Леди-чертовка

Лиза Клейпас (2019)

Прелестная молодая вдова Феба, леди Клэр, никогда прежде не видела Уэстона Рейвенела, но достаточно наслушалась о его выходках от покойного мужа, имевшего несчастье учиться с ним в одной закрытой школе, чтобы считать его настоящим чудовищем. Тем огромнее ее изумление, когда «чудовище» на поверку оказывается самым милым и обаятельным мужчиной, которого она когда-либо встречала в лондонском свете… Но почему Уэстон так равнодушен к ее чарам? Она красива, богата и свободна, у ее ног — толпа поклонников… и только он один упорно держится в стороне — при том, что изощренное женское чутье подсказывает Фебе: ей удалось заронить искру в его сердце. Чего он боится, чего опасается? Может быть, ему попросту надо немножко помочь?..

Глава 4

Феба, кипевшая от злости, протащила брата за локоть по коридору до ближайшей незанятой комнаты неопределенного назначения, почти без мебели: такие всегда имеются в больших старинных особняках. Втащив Габриеля внутрь, Феба закрыла дверь и гневно воскликнула:

— Какого дьявола ты, болван, потащил меня на эту ферму?

— О тебе же забочусь, — пожал плечами Габриель. — Надо же познакомиться с поместьем, чтобы им управлять.

Из всех братьев и сестер именно с Габриелем Феба всегда была особенно близка. В его обществе она без стеснения отпускала шутливые или саркастические замечания, признавалась в самых дурацких своих промахах, зная, что он не станет судить ее слишком строго. Знала его ошибки и хранила его тайны, как и он — ее.

Многие — пожалуй, даже большинство — с немалым изумлением узнали бы, что и Габриэлю случается совершать ошибки. Да и кому могло прийти в голову, что этот привлекательный джентльмен с изящными манерами и безупречной выдержкой способен на безрассудные поступки. Но Габриель бывал высокомерен и умел манипулировать людьми. Под его внешним очарованием скрывался обладатель стального стержня, который и помогал ему управлять многочисленными владениями и предприятиями Шоллонов. Решив, что и для кого будет лучше, Сент-Винсент не останавливался и не брезговал никакими средствами, пока не добивался своего.

Вот почему Феба порой считала нужным давать ему отпор. В конце концов, она старше, и это ее долг — следить, чтобы младший братец не вел себя как надменный осел!

— Ты помог бы мне куда больше, если бы занимался своими делами, — отрезала Феба. — Если я и захочу что-то узнать о сельском хозяйстве, то уж точно не от него!

— Почему? — в недоумении спросил Габриель. — Ведь ты понятия не имеешь, что представляет собой Рейвенел.

— Боже правый! — воскликнула Феба, скрестив руки на груди. — Да разве ты не знаешь, кто он такой? Неужели не помнишь? Тот самый школьный хулиган, что издевался над Генри!

Габриель покачал головой: по его лицу было ясно, что не помнит.

— В пансионе. Тот, что мучил его почти два года.

Габриель по-прежнему смотрел на нее непонимающе, и Феба нетерпеливо добавила:

— Тот, что подсунул ему свечи для фейерверков!

— А-а! — Лицо Габриеля разгладилось. — Совсем забыл! Так это был он?

— Вот именно! — Феба принялась ходить взад-вперед по каморке. — Это он превратил детство Генри в кошмар.

— Ну, ты преувеличиваешь: прямо уж в кошмар.

— Он обзывал Генри, отбирал у него еду.

— Генри все равно ничего не ел!

— Перестань дурачиться, Габриель, это не шутки! — раздраженно воскликнула Феба. — Я ведь читала тебе письма Генри. Ты знаешь, через что ему пришлось пройти.

— Знаю лучше, чем ты, — спокойно ответил Габриель. — Я и сам учился в пансионе: не в том, что Генри, но свои хулиганы и мелкие деспоты найдутся в каждом. Именно поэтому родители не отсылали из дому ни меня, ни Рафаэля до тех пор, пока мы не стали достаточно взрослыми, чтобы уметь за себя постоять. — Он замолчал, раздраженно мотнув головой. — Феба, перестань носиться туда-сюда, словно бильярдный шар, и послушай меня! На мой взгляд, винить стоит только родителей Генри. Они отправили его в условия, к которым он был явно не готов. Генри был хрупким, болезненным мальчиком, чувствительным и робким. Более неподходящее для него место трудно представить!

— Отец Генри считал, что это его закалит, — возразила Феба. — А у его матери доброты было не больше, чем у бешеного барсука, поэтому она и согласилась на второй год отправить его в этот ад! Но виноваты не только они. Уэст Рейвенел — грубая скотина! Ему никогда не приходилось отвечать за свои поступки!

— Я пытаюсь тебе объяснить, что в таких школах жизнь устроена по Дарвину: либо ты сожрешь, либо — тебя. Борьба за существование до тех пор, пока не устаканится иерархия.

