Моя панацея

Лина Манило, 2020

Мой муж решил кинуть на деньги своего начальника и исчезнуть. Вот только меня забыл об этом предупредить, и теперь я стала заложницей опасного и влиятельного человека, который мной одержим. Максим Пожарский – сложный мужчина. С ворохом тайн и грехов. И я бы сбежала от него, но его маленький сын назвал меня мамой, и теперь смогу ли я сбежать из плена? Содержит нецензурную брань.

Глава 7 Инга

Когда Ярик отпускает мою руку и снова засыпает, сладко посапывая, Максим кивком головы указывает на дверь. Он торопится, я же ещё несколько секунд смотрю на малыша. В висках стучат молоточки, в ушах звенит — от нервов, наверное. Слишком уж они натянуты.

Ярик такой трогательный, такой маленький и худой. Очень одинокий, и это делает нас чуточку ближе. Он чужой ребёнок, но почему-то кажется, что он несчастен. Слишком горько он плакал, а ещё по-детски ругался на женщину, называл её злой.

Вдруг она его обижает? И самое важное: какое мне-то до этого дело, если моей главной целью должен быть путь на волю.

— Снова запрёшь меня? — спрашиваю шёпотом, когда оказываемся вдвоём в коридоре.

— Разве могу я так поступить с матерью своего ребёнка?

Его голос звучит жёстко. В нём стальные нотки, а ещё усталость. И будто в подтверждение моих догадок широкой крепкой ладонью проводит по лицу. Смахивает тревожные тени, встряхивает головой, а коротко стриженные тёмные волосы в искусственном слегка приглушённом свете кажутся совершенно чёрными. Как и глаза.

— Такими вещами нельзя шутить, — замечаю и получаю в ответ медленный кивок. — Я не мать твоего сына и никогда ею не стану. Нельзя лгать ребёнку.

— Тогда почему не ушла оттуда? Почему не возразила, когда мой сын так тебя назвал?

И правда. Могла же.

— Я… я растерялась. Кто бы на моём месте не растерялся? — негромко возмущаюсь недогадливости Максима. — У меня в голове из-за всего вообще каша, имею право. Знаешь ли, меня не каждый день обнимают чужие мальчики и называют мамой.

Ругаться шёпотом, оказывается, то ещё удовольствие.

Взмахом руки Максим прерывает мою взволнованную тираду, ещё и хмурится показательно. Будто от моих жалких попыток объясниться у него голова болит.

— Пойдём.

Через мгновение уже идёт по коридору прочь. Не оборачивается, потому что точно знает: никуда я не денусь. И сбежать не попытаюсь, потому что Максим — не Егор. Уверена, мимо него так просто не просвистишь.

Плетусь за Максимом, а он спускается по лестнице. Задаёт мне направление. Впервые у меня есть возможность хорошенько его рассмотреть. Сейчас, когда пелена страха спала, когда беспокойство за свою жизнь ушло на второй план, я замечаю, насколько мой похититель высок, широкоплеч. Могуч даже. Совсем маленькой и слабой рядом с ним себе кажусь. На Максиме модный полуночно-чёрный деловой пиджак, зауженные строгие брюки и чёрные туфли на спортивной подошве. Мрачный нарядец, но эффектный, чего уж. Движения плавные, неторопливые. Хищные. Одежда так плотно сидит на массивной фигуре, что действительно ожидаю услышать в любую секунду треск ткани на швах.

Ступенька за ступенькой, в абсолютной тишине. Она гнетёт, давит, словно вокруг вакуум образовался. Из дома словно всю жизнь выкачали. Как не напрягаюсь, ни единого звука услышать не удаётся.

Я всё ещё уверена: Максим снова отведёт меня в ту самую комнату и запрёт. Но он сворачивает в другую сторону, проходит несколько шагов по очередному коридорчику и останавливается в самом его конце.

