, что официальная наука не признаёт, даже сам проводил какие-то эксперименты втайне от узколобых коллег. Посему он слушал спасителя Инессы, открыв рот, и его лицо, кроме страха за дочурку, демонстрировало ошеломление исследователя, получившего неопровержимые доказательства существования иных миров, невидимого эфира. Он не усомнился в правдивости истории. Тем более что рассказчик на сумасшедшего не был похож, на авантюриста тоже. Интересно было бы побеседовать с ним на эту тему пообстоятельнее, но не сейчас… Артём же справедливо рассудил, что умалчивание главных событий сыграет злую шутку в судьбе Инны. Рано или поздно что-то просочится, и тогда этот важный и трудный разговор, предпринятый с целью налаживания взаимопонимания, обернётся своей противоположностью.

— Какое насилие! — возмутился профессор. — Я сам противник радикальных мер наказания, моя дочь не знает, что такое отцовский ремень!

— Ударить можно не только ремнём, — не отступался Артём, заняв в беседе позицию равного с умудрённым жизненным опытом родителем. — Но и словом. Даже намёком. Или подозрением. Знаете, как в Индии говорят: «Не бей женщину даже цветком!». Если бы она была ребёнком, то воспринимала бы вашу опёку как само собой разумеющееся. И то, до поры до времени. А взрослая девушка просто взбунтовалась, хоть в открытую смелости и не хватило. Впрочем… я думаю, она просто вас щадила.

— Вы так считаете? — растопыренная пятерня гребёнкой вошла в светлую шевелюру надо лбом и промчалась по ней до затылка. Причёска приобрела форму. Но голова, не оценив гребёнкиных стараний, встряхнулась в такт следующей мысли, рассыпав мягкие колечки по сторонам, как белокурый хвостик в автобусе, заставив сердце Артёма на мгновение остановиться. — Со смертью Наташи она очень изменилась. Как-то разом повзрослела…

— А вы? Разве нет? — Артём, как сел в самом начале на краешек кресла, так и не сдвинулся, не привалился на спинку. Собственная спина стала уже деревянной, не требуя подпорки, но изначальная напряжённость беседы не позволяла этого заметить. И только теперь он расслабил ноющие плечи. — Общая боль должна бы вас сблизить, соединить. Так нет же, она превратилась в противостояние: кто кого переборет.

— Мне кажется, Инна сильно отдалилась от меня…

— Владимир Петрович, поверьте, она вас любит. И страдает от того, что приходится вас бояться.

— Знаете, Артём, — вдруг улыбнулся отец с такой нежностью, что лицо сразу помолодело, и небритость была тому не помехой, — она ведь очень чистая девочка, ласковая. И красивая, правда?

— Да, — согласился тот, с ужасом чувствуя, что скулы, уши и шея заливаются краской, и он бессилен предотвратить позор. Но его собеседник смотрел уже не на него, а на портрет на стене. Будто бы оправдываясь перед своей Наташей: — Далеко не все молодые люди способны к благородным отношениям с девушками. А её внешность притягивает магнитом… всяких, особенно тех, кого не надо. Я хотел уберечь…

— Строгостью и запретами?

— Н-да… — Владимир Петрович опустил голову и, хоть ничего больше не добавил, сам тон невразумительного ответа с сожалением говорил о признании своего поражения на ниве воспитания. Потом усмехнулся: — Как тут не вспомнить Грибоедовского Фамусова: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!»?

В данный момент Артём был благодарен создателю за то, что отец Инны на него всё ещё не смотрел, ибо нелепое смущение, кумачом полыхнувшее на лице, неохотно сдавало позиции. Тем не менее он не дал себя сбить бессмертной цитатой классика, и вернул разговор в прежнее русло:

— То, что с нею произошло, превосходит все наказания…

— Разумеется! — встрепенулся, как ошпаренный, профессор. — Я всё понял. Я вам очень благодарен, Артём, и вашей подруге… простите, она не ваша жена?

— Нет, мы дружим ещё со школы. А теперь она невеста моего брата.

— О-о! Тем более. Вы что-то вроде рыцаря — спасли и защитили сразу двух девиц!

Снова поклон создателю! Бури, которой боялся не только Артём, но и девчонки, мышками затаившиеся в другой комнате, теперь можно не опасаться. Тучи растаяли. А выясненные обстоятельства требовали разрядки в шутках и смехе.

Мужчины дружно рассмеялись и согласным рукопожатием скрепили взаимное расположение и понимание.

***

Когда открылась дверь кабинета, девчонки притихли и настороженно вытянули шеи. Мужчины, возникшие на пороге, улыбались — оба! Инна не верила своим глазам. И Артём, поймав её недоумённый взгляд, неожиданно подмигнул, чем сбил её с толку совершенно. Отец же как ни в чём ни бывало поинтересовался:

— А вы чего такие пришибленные? Напугал кто? — шагнул к Стаське, протянул руку, она машинально вложила в неё свою. — Меня зовут Владимир Петрович, — и на её отклик «Стася» завершил этикет знакомства: — Очень приятно. Ну, что, молодые люди, может быть, чаю?

Стаська уж приготовилась отказаться, мол, спасибо, как-нибудь в другой раз, но Артём её опередил:

— С удовольствием.

Она с удивлением посмотрела на друга и вдруг поняла его мудрый ход. Оставлять наедине ещё не успевших помириться отца и дочь не слишком разумно. Лучше, если примирение произойдёт само собой в тёплой дружеской обстановке. Вместе с Инной она ринулась на кухню. А укротитель грома и молнии краем уха уловил её шёпот: «Я же говорила: Артём всё уладит».

Пока мужчины готовили стол, убирая с него вазочки и застилая скатертью (попутно профессор расспрашивал гостя о работе программиста), девушки на кухне готовили чай и бренчали посудой. У Инны дрожали руки, чашка выскользнула и, увернувшись от подставленной ладони, грохнулась на пол, разлетевшись фарфоровыми брызгами.

— Мамин сервиз, — потрясённо прошептала виновница погрома и прикусила губу.

На шум явился отец, посмотрел на осколки, на дочь и провозгласил:

— На счастье! — притянул поникшую голову к себе, поцеловал в растрёпанный хвостик. Из-за его спины трогательную сцену наблюдал «рыцарь», теперь уже подмигивая Стаське.

Чтобы разговор за столом не свернул на банальное обсуждение погоды, которое яснее ясного говорит об отсутствии общих тем для беседы, разности интересов и параллельности взглядов на жизнь, тем более досадно быстро исчерпывает себя, уступая место неловкости и вымученным улыбкам, Артём, как только расселись, сразу озадачил хозяина вопросом:

— Владимир Петрович, а почему бы вам не сделать ремонт в квартире?

