Нечестивый

Лидия Милеш, 2022

От «Нечестивых» нельзя скрыться. Из «Нечестивых» нельзя уйти. «Нечестивым» нельзя стать по одному своему желанию. Это не клуб мотоциклистов-энтузиастов. Это семья проклятых. И в этой семье ненавидят друг друга. Все эти годы Хромой пытался стереть из памяти кровавый развал клуба. Он отгонял от себя мысли о зарытых тайнах и точно знал, кто виноват. Ровно до того момента, пока на его пороге не появился молодой парниша, искренне считающий себя «нечестивым». И прошлое начало оживать… Одно убийство за другим. Старые тайны вырываются наружу. Каждый пункт назначения несет в себе все больше угроз. Но есть одна цель, которая стоит всего этого.

Глава 4

Тогда…

Л. Т., он же Беркут, он же единственный и несменяемый президент «Нечестивых», когда-то был подающим надежды проповедником. В лучшие годы его воскресные речи приходило слушать больше сотни человек, что невероятно много для городка на самой окраине третьего округа. И Л. Т. проповедовал. Он читал отчаянно, самоотверженно, выворачивая всю душу наизнанку. Говорил о любви к ближнему, о великом терпении, о самоотдаче и смиренности, обо всем, чего так не хватает нашему миру.

А через пять лет месс, литургий и хоровых песнопений, в субботний летний вечер, примечательный только тем, что кошка из третьего дома отказалась спускаться с дерева, Л. Т. искренне пожал руку последнему прихожанину, снял римский воротничок, потер потускневшую татуировку цепи, впивающейся в его шею, запер двери и больше никогда не возвращался. Что послужило причиной такой радикальной перемены, знали немногие. Все они унесли это знание в могилы.

Ровно через год на девять округов прогремело одно слово «нечестивые». И мир узнал новое имя: Беркут. Его люди жгли, насиловали, убивали, нажирались как свиньи и в полный прах уничтожали все на своем пути. В редкие моменты отдыха на своих рычащих железных конях они приезжали к клабхаусу — в царствие бывшего проповедника — где его устав стал библией, а чопперный крест заменил нательный.

Именно сюда этим утром на всех парах летел шестнадцатилетний Праведник.

Одноэтажный дом когда-то давно был бараком и стоял возле самого леса. Он не привлекал внимания и в это же время спокойно вмещал всех, кто изъявил желание появиться на территории клуба. Говорили, что под домом есть большой бункер, который Беркут лично обустроил для себя, но Праведник просто не мог представить лидера «Нечестивых», отсиживающегося где-то в подземелье, а не ведущего своих людей за собой.

Чувство страха отпустило парня еще на подъезде в город, но стоило его трайку оказаться возле клабхауса, как появилось новое неприятнейшее ощущение полной несправедливости.

Отдраенного до блеска классического мотоцикла Триумф не было ни на подъездной дорожке, ни на стоянке, ни на специально закрепленном месте. Значит, не было и Беркута. Зато еще издалека возле дома он заметил легкое поблескивание длинной кастомной вилки Сузуки Бандит. Эту вилку Праведник узнал бы и в кромешной тьме, все потому, что обладатель стоящего у дерева мотоцикла был ему крайне неприятен. Не то чтобы он не доверял сержанту (в конце концов, если сам президент выбрал Хельмута отвечать за безопасность, тому следует доверять), просто сержант отличался непонятным, порой раздражающим желанием следовать правилам. При этом правила он определял исключительно сам и частенько срывался на любом, кто опрометчиво попал под горячую руку. Праведнику лично перепало четыре раза, еще одного он не хотел.

Помявшись у порога пару минут, он открыл тяжелую дверь и прошел по темному коридору.

Бывая здесь раньше, каждый раз он с интересом рассматривал стены, покрытые старыми газетными вырезками, угрожающими или пошлыми надписями, афишами и потускневшими граффити. Каждый, кто входил в клуб, притаскивал в дом свои интересы, и всего за десяток лет это место стало складом множества культур.

Но в этот раз стены не занимали его вовсе. Он прошел уверенно, не оглядываясь по сторонам, пылая энтузиазмом и желанием поделиться увиденным, и только в самом конце коридора замялся, в нерешительности остановившись прямо у входа.