— Проходи, — распахивает высокую дверь, включает свет, а я из-за его спины рассматриваю большой кабинет, в котором слишком много шкафов и полок, мебели.

В воздухе витает смесь ароматов табака и туалетной воды Максима.

— Выпьешь чего-нибудь? Воды? У меня коньяк есть и виски. Шампанское, увы, в хозяйстве не держу. Но если сильно хочется, я могу приказать, доставят.

— Как всё просто. Если чего-то вдруг хочется, достаточно просто приказать, и всё мигом перед тобой появится.

— Именно, — кивает и принимается вертеть головой, разминает широкую шею, морщится. — Ничего сложного.

— Мне не нужно шампанское! — прохожу в кабинет, плотно прикрываю дверь и останавливаюсь, точно вкопанная. — Мне вообще ничего не нужно, но надо, наверное, обсудить то, что происходит.

— Что именно ты хочешь обсудить со мной, Инга?

Моё имя, произнесённое Максимом, кажется мне каким-то другим. Вкусным, красивым, ярким. Не моим вовсе. Я не люблю его, но вдруг понимаю, что Максиму оно… нравится, что ли. В голосе появилась опасность и хрипотца, а в глазах мелькнуло искушение.

Боже мой, не об этом надо сейчас думать, но кидаю в ставший плотным воздух невидимые крючки, пытаюсь зацепиться за нормальность, заземлиться, остаться в границах благоразумия, выдержки.

Максим присаживается на краешек стола, словно намеренно держится подальше. Расстёгивает пиджак, скидывает его с себя и тот летит в сторону, приземляется на спинке дивана. Слежу за его полётом, одновременно пытаясь собрать мысли в кучу. Не получается, хотя я и стараюсь изо всех сил.

— Присядь, — приказ, но я отрицательно качаю головой. Не хочу расслабляться, хочу обсудить всё самое важное. Раз и навсегда.

Мы должны поговорить о том, что происходит сейчас в моей внезапно изменившейся жизни. Изменившейся по вине Максима, между прочим. Или Павлика?

Ай, не знаю. Ничего уже, кажется, не знаю.

Максим упирает руку в бедро, а во второй крутит ручку. Красивый чёрный корпус, элегантные линии, острый кончик стального пера и гравировка. С такого расстояния золотистую надпись не прочесть, но она почему-то магнитом меня притягивает.

— Ярик… он меня мамой назвал. Это… это ненормально!

— Конечно. Но этот факт мы уже не сможем изменить, верно?

— Я…

— Как ты оказалась в его комнате? — обрывает меня жёстко и смотрит пристально. Требует ответа.

— Он плакал. Сильно.

— Как выбралась?

— Замок сломала, — говорю, не задумываясь, потому что кажется: Егору не выпишут премию, если Максим узнает все детали.

Какое мне дело до чужих людей? Ну, накажут Егора и ладно. О себе нужно думать, Инга, о себе. Но я похоже неисправимая идиотка.

— Сломала? Все замки в моём доме выполнены по индивидуальному проекту. Их невозможно сломать, только ключом открыть.

— А у меня получилось, — фыркаю и вздёргиваю подбородок.

— Врёшь.

— Нет.

— Так, ладно, это неважно. Меня волнует иное: то есть вместо того, чтобы бежать со всех ног на волю, орать «караул, полиция!» ты решила проверить, почему плачет ребёнок? Я ничего не упустил?

Опускаю взгляд на свои руки, сцепленные в замок. Ковыряю ногтем крошечную ранку на пальце, морщусь от слабой боли, но и остановиться не могу.

— Нет. Он звал папу, я подумала… мне показалось, что его тут силой удерживают. Мне показалось, что я могу ему помочь. Попытаться.

Смотрю на Максима, а в его глазах мелькает удивление. Словно я сказала что-то такое, что он ни разу в жизни ни от кого не слышал. Но он снова берёт свои эмоции под жёсткий контроль и уточняет:

— Удерживают силой как тебя?