Неожиданное предложение застало врасплох не только профессора, обе девушки тоже с удивлением подняли на парня глаза. По мнению Стаськи, что-либо менять здесь, обновлять, переделывать не было нужды. Это же стихийное бедствие, когда сдвигают мебель в середину, кучами укладывают барахло, накрывают всё, чтобы не обляпать, а сами проходят бочком и на цыпочках, как по разбомблённой территории. Обычно на такое решаются, когда обтрепались обои, истёрлись полы, сломалось там что-то, или соседи сверху залили. Здесь же был полный порядок. И если не грянут форс-мажорные обстоятельства, ещё лет десять можно ничего не трогать.

— Ремонт? — поднял брови хозяин. — Зачем? — он тоже не видел смысла в этой затее.

— А просто так! — широко улыбнувшись, нахально заявил Артём, развеселив всех. Даже Инна засмеялась. Впервые за время их знакомства. И Стаськин взгляд невольно обратился к фотографии на стене. Точно, она не ошиблась, магическая заразительность. Улыбка Артёма стала ещё шире. — Когда меняется что-то вокруг — меняешься сам. Начинаешь думать по-другому, и мысли приходят оригинальные, и людей оцениваешь иначе. И старые неприятности выметаются из квартиры вместе со старой обстановкой. А главное — ты сам избавляешься от хлама в душе. Некоторые именно с ремонта начинают новую жизнь.

— Гениально! — у профессора, оценившего идею по достоинству, уже нетерпеливо загорелись глаза. Но сначала он посмотрел на дочь: — Ты как?

Она ответила ему прямым взглядом, таким редким в последнее время, и с энтузиазмом с ним согласилась:

— Давай!

Дальше чаепитие покатилось как по маслу. О теме разговора никто не задумывался, обсуждали ремонт. Артём знал фирмы, которые быстро и недорого могли его сделать. Да ещё и с гарантией качества. Дизайнерские отделки, современное освещение, ламинат и прочее, прочее… без конца и без краю. В передышках пили чай и снова наливали его по кругу. Заваренный с тимьяном, он был великолепен, а печенье с миндалём (по маминому фирменному рецепту), которое пекла Инна перед отъездом из дома, все хвалили, хотя оно успело немного подсохнуть и похрустывало на зубах. Она уже без опаски смотрела в лицо Артёму, и от этого взгляда он вдохновлялся всё больше.

— Вы можете поменяться комнатами, — осенило Стаську, и, повернувшись к подруге, спросила: — Ты говорила, что твоя вместительнее?

Компания в полном составе не поленилась вскочить для осмотра габаритов Инниной спальни (с разрешения хозяйки, разумеется) и единодушно решила, что она гораздо больше подходит для отцовских книжных шкафов и всяких других учёных премудростей. Потом дружной гурьбой ввалились в кабинет и сошлись во мнении, что девушке здесь будет уютнее и простора хватит. Мнение Артёма было самым авторитетным, ибо девушки говорили о том, чего бы им хотелось, и ах, как было бы здорово то и это, а парень знал, каким способом осуществить задуманное, профессор же плохо разбирался в современных строительных и отделочных материалах, поэтому все смотрели в рот знатоку и ожидали его одобрения. Сам он периодически забывал о своём строгом имидже и «равнодушии» к виновнице нынешнего собрания, и задерживал на ней такие пламенеющие взгляды, что даже у Стаськи, когда она один раз заметила, взмокла спина. Инна же, помня о разговоре в лодке, и мысли не допускала приписать его внимание своему очарованию и объясняла его себе общей суматохой, тем не менее щёки её алели маками, а глаза сияли неземным светом.

Прощались очень сердечно, как давние друзья, обменялись телефонами, приглашались и обещались приходить ещё.

Глава 5

Возмездие судьбы

Учебный год тихой сапой подкрался к порогу, предвкушая долгую, со вкусом, пытку подрастающего поколения — в гранитных рудниках науки, а впряжённых в образовательный минимум взрослых, опрометчиво согласившихся стать родителями и учителями, — педагогической каторгой. Но первого сентября он ослабил вожжи, чтобы усыпить бдительность, врубил весёлую, оптимистичную музыку, заглушающую шум автомобильных магистралей, украсил проспекты нарядными бабочками первоклассниц, колышущимся морем букетов, толпами празднично одетых горожан, не все из которых были причастны к учёбе, однако помнили свои школьные годы и этот день свято берегли в памяти. Повсюду радовались от души, но не началу занятий, а встрече с друзьями, обмену впечатлениями, поводу удивлять и удивляться произошедшими переменами: кого-то недосчитались — отбыл в другой город или другую школу; а новенькие, занявшие их места, любопытно и опасливо приглядывались к незнакомому окружению; кто-то резко вырос и возвышался каланчой над одноклассниками, рассыпавшимися вокруг горохом, кто-то, наоборот, будто не переступал порог школы, не преодолевал рубеж летних каникул, оставшись прежним шалопаем, излюбленной мишенью для всевозможных шуточек и розыгрышей. Вчерашние мальчишки, вдруг повзрослевшие, недоверчиво трогали пушок над верней губой и косились на щебечущих девчонок, неузнаваемо преобразившихся, притягивающих взгляд необъяснимым очарованием… А и прошло-то всего три месяца, но будто годы пролегли между прошлым и настоящим. Учителей и родителей изменения почти не коснулись, на школьниках же сказались самым ощутимым образом, порой — ошеломляющим. Особенно на старшеклассниках.

Стаська, худенькая и невысокая, потерялась среди рослых, возмужавших парней своего 11 «Б», чувствуя себя не классным руководителем и даже не сверстницей, а семиклашкой, по ошибке заскочившей к выпускникам. Девчонки, загоревшие и похорошевшие, будто сошли со страниц журналов. Впору было растеряться перед ними и сконфузиться. Но они встретили любимую учительницу бурным восторгом, засыпав цветами и комплиментами, оглушив смехом и поздравлениями, и она мгновенно ощутила себя в привычной среде своих учеников, бесшабашных и отзывчивых, ленивых и старательных, шкодливых, растяпистых, но порой — гениальных.

И вот теперь, когда короткие занятия первого учебного дня закончились, улеглась праздничная суматоха в коридорах, она осталась одна в пустом классе. Откинувшись на спинку стула, она огляделась: цветы, цветы, цветы… На столе, на подоконниках — в вазах, а те, что в вазы не поместились, — в вёдрах на полу под доской. Было в этом что-то жутковатое. Как на похоронах… Затренькал телефон. Артём. Что такое случилось?

— Ну, ты где? Ждём тебя, ждём. В школу охранник не пускает.