— Ты тоже кого-нибудь травил, когда учился в Харроу? — вскинулась Феба.

— Разумеется, нет! Но у меня была другая ситуация. Я вырос в любящей семье. Жили мы в доме у моря с собственным песчаным пляжем. Боже правый, у каждого из нас был собственный пони! Детство счастливое до тошноты — особенно в сравнении с братьями Рейвенел, которые в собственной семье жили как бедные родственники. Они осиротели совсем маленькими и попали в пансион, потому что были никому не нужны.

— Потому что были мерзкими маленькими шалопаями? — мрачно предположила Феба.

— У них ничего не было — ни родителей, ни семьи, ни дома… Чего еще ждать от мальчишек в таком положении?

— Причины поведения мистера Рейвенела меня не интересуют. Достаточно того, что он портил жизнь Генри.

Габриель задумчиво нахмурился:

— Быть может, я что-то в этих письмах упустил, но, мне кажется, ничего особенно злодейского Рейвенел не делал: не бил Генри, не мучил. Шутил над ним и устраивал розыгрыши — возможно, но ведь это не преступление.

— Издевательством и унижением можно ранить сильнее, чем кулаками. — В глазах у Фебы защипало, в горле встал ком. — Почему ты защищаешь мистера Рейвенела, а не моего мужа?

— Птичка моя! — ласково назвал ее детским прозвищем Габриель. — Ты же знаешь, я любил Генри. Иди сюда.

Шмыгнув носом, она подошла к нему, и брат нежно ее обнял.

В детстве и юности все они — Генри, Габриель, Рафаэль и их друзья — немало солнечных летних дней провели в поместье Шоллонов в Херонс-Пойнте: катались на лодочках по заливу, бродили по соседнему лесу. Никто из соседских ребят не осмеливался дразнить Генри или над ним издеваться — все знали, что за это придется отвечать перед братьями Шоллон.

В конце жизни Генри, когда он был уже очень слаб и никуда не выезжал в одиночку, Габриель взял его с собой на рыбалку, донес на руках до берега его любимой речушки, где так славно ловилась форель, и, усадив на трехногий складной табурет, с бесконечным терпением насаживал ему на крючок червяка за червяком и помогал закидывать удочку. Вернулись они с корзиной, полной форели. После этого Генри уже не выходил из дому.

Габриель похлопал ее по спине, на миг прижался щекой к волосам.

— Тебе сейчас чертовски тяжело, понимаю. Почему ты не сказала раньше? Не меньше половины семьи Рейвенелов гостила в Херонс-Пойнте целую неделю, а ты молчала!

— Не хотела создавать проблемы вам с Пандорой, пока вы решали, достаточно ли нравитесь друг другу, чтобы пожениться. И потом… знаешь, бо́льшую часть времени я чувствую себя грозовой тучей: куда бы ни пришла — омрачаю атмосферу. Хочу это прекратить. — Феба отступила на шаг, кончиками пальцев промокнула уголки глаз. — Неправильно ворошить былые обиды, о которых никто, кроме меня, и не помнит… особенно теперь, когда все так счастливы. Я жалею, что вообще об этом заговорила. Но одна мысль оказаться в обществе мистера Рейвенела наполняет меня ужасом.

— А ему самому ты об этом сказать не хочешь? Или, может, лучше скажу я?

— Нет, пожалуйста, не надо! К чему? Скорее всего, он этого даже не помнит! Пожалуйста, пообещай, что ничего ему не скажешь!

— Ладно, так и быть, — неохотно согласился Габриель. — Хотя, мне кажется, было бы справедливо дать ему шанс извиниться.

— Поздновато, тебе не кажется? — пробормотала Феба. — Да он и не станет.

— Не слишком ли ты к нему сурова? Кажется, вырос он вполне приличным человеком.

Феба мрачно взглянула на брата:

— Вот как? К этому выводу ты пришел до или после того, как он принялся меня распекать, словно какую-то феодальную самодуршу, угнетающую крестьян?

Габриель с трудом подавил улыбку:

— Но ты отлично выдержала испытание: благосклонно приняла советы, хотя могла бы несколькими словами порвать его в клочья.

— Искушение было велико! — призналась Феба. — Но тут я вспомнила то, что однажды сказала мне мама.

Это произошло одним давним-давним утром, в те баснословные годы, когда они с Габриелем еще сидели за столом на детских стульчиках. Отец читал за завтраком свежую газету, а мать, Эвангелина — или Эви, как называли ее близкие и друзья, — кормила малыша Рафаэля сладкой овсянкой.

Феба жаловалась на подружку, которая чем-то ее обидела, и говорила, что ни за что не примет ее извинений. Мать отвечала ей, что лучше помириться, чем жить в ссоре.

— Но она плохая! — гневно возражала Феба. — Она думает только о себе!