— Да.

— Я похож на похитителя детей?

— Ты похож на похитителя людей.

— Веский довод.

— Зачем ты сказал Ярику, что я не уеду? Это же неправильно.

Я всё-таки не выдерживаю и подхожу ближе. Мне хочется понять наконец, что в голове у этого человека. На что он способен? Но Максим явно не тот, кого можно так легко прочитать, и я оседаю на мягкий диван, где совсем рядом валяется пиджак.

— А ты разве уедешь? Сейчас, когда в тебе нуждается святая душа?

— Это запрещённый приём, Максим! Ты должен меня отпустить. Это преступление!

— Я это уже слышал, но нет. Это невозможно. Ты нравишься мне, Инга. Заклинило на тебе, представляешь? А ещё ты нравишь моему ребёнку.

Это уже ни в какие ворота не лезет. Он говорит такие… странные вещи. Я нравлюсь ему? В каком это смысле? Мы-то ведь знакомы всего-ничего, какое “нравишься”? Бред сивой кобылы.

— Ты маньяк, да? — озвучиваю свою догадку и получаю в ответ тихий смешок. — У тебя беда с башкой? Нельзя похищать людей, даже если они тебе очень нравятся!

— Тебе разве причинили вред? Обидели? Может быть, били или измывались? Насиловали? Только скажи, сразу голову откручу тем, кто виноват.

— Себе открути! — вскипаю гневом и подскакиваю на ноги. Инстинктивно сжимаю кулаки, дышу тяжело, а челюсть напрягается от того, насколько я сейчас зла.

Максим молчит, сканирует меня взглядом. От макушки до носков. О чём-то думает, и за время паузы вспышка гнева слегка тухнет.

— Мой сын — самое дорогое, что есть у меня, — говорит неожиданно, а я сглатываю. Слушаю. — Ярик… трудный мальчик, тонкослёзый и печальный. Болезненный. А ещё он очень наивный, верит в чудеса. Такой же наивный, как и ты. Нежный.

— Он ещё маленький, пусть верит, — замечаю задумчиво и закусываю губу.

— Да, пусть верит… — Максим смотрит куда-то. Вглубь своей памяти, своей души.

— Почему он решил, что я его мать? Я похожа на неё? Или что?

Ну а что? Я такое в одном фильме видела.

— Мы живём не в индийском кино, чтобы кто-то там на кого-то был похож, — усмешка на губах и острый взгляд в мою сторону. Чёрт, мысли он мои, что ли, читает? — Нет, всё проще. Ярик… Меня не иначе как чёрт дёрнул за язык, когда я ему как-то сказал, что дверь его комнаты однажды распахнётся, а на пороге будет его мать.

— Ты знал, что этого никогда не будет?

— Слишком много вопросов, — растирает запястьем лоб, смотрит на меня пристально.

Что-то в его взгляде пугает и настораживает, а ещё волнует. Я вдруг понимаю, что мы наедине за закрытой дверью кабинета, странные люди, совсем незнакомые. Чужие.

— Инга, послушай меня вот ещё в чём. Внимательно послушай. Твой муж — подонок, трус и вор.

— Он…

— Нет, он именно такой. Ты имеешь право мне не верить, а я имею право говорить то, что думаю. Ты знаешь, где он работал последний год?

— В компании “Византия”. Координировал поставки запчастей для внедорожников.

— Знаешь, кто владелец компании “Византия”? — когда качаю головой, заявляет: — Пожарский Максим Викторович.

Складываю в голове два и два, а Максим ждёт моей реакции:

— Ты?

— Я. Он украл у меня деньги и товар. Я забрал у него жену. Больше тебе ничего знать не надо.

— Но я не вещь! — кричу, позабыв обо всём. Злюсь, гневаюсь. Абсолютно теряю всякие границы в своём желании докричаться до Максима. — Меня нельзя забирать, понимаешь? Это какие-то варварские глупости!

