История одной мусульманки

Лиз Эмир, 2023

“История одной мусульманки” – это автофикшн, повесть основанная на реальных событиях. Главная героиня – обычная женщина, которая поделилась историей своей жизни из мусульманской, уральской деревушки, где все устои шариата и Корана нарушаются в угоду свекровей, их сыновей и жестоких мужей. Героиня в течении многих лет подвергаются насилию, унижениям и достигает успехов в жизни наперекор всем невзгодам. Переживет тяжелейший развод и будучи журналисткой решает написать книгу об этой истории. Она встретит любимого и выйдет за него замуж. Обретет счастье, гармонию и исцеление в семье.

Четвертая глава. Отец

После тяжелого с котятами случая жизнь потекла своим медленным, скучным чередом. Родители продолжали общаться как ни в чем не бывало. В тот день отец ушел, окунувшись в свои мысли, поникший, абсолютно умерший. Я видела он направился в сторону реки. Около нашего дома всегда протекала река, бурная такая, чистая. Тулва. Мы ее обожали, купались там, проводили все летние каникулы, бесились, ловили рыбок и лягушек, играли в прятки в камышах. Короче, эта речка была жизненным источником всей семьи, потому что у берега много времени проводили и мама с бабушкой. Стирали, вымывали ковры, чистили одежду. Там же в тот вечер пропал и папка. Мне кажется, он был сильно обескуражен случившимся и не на шутку перепуган. Когда он обнаружил котят, он естественно не отавал отчета в том, что делает. Я думаю, им управляли эти “вечера в гараже”. Просто мама, часто так говорила.

— Опять ты проводил время в гараже, с кем, с друзьями, вы совсем не работали? — было видно, что она сердится. Я не знала, что значит “этот вечер в гараже”, но чувствовала, они не ведут к добру эти папины вечерки какие-то в непонятном гараже с друзьями. Вот же, погибли котятки, а он и не понял, что натворил. “Эх ты, глупый папочка. Глупее тебя вообще никого нет в мире”, — я всегда мысленно с ним так разговаривала, потому что он был для меня важным Человеком. Несмотря ни на что, я его очень сильно любила.

Он мне казался самым лучшим, самым умным, самым красивым и добрым. Я восхищалась им, когда он брал свою толстенную книгу в руки, садился за стол на кухне и начинал читать. Читал долго, улыбался про себя, что-то там тихо комментировал себе по нос. Я наблюдала за ним и удивлялась, как можно вообще прочитать такую огромную книженцию. В ней наверное страниц 1000. А о чем она, интресно? О подвигах, о приключениях индейцев, о любви девушки и ее жениха? Не знаю даже, но то что со временем я тоже начала интересоваться книгами — это точно.

Мир книг увлек меня также глубоко, как папу. Я ходила в библиотеку, а вечером мы смотрели друг на друга, улыбались и обсуждали смысл какой-нибудь книжки. Он так мудро смотрел, свысока, любя, покручивая свои пушистые усы и спрашивал: “Ну-ка, кызым, дочка, расскажи мне разницу между добром и злом. Про это же ты читала? А?” Сам сильно волновался, чтобы дочь смогла придумать достойный ответ. Знаю он очень гордился, что вообще читаю, интересуюсь литературой, классической между прочим. Это вам не шухры-мухры. Очень рано я прочитала рассказы Зощенко, Салтыкова — Щедрина, романы Набокова, Достоевского и многих других. Мне невероятно нравились разговоры с ним. Он развивал меня, открыл во мне столько глубинных знаний, научил любить классику, разбираться в хороших авторах, думать, размышлять, отвечать за свои поступки, учиться на чужих ошибках. “Хотя сам прожил жизнь абсолютно глупо”, — говорил он позже. Жалел о том, что не додал любви своей любимой женщине, нашей маме, детям, не сумел достойно похоронить мать, никогда так и не встретился со своим Отцом.

Я думаю, в тот вечер на берегу реки, его не было почти сутки, он отчаянно боролся за жизнь. Искал опоры, думал о том, зачем ему жить вообще. Очень сильно угнетал и осуждал себя. Ненавидел свои поступки, если бы была возможность, умер бы и возродился заново, чтобы все изменить. Но нет! Он вернулся, тихо взял ту самую толстую книгу и просто сел читать. И все! Ни единого слова, никому из нас. Слов не было, потому что они не могли передать всю боль, котрую он чувствовал в себе. Так и потекла жизнь.