— Я сейчас!

Не помня себя, Стаська сорвалась с места и кинулась к лестнице. Со второго этажа до первого прыгала через две ступеньки, заставив оторопеть нянечек, выметающих из углов праздничные ошмётки: вялые останки цветов, обёртки, оброненные лакомства и прочую дребедень.

В холле рядом с Артёмом стоял Колян, одетый с иголочки. И хотя до смокинга он не возрос, но джинсы и рубашка были новенькими, идеально отглаженными, а остроносые штиблеты начищены до блеска. Она возрадовалась друзьям, нежданно-негаданно явившимся, чтобы вызволить её из склепа, и, кивнув охраннику, потащила их за собой обратно в класс.

— Вот! — торжественно указала она на клумбы в вёдрах. — Сейчас Вера Петровна придёт мыть кабинет, надо поскорее ликвидировать эти поминки.

Колян почесал в затылке:

— А куда?

— К обелиску, — Стаська ткнула пальцем в окно.

Артём рассмеялся и хлопнул парня по плечу:

— А ты ещё порывался букет прикупить! Мол, неудобно идти с пустыми руками к учительнице! Да ещё первого сентября!

Пока парни возились с цветами, курсируя от парадного крыльца к площадке для школьных линеек, девушка раскладывала их на ступеньках обелиска, чтобы смотрелись красиво, а не были свалены кучей. Суровый безымянный солдат, прижавший к груди автомат и застывший в граните, одобрительно взирал на её деятельность с высоты.

Когда Стаська сгоняла за своей сумкой и все трое отправились прогулочным шагом по аллее, она вспомнила о главном вопросе:

— А как твои дела, Коля? — уговор про художника крепко застрял в памяти, и интерес, насколько сложатся (или не сложатся) планы парня, одержимого жаждой рисовать, ничуть не потускнел до сегодняшнего дня.

— Встречались сегодня с ним. Вместе с Артёмом.

— И что? — девушка вспомнила пунцовый цветок из хлебного мякиша и уткнулась носом в томно-роскошные розы — не удержалась, взяла с собой три штуки. Бордово-малиновые, глаз не отвести, но запаха никакого, кроме травяной сырости. Хлебный бутон пах вишнёвым сиропом.

Парень неуверенно пожал плечами. Видимо, не желал признавать знакомство неудачным, ибо провала не чувствовал и отказа не получил. Его выручил приятель:

— Да мы виделись всего пару минут. Серов бежал куда-то как угорелый. Так что на ходу пригласил нас к себе через недельку. Мол, тогда и поговорим.

Бабье лето выдалось тёплым, бархатным, даже, пожалуй, излишне сухим. Так что улицы пришлось поливать, чтобы горожане не задохнулись от пыли. Стаська уверенно цокала каблучками по вымытым плиткам тротуара, старательно обходя мокрые кляксы, не успевшие проветриться.

— А у тебя есть что показать художнику? — забеспокоилась она. — Ну… рисунки там, я не знаю, словом, какие-нибудь свои работы?

— Ха! — Николай гордо распрямил плечи и устремил взгляд в перспективу улицы. Которая оказалась не такой уж грандиозной. Тротуар упирался в сквер и поворачивал направо, к центральной площади Ленина. Если бы город начали строить после того, как составили градостроительный план, то расходящиеся радиусами от центра улицы были бы прямыми. Беда в том, что беспорядочно застроенное поселение пришлось приспосабливать к плану: что-то сносить, что-то огибать, поэтому и лучи вышли кривоватыми, а порой извилистыми. Тем не менее все они сходились к подножию вождя мировой революции, служащему главным ориентиром для водителей и пешеходов, и не давали заблудиться приезжим даже без путеводителя. — А чем, ты думаешь, я набил рюкзак, отправляясь начинать новую жизнь? — когда дело коснулось живописных умений, воодушевления в голосе парня прибавилось, даже, пожалуй, предвкушения похвал от мастера. Но может, это всего лишь самоуверенность дилетанта?

Стаська пожала плечами. Работ Николая она не видела, если не считать пентаграммы и хлебного бутона, а профессиональному взгляду Серова они могут не понравиться, он-то заметит все изъяны. И как ещё отнесётся к новому подмастерью — вилами на воде писано. Парень заметил её сомнение и гонор слегка сбавил:

— Пусть испытает в деле, если что… И потом… не умею чего — покажет в конце концов.

Впереди нарисовалась площадь. Здесь, как всегда в этот час, было столпотворение. Сигналы машин, визг тормозов, людской говор, птичий гвалт возле памятника, объявления и рекламы по радио слились в густой гул, который, кажется, жил сам по себе, свивался в кокон и подушкой зависал в воздухе. Слева располагались автобусные станции междугородных маршрутов. Отсюда уезжали в областные города и посёлки, сюда же и возвращались. А справа конечная остановка принимала городские рейсы. Здесь автобусы долго не задерживались, и от них пассажиры ручейками растекались в разные стороны.

Стаська повернулась к Артёму и уже открыла рот, чтобы спросить, не собирается ли он вернуться на работу в свой офис, который находился рядом, на соседней улице, но наткнулась на сосредоточенно-прищуренный взгляд куда-то в сторону. От автобусной остановки шла Инна, лавируя между потоками людей. Видимо, возвращалась из университета домой. Глаза друга неотрывно следовали за ней. Вопрос забылся мгновенно, а нос снова уткнулся в розы. И Стаська вдруг отчётливо поняла, что он не первый раз таким образом её сопровождает. А просто, без всякой причины подойти не решается. И это он! Смелый, решительный, волевой! Парня было совсем не узнать!

— Ой! Смотрите! — подруга как можно натуральнее удивилась и радостно помахала рукой, одновременно крикнув: — Инна! — девушка была далековато и не услышала. — Пойдёмте к ней?

— Точно, она! — согласился Николай, озираясь на машины и выбирая удобный путь к девчонке.

Артём неопределённо изогнул бровь. Ну, дескать, если вам так хочется, почему бы и не подойти. Стаська схватила его за руку, сдерживаясь от смеха, и потащила за собой, но когда они добежали до одиноко вышагивающей студентки, терпение её лопнуло, и она уже хохотала в голос. От такого массированного налёта Инна сначала шарахнулась, потом, радостно заверещав, повисла у Стаськи на шее. Совместные горести сроднили девчонок, и они успели соскучиться с последней встречи. Которая случилась на прошлой неделе, когда друзья приходили помогать с разгрузкой книжных шкафов для передвижки мебели и ремонта. Приглашённая Артёмом бригада работала быстро и профессионально, так что отец с дочерью едва успевали «переезжать» на ночлег из одной комнаты в другую, а теперь осталось только разобраться с вещами (особенно с библиотекой) и расставить-разложить всё по местам. Начавшийся учебный год слегка притормозил сдачу объекта в эксплуатацию, но строительно-ремонтные работы были закончены.