Максим спрыгивает со своего насеста и за один шаг оказывается напротив. Тянет меня за руку на себя, и пальцы его, что стальной обруч вокруг запястья. Хочу я этого или нет, но мы слишком близко сейчас, и вряд ли моих сил хватит, чтобы выпутаться. Но пробовать мне это не мешает.

— Отпусти! — кричу и брыкаюсь, чуть не плююсь от злости, но мои руки надёжно прижаты к груди Максима. Он меня держит, сильнее впечатывает в своё горячее тело, от которого волнами звериная энергетика. Одержимая. Пьяная эмоциями, надёжно спрятанными внутри.

Он толкает меня к столу, ловко подхватывает одной рукой в воздух и усаживает на край. Проталкивается между моих бёдер, напирает, а мне некуда отступать. Вокруг меня пустота, внутри азартное желание причинить Максиму вред, стукнуть, плюнуть. Отдалить и отдалиться.

Сделать всё, чтобы он ушёл. Чтобы отпустил. Я боюсь его, а ещё больше — себя. Потому что с таким напором мне не приходилось сталкиваться ни разу. Ещё никогда до этой минуты на меня не смотрели с таким первобытным голодом, никогда не лишали кислорода, вытесняя его из лёгких своим ароматом. Не сбивали с толку глубинной яростью и тёмной страстью.

— Ты же понимаешь, что не справишься со мной, пожелай я пойти дальше? И захочешь ли ты сопротивляться, когда действительно пойду? Ты уверена, что тебя хоть раз так целовали?

— Самонадеянный кре…

Но договорить мне не дают жёсткие губы, моментально взявшие власть над моими.

Первым приходит страх. После него — стыд.

Боже мой, я ведь никогда ни с одним мужчиной, кроме Павлика, не целовалась. Ни разу! Никому даже коснуться себя не позволяла, взгляды игнорировала. А тут…

Столбенею на мгновение, а Максим хрипло смеётся в мои губы, прикусывает нижнюю, и я инстинктивно раскрываю рот. Нет-нет, не потому что хочу, просто неосознанно. Или? Сама того не желая, не стремясь к этому, даю индульгенцию. Разрешаю это с собой делать, хотя в голове разноцветной сияющей голограммой переливается слово: “Опасность”.

Моё мировоззрение, весь мой прожитый опыт вопит против того, что сейчас происходит, но и противиться этому не получается. У меня ничего не получается, слабая я, глупая.

Не дав мне одуматься, не позволяя вырваться или прийти в себя, Максим ладонью фиксирует мой затылок. Держит жёстко, но боли не причиняет. Он моментально берёт ситуацию под свой контроль, ведёт эту партию, безмолвно приказывает подчиниться. Его энергетика подавляет, распластывает бабочкой под стеклом, раскатывает в тонкий блин. Внутри меня такой сумбур, хаос, что совершенно не понимаю, как на это всё реагировать. Запуталась. Растерялась.

Мычу, но чужой горячий и пылающий тёмной энергией мужчина целует жадно, действует напористо, хоть и не заходит дальше. Только целует, но даже этого достаточно, чтобы мой привычный устоявшийся мирок перевернулся с ног на голову. Будто бы кто-то умелой рукой кинул в стоячее болото всей моей прошлой жизни большой камень, взбаламутил воду, внёс дисгармонию.

Максим толкается вперёд, и что-то упирается в моё лоно — бёдра слишком сильно разведены в стороны. Это что-то — твёрдое и большое, и его чёткие контуры чувствуются даже сквозь слои нашей с Максимом одежды. Эти контуры наводят на вполне конкретные мысли, от которых моё лицо краснеет до болезненного покалывания кожи на щеках. Смущение и растерянность такие сильные, что кажется, сейчас расплавят кости.

Максим хочет меня, да? Меня?

