А ты во мне живёшь…

Лидия Федоровна Григориади (2024)

Ветеран войны. Педагог-авиамоделист. Поэт. Воспоминания о жизни рядом с Человеком, о его жизни, судьбе, творчестве, написанные его женой.

Знакомство

Волею обстоятельств, а точнее капризами романтичности натуры, занесло меня на берег Кубани, в город Армавир. А пока небольшой экскурс в моё прошлое.

Родилась в шахтёрской семье, в прилегающем к Караганде маленьком посёлке с названием Разведочный, где прошло моё детство. Вокруг посёлка солончаковая степь, худенькая пожухлая травка, ни деревца вокруг. А километрах в десяти от посёлка зелёным небольшим островком — озеленительный питомник — выращивались саженцы деревьев для пересадки их потом около учреждений Караганды — шахтёрской столицы — и в его скверах. Начиналось послевоенное возрождение. Из этого питомника мой брат, шестнадцатилетний парнишка, принес и посадил пару тополей, ухаживал за ними, как заботливая мама за ненаглядным первенцем. Воды для полива поблизости не было, братик ставил бочку на какую-то двухколёсную тележку и, впрягшись, привозил воду из того же питомника и поил своих зелёных друзей. А напоённая земля подарила мягкую, ненаглядно-зелёную травку у стены нашего маленького дома (в то время большая редкость в наших краях — обычно худенькая пожухлая или никакой вообще). Просыпаясь, я в первую очередь выбегала поваляться на травке и „поиграть в мечты“, любуясь „правдишными“ деревьями на нашем небольшом огороде.

Для Григория потом мой брат Пётр на всю жизнь останется „идолом“ для поклонения — сам, кипящий страстями, ценил людей неравнодушных, увлеченных. Брат, пока позволяло здоровье, продолжал отдаваться этому своему увлечению — садоводству: делал прививки, скрещивания, опыления и прочие опыты.

Не знаю, может это наше зелёное чудо породило во мне, ещё маленькой, тоску по „правдишным» красотам далёкой неведомой природы. И были мамины воспоминания о детстве — о высоких травах, о цветах, которые она называла жарками, о её Воронежской деревне с названием, которое уже тогда сладко волновало моё сердечко — Журавка! Потом у меня, повзрослевшей, напишутся стихи, посвященные родителям:

Родителей помню в заботах,

В движении, в трудах ежечасных —

Работа, работа, работа,

А отдых короткий, нечастый.

…..

Кудрявые лапы деревьев,

Цветные ковры разнотравья.

В зеленых просторах деревня

С летящим названием — «Журавка»!

Всё это пишу, чтобы как-то объяснить своё стремление увидеть не в кино, на картинах, в рассказах — а, наконец-то, своими глазами «правдишное» — море, горы, реки…

Мне было двадцать, когда я очутилась на берегу воспетой в песнях Кубани, в городе Армавире. Поселилась у гостеприимных, исключительной доброты людей, в семье Золотухиных, сын которых был авиамоделистом. Прожила там около года, работала официанткой в столовой летчиков и техников авиационного училища. Меня настойчиво звали домой — мама тяжело переживала моё отсутствие: мама — то, что свято для всех. Я стала готовиться к возвращению домой, тоскливо сознавая, что Черного моря и гор у его берегов, которые так близко от Армавира, я так и не увижу (денег на билет хватало только домой). А тут команда Армавирских авиамоделистов начала собираться в Сочи на зональные соревнования. Зная о моей несостоявшейся мечте — увидеть море, сын моих хозяев попросил руководителя включить меня в команду, чтобы только довезти до Сочи, а остальное всё на мне самой. Ехали поездом. За разговорами руководитель группы понял, как я „больна“ поэзией, что живу в мире „заоблачных исканий“ („…никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает…“).

И тогда он сказал: „Я познакомлю Вас в Сочи с человеком, которому, я думаю, тоже не хватает такой души, как ваша. Это руководитель авиамоделистов города Крымска, инвалид войны, а главное, поэт.“

Всю оставшуюся дорогу он рассказывал грустное и весёлое об этом „греке“, что было по сути тоже одной из моих „болезней“ — герои Эллады — (наших детей я назову потом именами этих героев: Елена и Ахиллес).

В Сочи нас представили. Я, уже так много знавшая о нём, смотрела на него как на легенду. Он видел перед собой юное существо, окутанное туманом романтики. Пообщаться не пришлось, приближалась ночь, шло распределение команды на ночевку. Григорий Фемистоклович уступил мне свою постель в доме друга, сочинского руководителя моделистов, „хозяина“ соревнований, Анатолия Ивановича Золотоверха. Сам остался ночевать в „моделке“ на диванчике. Утром, игриво улыбаясь и смущая меня любующимся взглядом глаз-маслин, спросил, как мне спалось на его месте и не снился ли он мне. Я благодарила его и извинялась за причиненное мною неудобство — узенький диван в моделке с разбитыми пружинами. Он утешал: такой волшебной ночи он ни разу ещё не прожил.

Попрощавшись со всеми, я ушла на самостоятельную „экскурсию“ — это было так кстати — я одна и со мной „мои“ море, галька, горы, немыслимой красоты и разнообразия деревья, кустарники, почти тропическая невидаль!

Обратный билет на вокзале в Сочи на этот же день купить было невозможно и мне посоветовали доехать электричкой до станции Лазаревская, оттуда без проблем можно уехать. Часа в три дня я была уже на этой станции. Мой поезд в пять, и я ещё пару часов могла впитывать в себя сказку — ступени здания станции заканчивались чуть ли ни у самого моря. А через некоторое время прибыла следующая электричка и из неё высыпала группка ребят с ящиками для моделей самолетов и с ними ОН. В груди моей сердце пророчески вздрогнуло и предательски обмерло — он будет, естественно, расспрашивать, а что я могу рассказать о себе — серая мышка, мечтающая о принце Золушка без волшебных голубей и хрустальных туфелек.

Но он не расспрашивал — ему хватило „рентгеновских лучей“ его проникновенного взгляда, знания людей вообще и женской психологии в частности.

Он и о себе мало говорил. Он говорил о вещах, которых так жаждала моя душа, жившая неясным предчувствием Явления. Я — почти (или вовсе) праздный жбан. Он — рог изобилия, бурлящий поток. Я ощущала себя путником в пустыне, которому удалось, наконец — то, приникнуть к роднику.

Конец ознакомительного фрагмента.