Бурный девичий восторг развеселил Николая, он тоже был рад встрече, но не обнимался, лишь задиристо хлопал по рюкзачку студентки, отпуская шуточки, на которые девушки не реагировали. Артём стоял столбом без всяких эмоций на лице, как чужой в компании, и Инна смутилась, опустив глаза, но всё же предложила:

— Если вы свободны, можно пойти ко мне. Чаю попьём, поболтаем. Правда, там беспорядок ужасный, но кухня уже блестит, новенькая, с иголочки. Мы с отцом не нарадуемся…

— Он дома? — вопрос Артёма, протокольно-нейтральный, вспугнул ресницы профессорской дочки, они затрепетали, но не показали глаз.

— Нет. Сегодня горячий день, он придёт позже.

Друг промолчал, предоставив Стаське право самой согласиться или отказаться. Она мысленно застонала. Для неё было ясно, как день, что эти двое влюблены по уши, но сделать первый шаг навстречу ни один не решается. Даже Артём! Неужели у всех так? И страх получить отворот-поворот затмевает очевидное? Она избегает прямого взгляда, боится встать рядом и отгораживается подругой. А он? Смущение принимает за неприязнь? Ну, что тут поделаешь? Поговорить начистоту с Артёмом? Не-э-эт… Будет только хуже. Подталкивать в таком деле и торопить — ни в коем случае! Это как лепестки бутона отковыривать и распрямлять, заставляя розу расцвести раньше срока. Она зачахнет, завянет, не успев понять, чего от неё хотят. И её гибель будет на твоей совести.

— Пошли! — вылетело у Стаськи. У художника озадаченно взлетели брови: что это на неё нашло? По дороге ныла, мол, вам хорошо, а ей ещё к урокам на завтра надо готовиться. У Артёма облегчённо опустились плечи, напрягшиеся в ожидании её решения. Подруга повернула к нему голову: — Или тебе надо ещё идти на работу?

— Теперь… — он взглянул на ручные часы, чтобы ответ выглядел весомее, — уже не надо.

За его спиной возле торговой палатки всплыло знакомое лицо, неотрывно, с прищуром пялившееся на встречу друзей. Стаськин взгляд лишь успел скользнуть по нему, как с конечной остановки повалил народ и загородил обзор. А когда поток схлынул, там уже никто не стоял. Обманулась? Но она его узнала! Совсем о нём не думала, не искала глазами, чтобы вдруг по ошибке принять кого-то за эту одиозную личность. Там, на острове, все готы стояли спиной к дому, их лиц не было видно. Столкнись она с кем-то из них случайно на улице — не узнает. Главарь же стоял рядом с костром напротив них и окон, его она запомнила. Ушёл, подонок! И чёрт с ним! Друзьям она ничего не сказала, чтобы не портить настроения.

Знакомой дорогой отправились на Пушкинский проспект.

Девушки шли впереди и трещали без умолку. Ошеломляющее примирение и ремонтные хлопоты сделали их ещё ближе, и тему для разговоров искать было не надо. Только «готские страдания» согласно, хоть и не сговариваясь, обходили стороной.

Осень ещё не начала золотить листву, кленовая аллея пышно зеленела, но в кронах нет-нет да проскальзывали яркие багряные пятна, словно оставленные закатом следы, которые не смывались даже дождём поливальных машин. Выглядели они нарядно, но навевали какую-то неосознанную грусть. Будто в роскошной и совсем ещё молодой причёске проглянуло серебро седины.

Возле фонтана и на лавочках тусовались неформалы, разбившись на группки. Впрочем, настроенные дружелюбно. Они смеялись, перекрикивались, девчонки и парни даже переходили от одной компании к другой. Готы держались кучкой в сторонке. Кто-то сидел на скамейке, кто-то — рядом на корточках. При появлении друзей они как по команде обратили взоры на них. Не звали, не приветствовали, просто смотрели. Инна, затылком почувствовав взгляд Артёма, оглянулась. Тот не отвёл глаз. И хотя ни о чём не спросил, она, догадавшись, ответила:

— Я с ними больше не общаюсь.

— Вот и правильно! — одобрил Колян, будто не он совсем недавно гордился званием нефора. Причём выражение лица у него было такое назидательно-воспитательное, что его соседке тёть Шуре впору было бы ему позавидовать.

Стаська с Артёмом украдкой перемигнулись. Они оба знали полно неформалов, с некоторыми были даже в приятельских отношениях. Среди пацанов в прикиде есть нормальные ребята, умные и интересные. Увлечение нестандартностью вовсе не мешает им оставаться порядочными людьми. А негодяев и извращенцев и без нефорства навалом. Эти найдут, под какой маской вершить свои тёмные делишки. Но раз уж девчонка так вляпалась, пусть лучше думает, что эта компания не для неё. Потом, когда уляжется потрясение, можно будет вправить ей мозги, чтоб не всяким верила, а больше полагалась на свои чутьё и сообразительность, которыми, кстати сказать, господь её не обидел.

Артём сдвинул брови и сказал, зло и отрывисто:

— Если будут дразнить или приставать — только скажи!

Инна кивнула.

— Или уже?

— Нет. Только смотрят издали.

— Пусть смотрят, — щедро разрешил Колян, — глазами дырку не протрут.

Были ли среди сегодняшних го́тов островные приятели, осталось загадкой, и выяснять никому не хотелось. Да и какая разница?

В профессорской квартире Стаська была три дня назад и подумать не могла, что за это время она сумеет так преобразиться. Тогда мебель была сдвинута на середину, пирамиды книг и вещей укрыты защитной плёнкой. «Ужасный беспорядок» и предполагал громоздкую кучу, да не одну, а целый архипелаг. В последние дни ремонта Артём не брал с собой подругу — двигать шкафы и диваны ей всё равно не под силу. Теперь же мебель заняла скромные места вдоль стен, а квадратные метры жилплощади освобождено вздохнули и вроде бы увеличились числом. Можно кружиться, раскинув руки, не боясь удариться о твёрдые бока и бдительные углы сталинских шкафов, замерших конвоем. Осталось только расставить по полочкам библиотеку, горные хребты которой, вырастая от пола, загораживали стеклянные двери книжного обиталища, громоздились во всех углах и на подоконниках. Но без хозяина с ней лучше не связываться. Иначе так расставишь, что он год будет искать нужный том и не найдёт.