Мы с сестренкой подобрали безжизненные тела наших котят, ревели, как безумные и понесли их на кладбище. Да, у нас есть собственное кладбище для погибших питомцев. Это же не просто животные-питомцы, это наши младшие друзья. Нам так начало казаться, еще года два назад, когда рядом с домом мы обнаружили голубя. Наша компания ребятишек, где я была самой старшей, решила похоронить его. Горько так было на душе, хоронили молча, тихо, не проронив ни слова. Мы всегда радуемся, что на могилку могут прийти и девочки, и мальчики. Никто нам не запрещает оплакивать усопших, приносить им цветы и разговаривать с ними, потому что ни один взрослый не в курсе, что мы организовали кладбище для животных. А то, началось бы, такое. Страшно представить, что могли там придумать взрослые, если бы пронюхали, что их детишки не играют, а занимаются похоронами. Почти ежедневно. Да, каждый вечер мы собирали розовые цветочки в саду у нашей соседки и относили их на могилку котеночков. Не то чтобы нам было тяжело, просто нам казалось, что это важно помнить и заботиться об умерших. Неважно как это делать, по-детски наивно во дворе или по серьезному, приходить огромной толпой верующих к прапрабабушкам и дедушкам. “Главное, уважение и память”, — думала наша ребячья компашка, состоявшая из соседких деток. Со временем, конечно же, все забывалось. Страх после подобных событий утихал и мы впадали в новые крайности.

Наши детские игры точно можно было называть “крайностями”, потому что они действительно несли в себе некую опасность. Но не стоило беспокоиться, мы всегда благополучно с сумерками возвращлись домой. Например, забавно подниматься на самую высокую крышу какого-нибудь дома или гаража и сидеть там на коньке. Эх, как же далеко видно, когда сидишь на самом пике любой высокой крыши и смотришь на всех с высоты птичьего полета. Видно все огороды, как соседка пропалывает свеклу, а другая — собирает красные, крупные яблоки в саду. Мы вчера вечером забегали туда, чтобы набрать себе побольше спелых, сочных яблок. Ну устроили там небольшой пиратский набег и что? Не убудет же, у нее. Вон их сколько у нее там, этих фруктов: и вишни есть, и груши, кстати, вообще невкусные, кислые, фу. У нее и смородина, крупная, сладкая, и клубника. Вот на ней — то, на этой клубничке, мы чуть не попались, потому что ягод мало, а нас — много, четверо. Мы, как саранча налетели на эту красную вкуснятину и все съели, а она утром вышла собрать свежего клубничного урожая, а осталось-то ягод с гулькин нос, точнее вообще ничего не осталось. Мы сидели на крыше папиного сарая и издалека видели, как она то ли плачет, то ли угрожает всем детям улицы, то ли обещает нас прибить при встрече. Короче, если честно, наша компашка не на шутку перепугалась. На общем собрании, который экстренно состоялся за банькой, мы решили больше таких явных следов не оставлять в огородах бабушек. Иначе, точно какая — нибудь расерженная струшка или родители точно повесят нас или еще лучше, отхлыстают жгучей крапивой. На том и порешили и побежали по домам.

Очередной день, полный невероятных шалостей и забав был окончен. Сестричка и я, тихо пробирались по скрипучим ступенькам к своим кроваткам, мечтая окунуться в сон. Да не тут-то было! Сердечки замерли, отец курил на кухне. Это не к добру, когда он медленно открывает дверцу печи, долго перебирает, выбирает одну папироску из пачки, задумчиво подносит ее ко рту, зажигает спичку, как будто угрожает всему окружающему пространству и молча закуривает ее. Вся семья замирает и в доме наступает идеальная тишина. Даже мухи затихают по углам, никто не дышит, пауки перестают жевать своих жертв на паутинах, в ушах звенит от вакуума. Ужас! Я ложусь под одеяло в колготочках и в кофте, приобнимаю Лиду, она дрожит как осиновый лист, но успокоить ее у меня не хватает сил. Я тоже дрожу от понимания, что в следующий момент, папа заговорит. Сначала полушепотом, как будто поднимается ветерок перед бурей, с каждым предложением слова будут звучать злее, тон грубее.