Чёрт возьми, я уже восемь лет замужняя женщина. Приличная женщина. Но я… никогда не испытывала такого сильного возбуждения. Не чувствовала такого огня от мужчины, целующего меня. Да, я всегда думала, что такие яркие ощущения — плод воображения романтических натур, а в реальной жизни всё намного проще и прозаичнее.

Секс никогда особенно не волновал меня. Порой даже казался чем-то противным, лишним. А тут…

Вдруг подаюсь тазом вперёд в твёрдом намерении сделать Максиму больно. Хоть так оттолкнуть, если мне не вырвать руки. Нужно прервать этот лихорадочный обмен энергиями, разорвать порочный круг. Мне просто нужно избавиться от влияния Максима и тогда я снова стану собой. Привычной себе.

Но получается только хуже. Острее потому что. Безумнее. Внутри кипит возмущение, стыд и… похоть, что ли? Моя? Или состояние Максима так легко мне передаётся? Мысли путаются, эмоции поют заупокойную моему благоразумию.

Разве сумасшествие может быть настолько заразным?

Язык Максима сплетается с моим. Моя грудь так плотно прижимается к мужской, что соски невольно трутся о ткань, становятся слишком чувствительными. Болезненными. Возбуждёнными?

Вниз по коже льётся жидкий огонь. От воспалённых поцелуями губ, стекает по подбородку, концентрируется в груди. Бьюсь птицей, и всё-таки удаётся отстраниться на миг. Но его достаточно, чтобы хотя бы попытаться остановить волну этого безумия.

— Отпусти, Максим. Отпусти! — я хочу закричать, но выходит лишь полузадушенный хрип. Голос совсем меня не слушается, горло сводит спазм, а дыхание так часто прерывается, что, кажется, вот-вот задохнусь.

Напротив ошалелые глаза, горящие странным огнём. Совсем чёрные. Настолько, что тьма затапливает не только радужку, но и белок. Или меня глючит?

Максим молчит, лишь упирает руки в стол по обе стороны от меня и утыкается лбом в моё плечо. Заношу руку, чтобы стукнуть Максима, но тело не слушается. Мозг, будто бы воспалённый, не координирует движения. Не слушается. Максим тяжело дышит, надсадно, с хрипами. Словно только что пересёк экватор в самый жаркий день в году.

Поднимает голову, обжигает взглядом. На губах блуждает улыбка, в глазах тлеет огонь.

— Пиздец какая ты красивая, — заявляет без тени сомнения в голосе, а я напряжённо сглатываю.

— Я…

— Никогда со мной не спорь. Мне же виднее. Или твой уродский муж не говорил тебе комплиментов?

И правда… Павлик любит меня — мне всегда казалось так. Но он был скуп на слова, на хорошие слова. И мне всегда это казалось нормальным, только… ай, не знаю. Потом над этим подумаю.

— Комплименты — это не главное. Главное — поступки.

— И что, много поступков он ради тебя совершил? — усмешка на губах, а у меня холодок по коже. — Подумай над этим, Инга. Хорошенько подумай.

Я хочу ещё что-то сказать, возразить, противопоставить хоть что-то святой уверенности Максима в гнилой натуре моего мужа. У меня всё ещё нет доказательств дурным словам, у меня всё ещё есть иллюзия, что всё это — зачем-то выдуманные Максимом глупости.

Только, если действительно об этом думать, какая причина у Максима наговаривать на Павлика?

Вдруг тишину кабинета разрушает звук стандартного айфоновского рингтона. Максим мимолётно хмурится, подходит к дивану и в кармане пиджака находит телефон.

— Да, Сергей, — резкое в трубку, а я впиваюсь пальцами в край столешницы. — Что? Ну, молодцы. Еду.

Сбрасывает звонок и смотрит на меня из-под полуопущенных тёмных ресниц. Молчит, но мне кажется: он хочет что-то сказать. И вряд ли не решается — не такой он человек. Просто время зачем-то тянет.

— Павлика нашли. Ты рада?