Девушки упорхнули на кухню, парни остались наедине с многоликой мудростью промелькнувших столетий. Колян выудил из стопы книг квадратный фолиант французских импрессионистов, стал листать. Артём уткнулся в географический атлас. Минут пять они молча изучали выбранный объект и слушали Стаськины ахи, доносившиеся из-за двери. Новенькая кухня привела её в восторг и сделала никудышной помощницей в приготовлении чайного стола. Инна звякала посудой и жужжала чем-то электрическим.

— А Инка — ничего себе… — ухмыльнулся художник, ткнув локтем Артёма. Тот мрачно на него покосился. — Ну, то есть… Я имел в виду… Как ты думаешь, у неё есть парень?

— Мне-то откуда знать? — буркнул приятель, не отрывая глаз от карты.

— Ты же вроде её опекаешь?

— И что?

— Ну… расспросил бы.

— Тебе надо, вот ты и расспрашивай.

Непризнанный гений недовольно засопел и в ускоренном темпе залистал творения собратьев по ремеслу, порой недооценённых современниками, зато посмертно признанных потомками в мировом масштабе.

— Стаська — невеста твоего брата, — сварливо выговаривал он претензии. — А Инка — может, твоя?

Тяжёлый географический атлас грохнулся на пол. Вернее, на ногу Коляна — разутую, в тонком носке.

— У-у-у! — пятерня сграбастала отшибленную ступню и стала разминать больное место, как глину для лепки.

— Извини, я не нарочно. Ну, то есть не прицельно…

— Ага, — выдавил пострадавший, подскакивая на одной ноге. А куда целился? Если б по лбу зазвездил… Спасибо, понял. Инка не вариант. Будем искать на стороне.

Дверь кухни распахнулась.

— Всё готово! Пожалуйте к столу! — Стаська вышла навстречу. — Чего это с тобой?

— Да так, — поморщился Колян. — Оступился.

Инна умела сервировать стол. Белоснежная льняная скатерть без единой морщинки, обжаренные хрустящие бутерброды с колбасой и сыром переложены веточками зелени, печенье в ажурной плетёнке украшено кисточками красной смородины, в маленьких вазочках — вишня и дольки апельсинов в облаках взбитых сливок, серебристый кофейник попыхивает терпким ароматом, свежезаваренный чай (никаких тебе пакетиков на верёвочке!), кружевные салфетки, а в центре — фарфоровый графинчик с одной-единственной розой, царствующей в мире красоты и гармонии… Артём, взирая на это великолепие, нахмурился. Ему вспомнились свои перекусы на работе, второпях, на бегу, а порой и просто всухомятку. А крестьянский стол в посёлке Заречном? Каким убожеством он казался профессорской дочке! «Нет уж! — сказал он сам себе. — Гусь лебедю не пара!». Инна смотрела на него во все глаза и, увидев грозно сдвинутые брови, обмерла: не понравилось.

Коляна сервис ничуть не смутил, и он, забыв об отбитой ноге, радостно потёр руки:

— Красотища! Княжеский пир! Обожаю взбитые сливки!

Его непосредственность и смех, её сопроводивший, приглушили растерянность Артёма, разогнали задумчивость. Рассаживались за столом весело. После завтрака (когда это было?) и прогулки по свежему воздуху никто перекусить не успел, и один только вид соблазнительного угощения привёл в ударный трудовой режим все механизмы пищеварительного процесса. Сначала для разговоров не было возможности, ибо челюсти работали наперегонки, и лишь Колян, выражая общее впечатление, блаженно гнусавил с набитым ртом «о-о-о!», «м-м-м!» и закатывал глаза.

Наконец голод был утолён.

— Когда у меня будет жена, — изрёк далеко идущие планы художник, — велю ей каждый день так накрывать поляну.

— А претендентка уже есть? — насмешливо поинтересовалась Стаська.

— Нет, — Колян с серьёзным лицом высокомерно задрал подбородок. — Так что, девушки, налетайте, пока не поздно.

— С такими запросами тебе прямая дорога на Восток, — заметила Инна, скептично качнув головой. — Там женщина — бесплатное приложение для прихотей мужа. Безгласное и покорное.

Артём её поддержал:

— Да и мало будет одной. Прихотей — целая вязанка, в одиночку надорвётся. Заводи уж сразу гарем!

Девчонки захихикали, вспомнив отвергнутое видение товарища Сухова и стали наперебой дразнить сластолюбца:

— Одна жена любит, другая — еду готовит…

— Третья кисть в краску макает и подаёт…

Художник согласно кивал на каждое перечисление, сосредоточенно выскребая ложечкой недоеденный фруктово-сливочный коктейль, отправляя его в рот, и с тоской оглядывал стенки вазочки, сожалея, что нельзя их вылизать — неприлично.

— Четвёртая глину для лепки месит…

— Пятая позирует в обнажённом виде…

Не выдержал даже Артём, захохотал и, хлопнув приятеля по плечу, спустил с небес на грешную землю:

— А тебя самого-то хватит? Содержать целый гарем даже супергерой Сухов не отважился!

Колян и глазом не моргнул:

— Нам, султана́м, всё по плечу!

Зазвонил домашний телефон. Инна подорвалась с места, бросив на ходу: «Я сейчас!» и выбежала в прихожую, оставив дверь открытой. Шуточки за столом продолжились, но приглушённые, чтобы дальше кухни не распространялись, однако перепалка шла только между Стаськой и художником, а Артём, как и подобает «тайному агенту секретных спецслужб», прислушивался к голосу Инны. Судя по всему, звонил отец.

— У меня Стаська с Артёмом и Коля. Мы на кухне чай пьём… Уже утвердили?.. В Москву? В академию?.. (у агента упало сердце: получил повышение и они переезжают в Москву?)… Нет, всё в порядке… Вернёшься поздно? А когда командировка? (Артём непроизвольно выдохнул: всего лишь командировка, значит, не насовсем)… Через неделю? Хорошо, успеем подготовиться… Да, буду дома…

Она вернулась воодушевлённая, улыбающаяся.

— Что? — встретил её вопросом Колян. — Поклонник звонил?

— Отец. Его посылают на симпозиум ориенталистов в Москву. Он так хотел туда поехать…

— Ориенталисты — это что за птицы? — допытывался «султан», прихлёбывая из чашки и шаря глазами по остаткам угощения — сытные бутерброды в него уже не лезли, конфеты — сладкое скоро из ушей попрёт, ага, вот — подхватил кисточку красной смородины и, картинно запрокинув голову, уронил её в открытый рот.

— Специалисты по восточной культуре. Папа и докторскую защищал по колониальной политике на Востоке.

