Дикарка

Лика Конкевич

Автобиография.Дневники, собранные в одном месте, оживают вместе с героиней романа.Места, люди, все стремительно меняется, пока внутри нее горит стремление жить… Книга содержит нецензурную брань.

9

Наутро я уеду в трудовой лагерь с Надюхой.

«Мы работаем по четыре часа, пропалывая овощные километровые полосы. После ходим купаться на речку.

Познакомились с парнями из села. Однажды среди смены приехала мама. Привезла ягоды в больших стеклянных банках, лимонад, печенье, конфеты, кеды и сережки «ежики». (Мое внутреннее зрение и сегодня возвращает мне их обратно: снова цвет пыльных облаков, марсианские шарики с летящими острыми молниями).

Этим летом я заработала первые в своей жизни тридцать рублей. Пять из них я взяла себе, а остальные отдала маме»

А глубокой осенью я столкнулась с детской смертью. Умер племянник (новорожденный сынишка моего двоюродного брата) Это для меня стало непереносимым горем. Просто необъятным.

Я плачу наедине с вечером. У меня истерика. Посреди комнаты стоит кукольный гробик. Меня усаживают рядом на стул. Все сидят возле мертвого мальчика. А я впервые в жизни вижу младенца так близко. Бездыханного малыша семи дней жизни. Ромка.

Он был долгожданным и любимым. Но кто-то из медицинского персонала забыл закрыть форточку после проветривания и два младенца умерли тем вечером. Наш Ромка и чья-то девочка…

Запеленутый туго, в крошечном чепчике, белоснежный ангел. Он такой красивый. Я не могу прийти в себя. Сначала вздрагиваю. После, пускаюсь в рыдания. Плечи ходят ходуном и я не могу впустить в себя воздух. Я помню свою коричневую вязаную кофту с воротником «лодочка». Она до конца сохраняла этот запах смерти. Смерти маленького мальчика.

И я не могла ее носить больше.

После этого трагического события полгода моей жизни стали совсем критическими. Я мало хорошего думала о себе. Мне важно было знать, что у меня скверный характер. Я на всех кричала, перестала быть общительной. Стала дерганой и психованной. Папа называл меня не иначе как «грубиянка»…

С глубокой осени до самого лета я отталкивала своих близких. Мне реально верилось, что я никого не люблю. От этого много плакала и грубила. Перестала общаться со сверстниками и мама стала называть меня «нелюдимая».

Когда в наш дом приходили гости, я садилась за книгу или начинала делать уроки. И не могла ничего поделать с этим убеганием от людей. Если бы тогда, как сейчас, я понимала, что это мое горе побуждает так вести себя, мне было бы легче.

Но в четырнадцать лет я думала, что со мной все плохо и виной тому я сама…

За эти полгода мама уезжала на Урал. Надолго. Болел ее отец. Мой дедушка. Позже, его похоронили.

Ближе к весне я познакомилась на аттракционах с Димкой, его забирали в армию. Он дал номер своего домашнего телефона и я успела поменять его на свой адрес. Позже он написал мне письмо из воинской части. А в апреле я позвонила узнать, что он пишет родителям, но мужской голос глухо сказал: «Дима погиб…»…

Все рушилось тогда в 1989 году…

Но именно в то лето я стала чувствовать себя девушкой. Вытянулась в росте. Округлости стали совсем заметными везде. Моя тетка (жена моего родного дяди) доставала меня своими, сквозь зубы пророненными, фразами:

«Ну и дылда ты выросла, и кто тебя замуж только возьмет? (мой рост был 165)… сисек — то совсем нет, а лифчик не забыла надеть?… Ну и куда такой сарафан. Только задницу прикрывает?»

Мне неприятно, но я долго остаюсь наивной и верю в лучшее и доброе в людях. Потому принимаю на веру все, что говорят о моей внешности. Свой рост я стала складывать как могла. Маленькую грудь прятать свернувшимися сутулыми плечиками. А, чтобы не было видно лифчика, накидывать на себя мужские рубашки.