— Милая девочка, — мягко сказала ей тогда мать, — доброта еще ценнее всего, когда проявляется к тем, кто ее не заслуживает.

— А Габриель тоже должен быть ко всем добрым? — спросила Феба.

— Конечно, милая.

— А папа?

— Нет, Птичка, — ответил папа, и уголки его губ дрогнули в улыбке. — Поэтому я и женился на твоей маме: ее доброты хватит на двоих!

— Мама, а может, твоей доброты хватит и на троих? — спросил с надеждой Габриель.

Тут папа так заинтересовался газетой, что совсем за ней спрятался: из-за этой импровизированной завесы доносились лишь странные звуки вроде похрюкивания.

— Боюсь, что нет, мой дорогой, — мягко ответила Эви, и глаза ее заблестели. — Уверена: в ваших с сестрой сердцах достаточно доброты.

И теперь, возвращаясь мыслями в настоящее, Феба сказала:

— Мама учила нас быть добрыми даже к тем, кто этого не заслуживает. Значит, и к мистеру Рейвенелу — хотя, не сомневаюсь, он не отказался бы распечь меня прямо посреди холла, на глазах у всех!

— Не распечь, а раздеть, коль уж на то пошло, — сухо заметил Габриель.

— Что? — возмутилась Феба.

— Да ладно тебе! — усмехнулся брат. — Неужто не заметила, что у него глаза выпрыгнули из орбит, словно у омара в кипятке? Или уже столько времени прошло, что ты забыла, как понять, что нравишься мужчине?

По телу Фебы побежали мурашки, и она прижала ладонь к животу, словно пыталась унять вспорхнувший там рой бабочек.

Да, верно, забыла. А точнее, никогда и не знала. Она умела замечать знаки внимания, но не те, что предназначались ей самой: это для нее была неведомая территория. Флиртовать с Генри ей не приходилось: они знали друг друга всю жизнь и читали как открытую книгу.

Впервые Феба ощущала такое влечение к мужчине, и что за жестокая шутка — именно к этому грубияну и наглецу! Трудно вообразить себе более полную противоположность Генри. Но когда мистер Рейвенел стоял перед ней, излучая мужественность, и взгляд его поражал прямотой, у Фебы подгибались колени и закипала кровь в жилах. Как же это… унизительно!

Хуже того: казалось, этим она предает Эдварда Ларсона, с которым у Фебы сложилось своего рода взаимопонимание. Он еще не сделал ей предложение, но оба знали, что рано или поздно сделает, и, скорее всего, она согласится.

— Если мистер Рейвенел мной и интересуется, — сухо заметила Феба, — то, вероятно, лишь потому, что охотится за состоянием, как и большинство младших сыновей.

Взгляд Габриеля блеснул насмешкой.

— Умеешь же ты клеить на людей ярлыки!

— Да. Вот тебе, например, идеально подходит ярлык «надоедливый болван».

— А мне кажется, тебе понравилось, как с тобой общался Рейвенел, — заметил Габриель. — Чаще нам говорят то, что мы хотим услышать, хотя грубая правда без прикрас куда привлекательнее?

— Для тебя — может быть, — неохотно заметила Феба. — Вот Пандора тебя и порадует — она органически не способна ничего приукрашивать или смягчать.

— И это одна из причин, по которой я ее полюбил, — признал Габриель. — И еще за острый ум, за любовь к жизни, а главное — за то, что ей нужен я сам, а не то, что меня окружает.

— Рада, что вы нашли друг друга, — искренне заметила Феба. — Пандора чудесная девушка, и вы оба заслужили счастье.

— Как и ты.

— Вряд ли я с кем-нибудь смогу быть счастлива так же, как с Генри.

— Почему бы и нет?

— Такая любовь случается лишь раз в жизни.

Габриель задумался над ее словами и, наконец, с непривычной для себя скромностью сказал:

— Не могу сказать, что все знаю о любви, но, по-моему, она не так устроена.

Феба с наигранной небрежностью пожала плечами:

— Что толку гадать о будущем? Как сложится, так и сложится. Все, что я пока могу, — жить так, чтобы не опорочить память о муже. И вот что знаю точно: как бы Генри ни ненавидел мистера Рейвенела, он не захотел бы, чтобы я ему мстила или вымещала на нем зло.

Габриель долго и внимательно смотрел ей в лицо, а затем неожиданно сказал:

— Не бойся.

— Мистера Рейвенела? Еще чего!

— Не бойся, что он тебе понравится.

Эти слова вызвали у Фебы смех.

— Ну нет, такая опасность мне не грозит! А если бы и грозила, я бы ни за что не предала Генри, подружившись с его врагом.

— Главное — себя не предавай.

— О чем ты… что ты хочешь сказать? Габриель, постой!

Но он уже подошел к двери и распахнул ее.

— Нам пора назад, Птичка. Не спеши, придет время — сама во всем разберешься.