— Опа! — разухарившемуся художнику хватило скудной информации, чтобы сделать вывод: — Эти штучки с многожёнством падишахов заразительны. Держись, заведёт себе профессор гарем. Куда тогда денешься?

Инна только рукой махнула:

— Исключено.

— Не скажи, — вошёл во вкус словоблудия Колян. — Эх, мне что ли, как Верещагину, отправиться в путешествие по странам восходящего солнца. Буду увековечивать на полотне экзотику мусульманских обычаев. Вот станешь моей женой — возьму с собой.

Инна фыркнула от такой перспективы:

— Кисточку тебе держать?

— Хм… — художнику был по душе вариант пятой жены. О нём же, по-видимому, подумал и Артём, ибо он резко стёр улыбку и с лицом, ничего хорошего не сулящим приятелю, повернулся к нему:

— Слушай, ты!

— Да шучу я, шучу! — поднял руки Колян, хохоча и признавая своё поражение.

Выпили ещё чаю, поболтали о том о сём, и гости собрались уходить.

— Если что — звони, — уже на пороге сказал-приказал Артём Инне. — У тебя ведь есть мой телефон? — девушка кивнула, ничего не сказав, но её опущенные ресницы подсказали ему, что она не осмелится второй раз перед ним позориться, будет сама барахтаться, свалившись в омут, пока не утонет. И тогда он добавил, сделав уступку: — Или Стаське.

— Хорошо, — с готовностью откликнулась та. Ну да, к подруге обратиться легче, обходя его. Хорошо, когда есть палочка-выручалочка. Только вот никаких узелков напрямую между ними никак не завязывалось. Вроде рядом она, но всегда за чьей-то спиной: отца, Стаськи или компании, как сейчас… а между ними — пропасть.

***

Пришло время наведаться к Серову.

Артём стоял у памятника Пушкину, оговоренному месту встречи с Коляном, и ждал. Случайно ли он назначил встречу именно здесь? Как-то само вырвалось. Впрочем, его выбор приятелю не показался странным или подозрительным, хотя на площади Ленина было бы удобнее: там все автобусы останавливаются. Но так уж сложилось за долгие годы, что Пушкинская аллея стала признанным местом свиданий. Даже если забыл, где назначен сбор, смело иди сюда — не ошибёшься. И никаких тебе подозрений, что в двух шагах за домами живёт кто-то, притягивающий к себе магнитом.

Колян запаздывал. Но это совсем не беспокоило Артёма. В Зелёном посёлке их не ждали к определённому часу, да и сам он пришёл пораньше, к тому времени, когда студенты после занятий возвращаются домой. Он приходил сюда каждый день, чтобы из-за памятника увидеть хрупкую девушку с белокурым хвостиком на затылке, следующую одним и тем же маршрутом.

Он стоял уже минут двадцать. На него стали обращать внимание завсегдатаи проспекта. Две пожилые женщины на лавочке, глядя в его сторону, перешёптывались и кивали друг другу, подростки на скейт-бордах, носящиеся из конца в конец, уже делали ему ручкой со смешками. А тут ещё готы, расположившиеся живописной группкой прямо на траве под деревьями (вернее, на доске, брошенной на траву), начали коситься и подхохатывать.

Но последней каплей стал какой-то мужик нетрезвого и потрёпанного вида. Он остановился напротив шагах в пяти, закурил и с досадой высказался:

— Зря ждёшь, паря. Не пришла и хрен с ней! Не роняй лица, уходи! Будет знать, вертихвостка, как нашего брата того… динамить!

Артём выругался про себя и, отвернувшись от доброжелателя, пошёл вдоль аллеи. В самом деле, лучше прогуляться, чтоб не мозолить глаза публике.

Впрочем, совсем уходить он не собирался, как и менять свои планы.

***

А Колян летел, как угорелый, предчувствуя, какой нагоняй ждёт его от Артёма. Он успел устроиться на работу, хотя в городе не так легко было найти то, что его бы устраивало. Родители не попрекали единственного сыночка, бросившего колледж и возомнившего себя художником, и согласны были содержать его и дальше. Но совесть не позволяла сидеть у них на шее. Пиццерия как нельзя лучше подходила парню, которому позарез требовалось свободное время и ежедневные карманные деньги. Разнёс заказы, получил гро́ши (платили сразу по окончании смены) — и сам себе хозяин. Правда, если бы он был единственным разносчиком, свобода могла бы только сниться. К счастью, удалось договориться с напарником и поделить рабочий день пополам, тот предпочитал работать после обеда. Сегодня, как на зло, пришлось мотаться в разные концы города, и со временем он немного не подрассчитал. Потом надо было бежать домой переодеваться. Не явишься же к Серову абы в чём! У него для этого случая было приготовлено всё парадное: чёрные брюки с серебристой искрой (джинса — это не серьёзно!), фирменная белая рубашка и лаковые остроносые штиблеты. Почти как у Альберта. Уж этот-то аристократ знал, что следует носить.

Вот, ещё один поворот, а там уже сквер, за ним площадь с вождём… Колян вытер со лба пот… А кстати, зачем Тёма к Пушкину-то потопал? Прямо здесь бы и встретились, на автобусной остановке. Ничего не попишешь, придётся влачить свои натруженные стопы к памятнику. Набегавшиеся по заказам ноги, и правда, подрагивали от усталости. Ничего, последний рывок…

Из-за угла вывернула Стаська, и они столкнулись в буквальном смысле нос к носу. Опешив от неожиданности, открыли рты и вытаращились друг на друга, прежде чем их языки опомнились.

— Ты чего здесь? — первой пришла в себя девушка.

— Меня Пушкин ждёт. Тьфу ты, Артём…

— Понятно. У памятника. А я из школы…

— Извини, опаздываю… — Колян обошёл подругу, собираясь продолжить прерванный марафон.

— Пошли вместе, — Стаська решительно развернулась за ним.

Бежать за длинными ногами художника, отмахивающими шаги в два раза длиннее учительских, было нелегко, и девушка быстро запыхалась. Если бы он не взял её сумку, набитую тетрадями, совсем бы отстала.

В парке на пути к площади было полно народу. Здесь коротали время и те, кто ждал по расписанию автобусы, и те, кто в обеденный перерыв выходил из офисов размять ноги, и студенты со школьниками, у которых к этому времени закончились занятия, и вообще — место проходное, пешеходное, без машин, ведущее в разные концы, а потому никогда не пустующее. По такому случаю ушлые коммерсанты обосновались здесь с большой выгодой — настроили ларёчков: с горячими хот-догами, с мороженым, соками-водами, с открытых лотков торговали сувенирами и всякими безделушками.