«Лучше просто войти, я выполнил свое задание и имею полное право войти», — он мысленно себя успокоил и толкнул дверь.

— Здесь все утро воняет тухлой рыбой, — раздался из темноты голос Хельмута.

Праведник прошел к столу возле стены, стараясь не наступить на разбросанные спальники.

— Вторую неделю живем на мешках, — продолжал сержант. — А теперь еще воняет тухлой рыбой. Чувствуешь? — он оторвал взгляд от газеты и повертел головой, словно пытался увидеть, откуда идет неприятный запах. — Омерзительная вонь.

— Никак нет, — ответил Праведник.

— Тебе нравится? — Хельмут брезгливо скривился, явно издеваясь. — Да ты извращенец.

— Нет, не нравится, конечно, — быстро исправился Праведник. — Я это… просто ничего не чувствую.

— Повезло, — Хельмут встал с кресла и принялся с остервенением переворачивать походные мешки. — Сядь пока, Беркут еще не приехал.

Праведник безропотно сел.

— Новости читаешь?

— Я? Редко. Не читаю, если честно.

— Не умеешь?

— Вы уж совсем за дурака не держите. Умею, конечно, просто… не люблю и все. По телеку все покажут, а что не покажут, то дойдет сплетнями.

— Ясно.

Хельмут сказал это абсолютно обычным тоном, но Праведнику показалось, что одним словом сержант поставил на нем жирный крест. Поэтому он быстро попытался исправиться:

— Но вообще новости знать надо. Вы правы.

— Надо. Вот тебе последняя: «Диких псов» остановили на границе.

— Да ладно?! — от восторга Праведник вскочил с места. — Так этим сукам и надо!

Сержант откинул старый мешок в сторону и будто заново посмотрел на парня. В этом взгляде не было ничего хорошего.

— Говоришь, за дурака не держать? Это будет сложно, когда ты лепишь все, что придет в голову.

— А что не так? Мы же всегда с ними на ножах?

— Я бы не стал бросаться такими сильными заявлениями. «Псы» — это мелочь. Единственное, что эти твари всегда путаются под ногами. Такой расклад мешает, но не более.

— Зато теперь эти уроды точно будут знать, что это наш округ и ни одна тварь не смеет сюда соваться.

Хельмут откровенно заржал.

— Говоришь так, будто это мы их задержали. Нет, я бы не был против, подстрели кто-нибудь этих гадов возле их дома. А задержанием псы опять доставили всем крупных неприятностей. Уверен, что сегодня из-за них начнут усиленно патрулировать границы и, руку даю на отсечение, в ближайшие дни очень много наших окажется за решеткой.

— Понял… — выдавил из себя Праведник и потупил взгляд.

Говорить больше не хотелось. Конечно, он мог рассказать о своей вылазке, но вдруг отчетливо понял, что боится сержанта до одури. Он еще никого и никогда так не боялся. Хотел было сбежать или сказать еще хоть что-то, но ноги отказывались слушаться, а язык онемел. Поэтому, когда в коридоре раздался знакомый звук тяжелых шагов, а дверь в зал открылась, Праведник с огромным усилием заставил себя не броситься навстречу появившемуся спасителю.

— Утро, бойцы! — громко сказал Беркут, широко улыбнувшись.

Президенту было порядком за сорок и к Праведнику он относился по-отечески, за что парень был безмерно благодарен. Ему даже показалось, что вместе с Беркутом зал наполнился свежим воздухом, словно весь разговор с Хельмутом он задыхался, а теперь смог впервые вдохнуть полной грудью.

— Значит так, слушайте, дети мои. Парень в глуши ломает свой байк. Стоит пнем, смотрит, ничего не понимает. Тут позади голос: «это свеча зажигания». Он оглядывается. Что за хрень, только две лошади на обочине. Одна смотрит на него и шевелит губами. «Это свеча зажигания, братан», — говорит она. Да не может быть, думает парень и продолжает мучиться с байком. Через час оказывается, реально, все так: свеча зажигания. Естественно, он все быстро чинит и отправляется за пивком в ближайший бар. Там он в полнейшем шоке всё выкладывает бармену. Тот на него глядит и в задумчивости спрашивает. «Мужик, то есть там были две лошади на обочине?», «Да, — отвечает парень. — Одна коричневая, другая белая». «И коричневая была у забора?» — спрашивает бармен. «Да, — отвечает парень. — А что». «Тогда тебе крупно повезло, — говорит бармен. — Белая ни хера не понимает в байках».