А я начну, глотая слезинки, молиться, но не Аллаху. А моему неизвестному рыцарю, ну можно его так не называть, конечно. На самом деле с какого-то времени мне начало казаться, что на этой планете живет молодой такой, красивый паренек, мой. Не знаю, что значит мой, но я так чувствовала. Он хочет забрать меня отсюда, от этих страхов, невзгод, ссор. Он как будто ищет меня, ждет со мной встречи также сильно, как и я. Как будто он знает, что надо забрать меня от всех этих людей, которые не любят ни друг друга, ни своих детей, никого. Спокойнее мне не становилось, но в сердце теплилась надежда и вера в доброе, светлое, и я его ждала. Наперекор здравому смыслу, я тихо молилась под одеяльцем и ждала его…

А в этот самый миг мама, затаив дыхание, в своей спальне ждет удобного момента, когда папа отвлечется на минуту и выйдет на улицу, чтобы взять очередную пачку сигарет. Она внезапно вскочит, подбежит ко мне, резко толкнет меня в бок и быстро начнет будить брата, одевать младшую и шептать мне:

–Быстрей! Быстрей! Одевайтесь, помоги ему, учебники, тетради свои возьми! Быстрее же, затаитесь у входа!

Три комочка, мы быстренько семеним, в затаенный узенький уголочек в раздевалке. Там можно присесть на пол малюсеньким детям и спрятаться на время. А когда папа, уже разъеренный, в гневе пойдет искать нас по дому, мы прошмыгнем на веранду, а оттуда рукой подать до улицы и можно спрятаться в укромное местечко, подальше от всего этого. Главное, чтобы мамочка успела выбежать за нами. Иногда, она не успевает. Обнаружив, он подбегает к ней, но я уже ничего не вижу, дверь закрывается. Только слышу, как она тонким голосом просит отпустить ее.

В ту секунду я оглядываюсь, не бегу, время останавливается, слезы текут рекой. “Мама, мамочка… Что же мне делать?” Глаза полны воды. Я чувствую, что из них снова потекли слезинки, как дождевые капли. Бесперестанно, рекой, океаном, очень много слез. Я стою и не могу решиться, бежать к ней, чтобы просто разделить ее участь, это единственное что могла бы сделать девчонка девяти лет или увести младшеньких подальше отсюда. Пока он и их не поймал в порыве злости. Мысленно отчаянно кричу маме: “Мам, мы там, ждем тебя, на нашем месте, за углом по улице, мы ждем тебя там, мам…” Как же мне было больно, страшно и обидно в те минуты. Как же мне было больно и страшно.

Много лет подряд, я буду видеть эту несчастную дорожку отступления во сне. Просыпаться в поту, буду мечтать забыть об этих детских воспоминаниях, но нет. Мы снова и снова будем бежать из дома по вымощенной горькими слезами, страданиями, детскими страхами, по этой кровавой тропке. Она почему-то начнет сниться мне с пятнами крови. Это самое неприятное во всей этой истории. Казалось бы мы много раз обсуждали эти моменты и с мамой, и с сестрой, уже взрослыми. Прощали, отпускали, ходили в мечеть, просили о благославении, но увы. Сны продолжали настойчиво приходить, напоминать о тех днях, когда мамочка все-таки догоняла нас, мы прятались с ней и усиленно начинали думать куда пойти переночевать. Особенно зимой.

С тех самых пор мне ненавистна зима. Зимой я начинаю ощущать холод, кожей вспоминать, как она промерзала в те студеные ночи, когда приходилось бежать из дома и искать убежища. Замерзание накатывало через пять минут, а сидели порой часами, не зная у кого попросить помощи.

— Мы уже всем надоели, — говорила мать, после моих просьб пойти к соседям слева, а справа, а к дяде, который живет на другом конце поселка, а к тетушке на соседней улице…

— Нет, — повторяла безучастно мама, — все устали от наших просьб, никто не хочет нас видеть. Пойдем, попробуем прошмыгнуть в баню, но сначала просто посидим в холодной. Затопим попозже, чтобы отец не заметил дым из трубы и не нашел нас.