Друзья торопились и на всякую ерунду не отвлекались, едва успевая лавировать между прохожими. Но вдруг Стаська врезалась лбом в спину Коляна, застывшего на месте столбом. Только она раскрыла рот, чтобы выругать приятеля, как глаза её обнаружили причину его оторопи.

Между деревьями ближе к дорожке галереей слились выставленные картины какого-то художника. Она мазнула по ним беглым взглядом, ухватив лишь яркость красок и неопределённые абстракции. Полотна были без рамок, без ценников — то ли выставленные на продажу, то ли ради тщеславия автора, оповещающего мир о существовании гения, узревшего иную реальность. В конце галереи на треножнике стояло новое творение, не законченное, над которым самозабвенно взмахивал кистью уличный живописец.

— Ты что, самодеятельных рисовальщиков никогда не видал? — подпихнул приятеля острый кулачок.

Трясущийся палец столба выписывал кренделя, пытаясь сосредоточиться на спине художника, которая уходила то вправо, то влево, то откидывалась назад, побелевшие губы сипло выдавили:

— Альберт…

Стаська вздрогнула, будто её ударили, и впилась глазами в творческую личность. Если бы не Колян, ни за что бы не узнала, пролетела мимо. Говорят же: у художников глаз — алмаз. Цепкий и памятливый. Раз увидел — запечатлел, спустя годы и расстояния может портрет нарисовать. Альберт, и впрямь, сильно изменился. Безукоризненная аристократическая осанка испарилась, плечи ссутулились, чёрный костюм был мятый, затёртый, вытянутый на коленях и локтях, и вообще — словно его не снимали сутками, прямо в нём и спали. Некогда блестящие штиблеты потрескались, забились уже несмываемой грязью (если он вообще себя утруждал мытьём). Почувствовав на себе пристальный взгляд, живописец обернулся и тоже остолбенел. На давно не бритом лице застыл испуг. Он сильно постарел с приснопамятной встречи. Седая щетина неряшливо кустилась в глубоких складках от крыльев носа до подбородка. От элегантной стрижки не осталось и следа, косматая шевелюра напоминала растрёпанный овин, тронутый заморозками и блестящий прожилками инея вперемешку с какой-то трухой.

— Вы?!! — потрясённо выдохнула Стаська. — Что вы… тут делаете?

Он взял себя в руки, приняв благодушный вид, и торжественным жестом провёл кистью вдоль галереи:

— Как видите! Рисую…

— Но почему здесь? Разве тогда… не вернулись?

— Вы, юная волшебница, — в своей снисходительной высокомерной манере изрёк он, — не удосужились разделить две компании, когда поджигали пентаграмму, — для него сотворённое Стаськой чудо, без всякого сомнения, стало столь же неожиданным, сколь и невероятным, и потрясло его не меньше, чем саму заклинательницу. Разница заключалась лишь в оценке внезапного всплеска волны, разделяющей миры, да зигзага судьбы. Причём оценке прямо противоположной. «Если б я мог предвидеть! Или хотя бы заметить плетение колдовства… ни за что не допустил бы! Собственными руками придушил!». Однако на лице мысль не отразилась, только тенью скользнула, и фраза, плавно начавшаяся и лишь споткнувшаяся невзначай, гладенько закруглилась: — Вот и… — он покаянно развёл руками, — утянули нас за собой.

Девушка, открыв рот, не сводила с него ошарашенных глаз, ежесекундно смаргивая, словно надеясь спугнуть невероятное видение, этот ночной кошмар. Слова и вовсе все позабыла.

— А где же ваши дамы? — вспомнил её спутник, успевший переварить иронию судьбы. — Тоже где-то здесь?

— Увы, они покинули меня, оставив прозябать в вашем захолустье, и подались в Москву. Там больше простору для их деятельности. К тому же внешне они не изменились, в отличие от… хм… вашего покорного слуги, — последние слова Альберт пробормотал с горечью, хотя упрёками осыпать своих недавних жертв не стал.

И до Стаськи вдруг дошло. Ну конечно! Они же — воплощённые мечты! И стоило нефору поверить в себя и выбрать стезю художника, как его двойник исчерпал свои силы и стал дряхлеть. Если она и Инна сделают то же самое, их копии начнут гаснуть, пока не растворятся в небытии. А этот покорять столицу не отправился, предчувствуя свой скорый конец?

Видимо, Колян прозрел сие одновременно с девушкой, ибо, потупив голову, чтобы не столкнуться взглядом с выжидательно-настороженным прищуром Альберта, виновато сказал:

— Простите, но обещать вам бросить рисовать не могу.

— Я понимаю, юноша, — в голосе стареющего мужчины сквозило явное разочарование. Может, он надеялся, что неуравновешенный нефор выбросит эту «блажь» из головы и станет дальше прожигать жизнь? — Однажды взяв кисть… — он посмотрел на свою, зажатую перепачканными краской пальцами, сухо, невесело рассмеялся, — отказаться от этого можно, только перестав дышать. Вот я и тешусь напоследок, — ещё один грустный взгляд на картины. — Иначе что после меня останется? — потом гордо вскинул подбородок: — Когда я исчезну, эти полотна подскочат в цене. Приходите на мою выставку, Николай. Вместе с друзьями. Своего имени я не изменял — Альберт Ким. По нему и найдёте.

Он впервые назвал парня настоящим полным именем, произнеся его не иронично, а с уважением. Как равного, как достойного собрата в благородном служении высокому искусству. Это обескураживало. Бойкий и уверенный в себе шалопай растерялся и стал казаться ещё долговязее и нескладнее, чем был на самом деле. Однако не дал себя сбить с избранного пути, не пошёл на попятную, а упрямо набычился.

Стаська и та как-то прониклась жалостью к художнику, и жестокость, им проявленная на острове, потускнела, словно приснившаяся.

— Мы можем вам чем-нибудь помочь? — участливо спросила девушка.

Вместо ответа она поймала на себе недоверчиво-удивлённый взгляд.

Колян неловко зашарил по карманам, вытащил в кулаке деньги — не бог весть что, зарплата за три дня — смущённо протянул Альберту:

— На первое время хватит.

Тот не стал воротить нос и чваниться. Склонил голову:

— Благодарю вас, юноша, — снова возвращаясь к прежней манере общения.

— Прощайте, — парень схватил девушку за руку и, не оглядываясь, поволок на выход из парка.

Художник долго глядел им в след.

Вылетев на площадь, как пробка из бутылки, Стаська взмолилась:

— Коля, ну давай чуть помедленнее! Иначе оба рухнем!

— Это я виноват, — процедил сквозь зубы парень, останавливаясь.

Лицо у него было перекошенное, бледное, глаза — сумасшедшие, словно он только что совершил уголовное преступление. И девушка поняла, что сюсюкать, успокаивая затравленную совесть, сейчас не время. Нужно грубо и резко, как по щекам отхлестать, приводя в чувство.