Праведник засмеялся во все горло. Хельмут только безразлично посмотрел на дверь.

— Дружище, да ладно тебе! Смешно же. Ведь реально смешно. Мне вчера «На перекрестке» рассказали.

— Троих из псов взяли, за перевозку оружия, — оборвал его восторг Хельмут и Беркут сразу помрачнел.

— Вот дерьмо. В девятом?

— В девятом.

Беркут посмотрел на Праведника.

— А у тебя что?

Парень только и ждал, пока его заметят. В эту же секунду он протянул наспех изрисованные и исписанные листы.

— Там три машины было. Вот, в последней явно что-то ценное, они там целый контейнер под один ящик зарядили. Уверен, это и есть наш. Ты говорил, что он старый, как из музея. Вот точно такой ящик в этот контейнер и засунули. Его как будто не из музея достали, а только что из земли вырыли.

— На машине есть какие-то отличительные знаки?

— Нет, но она последней поехала, это точно. Не думаю, что они будут меняться.

— Это ты прав, не будут, — задумчиво протянул Беркут, перелистывая записи. — А что с охраной?

— Человек двадцать, не больше, — сейчас выправке Праведника позавидовал бы иной вояка. — Я дорогу посмотрел. Поедут через девятый, потом в объезд к пятому. Там другой дороги, где они могут проехать, нет. Точно знаю. Я, прежде чем к базе поехать, все вокруг исколесил.

— На кой черт? — не понял Беркут.

Праведник замялся. Если по дороге к клабхаусу он всем сердцем хотел рассказать о волне, которая едва не настигла его у военной базы, то сейчас начал сомневаться. Там он готов был поклясться, что нечто ужасное способно нарушить все планы. Но чем ближе был город, тем нереальнее становилось произошедшее. Может, и не было никакой волны и гудения, а это просто воображение сыграло с ним злую шутку из-за холода?

— Так я это… Думал, карта нужна.

— Не нужна, — отрезал Хельмут. — Наши еще с ночи стоят у въезда в город, недалеко от поворота к лесу. Там есть несколько необозначенных дорог, вот по ним мы и сможем пройти на старушках.

«Старушками» Хельмут называл два старых военных трака, которые каждый раз изменялись и перекрашивались до неузнаваемости. Их тихо привозили к месту, где должно было происходить основное действие, пока в городах все силы полиции были брошены на тушение «пожаров», распаленных членами клуба.

«Нечестивые» выезжали колонной, называя это мотопробегом в честь… (в честь чего решалось каждый раз отдельно, это мог быть день независимости, день памяти, день сопротивления и еще много других дней, которые по всем параметрам подходили для сбора нескольких сотен человек в одном месте). Сначала мирно, в сопровождении пары машин полицейских, они колесили по городу, иногда посещая памятники или заезжая в детский приют. Потом заворачивали в один из излюбленных баров, откуда выползали на четвереньках, скаля свои острые зубы.

«Ну что, твари?! У вас есть дубинки? Так у нас тоже!» — как-то прокричал Патриот, расстегивая ширинку и стягивая штаны для пущей убедительности.

С этой фразы началась кровопролитная неделя третьего округа (так окрестили ее в прессе). Все были настолько заняты вопросом выживания, а СМИ так поглощены возможностью каждый час выдавать ужасающие заголовки, что мало кто заметил увеличение наркоты в округе. Только одна мелкая газетенка сообщила о невероятном множестве передозировок в студенческой деревне, но денег у редакции не было, а тираж не превышал тысячу экземпляров, поэтому никто не обратил внимания на скромную заметку.

Иногда даже фраза была не нужна. Было достаточно одного косого взгляда, чтобы вспыхнул лютый пожар. Власти тщетно пытались контролировать происходящее, договариваться, обеспечивать охрану и загонять отверженных туда, где они смогут напиваться и сжирать друг друга, не трогая мирных жителей. Никто не забывал, что имеет дело с убийцами и наркоторговцами, пусть во многих случаях и бездоказательно.