— Прекрати! В чём ты виноват?!

— Это из-за меня…

— Он тебя не жалел там, на острове! Никого из нас! Посмеивался! Всех оптом свалил бы в могилу ради собственного процветания! О его жизни вопрос не стоял! Только о молодости! И его жадные, загребущие руки готовы были удавить тебя! Без всяких угрызений совести! — Стаська, встряхивая парня за плечи, почти кричала ему в лицо, и оно медленно оживало, прояснялось. — Ты ни в чём не виноват! Слышишь? Это возмездие! Справедливое возмездие судьбы!

Глава 6

Невеста

Артём начинал злиться. Он уже несколько раз прошёлся взад-вперёд по аллее, подзабытое внимание к нему снова начало сгущаться, но ожидаемые персонажи не появлялись. Он снова развернулся и в который раз пошёл инспектировать прогулочную зону.

Стоило ему отвернуться от Пушкина, как в противоположном конце появилась Инна. Сегодня она возвращалась не из университета, а с вокзала. Поезд запаздывал, и отец, которого она провожала в Москву, успел высказать ей кучу совершенно бесполезных наставлений, как неделю жить без него. Понятное дело, что она пропускала их мимо ушей и только согласно кивала. Зажатый в руке пакет с продуктами — сметана в пластиковом стаканчике, яблоки, без которых она не могла обойтись и дня, и десяток яиц — покачивался в такт шагам.

Как странно всё устроено, размышляла она, глядя под ноги (дорогу она знала наизусть и ничего нового увидеть не ожидала), к бочке мёда непременно добавляется ложка дёгтя. И так всегда и во всём. Вот если бы она не связалась с готами и не поверила Сичкину (фи, от одного упоминания мутит!), что необходима инициация, может быть, никогда не встретилась бы с Артёмом. Правда, в такой ситуации! Этот случай на острове у него как кость поперёк горла. Никак забыть не может. И смотрит хмуро, как бы даже с презрением. Или ей так кажется, потому что до сих пор не отделалась от стыда? Впрочем, иногда… да, иногда… она ловила на себе его взгляды… такие, что земля уходила из-под ног, а внутри… и слова-то не сразу подберёшь… снизу вверх шквалом огненная река, только что голова не вспыхивала факелом. Она прикрыла свободной ладошкой пылающую щёку, загоревшуюся при одном воспоминании. А потом снова… глаза синие-синие, как ледяная стена. Говорят, время творит чудеса. Возможно, когда-нибудь оно победит и его отвращение, сгладится, забудется ночь на острове… Или наоборот, сочтёт нужным прервать знакомство? Ну, чем она ему может быть интересна? А вдруг у него есть девушка? Вдруг он её любит, а с ней просто нянчится, как с недотёпой? Глупая курица, размазня! Теперь её словно окатили стылой водой, и по спине побежали морозные мурашки.

Она подняла руку, чтобы заправить выбившуюся прядку за ухо, и её тут же кто-то схватил, стиснув в запястье. Охнув, она отпрянула назад, вскинув голову, но рука осталась в капкане, не позволяя ни убежать, ни отгородиться. Прямо ей в лицо скалился Сичкин, шаря по груди бесстыжими зенками.

Она ещё не успела сообразить, насколько далеко в своём «ухаживании» собирается зайти тру-гот, как на них ураганом налетел кто-то другой. Из-за его стремительности, она не сразу узнала Артёма. Не вдаваясь в расспросы и объяснения, он с размаху врезал Сичкину кулаком в рожу. Тот взревел и выпустил руку. Но не упал и не отступил, а с угрожающим рыком попёр на обидчика. Инна взвизгнула от ужаса, и пакет, взлетев в воздух, звучно впечатался ему в нос, из которого уже капало красным. Яйца глухо хрустнули и, утонув в сметане, добротно растеклись по лицу, как яичница по сковороде (правда, вместе со скорлупой), поползли на грудь, а яблоки после бомбардировки лба осыпались и раскатились.

— Уйди! — рявкнул Артём девчонке, боясь задеть её размахом, но Сичкин (либо его многострадальный нос), успев правильно оценить противника, решил иначе и цапнул отпущенную было руку, чтобы прикрыться предметом раздора.

Инна поджала ноги, повиснув на кулаке, но тот не разжался, и она впилась в него зубами.

Внезапно вспыхнувшая драка не оставила равнодушными зрителей. Готы повскакали с травы и бросились на выручку. Увы, их симпатии оказались не на стороне Артёма. Трое набросились на него со спины, пытаясь скрутить руки сзади. Самый удобный момент для удара Сичкина, однако, остался невостребованным, ибо он взвыл, стряхивая кусачую девчонку с расцарапанного до крови кулака и отступая на шаг. А его противник успел расшвырять нападающих и надавать им оплеух. Очередная атака готского вожака захлебнулась на вдохе — откуда ни возьмись вихрем налетел долговязый разряженный франт в белой рубахе и лаковых штиблетах и с разгону этим самым штиблетом засадил ему между ног. Гот согнулся пополам, двумя руками зажимая ушибленное место и ничего не видя перед собой от наступившей тьмы. Зато остальные его помощники, разделившись, набросились сразу и на Артёма, и на Коляна, который драться не умел совсем, но был не глуп и изобретателен. Уворачивался и сталкивал нападающих лбами. Наука боя постигалась художником без теории, сразу — на практике, оставляя живописные отметины в самых заметных местах: ворот рубашки, за который его схватили в первую очередь, с треском возвестил о кончине парадного вида, а чей-то меткий кулак так зазвездил ему в глаз, что ночное небо постыдилось бы с ним соперничать. Сичкин, проморгавшись, попытался снова цапнуть Инну, которая не покидала побоища, только ревела, умываясь слезами, и бестолково наскакивала с кулачками на атакующих. Но тут на него набросилась рыжая бестия, схватив за волосы и полоснув маникюрными когтями по щеке. Златоглавый здоровяк расшвыривал атакующих готов, пробиваясь к взбесившему его объекту, те разлетались с визгом, как шавки, но не убегали, а обступали со всех сторон. Однако ближе, чем на расстояние удара, к нему было не подобраться, и равных ему среди неформальской своры не нашлось. Оставалось только орать всякое обидное и делать ложные выпады, не давая ему сосредоточиться на главном противнике. Но вот кто-то из них догадался, как утихомирить бойца, бывшего им не по зубам. Сзади на его голову обрушился такой удар доской, что сама она, не выдержав потрясения, разлетелась надвое.

Конец ознакомительного фрагмента.