Иногда удавалось уладить все без особых происшествий: члены UnHoly частенько сами не желали вступать в ненужные конфликты, а хотели лишь хорошенько отдохнуть в кругу своих. Особенно если пробег устраивался в день памяти погибших мотоциклистов.

Однако в этот раз все должно было происходить иначе.

С самой ночи они катили в сторону девятого округа со всех сторон. Задача перед капитанами стояла одна: организовать путь таким образом, чтобы все, кто носит «цвета», смогли изрядно повеселиться и привлечь к себе как можно больше внимания властей и полиции, а лучше оттянуть сразу все силы на себя. От младших в этой иерархии не требовалось ничего особенного. Они, как всегда, с воодушевлением включились в пробег, но в этот раз имели полное право вдоволь насладиться выпивкой, женщинами и добротным мордобоем, сколько им заблагорассудится. А в это время сержант и несколько доверенных людей должны были остановить колонну и на траках вывезти весь или максимально возможную часть груза.

Так что, когда с восходом солнца в городе послышался до боли знакомый рев моторов и вой полицейских сирен, а в утренних новостях по радио жителям предложили воздержаться от посещения нескольких районов в темное время суток, Беркут почувствовал истинное воодушевление, которое не посещало его уже очень давно.

— Ну что, парень. Зайди к Хромому, расскажи ему, как точно выглядит наша добыча, и вперед, веселись. Сегодня твой день, — торжественно сообщил он Праведнику. — Сегодня ты можешь позволить себе все. Я лично разрешаю. Ты это заслужил. А если принесешь мне срезанные шевроны кого-нибудь из псов или легионеров, я собственноручно вручу тебе лучшую награду в твоей жизни. Ты же понял, о чем я?

Довольный Праведник сорвался с места.

— Хочешь сделать его частью семьи? — спросил Хельмут, когда за Праведником захлопнулась дверь.

Беркут пожал плечами.

— Если он сможет вернуться, то почему нет?

— Сколько ему? Пятнадцать? Шестнадцать? Мы не просто так решили, что не берем детей.

— Да брось, дружище, — Беркут положил руки на его за плечи. — Он сирота, его от рождения бросили, он взрослее многих, кто к нам приходит.

— Твою мать, да он совсем ребенок. Я не собираюсь брать на себя такую…

— Что?

— Вину.

— А ты и не берешь. Да и перед кем? Перед его родителями? Ха, так нет их. Или перед богом? Тогда не бойся ты так, я тебя отмолю. Если захочешь, конечно. Ты же в курсе, что мы с Ним, — он указал пальцем вверх, — когда-то были в довольно близких отношениях, может, послушает по старой дружбе, а если нет, так вали все на меня, когда начнется страшный суд. Или, подожди, мне вернуть малого? Хочешь, чтобы он с нами поехал? Настолько ему доверяешь?

— Да пошел ты. Отправлю за ним кого-нибудь присмотреть.

— Во-о-от! Это правильное решение, заодно пусть и расскажут, как он себя проявил. Считай это инициацией. На наших глазах он станет либо героем, либо мучеником, он обретет семью, возродится из пепла и… Что за вонь?

— Тухлая рыба. Все утро не могу понять откуда.

— Рыба? Дерьмовый знак.

Очень медленно Беркут подошел к походному мешку в углу и расстегнул замок. Вонь сразу же заполнила весь зал.

— Чье это? — спросил он и сам заметил надпись на обороте. — Мадонна, сука. Ты когда ее видел в последний раз?

— Дня два назад. Но мы ездили постоянно…

Лицо президента покраснело от злости.

— Нет, Хель, не было ее здесь… Послушай, эта баба — твоя проблема. Каждый раз, когда она исчезает, у нас появляются неприятности. И если сейчас она все испортит, я убью ее и тебя.

— Не испортит.

— Здесь рыба, твою мать! Гнилая, вонючая рыба, потому что эта сука куда-то исчезла на два дня, и никто понятия не имеет, где, а главное, с кем она шляется все это время. И догадайся, что меня волнует больше всего? Догадываешься? Кому она успела растрепать про наши планы?

— Да не станет она этого делать. Она, конечно, дура, но не настолько.

— Тогда где она?! Знать ничего не хочу, найди эту тварь, пока мы не начали, и вытряси из нее все.